Чехова Мария Павловна - Переписка M. П. Чеховой с деятелями литературы и искусства

жал дня на три Куприн, приятно было его повидать. Когда думаете быть в Москве?

  

  

   Как поживаете, дорогой Зинзага!

   Я вернулась из-за границы здоровой, веселой и цветущей... На шестой неделе в пятницу уезжаю в Ялту. В конце мая еду в Париж, в июне буду в Лондоне - там будет Художественный театр. Успех театра небывалый, шумный. Приглашения со всех концов Западной Европы. Моё путешествие было очень приятное. При свидании расскажу много разных вещей. Увидимся ли в Москве, где вы? Грустно было не приехать в Берлин. На автомобиле я просадила все свои марки!!! Как мерзко в Москве! Женились ли вы наконец? Адио {От франц. adieu - прощайте.}.

  

  

   Милый Букишончик, зачем вы присылаете мне деньги? Я об них совершенно забыла. Еду ли я в Париж, - неизвестно пока. Каждый день перебрасываемся с Ольгой Леонардовной телеграммами и сегодня пришла из Франкфурта, что в Париж не едут и дальнейшее неизвестно. Если в Париж не едут, то и я не поеду, отложу. Не минуйте, пожалуйста, Крыма, когда будете ехать в Одессу - я вас очень об этом прошу. У меня настроение путешествующее и очень возможно, что я поеду посмотреть Одессу. Приезжайте прямо к нам на дачу и будете гостем самым дорогим. Если остановитесь в гостинице, то этим нанесете мне большое огорчение и я буду плакать. Здесь Куприн, мы с ним очень подружились, и он бывает у нас каждый день. Приезжайте скорее и его застанете. Телеграфируйте о приезде.

   Я стала грешной и, пожалуй, вы теперь меня любить не будете.

   Жду вас.

  

  

   Прелестная Мария Павловна.

   Пишу на такой страшной бумаге, потому что она под рукой. Простите: уезжая, я не заметил, что у меня среди бумаг, на столе затер[я]лась часть лейкинских писем, которые я отложил в сторону для порядка. Посылаю их вам. Сегодня пойду по этому делу к П. Н. Лейкиной.

   Право, мне вас не хватает, Мария Павловна. Шутки-шутками, флирт-флиртом, а я к вам совсем привязался. Вы - такая ласковая, нежная, веселая и умная, хотя и колетесь.

   Скажите Ванечке Бунину, что всякого другого на его месте я возненавидел бы, но ему великодушно прощаю. Кланяюсь ему и Ек. Георгиевне.

   Целую Ваши милые, добрые, маникюрованные ручки.

   Ваш слуга, хоть и оборотень

   Евгении Яковлевне низко кланяюсь.

  

  

   Дорогая и милая Мария Павловна.

   Сегодня я разговаривал с К. С. Баранцевичем (Пески, 3-я ул., д. 4), которого упоминает П. Н. Лейкина. Он сказал, что обмен письмами желателен и с другой стороны, но думает, что двумя-тремя письмами А. П-ча ему, как редактору задуманной Лейкиной книги, придется воспользоваться. Я думаю, с своей стороны, что это ничего. Во-первых: всех писем А. П. очень много, а во-вторых: использованные письма он обещает возвратить немедленно после минования в них необходимости.

   Теперь о сахалинских письмах. Дайте их в "Мир божий". Там и деньги верные, ваши друзья преданные и, наконец, - и это главное - истинные обожатели таланта А. П-ча.

   Теперь обо мне. Я все еще в вас влюблен. Жду от вас хоть двух слов, но кажется, - увы - тщетно.

   Какие у И. А. Бунина прелестные стихи в IX сборнике "Знания".

   Прошу вас передать поклон Евгении Яковлевне.

   Целую ваши руки

  

   Обожаемая!

   Относительно переговоров с П. Н. Лейкиной, я уже имел честь вам писать: ее представитель К. С. Баранцевич (Саблино, Ник. ж. д.) на обмен согласен, воспользуется лишь 3-4-мя письмами А. П-ча, но оригиналы возвратит. Кстати: Баранцевич говорит, что письма А. П-ча больше все деловые и чеховских мыслей в них очень мало.

   Что же, благодетельница, как же насчет сахалинских писем? И как насчет главы из "Мужиков"? И как насчет гонорара за то и за это?

