Бонч-Бруевич Владимир Дмитриевич - Материалы к истории и изучению русского сектантства и раскола

ustify">   Василий мне сказал:

   - У нашего родителя есть деньги, ты их возьми. Да одному

   -----

   ⁵⁴) Кто тебе нужен?

   скучно ехать, напиши телеграмму Алексею Маркину, ежели он согласится, езжайте вдвоем. Также сказал мне, сколько на дорогу на двоих надо денег. В это время стала заря оказываться.

   - Пройди на запад три окна, а потом остановись. Там Верещагин. С ним простись, а то видно станет, часовой прогонит, - сказал мне Веригин.

   Я простился с ним и пошел к Верещагину, остановился у окна; уже стало немного на заре видать. Он спросил:

   - Кто?

   Я отозвался. Поздоровались. Начал я спрашивать:

   - Какие новости у вас?

   Верещагин говорит:

   - Новостей никаких нет, а вот на днях был губернатор, я спросил его: за что нас посадили и сколько будут держать?

   Он отозвал меня и говорит:

   - Мне с арестантами не полагается разговаривать, а тебя я очень люблю и скажу: почему ваши не хотят быгь солдатами? В Олтах оставили ружья. Ваши молодые солдаты не приняли присяги, поэтому вас и посадили.

   Больше не стал разговаривать губернатор и ушел.

   Верещагин был у нас несколько лет старшиной; был человек хороший; все власти любили его за его честность. Этот самый губернатор подарил ему золотые часы, а как только он оставил службу, то не дали и одного года пожить дома, посадили в тюрьму и сослали в Якутскую губернию, там он уже и помер.

   Я простился с Верещагиным и поехал домой. У меня дома уже все было готово к выезду в дальний путь. Из домашних о поездке знала только одна жена, да в селении я сказал четырем почетным старичкам и попросил их, чтобы они никому ничего не говорили, а то узнается дело и меня не выпустят. Это было осенью, 17-го октября 1895 года. Стал я прощаться с семьей. Дети видят, что я расстаюсь с ними и крепко их целую, но не смеют спросить о моей разлуке с ними. Я простился и стал выходить иа дому. Старшой сын и сноха остановили мать и стали спрашивать. Она сказала им:

   - Мне нет время, я пойду провожать, - и сейчас же вышла со мной.

   Пошли мы с ней по задам дворов, чтобы не было заметно, а подвода моя уже за селением ожидала меня в скрытом месте. Дошел я до подводы, сел на фургон, жена вернулась домой; я поехал в Терпение. Не доезжая селения, слез с фургона и пошел пешком, а подвода поехала по другой дороге тоже в Терпение.

   Я зашел к Веригиным, а подвода заехала к другим. Веригины старички сказали мне:

   - Мы желаем, чтобы тебя проводил человек хотя бы за Тифлис, а потом вернется и скажет нам о вашем выезде.

   Я на это согласился. Человек был готов, - терпенский Семен Е. Чернов и мы сейчас же сказали подводчику, чтобы выезжал аккуратно, дабы не заметил старшина, а то арестует. Он выехал из селения. Мы вместе с Черновым простились с Веригиными и вышли на двор итти за село, где подвода нас ожидала. Смотрю, на встречу нам идет наш горельский житель Федор Федосов, как будто с испуганным лицом. Я его заметил издали еще в своем селении, когда выходил из села. Я спросил его:

   - Ты об чем сюда?

   Он мне говорит:

   - До вас дело есть.

   - Какое?

   - Я сейчас узнал, что ты едешь к Петру Васильевичу, вот у меня есть золотой, возьми его и передай его от меня.

   Я взял 5 рублей и спросил у него:

   - От кого-ж ты узнал? - Но он мне не признался.

   Вышли мы за селение благополучно и сели в подводу. До подводы нас провожала жена Григория Веригина, Аграфена. Около подводы она простилась с нами и попросила меня:

   - Когда доедешь до Конкиных, расцелуй их за меня, - и крепко поцеловав меня, вернулась домой.

   Мы поехали. Приехали в Александрополь на почтовую станцию. Зашел я в почтовую контору и спросил парную повозку. Почтовый староста сказал мне:

   - Не желаете ли ехать на срочных, через два часа будет отходить омнибус, почти порожний.

   Я согласился, взял два билета, уплатил деньги. Пришло время и нас повезли прямо на Акстафинскую станцию. На другой день к обеду привезли на Акстафу. Оттудова я написал телеграмму в Тифлискую губернию Горийского уезда Алексею Маркину: "Приезжай в Тифлис как получишь". А сами сели в поезд и поехали в Елисаветполь. Приехали ночью. Нам хотелось тут посетить в тюрьме братьев и проститься с ними. В Елисаветполе было масса заключенных из наших братьев за веру Христову, но свидание было очень строго воспрещено. Утром я написал записку в тюрьму и передал ее с водовозом. Сейчас же из тюрьмы приносит другую записку надзиратель и спрашивает:

   - Кто здееь Андросов? Я говорю:

   - На что вам его?

