Аксакова Вера Сергеевна - Дневник. 1855 год

i>Сегодня утром приехал Иван. Особенных важных вестей нет, но мелких много. До сих пор об мыслях нового государя насчет внешней политики никто еще ничего не знает, кроме того, что он сказал дворянам или купцам: "Будьте уверены, что я не выдам честь России" и также отвечал австрийскому послу на его слова, что все, зная его доброту, радуются его восшествию. "Мне очень лестно такое мнение, - отвечал государь, - но это не помешает мне исполнить долг мой в отношении России". Говорят, он не хотел поцеловать Клейнмихеля, но тот сам бросился его обнимать и потом, встретивши его во дворце в коридоре, пустился очень красноречиво и горячо выражать государю свою горесть. Тот сказал: "Для такой тяжелой минуты ваша горесть слишком шумна". Все это очень хорошо и радует. Что Бог даст дальше? Государыня Марья Александровна, говорят, больше молчит и только повторяет: "j'ai peur" (я боюсь (фр.)). Великость сана, страшная ответственность, которая с ним сопряжена, и трудность исполнения своего долга особенно в настоящую минуту, конечно, не может не страшить умного человека. Говорят, будто начинаются уже интриги при дворе.

   Вышли рескрипты - Меншикову очень холодный. Впрочем, новый государь отклоняет от себя его отставку. Два рескрипта - один Ростовцеву, - другой Витовтову при пожаловании табакерки ничего в себе не заключают, но, как замечают, эти первые пожалования нового государя указывают на значение, которое эти люди будут иметь в новом царствовании. Одна бумага неприятно подействовала и огорчила даже многих - это приказ по войскам. Впрочем, новый государь прямо говорит, что государь Николай Павлович завещал передать эти слова от него войскам, в которых он благодарит их за спасение России в 1825 году. Как не вовремя было напоминать в настоящую минуту об этом времени, об этой несчастной эпохе! И какое спасение, и от чего? 14 декабря бунтовала разве Россия? Бунтовали только несколько полков той же самой гвардии. Россия была чужда этой несчастной и, конечно, безрассудной попытке. Но эти слова особенно еще замечательны, потому что бросают свет на самого Николая Павловича, на его понимание этого несчастного происшествия, на то впечатление, которое сохранил он в продолжении всего своего царствования, так что в последние минуты свои он ни с каким другим словом не обратился к своему народу, как только с благодарностью к войску за подведение восстания, которое он, по всему видно, приписывал всему народу. Вероятно, это событие имело пагубное влияние на все его царствование. В "Journal de Francfort" объявлено об известии о кончине русского государя, но еще подробностей впечатления произведенного этой вестью не сообщено. В "Московских ведомостях" есть уже известие, что австрийский император, в воспоминание услуг или благодеяний императора Николая I, оставляет имя его в одном из полков. Траур везде наложен на 4 недели. Как любопытно знать подробно то впечатление, которое произведет манифест нового государя, как они его примут!

  

   6 марта. Нового до сих пор мало, по крайней мере у нас ничего не известно. - 27 февраля был вынос при самой торжественной печальной церемонии, а вчера или сегодня должны быть похороны. Все ожидают, что по отдании последнего долга государю Николаю Павловичу сын его займется деятельно решением великого вопроса. Что-то будет? - Ожидание всех так напряжено. Стараются отгадать заранее и по самым малейшим признакам заключить вперед о будущих действиях. Так, например, пишет А. О. Смирнова к княжне Цицановой, что перед выносом приехал принц австрийский Вильгельм. Государь Александр Николаевич заставил его прождать себя долго в общей приемной зале и потом, проходя мимо его, подал ему только руку, сказав: "Je descends pour accompagner le corps de mon pere" (Я спускаюсь, чтобы сопровождать тело моего отца (фр.)). После этого принц должен был наравне с другими принцами в мундире пройти пешком верст шесть. Английские и французские журналы, говорят, бранят покойного государя. А. О. Смирнова пишет также, что государь Александр Николаевич говорит и действует без отдыха. Много рассказывают про прием министров, но про Нессельроде никто ни слова; не знаю, как это растолковать: может быть, он сказывается больным и не показывается более. Великие князья Николай Николаевич и Михаил Николаевич не поспели к выносу, они проскакали Москвой только 28-го числа. Кажется, слава Богу, все толки и смущения первой минуты при восшествии нового государя улеглись. - Из Москвы пишут к Ивану, как слухи, что Ермолов утвержден, что генерал-адъютант, повезший манифест государя Александра Николаевича в Сибирь, везет также и прощение всем сосланным. Адрес калужский первый не послан; предводитель дворянства Унковский написал другой от себя. В "Московских ведомостях" напечатан прекрасный адрес из Грузии по поводу еще манифеста об ополчении. Вот два было случая, по поводу которых отовсюду были поданы голоса, только одна Москва молчит и благодаря ее начальникам не отозвалась даже новому государю на слова, обращенные к ней именно, как к колыбели его... Это несносно. Конечно, дворянство само виновато: если б оно захотело настоятельно, не смел бы противиться губернский предводитель, да и Закревский не имел бы возможности остановить желание дворян выразить свою преданность новому государю.

   Право, это так досадно и обидно: Москве зажали рот, да и говорят, вероятно, на нее все, что вздумают.

