Алданов Марк Александрович - Письма М. А. Алданова к И. А. и В. Н. Буниным

  

   Публикация и комментарии Милицы Грин

   The New Review / Новый Журнал

   Основатели M. Алданов и М. Цетлин

   С 1946-го по 1959-й редактор М. Карпович

   Двадцать четвертый год издания

   Книга No 80 и 81, Нью-Йорк, 1965

   Scan ImWerden

   OCR Ловецкая Т. Ю.

  

   {Подготовка к печати этой переписки М. А. Алданова проделана доктором Эдинбургского Университета Милицей Эдуардовной Грин. Ред.}

  

   Письма Алданова к Буниным являются исключительно ценным материалом не только для исследователей творчества обоих писателей, но и для литературоведов, которые будут изучать жизнь русских литераторов за рубежом.

   Письма М. А. Алданова написаны живо и интересно, в них виден не только автор, но и личность адресата. Как живые, встают по прочтении этих нескольких сотен писем: Марк Александрович Алданов - прекрасно образованный, умный, сдержанный, и горячий, остро чувствующий, резко на всё реагирующий Иван Алексеевич Бунин.

   37 лет дружбы связывали этих столь различных по характеру людей. Алданов преклонялся перед талантом Ивана Алексеевича, помогал ему в устройстве практических дел, а Бунин поощрял его литературную деятельность и отвечал дружбой.

   Если первые письма Алданова еще сравнительно сдержанны, то понемногу они становятся теплее и задушевнее, хотя, надо сказать, что с Верой Николаевной Буниной он, видимо, всегда чувствовал себя свободнее и проще, чем с Иваном Алексеевичем. Меняется и часто шутливый в первые годы тон писем, всё больше места уделяется житейским заботам. Письма раскрывают тяжелую эмигрантскую жизнь с постоянной тревогой за будущее. Наконец, письма Алданова военного и послевоенного времени уже почти исключительно посвящены стараниям помочь в материальном отношении замученному болезнями и живущему в нужде Бунину. Тут письма принимают иногда даже несколько покровительственный тон.

   В письмах Алданова много внимания уделено литературной эмиграции и ее жизни. Бунин, живя подолгу на юге, бывал часто отрезан от парижской литературной среды, тогда как Алданов постоянно был тесно связан с русскими политическими и литературными центрами.

   В своих письмах он извещает Буниных о литературных событиях, о писательских встречах, беседах, спорах, высказывает мнения о многих современных ему писателях. У Алданова были и международные связи, он имел широкий круг знакомых не только среди русских, встречал влиятельных людей различных политических направлений. Бунину всё это было чуждо.

   Интересны высказывания Алданова о литературе: и современной (как русской, так и иностранной) и классической. Иногда эти высказывания носят явно полемический характер (он любил вызвать Бунина на спор), при чем можно догадаться, какого мнения придерживался Бунин. Часто, видимо, глашатаем взглядов И. А. была Вера Николаевна - и Алданов, иногда через нее справляясь о мнении Ивана Алексеевича, охотно беседует с ней на литературные темы.

   Многие из писем посвящены вопросу о Нобелевской премии. Если Алданов употреблял свои международные литературные связи, чтобы способствовать Бунину в получении Нобелевской премии, то Иван Алексеевич, став лауреатом, ежегодно, выставлял кандидатуру Алданова на эту высокую литературную награду.

   Много писем посвящено деловым вопросам самого различного характера - совместным планам написать сценарий, продаже книг, переводам.

   Открывается переписка письмом М. А. Алданова от 18 августа 1921, кончается письмом Вере Николаевне, написанным незадолго до смерти Марка Александровича (1 февраля 1957).

   Все письма, за исключением одного, написаны по старой орфографии. Письма до сентября 1931 написаны от руки, потом, за редким исключением - на машинке. Я сохранила особенности правописания М. А. Алданова, но изменила орфографию. Подчеркивания в письмах и разбивка на машинке, сокращения - сохранены. Отметки и подчеркивания, сделанные Буниным, отмечены в примечаниях. Пропуски в тексте писем обозначаются многоточием.

   Приношу глубокую благодарность заведующему библиотекой Эдинбургского университета Е. R. S. Fifoot, M. С, М. A., A. L. А., любезно предоставившему мне для работы письма М. А. Алданова к Буниным. Сердечно благодарю Татьяну Марковну Алданову, с готовностью ответившую мне на поставленные ей вопросы о жизни и творчестве М. А. Алданова, и Леонида Федоровича Зурова за сообщение интересных подробностей о жизни Буниных в Париже и Грассе.

   В августе 1921 года М. А. Алданов по делам поехал в Берлин. Там он начал сотрудничать в эмигрантской газете "Голос России". И вскоре обосновался в Берлине. Но жизнь в Берлине его удручала.

   После эмигрантской жизни в Париже Алданову трудно было привыкнуть к Берлину, где царила известная сумятица - некоторые эмигрантские писатели, став сменовеховцами, уезжали в Россию, а приезжавшие из России советские писатели становились эмигрантами. Алданов тяжело переживал переход в противный лагерь некоторых бывших друзей, особенно Алексея Николаевича Толстого.

