Аксакова Анна Федоровна - Честь России и Славянское дело

  Честь России и Славянское дело

  --------------------------------

  (с) Л.В.Гладкова, составление, примечания, перевод, 2004

  (с) 'Захаров', 2008, (www.zakharov.ru).

  Первая публикация: Журнал "Москва", 2000, No 8.

  Новое печатное издание: Аксакова А. Ф. "При дворе двух императоров".

  М.: Захаров, 2008, 592 c.

  --------------------------------

  

  

  

  Предлагаемые вниманию читателей страницы дневника Анны Федоровны Аксаковой и воспоминаний никогда ранее не публиковались.

  Прожив долгую' насыщенную событиями жизнь при дворе' А. Ф. Тютчева оставила интереснейшие воспоминания и дневник' опубликованные (правда' далеко в не полном виде) в издании М. и С. Сабашниковых (1928-1929) под заглавием "При дворе двух императоров". В них Анна Федоровна дала блестящие характеристики царствования императоров Николая I и Александра II. Публикуемые нами части дневника и воспоминаний не вошли в эту книгу. Они охватывают период кануна и начала русско-турецкой войны 1877-1878 годов, когда И. С. Аксаков, бывший инициатором создания Славянских комитетов (1858), возглавлял Московское славянское благотворительное общество и непосредственно участвовал в оказании помощи Сербии и Черногории, отстаивавших свою свободу и независимость в войне с Турцией.

  1876 год

  18 августа

  Государыня [1] вместе с принцессой Марией Александровной[2] и ее детьми проехала в Ливадию через Москву. Государыня не остановилась в Москве, потому что снова больна, у нее впервые со времени пребывания в Сан-Ремо возобновились кровохарканье и лихорадка. Весной она выглядела вполне цветущей, пополнела и похорошела. Но пребывание в Петергофе иностранных принцев - итальянских принца и принцессы, а также греческих и датских высочеств, коих много чествовали, - утомило Государыню, к тому же на одном из последних балов она снова простудилась, и к ней вернулась лихорадка. Ее сильно удручает и политическая обстановка: с одной стороны, она принимает близко к сердцу положение славян в Турции, а с другой - ее пугает мысль о том, что, защищая дело славян, Россия неизбежно вступит в конфликт с Англией, чья бесчестная политика заключается в оказании вооруженной помощи Турции в тех безобразиях, которые та творит в христианских провинциях.

  Для Государыни, чья любимая дочь выдана замуж в Англию за принца, моряка английского флота, было бы больно видеть Россию и Англию в противоположных, враждебных лагерях.

  Моя сестра Дарья [3] написала мне из Петербурга, что поскольку Государыня не остановится в Москве, она приглашает сопровождать ее по железной дороге от Москвы до Тулы меня и графиню Блудову [4], приехавшую из деревни, чтобы встретиться с Государыней при ее проезде. Я провела ночь с 17-го на 18-е в Москве, во дворце, чтобы рано утром вместе с Антуанеттой успеть на железную дорогу, поскольку царский поезд должен был прибыть на Курский вокзал в 5 1/2 утра. Мне отвели комнату, которая давно не проветривалась, в водопроводных трубах, похоже, застоялась вода, поэтому я поднялась в три часа утра с ощущением, будто отравилась: у меня страшно болела голова, и как только я начала двигаться, то испытала приступ тошноты. Моя горничная чувствовала себя не лучше. Однако пришлось быстро одеваться и поспешить на вокзал, куда царский поезд прибыл к шести часам утра. Нас провели в поезд; все еще спали, и мы долго сидели одни - сначала в гостиной, потом в столовой, поскольку поезд на всем своем протяжении был устроен как дом - с гостиной, столовой, кухней и службами, а отдельные купе служили спальнями для пассажиров, вагоны соединялись между собой резиновой гармошкой. Не думаю, что где-нибудь еще, кроме России, найдется поезд, устроенный с такой роскошью и комфортом.

  В восемь часов нам сказали, что дети великой княжны встали. Мы застали маленького принца Альфреда и принцессу Марию сидящими на коленях у нянь-англичанок, они ели овсянку с молоком. Маленький принц уже умеет ходить и говорить, он весьма некрасив, но имеет добродушный вид. Малышке Марии всего десять месяцев, и она замечательно хороша, с очень живым и умным выражением. У нее чудные глаза, но жесткий и пронзительный взгляд на милом детском личике производит неприятное впечатление. Вдобавок к такому явно чрезмерному для десяти месяцев развитию у нее совершенно бескровные черты, и это внушает опасение, что она не жилица на этом свете.

  Маленькому принцу весьма приглянулся кондуктор в железнодорожной форме - на нем был русский кафтан, украшенный поясом и зелеными нашивками. Малыш то и дело подбегал к двери, у которой стоял кондуктор, и кричал: "Nice man, nice man!"* И наконец разочарованно: "The nice man is gone"**.

  Его вкус совершенно не отвечает вкусу его деда, императора Александра Николаевича, того вид железнодорожных служащих в русском платье всегда приводит в дурное настроение, и он вообще смотрит на русское платье как на неуместное проявление вольнолюбия.

