Чехов Антон Павлович - Переписка А. П. Чехова и О. Л. Книппер

риженая, с палкой, это очень хорошо.

   Храни тебя Господь, мою родную. Целую тебя и обнимаю. Без тебя я не могу, имей это в виду.

  

  

   Я, дусик, в разгоне вчера и сегодня. Ты не сердишься на меня? Когда ты со мной, когда я чувствую твое обаяние, мне никуда не хочется.

   Вчера мне было тоскливо, скучно и неприятно на душе. Просидев даром на репетиции, пришла домой не в духе. Сели обедать - приехала Мария Петровна, кушала с нами, болтала. Когда ушла она с Ал. Леон., я ни за что не могла приняться.

   Села попеть и разревелась. Решила, что надо уйти из дома, и удрала к Ольге Михаил. К 9 час. поехала к Якунчиковой. Вишневский еще днем спрашивал ее по телефону, будет ли она дома. Сидела в ее интересном белом кабинете, болтала, много говорили о тебе. Она восторгается тобой, говорила мне, что я счастливая, потому что ты меня любишь. Мечтала о том, как мы с тобой приедем к ней летом, и она покажет тебе своих баб¹. Сплетничали немного, судачили. Была там симпатичная художница Нат. Яковл. Давыдова. Мария Фед. рассказывала, какой у Васнецова² был спектакль: его дети играли "Слово о полку Игореве". Показывала работы своих баб. Она очень изящная женщина и смешная немножко. Мне нравится. Она так аппетитно хохочет. Сегодня я встала поздно, заехала за Николашей, чтобы отправиться на выставку картин в мастерской Хотяинцевой. Выставка мне очень понравилась. Скажи Маше, что очень хороши вещи Сабашниковой, Денисова, Егорова и одна штучка Глаголевой. Это мое мнение, но, кажется, и мнение большинства. Понравились маленьк. картины Средина. У Сабашниковой много изящного, нежного и чистого. У Егорова сочно, у Денисова - оригинально. До меня был Коровин, и я горжусь, что мне почти все то понравилось, что и ему. При мне был Суриков. Хотяинцева была в интересном зеленом халатике своего изделия; она и Званцева все любезно показывали. Званцева едет на юг, в Ялту, и мечтает писать твой портрет. Из мастерской я поехала к старичкам Ясинским (нотариус), кот. меня с детства знают. Потом ездила к Зинаиде Морозовой, но не застала ее дома. Приехала домой, отдохнула и в 6 ч. отправилась к М. П. Алексеевой обедать, а после обеда с ней и с Вишневск. поехали на "Монну Ванну" в "Аквариум". О спектакле напишу завтра, а то уже поздно, а завтра в 12 ч. надо быть на репетиции. После спектакля закусывали в "Эрмитаже": Лужские, Map. Петр., Вишневский, Стахович и я. Все шлют тебе привет и любят тебя. Я тебя люблю, как никого, стою перед тобой на коленях и смотрю долго, долго на тебя, а потом целую с чувством.

  

  

   Актрисуля, собака моя милая, Фомка, здравствуй! Дела мои хороши, ничего себе, только, представь, на правом боку мушка, и доктор велел положить дня на три компресс. Это у меня небольшой плевритик. Сплю я прекрасно, ем великолепно, настроение хорошее, а болезнь, о которой я пишу, пустая. Не беспокойся, Фомка.

   Ты все ездишь в кондитерские и на сахарные заводы, а я все праздники нигде не был, сижу дома и ем хрен. О том, как я встречал Новый год, уже было писано тебе. Никак не встречал. В пироге досталось счастье мне с тобой.

   Сегодня получил из вашего театра список пьес, предполагаемых к постановке. Есть, между прочим, "На всякого мудреца довольно простоты" Островского. Мне кажется, эта пьеса у вас совсем не ко двору. Ведь это русифицированный "Тартюф", это крымское бордо. Уж если ставить что, так "Тартюфа", или не ставить ни той, ни другой пьесы. Вот ты порылась бы: не найдется ли чего-нибудь у Виктора Гюго? Для праздничных спектаклей? Хорошо бы также "Женитьбу" Гоголя поставить. Можно ее очаровательно поставить.

   Если Халютина выходит за Андреева, то я поздравляю ее, но не особенно. Андреев пустой парень. С тех пор, как я стал немцем, т.е. твоим мужем, свадьбы в Художеств. театре стали обычны. Значит, легкая у нас с тобой рука.

   Дуся моя родная, я не получаю "Новостей дня". Похлопочи-ка у Эфроса. Что за свинство, каждый январь приходится напоминать ему. Не забудь же, родная, напомни, внуши Эфросу, что так-де нехорошо.

   Щиплю тебя за шею, щекочу, балуюсь, обнимаю сорок раз и целую в грудку. Ах, собака, собака, если б ты знала! Если б ты знала, как я скучаю по тебе, как мне недостает тебя. Если б ты знала!

  

  

   Пишу здесь, а то приду домой и завалюсь спать, дорогой мой. Я всю ночь не спала. Сердце прыгало, кошмарно было. Я легла в кабинете, т.к. рядом у соседей был пир горой и орали неистово. Во сне, кот. длился не более ¥ ч., я все видела Ермолову, окруженную цветами.