   О своих Берлинских впечатлениях Алданов рассказывает Буниным в письмах от 17.04.22 и 01.06.22:

   "...Берлином я недоволен во всех отношениях, кроме валютного", - пишет он 17.04.22. - "Настроения здесь в русской колонии отвратительные. Я почти никого не вижу, - правда, всех видел на панихиде по Набокове. Первые мои впечатления от Берлина следующие: 1) на вокзале подошел ко мне безрукий инвалид с железным крестом и попросил милостыню, - я никогда бы не поверил, что такие вещи могут происходить в Германии, 2) в первый же день, т. е. 3 недели тому назад я зашел к Толстому, застал у него поэта-большевика Кусикова... и узнал, что А. Ник. перешел в "Накануне".¹ Я кратко ему сказал, что в наших глазах (т. е. в глазах парижан, от Вас до Керенского) он - конченный человек, и ушел. Была при этом и Нат. Вас.,² к-ая защищала А. Ник. и его "новые политические взгляды", но, кажется, она очень расстроена. Сам Ал. Ник. говорил ерунду в довольно вызывающем тоне. Он на днях в газете "Накануне" описал в ироническом тоне, как "приехавший из Парижа писатель" (т. е. я) приходил к нему и бежал от него, услышав об его участии в "Накануне", без шляпы и трости, - так был этим потрясен. Разумеется, всё это его фантазия. Вы понимаете, как сильно могли меня потрясти какие бы то ни было политические идеи Алексея Николаевича; ему, разумеется, очень хочется придать своему переходу к большевикам характер сенсационного, потрясающего исторического события. Мне более менее понятны и мотивы его литературной слащевщины: он собирается съездить в Россию и там, за полным отсутствием конкуренции, выставить свою кандидатуру на звание "первого русского писателя, который сердцем почувствовал и осмыслил происшедшее" и т. д. как полагается. Вы (И. А.) были совершенно правы в оценке личности Алексея Николаевича...³ Больше с той поры я его не видал. 3) Наконец, третье впечатление, к-ым меня в первый же день побаловал Берлин, - убийство Набокова. Я при убийстве впрочем не присутствовал. Известно ли Вам в Париже, что убийцам ежедневно в тюрьму присылают цветы неизвестные почитатели и что защитником выступает самый известный и дорогой адвокат Берлина, - к слову сказано, еврей и юрисконсульт Вильгельма II?

   ...Работаю здесь очень мало, большую часть дня читаю. На вечере у И. В. Гессена познакомился с Андреем Белым и со стариком В. И. Немировичем-Данченко, к-ый только что приехал из России. Жизнь здесь раза в 4 дешевле, чем в Париже..."

   1 июня 1922 Алданов сообщает:

   "...почти вся литература здесь приняла такой базарный характер (чего стоят один Есенин с Кусиковым), что я от литераторов - как от огня. В "Доме Искусств" не был ни разу, несмотря на письменное приглашение Минского. Не записался и в "Союз Журналистов", так что вчера не исключал Толстого. Кажется, сегодня состоится его шутовское выступление, о котором Вы знаете из объявлений в "Руле".⁴ Я ни Толстого, ни Горького ни разу не встречал нигде. Они здесь основывают толстый журнал. Развал здесь совершенный и после Парижа Берлинская колония представляется совершенной клоакой..."

   К этой теме Алданов возвращается в письме от 26 июня 1922. Он пишет:

   "...Мои наблюдения над местной русской литературной и издательской жизнью ясно показали мне, что литература на 3/4 превратилась в неприличный скандальный базар. Может быть, так, впрочем, было и прежде. За исключением Вас, Куприна, Мережковского, почти все новейшие писатели так или иначе пришли к славе или известности через скандал. У кого босяки, у кого порнография, у кого "передо мной все поэты предтечи" или "запущу в небеса ананасом" или "закрой свои бледные ноги" и т. д. Теперь скандал принял только неизмеримо более шумную и скверную форму, Вера Николаевна⁵ пишет мне, что Алексей Николаевич "дал маху". Я в этом сильно сомневаюсь. Благодаря устроенному им скандалу, у него теперь огромная известность, - его переход к большевикам отметили и немецкие и английские газеты. Русские газеты всё только о нем и пишут, при чем ругают его за направление и хвалят за талант, т. е. делают именно то, что ему более всего приятно. Его газета "Накануне" покупается сов. властью в очень большом количестве экземпляров для распространения в Сов. России (хорошо идет и здесь); а она Алексею Николаевичу ежедневно устраивает рекламу. Остальные - Есенин (о котором Минский сказал мне, что он величайший русский со времен Пушкина), Кусиков, Пильняк и др. - делают в общем то же самое...."

   А вот (в том же письме) интересное свидетельство о находившемся тогда в Берлине, и потом уехавшем в Россию, Андрее Белом:

   "...Недавно я обедал вдвоем с Андреем Белым в ресторане (до того я встретился с ним у Гессена). Он - человек очень образованный, даже ученый - из породы "горящих", при чем горел он в разговоре так, что на него смотрел весь ресторан. В общем, произвел он на меня, хотя и очень странное, но благоприятное впечатление,- в частности, и в политических вопросах, большевиков, "сменовеховцев" ругал жестоко. А вот подите же: читаю в "Эпопее" и в "Гол. России" его статьи: "Всё станет ясным в 1933 году", "Человек - чело века", тонус Блока был культ Софии, дева спасет мир, был римский папа, будет римская мама (это я когда-то читал у Лейкина, но там это говорил пьяный купец) - и в каждом предложении подлежащее поставлено именно там, где его по смыслу никак нельзя было поставить. Что это такое? Заметьте, человек искренний и имеющий теперь большую славу: "Берлинер Тагеблат" пишет: "Достоевский и Белый"... В модернистской литературе он бесспорно лучший во всех отношениях. ..."