   Я теперь живу: Новгородскя губ., Устюжненского уезда, почтовая станция Круглицы, имение Даниловское - мне. Старая усадьба, дом с колоннами и сторожевой узорной башней; сад - такой густой, что в нем в полдень темно, и этого благополучия на три десятины, три аллеи - березовая, липовая и кедровая, пруд с карасями, вот такой величины: ---------- рядом роща в 300 десятин, за обедом крестьянская брага-пиво, хмельная и холодная, под окнами все бело и лилово от сирени, мычат коровы, скрипят ворота, кусают комары, мошкара лезет в уши, в глаза и в нос; на 50 верст вокруг нет аптеки, мужики стоимость продуктов определяют не копейками, а водкой: "да что, дайте на бутылочку, или на полбутылочки", у девок одежды наполовину красные, наполовину белые и с чудесными узорами, названия рек и сел живописные: Звана, Ижина, Портково.

   Сейчас в саду чокают дрозды и поют малиновки, пахнет сиренью. Вот бы сюда милого Ивана Бунина! Если он здесь, поцелуйте его от моего имени.

   Екатерине Георгиевне и Евгении Яковлевне почет, поклон и уважение.

   Ваш слуга и молитвенник

  

  

   Дорогой друг, так хотелось вас видеть, что чуть не уехал из Москвы в Крым. Но - время тревожное, пароходы не ходят, в Севастополе, по газетам судя, что-то затевается... И вот еду в деревню. Чудесная, чисто русская, прохладная, с соловьями, лягушками и свежестью ночь, стоим на станции Ока. Думаю побыть в деревне с месяц, а затем... вероятно, в Крым. Если Пятницкий заплатит, поеду с вами в Кисловодск. Возьмете? Про Кисловодск слышал от Олечки, у которой был и которую нашел в добром здоровьи и веселой. От нее же слышал - с неудовольствием - про ваш флирт с Куприным. Надеюсь, этот демон уже уехал?

   Целую вас долго и крепко, очень прошу мне написать на ст. Лукьяново, Тульской губ., Ефремовского уезда.

   Кланяюсь Евгении Яковлевне.

   [Ст. Ока], 19 мая [1906]

  

  

   Как жалко, что вы не приехали, дорогой Иван Алексеевич! Комнатку вашу приготовили, все там вычистили, вымыли и настоящий письменный стол поставили. Думали, что будете нашим гостем надолго. Дело, поправить, конечно, можно - приезжайте скорее, не бойтесь революции, все равно от нее никуда не уйдешь. Из Севастополя ежедневно стал ходить частный пароход. Из Ялты он выходит [в] 8 ч. утра и из Севастополя в 3 час. дня. Линейка тоже ходит каждый день.

   Если все будет благополучно, мы с вами придумаем какую-нибудь поездку, хотя бы и в Кисловодск. Возьмите у меня взаймы денег, я надеюсь на честность вашего старшего брата.

   Куприн уже уехал, мы с ним пока в переписке. Приедете, много расскажу разных разностей. Во всяком случае на июль, самый жаркий в Крыму, мне хочется куда-нибудь удрать. Вы мне напишите поскорее, приедете ли вы и когда? Кормить и поить буду бесплатно. Леля уже приехала, так что кофий по утрам есть кому варить.

   А какая чудная все время погода в Крыму, еще не было ни одного жаркого дня! Наш сад стал тенист...

   Ваше письмо со ст. Оки получили, но что за манера не подписываться под письмами и писать их без обращения. Чего вы боитесь?

   Итак, до свиданья, до скорого надеюсь.

   Жду письма.

  

  

   Дорогая Мария Павловна.

   Я написал Баранцевичу, чтобы он вступил с вами в переговоры относительно писем. Он действительно писатель, зовут его Казимир Станиславович и живет он ст. Саблино, Никол, ж. д. Он сам мне говорил, что гостил когда-то у вас в Мелихове, или около Сум.

   Насчет "Сахалина": самое лучшее, если вы эти заметки отдадите в журнал "Мир божий". 1) У него больше читателей, чем у других, 2) заплатят лучше, 3) Ф. Д. Батюшков отнесется к ним с наибольшим вниманием и заботливостью в смысле корректуры и пр., 4) куда же иначе отдать?

   Впрочем, вам виднее.

