Чехов Александр Павлович - Переписка А. П. Чехова и Ал. П. Чехова

одобных рассказов, то можно будет издать сборник.

   Сейчас получил письмо от Шехтеля, уведомляющего о болезни Николая. Кровохарканье. Вероятно, несерьезно, так как Николай, гостивший у меня на днях в Бабкине, был совершенно здоров.

   Шлю тебе открытое письмо одного из ярых почитателей Суворина⁶. Так как в этом письме выражены желания и мечты многих москвичей, то считаю себя на вправе не показать его Суворину, хотя ж верю, что едва ли Суворин послушается этого письма. Через кого-нибудь (Маслен, Коломнин и проч.) ты сообщишь Суворину содержимое этого письма или пошлешь самое письмо, соблюдая должный такт. О результатах сообщишь мне. Адрес Суворина мне неизвестен.

   Моя книга издохла?⁷

   С нетерпением ожидаю гонорар. Счет тебе уже поедав. Если счет затерялся, то получи без счета я скорее вышли: стражду!!

   Всем твоим кланяюсь, а тебе нет. Ты не гений, и между нами нет ничего общего.

  

   Письма, изд. 2-е, т. 1, с. 388-390; Акад., т. 2, No 294

   ¹ Выражение, бытовавшее в семье Чеховых. М. П. Чехова вспоминала, что Антон Павлович как-то принес из холодной уборной случайно забредшего туда котенка, ставшего потом красивым котом. "Антон Павлович придет, бывало, усталый из университета, ляжет после обеда отдохнуть на диван, положит кота и себе на живот и, поглаживая, говорит: "Кто бы мог ожидать, что из нужника выйдет такой гений!.." (М. П. Чехова. Из далекого прошлого. М., Гослитиздат, 1960, с. 119).

   ² Рассказ напечатан в "Новом времени" 1 августа 1887 г., No 4102. Подпись: Ал. Ч.

   ³ В отделе "Из копилки курьезов" ("Осколки", 1887, No 5, 31 января) помещена юмореска Ал. П. Чехова "Клади вещи на место". Подпись: Алоэ.

   ⁴ В рассказе "Мировой вывез" ("Новое время", 1887, No 4053, 13 июня).

   ⁵ Имеется в виду рассказ "Доброе дело (Провинциальная быль)" - "Новое время", 1887, No 4085, 15 июля.

   ⁶ Письмо неизвестно. См. о нем также в письмо Чехова от 7 или 8 сентября 1887 г.

   ⁷ "В сумерках".

  

  

   5-6 сентября 1887 г. Петербург

  

   Вчера, 4-го сент., я получил твое открытое письмо¹ с просьбою выслать тебе гонорар из "Нового времени" и сегодня, несмотря на понос, преследующий меня уже 2 недели, двинулся с места, получил, сдал Волкову и, с векселем в кармане, решил написать тебе с довольно спокойной совестью шутливое письмо с тем, чтобы отправить тебе и вексель и книги завтра с почтовым. Сегодня я не успел бы отослать. Пообедал бульоном и яйцом и лег наверстать послеобеденным сном бессонную от постоянного поноса ночь. В это время получилось твое закрытое письмо².

   Первым побуждением было вскочить, сесть за стол и ответить тебе. Но что ответить? В голове целая вереница мыслей, в груди теплое, хорошее чувство, но слов нет. Читай всю эту путаницу и прими ее за чистую монету, но далеко не за все то, что бы мне хотелось сказать тебе. Меня не хватает. Не так ты создан, чтобы тебя нужно было утоптать...