   Не знаю, правда ли, но и прежде Закревский, как мы слышали, доносил, что он только удерживает Москву от всяких смут и т. п. Хорошо, если б нас освободили от него, он такой гнет наложил на все сословия в Москве, что никто не решается даже на то, что было бы позволено. Ермолов продолжает получать избрания из всех губерний. - Что-то будет? Вот вопрос, который беспрестанно вертится в голове. Если новый государь будет заодно действовать с великим князем Константином Николаевичем, можно ожидать много доброго. Мы не перестаем восхищаться распоряжениями последнего. Получили номер 2-й "Морского сборника" и с наслаждением читаем все статьи в нем, даже все хозяйственные распоряжения; во всем слышится правда, свобода мысли, откровенность, полная доверия; дышится отраднее, точно читаешь об чужом государстве; и как такое направление быстро принесло успех, вызвало жизнь, благородное решение на пользу общую, привлекало к деятельности прекрасных честных людей, как благотворно оно воспитывает всех своим влиянием! Слава Богу, это радостное, великое явление. Да поможет Бог всем добрым деятелям на пользу общую! Замечательна статья директора комиссариатского департамента кн. Оболенского (отчет о действиях), статья Шестакова об действиях флота, с начала войны, тут высказаны смело и откровенно все невыгоды угнетательной системы, в применении ее в отношениях начальников морских к их подчиненным, и все значение и польза нравственных причин, двигающих людьми в исполнение их обязанностей и т. д. Словом сказать, если б та же система и с тем же рвением была употреблена по всем министерствам, осталось бы только благодарить Бога. Это такого рода направление, которое есть ключ ко всем прекрасным преобразованиям. Взывается ко всем за советом, выслушивается со вниманием всякое замечание, жалоба, отдается все на общий суд. Тут со временем, конечно, могут сказаться все народные потребности, и дух народный сам собою выскажется и выработает свое.

   Маменька с Наденькой поехали к Троице, что-то привезут нам? Должны быть, по крайней мере, "Московские ведомости" и иностранные журналы, которых мы вовсе не получали на последней почте. Боимся, уже не задержаны ли они? В последних газетах из "Одесского вестника" перепечатано несколько слов о наших действиях при осаде Севастополя. По тону уже слышно, что это писано при Остен-Сакене и под его влиянием: "Поблагодаря Бога прежде всего за успехи наших действий...", горячо отдается справедливость необыкновенным заслугам Тотлебена и Мельникова, последний прозван Обер-Крот, потому что уже 3 месяца проводит под землей. Наши работы минеров были очень удачны. Иностранцы пишут, что русским уже нечего производить новые укрепления, что они теперь занимаются только украшением их, и что в самом деле они превосходны. Что-то теперь там делается! Да поможет Бог! Теперь, кроме обычной молитвы за обедней о победе наших войск, еще определено каждый воскресный день служить большой молебен с коленопреклонением о покорности врагов. Не знаем, что делается в Москве, поехал ли Погодин в Петербург, он непременно должен был бы ехать, тем более что кн. Оболенский дал ему знать, что ему хорошо было бы быть там.

   Маменька приехала уже поздно, привезла газеты московские, "Journal de Francfort" один номер, да одно "Supplement", видно, номер задержан. Письма получены от Трутовских два. Слава Богу, у них все хорошо, он не выбран в ополчение, его оставили дома, и они теперь спокойны. Все поражены известием о кончине государя. Письмо от Машеньки Карташевской особенных известий в себе не заключает, пишет только, что слова и речи государя Александра Николаевича приводят всех в восхищение. Что во время печальной церемонии выноса народ на улицах, по которым проезжала процессия, бросился на колени, и государь был так тронут, что написал собственноручно рескрипт, в котором благодарит всех жителей за участие в его горе, и т. д. Ермолов утвержден за Москвой, он, говорят, теперь в Петербурге. А Филарет не поехал, все ждал, чтобы его вызвали, а сам не спросил позволения.

   Кажется, он бы и без позволения мог съездить поклониться праху своего государя. Но это все формальность, которую Филарет так уважает. Вообще раздумье какое-то убивает всякое живое движение в людях. Получено также письмо от Елены Антоновны; их горесть и соболезнования о покойном государе переходят всякие меры; такого увлечения много в некоторых кружках; они жалеют, что не поднесли ему при жизни названия Мудрого и Правдивого, последнее скорее бы шло к нему. Пишет также, что падение колокола народ толкует и таким образом, что государь Николай Павлович был все время несчастлив, и что теперь с ним вместе рухнулось и его несчастие и т. д. Говорят, во время процессии государь Александр Николаевич шел без шинели, но ученикам всем велел надеть шинель.

   В "Московских ведомостях" напечатан недурной адрес петербургского дворянства, еще к Николаю Павловичу, по поводу ополчения, и ответ на него уже от государя Александра. Дворянство петербургское упомянуло о православных братиях и... Государь в ответ не повторил этих слов и сказал, что... Намеренно ли он умолчал о православных и единоверных братиях или случайно, Бог знает, но мне что-то начинает казаться, что он избегает этого предмета. Он говорит везде о чести и могуществе России, но нигде, кажется, еще не сказал ни слова о защите православия и единоверных братьев. Уже не эту ли он дал клятву отцу своему не вмешиваться в дела славян. Но судьбы Божий сильнее намерений человека!

   Да совершатся Божьи судьбы! - Дворянство петербургское присылало депутацию поздравить нового государя. В газетах напечатана речь его к ним. Речь прекрасна, нам всем понравилась. Видно, что он говорил ее не приготовясь; проста, скромна, согрета чувством; в ней замечательны особенно слова: "Я всегда говорил родителю моему"... видно ясно, что государь Н.П. сомневался и смущался; а потом окончательные его слова, когда он, перекрестясь, сказал: "Господь нам поможет, не посрамим земли русские". Такие слова говорятся перед бранью, и видно, он на нее решился. Да поможет ему Бог!