   У нас все идут дожди. Топим. Добрые окрестные поселяне многозначительно молчаливы. Почта приходит раз в неделю (и ужасно приятно получать письма). Вот теперь, в настоящую минуту, пишу и не знаю, кто я: подданный обожаемого монарха или гражданин свободной русской республики - так отстаешь в деревне от политики. Но во всяком случае я всегда останусь вашим неизменным поклонником, верным обожателем и преданным слугою. (Изящный оборот во вкусе Луи Каторз Пятнадцатый. Не правда ли?)

   Целую ваши руки.

   Почт. станция Круглицы, Новгородской губ., мне.

  

  

   Милая Ликуся, как ты меня обрадовала письмом! Вот не ожидала! Я тебя часто вспоминаю и очень хочу видеть. За приглашение спасибо, к сожалению, не могу им воспользоваться - произвожу ремонт у себя на даче. Было от ливней сильное наводнение, которое причинило много бед моему саду и постройкам. Вот если бы ты на осень собралась ко мне погостить, раскаиваться не будешь, уж очень у нас хорошо стало, да и я очень изменилась - ты одобришь, вероятно.

   Напиши мне еще, может быть, надумаешь приехать хотя ненадолго. Буду поить, кормить и содержать. В Ялте я буду до ноября, потом в Москву и заграницу. Усиленно для заграницы занимаюсь языками, теперь ходит француженка.

   Мне приятно тебе писать, хочется писать глупости... И хочется с тобой поплакать, я не могу забыть твоих слез два года тому назад в это время...

   Я близко сошлась с Варей, она славная баба, такая сердечная, но так же, как и ты, ленива писать. Она теперь на Кавказе, должно быть, в Ессентуках, потому что я получила, совершенно неожиданно, письмо от Меньшикова- нововременца, который пишет, что встретил мою знакомую и вместе с ней просит меня туда приехать. Думаю, что Варя стала еще больше черносотенной, и потому не поеду. Боюсь, что она выйдет замуж за Меньшикова. Ну, довольно глупостей, будь здорова и счастлива, дорогая моя. Передай мой самый сердечный привет супругу и Екатерине Акимовне, если она меня помнит. Целую и обнимаю крепко.

   В Крыму Качаловы, живут в Алуште у Сулержицких, с ними Подгурный. Были у меня.

  

  

   Царица моих мыслей!

   Мне во что бы то ни стало надо выехать из Ялты. Будьте добры, пришлите мне 75 рублей. Приехав в Петербург, я сейчас же переведу их телеграфом.

  

  

   Милая Маша.

   Ваше нежное письмо тронуло меня, как ласка. Ведь я и приехал в Ялту только для вас. Но был я все время безобразен, некрасив. А у меня все-таки же осталась маленькая тайная мечта, что я вам нравлюсь. И я просто-напросто не решался показаться вам на глаза.

   Но о вас я всегда думаю и буду думать, как о счастии, которое прошло мимо меня. Целую ваши прелестные ноги.

   P. S. Не думайте о деньгах. Мне было так же легко обратиться к вам, как и к вашему брату.

  

  

   Многоуважаемая Мария Павловна!

   Что бы вам написать мне хоть два слова? Неужели вы не чувствуете, что после моего последнего - дикого, неожиданного, но, ей-богу, искреннего письма я боюсь о вас даже думать? Вдруг вы рассердились? Да? Нет?

  

  

   Дорогая Мария Павловна!

   Неужели вы не почувствовали, что мое ялтинское письмо и было криком о прощении. Если нет, то еще раз прошу вас: простите меня, милая, кроткая, прекрасная Мария Павловна!

   Вы помните, Бодлер как-то сказал:

   "Я испытал в жизни все неистовства любви. Я знал великанш, карлиа, уродов. Но каждый раз, когда я встречал чистую, изящную женщину с нежной душой, мне хотелось носить ее на руках и плакать от умиления".

   По отношению ко мне это сказано, конечно, слишком густо. Но нечто подобное я всегда испытывал к вам.

   Я думаю о вас часто, часто... Рад, что вы позволяете мне это.

   С наслаждением помчался бы в Москву. Но звено за звеном сковывает меня дурацкая, скучная, обязательная работа. Впрочем... и цепи ведь разрываются. Я постараюсь.

   Ваш душою, умом и сердцем

  

  

   Дорогая Мария Павловна!

