Давыдов Гавриил Иванович - Двукратное путешествие в Америку морских офицеров Хвостова и Давыдова, писанное сим последним

поехали правою стороною до того места. На Урик, то есть в 18 верстах от Иркутска, ночевали.

   Поутру отправились в путь и околицею выехали на Мальте на большую дорогу.

   В 5 часов утра приехали в Нижне-Удинск.

   Приехали в Красноярск. Дорогу от Нижне-Удинска до сего места имели весьма неприятную, первое потому, что продолжавшаяся несколько дней сряду метель занесла оную; a второе, что ехали в праздник Рождества Христова, в которое время многие ямщики бывают пьяны, не кормят лошадей, худо запрягают, и через то делаются разные препятствия и остановки.

   Вечером приехали в Томск, и долго ездили по улицам, не могши скоро найти ночлег.

   Выехали из Томска, и в полночь, приехали на станок, называемый Крутые логи. Новый год встретили на Барабинской степи.

   1804 год. Январь.

   На рассвете приехали в Копьево, где кончится Барабинская степь; отсюда поворотили на Тобольск, оставив Ишимскую дорогу в левой руке. Того же вечера проехали город Тару. Морозы и метели продолжались и дорога была отменно дурна; или лучше сказать дороги совсем не было, a ехали целиком.

   В Тобольской Губернии почти ни где не было ржаного хлеба, a всюду пшеничный; ибо рожь сего года совсем почти не родилась, и пуд оной продавался гривною дороже пшеничного.

   От Тары на Тобольск ездят по другой кратчайшей дороге, поворачивая с Аевского станка на Татарские селения, где считают только 440 верст, по той же, где мы ехали, 566.

   Около 300 верст по сю сторону Тобольска, в окружности на 200 верст, появилось прошлого лета великое множество гадин, которых жители называют кротами, но кои по описанию их должно быть род крыс, ибо величина их равна величине сего животного, такой же хвост, покрытый у иных пупырьями, цвет шерсти по большей части черный, но видали и серых. Гадины сии поели почти весь хлеб, даже сжатый и складенный на возвышенных столбах, и держались когда уже и снег выпал. Зимою появилось множество горностаев и жители надеются, что они. переведут помянутых гадин.

   По причине узкости здешней дороги запрягали по 4 или по 5 лошадей гусем, то есть одна впереди другой. Таковая упряжка ни мало, не способна для скорой езды.

   Вечеру приехали в Тобольск. На другой день обедали у Генерал Губернатора Ивана Осиповича Селифонтова, a в следующий потом день у Губернатора Ивана Федоровича Штейнгейля, и к вечеру отправились далее в путь.

   Вид Тобольска, построенного на крутой горе и под горою издали весьма красив; - летом же должен быть еще прекраснее, ибо город стоит при соединении рек Иртыша и Тоболы, извивающихся в окрестностях оного.

   Проехали Пермь, остановясь в городе потребное только время для перемены лошадей.

   Въехали в Казань, где прожили до 24. С сего числа по 26 шел дождь весьма испортивший дорогу, которая казалась еще скучнее от привязавшейся ко мне лихорадки.

   В Москве прожили один день для поправления кибиток. Дорога становилась час от часу веселее; ибо во всяком почти городе находит знакомых, a между тем приближались к концу своего путешествия. Я не могу довольно описать радости, какую чувствовал при везде в Петербург, что случилось 5 февраля в 9 часу утра. Давно ли думал я (ибо что значат протекшие 20 месяцев?) давно ли, когда мы выезжали отселе, сердце наше обременено было страданием разлуки с родными и ближними? Давно ли воображение ваше представляло нам неизмеримые расстояния, бесчисленные опасности, иной свет, иное небо? Давно ли отчаянная мысль, что может быть мы никогда уже назад не возвратимся, снедала всю внутренность нашей души? теперь все прежние страхи кончились, мы удовольствовали наше любопытство, принесли некоторые заслуги, и с приятным воспоминанием о прошедших трудностях, летим увидеться с нашими родными, благодетелями, друзьями, знакомыми. Всяк, кто бывал в отсутствии, испытал сию радости но тот больше, в ком меньше было надежды некогда наслаждаться оною.