   Почему тебя удивляет, что у меня в руках 14 экз. твоей книги? Никогда я не говорил тебе, что Суворин писал мне не высылать тебе книг до его возвращения: тут недоразумение, и даже очень солидное. Книга твоя имеет длинную историю, и вот эта история: материал поступил в типографию и набор первых листов пошел энергично до 6-го листа. Потом был промежуток. Суворин забыл о ней (но твоя одна у него). Тут самоубийство сына и его отъезд, а с отъездом все пошло спустя рукава и летнее затишье. Я по возможности напоминал, но тут посадили в заточение Федорова и в самой редакции настала неурядица. Коломнину было только впору руководить редакцией. Сгинь твоя книжица - он бы и ухом не пошевельнул. В средине лета приехал из-за границы брат его П. П. Коломнин (собственно управляющий типографией) и долго кормил меня завтраками. Наконец мне сказали, что без Суворина книжка едва ли выпустится, так как никто не знает, на каких условиях она печатается. Словом, было какое-то междоусобие в самом внутреннем механизме. Наконец Суворину послали в его тульскую резиденцию обертку твоей книги для назначения цены, и дело затянулось. Никто ничего не знал. Объявление о выходе в свет появилось в "Новом времени", как deus ex machina {неожиданно (лат.). Буквально - бог из машины.}, но книги твоей в магазине не было три дня после этого объявления: объявление упредило по поговорке "за всем не уследишь"³. Тут со мною случилось нечто нехорошее, о чем речь будет после, и я, занятой самим собою, отодвинул хлопоты о книге на задний план. В последние дни, зайдя в контору и магазин, я узнал, что твоя книга уже пущена в ход, и взял под расписку 15 экз. Один в тот же день передал вместе с объявлением (вырезка из "Нового времени") Монтеверде, а 4 остались у меня. 10 экз. зашиты и завтра сданы будут вместе с этим письмом на почту, а 4 лежат у меня на случим твоих распоряжений снести куда-либо в редакцию или кому-либо. Взял же я пятью экземплярами более ради круглой цифры (тебе 10, Монтеверде 1 = 11). Хлопотал я, насколько от меня зависело, о многом писал тебе и, вероятно, о многом невольно умалчивал, а иное и передавал, быть может, превратно. Писем я своих теперь не помню. По обманывать тебя не думал. Если у тебя мои письма целы, сличи их с этой общей историей книжки, и ты убедишься в этом.. Много я виноват перед тобою за долгое молчание, но мало было событий, располагающих к писанию. Нечем было делиться: настали грустные обстоятельства, о которых опять-таки, речь впереди. Довольно тебе того, что целые 1 1/2 месяца я не могу выкупить свои золотые очки. Семья - бочка Данаид, а мои работы - труд Сизифа. У тебя позеленела шляпа и отвалились подметки, а у меня до сих пор нет ни белья (самого необходимого), ни приличного костюма, ни сапог, ни пальто. Все это в порядке вещей. Но все это не беда: хуже всего то, что нравственный мир не в порядке. Ты пишешь, что ты одинок, говорить тебе не с кем, писать некому... Глубоко тебе в этом сочувствую всем сердцем, всею душою, ибо и я не счастливее тебя. Когда-то и я бился, как птица в клетке, но потом гнойник как-то затянулся. У меня ведь тоже нот друзей и делиться не с кем. Тяжело это, очень тяжело, по ничего не поделаешь. Бывало много раз, что я писал тебе письма и рвал их, потому что выходило не то, что хотелось: на бумагу не выливалось... Повторяю еще раз, что я тебе сочувствую. Ты понес массу труда, и очень понятно, что ты устал. Труд твой достоин уважения, нельзя не уважать и твою апатию: она естественна, как появление безвкусного осадка средней соли после энергичного, хватившего через край шипения растворов кислоты и соды. Непонятно мне одно в твоем письме: плач о том, что ты слышишь и читаешь ложь и ложь, мелкую, по непрерывную. Непонятно именно то, что она тебя оскорбляет и доводит до нравственной рвоты от пресыщения пошлостью. Ты - бесспорно умный и честный человек, неужели же не прозрел, что в наш век лжет все: лжет стул, на который ты садишься - ты думаешь о нем, как о целом, а он трещит под тобою; лжет желудок, обещая тебе блаженство еды, пока он пуст, и награждая тебя жестокой болью или отяжелением, когда ты поел; лжет отец, когда он молится, потому что ему не до молитвы: "слова на небе, мысли на земле"; лгу я, живя с семьей и любя ее: я люблю только себя, люблю не самих детей, а эгоистичную сладость сознавать их своими и радоваться их присутствию и существованию. Лжем мы все в крупном и малом и не замечаем. Но стоит только вдуматься - и откроется такая масса лжи, что остается только плюнуть. Лжет даже минерал: ты думаешь, что это - колчедан, а это - предательская смесь серы с железом, и т. д. Можно ли после сего всего возмущаться мелкой ложью и подставлять ей плешь для капель aquae cadendae {падающей воды (лат.).}?⁴ Поставь себе клизму мужества и стань выше (хотя бы на стуло) этих мелочей. Советую от чистого сердца, которое тоже лжет, потому что не оно - чувствилище, а мозух. Ты никогда не лгал, и тебе ложь воняет сортиром: ты не заслужил, чтобы и тебе лгали. Да так ли это? Вникни-ка?! Я не заслужил ордена св. Анны, а он повешен мне на шею и я ношу его в праздник и в будень. Ты скажешь, что это из другой оперы, но мне кажется, что некоторая аналогия тут есть. Плюнь, брате, на все; не стоит волноваться. "Через 5 лет забудешь",- как говорил ты сам. Я, безусловно, виноват, обманывая тебя обещанием письма; но это - неумышленно. Когда я обещаю тебе - в тот момент я искренно убежден, что напишу, но потом то скоктание {возбуждение, раздражение (церковнославянск.).}, то дети, то малакия {слабость, изнеженность (греч.).}, то не в духе и - письмо в далеком ящике. Я убежден, что ты веришь и сам, что Косой, обещая тебе что-нибудь, верит, что он исполняет, но что у него препятствия являются уже потом, когда наступит воздействие новых причин и новых впечатлений... Итак - плюнь... хотя бы на меня и помни, что ты 33 моментально.

   А что ты работать не в состоянии - этому я верю. Тебе жить надо, а не работать. Ты заработался. Юг вдохновил тебя и раззадорил, но не удовлетворил. Приезжай в октябре в Питер: может быть, известное место и подмажется скипидаром и ты снова побежишь, как мужик на микешинской картинке.

   Теперь о будущем. Ты шипеть, что если судьба не станет милосердное, то ты не вынесешь, и что если ты, пропадешь, то позволяешь и по описать твою особу. Быть твоим биографом - весьма завидная доля, но я предпочитаю отклонить от себя згу честь по меньшей мере на полстолетие и терпеливо все это время ждать твоей смерти. Насчет же милосердия судьбы я могу лишь ответить тебе колкостью. Самый настоящий Гейпим, не оставивший по себе ничего, кроме лишь нам с тобою известного "33", жил припеваючи и неунываючи и ездил на чужой счет на охоту. Кольми же паче его ты, маловере! Не два ли воробья продаются за ассарий?⁵ Один воробей, т. е. я, продан Суворину за 1/4 ассария; почему же другому, т. е. тебе, не взять по заслугам остальные 1 3/4 ассария? Я тебе писал еще прошлой зимою, что Суворин предлагает тебе (т. е. если ты захочешь) жалованье = 200 р. в месяц. Сообрази, подумай мозухом и ведай, что в этом предложении не было для тебя ничего оскорбительного. Писать издалека и быть на месте - сам знаешь - вещь разная.