   Мне гадко на душе эти дни, ужасно беспокойно, сомнение во всем. И ничего не понимаю. Просто хоть беги куда-нибудь. Все мне не мило. Ну, да об этом нечего.

   Поговорю о спектакле. Я с М. Петр., конечно, опоздали и, пока пробирались на места, выслушали много дерзостей. Было смешно. До выхода Комиссарж. было ужасно: разговаривали на сцене какие-то скучные мужчины в трико и в шаблонных средневеков. костюмах, завывали, шептали, но толку никакого. По всей пьесе это был сплошной ужас, и они возбуждали смех¹.

   Комиссарж. - никакая Монна Ванна. Странное соединение какой-то будничной современной простоты и напыщенных фраз и жестов. В мантии она, кроме того, выглядела ужасно - точно летучая мышь: масса складок, тела не чувствовалось, красоты не было, руки старые, шея тоже. Вся пьеса прошла у меня мимо уха. Моменты были хорошие, и вообще чувствую, что это хорошая артистка, и чувствую какая. Ей нельзя играть костюмных ролей. Она, по-видимому, сама была очень недовольна и, вероятно, сильно страдала. Публика была отличная; постановка - никакая, прямо срам. Вызывали плохо. Наших было много в театре, и публике было развлечение в антрактах. Была Ермолова, кот. меня как-то особенно пленила, т.ч. я ей почти в любви объяснялась.

   Видела и разговаривала с Шаховским (бывш. цензор), с Ильинским², с Коновицерами etc.

   Антракты были длинные. Влад. Ив. злился, что публика как баранье стадо ринулась на этот спектакль, хотя все знали, что будет плохо.

   Ужинали мы в "Эрмитаже", легко, славно, Стахович угощал. Ели устриц, икру, салат, ньёки, рыбку нежную жареную, жарен, устрицы. Передавали впечатления, комиковали.

   А мне хочется понежничать с тобой, приласкаться, хочется, чтоб ты меня успокоил, дал бы силы, крепости, когда я такая растрепанная. Я счастлива, что ты здоров и что с зубами покончил. Ты красивый такой же? И так же меня любишь? Мне кажется, что я уже давно в разлуке с тобой. Целую тебя и ласкаю нежно. Я поганая стала, и не пойму даже какая. Будь здоров, дусик, пиши.

   Скажи Маше, что я ее целую. Когда она приедет?

  

  

   Милая Фомка, сегодня "Новости дня" пришли, не беспокойся, ничего не говори Эфросу. Здоровье мое прекрасно; согревающий компресс на мне, но треска в правом боку уже не слышу. Не беспокойся, мой дусик, все благополучно. С зубами я уже кончил, как и писал тебе. Про погоду тоже писал; она у нас скверная.

   Маша выезжает 11 янв. Значит, в Москве будет 13-го. Вчера m-me Татаринова прислала мне цветущий amaryllis. M-me Бонье поссорилась с Ольгой Михайловной, жестоко поссорились. А больше никаких новостей нет.

   Когда увидишь Горького, то поблагодари его от моего имени, что во 2-м акте его пьесы тебе нечего делать и что ты поэтому имеешь время писать мне письма. Я твои письма, как это ни покажется тебе странным, не читаю, а глотаю. В каждой строчке, в каждой букве я чувствую свою актрисулю.

   Все эти дни убирал и укладывал прошлогодние письма.

   Ну, мордуся, обнимаю тебя и целую в лобик, в шею, в спину и в грудочку. Береги свое здоровье, не мытарься очень. Когда можно, лежи. Не ешь твердого, не ешь всякого мусора, вроде орехов.

   Христос с тобой.

  

  

   Здравствуй, милый мой! Мне надоело жить без тебя. Проклятая жизнь. Мне хочется негодовать и шуметь. Хочется, чтоб кто-нибудь научил, как надо жить. Ты, конечно, будешь смеяться. Ты не любишь, когда я так говорю.

   Я хожу злющая. Сегодня мне к тому же нездоровится. Надоели Машки и Ксении. Будущую зиму буду жить в номере, чтоб не торчали на носу какие-то прислуживающие души. Мне все кажется, что я мало вникаю в их жизнь, мало говорю с ними как с людьми, т.е. это не кажется, а это есть. Происходит оттого, что нет времени, да и не хочется; а все-таки неловко, и от этого я еще суше делаюсь с ними. Ну, чего я о дрязгах расписалась!

   Во время 2-го акта "На дне" я перечитывала "Юлия Цезаря"¹, и представь - мне ужасно нравится. Мне просто приятно было читать Шекспира. Сегодня я была еще раз на выставке 36-ти. Посиживала там и сидела бы долго, хоть каждый день, и это было бы для меня отдыхом! Выставка славная. Больших полотен нет, все больше этюды. Время уж такое. Мне нравятся: А. Васнецова - Озеро, эскизы на темы из Пушкина, Старая Москва и этюды. В. Васнецова: Иоанн Грозный, акварели из "Снегурочки". Архипова: Прачки, Осень и этюды. Да, впрочем, что же я перечисляю, - по газетам ты все будешь приблизительно знать. Много приятного, но особенного ничего. Бурджалов, кот. был тоже там с Бутовой, возмущался благородно, что художники так мало видят в жизни, так мало фантазируют. Я люблю, когда он благородно возмущается. Смешно, но славно. Видела Переплетчикова (его много картин), П. Кожевникова, Бориса Алексеева с супругой. Спрашивал про тебя, вспоминал грозу в купальне.