   Что делается в западном мире, понять нельзя и не знаешь, чего ожидать. Наполеон, кажется, зазнался совершенно, он велит сказать Англии, чтоб у них не было enquete (расследования (фр.)) (следственной комиссии), которая чуть ли уже не началась, иначе армия французская и английская не могут действовать соединенно! Англичане хотели сделать ее секретной, но это предложение не было принято. Говорят, теперь будет распущен парламент в избежание затруднительного положения. Каково же Луи Наполеон вертит Англией, гордой Англией, которая до сих пор не признавала никого себе равным!

   Положение Англии должно быть отчаянное, она совершенно растерялась и сильно желает мира, не знает только, как выпутаться с честью из затруднительного положения. Франция, кажется, представляется ей чуть не идеалом государственного устройства, и в парламент часто представляют, как пример для подражания, Францию. - Луи Наполеон точно может гордиться своим влиянием на всю Европу, в Испании он удерживает революционные партии, в Риме все делается по его желанию... Уже и это не по его ли проискам делается, что Порта вдруг отказывается принять помощь сардинцев, если они не войдут в состав союзных войск и если пьемонтский генерал будет иметь свой голос на военном совете.

   Положение Пьемонта тоже довольно странно. Заключили союз против России, которая уже объявила им войну, а между тем их не пускают в Крым. - Австрия тоже что-то не сладит с Францией по поводу намерений Луи Наполеона ехать в Крым. Австрийцы боятся, чтобы в отсутствие Наполеона чего-нибудь не затеялось во Франции. - Пруссия еще все толкует и не приступала еще к трактату.

   У Троицы маменька слышала, будто бы проехал курьер с известием, что дерутся в Севастополе. Это сильное сделало впечатление, особенно что узнали перед молебном о победе. Антоний, говорят, читал прекрасно молитву, и все почти плакали. Елена Антоновна тоже пишет, что слышали, что штурм начался.

  

   8 марта. Сегодня получено несколько писем, четыре номера иностранных журналов; два из них, видимо, были задержаны и во многих, самых интересных местах вытерто; досадно. В этих журналах уже начинают говорить более подробно об этом событии и вообще о предполагаемых следствиях его, об характере государей Николая Павловича и Александра Николаевича. Австрия напечатала подлую статью, в которой восхваляют великие качества, заслуги и стараются выиграть и в новом государе и вместе с тем связать его с обещанием мира его отца. Но, кажется, вряд ли он будет; истолкование третьего пункта заключается в том, чтоб мы уничтожили Севастополь, как военный порт, и что тогда союзные войска удалятся из Крыма, на это и Николай Павлович, вероятно бы, не согласился публично.

   Австрийцы, кажется, не успели в своей подлости. Государь Александр принял сухо принца Вильгельма, а сегодня нам сообщил Юрий Оболенский стихи Тютчева, и Ивану - Елагина; стихи сильные, и видно, что искренне (это, вероятно, общее впечатление)и, конечно, дойдут до государя, тем более что дочь Тютчева любима новой государыней. - Вообще за границей сильное смятение умов. То предаются надеждам на мир, то опасениям противным. Стараются из всякой безделицы вывести заключение; между собой тоже у них что-то не ладится. На биржах курс поднялся при известии о кончине государя Николая Павловича, но, кажется, надежды эти поколебались, как скоро получено было телеграфическое извлечение из манифеста нового государя. Тотчас после известия о восшествии нового государя министр иностранных дел Англии поспешил к Наполеону и имел с ним совещание, говорят, с целью действовать в пользу мира, которого вся Англия желает. Все газеты, по крайней мере немецкие, говорят о государе Николае Павловиче, как о великом человеке. В самом деле, какое сильное могущее значение он имел перед Западом, но они именно приписывают ему те свойства и намерения, отсутствие которых возбуждало такой ропот в его стране. Все, что сказано о характере нового императора, вытерто. Об императрице Марии говорят, que c'est une femme hors de ligne (что это исключительная женщина (фр.)), что она, вероятно, будет иметь сильное влияние на дела и что даже, как думают некоторые, может сделаться Екатериной II. Между тем добрые вести сообщают из Москвы. Говорят, государь сказал прекрасную речь дипломатическому корпусу, в которой объявил, что более уступок не сделает и что скорее погибнет во главе своих подданных, нежели заключит постыдный мир. Все в восхищении, это почти равняется объявлению войны. С их стороны трудно ждать уступок. Но что будет, одному Богу известно. Пишут также, что государь велел благодарить Москву за выбор Ермолова, что потребовали депутацию дворян из Москвы и что Чертков и двое еще таких же, кажется, глупцов, как он, отправились. Кто знает, может быть, дошло до сведения государя, что Москва хотела послать депутацию, но предводитель воспротивился. Этому были бы очень все рады. По крайней мере, мы знаем, что генерал Ланской, приезжавший с манифестом от государя, повез в Петербург адрес Хомякова, который разошелся везде по Москве. Вероятно, он знал, почему не было адреса от дворянства и мог передать даже государю. Но вот что нас всех огорчило это то, что Погодин не поехал в Петербург. Что с ним делается, не можем понять; дочь его пишет, что все его уговаривали, но что он не собрался, а теперь и время пропустил, и сидит за своими летописями. Отесенька и братья думают, что он получил от кого-нибудь предостережение, чтоб не ехать; если это и так, то, верно, сделано с злым намерением помешать его влиянию на настоящие дела. Я же думаю, что он поддался своему мистическому направлению и все прислушивался, не шепчет ли ему что-нибудь, что он должен ехать, а на беду ему все шептало что-то на ухо, чтоб он занимался летописями. - Это он сам сказывал братьям. Во всяком случае, это так досадно, что он не поехал, пропустил, может быть, единственный случай, и так досадно, что никто из наших не поехал, а отчего? - так... сами не знают. Если б мы жили в Москве, мы непременно уговорили бы съездить Константина да и Погодина также.

