Бонч-Бруевич Владимир Дмитриевич - Материалы к истории и изучению русского сектантства и раскола

ких разослали с семействами в четыре уезда по Тифлисской губернии. Большая часть расселенных попало в два уезда: Горийский и Сигнахский, а Душетский и Тионетский попало мало. Сказал о том, что человек пятнадцать были заключены в тюрьму, где они сидели три месяца. Их выпустили в скором времени из тюрьмы и они теперь вместе с семьями расселены по аулам грузин и осетин. На это Петр Васильевич сказал:

   - Холодненских из тюрьмы выпустили, и ваших выпустят, да и мне осталось до срока полтора года; и меня может отпустят или может дальше еще куда сошлют.

   Десятник, молодой мальчик, сидел и слушал наш разговор, не говоря ни одного слова. Мы за обедом поговорили, а как кончили обед, вошел урядник и сказал:

   - Иди, собирай свои вещи, сейчас поедешь назад.

   Я вышел с урядником и десятским. Идем мимо полиции, около полиции лежат запряженные в трех санях олени.

   - Вот давно уже запряжены олени, ожидают вас, совсем на снегу померзли, - сказал урядник.

   Пришли мы на квартиру, где был мой проводник М. Ф. Стал я собирать свои вещи, пришел и Петр Васильевич, смотрит на меня. Я стал обувать валенки.

   - Дай я посмотрю, - сказали они.

   Я подал одну.

   - Это плохие, можно ноги поморозить, - проговорили они и сняли свои и дали мне.

   - Вот эти обувай.

   А мои взяли себе, обули.

   Стало вечерить. Засветили светло; вошел другой полицейский десятник и говорит:

   - Андросова просят в полицию.

   Пошел я с ним в полицию, вошел в дверь, смотрю у стола стоит Березовский старший надзиратель, которого я в Березове хорошо узнал.

   - О чем требуете, - спросил я.

   Он сейчас поворотился от стола, идет прямо ко мне, подошел близко и говорит:

   - Это ты Андросов, хорошо сделал, что без дозволения нашего уехал?

   - Да, для вас может и нехорошо, но для меня хорошо, - сказал я ему.

   - А вот я за тобой приехал, отсюдова вместе поедем.

   - Хорошо.

   Сейчас внесли десятские мои вещи в канцелярию и сюда же вошел Петр Васильевич. Мы немного поговорили. Петр Васильевич дали мне 50 рублей.

   - Вот это тебе - говорят.

   - Я отказывался, но не мог отказаться.

   - Доедешь до Березова, попроси уездного исправника, он тебя освободит. А если в Березове не освободят, то в Тобольске освободят. А потом поезжай в Архангельскую губернию, в Мезень, там навести Ванюшу Конкина и скажи ему, чтобы он старался к телесному труду приниматься, - сказали Петр Васильевич.

   Тогда надзиратель сказал:

   - Довольно вам разговаривать; Веригин должен выйти.

   Тогда Петр Васильевич вышли. Надзиратель стал отдавать приказ полицейским:

   - Веригина сюда не пускать. Андросов будет ночевать здесь в канцелярии, а в каталажку его не сажайте, а то там холодно. - Сказал и сам вышел в канцелярию, потом воротился и говорит:

   - Вы Андросову все давайте, что он попросит: чаю, мяса, молока, масла словом все, что только попросит. Только, Боже вас упаси, вина не давайте. И он ушел.

   Остался сторож да два десятника. В канцелярии было тепло; я прилег около печи на кровати и задремал. Вдруг мне послышался разговор; смотрю стоит Петр Васильевич и на столе поставлен ужин.

   - Вот я вам принес ужин, - сказали они.

   Я поблагодарил. Стали разговаривать. Недолго говорили. Вошел урядник и говорит:

   - Вы зачем зашли сюда? Вам нельзя заходить.

   - А вот я принес брату ужин.

   - Да, это ничего, а теперь, прошу вас, выходите.

   Он вышел. Урядник снова приказал десятским:

   - Больше в канцелярию Веригина не пускать.