  В 9 часов нас с Антуанеттой пригласили к Государыне. Она пила чай с великой княжной. Я нашла ее сильно переменившейся, бледной, похудевшей, с запавшими глазами.

  После первых приветствий и расспросов о здоровье Государыня заговорила о политической обстановке. Она сказала: "Мы ничего не можем сделать с Сербией: Милан [5] слишком глуп, сербы воюют слишком дурно, и их министры все продались Австрии".

  Государыня рассказала нам, что за несколько дней до битвы при Ольксинеце, продолжавшейся пять дней и окончившейся победой Черняева[6], была минута, когда сербы, казалось, терпели полное поражение, Черняев потерял голову и телеграфировал в Белград, что все потеряно. Милан вызвал иностранных консулов, чтобы предложить им спешно заключить мир между Портой и Сербией. Государь был сильно рассержен этой выходкой Милана и велел передать ему, что, поскольку Россия понесла большие денежные расходы на Сербию, к тому же пролилась русская кровь, Государь не позволит, чтобы мир был заключен на иных условиях, нежели на тех, которые обеспечат самый выгодный мир. Тем временем Черняев сплотил сербов, побил турок и отбросил их за границы Сербии.

  Дамы из свиты Государыни говорили мне, что она приняла близко к сердцу ложное известие о поражении сербов и у нее усилилось кровохарканье.

  Я нашла великую княжну сильно подурневшей из-за ее уже весьма заметной беременности. Она была в дурном настроении и холодно меня приняла. Ее скверное расположение духа, несомненно, вызвано политическими осложнениями, и она говорит о них как балованное дитя: "Эта политика надоела мне до смерти, она совершенно мне безразлична. Я ни на той стороне, ни на другой".

  Я заметила ей довольно сухо, что с ее уст срываются недостойные слова, выглядит так, будто интересы ее отца, братьев, мужа и детей ее не касаются и не волнуют, она может испытывать тревогу, беспокойство, но отнюдь не безразличие к нынешнему осложнению политической обстановки.

  Я не знаю никого, кто бы так, как великая княжна, боялся всего, что нарушает покой и безмятежность ее существования. Она никогда не признается самой себе в том, что может ее огорчить, и придумает тысячу уловок и оправданий, чтобы убедить себя в том, что нет повода для беспокойства и огорчений. Помню, как, отойдя от смертного одра только что скончавшегося брата Николая [7], она сказала мне: "Вот что, довольно плакать. Наши слезы его не оживят".

  И потом она прилагала все усилия, чтобы отстранить от себя все, что могло ей напомнить об этой смерти, а траурные сцены, коих она не могла избежать, так подействовали на нее, что она впала в полную апатию, и мне пришлось бороться с этим, поддерживая для нее режим полного покоя. Ее старание избегать страданий происходит, вероятно, от инстинкта самосохранения, который предупреждает, что она плохо может противостоять жизненным испытаниям.

  Бедная молодая женщина, мне очень будет жаль ее, ежели конфликт между Россией и Англией поставит ее в тяжелое положение выбора между родной семьей и мужем, но теперь меня больше всего волнуют страдания несчастных христиан и честь России, подпорченная увиливанием нашего правительства от действенной и энергичной помощи христианам.

  В Тулу мы прибыли в 11 1/2 часа, Государыня простилась с нами, в полдень мы сели на обратный скорый поезд, проходивший через Тулу, и вернулись в Москву в 7 часов вечера, а оттуда к ночи я добралась в Волынское.

  20 [августа]

  Муж получил телеграмму от Черняева, тот со свойственной ему "скромностью" спрашивает, может ли он полученные от Славянского комитета 500 рублей послать своей семье. Муж тотчас же ответил ему, что он может располагать по своему усмотрению деньгами, посланными Славянским комитетом, но что касается до его семьи, то Славянский комитет берет на себя ее расходы, пока Черняев служит славянскому делу в Сербии.

  Муж на следующий же день выслал г-же Черняевой 3000 рублей с сопроводительным письмом, в коем известил ее, что Славянский комитет будет посылать ей тысячу рублей каждый месяц, пока ее муж служит в Сербии.

  Денежные пожертвования по-прежнему стекаются со всех сторон. С 8 по 17 августа комитетом получено 73 тысячи рублей. Расходы тоже весьма значительны, и комитет готов к ним. На сегодняшний день комитет послал три санитарных поезда, 300 добровольцев, большинство из которых офицеры, не считая других расходов.

  23 [августа]

  Я была у сестры Китти[8], приехавшей из деревни. Мы вместе с ней ездили во дворец к графине Блудовой - она задержалась в Москве до нынешнего вечера. Мы застали ее в подавленном настроении вследствие полученных телеграмм. Сербы были атакованы втрое превосходящими силами турецких войск, и после ожесточенных боев, продолжавшихся целые сутки, их правый фланг отступил, а командир его, Николай Раевский, был убит. Ольксинец оказался под угрозой и почти потерян.