   Скажу тебе искренно. Поприглядевшись на месте и изучив несколько окружающих, я пришел к заключению, что тебе в Питере жилось бы лучше: меньше тратилось бы труда и более было бы, пользы и для печати и для тебя. Родителей перетащить не трудно, и это - вопрос второстепенный, но... этот вопрос тебе ближе. Я позволил себе только заикнуться.

   Затем еще нечто. "Служа в "Новом времени", можно не подтасовываться под нововременскую пошлость. Мне и тебе следовало бы стоять особняком". Это твои слова. Убей ты меня - я ни черта ни понимаю. В чем ты у меня нашел тенденцию и подтасовывание? Какую науку я третирую в своем рассказе "Жертвы науки"?⁶ Я рубанул сплеча и ничего не думая, как, не думая, поименовал и Кохановского. Когда я писал рассказ, у меня была одна мысль - pecunia {деньги (лат.).}, a об какой-нибудь тенденции или приспособлении я думал так же мало, как и мой Колька, который, кстати сказать, упорно не желает говорить; твой крестник говорит гораздо более, и его лексикон богаче. Ты даешь моим мозгам гораздо более цены, чем они на самом деле заслуживают.

   Поведаю тебе кстати одну курьезную вещицу. Я ездил на затмение в Тверь. Ночь провели отчетливо. Весь поезд был пьян с вечера. Под утро буфет осадили так, что толкнуться было нельзя. Опохмелились. По последняя вышла горше первых. На старые дрожжи всю интеллигенцию так развезло, что даже "аллах" мог выговорить не всякий. До наступления затмения все были храбры, хотя и качались, по как только слегка стала наступать самая первая фаза, первый контакт, три четверти струсили. Я тоже получил "Георгия" за храбрость только во время последней фазы. Жутко, сердце стучит, точно лопнуть хочет. Счастье наше, что солнце было за облаками, а то было бы хуже. Вывод - все хорошо, что хорошо кончается. В Питер приехали трезвыми, потому что с горя пропились вконец. Это - факт factissimisstis.

   Я назвал бы себя подлейшим из пессимистов, если бы согласился с твоей фразой: "Молодость пропала". Когда-то и я гласил тебе то же. Твое, а пожалуй и наше, не ушло. Стоит только улитке взять свою раковинку покрепче на бугор спины и перетащить на новый стебель.

   Тебе, быть может, покажется все это глупостью и недомыслием. Согласен, но прошу - не ищи в моем письме морали. Я хотел быть искренним, честным и не лживым, а о бессвязности изложения предупредил тебя, начиная писать.

   Помни Кузьму Пруткова: "Бди!" Помни его же "Ну а если - так что?"

   Я - не хуже Болгарии⁷ - в нелепом положении. Коломнин отнял у меня вечерние занятия, говоря, что я, занимаясь корректурой, разбаловал присяжных корректоров, и посоветовал мне "поберечь свои силы для зимы, когда я буду нужнее". Жалованье мне платится, но оскорбление нанесено громадное. Этим прямо сказано, что я не годен для внутренней стороны газеты. Оставили мне только репортерство. Летом его нет. Но не в этом сила, а сила в том, что этим мне обрезаны пути к дальнейшей градации в газете. Сначала я пришел в уныние, неделю пропил, затем бросился в субботники. Они были напечатаны, но от этого легче не стало. Мне не по себе. Я лишен возможности участвовать в беседах всей редакции, я перестал быть ее членом. Я перестал быть хоть чуть-чуть своим этого кружка. В результате ни репортер, ни существующий работник редакции, ни бе, ни ме, ни кукуреку. Не бываю в редакции по целым неделям, и никому до меня дела нет. С нетерпением жду Суворина. Теперь же я в угнетенном состоянии духа. Хуже всего то, что жалованье мне предоставили получать. Лучше бы отняли. Начнутся заседания ученых обществ - тогда я наверстаю, но теперь мне грустно, именно грустно оттого, что я исторгнут из редакционной среды Бурениных et tutti quanti... {и всех остальных... (лат.)} Вот почему я не писал тебе. Остаток места для строк оставляю на завтра.

   5 сент. 87. Твой А. Чехов.

  

   Воскресенье. Приписка, брате, очень грустная. Денег ни гроша. Уповал на свой воскресный фельетон в "Сыне отечества" и обманулся. Чем буду жить - не знаю. Анна Ивановна еще не знает этого провала, т. е. того, [что] фельетон не напечатан. Настанет каторжная жизнь для меня. Будет рев, слезы и упреки. Вот они, брат, дела какие.

   Беру твои книжки под мышку и иду в почтовое отделение отправлять.

   Будь здоров.

  

   Письма Ал. Чехова, с. 169-174.

   ¹ От 3 сентября 1887 г.

   ² Письмо неизвестно.

   ³ Объявление о том, что поступила в продажу книга Ан. П. Чехова "В сумерках. Очерки и рассказы", напечатано в "Новом времени" 3 августа 1887 г., No 4104.

   ⁴ Подразумевается латинская пословица: "Капля камень долбит".