   Я сел ужинать: урядник ушел. Потом опять вошел Петр Васильевич, принес бутылку молока и опять стали разговаривать. Десятские нам ничего не говорят. Еще немного поговорили, вошел урядник и опять попросил Веригина выйти. Веригин пожелал мне спокойной ночи и ушел. Пришел от них мальчик, собрал посуду. Я помолился Богу и лег спать. Это было в субботу под воскресенье. Утром встал помолился Богу. Вошли в канцелярию Петр Васильевич. Поздоровались, поздравили с праздником, с воскресным днем и поговорили еще немного. Пришел урядник и опять прекратил наш разговор. Потом принесли нам обед. Я пообедал. Тогда принесли мне Петр Васильевич сумку калачей на дорогу. Когда они подходили, десятские вышли из канцелярии и затворили дверь. Я остался один. Его встретили в передней и ко мне не пустили. Петр Васильевич передали им сумку с калачами и сами ушли. Тогда десятские отворили дверь и говорят:

   - Вот вам принес Петр Васильевич на дорогу.

   Привели оленей, стали мы собираться в путь. Собралось много народа к полиции. Было запряжено трое саней. Указали мне в какие сани садиться. Я сел в сани. Потом Петр Васильевич сказали надзирателю:

   - Можно с братом проститься?

   - Можно, - ответил.

   Петр Васильевич поцеловали меня и говорят:

   - Езжай, добрый тебе час, доедешь до родных, передай им от меня низкий поклон, всем родным и всем братьям и сестрам, скажи им, чтобы они старались жить во славу Божию и быть смиренными сердцами.

   Тогда надзиратель велел отойти Веригину: "А то вы все поучаете".

   Петр Васильевич отошел и говорит:

   - Ты чего, Миша, приезжал? Дело какое было?

   - Приезжал я вас навестить, а потом может и дело какое было, а тут вот не позволяют говорить, - ответил я.

   Тогда Петр Васильевич громко сказал, так что вся толпа народу слышала:

   - У вас правительственные старшины, вы им жалованья не платите, а то они вас разорят.

   Тогда в передние сани сел надзиратель, в задние десятский, а я в середине.

   - Трогай! - закричал надзиратель.

   Дали ходу оленям и мы уехали.

  

  

   Выехали мы из Обдорска вечером. Ехали мы хорошо. На каждой станции переменяли оленей. Олени были везде готовы. Как приедем на станцию, надзиратель подходит ко мне и спрашитает:

   - Хорошо ли проехал станцию? Не озябли?

   Я отвечал:

   - Все хорошо.

   Он любил пить вино. Набрал на дорогу несколько бутылок и весь путь ехал пьяный, но ко мне очень вежливо относился всю бытность.

   Ехали мы до Березова два дня и три ночи. Приехали на третий день утром.

   Вошли в полицию. В ней еще никого не было. Надзиратель сдал меня сторожу и дежурному. Писарь ушел. Писарь мне рассказал, когда я уехал, какая у них сделалась сутомышь ⁶¹).

   - Утром пошел десятник к Изюмченки, а тебя уже нет, спросил его: "а где же Андросов?" Он ему ответил: ушел от нас на базар и взял свои вещи, сказал "я уеду", а куда будет ехать этого не сказал. Тогда наш десятник побежал на базар, побегал по базару - нет Андросова. Прибежал в полицию, рассказал об этом. Побежала вся полиция. Уездный исправник схватил шапку и следом за всеми побежал бегом... Бегали, бегали по каждому переулку. Каждый не менее десяти раз пробежал, потому что г. Березов очень маленький. Пробегали до двенадцати часов дня, потом собрались в полицию посоветоваться и решили, что в догон побежит старший надзиратель. Тотчас он побежал догонять.

   Вот как я смеялся над ними, что вся полиция одного Андро-

   -----

   ⁶¹) Суматоха.

   сова неукараулила. Потом собрались чиновники, пришел исправник. Посадили меня в каталалшу.

   Шел Гаевский с Изюмченко, зашли ко мне, попросили, чтобы мне позволили видеться с ними. Это было уважено. Выпустили меня к ним. Я спросил:

   - Это что у вас в руках за вещи?

   Изюмченко говорит:

   - Это вещи вахтера Ивановича ⁶²). Его вот заключают на три месяца в тюрьму, а я провожаю его и помогаю снести вещи.

   Я спросил.

   - За какие дела сажают?

   - Да, дела не очень велики, - ответил Гаевский. - Судили одного остяка в суде, а я вышел защищать его; за это суд приговорил меня на 3 месяца. А что будешь делать? Отсижу.

   Я рассказал им свою поездку.

   Потом им велели уходить, а меня позвал судебный следователь, сделал мне дознание и спросил у уездного исправника. Составил протокол, прочел его, спросил меня, все ли так написал он? Я сказал:

   - Так.

   Он попросил меня расписаться, я на это не согласился. Говорю:

   - Я христианин, нигде не расписываюсь на бумаге.