   Что-то будет, теряемся совершенно в предположениях, все внимание напряжено, все ждут в смятении, чем разрешатся великие события нашего времени, каждая минута заключает в себе великое значение.

   Вот стихи Тютчева:

  

   [ пропущено]

  

   Говорят, в Хотькове сидел сторож на заре видение на небе Креста, сперва он увидал большую звезду голубого цвета, которая бросала лучи вокруг себя, и потом из этой звезды образовался Крест. Он говорит, что позвал еще кого-то; тот также видел. Правда ли это или нет, но в наше время нельзя не верить, по крайней мере, возможности чудес. Все события так чудны, так явно управляются свыше, вопреки человеческим расчетам.

  

   10 марта, четверг. Получены "Московские ведомости" и один номер "Journal de Francfort", вытертый во многих местах и даже с вырезанным кончиком; это очень досадно и обидно: так важны теперь известия из-за границы. В газетах наших есть известия из Крыма, у нас была схватка с турками под Евпаторией, и, кажется, они дрались славно, напали на нас так быстро, что в первую минуту смяли, но потом были отбиты с уроном. Впрочем, это уже донесение Остен-Сакена, и хотя он прекрасный человек и генерал, но, говорят, несколько увлекается в своих отчетах. В газетах напечатан рескрипт государя Адлербергу, рескрипт очень хорош, особенно тем чувством, которым он согрет, и вообще человеческим взглядом на отношения людей между собой, хоть бы эти люди были царь и подданный. В этом же номере "Московских ведомостей" напечатаны некоторые подробности первых минут царствования государя Александра Николаевича, его слова к разным генералам. Кажется, он с первой же минуты был твердо решен на войну, по крайней мере, вполне уверен в ее неизбежности. Он сказал: "Мы не уступим ни шагу врагу и будем защищать до последней капли крови нашу милую Россию". - На войну он решился, но на какую? Если на оборонительную только, внутри наших пределов, то нельзя ожидать успеха.

  

   В пятницу, т. е. 11 марта, ездил Иван к Троице, воротился только перед обедом и привез с собой Гилярова который сообщил о воззвании Синода об ополчении. Это воззвание уже было напечатано в "Московских ведомостях", привезенных в этот день. Мы его тотчас же прочли. Неизвестно, какое произведет оно впечатление на народ, но на нас вот какое: Гиляров сказал, что у Троицы давно ожидали воззвания от Синода по примеру прежних случаев, когда при ополчении всегда бывало и воззвание от Синода, это так и должно быть. Нам даже кажется, как будто оно еще было написано при царствовании Николая Павловича, по крайней мере, оно вполне отражает в себе последний его манифест, также сказана причина (защита прав православия и единоверных братьев) - требования Николая Павловича, за которые воздвигли на нас войну, и также под конец выходит, что война настоящая есть только защита наших пределов, одно не повторено: это надежды на мир, которых настоящий царь вовсе не имеет и, может быть, не хочет иметь. - Разумеется, за границей это воззвание будет, вероятно, принято, как объявление войны. Еще поразило нас это воззвание потому, что в нем ни слова не упомянуто о покаянии, которое так было бы необходимо, особенно в минуты бедствий и перед великими делами. Голосу церкви это было бы очень прилично. Словом сказать, кажется, такое событие, как воззвание от Синода к народу, такие все же сильные выражения, употребленные в нем, не должны были бы проходить без впечатления, но на нас собственно мало сделало впечатления, да и на всех, вероятно, не то, которое можно было ожидать. Впрочем, Гиляров, кажется, довольнее, нежели мы. Между прочим, Гиляров сказывал нам, что грек Анфим, монах, очень огорчен и тотчас после известия о кончине Николая Павловича хотел ехать в Петербург поклониться ему, но его не пустили к его искреннему огорчению. Он говорит, что греки будут много жалеть об Николае Павловиче, что с его именем связаны были почти все надежды греков, что настоящего императора не знают, и он сам с недоверчивостью слушал все уверения Гилярова, что государь Александр Николаевич сделает для них еще более. - Замечательный факт: Николай Павлович следовал именно той политической системе, чтоб скорее отталкивать от себя православные восточные народы, наконец, совершенно отрекся от исключительного покровительства над ними, а между тем народы эти полны самой преданной, твердой веры в его заступничество...

   То правда, конечно, что Николай Павлович часто действовал непоследовательно с своей системой политики, которой он был связан, и что его личное сочувствие часто выказывалось и в денежной помощи православным братьям, и в защите их. Так и в настоящую войну сколько было противоречащих действий, и мое убеждение подтверждается, что если б не Нессельроде, который беспрестанно его принуждал возвращаться к безобразной политике немецкой, то государь был бы увлечен совсем на другой путь! Кстати, о Нессельроде! Замечательно, что с тех пор, как скончался Николай Павлович и воцарился Александр Николаевич, об нем никто еще не упомянул. Говорили обо всех министрах, о том, как принял государь Александр Николаевич такого-то или другого, об Нессельроде же ни слова, как будто он исчез с лица земли. Вероятно, он сказывается больным. - Ему, этому изменнику, ему одному обязаны мы позором и затруднительным положением России!

   В "Journal de Francfort" перепечатан манифест Александра Николаевича еще без всяких комментариев, но в новых известиях высказывается мало надежд на мир. В одном из последних номеров помещено поручение австрийского императора принцу Вильгельму к государю Александру Николаевичу. - Оно так нагло, что он стоил и не такого приема. Австрийский император объявляет, что он своей политики переменить не может, а что России советует согласиться на условия, как для ее выгод, так и для выгод Европы и т. д. и обещает в таком случае свое посредничество для того, чтоб требования западных держав не были слишком велики. В "Journal de Francfort" сказано, что Россия еще прежде согласилась признать la chute de Sebastopol comme un fait accompli (падение Севастополя как свершившийся факт (фр.)), т. е. чтоб не возобновлять его уже более. Если это правда, то это ужасно, и кажется, что это правда. Австрия и все западные державы требуют уничтожения Севастополя, как военного порта, на что, конечно, не согласится государь Александр Николаевич. 16 марта начались конференции.