   ⁵ Ассарий - греческое наименование древнеримской монеты ас (20 коп. золотом).

   ⁶ Рассказ "Жертвы науки (Из воспоминаний детства)" напечатан в "Новом времени" 22 августа 1887 г., No 4123.

   ⁷ В 1886 г. между Болгарией и Россией возникли трения, кончившиеся разрывом дипломатических отношений. Правителем Болгарии стал австрийский князь Фердинанд Кобургский.

  

  

   7 или 8 сентября 1887 г. Москва

  

   Merci, Гусев, за письмо. За одно только боку не мерси: с какой стати ты извиняешься передо мной и оправдываешься в том, что книга моя вышла якобы поздно? Ты так пишешь, точно я тебя нанял за тысячу целковых и точна ты мне многим обязан... Нет, пьяница, что касается книги, то я должен извиняться, а не ты. Я так благодарен тебе за хлопоты и беготню, и даже за понос, претерпенный во время беготни, что решительно не берусь достойно благодарить твою особу. Если бы я был смел, то потребовал бы предложить тебе плату за труды, но смелости нет, и я решаюсь ждать времени: быть может, оно укажет мне способ благодарения...

   Начинаю входить в норму. Денег пока нет. О поездке на житье в Питер нельзя думать... Возможно только одно - жить в Питере месяцами, что и случится.

   Жаль, что ты ушел от общения с нововременцами. Это хоть и зулусы, но умные зулусы, и у них многому можно поучиться. Но, послушай, разве корректорство так обязательно? Разве только оно дает тебе право входа в храм славы? Извини, но мне кажется, ты малодушничаешь. Ты мнительный человек и из мухи делаешь протодьякона. Я корректурой не занимался, но думаю, что нашел бы себе в редакции и место и общество. Ведь ты строчил субботники? Строчишь мелочь? Что же тебе еще нужно?

   В последний свой приезд в Питер я имел случай наблюдать твои отношения к составу редакции и, наоборот, состава к тебе. Насколько я понял, Буренину и Эльпе ты симпатичен, Маслову и полковнику¹ неведом, а Суворину совсем незнаком. Уж коли желаешь водить компанию с людями, то не мешай им понять тебя. Потолкуй с Сувориным о театре и о литературе, с Масловым о трудностях военной службы - невелик труд, а они поймут, что ты не бирюк и не имеешь против них ничего. А коли будешь стараться держать себя на равной ноге и уважать себя в их обществе, то и еще того лучше...

   Ты для "Нового времени" нужен. Будешь еще нужнее, если не будешь скрывать от Суворина, что тебе многое в его "Новом времени" не нравится. Нужна партия для противовеса, партия молодая, свежая и независимая, а Готберги и Прокофьевы, видящие в Суворине Гаврилова и благоговеющие ради мзды, не годятся и бесполезны. Я думаю, что, будь в редакции два-три свежих человечка, умеющих громко называть чепуху чепухой, г. Эльпе не дерзнул бы уничтожать Дарвина², а Буренин - долбить Надсона. Я при всяком свидании говорю с Сувориным откровенно и думаю, что эта откровенность не бесполезна. "Мне не нравится!" - этого уж достаточно, чтобы заявить о своей самостоятельности, а стало быть, и полезности. Сиди в редакции и напирай на то, чтобы нововременцы повежливее обходились с наукой, чтобы они не клепали понапрасну на культуру; нельзя ведь отрицать культуру только потому, что дамы носят турнюр и любят оперетку. Коли будешь ежедневно долбить, то твое долбление станет потребностью г.г. суворинцев и войдет в колею; главное, чтобы не казаться безличным. Это главное. Впрочем, об этом поговорим.

   Ты о судьбе открытого письма о Суворине и "Московских ведомостях" не написал мне им слова.

   Ты не забудь сообщить, как, судя по слухам, идет моя книга? Послан ли экземпляр в "Новости"?

   А Буренину напомни, что он обещал писать о моей книге.

   Поклон всей твоей кутерьме с чадами, чадиками, цуцыками. А главное, не ной.

   Прощай.

  

   А. Чехов.

   Письма, изд. 2-е, т. 1, с. 403-404 (частично); ПССД, т. XIII, с. 360-362; Акад., т. 2, No 303.

   ¹ В. К. Петерсен.

   * Эльпе (Л. К. Попов) летом 1887 г. печатал в "Новом времени" мракобесные полемические "письма" "Профессор Тимирязев в роли защитника дарвинизма" - против статьи К. А. Тимирязева "Опровергнут ли дарвинизм?", появившейся в майском и июньском номерах "Русской мысли".

  

  

   10, 11 или 12 октября 1887 г. Москва

  

   Твое письмо получено; чтобы не лежать в постели и не плевать в потолок, сажусь за стол и отвечаю.

   Сестра здрава и невредима. Интересуется литературой и ходит к Эфрос. Недавно снималась. Если хочешь получить карточку, то напиши ей.

   Мать согласна починить не только рубахи, но даже и твою печенку. Присылай. Денег на расходы не нужно, ибо у нас тряпья много. Сетует на тебя мать за то, что не пишешь ей.

   Я болею и хандрю, как курицын сын. Перо из рук валится, и я вовсе не работаю. Жду в близком будущем банкротства. Если не спасет пьеса, то я погиб во цвете лет. Пьеса может дать мне 600-1000 рублей, но не раньше средины ноября, а что будет до этой середины, не ведаю. Писать не могу, а все, что пишу, выходит дрянью. Энергия - фюйть!¹ вроде alle Juden ans Paris - fuit! {все евреи из Парижа - фюить! (нем.).} Темы есть, а остального прочего кот наплакал.