  

  

  

  

   Остров Кадьяк, или как обыкновенно называют Кадик, лежит между 56R. 48' и 58R северной широты; a в ширину занимает пространство, не весьма точным образом определенное, между. 206R. 30' и 208R. 30' восточной долготы от Гринвича. Прежде Русские называли его Кыхтак, слыша сие слово от островитян, на языке коих оно значит большой остров. Жители Кадьяка, Афогнака, Тугидака, Ситхинака и других прилежащих к Кадьяку малых островов, говорят одним языком с некоторым малым в наречии различием, примечаемым между жителями восточной и западной стороны. Тутидак и Ситхинак лежали. К югу от Кадьяка и отличаются от него небольшим проливом, к северу же находился Афогнак, который величиною не больше четвертой части Кадьяка. Жителей на всех вышеупомянутых островах, и других близ Кадьяка лежащих считалось в 1803 году не многим менее семи тысяч; то есть взрослых и детей обоего пола. На Шуехе, что севернее Афогнака, нет настоящих жителей, но приезжают иногда островитяне для промыслу тюленей и сивучей; по осеням же тут ловят довольно лисиц. К востоку от сего лежащий остров называется Еврашечьим, от имени зверьков, коих там ловят, и для чего на время только приезжают. На островках, севернее Шуеха находящихся, Русские стреляют Сивучей. Ванкувером они названы бесплодными, ибо суть почти голые камни; Русскими же именуются перегребными от от того, что лежат почти на средине между Шуеха и Кинайской губы, и служат всегда отдохновением отправляющимся за бобрами островитянам, кои переплыв греблею через широкий пролив, останавливаются на оных. В шестидесяти Английских милях, к югу от Тугидака, лежит небольшой островок Уканок, на коем живет всегда несколько островитян и Русских, для ловли еврашек и птиц.

  

   Жители Кадьяка и всех вышесказанных островов, называют себя Конягами; но кажется что и Аляксинцев под сим же именем разумеют. Росту они среднего и больших очень мало, станом вообще довольно складны, чему может быть причиною не принужденное воспитание их в ребячестве. Цвет кожи смугловато - медяный, происходящий кажется более от беспрестанного почти пребывания их на воздухе; также и от того, что летом ездят они в байдарках нагие, да и в домах, когда только тепло, сидят нагие же. Мне потому сей цвет их кажется не природным, что многие между ими женщины весьма беды, вероятно от того, что меньше бывают на открытом воздухе. Глаза у них черные, волосы такие же, которые мужчины завивают косой, или просто распускают. Иные, перенимая у Русских и Англичан, начали стричься спереди, однако нет на то общего поверья. Женщины имеют волосы весьма длинные и завязывают их в пучки у самого затылка, a спереди обрезывают вровень с глазами. Многие же к остриженному вокруг и оставленному только на теме клочку волос привязывают пучки маленьких совсем остригают, оставляя один только клочок на теме.