  Я поехала в банк к мужу и застала его также удрученным этими ужасными известиями. Он получил телеграмму от княгини Шаховской, в ней говорилось: "Остановите отправку сестер милосердия (два дня назад она просила прислать десять сестер), дела скверные. Оставляем Парачин".

  Вечером мы вернулись в Волынское. Ночь была бесподобна, прекрасна. Мы сидели на балконе до полуночи. Термометр показывал 14 градусов тепла, луна мягко покачивалась в безоблачном небе, заливая теплым светом высокие деревья и лужайки. Какой контраст между безмятежной природой и губительными брожениями в политической жизни народов! Мы с мужем весь вечер читали и разбирали груду писем и телеграмм, получаемых каждый вечер из города. Среди прочих попалось письмо министра иностранных дел Сербии г-на Ристича [9], в коем он в многоречивых, пространных французских выражениях приносил моему мужу благодарность и признательность от имени Сербии за его деятельное участие в организации помощи со стороны России славянским странам в нынешнем кризисе, и особенно за услуги, оказанные Протичу. Протич приезжал в Москву в июне с секретной миссией от сербского правительства, имеющей целью добиться от России получения государственного займа для Сербии, в котором ей отказали другие европейские правительства. Муж дал Протичу рекомендательные письма к разным влиятельным особам в Петербурге. Я, со своей стороны, послала через сестру настоятельную просьбу к Государыне и другую - к великому князю Наследнику [10], в них я изложила желание Протича, чтобы Общество вспомоществования раненым, председательницей коего является Государыня, организовало посылку санитарного отряда в Сербию, и другое его пожелание относительно государственного займа. Вскоре я узнала от сестры, что первая его просьба, состоявшая в организации санитарного отряда, уже на пути к исполнению, Государыня тотчас же вызвала в Петербург княгиню Шаховскую и поставила ее во главе санитарного отряда, отправляемого в Сербию.

  Вскоре мы получили весьма грустное письмо от Протича. Он сообщал, что его пригласили к министру иностранных дел и князь Горчаков[11] принял его как нельзя худо, заявив ему: "Сударь, вы приехали сюда, чтобы заключить соглашение о государственном займе. Я буду счастлив, ежели вы найдете в русском обществе людей, которые изъявят готовность предоставить вам этот заем, желаю вам всяческих успехов, но знайте, что русское правительство не даст вам ни копейки. Вы начинали войну в Сербии без нашего ведома, теперь выпутывайтесь как можете!"

  Протич вышел от министра сильно сконфуженный. Тем не менее не прошло и недели, как мой муж и несколько других директоров частных банков Москвы были вызваны телеграммами в Москву на тайное совещание, где всем им было приказано открыто оплатить государственный заем Сербии, но на самом деле он тайно будет обеспечен государственным банком, который тайно перечислит средства частным банкам, тем остается только публично осуществить предоставление займа.

  С самого начала восточного кризиса наше правительство неизменно следовало двойственной линии поведения, публично выказывая перед лицом Европы, враждебной к благоприятному для славян решению вопроса, полное безразличие, почти враждебность по отношению к славянским народам, поднявшимся против бесчеловечного турецкого ига, но вместе с тем всеми мыслимыми тайными способами проводя традиционную историческую политику России на Востоке. На мой взгляд, такая политика, в коей отсутствуют достоинство и величие, не может привести к желанной цели. Нельзя обмануть Европу и обрести в ней верных друзей и союзников среди правительств, которым слишком хорошо известно, что Россия не может выступить против славянских интересов или даже просто остаться нейтральной, не отрекшись от себя самой, и которые не могут поверить в искренность наших отношений с Австрией и Англией, готовыми ради своих корыстных интересов задушить любые действия, направленные на обретение славянами свободы и независимости. С другой стороны, наше правительство, явно попустительствующее Европе, вызывает сильное недовольство в народе, и это недовольство и презрение могут создать для него в будущем большие трудности, не говоря уже о том, что оно лишает себя симпатий славянского мира, который никогда не простит России ее нынешней двусмысленной роли. Воображать, будто ловкость заключается в хитрости, лукавстве и лжи и будто, обманывая людей, можно управлять ими и владеть ситуацией, - это, без всякого сомнения, самая ложная и более того - отжившая идея. Это принцип недалеких умов и пошлых нравов. Умы и нравы возвышенные всегда инстинктивно чувствуют, что подлинная сила в истине и прямоте, потому что только достоинство управляет всем, что есть благородного и вечного в человеческой природе. Все ухищрения и расчеты, основанные на чисто человеческих соображениях выгоды, всегда слишком кратковременны и скоро доказывают свою полную несостоятельность, тогда как всякое действие, основанное на вечных принципах истины, неизменно обретает в самом себе и свое оправдание, и свое торжество. Поэтому я очень боюсь, что недалек тот час, когда Государь и князь Горчаков поймут, что, несмотря или, скорее, вследствие их двойственной политики, они оказались увлеченными на совершенно ложный путь и нарушили честь России, не выиграв ничего положительного для нее. Что искупает ошибки наших властей, так это великолепный порыв, проявившийся в наши дни в русском обществе. Весь народ поднялся, как один человек, трепеща от священного негодования перед лицом страданий наших братьев по крови и вере, избиваемых подлой Турцией; Россия в неудержимом порыве сочувствия и милосердия протянула руки своим братьям, она посылает своих лучших и благороднейших сыновей проливать кровь ради братьев-славян.