   Царапаю субботник², но с грехом пополам и на тему, которая мне не симпатична. Выйдет плох, но я все-таки пошлю его.

   В "Русских ведомостях" платят 15 коп. за строку. Из "Севера" меня приглашаю! и обещают: "получите, что хотите". Зовут в "Русскую мысль" и в "Северный вестник". Суворин сделал бы недурно, если бы прибавил гонорару. Коли Кочетов получает 300 в месяц, а Атава, кроме жалованья, 20 к. за строку, мне, пока я не выдохся, было бы не грешно получать по-людски, а не гроши. Я себя обкрадываю, работая в газетах... За "Беглеца" получил я 40 р., а в толстом журнале мне дали бы за 7г печатного листа... Впрочем, все это пустяки.

   Пьесу я написал нечаянно,, после одного разговора с Коршем. Лег спать, надумал тему и написал. Потрачено на нее 2 недели или, вернее, 10 дней, так как были в двух неделях дни, когда я не работал или писал другое. О достоинствах пьесы судить не могу. Вышла она подозрительно коротка. Всем нравится. Корш не нашел в ней ни одной ошибки и греха против сцены - доказательство, как хороши и чутки мои судьи. Пьесу я писал впервые³, ergo {следовательно (лат.).} - ошибки обязательны. Сюжет сложен и не глуп. Каждое действие я оканчиваю, как рассказы: все действие веду мирно и тихо, а в конце даю зрителю по морде. Вся моя энергия ушла на немногие действительно сильные и яркие места; мостики же, соединяющие эти места, ничтожны, вялы и шаблонны. Но я все-таки рад; как ни плоха пьеса, но я создал тип, имеющий литературное значение, я дал роль, которую возьмется играть только такой талант, как Давыдов, роль, на которой актеру можно развернуться и показать талант... Жаль, что я не могу почитать тебе своей пьесы. Ты человек легкомысленный и мало видевший, но гораздо свежее и тоньше ухом, чем все мои московские хвалители и хулители. Твое отсутствие - для меня потеря немалая.

   В пьесе 14 действующих лиц, из коих 5 - женщины. Чувствую, что мои дамы, кроме одной, разработаны недостаточно.

   После 15 справься в конторе насчет продажи "Сумерек". Нем черт не шутит? Может быть, мне на мою долю не перепадет грош...

   Спроси Суворина или Буренина: возьмутся ли они напечатать вещь в 1500 строк? Если да, то я пришлю, хотя я сам лично против печатания в газетах длинных капителей с продолжением шлейфа в следующем No. У меня есть роман в 1500 строк⁴, не скучный, но в толстый журнал не годится, ибо в нем фигурируют председатель и члены военно-окружного суда, т. е. люди нелиберальные. Спроси и поскорей отвечай. После твоего ответа я быстро перепишу начисто и пошлю.

   Заньковецкая - страшная сила! Суворин прав. Только она не на своем месте⁵. Если по милости твоей Буренин съел гриб, то это не беда: твоим языком двигала не инерция, а рука всевышнего...⁶ Правду не мешает говорить иногда. Кланяйся.

   Письма, изд. 2-е, т. I, с. 411-113 (частично); ПССП, т. XIII, с. 371-373; Акад., т. 2, No 310.

   ¹ "Фюить" - любимое словечко В. В. Давыдова, в шутку употреблявшееся п его друзьями (см. "Вокруг Чехова", с. 58).

   ² "Холодная кровь".

   ³ До "Иванова" были написаны юношеская драма "Безотцовщина" и небольшие "сцены" - "На большой дороге", "О вреде табака", "Лебединая песня (Калхас)".

   ⁴ Один из замыслов романа, неосуществленный, как и все другие. Вероятно, фрагментами его являются рассказ "Письмо", незавершенный рассказ "У Зелениных" и др.

   ⁵ В Москве гастролировала украинская труппа М. Кропивницкого. 5 октября М. К. Заньковецкая играла в "Наймичке" Кропивницкого, 9 октября был ее бенефис в пьесе Карпенко-Карого "Бесталанна". Репертуар театра в те годы был беден, так как ставить классические пьесы на украинском языке запрещалось.

   ⁶ Ал. П. Чехов прочел Буренину строки на предыдущего письма Чехова (о Надсоне).

  

  