   - Есть письмо ему.

   Тогда я сознался. Он отвел меня от народа и передал записку секретно, чтобы люди не видели и говорит:

   - Иван Веригин велит итти к тюрьме, стучать в дверь и сказать, что я, Андросов, имею дело с Веригиным.

   В записке было написано:

   "Говори смотрителю, что отец Ивана Веригина послал меня из Карской области насчет денег и я должен лично с ним поговорить", это говорилось о тех деньгах, которые он должен был получить с другого лица и прислать отцу. Об этом был известен смотритель. Я так и поступил. Пошел к тюръме, стал стучать в дверь, вышел надзиратель. Спросил:

   - Что тебе нужно?

   Я сказал:

   - Мне нужно Ивана Веригина видеть.

   - Разве ты не знаешь, что вас не то, что видаться, но и к тюрьме близко не пускают. Уходи, а то я тебе шею наколочу, - сказал он и прогнал меня.

   Сам он вернулся, замкнул ворота и ушел. Я опять подошел под ворота и начал стучать. Долго стучал, смотрю в щелку - идет ключник к воротам с разъяренным лицом. Я отошел от ворот дальше. Он как отворил двери и увидал меня, то бросился ко мне, как оглашенный, я стал утикать. Он гнался за мной сажень сто, но не догнал; потом стал бросать камнями, но тоже не удалось ему попасть; вернулся назад, ругается и говорит:

   - Если еще будешь стучать в ворота, убью из револьвера.

   Я опять помаленьку иду за его следом к тюрьме. Он остановится и грозит мне и я остановлюсь, а как он пойдет, я тоже иду за ним. Он вошел во двор. Я подошел, саженях в двадцати от дверей остановился и стою, а к дверям боюсь подходить. Постоял немного, отворилась дверь и надзиратель закричал:

   - Кто здесь Андросов? Пусть заходит.

   Я пошел. Он меня пропустил в ворота и замкнул. Осмотрел меня, у меня был в кармане нож - отобрал его, потом повел меня в тюрьму. Вошли в тюремный двор. Иван Веригин стоит на дворе, вокруг его надзиратели и смотритель. Как увидел меня смотритель, спросил:

   - Это Андросов?

   - Да, - сказал Веригин.

   Остальные все из тюрьмы глядели в окна. Я подошел к Веригину, поцеловал его и стал от родителей ему передавать привет со слезами. Он стал о них распрашивать и говорил, что жаль стариков, они ведь остались в таких преклонных летах одни. А тут и деньги ни как не выкрутишь. Тут же он поблаго-

   дарил смотрителя, что он ему разрешил ходить с провожатым солдатом требовать деньги. После этих слов смотритель ушел; надзиратели тоже отступились дальше. Мы стали говорить об моем направлении.

   - Если доедешь до братца, передай им наш привет и скажи, что мы никогда не отступим от веры Христовой, хотя нас и предадут на казнь⁵⁵). Отчего нам, грешным, не умереть ради Его святого имени, - сказал мне Веригин.

   Тогда подошел надзиратель и сказал:

   - Довольно, уходи.

   Пошел я к своему товарищу. Отправились на вокзал и дождались поезда. Поехали в Тифлис. Приехавши, остановились на Песках, в немецком дворе. Зашли в номер. Там встретили Ивана Ивина и Василия Объедкова. Это были ссыльные. Их семьи жили в грузинских аулах. А нам они сами были лично знакомы, да к тому же Объедков недавно приехал от Петра Васильевича. Я стал у него узнавать, как можно проехать в Тобольскую губернию и доехать до Обдорска. Он мне все рассказал:

   - Когда будешь садиться на машину, бери билет прямого сообщения до Челябинска, а оттуда поедешь на лошадях в Тюмень, потом в Тобол, потом в Самарово, Березов и от Березова останется 500 верст; оттуда один не решайся, не езди. Там уже нет русских, а живут остяки и самоеды. Они русского языка не понимают; нельзя и их понять, чтобы ехать куда следует. А там в две недели раз ходит почта до Обдорска. Когда доедешь до Березова, узнай от полиции отход почты, старайся с ней вместе ехать.

   Я это все заметил. Приехал в Тифлис Маркин. Объедков узнав, что я его приглашаю вместе ехать, стал отсоветовать поездку.

   -----

   ⁵⁵) Одно время разнесся слух, что некоторых духоборцев хотят приговорить к смертной казни через повешение. Об этом было сообщено духоборцам. Они оветили на это известие следующим, полным достоинства, письмом, из которого мы приведем здесь выдержку:

   "...Сегодня мы получили письмо от И. М. Трегубова, в котором он приветствует нас братским пожеланием и поклоном. Спаси его Господи. Он пишет, что нас с Верещагиным якобы приговорили к повешению; пишет, что он с В. Г. *) написали главноначальствующему Кавказа Шереметьеву о помиловании нас. Я не знаю, откуда до них такой слух дошел; мы этого пока не слышим; может и на самом деле так замышляют против нас, такое зло, - это дело их. Наше дело выполнять дело Господа, даровавшего нам жизнь и свет. За это мы, конечно, благодарны братьям, что они, от избытка любви в сердце своем, за нас заботятся, спаси их Господи; но по нашему разумению это для христианина есть несвойственно: усугублять выю свою пред человеками и просить помилования..."