  Я горжусь тем, что мой муж стоит во главе этого прекрасного движения и дал ему толчок своими замечательными посланиями. Я горжусь тем безграничным доверием, с каким вся Россия шлет в его руки помощь, предназначенную для славянского дела. Я горжусь проявлениями уважения, присылаемыми со всех концов России, и что особенно трогательно, среди них народные голоса, иногда наивные и даже немного смешные, но такое почитание в легендарном русском духе имеет вкус почвы, что придает ему совершенно особую цену.

  Вчера один купец из Нижнего писал ему: "Черняев наш Пожарский, а вы наш Минин".

  Среди писем, разобранных нами вчера, было одно от молодого офицера, с простыми словами: "31 русский офицер был убит в последнем бою с турками. Им нужна замена. Я и пять моих товарищей взяли отпуск в своем полку и умоляем Славянский комитет дать нам средства, чтобы отправиться в Сербию".

  24 [августа]

  Муж весь день провел в городе и остался там ночевать, потому что ужинал у княгини Трубецкой с нашим посланником в Константинополе Игнатьевым [12], бывшим в Москве проездом.

  Телеграммы с театра военных действий все хуже и хуже. Черняеву пришлось отступить из Делиграда, оставив восемь батальонов в Ольксинеце, и их можно считать потерянными. Наши русские офицеры, едва прибыв в Белград, вступили в бои. Европейские правительства предъявили Порте ноты, правда не коллективные, с требованием прекратить военные действия. Маловероятно, чтобы Турция пошла на прекращение военных действий в тот момент, когда она близка к победе, а сербы терпят поражение. Вероятнее всего, она остановится только тогда, когда предаст огню и мечу всю Сербию вплоть до Белграда. Игнатьев полагает, что в случае перемирия переговоры продлятся несколько месяцев, и однако весной Россия будет вынуждена ввести туда свои войска.

  Тем временем в стране нарастает движение. Несколько московских купцов заказали знамя наподобие того, какое, по преданию, нес Дмитрий Донской на Куликовом поле. Это знамя благословили у Троицы. Купцы хотели, чтобы мой муж присутствовал при благословении и держал знамя, но муж отказался, сказав, что очень важно, чтобы подобные события происходили вне поля деятельности Славянского комитета и без его личного участия, поскольку его и так считают единственным двигателем всего, что делается в пользу славян. Затем знамя было выставлено в магазине Шадрина, и около него с утра до вечера толпился народ. Рядом со знаменем поместили две кружки для сборов. Скоро в Славянский комитет пришли просить еще две кружки, так обильно сыпались пожертвования, и через несколько часов принесли все четыре кружки наполненными и взяли другие.

  Один фельдфебель, вся грудь в крестах, попросил зачислить его на службу знаменосцем-добровольцем для поддержания храбрости воюющих. Он сказал моему мужу:

  - Я не взял бы 100 рублей за малейшую отсрочку поездки. Пишите Черняеву, чтобы он меня с этим знаменем не разлучил. Я хочу под ним умереть. Но если меня убьют, то не оставьте мою жену.

  Мой муж отвечал:

  - Будь уверен, что Славянский комитет не оставит твою жену, если Богу угодно будет, чтобы ты положил жизнь за святое дело. - И, обращаясь к публике: - Славянский комитет снабжает деньгами, пожертвованными вами. Я надеюсь, что вы все согласны с тем, что я обещаю нашему знаменосцу.

  - Согласны, согласны, - раздалось со всех сторон.

  Министр Посьет [13], будучи в Москве проездом, приехал утром взглянуть на знамя и дал 25 рублей знаменосцу со словами: "За сим знаменем скоро вся Россия пойдет".

  Дурные вести не уменьшают числа добровольцев. Муж говорит, что вся эта молодежь со слезами и рыданиями просит отправить их, а некоторые бросаются ему на шею и расцеловывают, когда он исполняет их желание и дает средства для отправки.

  26 [августа]

  Я ездила с мужем в город на освящение походной церкви, которую Славянский комитет посылает Черняеву. Эту церковь устроил Батюшков, изрядно затянув дело, так что за это время другая церковь была отправлена м-ль Шепеловской, которая настойчиво вмешивается во все, что ее не касается.

  Походная церковь была выставлена в Александровском манеже. Вся утварь церковная пожертвована купцом Овчинниковым, а три перемены облачений, хоругви - купцом Сапожниковым. Молебен служил епископ Никодим в манежной церкви, и пели восемь певчих, уезжающих добровольцами с церковью. Церковь будут сопровождать два добровольца, офицеры-артиллеристы, которые поедут как медики, потому что церковь передается от имени общества Красного Креста; офицеры - Добровольский и Вадковский - оба очень молоды, имеют прекрасные рекомендации от командира полка, оба с открытыми, симпатичными лицами.