   18 октября 1887 г. Петербург

   Слушан в оба уха и читан внимательно. Сейчас я имел длинную беседу с Сувориным. Как я и ожидая и предсказывал, о твоем романе в 1500 строк и речи быть не может: присылай поскорее. Суворин даже удивился, что ты об этом спрашиваешь. Я тебе писал 2 открытых и в одном из них советовал скорее прислать твой роман. Но от тебя ответа нет. Далее Суворин рекомендовал мне написать тебе как можно спешнее следующее: твои "Сумерки" известны Академии наук. Президент Академии Грот сказал Я. П. Полонскому, Полонский Суворину, а Суворин мне, что твоей книжке предрешено дать одну из Пушкинских премий (ну не хам ты?), если не 1-ю, то 2-ю в 500 р., но для этого ты должен представить как можно скорее свои потемки на конкурс ради формальности. Суворин так уверен в успехе и так кипятится, что готов гнать меня но шее, чтобы я скорее известил тебя и испросил твое согласие. Завтра я бегу в академию узнавать обряд подачи на соискание и, если ты не дашь запретительной телеграммы ("Новое время", Чехову), то, буде явится надобность подавать какое-либо письменное заявление, сделаю подлог и подпишусь за тебя, копируя твое "А. Чех". Думаю, что грех будет невелик ради благой цели. Главное, говорит старичина, надо, чтобы все это было сделано как можно поскорее. Не думаю, чтобы ты имел что-либо против этого конкурса, а если и имеешь, то запрети по телеграфу. Суворин уверен в успехе, говорит, брызжется, торопится и меня так торопит, будто от этого зависит участь вселенной. Я с своей стороны тоже, конечно, желаю тебе успеха, но начинаю серьезно подумывать о том, чтобы переменить фамилию, дабы не состоять с тобою в родстве. Полонский несколько раз заезжал к Суворину по поводу твоей книги и этого вопроса. Он ходит на костыле, и подниматься по 2 раза в день с больною ногой в 3-й этаж к Суворину - дело не легкое. Значит, увенчание твоего чела лаврами, миртами и славою задумано всерьез¹. Теперь пока кроме этого сказать больше нечего. От тебя настойчиво ждут субботника (роман сам по себе), и Буренин ежедневно справляется: "А что брат? Скоро он даст субботник? Устал? Рано ему уставать. Так и напишите: Буренин-де сказал, что рано уставать".

   Завтра я должен буду получить из конторы сведения о продаже "Сумерек", но это Судет уже после отхода почтового поезда. Поэтому вести, как из конторы, так и из академии, ты получишь в следующем письме, которое а но замедлю выслать. По на сие письмо пожалуйста поспеши ответить, чтобы я от излишнего усердия не оказал тебе как-нибудь медвежьей услуги.

   Теперь уже поздно, я устал, хочется спать. Больше писать не стану. Жалею, что но могу по недостатку марки послать заказным. Свое белье для починки я вышлю посылкою "с доставкою". Тебе принесут его на дом, а ты уплотишь за доставку 25 коп., каковые деньги я тебе высылаю в ближайшем письме марками.

   Цуцыки здоровы. Вашим и нашим поклон.

   Будь здоров.

   Марья Пална! Вышли мне свою карточку!!!

  

   Письма Ал. Чехова, с. 180-181.

   ¹ Пушкинская премия, впервые учрежденная в 1887 г. (к 50-летию со дня смерти поэта), выдавалась за лучшее литературное произведение.

  

  

   21 октября 1887 г. Москва

  

   Гусев! Твое письмо получил, прочел и, откровенно говоря, развел руками: или ты дописался до зеленых чертиков, или в самом деле ты и Суворин введены в заблуждение. Пушкинская премия не может быть мне дана. Это раз. Во-вторых, если бы мне и дали ее, во что я не верю, то я наживу столько нареканий, особливо в Москве, столько хлопот и недоумений, что и пяти стал рад не будешь. Премию я мог бы взять только в том случае, если бы ее поделили между мной и Короленко, а теперь, пока еще неизвестно, кто лучше, кто хуже, пока во мне видят талант только 10-15 петербуржцев, а в Короленко вся Москва и весь Питер, дать мне премию - значило бы сделать приятное меньшинству и уколоть большинство. Не говори этого Суворину, ибо он, насколько помнится, не читает Короленко, а потому и не поймет меня.

   Роман еще не переписан. Вместо него посылаю сейчас большой, фельетонный рассказ¹, который не понравится, ибо написан (по свойству своей толы) боборыкинскою скорописью и специален. На случай могущих быть сомнений предваряю тебя, аки члена (сукиносынской) редакции, что описанные в рассказе безобразия так же близки к истине, как Соболев переулок к Головину переулку².

   Пьеса моя пойдет у Корша в конце ноября или в начале декабря в чей-нибудь бенефис³. Условия: проценты со сбора - не менее 8 % {Кроме 5 р. с акта, которые забираются агентом Общества драматических писателей. (Примеч. А. П. Чехова.)}. Полный сбор у Корша = 1100-1500, а в бенефисы - 2100. Пьеса пойдет много раз. Похвалы, ей расточаемые, равно как и надежды на предстоящий гешефт, несколько прибодрили меня. Все-таки чего-то ждешь... Если не пропустит ее цензура, что сомнительно, то я... вероятно, не застрелюсь, но будет горько.

   При рассказе я приложил письмо к Суворину с просьбой выдать тебе сейчас 100 руб. для пересылки мне. Чахну от безденежья.

   Где Григорович?

   Отче, пошли или снеси мои "Сумерки" в редакцию "Русского богатства". Вложи в пакет, напиши: "Редактору "Русского богатства" и, если до редакции далеко, снеси в магазин Цинзерлинга, что на Невском, и попроси в оном магазине передать Оболенскому. Надпиши: "по поручению автора".

   Поручения мои исполняй не морщась. Ты будешь вознагражден отлично: тебя упомянет в моей биографии будущий историк: "Был-де у него брат Алексей, который исполнял его поручения, чем немало способствовал развитию его таланта". Для моего биографа не обязательно знать, как тебя зовут, но по подписи "Ал. Чехов" ему будет нетрудно догадаться, что тебя зовут Алексеем.

   Посылаю тебе 2 марки. Лопай!

   Неужели ты серьезно веришь в Пушкинскую премию? Ее не дадут уж по одному тому, что я работаю в "Новом времени".