   Люди обоего пола вообще здоровы и в глубокой старости не кажутся дряхлыми; ибо и тогда находятся в тех же почти упражнениях, как и молодые, дабы доставать себе ежедневное пропитание. Но по соразмерности числа островитян, стариков кажется немного, потому может быть, что ведя трудную и сопровождаемую всегдашними опасностями жизнь, редкие из них достигают старости. В лице Коняг нет ничего особенного, могущего отличать вообще народ сей от других. Есть круглые, плоские, и продолговатые лица, только в обоих полах мало видно приятных, и мужчинам должно отгадать в том преимущество. Дети от Русских и островитянок вообще хороши. Многие и из женщин, казались бы приятными, когда бы не украшали себя совершенно противным нашему вкусу образом; ибо кроме пучков, о коих выше сказано было, прокалывают они носовой хрящ в низу, куда вставляют кости, или бисер и корольки. Можно посудить, сколько сии костяные усы обезобразили бы и самую прекраснейшую женщину; но вкус их не истощился еще сею выдумкою они прокалывают потом несколько дыр в нижней губе, куда вешают пронизки, или вкладывают бисер и небольшие белые косточки. Число сих дыр бывает от двух до шести; оные прокалываются ближними родственниками, и потому придают некоторое уважение той островитянке, y которой их больше. Сверх сего щегольство их состоит еще в вышивании себе бород: для сего намазывают нитку сажею, смешанною с некоторым черным составом, и посредством иголки протягивают сию нитку по за кожей, делая таким образом на бороде черный рисунок, который остается на всю жизнь, так что украшения сего ничем уже свести нельзя. Иные вышивают еще по две черты, идущие от ушей к бороде. Когда девка выйдет замуж, то в знак любви вышивает узоры на теле, или на руках своих. У многих по всему телу вышита лента идущая с одного плеча, под пазуху другого; и в сем случае всякая следует, своему вкусу Уши проколоты во круг, куда вешают бисер, корольки и многие другие украшения, самые драгоценнейшие из коих суть цукли Колюжи сказывают, что получают их с матерого берега, противу Шарлотских островов лежащего; a может быть и из дальнейшего еще места. Цукли, посредством торговли, переходят из рук в руки до Кадьяка, и даже их видели на Алеутских островах, прежде нежели Русские были в Америке. Тогда думали, что они идут из Чугацкой губы, но теперь известно, что оные не находятся ни где в тех местах, до коих Русские доходили. Колюжи рассказывают, что на матерой земле противу Шарлотских островов в одном озере водятся червяки, для доставания коих дикие опускают в воду умершего, или нарочно убитого невольника, тело коего через несколько дней вынимают, с прилипшими к оному червяками, которых раковина носит имя цуклеи. Длина оной обыкновенно около вершка, иногда более, но редко в два. Черепок сей кругл, толщиной против малого гусиного пера, несколько загнуть и притом один конец всегда уже другого. Сие украшение, как я сказал, считается самым дорогим, так что за пару хороших цуклей на Кадьяке платят Еврашечью парку. Женщины носят их в носовом хрящу и в ушах, куда вешают также кусочки выкидываемых временами жемчужных раковин; a многие носят серьги. На руках женщины носят столько колец и перстней, сколько у кого есть, или уместиться может; на шею же, ручные кисти и ноги, делают ожерелья из бисеру и разноцветных каменьев; во желтый янтарь всему предпочитают. Вкус и цвет бисера переменяется; но более других нравится черный и красный- стеклярус предпочитается бисеру. [Бисер много потерял цены на Кадьяке, ибо жители набрали оного много и не знают куда выпускать. Сей товар идет более к Китайцам, Чугачам и на медную реку, где народы имеют торговлю с другими живущими внутри земли.]

   Ныне обыкновение вышивать себе бороду, и прокалывать нижнюю губу и носовой хрящ, совсем оставляется, и даже некоторые покидают пучки свои и начинают носить косы, глядя на Русских женщин,

   Мужчины на Кадьяке также не оставляют себя без украшения: некоторые из них прокалывают в нижней губе дырья, как женщины, a иные совсем оную прорезывают, так что кажутся двуротыми. Когда они пьют или едят, то сквозь нижнюю губу течет, от чего прикраса сия еще отвратительнее делается. Большая часть мужчин прокалывают уши вокруг, дабы носить в оных бисер. Бороды у островитян небольшие, да и расти начинают оные позже нежели у Европейцев. Давно ли люди не выходившие век из кабинета перестали утверждать, что Американские народы не имеют бород? y Лаперуза видим, что в Хили, самые Гишпанцы не могут еще в том согласиться между собою.