   Простите меня, окаянного, что уехал, не простившись с вами, из Москвы. Меня так затеребили и завертели разные поэты, фотографы, интервьюеры, актеры, издатели и т. п., что буквально не было ни одной свободной секундочки. Дело дошло до того, что, не говоря никому, я, потихоньку, точно вор, убежал спасаться в Одессу, откуда теперь и пишу вам.

   Сердечно благодарю вас за гостеприимство, за внимание и за ласку. С нежностью вспоминаю ваше милое лицо и целую ваши руки.

   Одесса, ул. Барятинского, No 1.

  

  

   Дорогая, милая Мария Павловна.

   Собравшись случайно вместе на Минеральных водах - Москвин, Вишневский и я, устроили концерт и позволяем себе предложить вам для передачи в санаторию для легочных больных на комнату имени А. П. Чехова двести рубл. Прошу И. М. Москвина поцеловать вас крепко, крепко, дорогая Мария Павловна, а если Ольга Леонардовна у вас, то поцелуйте ее за меня.

   Искренно любящий вас

   Тоже крепко любящие вас

  

  

   Дорогой Владимир Иванович! Съездила в Ялту. Распечатала пакет на литеру Н. и нашла там все ваши письма и телеграммы до 1903 года. За 1903-4 годы выбрала из еще не разобранных - в письменном столе брата. За 1904 год оказалось мало, вероятно, есть еще несколько писем у Ол. Леонардовны. Посылаю заказной бандеролью.

   Очень прошу вас беречь письма. Брат дорожил каждой вашей записочкой - как вы это увидите сами. Я прочла все письма в одну ночь, не могла оторваться. Все вспомнилось - и жизнь в Кудрине, в Мелихове, и начало Художественного театра. Вы кажетесь мне еще более симпатичным, и ваше ровное отношение к покойному моему брату, с первого и до последнего письма, поразительно! Не сердитесь, пожалуйста, что я прочла письма, - я нахожу это необходимым. Я переметила их, чтобы они остались в том же порядке, как и были. Когда надобность минет и вы пришлете мне ваши письма, я буду их хранить так же, как и покойный брат мой.

   Моя мать очень слаба, совсем перестала есть. Грущу сильно! Желаю вам всего хорошего!

   Письма возвращайте в Ялту.

  

  

   Дорогой Иван Алексеевич!

   Сегодня узнала от С. А. Найденова, что вы уже вернулись в Москву. Решила написать вам.

   Во-первых, спасибо за милые открытки из разных стран. Во-вторых, позвольте напомнить вам об обещании написать предисловие к первой книжке писем покойного Антоши. Хочется выпустить первый том осенью. Сытин будет печатать - мы уже условились. Напишите мне, что вы думаете насчет предисловия. Не обманете ли? Ужасно боюсь!

   Писем имею уже 1890!!

   Зимою ездила по делам в Петербург, там П. В. Быков (из "Нивы") просил меня указать, кто бы мог написать для изд. Маркса биографию Чехова. Я указала на вас и отвергла предложенного им Айхенвальда. Если бы вы согласились и позволили написать Быкову?! Вероятно, и заплатят вам хорошо. Буду ждать ответа, а пока будьте здоровы, крепко жму вашу руку и остаюсь бывшая Амаранта, а теперь

   Как вам путешествовалось? Как ваше здоровье? Не собираетесь ли в Ялту? Передайте мой привет вашей супруге.

  

  

   Дорогая Мария Павловна, обещание свое помню, предисловие, - если оно удастся мне, - дам с великим удовольствием, сообщите только, как мне получить письма для прочтения. Я хотел прожить лето под Одессой или в Крыму - тогда прочитал бы письма в рукописи. Но боюсь чумы, холеры... Да и четырехмесячное путешествие по странам, где, благодаря мерзавцам-англичанам, золотой считается чуть не в роде нашего целкового, и где я хворал порою (почками в Египте, печенью - на Цейлоне), подорвали мои средства. И, значит, надо ехать в деревню. Верно, побываю летом в Крыму; но когда - еще не знаю. А посему - не лучше ли всего присылать мне письма в корректуре? Жду от вас известий. Сообщением о Быкове очень заинтересован, - напишите ему, пожалуйста!

   Желаю всех благ земных Евгении Яковлевне, с неизменной преданностью целую ручки Амаранты.