  Они сильно огорчались из-за задержки отправки церкви и говорили: "Мы бы могли сражаться уже целую неделю".

  Целая толпа собралась на молебне, в конце его пропели многая лета Государю и многая лета правоверным князьям Милану и Николаю[14] и многая лета "христолюбивому и братолюбивому вождю славянского воинства боярину Михаилу [15]".

  На молебне присутствовал и фельдфебель в орденах, уезжающий в качестве знаменосца при знамени, посылаемом от города Москвы, он едет также с церковью.

  В Петербурге, похоже, начинают побаиваться слишком расширяющейся деятельности Славянского комитета и, как всегда, принимают неуклюжие, неловкие меры для ее пресечения, которые никак не могут достигнуть цели. Муж послал в печать циркуляр от имени Славянского комитета с обращением к дамам - сборщицам пожертвований, чтобы они собрались в определенный день и договорились о более регулярном сборе пожертвований. Ему ответили, что редакции московских газет имеют предписание министра внутренних дел не печатать никаких объявлений, исходящих от Славянского комитета, без разрешения центрального комитета цензуры в Петербурге. Подобная мера полностью парализует деятельность Славянского комитета, потому что есть объявления, которые необходимо напечатать день в день, и посылать их в Петербург, в центральный комитет, значит лишать их всякой актуальности, а для большинства объявлений это самое главное.

  Сегодня нет важных новостей. Сербы продолжают укреплять свои позиции под Делиградом, а турки - жечь все дотла на подступах к Ольксинецу.

  27 [августа]

  Муж провел весь день в Москве, не вернулся и к вечеру, пожелав присутствовать при отправке церкви и знамени, а также добровольцев на Смоленском вокзале. Собралась огромная воодушевленная толпа, как и при каждой отправке добровольцев. Толпа кричала, плакала, пела "Боже, Царя храни". Матери подносили своих детей к добровольцам, чтобы те благословили их, со словами: "Вы святые мученики за веру. Благословите наших детей на счастье".

  Сегодня получено телеграфное сообщение, что с семнадцати русских и сербских пленных с живых турки содрали кожу и сожгли на медленном огне. Есть от чего расти народному гневу и возмущению...

  28 [августа]

  Русские газеты полны описаниями митингов, проходящих в Англии, и публичных демонстраций английского народа против протурецкой политики их правительства. Гиляров [16] предлагает послать адрес с выражением благодарности газете "Дейли ньюс", чья мужественная политика в поддержку угнетенных славян и против варварских актов Турции вызвала такую сильнейшую реакцию в Англии.

  4 сентября

  Китти получила письмо от Дарьи, она сообщает петербургские слухи, будто в Варшаве Мантейфель [17] на аудиенции у Государя сказал, что кайзер Вильгельм [18], зная бескорыстие Государя Александра Николаевича в восточном вопросе, в случае если Порта не примет общих предложений европейских правительств о предоставлении автономии христианским провинциям в Турции, то он предоставит все германские войска в распоряжение нашего Государя. По-моему, это сомнительно: возможно, это несколько широкое толкование какой-нибудь фразы Мантейфеля, сказанной из вежливости, которую он почел необходимой при исполнении своей миссии при Государе.

  8 сентября

  Черняев ввязался в игру с преторианской гвардией и возводит на престол королей. Мой муж вернулся очень расстроенный этим известием. Черняев ни с кем не советовался и никого ни о чем не предупредил. Он вообще обращается в Славянский комитет только с просьбами поскорее прислать вещей и денег, а просимые суммы все возрастают (третьего дня муж получил телеграмму, в которой тот просит комитет присылать ему 12 000 дукатов в месяц); но он никогда ничего не пишет, ничего не объясняет, ни в чем не отчитывается, а его военные успехи отнюдь не столь блестящи, чтобы оправдать эти диктаторские замашки; теперь он вдобавок, захватив власть, стал действовать вразрез с принятой политикой и своими безрассудными поступками мешать переговорам европейских держав с Портой и добиваться автономии для христианских провинций. Гиляров вчера приходил к мужу и прочитал ему весьма сильную статью, посвященную выходке Черняева; он хочет поместить ее завтра в своей газете. Статья очень острая и справедливая, но муж попросил Гилярова не печатать ее или хотя бы отложить печатание на время, пока не прояснится ситуация. Он сказал, что такая статья повредит популярности Черняева в России и даже нанесет урон славянскому делу.

  Уже 8-го была получена телеграмма из Белграда, в которой сообщалось, что Милан не принял титул короля, пожалованный ему армией мимо кузины и мимо Европы. Это досадное событие постарались замять и даже представить как ложный слух.