   К А. Н. Толстому Алданов постоянно возвращается в своих письмах. Так в письме от 8 сентября 1922 он пишет:

   "...Посылаю Вам вырезку из "Накануне" об А. Н. Толстом - она Вас позабавит. Такие заметки появляются в этой газете чуть ли не ежедневно, - вот как делается реклама. Немудрено, что Толстой, по здешним понятиям, "купается в золоте". Один Гржебин⁶ отвалил ему миллион марок (за 10 томов) и "Госиздат" тоже что-то очень много марок (за издание в России). Алексей Николаевич, по слухам, неразлучен с Горьким, который, должен сказать, ведет себя здесь с гораздо большим достоинством, чем Толстой и его шайка. Я по-прежнему их не вижу..."

   В письме от 12 ноября 1922:

   "...Едва ли нужно говорить, как я понимаю и сочувствую настроению Вашего письма. Знаю, что Вас большевики озолотили бы, - если бы Вы к ним обратились (Толстой, которого встретил недавно Полонский,⁷ говорил ему, что Госиздат купил у него 150 листов - кстати, уже раньше проданного Гржебину - и платит золотом). Знаю также, что Вы умрете с голоду, но ни на какие компромиссы не пойдете. Знаю, наконец, что это с уверенностью можно сказать лишь об очень немногих эмигрантах. ..."

   Наконец, в письме от 5 августа 1923 года Алданов извещает Бунина:

   "...Толстые уехали окончательно в Россию... Так я ни разу их в Берлине и не видел. Слышал стороной, что милостью их не пользуюсь. ..."

   В конце 1922 года из России была, как известно выслана группа ученых, политических деятелей и литераторов. О них Алданов говорит в письме от 12 ноября 1922 года:

   "...Вижу лиц, высланных из Сов. России: Мякотина (он настроен чрезвычайно мрачно - вроде Вас), Мельгунова, Степуна. Вчера Степун читал у Гессена недавно написанный им роман в письмах. Видел там Юшкевича, который Вам очень кланялся. Не так давно был у Элькина, познакомился там с Бор. Зайцевым; он собирается в Италию, да, кажется, денег не хватает. Был у меня Наживин - я его представлял себе иначе..."

   В марте 1923 года Алданов принял должность редактора литературного воскресного приложения к газете "Дни".⁸ Одним из политических редакторов этой газеты был А. Керенский, что делало сотрудничество в этой газете неприемлемым для Бунина, по политическим мотивам. Алданов это отлично понимал. В связи с этим он пишет (письмо от 25 марта 1923 года):

   "...Знаю, что звать Вас в сотрудники не приходится, - Вы не пойдете, правда? Но очень прошу давать мне сведенья о себе для отдела "В кругах писателей и ученых". ... Пожалуйста сообщите, над чем работаете, а также, какие Ваши книги переведены на иностранные языки. Если Вам не трудно, передайте ту же мою просьбу и друзьям - писателям и ученым. Думаю, что бесполезно звать в сотрудники "Дней" Алекс. Ивановича⁹ или Мережковских. Для них Керенский... неприемлем, как и для Вас. Но Бальмонт, быть может, согласится...".

   Просьбу Алданова дать для газеты сведения о писателях, вероятно, исполнила Вера Николаевна, т. к. среди писем есть письмо без даты, написанное, вероятно, вскоре после цитированного. В нем Алданов, между прочим, пишет Вере Николаевне:

   "...Вас особенно благодарю за милое письмо Ваше, - я его прочел три раза, так и "окунулся в мир парижских писателей ... Шмелева я очень мало знаю, раза два с ним здесь встретился; мало знаю его и как писателя. Зайцевых, которые скоро у Вас будут, знаю гораздо лучше, - мы с ними виделись неоднократно ... Бор. Константинович ... у нас здесь даже клуб писателей основал, где происходили чтения; не мешает завести это и в Париже, - теперь там будет особенно много "литераторов". А что Куприн? Я ему писал полгода тому назад и не получил ответа. ... О здешних писателях ничего не могу Вам сказать, кроме того, что большинство из них нуждается. Белый пьянствует, Ремизов голодает, ибо его книги не расходятся. Я вижу их мало. В частном быту очень хорошее впечатление производит П. Н. Муратов ... Степун живет в Фрейбурге (там же и Горький), но скоро сюда возвращается. ... Ради Бога, сообщите совершенно без стеснения, что скажет И. А. о "Термидоре", - могу Вас клятвенно уверить, что я, в отличие от Бальмонта, не рассматриваю свое "творчество", как молитву ..."

   Отзыв Бунина о "Девятом Термидоре" Алданова был, видимо, очень лестный, т. к. 9 января 1924 года Алданов пишет Бунину:

   "...Не могу сказать Вам, как меня обрадовало и растрогало Ваше письмо. Вот не ожидал! Делаю поправку не на Вашу способность к комплиментам (знаю давно, что ее у Вас нет), а на Ваше расположение ко мне (за которое тоже сердечно Вам благодарен), - и всё-таки очень, очень горд тем, что Вы сказали. ..."

   Жизнь в Берлине становилась все тяжелее, и понятно, что много внимания Алданов уделяет в письмах финансовым вопросам и положению книжного рынка.