   Пришла домой, надела халат, легла и читала роль. До выставки ездила еще к маме с Шнапом, кот. метался по саням, а на обрати, пути сидел умником. С Тапкой они изволили любезничать и ухаживать, но она их тяпала. Мама нездорова и ужасно хандрит, лица на ней нет. Она начинает меня сильно беспокоить. Нервы ее в ужасном состоянии; я знаю это от Зины и от Николаши, при мне мама сдержанная и не жалуется никогда. А у нее много неприятностей, и денежные затруднения кроме того. На будущую зиму я сокращусь и буду давать маме из своего жалованья, сколько смогу, чтоб она меньше работала. Так нельзя работать, как она. Никто так не работает в ее годы.

   Все что-то невесело стало кругом. Жена Качалова заявила Влад. Ив., что она уходит из театра. Интересно, чем это кончится и как поступит Качалов. Терять его нельзя, а она требует ролей.

   Вчера был ужасный спектакль. Актерчики почти все пьяненькие, Судьбинин играл с одной репетиции². Тон спустили. Сегодня было приличнее гораздо. Приехал Конст. Серг. Завтра проходим 1-ый и 2-ой акты "Столпов". Я за это время и к роли охладела, вся расклеилась.

   О даче везде распускаю слух и собираю сведения. Есть в Малаховке дача покойного Корсакова, чудесно устроенная и для зимнего житья. Есть верстах в семи от Москвы имение Шелапутина с дачами, на берегу Москвы. Обещали разузнать. Напишу.

   Скажи Маше, что Николаша в восторге от их выставки. Николаша тоже болен бедный, истерзанный, разбитый, страдает. Зачем живут люди, о Господи!

   Ну, я на тебя тоску эдак нагоню. Прости, дусик; лучше бы не писать тебе, правда? Раз у меня полоса такая.

   Что за рассказ "Невеста"? Ты его пишешь или написал? Я ничего ровно не знаю. Ты от меня скрываешь. Ведь ты же знаешь, что я молчу обо всем.

   Будь здоров, милый, кушай и спи хорошенько. Бог даст - скоро увидимся и заживем. Целую тебя крепко и обнимаю.

  

  

   Я сегодня не играю, дусик милый, и сижу дома. Была только на репетиции. Первый акт у меня выйдет, второй еще не чувствую. Все были вялые, скучные, и Влад. Ив. раскостил всех, всем влетело. Теперь подтянутся. К. С. какой-то недоумевающий. Не могу сказать, чтоб у кого-нибудь шло ярко и интересно. Положим, закисли за последнее время. Репетировали не на сцене, а это мешает.

   Родной мой, как я рада, что ты в духе и в добром здоровье! Шлю тебе самые нежные ласки и поцелуи и слова. Меня интригует эта дача, где мы с тобой будем жить. Какая она, где она? А ведь найдется. И будем там жить тихо и мирно. Милый ты мой поэт. Ты будешь писать, если захочешь, а я тебя буду беречь и лелеять, и ты забудешь свою одинокую зиму. Да?

   Итак, m-me Бонье поссорилась с Соловьевой? Интересно должно быть было!

   Все почему-то хвалят погоду, а ты все пишешь, что плохая. Так белое вино вкусное? Привези, дусик.

   Сегодня утром была у меня, как сама говорит, старая твоя знакомая - Пушкарева, сестра редактора "Света и тени"¹. Ужасно жалкая старушонка, несчастная, нервная, в стесненном материальном положении. У нее, видишь ли, есть драма в 5 актах и 7 картинах (!) из боярского быта. Рассохин и еще кто-то обещались устроить, и все вот не выходит, по ее словам, из-за недостатка протекции. Так ее жалко было. Она убеждена детски, что все зависит от протекции. Просила прочесть драму и помочь ей, так жалостно просила! Чтоб ты замолвил словечко, и это откроет ей рай, как она говорит. Что же можно ей сделать? Устроить эту пьесу в провинцию - единственно, что возможно. Она получает пенсии 22 р. и 10 р. дает ей какая-то дама; живет она в Братолюб. общ. Я дала ей обещание написать тебе о ней, что и исполняю. Не хочешь ли, пришлю и драму. Что, открещиваешься?

   Была потом дама из Общ. народн. развлечений напомнить о Гаршинском вечере, в кот. я должна участвовать и кот. переносится на 15 янв. Я, к счастью, занята в "Дне". Днем были у меня два студента-андижанца, устраивают литерат. вечер в пользу пострадавших и, значит, просят содействия. Мы хотим прочесть два акта "На дне" и, если приедет Горький, прихватить и его. Студенты славные. Вишневский дал им мысль пригласить Дорошевича. Потом пришла М. Малкиель, сидела долго и говорила много. Пришла бабушка, и вот они вдвоем говорили и о выставке, и о Брюсове, и о кружке, говорили громко. Я ушами хлопала. Пришел Влад. Ив. Поболтали, поговорили с ним и о роли, и о театре, и о многом. Я буду каждое утро до репетиции ходить в театр и там заниматься, в фойе или в чайной. Мне там работается. Влад. Ив. спрашивает, почему я мало делаю дома. Я, правда, дома не работаю, только лежу с ролью и думаю. Мне негде ходить и громко говорить, а в театре я не стесняюсь - и шагаю и ору. Постараюсь это исполнить.