   От островитян вообще неприятно пахнет, так что всегда по запаху можно узнать, когда кто из них войдет в комнату. Причин сему довольно: платья их всегда худо выделаны и пахнут жиром. Дикие едят много китового жиру и бывают даже выпачканы им; a притом по неопрятности своей редко моются.

   Все народы Северо-западной Америки при разных случаях красят лицо свое, и каждый следует в том, своему воображению. Когда Коняг собирается на какое важное предприятие, или на промысел, или должен перегрести большое расстояние морем, то марает лице свое красным карандашом (находимых на Яколицком мысу и в других местах) тоже самое делает принимая гостей.

  

   До прибытие Русских, оба пола одевались одинаковым образом, и платье их состояло из камлеек и парок. Последние делались из шкур птичьих, еврашечьих, бобровых и иных зверей. Парка, камлейка и многие другие слова, ничего не значат на языке островитян, но введены Русскими слышащими оные в Камчатке и восточной Сибири. Парки такие же как и Камчатские, то есть походят на длинные рубашки, y которых воротник так узок, что только голова пройти может. Камлейка имеет тот же покрой, но к ней пришивается еще нахлобучка надевающаяся во время дождя. Птичьи парки делаются из Арьих, Топорковых, Урильих и Ипаточьих кож, кои сдираются с перьями. Женщины высасывают из них жир, намазывают потом заквашенною икрою; a через несколько времени соскоблив оную, мнут до того как кожа будет суха. Островитяне выделывают и иным образом птичьи шкуры: кладут их на двое или трое суток в мочу, и обмыв потом мнут. Приготовив кожи, сшивают их нитками (сии получаются с полуострова Аляски) из оленьих или Китовых жил ссученными. Надобно иметь превеликое терпение для делания сих ниток, ибо прежде раздирают рукою жилу на самые тонкие волоски, потом соединяют их и ссучивают. Из птичьих парок одни только Урильи считаются хорошими, да и в самом деле красивы: оные делаются из шеек, где перья у сей птицы весьма малы и гладки, так что не скоро можно угадать, что это птичьи шкуры. Их однако трудно собирать, ибо надобно убить около 140 урилов, дабы из шеек их сделать большую парку. Платье сие носят женщины; оно украшается всем лучшим, как то: раздерганным в нитки красным и зеленым стамедом, оленьими или козлиными волосами, горностаем или бобром изрезанным в тонкие ремешки, носами птицы топорка, орлиными перьями и многими другими вещами, имеющими в глазах дикарей великую цену. Все сие пришивается одним концом к парке, и составляет по оной висячие ряды из разного сбору. Весною на шее у Урилов бывают длинные, тонкие, белые перья, или волоски; и таковые по пестроте своей, предпочитаются доставаемым в иное время года. y простых птичьих парок, верх около воротника подкрашивают, красным цветом; апоплатью с той же стороны, нашивают в некоторых местах урильи шеи. По недостатку большего числа, пришивают две спереди и две сзади; a за неимением оных, парка остается без прикрасы. Между платьями из птичьих кож сшитыми, топорковые предпочитаются арьим. В сырую погоду надевают их в верх перьями, по коим дождь скатывается не промочив платья; из урильих же шей сделанные, всегда надеваются перьями наружу.

   Еврашек сшивают в парки, не отрезывая даже хвостов и голов; только последних не видно. Платье сие делается как бы два вместе, одно шерстью вверх, a другое в низ оною. Кожи только на верхней стороне сшиваются головками, а низ остается не сшит; от чего парка кажется из многих несвязных между собою рядов состоящею. Прежде нежели начнут шить еврашечью парку, разрезывают каждого зверька на двое: на спинку и брюшко, как здесь то называют; из первых составляют верхнюю, a из последних исподнюю сторону. У еврашечьих парок рукава очень короткие, a под ними прорезывают дырья, в кои продевают руки, или держат их под платьем; но никогда в рукавах. Еврашечьи парки более женскому полу принадлежат, однако и мужчины иногда носят оные.