   В письме от 9 марта 1923 года он пишет:

   "... Переводы на "высоковалютные языки" для нас спасение. ... обещали навести справки о том, как устраиваются скандинавские и голландские переводы. Всё, что узнаю, я немедленно Вам сообщу. О Франции и об Англии, очевидно, Вам хлопотать не приходится. ... Здесь книжное дело переживает страшный кризис. Поднятие марки разорило дельцов и цены растут на всё с каждым днем. Никакие книги (русские) не идут и покупают их издатели теперь крайне неохотно..."

   В связи с ухудшением жизненных условий, начался отъезд русских эмигрантов из Берлина. В письме от 5 августа 1923 года Алданов пишет:

   "...Предстоит очень тяжелая зима. Боюсь, что придется отсюда бежать, - не хочу быть ни первой, ни последней крысой, покидающей корабль, который не то, что идет ко дну, но во всяком случае находится в трагическом положении. Немцам не до гостей. Куда же тогда ехать? Разумеется, в Париж. Но чем там жить? Это впрочем Вам всё известно. Вероятно, и Вам живется невесело..."

   Вере Николаевне Алданов пишет (22.08.23):

   "...Жаль, что об И. А. Вы только и сообщаете: пишет, - без всяких других указаний. Слава Богу, что пишет. Особенно порадовало меня, что и И. А. и Вы настроены хорошо, - я так отвык от этого в Берлине. Здесь не жизнь, а каторга... Печатанье книг здесь почти прекратилось ... и мне очень хочется убедить какое-нибудь издательство из более близких ("Ватагу")¹⁰ перенести дело в Париж и пригласить меня руководителем. ... Но это вилами по воде писано. Ничего другого придумать не могу. А то еще можно поехать в Прагу, но получать стипендию я не согласен, да и жизнь в Праге мне нисколько не улыбается. Отсюда все бегут. Зайцевы уезжают в Италию, туда же, кажется, собирается Муратов, кое-кто уехал в Чехо-Словакию. Читаете ли Вы "Дни"? Если читаете, то Вам известно, что здесь творится..."

   Письмо от 26.09.23:

   "...Отсюда много писателей едет в Париж - Юшкевич, Осоргин, Ходасевич, Поляков, - чем они все будут там жить? Тэффи уже давно в Париже. ... Здесь в Берлине жизнь становится всё тяжелее. ..."

   В ноябре 1923 года Бунины из Грасса приехали в Париж, и Алданов решил поехать в Париж на разведку "выяснить нет ли какой-либо приличной работы или даже службы", т. к. "оставаться здесь не имеет никакого больше смысла" (29 ноября 1923).

   В январе 1924 года Бунин устроил в Париже вечер.

   "О триумфе Вашем (пишет Алданов 9 января 1924 года): (без поставленных в Вашем письме кавычек) я узнал из статей в "Руле" и в "Днях" - надеюсь, что Вы видели напечатанное у нас письмо Даманской (А. Мерич) ... Надолго ли поправил вечер Ваши дела? ..."

   Это последнее письмо Алданова из Берлина. В начале 1924 года он переселился в Париж и сложил с себя редакторские обязанности в "Днях", которые перенял В. М. Зензинов. Сотрудничать же в "Днях" Алданов продолжал, живя в Париже.

  

   В 1922 году в русских литературных кругах Парижа был поднят вопрос о том, что было бы чрезвычайно важно, чтобы Нобелевская премия была присуждена русскому эмигрантскому писателю. Выдвигали кандидатуры академика И. А. Бунина, Д. С. Мережковского и А. И. Куприна. М. А. Алданов, пользуясь своими международными литературными связями, принимал в этом деле живейшее участие. В частности он написал письмо Ромэну Роллану, от которого получил следующий ответ:¹¹

   "Cher Monsieur,

   Certes, j'admire Ivan Bounine. Je le regarde comme un des plus grands artistes de notre temps.

   Je serais tout dispose a appuyer la candidature de M. Bounine au prix Nobel, - mais поп pas de Bounine avec Merejkovsky...¹² qui a fait de son art un instrument de la haine politique - ce qui n'est pas le cas de M. Bounine (a moins que je n'ignore certains de ces ecrits).

   J'ajoute que je subordonnerais mon intervention pour M. Bounine a la certitude que Gorki ne desirerait pas que sa candidature fut posee. Car si le nom de Gorki entrait en Hgne, c'est pour lui avant tout que je voterais. Et rien ne me plairait tant que de voir, en une meme candidature, associes les deux noms de Bounine et de Gorki, le serait vraiment la preuve que la politique n'est pas ici en jeu - ce qui n'est pas absolument le cas, permettez-moi de vous le dire, pour la trinite: Bounine, Kouprine, Merejkovsky. Je sais, d'ailleurs, en quelle estime Gorki tient Bounine; il me l'а recemment ecrit, en le jugeant le plus grand talent des lettres russes, a l'heure actuelle".

   Алданов стоял за совместную кандидатуру Бунина, Куприна и Мережковского, Горький в его расчеты вовсе не входил:

   " ... Согласитесь, - пишет он Бунину в том же письме от 18-го июня 1922 г., - что ответ его ставит нас в довольно щекотливое положение. С одной стороны для Вас он имеет огромное благоприятное значение, - Р. Роллан чрезвычайно влиятельный человек. С другой стороны - его условия! ... Я писал Вам в последнем письме, что по слухам Горький выставляет свою кандидатуру. Вы, к сожалению, до сих пор не известили меня, заявлена ли официально (Акад. Группой) Ваша или Ваши кандидатуры.