   Завтра обедает у меня Ольга Мих. с супругом. Я, милый, начиная с завтрашнего дня, играю, кажется, без перерыва 10 раз. Славно?

   Вишневский говорит, что у нас в банке уже 75 000. Влад. Ив. хлопочет о прибавке артистам. Чтоб Качалов и Москвин получали по 3 000 р., я 3 600 р. и, чтоб не было гвалта, также и Андреева, чтоб Лужский получал столько же, сколько Вишневский. С Качаловой он говорил, но еще ни на чем не порешили². Она будто сказала, что муж ее все равно останется у нас. Вот тебе новости. А затем, покойной ночи, спи крепко, чувствуй себя хорошо и думай о даче. Целую и обнимаю и крещу тебя, родной мой. Мыши ловятся в мышеловку. Ждем клоповника. Целую тебя.

  

  

   Милая собака, сегодня вечером, с разрешения г. доктора, снимаю компресс. Стало быть, выздоровел и больше писать тебе о своем здоровье не буду. То животное, которое так мерзко кричит, о котором ты спрашиваешь в письме, есть птица; сия птица жива, но почему-то в эту зиму она кричит несравненно реже.

   Неустоечной записи у меня нет, но это не значит, что ее нет у Маркса. Помнится, что я не подписывал ее, но, быть может, память обманывает меня. У Сергеенко была доверенность. Далее: Грузенберг просит выслать копию с письма моего. О каком письме моем идет речь?

   Мне кажется, что если я теперь напишу Марксу, то он согласится возвратить мне мои сочинения в 1904 г., 1-го января, за 75000. Но ведь мои сочинения уже опошлены "Нивой", как товар, и не стоят этих денег, по крайней мере не будут стоить еще лет десять, пока не сгниют премии "Нивы" за 1903 г.¹. Увидишься с Горьким, поговори с ним, он согласится. А Грузенбергу я не верю, да и как-то не литературно прицепиться вдруг к ошибке или недосмотру Маркса и, воспользовавшись, повернуть дело "юридически". Да и не надо все-таки забывать, что, когда зашла речь о продаже Марксу моих сочинений, то у меня не было гроша медного, я был должен Суворину, издавался при этом премерзко, а главное, собирался умирать и хотел привести свои дела хотя бы в кое-какой порядок. Впрочем, время не ушло и не скоро еще уйдет, нужно обсудить все как следует, а для сего недурно бы повидаться с Пятницким в марте или апреле (когда я буду в Москве), о чем и напиши ему.

   Послезавтра Маша уезжает. После нее станет совсем скучно.

   Целую свою замухрышку и обнимаю. Давно уже не писал ничего, все похварывал, завтра опять засяду. Получил письмо от Немировича.

   Я тебя люблю? Как ты думаешь?

  

  

   Дуся моя милая, bonjour! Сегодня был Алексин и не застал меня дома; передал мне пакетик от Маши, где я нашла рубашку ее работы. Хотела ей сегодня написать, но решила, что письмо мое уже не застанет ее, хотя не знаю, когда она приедет. Если она еще не уехала, скажи ей, что я крепко ее целую за ее память.

   Был сегодня Винокуров-Чигорин. Пил чай, с восторгом говорил о нашем театре, о "На дне". 12-го пристрою его на "Три сестры". В Петербурге идет "На дне". Давыдов - Лука, Варламов - Бубнов, Юрьев - Барон, Савина - Настя. Винокуров говорит, что в Петербурге не ждут хорошего после нашей постановки. Ставит Санин¹.

   Я прочла вчера на ночь "Болото" Куприна, и мне понравилось. "Мира Божьего" Батюшков, верно, не будет высылать - жаль. Придется выписать. Нет-нет да прочтешь чего-ниб. свеженького. Как мне хочется впечатлений новых - если б ты знал! Чувствуешь, что кругом много всего, и интересного, а вот не видишь ничего. У меня как-то душа сохнет, а хочется, чтоб она стала масляная.

   Сегодня твоя знакомая Пушкарева прислала мне свою драму: "Роковая встреча". Если бы ее пристроить в Народный дом! Помочь бы старухе.

   Обедали у меня Андреевы и пили чай вместе с Винокуровым. Потом я пошла играть.

   Были еще студенты, просили участвовать, но я отказалась.

   В театре была Зинаида Сергеевна и в восторге от "Дна". Была Горева, Вельская, жена Южина, 3-ий акт стали что-то плохо принимать. Не знаю отчего.

   Как поживает "Вишневый сад"? Скоро ли он начнет цвести?

   Антончик, правда, мои письма стали сухие? Да или нет? Как чудесно мы опять встретимся! Как будет тепло, хорошо! Ты чувствуешь, дусик? А странно наша жизнь складывается, правда?