   Вышеописанное одеяние Островитяне сами достают, но кроме того имеют Тарбаганьи и оленьи парки; первые выменивают от Китайцев, Чугачей, и далее к востоку живущих народов; a вторые от Аляксинцев, кои продают также выделанные оленьи кожи и шитые из них камлейки. Оленьи парки, подобно урильим, украшаются разными безделками. Медвежьих и бобровых парок ныне совсем нет, ибо Островитяне обязаны непременно шкуры сих зверей отдавать в компанию.

   Камлейки делаются из кишок сивучьих, тюленьих, медвежьих и из горл сих зверей, из коих однако сивучьи горла употребляются Русскими более на голенища к сапогам. Шьют также камлейки из китовых кишок, и из кожи содранной с языка и печенки сего животного; но только когда выкинутый морем кит еще свеж. Из кожи с языка большего киша, выходит восемь камлеек. Сии хота кажется должны бы быть лучше, ибо по величине китов имеют менее швов, a когда делаются из кожи с языка, то состоят из двух или трех только лоскутов; но их не иначе носят как по недостатку других, ибо они тяжелы и скоро ломаются. Во всех сих платьях кишки сшиваются длиной поперек камлеек, которые потому и называются киточные; сделанные же из горлов, горловые. Последние тяжелы, толще и грубее; но долее выдерживают мокроту и прочнее для носки; почему употребляются Русскими на берегу и на судах, но для езды в байдарке совершенно неудобны. Из киточных камлеек лучшие медвежьи; ибо чище, тоньше и крепче; худшие же тюленьи, исключая однако китовых.

   Для выделки кишок употребляется всегда один способ. Выворотив их, соскабливают жир и нечистоту раковиною, потом перемывают в моче, сполощут в воде, дают высохнуть и вымнут руками.

   Камлейка есть непременно нужная вещь островитянину; ибо сверх того, что защищает его от дождя, Коняг не может ехать без нее в байдарке. Когда платье сие готово, тогда завязав рукава наливают в оное воды, которая если ни где не проходит, то и камлейка хороша. Ежели в ясное время, буря принуждает Конягу надевать оную; то наперед опрыскивает ее, да и после брызгает воду, дабы от солнца не трескалась. Камлейку, как уже сказано, убирают раздерганным в нитки красным и зеленым стамедом, и волосами козлиными или оленьими. Иные обкладывают подол и рукава, вышитою на подобие лент крашеною кожей.

   Шляпы плетут весьма искусно и крепко из еловых кореньев, с широкими полями, низкою несколько острее к верху тулейкою и раскрашивают их разными узорами. На верху шляпы рисуют рака, тюленя или иное животное. Если хотят чтобы краски на шляпе, или ином чем, долго держались, то разводят ее на отстое крови, пущенной из нарочно разбитого носа. Некоторые щеголи, носят шляпы с высокою тулейкою, похожею на цветочный горшок. У Китайцев оные еще страннее. На верху обыкновенной шляпы приплетают столбик, к коему привязывают чучелу горностая.

   Иные Коняги носят деревянные колпаки, остроконечные и выкрашенные, в верхнюю часть коих вставляют сивучьи нанизанные бисером усы; другие прикрывают одни только глаза навесками, в кои вставляют различные камушки многие имеют деревянные выкрашенные шляпки на подобие тюленьих голов, чаще употребляемые при ловле сего зверя. Словом сказать: Островитяне из тонкого дерева и коры делают различных образов шляпы, и разными образами красят и убирают их с довольным вкусом.