   Мой совет: авторитетный русский орган (Комитет помощи писателям или Акад. группа) должен выставить Вашу тройную кандидатуру. Затем, "в честном соревновании" Вы и Дм. Серг. и Алекс. Иванович заручаетесь каждый поддержкой тех лил, которые Вам представляются полезными. Р. Роллан, напр., будет поддерживать Вас, а Клод-Фаррер - Мережковского и т.д. Бог и жюри решат..."

   И дальше в том же письме:

   "... С. Л. Поляков вчера по делам уехал в Копенгаген. Он дал мне слово, что лично зайдет к Брандесу¹³, с которым он знаком, и поговорит с ним о Вашей кандидатуре. О результатах он Вас известит.

   Напишите, пожалуйста, в каком положении всё это дело у Вас, у Мережковского, у Куприна. Я стою за fair play..."

   Бунина, видимо, сердили и раздражали планы тройной кандидатуры. В письме от 15-го августа 1922 Алданов поясняет:

   "... По поводу предложения моего, касающегося Нобелевской премии, напоминаю, что я никогда не предлагал ходатайствовать о присуждении .премии какому-то коллективу. Кто выдумал коллектив, не знаю (напишите). Я предлагаю совместную кандидатуру трех писателей, главным образом по той причине, что думал и продолжаю думать, что единоличная кандидатура (какая бы то ни было) имеет гораздо меньше шансов на успех, - и у шведов, и у тех органов, которые ее должны выставить. Три писателя это не коллектив, - и вместе с тем это как бы hommage русской литературе, еще никогда Нобелевской премии не получавшей, а имеющей, казалось бы, право. Вдобавок, и политический оттенок такой кандидатуры наиболее, по моему выигрышный: выставляются имена трех знаменитых писателей, объединенных в политическом отношении только тем, что они все трое изгнаны из своей страны правительством, задушившим печать. Под таким соусом против нее будет трудно возражать самым "передовым" авторитетам. А ведь политический оттенок в данном случае особенно важен: из-за него же едва не был провален Ан. Франс. Шведский посланник сообщает, что можно выставить только двойную кандидатуру. Так ли это? Нобелевская премия по физике была как-то присуждена трем лицам... Но если это так, то как по Вашему, лучше поступить? По моему, Вашу тройную кандидатуру должны были официально выставить в письме на имя жюри (с копией шведскому посланнику) Чайковский¹⁴ от имени нашего комитета (и президент французской секции к-та) - после чего (или одновременно с чем) должны быть пущены в ход все явные и тайные пружины и использованы все явные и закулисные влияния. На Вашей тройной кандидатуре К-т, конечно, остановился бы единогласно (особенно если б Вы согласились на отчисление известного процента в его пользу в случае успеха, - иначе могут сказать, что это не дело Комитета). Но если будет речь только об одном писателе, то боюсь, единогласия не добьешься. А я не вижу, кто другой (кроме К-та) мог бы официально предложить русскую кандидатуру. Вслед за нашим Комитетом это, по-моему, должна сделать Академическая группа. Нужны ли также Комитеты журналистов, - не знаю. Как по Вашему? Если Вы находите, что чем больше будет коллективных выступлений в пользу Вашей кандидатуры', тем лучше - напишите. ... Но, повторяю, необходимое условие - чтобы не было разнобоя. Поэтому, по-моему, надо опять запросить шведского посланника: объяснить, что насчет коллектива вышла ошибка, - и спросить, возможна ли тройная кандидатура. Если же невозможна, тогда, ничего не поделаешь, необходимо сделать выбор. Возможен ли добровольный отказ наименее честолюбивого кандидата, если два других примут формальное обязательство выплатить ему, в случае успеха, третью часть премии? Думаю, что это едва ли возможно.

   Если отпадет тройная кандидатура и Вы выставите единолично Вашу собственную и если Комитет не найдет возможным официально обратиться в Стокгольм, то, по моему, лучше всего сделать так. Пусть Р. Роллан, как нобелевский лауреат, предложит Вас в качестве кандидата Стокгольмскому жюри. Если хотите, попросить его (т. е. Р. Роллана) об этом могу и я. Но насколько мне известно ... Р. Роллан нашел мою книгу о Ленине слишком реакционной, и едва ли я пользуюсь его милостью. ... Говорю откровенно, - при нескольких русских кандидатах провал почти обеспечен ... Со своей стороны обещаю сделать всё возможное для успеха. Как только вернусь в Берлин (дней через 10-12) поведу соответствующую агитацию". ... Из немцев я уже кое с кем говорил: сочувствуют. Между прочим, они интересовались, как Вы относитесь к Германии и к Польше (поляки здесь пользуются такими симпатиями, которых даже евреи не возбуждают в Сов. России). Должен сказать, что от немцев зависит очень многое: Швеция в культурном отношении всецело подчинена Германии, - и из французов, как Вы знаете, получили в последние годы¹ Нобелевскую премию только "германофилы" Р. Роллан и Ан. Франс, которых поддерживали и немцы. Поэтому воздержитесь, дорогой Иван Алексеевич, не ругайте Гауптмана, - Ваши статьи могут быть ему переведены.¹⁵

   Послали ли Вы Ваши книги в шведские и датские газеты? Не мешало бы послать экземпляр с надписью Георгу Брандесу ..."

   Из последующих писем ясно, что Алданов энергично взялся за подготовку русской кандидатуры на Нобелевскую премию.