   А Суворину и Полонскому спасибо. Их хлопоты и стремления увенчать мое чело лаврами для меня дороже премий (рассуждая духовно).

   Я скоро напишу такой субботник, что ты не только почувствуешь <...> и разобьешь его о пол.

   В "Развлечении" появились литературные враги. Кто-то напечатал стихотворение "Тенденциозный Антон"⁴, где я назван ветеринарным врачом, хотя никогда не имел чести лечить автора.

   Вернеры лошадей свели с жилеток в конюшни и теперь гарцуют по улицам. Женька ужасно похож на Федора Пантелеича⁵. Бывают оба у меня. Очень приличны и комильфотны. Рассуждают дельно. Шехтель женился. Одна из Эфросов выходит замуж. Что еще? Был на кладбище и видел, как хоронили Гилярова.

   Гиляй издает книгу "Трущобные люди"-издание неплохое, но трущобно⁶. Прощай и пиши.

  

   Президент Академии наук не Грот, а гр. Толстой, министр внутренних дел. Грот только академик, ведающий словесную часть. Газетчику это надо знать. Здравие мое лучше. Я снялся в таком же формате, как Марья, и, если желаешь, могу продать тебе одну карточку. Скажи Буренину, что субботник⁷ я пришлю очень скоро. Есть ли у Петерсена "Сумерки"? Отчего он о них не пишет? Хоть он и скверно пишет, а все-таки реклама.

   Кто кому нос утер: Пржевальский Георгиевскому или наоборот? Поди разбери их...⁸ Чтоб сказать, кто из них прав, надо самому ехать в Китай. Пришли что-нибудь в "Сверчок". Напечатают и заплатят аккуратно.

  

   "Солнце России", 1912, No 120(21), с. 2-3; Акад., т. 2, No 323.

   ¹ "Холодная кровь".

   ² Оба переулка находились недалеко друг от друга в районе Сретенки.

   ³ Премьера "Иванова" состоялась 19 ноября 1887 г. в театре Корша в бенефис Н. В. Светлова, игравшего роль Боркина.

   ⁴ Рассказ (но стихотворение) "Тенденциозный Антон" напечатан в "Развлечении" (1887, No 36) и начинался словами: "Антон был ветеринарным врачом, по этого ему показалось мало, и он сделался писателем. Он написал рассказ и послал его в журнал "Щепки". Подписан рассказ Аристарх Премудрой - псевдоним журналиста "малой прессы" А. Пазухина. В "Осколках московской жизни" Чехов не раз критиковал беспринципность Пазухина.

   ⁵ По воспоминаниям М. П. Чеховой, Федор Пантелеич - таганрогский грек, "маленький, черненький, прилизанный".

   ⁶ Книга была набрана, по конфискована и уничтожена цензурой. По случайно уцелевшему экземпляру издана впервые в 1957 г. Гослитиздатом.

   ⁷ "Поцелуя".

   ⁸ Полемика возникла в связи со статьей Н. М. Пржевальского "Современное положение Центральной Азии".

  

  

   20 ноября 1887 г. Москва

   Ну, пьеса проехала... Описываю все по порядку. Прежде всего: Корш обещал мне десять репетиций, а дал только 4, из коих репетициями можно назвать только две, ибо остальные две изображали из себя турниры, на коих г.г. артисты упражнялись в словопрениях и брани. Роль знали только Давыдов и Глама¹, а остальные играли по суфлеру и по внутреннему убеждению.

   Первое действие. Я за сценой в маленькой ложе, похожей на арестантскую камеру. Семья в ложе бенуар: трепещет. Сверх ожидания я хладнокровен и волнения не чувствую. Актеры взволнованы, напряжены и крестятся. Занавес. Выход бенефицианта. Неуверенность, незнание роли и поднесенный венок делают то, что я с первых же фраз не узнаю своей пьесы. Киселевский, на которого я возлагал большие надежды, но сказал правильно ни одной фразы. Буквально: ни одной. Он говорил свое². Несмотря на это и на режиссерские промахи, первое действие имело большой успех. Много вызовов.

   2 действие. На сцене масса народа. Гости. Ролей не знают, путают, говорят вздор. Каждое слово режет меня ножом но спине. Но - о муза! - и это действие имело успех. Вызывали всех, вызвали и меня два раза. Поздравление с успехом.

   3 действие. Играют недурно. Успех громадный. Меня вызывают 3 раза, причем во время вызовов Давыдов трясет мне руку, а Глама на манер Манилова другую мою руку прижимает к сердцу. Торжество таланта и добродетели.

   Действие 4: 1 картина. Идет недурно. Вызовы. За сим длиннейший, утомительный антракт. Публика, не привыкшая между двумя картинами вставать и уходить в буфет, ропщет. Поднимается занавес. Красиво: в арку виден ужинный стол (свадьба). Музыка играет туши. Выходят шафера; они пьяны, а потому, видишь ли, надо клоунничать и выкидывать коленцы. Балаган и кабак, приводящие меня в ужас. За сим выход Киселевского; душу захватывающее, поэтическое место, но мой Киселевский роли не знает, пьян, как сапожник, и из поэтического, коротенького диалога получается что-то тягучее и гнусное. Публика недоумевает. В конце пьесы герой умирает оттого, что не выносит нанесенного оскорбления. Охладевшая и утомленная публика не понимает этой смерти (которую отстаивали у меня актеры; у меня есть вариант)³. Вызывают актеров и меня. Во время одного из вызовов слышится откровенное шиканье, заглушаемое аплодисментами и топаньем ног.