   Вера вам кланяется. В деревню едем на днях: Измалково. Орловской губ. Письма туда посылать следует заказные

  

  

   Дорогой Иван Алексеевич, конечно, хорошо было бы вам приехать в Крым! Бояться чумы или холеры не стоит - их нет и не предвидится. Если бы по старой памяти я могла предложить вам погостить у нас недельку? Вот хвораете вы напрасно. Нужно перестать есть мясо и всякую убоину совершенно. Я вегетарианствую уже год и чувствую себя очень здоровой, как будто ничем не хворала. А уж на что была плоха, всякие болезни имела - печени, почек и махровую подагру и проч. Теперь настроение чудесное, ничего не болит, все вкусно, могу пить молоко, сил прибавилось, много хожу пешком и т. д. Мать тоже поразительно поправилась, даже рукой начала по немногу двигать! Я очень верю в вегетарианский режим.

   Теперь о письмах. Могу присылать вам для прочтения, но материал для первой книжки вы уже читали, хотя еще прибавилось порядочно новых писем и рассказ соч. Индейкина "Сапоги всмятку", для детей. Могу и это прислать. Значит, вы читали письма до 1888 г. Если напишете, куда и когда прислать, то пришлю материал, намеченный мною для второй книги - с 1888 по 1892 г. Писем до трехсот.

   А в Крыму удивительно хорошо! Сад наш вы теперь не узнаете!

   Материал для первого тома уже готов, письма в строго хронологическом порядке, клише с фотографий тоже готовы. Ожидаю брата Михаила, чтобы сделать с ним примечания к каждому письму, так как многие события ему больше известны. Я очень рада, что он согласился мне помочь. Письма Антоши к нему очень интересны.

   Сытину надо сдать материал для печатания в августе. Быкову буду писать на днях.

   Сердечный привет Вере Николаевне. Будьте здоровы, желаю вам всего хорошего.

  

  

   Я и не ждала вас, милая Мария Павловна (другого эпитета вам не придумать, простите) в эту ужасную погоду, но была почему-то уверена, что вы исполните мою просьбу. Спасибо! Спешу возвратить пьеску, которая поразила меня своим содержанием. Что хотел сказать ею Антон Павлович и при чем тут Т. Репина? Ведь он хорошо знал, что играть это нельзя: шутка или игра больного воображения?.. Во всяком случае это очень интересно, и я очень, очень благодарна за доверие.

   Вчера у меня был Юрий Беляев, от которого я узнала, что А. С. Суворин серьезно захворал и его везут на этих днях в Берлин для операции. В 79 лет операция... Жаль талантливого человека, хотя он очень обижал меня в былое время. Но зато как он любил Чехова и как отстаивал его. Вот и еще друг Антона Павловича ушел - Щеглов. Я с большим огорчением прочла известие о его смерти; это был и мой большой приятель. Вы помирили меня с Ялтой. Теперь она представляется мне в образе вашего уютного уголка и садика с чудными вишнями, и все это опутано грустной поэзией, и хочется еще туда заглянуть.

   Очень рада, что вы досидели до конца спектакля (пьеса не стоит того), а Сладкопевцев (не Слепцов) очень талантлив и мой любимец.

   Не взыщите за "официальность" моей фотографии: юбилейная и другой нет, и я терпеть не могу сниматься.

   Примите мой крепкий поцелуй. Еще раз благодарю за радушие и исполнение моей просьбы.

  

  

   Дорогой Иван Алексеевич, не знаю, где вы находитесь в данный момент, но все-таки пишу вам в деревню. Два месяца тому назад я послала вам заказное письмо, но ответа, к сожалению, не получила.

   Прилагаю к сему письму письмо Быкова, от которого я также писем не получала (я всегда аккуратно отвечаю на письма!). Думаю, что Быков просто соврал, так как стыдно было, что долго собирался отвечать.

   В заказном письме я просила вас написать мне, куда и когда я могла бы высылать вам письма А[нтона] П[авловича].

   Суворин прислал мне 360 писем! Очень интересны! Напишите, в чем должно заключаться мое посредничество между вами и Быковым? Письмо Быкова верните назад. Будьте здоровы, желаю всего хорошего. Привет вашей супруге.

   У нас очень жарко.

   До сентября мой адрес: Кореиз, Нов. Мисхор, соб. дача.