   В письме от 8 сентября 1922:

   " ... Не хотел отвечать Вам до разговора с С. Л. Поляковым, которого я повидал только вчера ... Сол. Львович обещал принять со мной деятельное участие в агитации о Нобелевской премии. Мы условились, что он будет писать об этом деле в "Берлинер Тагеблат", а я ... в "Фоссише Цейтунг". Это две самые влиятельные газеты в Германии. Кроме того Поляков напишет Георгу Брандесу, с которым он был хорошо знаком, а я - Ром. Роллану ... На заседании Союза журналистов мы можем поднять вопрос; но, по моему, Берлинский союз журналистов сам по себе недостаточно авторитетен и лучше годится на подмогу Русской Академической Группе (получили ли Вы ее согласие?) Сообщите также, желаете ли Вы, чтобы заметки о премии появились в местных русских газетах? Письмо Роллана к Вам, как Вы знаете, полностью появилось в "Новостях Литературы" ..."

   В письме от 12 ноября 1922 г. Алданов продолжает:

   "... От Р. Роллана еще не получил ответа. Его переводчица уверяет, что он путешествует и скрывает свой адрес. В "Фоссише Цейтунг" бьили о Вас и о Вашей кандидатуре на премию Нобеля 2 заметки, - одна довольно большая и сочувственна". Я просил Элькина, к-ый имеет связь с редакцией, переслать Вам номера газеты. Давно уже не видел Полякова и не знаю, удалось ли ему сделать что-либо в "Берлинер Тагеблат" и у Брандеса. ... Работа эта по подготовке русской кандидатуры долгая и нелегкая. Но я всё-таки надеюсь, что рано или поздно она увенчается успехом ... Говорят, будто кто-то выдвинул кандидатуру Горького, но я толком об этом ничего не мог узнать ..."

   Несмотря на явное недовольство Бунина, Алданов остается верен своей идее и продолжает отдавать предпочтение совместной тройной кандидатуре; в особенности интересует его Мережковский;

   "...Ваши шансы получить премию, - пишет он в письме от 4 декабря 1922 г.: - если не в ближайший год, то в следующий, по моему, значительны: "конъюнктура" благоприятна и слава Ваша в Европе растет и будет расти с каждым месяцем... правда, то же можно сказать и о Дм. Серг. Поэтому я продолжаю думать, что тройная кандидатура лучше и вернее единоличной. Но что же поделаешь? ..."

   Бунина, по-видимому, задело это письмо и, вероятно, возмутило напоминание о Мережковском, т. к. в следующем письме Алданов оправдывается (11 декабря 1922):

   "... О славе Вашей я писал, поверьте, без всякого "глумления". У Вас теперь в Европе немалая, так сказать, количественно и очень большая качественно известность. ..."

   Ромэн Роллан выставил кандидатуру Бунина, о чем известил последнего. Алданов доволен:

   "... Ваша кандидатура заявлена и заявлена человеком чрезвычайно уважаемым во всем мире. Теперь нужно, по-моему, всячески пропагандировать Ваше имя в видных журналах и газетах Запада. ... О кандидатуре Горького я больше не слышал. Он живет под Берлином, редактирует издания Гржебина: по слухам, здоровье его плохо.

   А что Д. С.?¹⁶ ... Успешны ли его хлопоты? ..."

   О шансах Мережковского и Куприна справляется Алданов и в одном из следующих писем (19 января 1923). Он усиленно хлопочет по поводу Нобелевской премии, запрашивает Бунина, сообщить ли о его кандидатуре в газеты, ведь "Горький, вероятно, и так знает о ней от Р. Роллана" (19 января 1923), обещает позаботиться о том, чтобы статьи о Бунине появились в немецких и скандинавских органах печати, сообщает о том, что Поляков будет хлопотать "у влиятельных людей" в Швеции (письмо от 9 марта 1923), извещает, что статью о Бунине общего характера склонен написать Ганс Форст, "известный всей Германии литератор, специалист по России и по русской душе" (письмо от 25 марта 1923 года).

   Но мысль о тройной кандидатуре не дает Алданову покоя, и к этому вопросу он возвращается в письме от 10 апреля 1923:

   "... По поводу Нобелевской премии. Я узнал от людей, видящих Горького, что он выставил свою кандидатуру на премию Нобеля. Об этом уже давно говорят - и не скрою от Вас, и немцы и русские, с которыми мне приходилось разговаривать, считают его кандидатуру чрезвычайно серьезной. Многие не сомневаются в том, что премию получит именно он. Я не так в этом уверен, далеко не так, и думаю вообще, что премия это совершенная лотерея ... но всё-таки бесспорно шансы Горького очень велики. Поэтому еще раз ото всей души советую Вам, Мережковскому и Куприну объединить кандидатуры, - дабы Ваша общая (тройная, а не "коллективная") кандидатура была рассматриваема, как русская национальная кандидатура (я навел справку, случаи разделения Нобелевской премии между 2 и 3 лицами уже были). При этом условии, я уверен, все русские эмигрантские течения и газеты (разумеется, кроме "Накануне") и большая часть иностранной прессы будут Вас поддерживать, а шведское жюри должно будет выбирать между одной не-большевистской и другой, большевистской кандидатурой. По-моему (и не только по-моему) это чрезвычайно повысит шансы. И каждому из Вас в случае успеха придется до 200 тыс. франков, - т. е. материальная независимость. При нескольких же одновременных кандидатурах шансы Горького, боюсь, увеличиваются чрезвычайно. Подумайте, дорогой Иван Алексеевич, попробуйте поговорить с Дм. Серг. и с Алекс. Иван., - которым я думаю об этом тоже написать, - и ради Бога постарайтесь достигнуть соглашения. Будет крайне неприятно, если премию получит Горький. ..."