  Но все это неприятно, все это создает напряженное, ненормальное положение. Меня к тому же мучает мысль, что в конце концов от этих дел, все более осложняющихся, пострадает мой муж. Он стоит во главе Славянского комитета, он является его душой, к нему обращается вся Россия, в его руки передаются огромные суммы, кои народ в своем порыве жертвует на славянское дело, муж всецело распоряжается этими суммами, отправляет добровольцев и осуществляет общую организацию; все делается в нервной спешке, муж день и ночь завален работой, падает от усталости. В таких условиях возможны и промахи, и забытые дела, и плохая организация, и недостаточный порядок, и даже, вероятно, злоупотребления, потому что где их не бывает, когда сталкивается столько человеческих интересов. А мой муж по своему положению отвечает за все, к тому же у него столько недоброжелателей, они-то уж постараются собрать все, что можно вменить ему в вину. Никто никогда не осмелится сомневаться в его честности, но могут упрекнуть в неспособности к практической деятельности. И для этого есть все основания. Мне все так мучительно - мучительно видеть его переутомленным, с раздраженными нервами.

  Мне бы хотелось, чтобы правительство наконец поняло, что оно заставило нас взять на себя его роль, чтобы оно наконец само взялось за свои дела и своим активным участием покончило с этим кризисом, приведя страну либо к благоприятному для славян миру, либо к войне.

  На самом деле, непонятно, к чему приведут эти медлительность и затягивание. Нынешнее положение России небывалое в ее истории и самое ненормальное. Вся страна руководствуется собственным разумением политики, 80 миллионов человек движимы поразительным единым порывом в осуществлении общего дела, которое, кажется, стало делом каждого в отдельности. Каждый город в России посылает добровольцев, санитарные отряды и денежную помощь нашим угнетенным братьям, в то время как нерешительное, безвольное, сбитое с толку правительство не знает, как ему быть в глазах народа, который идет своим путем без единого упрека и протеста и показывает образец единства и энергии беспримерного народного духа; правительство тщетно пытается выбраться из пут, в которые добровольно попало вследствие своей ложной прозападной политики. Продлись такое положение и дальше, неизбежно возникнут беспорядки. Нужно усердно молиться о том, чтобы правительство опомнилось и, осознав происходящее, вернулось само и вернуло Россию в круг легальной и нормальной политики. Мой муж, которого русское общество стихийно поставило во главе этого мощного движения, первый желает, чтобы это свершилось.

  18 октября

  Вечером я получила письмо от Государыни в ответ на целую серию моих писем, написанных в последнее время под впечатлением того, что происходит в Москве вокруг меня. Непробиваемая стена, коей себя окружают царственные особы в тишине и уединении Ливадии, чрезвычайно раздражает, и совершенно справедливо, общественное мнение. Все умы в России напряжены и взволнованы, все взгляды обращены к правительственным сферам, каждый себя спрашивает: "Что говорит Государь? Что предпринимает Государь?"

  Ходят тревожные слухи о его здоровье, потому что только предположение, что он болен, может объяснить и оправдать в глазах народа его уход в тень, воздержание от принятия решений в такие минуты, когда на карту поставлена судьба России, ее самые главные жизненные интересы. Беспокойство общества подтверждает и неуклюжая телеграмма "Правительственного вестника", извещающая, что в Ливадии стоит великолепная погода и здоровье Государя превосходно. А это неправда, Государыня пишет мне, что Боткин[19] настаивает на продлении пребывания в Ливадии, как раз потому, что этого требует здоровье Государя. Она подпускает шпильки по поводу восторженного отношения в России к Черняеву и к добровольцам, отправляемым Славянским комитетом. Все это печально, потому что доказывает, как мало она и ее окружение понимают серьезность положения, размах народного движения в России и удивительный единый порыв к общей цели. Каждая строчка ее письма убеждает меня в том, как велико непонимание, разделяющее власть и народ.

  19 [октября]

  Утром распространилась весть, что Черняев потерпел сокрушительное поражение. Турки взяли Дуннихские высоты, сербская артиллерия взбунтовалась против Черняева и отказалась сражаться. Русские добровольцы одни рисковали собой и почти все геройски положили свои жизни. Предательски брошенные сербами, за которых сражались, они все остались на поле боя. Сербская линия рубежей была прорвана, Хорватович был остановлен Черняевым. В Москве возникла растерянность и, надо сказать, распространились сильнейшие упреки в малодушии и проволочках нашего правительства в дипломатических переговорах.

  Вечером Гиляров прислал моему мужу телеграмму из "Правительственного вестника", извещающую, что Игнатьев предъявил Порте ультиматум от имени Государя, который требует от Порты заключения перемирия на двухмесячный срок и немедленного прекращения жестокостей; в случае отказа Игнатьев в течение двух дней покинет Константинополь вместе со всем русским посольством. В Москве приняли этот ультиматум с энтузиазмом; никто не сомневается, что дело идет к войне - к войне, которой уже давно требует наша поруганная национальная честь.

  20 октября

  Телеграмма извещает, что двор покидает Ливадию 24-го и прибудет 26-го в Москву на три дня. После того как 15-го числа Государыня сообщала мне о их намерении продлить пребывание в Ливадии, это внезапное решение об отъезде может быть не иначе как следствием ультиматума, который, видимо, повлечет за собой начало военных действий на Черном море.

  21 [октября]

  Получено известие, что двор только 26-го покинет южный берег и будет в Москве 28-го.