   Других одеяний Островитяне до прихода к ним Русских не употребляли; но ныне сверх. сих выменивают на звериные кожи суконное или китайчатое платье, и женщины лучше любят, когда оное сделано по прежнему покрою, то есть Паркою. Ныне они привыкают к рубахам, о коих доселе понятия не имели. Многие, как то равно в Сибири и в Камчатке водится, делают верх оных лучше нежели подол. Вышедшие замуж за Русских носят иногда кофты и юбки, и даже длинное платье, которое кажется ни сколько им не пристало; но всего страннее видеть Американку в башмаках с высокими каблуками. И здесь женщины тоже что везде: они очень любят щеголять. Иногда видеть их в хорошем платье, идущих по грязи с башмаками в руках. Впрочем как здешнюю женщину ни наряди, но и тогда бисер, стеклярус и разноцветные камушки не перестанут ей нравиться. Роскошь приметно начинает вкрадываться между дикими; ибо Американцы любят одеваться в Европейское платье, когда могут только достать оное.

   Островитяне лето и зиму ходят почти все босиком, a не многие имеют сапоги из тюленьих или сивучьих кож сделанные, но и те ничто иное как мешки, с пришитыми к ним китовыми подошвами. Богатые, a особливо женщины, имеют теплые сапоги, из еврашечьих или тарбаганьих кож.

  

   Дома свои Коняги строят следующим образом: врывают в землю бревна, или колотые доски, несколько наклонно к внутренней стороне; a крышку делают плоскую, или кругловатую. Потом обкладывают все сие травою и землею. Это их общая кухня, в кою входят через небольшое отверстие, закрываемое тюленьей кожей; в середине сего шалаша разводят огонь, a над оным в крышке оставлено полое место для выходу дыма. Вместо пола стелют сухую траву; a по бокам кладут некоторые домашние снаряды. В иных есть лавки, но всегда шалаш сей весьма не чист и представляет неприятное для европейца зрелище; ибо сор, рыбьи кости, раковины и всякие остатки от обедов, весьма редко выметаются. Из кухни в сторону есть не большое круглое отверстие, закрываемое доскою, куда с великим трудом только пролезть можно, дабы войти в теплый покой, называемый Русскими Жупан, занимаемый обыкновенно двумя или тремя семействами, a весьма редко одним. Таких жупанов у каждой кухни бывает по два и но три, смотря по числу семей живущих вместе. Пол сего покоя всегда ниже поверхности земли, стены в нем наклонные, крышка сводится по верх земли и в ней, или в боку, находится окно. Вместо стекла служат бобровые или другие тонкие и прозрачные кишки, a вместо рамы, четыре палочки: свету в покой очень довольно входит. Жупаны содержатся чисто, в них стелют пол из досок, если лес недалеко; a в противном случае сухую траву и чисто сплетенные из травы рогожки. Во всяком селении построен большой шалаш называемый Кажим, в коем бывают игрища. Крышка оного сводится кругловато, в ней сделано большое окно закрываемое сшитыми кишками, a внутри во круг лавки.

   Если несколько семей живут вместе, то каждая имеет свое место для спанья, отделенное просто положенною на пол плашкою. Оное так узко, что иначе нельзя в нем спать, как совершенно скорчившись. Для грудных детей сделаны колыбели, кои ставятся на пол; по взрослее спят между большими, да и собаки почти всегда тут же. Медвежьи, или тюленьи кожи служат им постелями; за неимением же тех, стелют травяные рогожки, a иногда только сухую траву. Жупаны суть купно и бани их, которые были им до прибытия еще Русских известны. Жар производится в оных наноскою каленых каменьев, a вместо веника употребляется некая выкидываемая морем трава, столь жесткая, что человеку по нежнее конечно обдерет всю кожу. Коняги в бане парятся только, a моются по выходе из оной в море или в речке, зимою равно как и летом.

   Всего отвратительнее нечистота вокруг шалашей, ибо островитяне ни для чего далеко от оных не отходят. Сие конечно не может подать выгодного мнения о их опрятстве.