   Вероятно, Алданов был прав - тройная кандидатура повысила бы шансы на получение премии эмигрантскими писателями, но с другой стороны удивительно, как плохо знал Марк Александрович характер Бунина, если предлагал ему поговорить об общей кандидатуре с Мережковским и Куприным. Призыв Алданова, конечно, не увенчался успехом и после этого Алданов перестает писать о Нобелевской премии. Только осенью того же года (26.09.23) он кратко спрашивает:

   "...А что Нобелевская премия? Решение приближается. Говорят, имеет большие шансы немецкая кандидатура (Арно Гольца), но говорят и о русской кандидатуре (Вашей, Д. С-ча и Горького) - здесь чистая лотерея. ..."

   Однако, предсказания Алданова не оправдались - ни немцы, ни русские Нобелевской премии в том году не получили. Она была присуждена ирландскому поэту В. Б. Йэтсу.

   На этом упоминания о возможности получения Буниным Нобелевской премии временно кончаются и возобновляются только в тридцатые годах.

   ¹ Берлинская сменовеховская газета.

   ² Жена Толстого, поэтесса Н. В. Крандиевская (скончалась в Ленинграде 17-го сентября 1963 г.).

   ³ См. "Третий Толстой" в "Воспоминаниях" И. А. Бунина (Париж 1950).

   ⁴ Ежедневная эмигрантская газета.

   ⁵ В. Н. Бунина.

   ⁶ Известный русский издатель, издававший тогда в Берлине.

   ⁷ Муж сестры М. А. Алданова, Я. Б. Полонский.

   ⁸ Ежедневная эмигрантская газета социалистического направления.

   ⁹ А. И. Куприн.

   ¹⁰ Во главе "Ватаги" стояли Полнер, Мякотин, Мельгунов.

   ¹¹ Выписка из письма Роллана приведена в письме Алданова Бунину от 18 июня 1922 года.

   ¹² Подчеркнуто в письме Р. Роллана.

   ¹³ Датский писатель и литературовед, много писавший о России и русской литературе.

   ¹⁴ Н. В. Чайковский, председатель парижского комитета писателей, известный политический деятель.

   ¹⁵ Эта фраза подчеркнута карандашом, вероятно, Буниным.

   ¹⁶ Д. С. Мережковский.

  

  

  - Алданов о себе и о Бунине

   Весной 1924 года Алданов переехал во Францию и временно поселился в квартире Буниных, которые, наняв виллу в Грассе, большую часть года стали проводить на юге. В ноябре 1924 года Алданов нашел квартиру и обосновался в Париже. Он продолжал сотрудничать в "Днях", а после того, как редакция "Дней" была переведена в Париж, стал опять редактором (совместно с Ходасевичем) литературного отдела. В январе 1928 года Алданов, в знак протеста против решения газеты напечатать дневник Вырубовой, сложил с себя обязанности редактора литературного отдела - "... я нахожу невозможным печатать столь грязную литературу..." - написал он Бунину 12-го января 1928.

   Характер переписки этого периода несколько меняется. По-прежнему много места уделено литературной среде, как таковой, но значительно чаще Алданов говорит о литературных произведениях, как своих, так и чужих. Это был период подъема в творчестве обоих писателей. Многие лучшие произведения Бунина были созданы им именно в эти годы, на юге Франции. А Алданов несмотря на постоянные "угрозы" бросить литературу, в этот период был исключительно продуктивен. Впечатление создается такое, что Бунин о работе над своими вещами мало пишет Алданову, тогда как последний, правда вкратце, но всё время извещает Бунина о том, над чем работает и говорит о своих литературных планах. Алданов очень считался с мнением Бунина и явно радовался его положительным отзывам. Сам он быстро реагировал на появляющиеся в печати вещи Бунина, но никогда не разбирал их в письмах и осторожно ограничивался кратким высказыванием мнения.

   По письмам можно проследить литературную работу Алданова этого периода.

   13 ноября 1924 он сообщает: "...Я все занят "Чортовым Мостом", больше читаю, чем пишу".

   18 июля 1925: "...Кончаю первый том "Чортова Моста", - выйдет в октябре. Второй том, по требованию издательства, придется, вероятно, назвать иначе, так что трилогия превратится в "тетралогию". Вижу отсюда Вашу улыбку убийцы. Но что поделаешь! В "Ч. Мосте" будет около 600 стр., в одном томе не издашь. А если поставить на обложке том 1-ый, никто в руки не возьмет. ..."

   В августе того же года Алданов ездил в Швейцарию, чтобы восстановить в памяти "Чортов Мост", которого "не видел ровно 20 лет", а через месяц (27 сентября 1925) он извещает Бунина, что кончил "Чортов Мост". Еще через год он сообщает: "...через полгода кончу, надеюсь, "Заговор" (черновики давно кончены)..."

   16 июня 19'27 пишет: - "...Роман - а с ним всю тетралогию - с Божьей помощью кончил и отослал "Слову". Теперь я свободный художник..." Но недолго оставался он свободным, уже 21 июля 1927 он пишет: - "...Что я пишу роман ("Ключ", отрывок из к-го Вы в "Днях" когда-то прочли и, к моей радости, одобрили) - это события не составляет. А вон ходят слухи, что Вы пишете - и даже будто бы кончаете - роман, - это и событие, и огромная радость. ..."