   Тогда он позвал трех человек; они подписались в том, что я не расписался. После этого опроса меня опять посадили в каталажку. Переночевал. Утром пришел офицер с двумя солдатами, выпустили меня из каталажки, вынесли вещи. Офицер приказал осмотреть мои вещи. Взяли у меня свечи, мыло, бритву, и потом офицер сказал:

   - Передай твои деньги!

   Я отдал деньги. Офицер пересчитал мои деньги и пошел в другую комнату, вышел оттуда, вынес пакет и отдал солдату. Приказал ему беречь этот пакет: "а когда приедете в Тобольск, передадите полицеймейстеру".

   Потом спросил у меня:

   - У вас на дорогу есть деньги?

   Я сказал:

   - Есть.

   Он повторил:

   - Если нет, я прикажу солдатам, они будут тебе выдавать суточные деньги.

   Я сказал:

   -----

   ⁶³) Гаевского. Прим. ред.

   - У меня есть, не надо.

   Он ответил:

   - Хорошо, можете отправляться.

   Солдаты взяли ружья. Один пошел вперед, потом я, а другой сзади. Вышли мы на двор. Там стояла запряженная тройка лошадей. Сели мы в сани. Один сел со мной рядом, другой напротив впереди. Офицер солдатам приказал, чтобы ружья из рук не выпускали; на пересадках и дорогой также должны держать крепко в руках. Я себе думаю: это меня он боится, а того не знает, что я не то человека убить не могу, но и животное не решаюсь убить, но, думаю, дело ваше. Тогда офицер приказал кучеру трогать. Поехали мы. Проехали первую станцию вместе. На другой - запрягли остяки трое саней. Солдаты не согласились ехать в трех санях. Остяки говорят, что их сани больше одного человека не могут держать, так как они ломаются. Потом решили ехать так: на одни сани положить все вещи, а на двух будем ехать. Так и сделали. Положили вещи на сани и направили их вперед; а на другие я сел и один солдат, а на задних один солдат. Вещей у нас было мало. Тронулись. Тот, кто ехал с вещами, вперед. Мы следом за ним, а солдат за нами. Проехали так сажень 200 от станции, как сани под нами сломались. Мы свалились; вернулся остяк за санями. Старший солдат стал буянить с остяками, говорит им:

   - Должно быть два проводника, а вот вы что делаете. Один уехал с вещами, а другой вернулся назад. Что мы должны делать? Верни назад.

   Вернули и этого назад, я сел на сани. А солдаты шли; один впереди, один позади. Дело было ночью: зимой там дни очень коротки, все более ночью. Приехали на станцию, запрягли трое саней; так и поехали в каждых санях по одному человеку да кучер. Проехали с версту от станции, смотрим, - стоит и тот, который вперед уехал с вещами. Подбежали мы к нему; остяки поговорили между собою, потом тронулись: впереди была подвода с вещами, на второй подводе солдат, на третьей я, на четвертой тоже солдат. Я сидел в санях и все больше смеялся, потому что мне было очень смешно, что меня так везут, как великого князя в четырех упряжках.

   С этого раза так и дальше мы ехали. Двое суток все было одинаково. На каждой станции нам запрягали по четыре подводы. Но бедные люди, солдаты, едучи один впереди, а другой позади, оба все станции не садятся, а на ногах стоят и все смотрят на меня.

   Я им говорю:

   - Милые солдаты, вы из-за меня не беспокойтес. Я бегать не буду.

   Они отвечали:

   - Служба наша; мы должны быть осторожны.

   - Да мне жаль вас, что вы так мучаетесь.

   - Ничего, - отвечали они.

   Приехали на одну станцию. Стали обедать. Я вынул из кармана нож, стал резать хлеб. Солдаты увидели у меня нож и стали между собой говорить. Старший говорит младшему:

   - Скажи ему, чтобы он отдал нож.

   А младший отвечает:

   - Не мое дело. Когда осматривал, почему не взял?

   Я услыхал это и говорю:

   - Вы что хлопочете?

   - А вот что: у вас нож, вам не полагается, а мы не смеем вам сказать.

   Я им сказал:

   - Мне нож нужен только для обеда, а когда пообедаю, тогда не нужен. Я им резать никого не буду. Хотите я вам отдам, только с договором: где будем обедать, чтобы вы давали его мне.

   - Будем давать!

   После обеда я отдал им нож. Так они и делали: где обедали или ужинали, везде они давали мне нож, а как кончал обед, я им отдавал.