   Тепло ли тебе, все ли в порядке у тебя? Напиши. Хорошо ли ты кушаешь? Золото мое. Целую тебя за ушком и покусываю нежно и болтаю чепуху. Прижми меня покрепче к себе и поцелуй - хочешь?

  

  

   Актрисуля, дуся, сегодня я написал Батюшкову, чтобы высылали тебе в Москву "Мир Божий". Я написал ему, что мне "М. Б." в Ялте не нужен, ибо женская гимназия получает и снабжает меня им. Сегодня уехала Маша, и вот перед обедом задул сильный ветер. Скажи ей, чтобы она написала мне, не качало ли ее. Вообще пусть напишет, как ехала до Москвы.

   Когда приеду в Москву, то непременно побываю у Якунчиковой. Она мне нравится, хотя видел я ее очень мало. Дуся, за праздники все у меня переболталось в голове, так как был нездоров и ничего не делал. Теперь приходится опять начинать все сначала. Горе мое гореванское. Ну, да ничего.

   Пусть твой муж поболтается еще годика два, а потом он опять засядет и напишет, к ужасу Маркса, томов пятнадцать.

   Выписываю из Синопа много цветов, чтобы посадить их в саду. Это от нечего делать и от скуки. Собаки моей нет, надо хоть цветами заниматься.

   Сегодня наконец прочел стихотворение Скитальца, то самое, из-за которого закрыт "Курьер"¹. Про это стихотворение можно сказать только одно, а именно, что оно плохо, а почему его так испугались, никак не пойму. Говорят, что цензора на гауптвахту посадили? За что? Не понимаю. Все, надо полагать, в трусости.

   Пусть Маша расскажет тебе, как у нас был с визитом некий Тарнани.

   Это уже второе письмо, кажется, я посылаю тебе с кляксами. Прости своего нечистоплотного мужа.

   Когда пойдет "Консул Берник"?² Хорош ли в Бернике Станиславский? А что моя жена хороша, великолепна, в этом я не сомневаюсь. Из тебя, бабуня, выйдет года через два-три актриса самая настоящая, я тобой уже горжусь и радуюсь за тебя. Благословляю тебя, бабуня, перевертываю несколько раз в воздухе, целую в спину, похлопываю, подбрасываю, ловлю и, крепко сжав в объятиях, целую. Вспоминай своего мужа.

  

  

   Дорогой мой, ты меня, верно, надуваешь и скрываешь свое нездоровье? Умоляю тебя, не делай этого. Я не кукла и все понимаю, а если ты это делаешь для моего спокойствия, то ошибаешься. Я вечно буду беспокоиться и думать, что от меня скрывают. Напиши мне все подробно, когда ты захворал. Ведь третьего дня, т.е. 9-го, было письмо, что ты здоров совершенно. Это ужасно, если ты будешь мучить меня и скрывать.

   Сегодня в театре была Комиссаржевская, К. С. приводил ее ко мне в уборную. Она была в ярко-красном платье. Болтали о незначительном. Велела очень кланяться тебе.

   Мама лежит в инфлуэнце третий день и не давала мне знать, чтоб я не беспокоилась. Я была у нее. Она лежит и все плачет, убитая какая-то. Мне так больно видеть ее такою, ее, всегда энергичную, крепкую. После обеда заехала навестить Володю с Элей и там узнала о маме. Я по Володьке соскучилась. Его не видела. Эля говорит, что они мало видят друг друга. Он - по делам и в Филармонии, она - в мастерской. Я еще не уловлю их тона, не пойму что-то. Завтра утром побегу опять к маме.

   Морили клопов сегодня, и вся квартира воняет скипидаром, лаком каким-то. Стоит это 10 р. - ужасно дорого, я торговалась, но ничего не вышло. Решила дать, чтоб избавиться от этой гадости.

   Сегодня после "Дна" меня ждут на двух вечерах - у Морозова и у Малкиель, но я никуда не поехала. У Морозова детский спектакль и затем чуть ли не бал для взрослых.

   Эфросу я написала и, кроме того, видела его у нас в театре. Он говорит, что газета высылается с 1-го янв.¹.

   На днях поеду с Симовым смотреть его дом в Иванькове. Там, говорят, очень здоровая местность. Может, что найду.

   Ну, дусик, выздоравливай скорее и пиши мне всю правду, ведь я жена твоя. Целую тебя и обнимаю тепленько и гляжу в глаза твои. Разве я Фомка?

  

  

   Телеграмма

   Телеграфируй подробно здоровье немедленно. Оля

  

  

   Как ты себя чувствуешь, дорогой мой? Не сердись на этот вопрос. Я все думаю о тебе. Как ты, что ты? И ужасно мне стыдно за себя делается.

   Сыграли "Три сестры". Мне очень игралось в 3-м акте, и 4-й я чувствовала сильно, и плакала.

   После 2-го акта приходил Винокуров в восторге, говорит, что ему нравится больше, чем "На дне". Завтра он едет и увидит тебя.

   Сегодня как встала - пошла к маме опять. Она на ногах, т.е. сидит в кресле. Все думает о Володе, страдает, что Володя окружен бартельсовской буржуазной кликой, что maman во все нос сует и распоряжается, как у себя дома. Не позволяет прислуге давать книги читать, а Володя дает, потому что она бедная одна целый день. Эля тоже чувствует, что это все не ее точно. Мне очень хочется поговорить по душам с Элей. Я чувствую, что это надо, и скоро устрою это.