  

  

   Дорогой друг, простите Христа ради: я не писал вам потому, что все не мог - заранее - определить, когда буду свободен, когда попаду в Крым, очень строчил, а потом - даже совестно сказать: опять хворал, наткнулся на инфлуэнцу, по причине люто-холодного и дождливого лета. Теперь я приехал, оставив супругу в деревне, на дачу к друзьям, под Одессу, а возвратиться в свои Палестины надеюсь через Крым, ибо очень хочется видеть вас и потолковать о деле, о письмах. Правда, то, что будет в первом томе, я читал, но мне необходимо еще раз прочесть и сделать заметочки для себя. Буду, значит, читать в корректуре. А уж материал дальнейший прочту в Крыму, где надеюсь быть в конце августа, в начале сентября.

   Очень благодарю вас и за вегетарианские советы, и за Быкова. Мяса я и так почти не ем, а Быкову напишу письмо, его же письмо возвращу вам при свидании. Спрошу его об условиях, о сроке, о размерах статьи.

   Целую ваши ручки, кланяюсь мамаше.

   Преданный вам

   Адрес: Одесса, Б. Фонтан, 13-я ст. трамвая, дача Климовича.

  

  

   Дорогая Марья Павловна, прошу вас во имя старой дружбы нашей - не сердитесь на меня! Всей душой хотел попасть к вам - и не мог: только что собрался, как переломилась погода и, должно быть, в связи с этим, начались у меня опять те жестокие, колючие боли возле правой почки, от которых я чуть не помер зимой в Египте, начались замирания сердца до ужаса смерти - и вот я бегу в Москву. Простите, дорогая! Первый том писем еще раз просмотрю по корректуре (верно, уже Сытин печатает) - и напишу предисловие. Второй, когда вы приедете в Москву, если это не будет поздно. От предложения Маркс отказался: дает сроку до первого ноября. Адрес мой - Столовый, дом Муромцева.

  

  

   Дорогая Мария Павловна, вы не написали мне в ответ на мое письмо - значит, сердитесь на меня? Очень прошу вас еще раз - поверьте мне, что мои дела и впрямь плохи, что только крайность заставила меня не исполнить своего обещания - не заехать к вам: я и сейчас едва таскаю ноги и всячески - и водами, и мышьяком - поправляю свою плохую машину.

   Письма Антона Павловича брал у Сытина и, мгновенно перечитав, снова возвратил ему для набора. Письма восхитительны и могли бы дать материала на целую огромную статью. Но тем более берет меня сомнение: нужно ли мне писать вступление к ним? Крепко подумавши, прихожу к заключению, что не нужно. Ибо что я могу сказать во вступлении? Похвалить их? Но они не нуждаются в этом. Они - драгоценный материал для биографии, для характеристики Антона Павловича, для создания портрета его. Но уж если создавать портрет, так надо использовать не один том их, а все, да многое почерпнуть и из других источников. А какой смысл во вступительной заметке?

   Пожалуйста, напишите мне ваше мнение. Думаю, что вы согласитесь со мной, тем более, что ведь и выпускать письма надо поскорее.

   Целую ваши ручки, кланяюсь Евгении Яковлевне.

   Искренно преданной вам

  

  

   Дорогой Иван Алексеевич, я не сержусь на вас - а мне просто жалко, что вы не приехали. Я собиралась вам писать, но разные хозяйственные дела и переезд из Мисхора отнимали у меня все свободное время. Теперь я работаю над письмами к Суворину.

   Что же это вы все хвораете? А вот я теперь совсем здорова и хорошо себя чувствую, охотно бы даже поделилась с вами! Во всяком случае желаю вам поскорее поправиться и подарить всей мыслящей России (я очень часто эту фразу читала и слыхала) что-нибудь великое.

   Теперь о деле: я все-таки надеюсь, что вы напишете что-нибудь для первой книги, хотя бы как будто от меня - выразили бы мою цель обнародования этих писем. Мне бы очень хотелось самой что-нибудь написать, но ведь я же не умею! Приеду я в Москву 1-го ноября, повидаюсь с вами и посоветуюсь о многом. Раньше не выпущу книги, чем сама не буду чувствовать, что все хорошо. Спешить некуда. Хочется интересное заглавие устроить из тех сокращений, которые я сделала из писем. Возьмите у Сытина материал для второй книги и прочтите, там очень много писем к Суворину. Остальной материал я привезу и дам вам.

   Думается, не сократить ли письма количественно, и оба первых тома соединить в одну книгу? Все это, когда я приеду, решим.