   Место для житья, Коняги выбирают по большей части около речек, дабы удобнее в прок рыбою запасаться; притом что бы непременно тут же была, открывающаяся во время отлива, отмель с раковинами; ибо оная есть запасный магазейн Островитян. На лесном острове и в некоторых других местах, около селений нет речек; но дикие потому не переменяют жилищ своих, что шуга, говорят, отцы их жили.

  

   Наблюдая прилежно и во всяких случаях Островитян, я уверился, что они. столько имеют ума и предприимчивости, столько при бедности способов усовершенствовали все свои рукоделия, что по сим качествам не могут назваться совершенно дикими. Правда, круг занятий их весьма тесен, но все ими выработанное придумано и сделано искусно, не смотра на скудость орудий, каковыми европейский художник мало бы что сделать мог. В прежнее время каменный топор, костяная игла, (которые надобно также обделать) и раковина, или у редкого кусок железа, составляли все их механические пособия. И ныне они не много более инструментов имеют, однако обрабатывали и обрабатывают очень хорошо кость и другие вещи; перенимают некоторые поделки от Русских и мало уступают своим учителям.

   Привычка, a может быть и неупотребление соли, причиною хорошего у них зрения и верности глаза. Глядя на столярную работу, Американец без нитки угадает, что совершенно равно и что нет. Случалось ездить в байдарках в самые густые туманы, когда не возможно было видеть далее пяти сажень; но Американцы показывают в то время берег и приезжают прямо туда, куда хотят. Если находишься с судном в опасном месте ночью, или во время тумана;то можешь быть спокоен, когда имеет на баке (передняя часть судна) Американца; ибо он всегда увидит каменья в довольном расстоянии; и удивительно, как они умеют различать их в бурное время, когда все море столько же бело и волнуется, сколько и около подводных камней.

   Память их, не обремененная учением и познаниями, очень исправна: они по преданиям, рассказывают во время игрищ, давние деяния своих соотечественников. Надобно им однажды что-нибудь услышать, или увидеть какое либо место, что бы никогда не забыть того. в губе, где Коняг проезжал, он знает уже все каменья, и на него можно положиться как на самого исправного лоцмана.

   Употребляя всегда и на все со вниманием чувства свои, они довели их до совершенства непонятного Европейцам. Они ездят по морю с такою же верностью, как по сухому пути: мне случалось несколько раз переезжать через довольно широкие проливы, в бурное и туманное или снежное время, и находить прямо селение, в котором быть намеревались. Многие из них предузнают в точности хорошую и бурную погоду. Кто собирается на промысел по далее в море, тот встав до восхождения солнца, садится на шалаш свой, или на пригорок и смотра на то, как сие светило поднимается на горизонт, решается ехать или нет. Сие у них до того взошло в привычку, или лучше сказать образ жизни столько их к тому понуждает, что редко хорошее утро проходит без того, что бы дикие не встретили восходящего солнца с полным на него вниманием, как будто для усовершенствования опытов своих, в рассуждении предвозвещаемой тем погоды. Иные могли бы подумать, что некое верование тому причиною, но я точно уверен в противном.

   Таковые качества Коняг совершенно достойным похвалы; но к сожалению, в сравнение с ними должен я теперь поставит другие, узнав кои, едва ли кто прельстится состоянием дикого человека. Неблагодарность, непримиримое мщение к неприятелям, жестокость с каковою с ними обходятся, непривязанность к родным и равнодушие к несчастьям самых ближних, составляют также нрав их. Островитяне весьма притворны и лукавы: никогда не увидишь Конягу в бешенстве; он умеет скрыть сильнейшую даже ненависть, и всякое мщение располагает спокойным духом. Если они приезжают в селение с Русским, разумеющим язык их, то вошед в шалаш на первое сказывают, что Русский сей добрый человек, и знает их язык, дабы тем предостеречь других говорить при нем излишнее. Ему показывают всякие услуги, даже выносят его из байдарки, входя в воду, но верно не удастся ничего от них выведать, и самые услуги их есть не иное что, как действие слабости и страха, без которых конечно превратились бы оные в злоумышление и лютость. Несколько лет назад, когда партия Коняг возвращалась из Сигаки, четыре байдарки уехали наперед и устав от многой гребли, расположились отдыхать на островке, близ новой гавани. Через три иди четыре дни, нашли всех сих людей убитыми, не известно кем; a думают, что другие Островитяне, питающие вражду к ним, нашли их нечаянно сонными, и не оставили случая исполнить мщение свое.