   Днем репетировали 4-й акт с народом, возня была большая. У меня обедала Савицкая. У них разгром, они переезжают.

   Ко мне очень пристает сестра Маклакова, очень миленькая барышня: просит отчаянно, чтоб ты на клочке бумаги написал бы что-нибудь, ну хоть фразу, и подписался бы. Сделай ты, пожалуйста, это. Ведь не трудно тебе, дусик? Она очень славная, право, живая такая. Сделаешь, милый?

   Ах, Антончик, когда мы будем вместе!? Как мне противны стены нашей квартиры! Как надоело приходить в пустой дом. Никто не взглянет, не поцелует, а я делаюсь жесткая без ласки, гадкая.

   Как мамаша поживает, что поделывает? Всё, небось, двери запирает? Кланяйся ей от меня, и умоляю, чтоб она не сердилась на меня за то, что не пишу. Я ведь и тебе по ночам пишу.

   Дусик, ты пишешь рассказ или нет? Скажи мне. Для меня непонятно, что ты делаешь целый день. Тебе никогда не хочется написать мне о том, чем ты занят, что надумываешь, что пишешь? Я бы тебя так близко чувствовала! Не хочется, никогда?

   Ну, я ложусь, почитаю и засну. Электричество потухло. Кругом тихо, шелестят мыши. У меня неполно на душе. Целую тебя, моего дорогого. Я плачу.

  

  

   Дорогой мой Антончик, посылаю тебе к именинам сладенького, и бумажничек, чтоб деньги водились, и свою физию вкладываю, если она тебе счастье может принести. Бумажник посылаю простой, но хороший, очень удобный внутри, а модные не такие удобные, пригодны для легкомысленной молодежи, вроде румяного доктора, правда.

   Поздравляю тебя, дусик, со днем Ангела, целую крепко, внушительно, и на ухо шепчу всевозможные благие пожелания, а главное поскорее увидеть свою беспутную жену. Пришел Винокуров, спешу кончать. Вишневский посылает тебе коробок с колбасой или с чем-то еще.

   Ну, до завтра, дусик, милый мой, родной мой. Обнимаю тебя крепко, прижимаю к груди и целую тебя.

   Телеграммы ответной еще не было и письма вчера не было.

  

  

   Телеграмма

   Все благополучно. Антонио

  

  

   Оля, моя милая. 11 числа утром, когда уехала Маша, я почувствовал себя неважно; болела грудь, тошнило, 38®. И вчера было то же самое. Спал хорошо, хотя и беспокоили боли. Был Альтшуллер, пришлось опять облачаться в согревающий компресс (он у меня громадный). Сегодня утром было уже 37, я чувствую слабость, сейчас поставлю мушку, но все же я имел право телеграфировать тебе сегодня, что все благополучно. Теперь все хорошо, пошло на поправку, завтра я опять буду совсем здоров. Я от тебя ничего не скрываю, пойми ты это и не беспокой себя телеграммами. Если бы что случилось не только серьезное, но даже похожее на серьезное, то первый человек, которому бы я сообщил это, была бы ты.

   Ты не в духе? Брось, дуся. Перемелется, мука будет.

   Сегодня земля покрыта снегом, туманно, не весело. Мне грустно, что у меня столько времени ушло без работы и что, по-видимому, я уже не работник. Сидеть в кресле, с компрессом и киснуть не очень-то весело. Ты меня разлюбишь, дусик? Во вчерашнем письме ты писала, что ты подурнела. Не все ли равно! Если бы у тебя журавлиный нос вырос, то и тогда бы я тебя любил.

   Обнимаю мою родную, мою хорошую таксу, целую и опять обнимаю. Пиши!!

  

  

   Сегодня ты получишь два письма, дусик мой ненаглядный. Ты рад? Мне вдруг показалось, - оттого я пишу сухо, что думаю, что тебе все должно быть известно в моей жизни. Упрекаю себя за то, что не умею писать смешно, остроумно. Правда, не умею?

   Сейчас на меня очень разобиделась Мария Федоровна: принесли портреты Станисл. и Влад. Ивановича, увеличенные с карточки сепией. Ужасно плохо, и я сказала, что вешать их никак нельзя. А они уже в рамах. Чего же тут обижаться? Она же должна понять, что раз не удались, то и нельзя вешать. Что же делать?

   Начала письмо во 2-м акте, а кончаю в 3-м. Рассказала про Гастошу¹.

   Приехала Маша. Я ее видела всего несколько минут - должна была идти в театр и то еле-еле успела. Маша говорит, что ты выглядишь хорошо, веселый. Слава Богу. После театра поговорю с ней. Хотела поехать на вокзал, но была очень уставши. Пришла поздно с репетиции, обедала уже в шестом часу, а поезд приходит в 6 час. После спектакля поболтаю с Машей.

   Получила телеграмму. Получила два письма утром. Буду их смаковать в постели. А то читала в присутствии Винокурова перед уходом на репетицию.

   Говорят, что я вчера очень хорошо играла Машу, особливо третий акт. Я это сама чувствовала. Не умею тебе сказать, как я счастлива, когда чувствую успех в старых ролях. И знаешь, они мне не надоедают. Мне всегда хочется вложить в них что-то новое.