  22 [октября]

  Московские газеты напечатали объявление "Прав[ительственного] вестника", что Турция приняла ультиматум России и будет заключено двухмесячное перемирие. В обществе сильное недовольство, потому что страна не хочет больше компромиссов и желает войны, чтобы раз и навсегда решить восточный вопрос, который каждые 10-20 лет приводит к неизбежным конфликтам между нами и Европой.

  23 [октября]

  К мужу приезжал с визитом генерал Столетов, посланный великим князем Николаем Николаевичем[20], чтобы договориться со Славянским комитетом о том, что уже сделано и что осталось сделать для вооружения Болгарии, которое до сих пор велось тайно, хотя и по инициативе великого князя Наследника через Московское купеческое общество, передававшего средства в руки моего мужа, действовавшего независимо от Славянского комитета. Теперь русское правительство хочет само руководить вооружением. Столетов сказал мужу, что перемирие нужно лишь для того, чтобы выиграть время, что ожидают войны и деятельно готовятся к ней, что главнокомандующим назначат великого князя Николая Николаевича и Государь собирается объявить в Москве манифест о мобилизации войск.

  24 [октября]

  Состоялось заседание Славянского комитета. Муж зачитал годовой отчет. Речь его была прекрасна, и ему сильно аплодировали. Попов прочитал письмо Черногорского принца Николая, адресованное Славянским комитетам. В нем описывается, в каком бедственном положении находится Черногория, и выражается просьба скорейшей помощи. Беселицкий-Божедарич, присланный принцем, поднялся в великолепном черногорском костюме, он долго и замечательно говорил о положении Черногории. Мой муж предложил выделить Черногории 50 000 руб. на покупку зерна, и его нужно отправить немедленно, потому что есть опасение, что в случае войны Австрия закроет единственный порт, через который снабжается Черногория.

  Муж постарался привести оправдания в пользу Сербии, против которой было возмущено общественное мнение вследствие предательского ухода сербов с Дунихских высот, где остались русские добровольцы...

  26 [октября]

  Божедарич с женой обедали у нас. Г-жа Божедарич американка - очень юная и красивая, страстно влюбленная в мужа и сильно удивленная тем, что с берегов Америки перенеслась в самый центр славянского вопроса.

  Вечер я провела у Батюшковой. Там были Лиза Карамзина, Катя Клейнмихель и барышни Озеровы. Они в Москве проездом из Крыма и направляются в Петербург. Они сказали мне, что Государь сильно болен, что в Ливадии было очень скучно, очень неопределенно и далеко от понимания подлинных размеров того, что происходит в стране.

  28 октября

  Государь и Государыня, великий князь Цесаревич и Цесаревна, трое их детей, великие князья Сергей и Павел[21] прибыли в Москву на Курский вокзал в 9 часов вечера. Говорят, что улицы, по которым они ехали в Кремль, были полны народа. При их проезде все кричали "ура!" и "война, война!".

  В 9 1/2 часа я поехала во дворец в надежде повидать Александрину Толстую [22], но мне сказали, что ее нет, она, будучи проездом в Орле, осталась повидать свою тетку. Я на минуту встретилась с Пиллар и Милютиной [23], которые, как это вообще водится при дворе, меньше всех осведомлены о том, что происходит в политических сферах. Милютина сказала мне, что Государь сердится на Государыню и Наследника за Славянские комитеты, подозревая в покровительстве им. Впрочем, я думаю, что это было, скорее всего, лишь предположение Милютиной, чем утверждение, основанное на фактах.

  29 октября

  Утром я поехала во дворец справиться о здоровье Государыни. Макушина вышла ко мне и передала, что Государыня пожелала меня видеть и просит подождать. Я нашла, что Государыня хорошо выглядит, у меня не было времени поговорить с ней доверительно, потому что внезапно появились великий князь Цесаревич и Цесаревна. Я не видала Цесаревича уже несколько лет. Он так изменился, что вначале я его даже не узнала. Он много переменился в лучшую сторону, в лице его появилось мужское, решительное и открытое, выражение, что приятно поразило меня. Государыня прочитала при мне письмо Шувалова, который пишет, что в Англии все возрастает недовольство против России, даже среди королевской семьи, за исключением королевы, что принцесса Алиса говорит: хорошо, что в Англии не знают то, как герцог Эдинбургский относится к политике, что ему свернули бы шею и что герцогиня, у которой хватает такта на двоих, должна удержать герцога от его русофильских высказываний. Принц Уэльский разъярен как никто.

  Великий князь Наследник рассмеялся и сказал:

  - Это путешествие в Инды сделало его таким желчным.

  Зашел Государь переговорить с Государыней о том, какие надо сделать распоряжения относительно выхода, который состоится в полдень. Заметив меня в глубине комнаты, он подошел ко мне с очень ласковым видом и сказал вполголоса:

  - Передайте мужу, что я полагаюсь на него в том, что наши русские добровольцы не будут ни в чем нуждаться в Белграде и не посрамят русского имени за границей. Я имею отзывы о Дандевиле, что он недостойный человек. Он употребляет присылаемые суммы не туда, куда следует.