   На третьи сутки изменилось у нас. Стали нам запрягать три экипажа. Доехали до Самарова. Это было большое селение. Оттуда стали запрягать два. Солдат было заспорил, что нам полагается четыре, а они дают две. Тогда старшина ему говорит:

   - Вам полагается четыре лошади, мы и запрягли четыре: в каждую кошеву по паре. Езжай, более тебе не следует.

   Поехали на двух кошевых. Ехали суток двое так, а потом заехали в одно тоже большое селение. Оттуда стали уже одни большие сани давать. Стали садиться мы все вместе. Я смотрю на своих проводников. Бедные солдатики так измучились за дорогу не спавши. Едучи со мной дорогой оба заснут, ружья у них с рук попадают. Я возьму их и сложу вместе. Еогда они проснутся, хватятся, вскочат на ноги:

   - Где ружья?

   Я им укажу:

   - Вот они лежат сбоку.

   Возьмут они их в руки, начнут спорить, старший на младшего, а младший не покоряется, отвечает ему:

   - Ты хотел унтер-офицера заслужить, так сам более не спи.

   Я начну их уговаривать.

   Они отвечают:

   - Это служба, нельзя спать.

   Но все-таки я их усмиряю. До большего спора не доходили.

   Подъехали мы к Тобольску на шестые сутки. Не доезжая одну станцию, солдаты говорят:

   - Что будем делать: - приедем в Тобольск поздно, так что негде будет ночью деваться.

   Я им посоветовал остановиться на последней станции, отдохнуть немного, а потом ехать дальше. Они так и сделали. Утром приехали в Тобольск. Передали меня в полицию. Полицеймейстер приказал надзирателям не сажать в каталажку: "пуст он побудет у вас". Тогда надзиратели взяли меня в свое помещение. У них я был весь день. Они были люди семейные. Сами уходили на службу, а я оставался с ихними женщинами и детьми до ночи, и ночевал у них.

   На другой день утром вошел ключник и говорит:

   - Ну, Андросов, забирай вещи, пойдем в каталажку. Так приказали.

   Я взял свои вещи, пошел за ключником. Подвел он меня к замкнутой двери, отомкнул. Я вошел. Там было пять человек. Я говорю:

   - Принимайте к себе шестого брата!

   - Хорошо, - ответили.

   Дали мне место, на которое я положил свои вещи. Стали говорить по-братски, кто за какие дела попал сюда. Они были посажены: кто на неделю, кто на две, кто из другого уезда без билета, ожидая отправки. Не окончили еще этот разговор, как ключник загремел замками, отворил дверь, вошел к нам и говорит:

   - Ну, Андросов, одевайся, к жандармскому полковнику.

   - Хорошо, - я ответил.

   Сейчас оделся и пошел вместе с надзирателем. Привели меня к жандармскому полковнику, в его отделение. Он был один. Я вошел, поздоровался. Он мне приказал сесть. Около стола стоял стул. Я пошел и сел против его лица. Стал полковник меня спрашивать, как и по какому делу сюда попал. Я ему все рассказал. Стал он о вере, о законе расспрашивать. Я все ему рассказал. Он убедился и говорит:

   - За что же вас арестовывают?

   - Молодых за то, что они служить не хотят.

   - А вас за что?

   Я тогда стал его просить:

   - Да не за что нас; освободите меня.

   Он на мою просьбу ответил:

   - Это не мое дело, я не могу вас освободить.

   Я спросил:

   - Чье же дело, кто может меня освободить?

   Он ответил:

   - Губернатор.

   Я на эти слова ему сказал:

   - Вы разумный человек; приняли меня за брата, по-братски со мной и говорите в лицо, а на делах оказывается не то.

   У полковника лицо изменилось, покраснело, как будто ему стало совестно. Он спросил:

   - В чем "не то"?

   - А вот я вас прошу освободить, а вы отказываетесь, указываете на губернатора; а если не ваше дело, почему вы меня в присутствие позвали; по-братски можно говорить и дома.

   На это он говорит:

   - Да это моя должность.

   - Если опросить меня - ваша должность, а если освободить - не ваша.

   И так мы с ним разговаривали не меньше двух часов. В конце он согласился освободить, если согласится губернатор; обещал с ним поговорить обо мне. Потом я поднялся со стула, поблагодарил полковника. Он закричал на жандарма. Жандарм вошел. Полковник спросил:

   - Что, здесь надзиратель, который с ним пришел?

   Жандарм ответил:

   - Здесь! ваше высокоблагородие.

   - Пусть он идет опять вместе с этим господином, - и он указал на меня ногтем.

   Я сказал:

   - До свиданья; будьте здоровы. Благодарю вас за беседу.