  

   В пятницу, 11 марта, часов в 11 вечера уже мы почти все разошлись, у отесеньки болела голова, и сильный был кашель; отесенька лег раньше обыкновенного. - Вдруг являются к нам Трушковский и Кулиш. Мы их никак не ожидали, особенно Кулиша, от которого недавно было получено письмо из Малороссии. Мы сперва думали, что Кулиш приехал вследствие письма отесеньки, в котором отесенька обещал достать ему деньги для напечатания его биографии Гоголя, но он письма этого не получил, когда уехал. Услыхавши о кончине государя Николая Павловича и перешедший через все впечатления, через которые перешли и мы все, он остановился на надеждах, возбужденных в нем новым царствованием. "Я одного желаю, чтобы мне дали жить", - сказал он. Он уже мечтает, что ему откроется новая деятельность, что он будет издавать журнал и т. д. Все известия, сообщенные нам Трушковским и Кулишом, очень утешительны. - Речь государя Александра Николаевича дипломатическому корпусу все хвалят, в ней сказано, "что я скорее погибну вместе с моим народом, нежели сделаю унизительные уступки"; что сверх уступленного государем Николаем Павловичем он уже ничего более не уступит. Говорят, в петербургском журнале напечатана повесть, которую прежде не пропустил бы цензор, и на вопрос издателя, отчего он ее пропустил, цензор отвечал: - "Видите, у всех лица веселые, ну и цензуре весело"... - Много ходит анекдотов, все в пользу нового государя. Говорят, один чиновник, пришедший с женой рано поклониться государю Николаю Павловичу, был встречен очень грубо квартальными, стоявшими на страже печальной комнаты. Чиновник рассердился, те еще ему отвечали так дерзко и грубо, что чиновник вышел из себя и ударил квартального. - Из этого вышло дело, и присудили чиновника отставить, но довели до государя, и тот велел отставить квартальных с тем, чтобы впредь не определять за грубое обращение. Говорят, что государь сказал Бибикову: "Вы обманули отца моего, студенты, ни петербургские, ни московские, не желали учиться фронту, а вы его уверили в этом". Клейнмихель просился будто бы в отставку, на что государь сказал ему: "Очень охотно, граф, но нам надобно сперва рассчитаться". - В Малороссии, сказывал Кулиш, общее впечатление есть сожаление самое искреннее о государе Николае Павловиче и даже некоторое опасение за будущность. Трушковский и Кулиш приезжал собственно для переговоров с отесенькой и братом о печатании биографии и писем Гоголя.

  

   12 марта, на другой день, хотя отесенька чувствовал еще нездоровье, но принимал участие в этих толках. Трушковский привозил нам письма Гоголя к матери. Вопрос был в том, печатать ли их немедленно особо, если отдать Кулишу воспользоваться ими для пополнения своей биографии; этого-то именно и хотелось добиться Кулишу, и он успел в том, говоря, что иначе он и печатать не будет, когда знает, что есть материалы, которыми он мог бы воспользоваться и не воспользуется. Признаюсь, не раз и даже постоянно производит он на меня неприятное впечатление, чтото именно внутри его есть для меня отталкивающее; я нахожу, что он поступал неделикатно с Трушковским. Письма Гоголя прекрасны, полны такой горячей нежной любви к матери и семейству; сколько важных указаний на его внутренний душевный мир. Я успела только их пробежать. - Толковали также о том, как печатать сочинения Гоголя, разрешения печатания которых ожидает уже давно Трушковский. Уже три года самых важных потеряно навсегда. Также о том, как и когда печатать его письма. Я советовала печатать письма семейные немедленно и отдельно от всех других; оте-сенька, Константин и Трушковский того же мнения, но Кулиш жарко восставал, так что мы немножко поспорили. - Трушковский же самый добродушный человек, его душевнее стремления все хороши, благородны, но нет деятельной силы, может быть, это еще вырабатывается.

  

   6 воскресенье утром, т. е. 13 марта, они уехали. Получены были письма от дяди Николая Тимофеевича, который был проездом в Москве, и письмо от Томашевского. - Ермолов, говорят, принят великолепно в Петербурге, и государь сказал, что надеется дать ему высшее назначение. - Это известие привело всех в восхищение. - Верно то, что Ермолов до сих пор в Петербурге. - Нам пишут, что назначены три комитета, один для рассмотрения цензуры, другой для рассмотрения податей...

   Константин собирался в Москву для выпуска вновь отпечатанной отесенькиной книжки Рассказы и воспоминания охотника, заключающей в себе рассказы об разных охотах и в конце маленький рассказ крестьянина об соловьях, записанный И. С. Тургеневым.

  

   Во вторник, т. е. 15 марта, получено было письмо от Кулиша с разными добрыми вестями о государе, с надеждами на цензуру и т. д. - И Кулиш, и Трушковский зовут Константина в Москву. В четверг было получено письмо к Ивану от И. Е. Елагина, где также подтверждают добрые слухи и, между прочим, достоверное известие о том, что есть распоряжение учиться фронту только тем студентам, которые этого пожелают, тогда как прежде было предписано всем.

  

   В четверг, т. е. 17 марта, Константин поехал в Москву и воротился в понедельник утром.