   Через полгода (7 января 1928) опять упоминание о "Ключе" - ("...Работаю над "Ключей" и над проклятыми статьями..."), а в письме от 21 сентября 1928 недоверчивая благодарность за отзыв о нем Бунина: - "...Спасибо за доброе слово о "Ключе" (хоть, кайтесь, Вы не читали: я знаю, что Вы терпеть не можете читать романы по частям)..."

   Всё чаще встречаются жалобы на тяжелое душевное состояние, на безденежье, на то, что литературная работа надоела - "...похвала почти никакого удовольствия не доставляет, (жалуется он в письме от 7 января 1928) а дурные отзывы, хотя бы в пустяках, расстраивают, - признак особого, писательского, душевного расстройства. ..." Или в письме Вере Николаевне от 17 июля 1929: - "...Настроение мое изменит или могила, или свобода (т. е. в настоящей обстановке миллион франков состояния)... Это не значит, что я целые дни плачу. Напротив, много выхожу. ..." А вот интересное признание в письме к В. Н. от 28 сентября 1931: "...Очень Вам завидую, что Вы верующая. Я все больше научные и философские книги читаю. ..."

   2 декабря 1928 года Алданов пишет: "...Работа моя подвигается плохо. Не могу Вам сказать, как мне надоело писать книги. Ах, отчего я беден, - нет, нет справедливости: очень нас всех судьба обидела, - нельзя так жить, не имея запаса на 2 месяца жизни..." 17 января 1929: "... Подумываю и о химии, и о кафедре в Америке - ей Богу!" Наконец, 28 августа 1929 года он сообщает, что на днях кончит "Ключ", а через месяц пишет: "... "Ключ" (т. е. первый том) кончил... Теперь займусь, вероятно, "Жизнью Достоевского", хоть очень утомлен. ..."

   Эту вещь он бросил, о чем 4 ноября 1929 известил Бунина: "... От "Достоевского" я, потратив много труда, времени и даже денег (на книги), окончательно отказался: не лежит у меня душа к Достоевскому¹ и не могу ничего путного о нем сказать..."

   Вместо "Достоевского" Алданов взялся за пьесу "Линия Брунгильды". 21 ноября 1929 он сообщает: "...Я, так и есть, пишу пьесу! Не знаю, напишу ли (скорее брошу...). На собственном опыте убедился, что театр - грубый жанр: пишу все время с чувствам мучительной неловкости, - всё надо огрублять, иначе со сцены, звучало бы совершенно бессмысленно..."

   20 декабря он пишет Вере Николаевне: "...Сейчас я занят исключительно пьесой. Если не допишу или нельзя будет поставить (печатать незачем и неинтересно), то буду жестоко разочарован. В общем убедился, какой грубый жанр театр, - перечел множество знаменитых пьес, включая нелепого Ибсеневского "Штокмана", который когда-то всем (и мне) так нравился. ..."

   О своих литературных планах Алданов говорит и в письме Вере Николаевне от 17 января 1930: "...Решил весь 1930 год уделить роману и пьесе. Для "Посл. Нов." пишу статьи об Азефе! Задумал... ряд газетных статей: низы и верхи. В качестве первого "низа" беру Азефа, как величайшего злодея. Первым "верхом" хочу взять Гёте. Но для этого надо поехать в Веймар... всё жду денег... Проклятые издатели, проклятая жизнь!..."

   За весь 1930 год, однако, упоминаний о литературной работе в письмах больше нет. Только в письме от 16 января опять краткое сообщение: "...Занят всё "Бегством" да еще писал рецензии (для "С. З."²). Написал о Мережковском, - Вы будете ругать, что слишком лестно. ..."

   В письме от 21 февраля 1931, с обращением "Дорогие бельведерцы", Алданов благодарит всех³ за лестные отзывы об очередном отрывке "Бегства"; напечатанном в "Современных Записках", и пишет: "... Отзывом Вашим, дорогой Иван Алексеевич, особенно тронут и ценю его чрезвычайно, - лишь бы только Вы не "разочаровались". Но если б Вы знали, как литература мне надоела и как тяготит меня то, что надо писать, писать - иначе останешься на улице (а, может быть, останемся всё равно, даже продолжая писать). "Бегство" я надеюсь месяца через 2-3 кончить, - начал писать (и печатать в "Днях") "Ключ" больше семи лет тому назад. В газеты я полтора года ничего (кроме "заказов") не давал, - только отрывки из беллетристики, вследствие чего из этих отрывков образовалась книга ("10 симф."), которая на днях появится. Но что же дальше?.."

   В письме от 5 апреля 1931 Алданов опять упоминает о пьесе: "...Пьесу мою нигде что то не ставят,⁴ так что богачем едва ли стану. Даром только потерял в прошлом году три месяца. ..."

   А 25 апреля 1931: "...Я скоро кончу "Бегство". Что же делать тогда? Дайте совет (знаю, что не можете, так говорю). ..."

   Но что делать Алданов решил сам - задумал было роман из эпохи 17-го века, но скоро от этого замысла отказался: "...Романа из эпохи 17-го века я писать не буду, - только потратил время на чтение множества книг: убедился, что почти невозможно проникнуть в психологию людей того времени. Дальше конца 18 века идти, по-моему, нельзя. Не знаю, буду ли вообще писать роман, но если нужда заставит... то буду писать "современный". ..."

   Но и эти замыслы не осуществились, Алдано