   Пошел; вышли на улицу. Стал надзиратель меня спрашивать:

   - Что так долго вас тут держали? - Я стал рассказывать, что полковник обещал освободить меня, только губернатор согласился бы.

   Надзиратель сказал:

   - Если полковник захочет что-нибудь сделать, то и будет.

   Они с губернатором большие друзья.

   Пришли мы в полицию. Завел он опять меня в каталажку. Пробыл я еще четверо суток. Стали мне давать, как и другим, кормовые деньги по 4 копейки в сутки. На пятый день вошел ключник.

   - Андросов, в полицию зовут.

   Пошел я в полицию. Полицеймейстер стал опрашивать:

   - Сколько лет? Женат или нет? Имеешь детей?

   Я все рассказал.

   Потом меня смерили аршином. Тогда полицеймейстер говорит:

   - Ну, Андросов, тебя освобождаем. Можешь два или три дня быть
здесь, в Тобольске, погулять, сходить или съездить на гору, посмотреть
ярмарку. А когда будешь ехать, скажи нам. Вот твои деньги, посчитай.

   Я взял деньги, пересчитал и говорю:

   - Все целы.

   - Ну распишись.

   - Я расписываться не буду.

   Он спросил:

   - Почему?

   Я ответил:

   - Я нигде не расписывался...

   Тогда он позвал писаря, приказал за меня расписаться. Тот расписался.

   Тогда полицеймейстер дает мне бумагу и говорит:

   - Вот вам проходное свидетельство, вы должны по этому свидетельству прямо ехать домой.

   Я взял и поблагодарил его. Он повторил:

   - Когда будешь уезжать, скажи нам.

   Я сказал:

   - Сейчас поеду, только пойду на почту, возьму лошадей.

   Так и сделал. Вышел из полиции, как пташка, избавившаяся от сетки, и боюсь, как бы меня опять не поймали и не посадили. Побежал без оглядки на почтовую станцию, взял пару лошадей, приехал в полицию, взял вещи, простился с надзирателями и поехал прямо на Тюмень. До Тюменя 260 верст. Я проехал 2 суток, а там узнал, что из Тюменя два раза в неделю ходит машина. Эхо, говорят, только прошлую неделю разрешили. Я пошел узнать на вокзал. Да, верно, сегодня будет отходить только в десять часов ночи. Ожидая поезда, я написал домой письмо. Сел в вагон. Новая дорога. Машина шла очень тихо. Из Тюменя до Челябинска машина шла почти двое суток. Я взял билет прямого сообщения до Вологды. Пришло время отхода поезда, сел я в вагон. Узнали кондуктора обо мне по билету, что мне очень дальний путь, дали мне свободное место, поместили меня с проезжающим купцом. Он был человек семейный, жена да трое детей. На вокзалах, когда останавливалась машина, мы ходили гулять, заходили в залы, а жена и дети оставались смотреть вещи. Так мы ехали вместе до Москвы. В Москву приехали рано утром. Я пошел на Ярославский вокзал. Спросил швейцара:

   - Когда будет отходить поезд на Ярославль?

   Он ответил:

   - В одиннадцатом часу ночи.

   Я сдал ему свои вещи, взял у него номер и пошел в харчевню; пообедал. Потом мне пожелалось погулять по Москве. Я пошел по улице, отошел от вокзала далеко. Думаю только к ночи вернуться. Иду, присматриваюсь на разные постройки, на магазины, прочитываю вывески. В некоторые магазины заходил, но больше все шел и смотрел. Вдруг меня заметил московский сыщик. Начал за мной смотреть: то пройдет вперед, то зайдет в магазин. Я пройду. Он выскочит, догоняет меня, обойдет, опять остановится. Потом решился, подошел ко мне с вопросом:

   - Позвольте вас спросить, я замечаю, что вы не здешний? Что вам нужно? Я вас доведу.

   Я ответил:

   - Ошибаетесь. Я здешний. Мне проводника не нужно.

   Поворотился я и пошел. Отошел сажень двадцать, оглядываюсь, он все стоит и глядит мне вслед. Вернулся я на вокзал, получил свои вещи, стал ожидать отхода поезда. Пассажиров было много. Прозвенел звнонок. Стали люди выходить из зала. Я тоже вышел. Прозвенел еще звонок. Все побежали садиться. Кондуктора пропускали людей в вагон по счету. По обе стороны дверей стояли кондуктора, смотрели, есть ли у каждого пассажира билет. Пассажиры друг друга отпихивали: каждому хотелось успеть сесть. Я тоже устроился, вошел в вагон. Этот поезд не мог забрать всех пассажиров. Многие бранились, что не пропустили вперед пройти, а теперь нужно ожидать другого поезда. На другое утро приехали мы в Ярославль на пересадку. Вылезли из вагонов. Стояло много биржевых саней, где перевозят с машины на другой берег. Я подошел к извозчику и спросил:

   - Сколько за перевозку с человека берешь?