   В его отсутствие получили мы иностранные журналы и московские газеты. В иностранных журналах все говорят о надеждах на мир. - Австрия и Пруссия решительно ссорятся. Напечатана одна прусская статья, в которой даже признают за нами исключительное право покровительства православным христианам на востоке, право, которое не должно быть уступлено никакой другой державе, потому что оно истекает из самой жизни исторической и т. д. Конференции происходят в совершенной тайне, и потому на все толки об них нельзя обращать никакого внимания. Только то известно, что действует Титов, что он послал deux depeshes chiffrees (две зашифрованные депеши, (фр.)) в Петербург по телеграфу. И что нас особенно неприятно поразило - это циркуляр Нессельроде. Увидать вновь его имя в делах наших было возмутительно. Мы, признаюсь, льстили себя надеждой, что он будет удален, особенно потому, что об нем никто не говорил ни слова, а теперь он снова начал действовать во вред России. Циркуляр его, хотя написан не в таких грубо унизительных выражениях для России, но также мошеннически выдает ее врагам. И как он уже начал дурачить доброго Александра Николаевича, беспрестанно ему сует перед глаза последнюю волю его отца, начатый им мир, который он оставил сыну в наследство. А между тем представляет положение Александра Николаевича под видом жалким, с тем, конечно, чтоб его унизить; что не бывало еще примера, чтоб при таких затруднительных обстоятельствах всходил на престол царь, и что если он заключит мир, это привлечет благославление всех народов на его новое царствование, и уже в этом циркуляре не упоминается ни о цели возвысить Россию на высшую степень могущества и силы, а только скромно говорится, что государь будет защищать I'honneur et I'integrite de Г Empire (честь и целостность империи, (фр.)), как будто Россия совершенно находится в положении Турции. Словом сказать, нельзя было лучше унизить Россию, не употребив наглых унизительных выражений, которых он уже не боялся употреблять при Николае Павловиче. Нет, где Нессельроде и Титов, ничего доброго нельзя ожидать и, покуда эти два изменника будут управлять нашей политикой, Россия не исполнит своего святого долга. Такого добродушного человека, как государь Александр Николаевич, не трудно такому бессовестному плуту, как Нессельроде, провести и опутать, как ему это будет нужно. Он уже нашел струну в нем, через которую может им управлять, это воля отца, его действия, и будет его путать, так, что он и не увидит, как будет связан и по рукам, и по ногам, и будет вынужден подписать все, что тот ни заготовит. - Вот еще лицо, которое очень вредит государю. Это - Ростовцев. Он и прежде имел к нему доверие, а теперь видно это доверие растет, и этот... как все его называют, умеет им пользоваться. Как противны его разные приказы, в которых он будто бы простодушной, смелой и благородной откровенностью рассказывает во всеуслышанье все действия, движения государя при представлении генералов, слова государя к нему, т. е. Ростовцеву, с каким чувством он, т. е. Ростовцев, поцеловал руку государя, как государь, сделав два шага вперед, сказал то-то, и в голосе у него были слезы, потом еще несколько шагов, стал прощаться с начальниками заведений, которыми управлял исключительно, потом зарыдал, потом сказал то и то и, опять в голосе были слезы, словом сказать, представил государя совершенным шутом.

  

   28 марта. Вот уже и другой день светлого праздника. Слава Богу дождались его благополучно, опять услыхали "Христос Воскресе". Приносили образа, какое торжественное радостное пение! На страстной маменька говела, у нас на дому была служба. Благовещенье пришлось в пятницу на страстной; эти два великих дня были соединены вместе, конечно, это мешало несколько и тому и другому. Начало уже таять, и дороги портятся. Накануне светлого праздника у нас была служба с вечера; отесенька, Олинька, которая приходила к нам в гостиную, и я, мы ее слушали. Маменька и две сестры ездили в Хотьково, а другие сестры с братьями ездили к Троице и остались очень довольны великолепной торжественной службой. От Троицы они привезли почту, впрочем, очень не богатую, N "Московских ведомостей" и 3 письма, некоторые журналы не получены за разлитием Вислы, как объявлено даже в газетах. Письмо одно важное, от графа Ивана Толстого, начальника серпуховской дружины, в которую записался Иван, он уведомляет его, чтоб он явился к 1 апреля в Серпухов. Иван едет завтра, ему еще надобно обмундироваться.

   В московских газетах интересного особенно ничего, кроме рескрипта государя к Филарету, московскому митрополиту. Рескрипт поразительно сух, и государь принимает даже без благодарности 160 тысяч серебром, жертвуемые митрополитом и духовенством. Вероятно, письмо Филарета былозрезвычайно казенно и состояло только в изъявлении верноподданнических чувств. Это выражение, как кажется, с намереньем два раза повторяется в рескрипте, и должно заключить, что государь не доволен им. Митрополит московский мог бы написать что-нибудь другое; но об Москве государь употребил несколько выражений столь искренних и согретых чувством, что отрадно читать. Вот они. И как не отозваться на такие слова, как не отвечать ему приветом на такой привет, хоть из одной учтивости, а тут, особенно когда этот привет так был бы искренен, так всякому хотелось бы высказать свое сочувствие. Но возможно ли что-нибудь при наших московских властях, которые по системе и по глупости противятся всему живому. Желали бы мы одного, чтоб государь знал причины молчания Москвы и отделил бы ее от властей ее стесняющих. Может быть, он это и начинает понимать, дай Бог!..