   (Из письма Василия Веригина к Д. А. Хилкову, от 1 декабря 1895 г. Этап Узун-Ада).

   *) Чертковым. Прим. ред.

   Маркин согласился на его совет и отказался от поездки. Тогда я стал один собираться в дальний путь. Узнав из "Тифлисского Листка", что из Батума отходит пароход прямого сообщения в Новороссийск, я обождал двое суток в Тифлисе. Тогда поехал вместе с Черновым в Батум, где и остановились в гостинице "Самсон". Пошли к морю на пароходство и узнали, что пароход "Константин" будет сегодня отходить в два часа пополудни. Зашли мы в контору и купили билеты. Дождавши время, пошли мы к пароходу, занесли мои вещи в пароход, простились с Черновым с братскою любовью. Чернов слез на берег, а я стоял на палубе. Я никогда не бывал на пароходах и мне казалось очень страшно и я был скучный. Товарищ мой заметил это по лицу и ласково говорит мне с берега:

   - Миша, может чего тебе для дороги нужно? Я сейчас возьму в лавке.

   - Нет, ничего не надо, - ответил я. Но он все-таки побежал на базар, купил фунтов пять яблоков; лестница была уже снята у парохода и он с берега бросил мне все на палубу. Я взял яблоки, поклонился и поблагодарил его. Сейчас же тронулся пароход, и поплыл. Я все стоял на палубе, а брат и друг мой на берегу и смотрели сколько было видно. Когда скрылись из глаз друг от друга, я зашел в пароход, немного побыл и вышел опять на палубу и стал смотреть назад, - уже ничего не видать, даже и батумских гор. Только видно синее небо, да синяя морская вода. Погода стояла хорошая, тихая. Пароход плыл хорошо до ночи. Ночью подул ветер, пошел дождь и к свету поднялась сильная качка. Я утром вышел на палубу, а на палубе нигде порожнего места не было: везде лежал народ, страдавший от качки. В одиннадцать часов дня мы приплыли в Новороссийск. Стал народ выходить из парохода, полупьяный от качки. Я тоже пошел прямо на вокзал железной дороги, взял билет прямого сообщения до Челябинска. Пришло время отхода поезда. Сел в вагон, проехал несколько станций, потом познакомился с одним русским старичком, который тоже ехал прямым сообщением до Челябинска, а потом он поворотил направо на Омск. Это был Петропавловский житель, ездивший в Ишимский монастырь молиться. Едучи вместе с этим старичком, продолжалась у нас беседа о душевной живни: чем может человек уготовить душе своей сокровище небесное.

   Старик говорит:

   - Вот как я должен ездить по монастырям и молиться, то этим человек может заслужить царствие своей душе. - А потом добавил: - нет, я неладно сказал, что ездить, а надо бы ходить своими ногами; я хотя еду на машине, но считаю это нехорошо. А

   пеший был бы трудящийся богомолец. Тогда бы уж вполне можно надеяться, что был бы угодник Божий.

   Я это выслушал и начал говорить свое убеждение.

   - Я понимаю не так, как вы говорите "должен ходить по монастырям". Вовсе это считаю даже напротив: в монастырь итти - надо делать расходы, давать деньги тем людям, которые там живут как князья и поедают чужие труды. А сами от Бога имеют полное дарование: руки и ноги, отчего ж бы им самим не работать и самим себя не кормить? ЧтР вы на монастырь подарили, если бы вы это число денег дома роздали бы бедным, увечным и калекам, тогда бы Бог увидал ваши жертвы. Это вы бы сделали то, что говорится в Новом Завете от Матфея гл. 25, ст. 34-40 ⁵⁶). Молиться Богу! Господь сказал: Зайди в клеть свою и, затворив дверь, помолись втайне. Ибо Отец видит втайне вас, а воздаст вьяве ⁵⁷). А об этом вашем монастырском моленьи сказано в евангелии от Матфея 23 гл. ст. 25-28 ⁵⁸) и до конца прочли мы эту главу.

   С тех пор мой старец убедился на мои слова и стал таким другом и собеседником; ехали все время как родные братья. Приходилось на пересадках ожидать машину часов по десяти;

   -----

   ⁵⁶) Для удобства читателей мы приводим здесь эту часть двадцать пятой главы "Евангелия" Матфея:

   "34. Тогда скажет царь тем, которые по правую сторону его: приидите благословенные Отца моего! Наследуйте царство, уготованное вам от создания мира.

   35. Ибо алкал Я и вы дали Мне есть; жаждал и вы напоили Меня; был странником и вы приняли Меня;

   36. Был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне.