   Он ответил:

   - Двугривенный.

   Я говорю:

   - Это дорого; у меня вещей мало.

   - Ну, садись за пятиалтынный.

   Я сел в сани. Подъезжаю к тому берегу. На краю берега стоит большая постройка, а на вывесках нарисованы люди. Я спросил извозчика:

   - Это что за устройство?

   Он ответил:

   - Это монастырь.

   Подвез меня к машине. Я зашел в вагон. В вагоне уже народу было много. Поместился и я. Смотрю, идет женщина в черном платъе, кричит тонким голосом:

   - Матери Божьей на починку храма!

   Люди дают, кто копейку, кто две. Подошла ко мне. Я спросил:

   - Где живет мать Божья?

   Она ответила:

   - Ее нет.

   - А на что-ж, - я сказал, - тебе деньги?

   - Нужно починить икону.

   Я спросил:

   - А для чего нужна икона?

   Но на это она мне ничего не сказала, а пошла от меня.

   Едем в Вологду. Я стал спрашивать пассажиров, не едет ли кто из Вологды до Шенкурска.

   - Мне нужен товарищ.

   Обозвался один:

   - Я поеду.

   Я стал с ним говорить, чтобы вместе поехать. Он согласился. Приехали в город, зашли в гостинницу "Золотой Якорь". Прибежал извозчик. Наняли мы его на 40 верст. Он сейчас повез. Приехали на эту станцию: переменили лощадей и всю дорогу ехали мы хорошо. Не доезжая Шенкурска верст десять, мой товарищ остался, говорит:

   - Мне нужно ехать вправо, потому что я в Олонецкую губернию.

   Это был отставной солдат. Он ехал из Петербурга домой. Тогда я поехал один, миновал Шенкурск, доехал до Северной Двины, миновал и Северную Двину. Везде ехал хорошо в Архангельской губернии. По этому тракту живут русские; везде меня спрашивали, далеко ли я еду? Я всем говорил, что еду в Мезень к брату. По деревням останавливался, а в городе нигде не останавливался. Стал приближаться к Мезени и стал думать, как устроиться, чтобы повидаться с другом. Мне казалось, что добровольно не придется. Местность незнакомая, друзей нет. Никак не придется. Если я приеду днем, буду спрашивать и может успею. Меня подвезут к его квартире и успею повидаться, а то может контроль и не позволит глазом глянуть. Ну, думаю, что Бог даст, а бояться нечего; если меня арестуют, буду итти этапным порядком месяцев пять или шесть. Но думы мои остались тщетны. Не доезжая верст 70 до Мезени, мне сказали, что отсюда должен брать пристяжную лошадь на 50 верст. Тут жилья не было на 25 верст. Только когда проедешь 25 верст, есть будка, где нужно кормить лошадей и ехать еще 25 верст.

   Я так и сделал.

   Подъехали к будке. Извозчик стал кормить лошадь. Я вошел в будку; в ней был старик.

   Я спросил:

   - Что, дедушка, нет ли у вас капусты пообедать?

   - Есть, - ответил старик, - только сейчас привезли.

   Положил в чашку, поставил на стол:

   - Вот, кушайте.

   Я достал хлеба и начал обедать.

   Тогда старик подошел и говорит:

   - У меня есть рыба и мясо; не желаете ли чего, я подам?

   Я говорю:

   - Нет; того мне не надо; если есть картофель, то дайте.

   Он подал свареную нечищенную картофель и все на меня смотрит и говорит:

   - Позвольте вас спросить, не брат ли Ивана Евсеевича?

   Я, говорю:

   - Почему вы узнаете?

   - А вот он в прошлом году проходил здесь. Потом у меня ночевал и с того времени я стал с ним такой друг, что когда бываю в Мезени, всегда захожу к нему, и как сойдемся, никак не можем расстаться.

   Я спросил:

   - Поэтому вы и квартиру его знаете?

   - Как не знаю? Хорошо знаю. Когда въедете в Мезень, в левую руку первый дом, он тут и есть.

   Тогда старик стал просить моего подводчика, чтобы он завез меня к его сыновьям, а они отвезут.

   Отдохнули наши лошади. Мы поехали. Стали подъезжать к селению, извозчик спросил меня:

   - К кому же вас подвозить? С кем будете ехать?