   На нашей даче нет ни капли воды, водопровод бездействует. Обращались к великим мира сего, но они покрыты толстой корой... Начали копать колодезь в саду, который обратился теперь в гербарий.

   Будьте же здоровы и счастливы.

   Привет вашей супруге.

   Жаль, что вы не сошлись с m-me Маркс, конечно насчет биографии. Очень жаль, я так мечтала, что вы напишете.

  

  

   Глубокоуважаемая Мария Павловна, обращаюсь к вам с просьбой и заранее прошу извинить меня за беспокойство.

   Заболел туберкулезом мой племянник, юноша гимназист 8-го класса. Форма болезни излечима. Доктора советуют немедленно ехать на юг в санаторий хотя бы месяца на два. У родителей средств никаких. Не сможете ли вы указать мне на доступную санаторию в Ялте или в каком-нибудь другом месте Крыма. В случае, если окажется вакансия, может быть, вы могли бы оказать какую-нибудь протекцию для принятия на более льготных условиях.

   Буду премного обязан получить от вас нужные сведения и еще раз извиняюсь за беспокойство.

   Примите мой сердечный привет.

   Москва, Хапиловская, 56, кв. В. В. Ламма, Александру Тихоновичу Гречанинову.

  

  

   Многоуважаемая Мария Павловна.

   Я нашел еще три письма Антона Павловича и, узнав от Николая Сем. Клестова, что вы заняты составлением четвертого тома переписки, решил послать их вам. По снятии копии, - пожалуйста, верните мне оригиналы.

   Два письма с датами. Третье датировано чрезвычайно неопределенно: "суббота". Я не могу припомнить года. Может быть, вы как-нибудь установите дату по формату бумаги и по упоминанию о "годовщине "Русской мысли".

   Искренно вас уважающий

  

  

   Глубокоуважаемый Владимир Галактионович!

   Очень и очень вам благодарна за неожиданную присылку писем моего покойного брата Антона Павловича.

   Копии с них я сделала и возвращаю вам теперь подлинники.

   Дату письма, помеченного "суббота", я найду. Оно относится, вероятно, к 94 или 95 гг. и попадет в четвертый том, который я теперь приготовляю.

   Если бы вы были так добры и написали мне, по какому поводу это письмо было вам прислано, то я сделала бы примечание, или же еще лучше вы сами сделайте маленькое примечание в несколько строк, которое я помещу за вашей подписью.

   Еще раз сердечно благодарю вас и желаю вам всего хорошего.

  

  

   Многоуважаемая Мария Павловна!

   Читаю в гранках корректуру 4-го тома писем Ант. Павловича. Несколько мест вызывают во мне сильное сомнение, - одни по цензурным соображениям, другие - по моральным.

   К первым относятся подчеркнутые слова в двух первых вырезках, приклеенных мною на обороте. Такие слова прямо и называются "нецензурными" и могут вызвать приостановку книги и привлечение С. Д. Махалова, как официального представителя издательства, к ответственности, что и для нас, и, думаю, для вас было бы очень неприятно. Не нашли ли бы вы возможным эти слова заменить точками? "Толпа черных голо...х мальчишек"... "Мелихово, Б - во тож".

   Отзывы о Сумбатове и Сергеенке (вырезки также на обороте) вызывают во мне сомнение по другим соображениям. Допустимо ли опубликование подобных отзывов о живых людях? Общественная литературная деятельность каждого может подвергаться самой резкой критике, но личность живого человека, мне кажется, должна быть безусловно ограждена от публичного поношения. Не жестоко ли публиковать о Сумбатове, что он "задирает свой кавказский нос", о Сергеенке, что он - легкомысленный и нудный хохол, что берет авансы без отдачи? Мне кажется, что подчеркнутое красным карандашом о Сумбатове следовало бы совсем выкинуть, также "легкомысленного и нудного хохла" о Сергеенке. А там, где речь об авансах, - фамилию Сергеенки заменить буквой N или X. Ведь вот немного выше вы поставили же букву А вместо фамилии человека, пьющего шампанское. А о Сергеенке сообщаются сведения, гораздо для него более позорные. Почему же такое неравенство?

   Я очень был бы рад, если бы вы согласились на эти сокращения. Глубоко уверен, что сам Антон Павлович безусловно одобрил бы их.