   37. Тогда праведники скажут Ему в ответ: Господи! когда мы видели Тебя алчущим, и накормили? или жаждущим и напоили?

   38. Когда мы видели Тебя странником, и приютили? или нагим и одели?

   39. Когда мы видели Тебя больным, или в темнице и пришли к тебе?

   40. И Царь скажет им в ответ: истиннно говорю вам: поелику вы сделали сие одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне."

   ⁵⁷) См. "Евангелие" Матфея гл. 6, ст. 6.

   ⁵⁸) Приведем здесь эти строфы из двадцать третьей главы "Евангелия" Матфея:

   "25. Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что очищаете внешность чаши и блюда, между тем как внутри они полны хищения и неправды.

   26. Фарисей слепой! очисти прежде внутренность чаши и блюда, чтобы чиста была и внешность их.

   27. Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты.

   28. Так и вы по наружности кажетесь людям праведными, а внутри исполнены лицемерия и беззакония."

   вместе мы ходили в номера, занимали отдельный номер от других, чтобы никто не противоречил нашей беседе. Когда доехали до Челябинска, братски простились друг с другом; он поехал на машине на Омск, я на лошадях поехал в Тюмень, потому что тогда еще не была окончена до Тюменя железная дорога. Ехал я до города 3 дня. Приехал в город и остановился на постоялом дворе; сложил свои вещи в комнату, пошел на рынок и стал пытать, не едет ли кто в Тобол. Но мне попутчика не нашлось. Купил я себе шубу и вернулся на постоялый двор и стал говорить ховяйке, что я хотел найти себе попутчика ехать вместе до Тобольска, да не находится; она мне и говорит:

   - У меня есть по тобольскому тракту в 18 верстах отсюда, двое; они будут вечером ехать, только сейчас они ушли на рынок, а когда придут, можно с ними поговорить.

   Дождался я этих людей и мы согласились вместе ехать. Потом мне пришлось ехать одному двое суток до Тобольска на почтовых лошадях. В Тобольск приехали вечером. Заехал я на почтовую станцию и спросил лошадей ехать вниз в Самарово.

   - У меня ближе четырех часов не будет лошадей, а вы ежели хотите сейчас ехать, так пусть тебя отвезут к такому-то еврею, он сейчас повезет за такую же цену, как мы возим, - сказал мне хозяин почтовой станции.

   Поехал я с моим подводчиком к еврею. Вышел к нам еврей.

   - Я слышал, вы возите проезжающих, - спросил я еврея.

   - Да, это самое мое дело, - ответил еврей.

   - А лошади у вас свободные есть?

   - Есть; стоят без дела дома. Сейчас прикажу запрягать и повезут.

   Вставайте с саней, пойдем в дом, - торопил меня еврей.

   - В дом-то итти недолго, а сколько вы с меня возьмете?

   - За одну станцию один рубль двадцать копеек.

   - А на сколько верст станция?

   - Тридцать пять верст.

   Я более ничего не стал говорить, встал с саней, ввял вещи и пошли мы к еврею в дом. У него в доме сидит кудрявая девушка лет двадцати, да мальчик лет двенадцати.

   - Вот мое семейство: это дочь, а это сын, - сказал он мне, подставил стул и попросил сесть.

   Я сел, сел и он у стола и начал шить рукавицы.

   - Что, торгуете рукавицами, шьете их? - спросил я его.

   - Нет, я портной, шью людям.

   - А сколько за работу берете?

   - Двадцать копеек за десять пар, - ответил он мне, а сам покуривает трубку. Потом начал рассказывать про свое семейство, про то, что у него всего три души, что все они зарабатывают деньги и как зарабатывают, - все рассказал. Смотрю, про лошадей-то он совсем и забыл.

   - А где же лошади? - спросил я его.

   - Лошади сейчас придут, они на бирже, работник ездит.

   - На что же это вы неправдой живете? - говорю я ему с большим недовольством, - лошадей нет дома, а вы лишь бы только замануть проезжающего человека, говорили: "лошади стоят без дела".

   - Я пошлю сына, он сейчас приведет их, - ответил еврей и послал мальчика. Мальчик ушел и вернулся только через два часа. Привели лошадей; надо было дать час отдохнуть им, так что выехал я только через четыре часа по приезде.

   Повез меня работник; был он человек русский, лошади хорошие, но только ночь была очень темная: шел снег и мы часто останавливались, работник слезал и уходил наперед осматривать дорогу.

   - Как бы не сбиться с дороги и не попасть в реку, а то на реке еще лед слабый, можно потопить лошадей, да и самим не диво утонуть, - каждый раз приговаривал он, уходя вперед по дороге.