   В газетах помещено подробное описание нашего нападения с 10 на 11 марта на французские редуты, и хотя оно имело желаемый успех, но кровопролитие было страшное и с той и с другой стороны, а мы потеряли 8 чел. офицеров убитыми и 21 раненых, а рядовых 400 убито и 800 раненых. Что это за страшное истребление людей по мелочам! Говорят, Наполеон хочет сам явиться в Евпаторию, сосредоточив сперва там до 100 тысяч войск, чтоб сделать оттуда нападение на нашу армию. Это, конечно, будет умнее, нежели брать Севастополь, который, по их собственному признанно, неприступен теперь. Они не перестают восхвалять наши работы крепостные и защиту Севастополя. Как-то теперь встречают в Севастополе праздник, как бы не сделали вылазки, надеясь, что в такой праздник защита будет слабее. Долго идут известия, хотя теперь и устроен телеграф до Киева из Севастополя. - Об конференции ничего неизвестно достоверного, все скорее пророчат мир, Австрия и Англия сильно желают мира, а между тем католические церкви уже велено строить и в Болгарии и в Малой Азии. - Неужели мы предадим православных в руки злейших врагов католиков!..

  

   29 марта. Погода такая ужасная, что мы не могли поехать к обедне в Хотьково; ездил только один Константин, сегодня день его рождения. - С почтою привезли немного, всего одно письмо без подписи, заключающееся в двух словах: "Христос Воскресе", должно быть от Трушковского. Три номера "Journal de Francfort", впрочем не заключающие в себе ничего особенного. О конференциях ничего и никто не знает достоверного, все происходит в тайне. Любопытна только статья, перепечатанная из "Times", писанная в день общего покаяния, и подлинно, статья эта есть самое униженное сокрушенное покаяние перед целым светом; сильнее высказать своего позора нельзя было. Конечно, "Times" действует так с целью заставить правительство переменить все прежние, не только ошибки, но и основы и не скупится в выражениях самых энергических, самых оскорбительных для национальной гордости; но между тем должна сознаться, что эта газета не преувеличивает положения Англии, ее публичного позора, несостоятельности основ ее управления и т. д. Англия пала в общем мнении с высоты своего величия и пала в соревновании с ее прежним врагом - Францией, доставляя своим падением полное торжество ей.

   Замечательны еще толки о том, что западные державы вовсе не требуют разрушения Севастополя и что взятие его никогда не было целью их намерений, а только средством к достижению цели, что теперь они не думают требовать уничтожения его как военного порта. Явная уступка! И это нас пугают. Между тем пишут также в "Journal de Francfort", что западные державы вовсе не думают об общем прозекторстве над восточными христианами, их намерение то, чтоб всякое прозекторство было прекращено, а чтоб были des garanties (гарантии), чтоб союзные державы позаботились об исполнении султанских распоряжений насчет христиан, не оскорбляя, впрочем, достоинства его властии не стесняя независимости и целости Турции. Каково, неужели и на это согласится русский царь!

   По крайней мере, хотя он и принял четыре пункта, имеет полное право не согласиться на такое требование, которое не заключается в этих несчастных пунктах. Что-то будет! Эти несносные конференции тянутся и тянутся, все в недоумении, чего ждать, к чему готовиться, в недоверии следят за действиями нашего правительства, особенно когда главными деятелями его в дипломатических делах опять Нессельроде и Титов. Несносное состояние. - Константин справедливо говорит, что оно похоже на постоянную зубную боль.

   Сегодня письмецо от Г. нас немного смутило; он пишет, что митрополит московский пожертвовал на славянские церкви в случае их освобождения 50 тысяч сереб. от Московской епархии прошлого года, положил их в Опекунский совет, после того как они приняты были государем. Теперь прибавив к ним с накопившимися процентами еще 60 тысяч сереб., он донес о том новому государю. Государь велел их причислить на военные издержки. "Вы можете себе представить, какое впечатление произвело это на главных жертвователей", - прибавляет Г. Если это так, то это весьма дурной знак, и нас это очень огорчило. Перечли мы рескрипт Филарету, он чрезвычайно сух и даже ни малейшей благодарности, но в нем сказано: "Согласно Вашему желанию, эта сумма будет употреблена на военные издержки". Что же это значит? Вероятно, митрополит московский сам предложил употребить их таким образом; иначе нельзя было бы так явно солгать. Но, во всяком случае, государь, если б хотел, мог бы сказать, что он не изменяет назначения этим деньгам, определенного его отцом. Мы даже так слышали (и это совершенно справедливо), что прошлого года Филарет предложил деньги на военные издержки, но что государь Николай Павлович сказал: "Поберегите их для болгарских церквей, если Бог даст; мы их освободим". Надобно сознаться, что с самой первой минуты своего царствования до сей поры новый государь ни одним звуком голоса, не только словом, не выразил хотя бы нечаянно какого-нибудь сочувствия к славянам и вообще к православным нашим братьям на востоке. Если он и говорил о силе и могуществе России, то, кажется, только ограничиваясь защитой ее пределов. Забота об славянах, кажется, вовсе исключена из его политики, и знамя святой причины настоящей войны потеряно; его политика все та же, что и его отца; может быть, он будет стоять более за честь России, как дядя его Александр, и только - и то может быть, что его твердости хватит только на первое время. Циркуляр Нессельроде уже много сбавил тону, что заметили и журналы и уже вновь подняли голос и позволяют себе величаться, оскорбительно перед Россией. Неизвестность, недоумение, постоянное напряженное ожидание, недостаток доверия к своему правительству - вот в каком состоянии находятся все умы. А тут собирается ополчение, и сегодня Иван, несмотря ни на погоду, ни на дорогу, должен был ехать по зову своего дружинного начальника. Что за странная комедия: ополчение среди переговоров об мире! - Разумеется, какого же можно требовать одушевления, сочувствия?

  

   30 марта, среда. Погода ужасная, буря. Сестры ездили к обедне и были у игуменьи. Известий никаких. Маменька не совсем хорошо себя чувствовала.

   Продолжаем читать Пушкина; замечательного, любопытного чрезвычайно много, но написано местами особенно очень дурно; автор просто путается в языке.