   Искренно вас уважающий

  

   Дорогой Владимир Владимирович, посылаю вам корректуру за 92 и 93 годы для четвертого тома. У меня осталось еще больше половины - за три года. Огромный будет том! Дай бог, чтобы все поместилось в сорок листов! Пришлось много выбросить коротеньких писем, и теперь, если вы найдете еще что можно выпустить, - я буду довольна.

   Прилагаю письмо умного г. Смидовича, он мне очень напоминает доктора Львова из пьесы "Иванов"! Очень грустно, что он читает первую корректуру.

   Будьте добренький, прочтите поскорее корректуру и пришлите вместе с прилагаемым письмом.

   На днях посылаю в печать первый том, я его давно уже сделала. Стараюсь усердно работать, но каждую минуту отвлекают по разным хозяйственным делам. Хуже нет - быть женщиной!

   У нас в Мисхоре по-старому, очень приятно и компания симпатичная. Жаль, что не удалось вам в этом году побывать в Крыму! Для моей работы (не скрою) - это большое лишение! Итак, будьте здоровы, поправляйтесь хорошенько для зимы и не хандрите.

   Искренне преданная вам

   Сейчас прочла в "Русском слове" и вырезала для вашего прочтения. Как бы это обратить на себя внимание крупного мюнхенского издательства?

  

  

   Дорогая Мария Павловна!

   Письмо Смидовича прямо возмутительно. Оно не только глупо по существу, но и нагло по тону.

   Кто дал ему право на какую-то высшую предварительную цензуру, без вашего согласия? Как он смел из ваших исправлений и сокращений, которые всегда удаляли "неприличные" слова, подымать вопрос об ответственности какого-го третьего лица перед цензурой и судом? Как будто бы эти слова остались не случайно, а намеренно приведены вами в печать, под чужой ответственностью. Откровенно говоря, мне очень не хотелось вашего (?) перехода к ним, но я считал себя не вправе настаивать. Во всяком случае за такие попытки грубого непрошеного вмешательства следовало бы хорошенько щелкнуть по носу... От сознания своего ничтожества они и при жизни и после смерти все хотят обкорнать А. П., подогнать под свой пошлый интеллигентский ранжир. Ведь не Сергеенок и Сумбатовых он защищает, а себя: а вдруг и о нем А. П. в дальнейшем выскажется более или менее откровенно! На всякий случай - протестовать, чтобы не было прецедента. Лучше обкорнать всю переписку, только бы не задеть их мелкого самолюбия. Оценку публичных действий и общественных деятелей они умышленно смешивают с "личностями". Сумбатов может писать и, благодаря связям, ставить плохие пьесы, но Чехов не может высказывать открыто свое к ним отрицательное отношение. Сергеенки могут цинично мошенничать в литературе, но Чехов не имеет права назвать их "нудными". Послушаться их, очистить переписку от всего специфически чеховского, применительно к их заезженным шаблонам и скрытым вожделениям - они, конечно, обрадуются. Ведь всю жизнь А. П. томился от их нравственной тупости, и после смерти не могут дать ему покоя. Нет ничего хуже интеллигентской цензуры, кружковщины, тупой партийности, подлости, прикрываемой громкими фразами. У меня всегда была к ним такая жгучая ненависть... Ведь мы с вами, дорогая Мария Павловна, подошли к переписке любовно и свободно. Ведь ничего действительно "личного" и "неприличного" мы не пропускали. Чего же они, литературные клопы, лезут к вам? Возможны отдельные ошибки, но в общем, я глубоко уверен, что А. П. одобрил бы ваше (одно слово неразб.) отстаивание его права на оригинальную мысль, "внутреннюю свободу". В противном случае нужно было бы быть последовательным и обкорнать его сочинения: ведь и в них этим тупоумным господам многое не по нутру. Но бог с ними: их забудут, а вашей работой с благодарностью будет пользоваться еще ряд поколений. Во всяком случае действительно порядочные и разумные люди - на вашей стороне.

   Целую ваши ручки. До свидания!

  

  

   Дорогая Марья Павловна! Сулер будет писать книгу "Художественный театр о Чехове". Я ему буду помогать и вручу ему все свои воспоминания. Доверьте мне, пожалуйста, на время мои письма к Антону. Печатать я их не буду. Только воспользуюсь ими для воспоминаний. Других писем не прошу, так как там могут быть вещи, которых мне знать не надо, - только мои собственные. Когда надобность пройдет, я верну