   Ехали мы благополучно и к свету доехали до станции. Переменил я лошадей и поехал дальше и дальше. Так я доехал до Самарова. От Тобольска до Березова ехал я шесть суток, а всего там было тысяча верст. На последней станции к Березову повез меня молодой остяк; по-русски он не знал ни одного слова. Дело было вечером. Приехали мы в Березов и извозчик подвез меня прямо к полиции, остановился и говорит что-то по своему. Слушаю я его - ничего не понимаю, только и разбираю одно слово "полиция". Ну, думаю, дело дрянь; говорю ему, что мне не нужна полиция, проезжай, мол, дальше. Вези меня на постоялый двор или в гостиницу, - говорю я ему, - но он ничего не понимает. Время позднее, темно, ничего не видно и никого нет, кто бы знал по-русски. Я взял возжи и тронул лошадей, поехал дальше по улице. Смотрю, идет на встречу человек, весь закутанный от мороза, - мороз сильный был.

   - Позвольте почтенный, - спросил я прохожего, остановив лошадей.

   - Что вам нужно?

   - Укажите пожалуйста гостиницу, где можно было бы остановиться переночевать.

   - У нас гостиниц нет, - ответил он мне.

   - А где же у вас здесь можно будет переночевать?

   - На земской квартире.

   - А как же нам ее отыскать?

   - А вот держи вправо по этому переулку, а потом сверни налево в переулок, заворачивай в левый дом, там и есть квартира.

   Я поблагодарил и поехал к этому дому. Постучал в дверь; на стук вышел хозяин.

   - Это земская? - спросил я его.

   - Эта.

   - Можно переночевать?

   - Можно, отчего-ж не можно милый человек, заходи скорей, а то морозно.

   Я слез с саней; вещи мои внесли за мной в комнату. Комната была хорошая, чистая, теплая. Пришла хозяйка. Я стал снимать верхнюю одежду. Она мне помогает, раздевает, а сама приговаривает:

   - О, батюшка, мой свет, ну и замерз, совсем замерз. Вот на дворе мороз-то, терпеть нельзя. У меня чай готовый есть; выпейте, согреетесь.

   Пока у нас шел этот любезный разговор, вошел полицейский десятник и спрашивает меня:

   - Вы откудова почтенный?

   - С Карской области, - ответил я ему.

   - Приехали сюда к нам или дальше будете куда ехать?

   - Да, буду ехать в Обдорск.

   Не кончился еще и этот разговор, смотрю, входит другой десятский.

   Они начали промеж себя говорить, а потом спрашивают у меня билет. Нужно, - говорят, - его в полицию прописать. Я достал билет и отдал им. Один из них унес его в полицию, а другой остался при мне. Хозяйка принесла чай, я пригласил десятского выпить стаканчик, а сам отказался, потому что чаю я не пил. Десятский выпил и обещался сейчас же принести паспорт, вышел из хаты да больше и не пришел до утра.

   Утром я пошел сам в полицию спросить паспорт.

   - Еще ваш паспорт не прописан, вам его принесут на квартиру, - ответили мне.

   Я вышел из полиции, пошел по улице и стал расспрашивать, нет ли попутчиков в Обдорск. Мне указали одного купца; я зашел к нему и вместе с ним сговорились с оленьщиком ехать на другой день в Обдорск. Я пошел домой; только что пришел на квартиру, как входит десятский и говорит мне:

   - Вас просят в полицию.

   - Хорошо, пойдем.

   - Это вы Андросов? - спрашивает у меня уездный исправник.

   - Да, я самый Андросов.

   - Вы едете в Обдорск к Веригину ⁵⁹), мы вас туда не пустим.

   - Почему?

   - А вот потому, что у нас есть от губернатора предписание, чтобы соучастников Веригина не допускать до него.

   Он тут же нашел приказ от губернатора и прочел мне его.

   - Я проехал несколько тысяч верст и сделал большие расходы; теперь осталось всего пятьсот верст, - нет я не могу, я не вернусь назад, я поеду в Обдорск, - сказал я исправнику.

   - Я вам советую вернуться в Тобольск и попросить у губернатора. Он вам наверное разрешит, или же отсюда напишите прошение, а пока вы здесь у нас поживете, - советует мне исправник.

   - Нет, это мне не подходяще, мне надо ехать. Я буду просить вас меня не задерживать, - ответил я ему.

   Я начал лично просить исправника. Я его прошу о поездке, а он меня просит, чтобы не ездил. Так мы с ним тягались больше часу. Потом он меня попросил уйти. Я ушел, но паспорта мне не дали.

   Иду по улице; встречается мне русский человек и говорит:

   - Я - Николай Трофимович Изюмченко, ⁶⁰) знаком с Веригиным по переписке. Если желаете, пойдем ко мне, я вам покажу их письма.

   -----

   ⁵⁹) Петр Васильевич Веригин руководитель духоборческой общины, переселившейся из Закавказья в Канаду.

   Вступив на пост духовного вождя общины после смерти духоборческой руководительницы Лукерии Васильевны Калмыковой, II. В. Веригин не был признан меньшей частью закавказских духоборцев, так называемой "малой партией". По проискам главарей этой "малой партии" - Зубкова и Губановых, - пожелавших захватить власть и общественное имущество в свои руки, - местная администрация стала сильно преследовать П. В. Веригина.