   Батюшков прислал свою статью о "На дне"². Я еще не прочла. Я подписалась на "Studio"³. Это мой подарок на Рождество Маше. Ведь ей будет приятно? Я ей буду переводить с английского. И мне практика.

   Когда мы увидимся? Дорогой мой, милый! Когда, когда? Ты часто думаешь о лете, о мифической даче?

   Надо кончать, сейчас будет убийство Костылева, и потащили обваренную Наташу.

   Спи покойно, люби меня. Авось из этого что-нибудь выйдет. Целую тебя крепко тысячу раз, душу в объятиях, чтоб ребра трещали. Ты ведь знаешь мои нежности?

  

  

   Актрисуля, Пушкарева ненормальна, имей это в виду. Со своей пьесой приходила она ко мне лет 20 назад, даже раньше. Это сестра поэта Пушкарева, поэта и драматурга; ее дразнили Вандой. Пьесы не читай, а вели Ксении или кухонной Маше возвратить ее авторше, когда она придет. Иначе достанется тебе от оной. Я получил от нее письмо, кстати сказать.

   У нас снег. Ты пишешь, что я один только браню здешнюю погоду. А разве кто хвалит? Кто сей человек? Получил от Куприна письмо: у него родилась дочь. Мотай это на ус. Получил письмо от Суворина, ответ на нотацию, которую я написал ему¹; пишет, что житья нет от сына. Получаю газету "Гражданин"; в последнем номере Горький именуется неврастеником, и успех пьесы объясняется неврастенией. Вот уж от кого даже не пахнет неврастенией! Горькому после успеха придется выдержать или выдерживать в течение долгого времени напор ненависти и зависти. Он начал с успехов - это не прощается на сем свете.

   У Татариновой воспаление легкого.

   Ну, Господь с тобой. Будь здорова, жена моя хорошая, не волнуйся, не хандри, не ссорься ни с кем, вспоминай иногда своего супруга. Целую тебя в плечи.

  

  

   Вчера взяла почт. бумагу в театр, но не писала тебе, дорогой мой, - очень уж болела голова, и я дремала весь 2-й акт и середину 3-го. Так трудно было играть в парике, голова стянута. Гадость.

   Ночью долго не засыпала, плакала, все мрачные мысли лезли в голову. Так, в сутолоке, живешь, и как будто все как следует, и вдруг все с необыкновенною ясностью вырисовывается, вся нелепица жизни. Мне вдруг так стало стыдно, что я зовусь твоей женой. Какая я тебе жена? Ты один, тоскуешь, скучаешь... Ну, ты не любишь, когда я говорю на эту тему. А как много мне нужно говорить с тобой! Я не могу - жить и все в себе носить. Мне нужно высказаться, иногда и глупостей наболтать, чепуху сказать, и все-таки легче. Ты это понимаешь или нет? Ты ведь совсем другой. Ты никогда не скажешь, не намекнешь, что у тебя на душе, а мне иногда так хочется, чтоб ты близко, близко поговорил со мной, как ни с одним человеком не говорил. Я тогда почувствую себя близкой к тебе совсем. Я вот пишу, и мне кажется, ты не понимаешь, о чем я говорю. Правда? Т.е. находишь ненужным.

   Это хорошо, что ты возишься с цветами, я люблю, это к тебе идет, дусик. Я люблю твою фигуру в саду, с ножницами.

   Маша поправилась в Ялте, отдохнула, пополнела. Как ей, верно, не хотелось ехать в Москву!

   Что у меня впереди, ничего не знаю! Когда я тебя увижу?! Я сильно начинаю седеть. Весь затылок серебрится.

   В среду еду с Москвиным на розвальнях к их тетке в Серебряный бор - час езды. Она там зимует: на берегу Москвы, в сосновом лесу. Посмотрю, нет ли там чего. Ты не раздумал насчет дачи?

   В театре был Карабчевский, был у меня, сидел. Говорит, что пьесы нет, т.е. "На дне", а есть хорошая игра. Не то что Чехов, говорит. Поднес Андреевой и мне чудные корзины цветов после 3-го акта. Смешно, верно, было смотреть на наши ночлежные фигуры рядом с цветами. Шубинский смотрел тоже¹.

   Сегодня утром я была в бане и до спектакля не выходила, сидела дома, разбирала шкаф, ревела, учила роль, но довольно лениво. Мне очень тоскливо на душе.

   Попроси у Татариновой снимок с Аутского дома и пришли мне. Не забудешь? Целую тебя, моего дорогого, необыкновенного, обнимаю нежно. Какая у нас будет встреча?!

  

   Бабуня, ты клевещешь, я никогда не лгал тебе насчет здоровья, ничего не скрывал и боюсь даже, что иной раз и преувеличивал. Вот опять пишу отчет. При Маше у меня болел бок, был плеврит, небольшой и, по-видимому, сухой; компресс, мушка и проч., стало хорошо. Но 11 янв., в день отъезда Маши, я почувствовал себя неважно: боль в правом боку, тошнота, температура 38®. Оказалось, что у меня плеврит, небольшой выпот с правой стороны. Опять мушка, порошки и проч. и проч. Сегодня температура нормальна, но бок побаливает; эксудат еще есть, но, по словам Альтшуллера, уже всасывается, один пустяк остался. Чувствую себя гораздо бодрее и уже охотно сижу за столом. И аппетит есть. Опять-таки повторяю, что от тебя я ничего не скрывал никогда и скрывать не намерен.