   Дело было ночью.

   Я сказал:

   - Не знаю я здесь никого, а тот старик говорил, что его ребята отвезут.

   Подводчик был молодой мальчик и говорит мне:

   - Ребят я его знаю, но не хочу вас к ним завозить; старик - человек хороший, а ребята его пьяницы и озорники, а я хочу вас завезть к хорошим людям, а то ехать вам ночью; с хорошим человеком хорошо и ехать будет.

   - Я тоже желаю, чтобы был со мною человек хороший.

   В селение Верховажевку мы приехали поздно ночью. Он так и сделал: завез меня к другим. Те очень скоро справились, запрягли лошадь, выехали из селения. До города было 17 верст. Я приказал извозчику:

   - Как доедешь до города, у крайнего дома остановись и мне скажи.

   Сам лег спать. Мне казалось, что я еще не заснул, как извозчик остановил лошадь. Это меня удивило: в такое короткое время могли приехать. Смотрю: верно стоит на левой стороне дом. Тогда я поднялся и подошел к дому. Смотрю: дом большой. Стал в дверь стучать, но никто не выходит. Тогда я позвал извозчика. Стали мы вдвоем колотить дверь. Долго мы колотили. Потом вышел хозяин, отворил дверь, увидел нас и испугался. Я спросил:

   - У вас постояльцы есть?

   Он ответил:

   - Есть, мухоморы ⁶³) - Иван Моисеевич ⁶⁴).

   Отворил дверь. Я сказал извозчику:

   - Иди, неси мои вещи.

   Хозяйка, слыша, что я говорю, побежала к Ивану Евсеевичу и говорит:

   - К вам гости приехали.

   Тот вскочил, и побежал к двери, отворил их, просит:

   - Заходите.

   Я зашел. Он меня сейчас же узнал, как увидел, да к тому же он знал, что я должен быть у них, потому что я с дороги им писал, когда ехал к Петру Васильевичу, что к ним заеду. Они все время меня ждали. Это было 22 декабря 1895 года. Он был очень рад моему приезду. Вошли мы с ним в комнату. Он с радости говорит жене:

   - Варюша! Вы посмотрите, кто к нам приехал!

   Тогда я вошел в свободную комнату, умылся. Они тоже поумылись, оделись, вошли ко мне, поздоровались братски, повидались. Передал я поклон от Петра Васильевича и от домашних также. Нам тут никто не мешал. До света мы сидели и все говорили: я все им рассказал, как ездил в Обдорск и что случилось со мной. Они попросили хозяйку, чтобы она не говорила никому, что у них есть гость. Так я пробыл двое суток и никто про меня и не узнал. Выехал я из Мезени 25 декабря.

  

  

   Доехал я до Архангельска: не поехал через Шенкурск, а поехал через Кирилов. Ездил я там не на почтовых лошадях, а на мужицких. Мужики тоже хорошо возят... Везде ехали хорошо. Стали подъезжать к Кубову озеру. Поднялась мятель. Дело было под вечер. Едем через селение. Извозчик мне говорит:

   -----

   ⁶³) Духоборы.

   ⁶⁴) Евсеевич.

   - Дозвольте заехать обогреться?

   Я сказал:

   - А если опоздаем? Как бы не сбиться с дороги?

   Он мне ответил:

   - Нет, остается всего семь верст.

   Тогда мы заехали, обогрелись. Вышли во двор.

   Уже стало темнеть, когда выехали из селения. Отъехали версты три или четыре, сбились с дороги. Выехали на это озеро, долго ездили по озеру, так что лошадь стала становиться. Подъехали к стогу сена. Тогда я сказал извозчику, чтобы не смел от стога отъезжать, а то лошадь заедет, станет в снег и замерзнет. Я говорю ему:

   - Заезжай с той стороны, где ветер не дует, пусти лошадь к сену: если и не будет есть сена, ей будет тепло, она и не замерзнет. У меня одёжа хорошая, я тоже не замерзну. Один только ты не очень тепло одет, - соболезную я, - как бы ты только не замерз?

   Он был человек молодой, лет 20-ти. Ответил мне:

   - Нет, я не замерзну.

   Тогда я сказал:

   - А если ты не замернешь, то и хорошо и будет.

   Так мы и сделали: остановились ночевать. Всю ночь дул ветер. Лошадь стояла, ела сено. Я укрылся, лежал в санях, но спать, не спал. Было холодно. Несколько раз поднимался, глядеть, что делает извозчик. Он все ходил около стога.

   Я спросил его:

   -Что не замерз?