   Арестованный впервые 26 февраля 1887 г. П. В. Веригин в течении пятнадцати лет подвергался всевозможным преследованиям, при чем он был оторван от своей родины и сослан сначала в г. Колу, потом в г. Шенкурск и, наконец, переведен в Обдорск, откуда, освободившись, выехал в Канаду. Прим. Ред.

   ⁶⁰) Николай Трофимович Изюмченко, отбывая воинскую повинность, "за неисполнение приказания" ротного командира не читать книг, был в 1891 г. приговорен судом к 50 ударам розог. Узнав об этом приговоре, он убежал из полка и пришел к другу своему Е. Н. Дрожжину, находившемуся в то время в городе Судже, Харьковской губ. Через некоторое

   Этим меня он очень обрадовал. Я сейчас же отправился с ним на его квартиру. Вошли в маленький домик с двумя помещениями. Смотрю, сидит старичек.

   - А вот мой товарищ В. И. Гаевский, - сказал Изюмченко, - был офицером, да засудился с великим князем Михаилом. За это его разжаловали и сюда на три года сослали; а меня за отказ от военной службы на пять лет. Вот мы вдвоем тут и живем. Расскажите вы, как и зачем сюда попали?

   - Я рассказал, что еду навестить Петра Васильевича Веригина, да вот задержали, отобрали паспорт, не дают и не позволяют ехать и рассказал все, что говорил исправник.

   Мы тут довольно долго проговорили. На другое утро я собрался и пошел в полицию. Прихожу и так нарочно строго спрашиваю писаря:

   - Что-ж это вы со мной думаете делать? Взяли паспорт прописать, да двое суток держите.

   - Разве вам до сего времени еще не передали вашего паспорта? - с удивлением спросил меня писарь и сейчас же побежал и принес мне его. Я посмотрел - прописан, поблагодарил и скорее ушел. Сделалось у меня легко на сердце; думаю: теперь я свободен и могу ехать в Обдорск, лишь бы оленей скорей пригнали. Сейчас же пошел к моим друзьям и рассказал им как все было и стал готовиться в путь. Пошел было на квартиру; только подхожу, смотрю бежит десятский.

  

   - Вас просят в полицию. Я вернулся.

   - Андросов, вы получили паспорт? - спрашивает исправник.

   - Да, получил.

   - А вот я вас позвал, чтобы сказать вам еще раз, чтобы вы не ездили, а то мы иначе, если поедете, арестуем вас.

   -----

   время он, по совету своих друзей, вновь возвратился в полк, отдал ружье и отказался от военной службы.

   Военные власти немедленно арестовали Изюмченко; посадили сначала на гауптвахту, а потом в секретную камеру, где он просидел всего 16 месяцев. Преданный военному суду по Высочайшему повелению, Изюмченко был присужден на 2 года дисциплинарного баталиона с переводом в разряд штрафованных. После отбытия дисциплинарного взыскания Изюмченко был выслан на 3 года в Тобольскую губ. По истечении трех лет его оставили в ссылке еще. Изюмченко получил свободу, вместе со всеми, только в 1905 году.

   Н. Т. Изюмченко написал интересные записки под названием ,В дисциплинарном баталионе". Они изданы в Англии издательством "Свободное Слово". О его жизни и деятельности достаточно подробно изложено в статье Вл. Ольховского "Движение в войсках и военные тюрьмы". (См. журнал "Образование" апрель - июнь 1906 г.). Прим. ред.

   - Извините, не могу изменить я своего плана и я поеду, - ответил я ему. - Прошу вас не препятствуйте мне, я уже и оленей нанял, - и с тем вышел от него.

   Я ушел опять к своим друзьям. Исправник узнал, тем временем, что я хотел ехать с купцом, позвал купца и предупредил его, что ежели он поедет со мной, то его арестует и посадит в тюрьму. Купец оробел и попросил исправника, чтобы тот велел оленьщику вернуть мне задаток. Исправник отдал приказание. Я получил обратно три рубля и остался без оленей. Дело было уже вечером. Мои друзья не унывали и сказали мне, что все устроят. В. И. Гаевский ушел и через некоторое время привел с собой человека. Это был березовский житель М. Ф. Стали советоваться. Решили, что я ночью выеду с проводником на лошади к Обдорску и проеду сорок верст до стоянки оленьщиков, там найму оленей и поеду дальше. За проводника согласился быть сам М. Ф. Я пошел на земскую квартиру, хотел переночевать там, но моя комната оказалась занятой. Я забрал все свои вещи и ушел ночевать к друзьям. Мы еще спали, когда к нам постучался десятский. Вошел, посмотрел что я здесь, немного побыл и ушел. Также приходил и днем раза два. Я догадался, что меня караулят. Я сказал об этом друзьям. Вечером опять приходит десятский, сел и разговаривает. Мы немного поговорили, а потом стали раздеваться ложиться спать. Десятскому некуда было деваться и он должен был уйти. Только что он ушел, мы сейчас забради мои вещи и пошли кругом города по реке. Обошли на другой край, с большим трудом взлезли на противоположный крутой берег и вышли на условленное место, где уже стояла запряженная лошадь. Сейчас же сел я, сел проводник и еще третий, который должен был пригнать обратно лошадь, простились с друзьями и тронулись в путь. Ночь была темная, туманная, дорога не набитая, так что ехать было очень трудно и опасно. Ехали, ехали мы и проводник увидел, что мы сбились с дороги. Походили туда-сюда и порешили ехать дальше и как раз вскоре наехали на остяцкий чум. Сейчас попросили вывести нас на дорогу и эти добрые люди, несмотря на ночь, отрядили человека к нам в проводники. Молодой остяк запряг в легкие санки собаку и поехал; мы за ним. Скоро он нас вывел на дорогу, а сам вернулся. Стало светать. Через некоторое время мы встретилй остяка, сидевшего в санках, вапряженных парой оленей. Проводник мой сейчас с ним поговорил и сообщил мне, что нанял оленей. Я этому очень обрадовался. Мы поехали за остяком и вскоре доехали до кибитки. Смотрим, олени уже запряжены, - (остяк приехал раньше нас). Сейчас их перецепили в наши сани. Мы зашли в чум немного обогреться у огня. Потом вышли, сели в