  Я попыталась дать какие-то объяснения, но момент был неподходящий, потому что приближался час выхода. Государыня отпустила меня, пригласив прийти вечером. Меня больно поразил вид Государя. От него прежнего осталась одна тень. Он страшно худ и бледен, но лицо его приняло юношеское выражение, вернулась трогательная кротость во взгляде и улыбке, которая в последние годы давно у него исчезла, по крайней мере, на публике у него всегда было холодное и недовольное выражение лица. Сегодня я в один миг перенеслась на 21 год назад, в эпоху восшествия Государя на престол и коронации в этом же самом дворце. Тогда у него был такой же одушевленный и кроткий взгляд.

  Я не присутствовала при выходе, о чем буду жалеть всю жизнь. Я знала, что там будет происходить, но поскольку у меня не было подходящего платья и особенно шляпки и мне не хотелось делать расходы ради получасового стояния в тесноте и неудобстве среди толпы, от чего я уже давно отвыкла, то я и не поехала на этот выход, хотя это был один из самых прекрасных исторических моментов царствования Государя. Но мне столько о нем рассказывали, что я могу все передать довольно точно.

  Государь и Государыня сначала прошли по кругу дамскую залу и очень любезно поговорили со многими. В Георгиевском зале Государь подошел к представителям дворянства, остановился перед представителями города и произнес речь. Он был сильно бледен, но говорил уверенно. Рассказав об усилиях, приложенных им для сохранения мира, он на мгновение остановился. Царила полная тишина, но когда он произнес последние слова: "...то я имею твердое намерение действовать самостоятельно, и я тогда рассчитываю на Россию, и я уверен, что Москва даст в том пример", - то эти слова потонули в таком громогласном возгласе, что Кремль содрогнулся до основания. Государь слегка откинул голову назад, он был глубоко взволнован, Государыня держалась немного позади него, бледная и взволнованная, а лицо Наследника сияло гордостью за своего отца.

  Государь сделал знак своим плюмажем, чтобы установилась тишина, и добавил: "Да поможет нам Бог исполнить наше святое призвание!" [24]

  Эти минуты были одними из лучших в его царствовании. После его слов все сомнения, страхи, уже давно волновавшие общество, рассеялись и страна обрела глубокое чувство уверенности. Никогда еще не проявлялось столь ощутимо и столь поэтически историческое единство России, как в этих благородных словах царя-самодержца, обращенных к своему народу и выразивших единство его стремлений и политических верований. Слова эти вызвали безумный восторг, многие мужчины плакали навзрыд.

  Государь удалился в Успенский собор, оттуда прошел в Чудов, и с крыльца, ведущего в храм, они оба, Государь и Государыня, обернулись и трижды поклонились народу, запрудившему площадь так, что было видно только море голов, и на их поклоны народ ответил громогласным "ура!", заглушившим на мгновение даже звон колоколов.

  Вечером Государь был в театре, а мы с сестрой Китти вдвоем отправились к Государыне и застали ее все еще в большом волнении. Она нам рассказала, что, покидая Георгиевский зал, Государь сказал ей: "Теперь-то ты мной довольна?"

  Его слова говорят о том, что в течение этих тягостных месяцев, когда на Государя обрушивались самые противоположные точки зрения, именно Государыня ратовала за проведение национальной политики.

  30 [октября]

  Утром я поехала во дворец представиться Цесаревне, которая пригласила меня явиться к полудню. Она рассказала о том, как все происходило накануне, и заявила, что не знала о том, что Государь выступит с речью. Похоже, что никто, кроме, возможно, Государыни и Наследника, не знал заранее о намерении Государя. Вчера, к концу вечера, великие князья Сергей и Павел вернулись из театра. Я упрекнула великого князя Сергея за то, что он не предупредил меня о предстоящей речи Государя. Он сказал, что и сам ничего не знал заранее. Великий князь Павел очень мил, в нем чувствуется как бы затаенный священный огонь. Моя сестра заговорила с ним об утреннем событии, великий князь с жаром отвечал ей: "Сто лет буду жить, а не забуду этих минут!" Чувствуется, что и саму Царскую семью сильно тяготила неопределенность и нерешительность нашей политики. Цесаревна сказала мне, что последний месяц в Царском они жили тяжело, в полном неведении того, что делалось и что следует делать. В субботу, 30-го, я не видала Государыню. Она давала официальный обед, а вечером была вместе с Государем на рауте у Долгоруких. Было особо отмечено, что Государь долго беседовал с Черкасским [25]. Черкасский в последние годы находился в немилости из-за адреса Думы, не понравившегося Государю.

  Государь, встречая его на приемах, даже не здоровался и никогда не заговаривал с ним. Черкасский написал военному министру Милютину [26] и просил, ввиду нынешних обстоятельств, использовать его на любой службе.

  Видимо, его предложение было с радостью принято, Государь и Государыня выказали ему свою благосклонность, а его племяннице и приемной дочери Барановой послали шифр.

  31 [