   В общем, утомление и чувство досады. Противно, хотя пьеса имела солидный успех (отрицаемый Кичеевым и К⁰)⁴. Театралы говорят, что никогда они не видели в театре такого брожения, такого всеобщего аплодисменто-шиканья и никогда в другое время им во приходилось слышать стольких споров, какие видели и слышали они на моей пьесе. А у Корша не было случая, чтобы автора вызывали после 2-го действия.

   Второй раз пьеса идет 23-го, с вариантом и с изменениями - я изгоняю шаферов.

   Подробности при свидании.

  

   Скажи Буренину, что после пьесы я вошел в колею и уселся за субботник⁵.

  

   Письма, т. 1, с. 350-352 (частично); ПССП, т. XIII, с. 392-393; Акад., т. 2, No 337.

   ¹ В. Н. Давыдов играл Иванова; А. Я. Глама-Мещерская - Сарру.

   ² Исполнитель роли Шабельского.

   ³ По варианту, игравшемуся 19 ноября, Иванов умирает от разрыва сердца.

   ⁴ 22 ноября 1887 г. в No 325 "Московского листка" появилась рецензия П. И. Кичеева, в которой пьеса Чехова именовалась "глубоко безнравственной".

   ⁶ "Поцелуй".

  

  

   24 сентября 1888 г. Москва

  

   Сейчас был у меня Суворин и со свойственною ему нервозностью, с хождением из угла в угол и смотрением через очки стал мне слезно каяться, что он сделал "непростительную и неловкую глупость", которую никогда себе не простит. Он сообщил мне, что, садясь в вагон близ Симферополя и будучи удручен тяжкими мыслями и дифтеритообразною болезнью своего маленького сынишки, он прочел твой рассказ "Письмо" (рассказ очень неплохой), который ему не понравился, и тотчас же написал тебе грубое письмо, что-то вроде: "Писать и печатать плохие рассказы можно, но узурпировать чужое имя нельзя и проч."... Письмо это написано просто из желания сорвать свою хандру на первом попавшемся. Ты был первый, тебе и влетело.

   По приезде в Петербург Суворин будет перед тобой извиняться. С своей стороны, считаю нужным заявить тебе следующее. Об узурпации и подделке под чужое имя не может быть и речи, ибо:

   1) Каждый русскоподданиый властен писать что угодно и подписываться как угодно, тем паче подписывать свое собственное имя.

   2) О том, что подпись "Ал. Чехов" не представляет для меня неудобства и не вовлекает меня в протори и бесславие, у нас с тобой был уже разговор, и мы на этот счет с тобой уже условились. Критерий "один пишет лучше, другой хуже" не может иметь места, ибо времена переменчивы, взгляды и вкусы различны. Кто сегодня писал хорошо, тот завтра может превратиться в бездарность, и наоборот. То, что мною уже изданы 4 книги, нимало не говорит против тебя и против твоего права. Через 3-5 лет у тебя может быть 10 книг, так неужели же и мне придется просить у тебя позволения расписываться Антоном, а не Антипом Чеховым?

   3) Когда Суворин-фис {сын (фр. fils).} от имени редакции спросил меня, не имею ли я чего-нибудь против Ал. Чехова, и когда я ответил отрицательно, то он сказал:

   - Это ваше дело. Нам же лучше, если имя Чехова будет чаще встречаться в газете.

  

   Извиняясь, Суворин будет в свое оправдание приводить свой разговор с Альфонсом Додэ, который жаловался ему на брата Эрнеста Додэ. Этот разговор доказывает только то, что А. Додэ не скромен и открыто сознается, что он лучше брата, и еще доказывает, что Эрнесту от Альфонса житья нет и что Альфонс жалуется.

   Пока я не жалуюсь и не являюсь истцом, до тех пор никто не вправе тащить тебя в синедрион.

   Смертного часа нам не миновать, жить еще придется недолго, а потому я не придаю серьезного значения ни своей литературе, ни своему имени, ни своим литературным ошибкам. Это советую и тебе. Чем проще мы будем смотреть на щекотливые вопросы вроде затронутого Сувориным, тем ровнее будут и наша жизнь, и наши отношения.

   Ан. Чехов и Ал. Чехов - не все ли это равно? Пусть это интересует Бурениных и прочих похабников, а мы с тобой отойдем в сторону.

   Мне жаль Суворина. Он искренно опечален.

   Все наши здравы.

  

   Письма, т. 2, с. 155-157; Акад., т. 2, No 486.

  

  

   1 октября 1888 г. Петербург

   сию минуту Д. В. Григорович (в 4 ч. дня) встретил меня на пороге редакции и в присутствии Б. В. Гея, крепко пожимая мою руку, произнес следующий монолог:

   "Как я рад, милейший мой Чехов, что встретил вас: я давно хотел вас видеть. Напишите брату (т. е. тебе), что в пятницу (7/Х) я буду в Академии наук для присуждения премий за сочинения. Передайте брату, что за него я лягу костьми, слышите? Лягу костьми не из... (из чего он не сказал: замялся), а по убеждению. Пусть он так и знает. Горой буду стоять и надеюсь..."

   На этом мы расстались. Тон Д. В. и его "надеюсь" были полны такой твердой уверенности, что я склонен заранее поздравить "Сумерки" премированными. Да будет прославлено честное и великолепное имя твое отныне и довека. Amen!

   Дети здоровы, но беспомощны. Бонна