   санки и четверка оленей понесла нас так, как будто ветер. Мы проехали 220 верст до села Мужи всего в 15 часов нигде не останавливаясь. С Мужей мы должны были ехать семь верст на лошади до стоянки остяков. Ехали мы эти семь верст очень долго, - лошадь была чересчур плохая, а дорога тяжелая. Как доехали до остяков, сейчас заказали оленей. Однако оленей собрали по тундре только к вечеру. Я с нетерпением ждал их, так как очень боялся, что погоня из Березова догонит меня. Кажется если бы имел крылья, то так бы и полетел.

   Я прошу остяков скорее выезжать, но они и не думают торопиться. Поймали пять оленей и сами сели закусывать. Сейчас расстелили собачью шкуру мехом вниз, насыпали на нее какой-то сырой, мерзлой рыбы, сели кругом - мужчины и женщины все вместе и начали ужинать. Ели эту рыбу без хлеба. Поев рыбы, налили чайник, положив в него кирпичного чаю и поставили на огонь; как закипел, стали пить. Попили чай, принялись курить табак; и вот только тогда, когда это все они покончили, начали управляться в дорогу. Прежде всего запрягли оленей, всех пятерых в ряд и средним из них обрезали рога по самую голову, чтобы они не мешали бежать крайним; у крайних рога оставили. Выехали около полуночи. До Обдорска оставалось ехать двести пятьдесят верст. Этот переезд мы сделали медленно; ехали ночь от полночи, потом день, потом опять ночь. Оленей нигде не отпрягали и не кормили их. В трех местах подъезжали к остякам, сами грелись и немного закусывали, а олени, запряженные в это время, отдыхали, лежа на снегу. Приехали мы на другую ночь до света в Обдорск и заехали на постоялый двор. (Оленей мы наняли и на обратный путь до Мужей, так что они должны были нас поджидать в Обдорске одни или двое суток).

   Мы условились, если будут спрашивать, говорить, что приехали откупить берег для рыбных промыслов. Когда мы вошли в комнату, в ней сидел какой-то усатый мужчина, пил чай и стал приглашать и нас. Я поблагодарил, а мой товарищ сел пить и стал с ним разговаривать. Тот спрашивает, откуда, по каким делам приехали и прочее. Мы отвечаем, что приехали из России, хотим купить место и заняться рыбными промыслами. Вообще много говорили мы о разных разностях. Потом мой товарищ заговорил с ним по-остяцки. После этого разговора, сообщает мне что человек очень надежный и что ему можно сказать зачем мы приехали и рассказать насчет свидания с Веригиным, - он нам все устроит. Я согласился на это и попросил скорей справить все это дело. Я остался в своей комнате, а Ф. пошел и передал тому человеку. Тот сейчас оделся, зашел ко мне и говорит:

   - Вы здесь обождите, я сейчас иду к Веригину, - и он ушел.

   Я зашел на кухню, стоявшей в одной связи с нашими комнатами. Там были две женщины, готовившие обед и старик, носивший дрова, воду и помогавший стряпухам. Я заговорил с ним. Старичек очень любезно принял мой разговор, так что не хотелось расстаться с ним. Тут как раз вошел тот самый человек, который пошел к Веригину.

   - Видели Веригина? - спросил я у него.

   - Нет, - ответил он кратко.

   - По какому случаю?

   - Это дело мое.

   Эти слова нанесли мне большой удар. Я отошел от него и подумал: "не заявил ли он в полицию?" Как раз приходит десятский и спрашивает у меня:

   - Вы откуда прибыли?

   - Из Березова, - ответил я ему.

   - А билет у вас есть?

   - Есть.

   - Давайте ваш билет сюда.