  

   31 марта. Сегодня часов в 6 отправилась я к обедне в первый раз на праздник. Воздух теплый, весенний, было совершенно тихо, птицы поют, все дышит весной! Дороги очень дурны; слава Богу, доехала благополучно, но несколько опоздала и потому осталась <до> начала поздней обедни; и часы, и обедня все так радостно и светло; хорошо, что хоть один раз удалось побывать у такой обедни. Дороги ни на что не похожи; сегодня было 11 градусов тепла и тихо. - Воротившись домой, нашла я маменьку лучше. А у отесеньки голова болит.

   Вскоре привезли почту: 4 письма, "Московские ведомости" и "Journal de Francfort", два номера, 76 и 78, а 77, видимо, задержан. Мы тотчас же начали читать письма, первое от Карташевских. Тетенька, между прочим, пишет, что на днях государь сказал по случаю пожертвований, что он надеется, что они скоро не будут нужны. Значит, мир? В то же время Константин, пробегая французские журналы, попал глазами на слова, что Россия согласилась на все и что рассуждения идут только о числе кораблей, которые Россия будет содержать в Черном море. Эти два известия, совпавшие вместе, до такой степени всех нас поразили неприятно, что негодование начало было уже изливаться со всех сторон. Все надежды, возбужденные новым государем, казалось, вдруг все исчезли, доверие, которое так охотно принялось было в душе каждого, вдруг сменилось недоверием, даже в миг возникнувшей враждебностью. Константин говорил: "Я повторяю, мира не будет; если он согласится, то судьба его отстранит. Каким образом, я не знаю, но это так будет". Отесенькино же мнение было то, что и никогда нельзя было ничего надеяться, что эти надежды возникают всегда при перемене царствования, что потом все пойдет по-старому. Иные видели в этом указание на невозможность союза нашего с этим правительством, что ничего нельзя ожидать особенного уже потому, что он не отличается особенным умом, что все будет пошло и в пошлой среде совершаться и т. д., но что же будет, чего ждать, если мир, - что будет после мира? - Какое впечатление произведет он в России, где уже в самом простом народе возбуждено столько внимания и участия к настоящим событиям. А между тем Машенька Карташевская пишет, что теперь изменяются мундиры, и, говорят, еще будут изменения в костюмах - но это слухи. Ясно, намек на русское платье. Хочет ли он, заключив мир, сперва устроить внутри Россию, но в другом отношении, не согласно с желанием русского платья, согласие на такой мир. Среди этих смутных впечатлений принесено было письмо от Ивана.

   Быстро перешли мы от впечатлений к другим совершенно противоположным. Иван пишет из Москвы с кучером, что хотя ходят слухи о мире, но Ермолов, Закревский и тому подобные лица уверены, что разгорится страшная война. Ермолов не занимается ополчением: ясно, что он не думает остаться начальником его. Что же это все значит? Мы посмотрели журналы иностранные и в них увидали, напротив, скорее возможность войны, нежели мира; депеша, попавшаяся первая нам в глаза, не имеет никакого значения перед другими статьями, и вот опять мы возвращаемся к неопределенным надеждам, опять возникает доверие к доброму государю, который, по выражению Хомяковаг непременно хочет попасть в москвичи. Мы уже не сомневаемся в его благонамеренности, но смущает нас участие в дипломатических делах Нессельроде и Титова. Что же значат эти слова государя, что более не нужны будут пожертвования? Но эти слова, может быть, никогда не были сказаны, а если сказаны, то под влиянием, может быть, надежд на уступки врагов. Словом сказать, ощущения и впечатления и мысли меняются с быстротою необыкновенною, и воображение, стараясь отгадать будущее, представляет попеременно разнообразные, часто самые Противоречивые выводы и образы.

   Великие события, совершающиеся перед нашими глазами, подавляют, уничтожают все человеческие соображения, и там, где люди думают, что они начинают распутывать их, там они, напротив, усложняются все более и более, так что невольно в недоумении и в сознании своей ничтожности останавливается человек перед высшей волею, все невидимо и непонятно для нас управляющей свыше!..

  

   7 апреля. Пятница. Все время от лихорадки не была в состоянии записывать. Сегодня получены важные известия. Запишу их, хоть вкратце, чтоб не перепутать после.

   Иван пишет нам всякую почту и сообщает все слухи; сегодня уже не слухи, а факты, и страшные. Началось бомбардирование Севастополя со второго дня светлого праздника, именно 28-го числа, это же известие прочли мы и в "Московских ведомостях", полученных сегодня. Два дня продолжается канонада и еще продолжалась в минуту отправления курьера.

   С нашей стороны уже потеряно 800 человек убитыми и ранеными. Ужасно! Наконец все эти 6-месячные приготовления завершились давно ожидаемым событием, но чем завершится это событие, никто не знает, но да поможет Господь нашему воинству, да заступится Господь за правое дело, прощая грехи наши! Что-то там теперь? Может быть, уже все решено, но какой бы ни был исход, Боже мой, сколько жертв, сколько ужасов, страданий человеческих!..

   Странно, в народе ходили слухи о страшном сражении, бывшем на святой, прежде нежели известие о том могло достигнуть наших мест, и теперь прибавляют, что сухопутные наши войска напали на неприятеля и много его утеснили. Будем ожидать дальнейших извещений. Это только первая телеграфическая депеша. В ней прибавлено, впрочем, что наши батареи нанесли много вреда неприятелю. Да смилуется Господь над нами!

   Иван пишет, что из Петербурга пришли достоверные слухи, что Венская конференция рушилась война, и что ополчение будет распространено и на другие губернии. Это похоже на правду, судя по всем иностранным известиям, но что за путаница! Вместо того чтоб разъясняться, настоящие события все более и более усложняются или беспрестанно принимают совершенно другой вид и являются с другой, новой, стороны неожиданно. Так, например, теперь казалось, чег