   Он ответил:

   - Нет.

   - А лошадь?

   - Лошадь уж половину стога съела.

   Так мы простояли до света. Утром затих ветер; разъяснилось. Стали мы смотреть по сторонам и увидели в полутора версте от нас стоит селение. Тогда мы сели в сани. Лошадь наша хорошо отдохнула. Поскакали прямо в селение. Переменил подводу, так и доехал до железной дороги. Сел на машину; проехал Москву и всю Россию. Везде ехалось хорошо. Доехал до Владикавказа, оттуда поехал я на лошадях. Подъехал к Казбекским горам; так занесло снегом дорогу, что пришлось сутки ждать около Крестовой горы, пока рабочие очистят дорогу и можно будет проехать. Переехал я Казбек. Приехал в Душет. Зашел на постоялый двор, спросил, нет ли кого из наших тут? Дворник сказал, что нет.

   - Три дня тому назад было их тут очень много; их сюда требовал пристав; а сейчас они далеко отсюда живут, верст за 30-ть.

   Я сказал:

   - Как можно до них доехать?

   - Можно только на лошади верхом доехать, а больше никак нельзя.

   Я спросил:

   - А где можно достать верховую лошадь?

   Дворник говорит:

   -У меня есть.

   Я начал с ним торговаться:

   - Что будет стоить прогон за лошадь?

   Он тогда сказал:

   - Нужно две лошади и одного человека, чтобы обратно привел лошадь.

   Сторговались мы за 3 рубля. Я переночевал. Утром оседлал лошадь. Поехал по горам, по лесу. Проводник меня вел, указывая дорогу. Ехали мы очень долго. К вечеру доехали до селенья, где живут грузины. В их селах было много наших ссыльных. Въехали мы в середину села. Увидел я детишек, подозвал их к себе. Детишки робко подошли. Я стал у них узнавать, кто тут живет. Они ответили: "тамбовские". Я спросил:

   - Ваня Пономарев тут?

   Ответили:

   - Тут.

   - А где он живет?

   Указали мне на его квартиру. Подъехал я. Залаяли собаки. Вышли люди. Смотрят на меня и никто меня не знает. Я тут спросил:

   - Что тут живет Ваня Пономарев?

   -Тут.

   Тогда я слез с лошади; вышел и друг мой Ванюша, который хорошо меня знал. Вошли мы к ним в хату. Собрался народ; повидались со мной. Передал я им привет от П. В. Веригина и от И. Е. Конкина, рассказал, что был у них и лично виделся с ними. Потом расспрашивал у них, как они проводят свою жизнь между грузинами. Долго шел у нас разговор. Поужинали и легли спать. Утром запрягли тройку лошадей. Вместе с Ваней мы поехали в другие села, навестить всех. На пути нам встретился Василий Объедков. Пригласили мы его с собой. Поехали втроем. Объехали несколько сел, заехали в Горийский уезд. Побыли в некоторых селах. Это все были ссыльные, жили они по

   грузинским аулам, что я называю селами. Тогда решили мы ехать в Сигнахский уезд, но ссыльным никуда не позволяли ездить, а на станциях железнодорожных дорог арестовывали их, так что им на вокзалы и показываться нельзя. Приехали мы в Горию, где должны были садиться на машину. Попрятались мои друзья, чтоб их жандармы не видали. Я же был так переодет, что меня нельзя было узнать, что я духоборец. Вошел я в залу, получил три билета, вышел, сел в вагон с передней стороны, а с другой стороны вскочили - уже на ходу почти - мои друзья или, прямей сказать, братья - Объедков и Пономарев. Сели вместе. Доехали до Тифлиса. В Тифлисе остановились. Ночевать пошли в номер. Там нас встретил Павел Васильевич Планидин; он рассказал мне, что дедушка и бабушка Веригины послали его на встречу мне, а то донесли им, что правительство везде по станциям поставило секретный караул, чтобы поймать меня, когда поеду и не допустить, чтобы ни один человек из наших не имел со мною свидания и засадить в тюрьму; поэтому они просили как можно осторожней ехать, особенно через Александрополь, потому что все александропольские меня знают, да многие были подговорены меня ловить. Тогда я не поехал в Сигнах, а те двое поехали. Утром я пошел к Тифлискому Метеху ⁶⁵), где были уже заключены Василий и Григорий Веригины и Василий Верещагин и другие. Они меня увидели в окна и кричали:

   - Здорово, Миша, напиши нам письмо и все подробно опиши, как видел братца, а мы пришлем человека, отдашь ему, он передаст нам. <