   - Билета я вам не дам, - ответил а ему, - потому что у меня подвода обратно нанята, я завтра должен выехать, а вам отдать билет, вы его и продержите дня два или три, как в Березове.

   Он более ничего не сказал и ушел.

   Я подошел к старичку и спросил у него:

   - Дедушка, что вы не знаете здесь Петра Васильевича Веригина?

   Он весело засмеялся и говорит:

   - Как не знать! Во всем Обдорске только и есть один человек, что он, истинный поклонник Бога живого, Иисуса Христа.

   А можете вы указать мне их квартиру?

   - С большим удовольствием, - ответил дедушка, - хотите сейчас пойдем?

   Я взял мальцу у Ф., оделся, пошел со старичком по улице и прошу его:

   - Дедушка, если кто вас спросит обо мне, вы говорите, что зырянин.

   На улице с нами никто не встретился. Так мы вошли в дом, где жил Петр Васильевич. В доме залаяла собачка, отворилась дверь, вышла хозяйка и спрашивает:

   - Что вам нужно?

   - Вот зырянин хочет видеть Петра Васильевича, - ответил дедушка.

   - Какого? У меня их два, - сказала хозяйка.

   - Один Петр Васильевич вон стоит, - сказал дедушка, - нам он не нужен.

   - А тот еще спит, - ответила хозяйка, - он поздно встает.

   - За этими словами отворилась дверь с другой стороны, где мы стояли, и слышим, говорит оттуда мужчина:

   - Кто тут? Пусть заходит.

   Я вошел в дверь и стал здороваться.

   - Кто это? - спросили они меня.

   - Карской области Михаил Андросов, - ответил я им. - Меня арестовывают, нужно повидатъся, - и мы стали видаться по нашему обряду. Я стал передавать от родителей поклон.

   Тут же отворилась дверь и вошел урядник.

   - Билет есть? - спрашивает у меня.

   - Есть, - отвечаю.

   - Миша, дай ему билет, - сказал Петр Васильевич. Я достал свой билет. Петр Васильевич взяли, посмотрели и сказали:

   - Да, билет хороший и время еще много до сроку, - и отдали уряднику. Урядник ушел. - Миша, разденься! - сказал мне Петр Васильевич.

   Я разделся.

   - Садись, расскажи мне о домашних.

   Я сел и стал рассказывать, как посажали в тюрьмы братьев Василия и Григория Веригиных, Василия Верещагина и других.

   Не успели мы много и поговорить, приходит урядник и говорит:

   - Андросов должен итти сейчас в полицию.

   - Поди Миша, чего они хотят и опять иди сюда, - сказали Петр Васильевич и опять повторили: - иди прямо сюда ко мне.

   Я пошел в полицию. Мне там сказали, чтобы я с десятским шел на свою квартиру.

   - Мы тебя сейчас отправим назад, - сказал полицейский, - вот только оленей приведут.

   - На что мне ваши олени? - ответил я им, - у меня нанятые стоят во дворе, я завтра сам уеду.

   Но меня не послушали и я пошел с десятским на квартиру. Приходит за нами Петр Васильевич и спрашивает:

   - Почему вы ко мне не пришли?

   - А вот он не позволяет, - ответил я.

   - А что ты мне письма привез? Если привез, так передай.

   - Мне хотя и предлагали, но я не брал, - ответил я Петру Васильевичу, - а вот деньги есть, и я достал и передал их.

   Себе на обратный путь оставил более двухсот рублей. Петр

   Васильевич ушел. Вошла полиция и стала пересматривать мои вещи. Осмотрели все, а потом стали обыскивать меня. Пересчитали мои деньги и спросили, сколько денег я передал Петру Васильевичу. Я им не сказал, потому что до этого нет им никакого дела. У меня нашли одну книжку, в которой были списаны молитвы; пересчитали сколько в книжке было листов и старший писарь положил ее себе в карман и затем все ушли.

   Приходит Петр Васильевич и говорит:

   - Миша, идем ко мне обедат.

   - Да вот он не дозволяет, - ответил я ему.

   - Дозволяет, - и мы пошли вместе с десятским. Как раз надо было итти мимо полиции. Десятский забежал в полицию и сейчас же выбежал назад, идет с нами и прислушивается, что мы говорим промеж себя.

   Петр Васильевич сказал мне:

   - Пусть по лету приедут ко мне человека три.

   - Паспортов не дадут, - ответил я ему.

   Потом начали говорить о другом и так с разговором и вошли в дом. Хозяйка подала обед. Сели мы за стол и все разговаривали. Они спрашивали, я рассказывал, что после Веригиных и Верещагина, еще молодых человек десять посадили в тюрьму за то, что они, имея красный билет, заявили, что не пойдут на повторительную службу. Остальные все тоже резвятся и хотят сдать свои красные билеты, но мы их просим обождать до зимы, тогда, говорим, - и сдадите. Рассказал также о елисаветпольских, что их очень много в тюрьме, а также и о том, как я виделся с Иваном Веригиным. Рассказал, как холодненс