   Их назвали в Москве "подмаксимами". Между ними есть субъект, в подражание Горькому называющий себя "Скиталец". Как и Горький, он одевается в косоворотку и длинные голенища, носит сверх того декадентский пояс и золотое пенсне. Недавно, на каком-то благотворительном вечере, он прочел стихи, призывая бить по головам состоятельных людей. Призыв этот, кажется, не имел реального успеха. Но автор его покорил сердце замоскворецкой купчихи, предложившей ему себя и свой миллион. Меня уверяли, что подмаксимы пользуются большим успехом среди московской купеческой знати, главным образом - купчих.

   Это тебе клочок из "Гражданина"¹.

   Скажи И. А. Тихомирову, что в "Гражданине" No 4 есть большая статья о пьесе Горького "На дне". Пусть вырежет и наклеит у себя.

   Ночью шел дождь, весь снег стаял. Погода, если судить по тому, что я вижу в окна и слышу в печах, неважная. Нового ничего нет. Собаки и журавли жиреют. Арсений совсем опреподобился, скоро начнет ходить в подряснике. В кабинете пахнет твоими духами.

   Ну, обнимаю бабулю мою и целую 1001 раз. Пиши мне каждый день, непременно. У дачи должны быть два достоинства, обязательные: близость воды рыболовной и отсутствие или не близкое присутствие жилых мест. Желательно было бы иметь только 2-3 комнаты, чтобы летом никто не оставался ночевать. И проч. и проч.

   Ну, будь здорова, Христос с тобой.

  

  

   Уже 4-ый час, дорогой мой, милый, любимый! Хоть немножко напишу тебе. Приехали с Машей от Желябужских, куда я отправилась после "Дяди Вани". Были Москвин, Лужские, Качаловы, Бурджалов, Морозов - из наших, а затем какие-то нелепые студенты, задирающие, какой-то Иванов-литератор (?), но не Ив. Ив. - того я знаю. Играли "в гости". Мне показалось очень скучно так время проводить. Наши пробовали дурить, но что-то не выходило. Ужинали.

   "Дядю Ваню" играли в старом составе. Марию Петровну после репетиции я увезла к себе, после обеда уложила ее в кабинете, затворила, потом повезла ее в театр, и она играла как следует, немного слабо по голосу. Сбор был отличный, почти все полно. После спектакля К. С. благодарил меня за супругу и говорит, что теперь она будет играть. Она в день спектакля будет находиться под моим гипнозом.

   Днем разбирали 3-й акт "Берника". Я ничего не понимаю, как кто будет играть. У меня пока Лона только в мечтах.

   Приехал Горький, был в театре днем. Просил приютить на ночь какую-то еврейку, дочь банкира, бежавшую с женихом¹. Жених отравился, но не умер, и она его бросила. Хорошо?

   У нас опять все тает.

   Мама все еще больна. Болит у меня сердце за нее. Я такая свинья - ничего для нее в жизни не сделала. Постараюсь на лето ее устроить по ее вкусу и материально помогу ей, сколько смогу, чтоб она отдохнула хорошенько. Буду ей квартиру искать весной подешевле, чтобы ей легче было.

   Ну, до завтра, дорогой мой, нежный мой поэт, здоровей, будь умник. Мне без тебя тяжело и непонятно.

  

  

   Телеграмма

   Пьем мускат здоровие Антония собака целует. Оля Маша¹

  

  

   Здравствуй, дусик мой! Знаешь, что я придумал? Знаешь, что я хочу предложить тебе? Ты не рассердишься, не удивишься? Давай вместо дачи в этом году поедем в Швейцарию. Там мы, устроившись, благодушно проживем два месяца, а потом вернемся в Россию. Как ты думаешь? Что скажешь?

   Сегодня приехал учитель, привез от тебя подарки¹. Прежде всего, миллион поцелуев тебе за карточку, кланяюсь в ножки. Угодила, дуся моя, спасибо! Бумажник очень хороший, но его придется, вероятно, спрятать, так как теперешний мой бумажник мне памятен и дорог; его когда-то подарила мне собака. К тому же новый, кажется, неудобен, из него легко потерять деньги и бумаги. За конфекты тоже низко кланяюсь, хотя конфект я не ем; мать очень любит их, стало быть, ей отдам.

   Но бедный Вишневский! Пиво, которое он прислал мне, сообразительный учитель сдал в багажный вагон; оно замерзло, бутылки полопались. Надо было бы предупредить учителя. Вообще не везет мне с пивом! А кто прислал мне птицу в шляпе? Ты или Вишневский? Удивительно безвкусное венское изделие. Куплено оно, очевидно, в венском магазине не Клейна, а шмулей, любящих венскую бронзу. В Москве теперь торгуют только шмулевой бронзой. Бррр, забросил на печку, тошно смотреть даже. Но это пустяки, впрочем, а вот пива жаль, даже кричать готов.