   При всех сказанных свойствах Коняги, как и вообще все дикие народы, беспечны в высшей степени и так ленивы, что крайность только может понудить их приняться за что либо. Живучи зимою в селениях островитян я видел, что целый день ни кто почти ничего не делает; лежат все в теплом покое, дремлют и даже мало говорят. Иной возьмет бубен, начнет бить в него, как будто по неволе заставленный, и запоет зевая; a там по времени, также как будто нехотя, и другие пристанут к нему. Иногда вечером поют все при звуке бубнов.

   Случается что в жаркий день, после большего перегребу, выйдя на берег, Островитяне лягут отдыхать близ ручья. Всякий говорит: Тана-Юхту воды хочу; но ни кто за ней не встанет. Если находящийся тут Русский велит кому-нибудь принести оной и потом скажет ему, чтобы сам пил; то Островитянин не приминет поблагодарить. Тоже увидит, когда они лежат в жупане: хотя начальник селения говорит, что пить хочет; но и тогда ни кто не тронется с места, если тут нет сына его, или какого мальчика. Приехав в зимнее время в селение, верно услышит, что тут много голодных. Спроси кого нибудь: для чего не отправляется рыбу удить? получит в ответь, что ныне оная не ловится - Неправда, ловится - Да как я поеду, жене без меня скучно будет- Пошли его, он наудить рыбы, и поблагодарит еще.

   Однако ныне Островитяне начинают делаться прилежнее. Если мудрено покажется, что такое небольшое число годов, могло произвести некоторую перемену в сих диких; то скажу, что не число лет было тому причиною, но предметы им представившиеся. Часто маловажная между нами вещь производит великую перемену в состоянии диких народов. Топор, завезенный к ним, произвел такие успехи в их понятиях, что ныне делают они в неделю то, над чем прежде целый год трудились. Привыкнув к табаку, для получения оного начинают быть деятельнее; да и сколько таких безделиц, в коих Коняиа поставляет теперь роскошь свою, и желание приобретения которых понуждает ум его придумывать все способствующие к тому средства. Роскошь помалу и здесь вкрадывается: прежде дикий не скучал не имея и птичьей парки, a ныне хочет одеться в Еврашечью или суконное платье. Жены начальников, или Тойонов, как их Русские называют, покупают красный бархат, иди красное сукно на парки; но не должно думать, что бы в сем наряде он более бережлив; ибо и в оном, точно также садятся на землю и по неосторожности пачкаются в жиру.

   Коняги конечно беспечны в домашней жизни, но выехав на промысел звериный, или предпринимая что либо, совсем переменяются: тогда всякий труд для них сносен, голод и возможную крайность переносят терпеливо.

   Случается, что буря принуждает их просиживать по несколько суток в байдарке, в открытом море; но и о сем они рассказывают, как о обыкновенном происшествии и с обычайным равнодушием.

   Тело свое островитяне приучают с самого ребячества к перенесению боли, и дети из хвастовства, разрезывают оное до крови. Иногда по окончании игрища велят мальчику придти в Кажим с изломанною острою раковиною. Сей подходит к кому нибудь и спрашивает: молодец ли я? тот обыкновенно отвечает: удалой, да и отец твой и дед были также удалые. Тогда мальчик острым краем раковины, разрезывает свою руку, от плеча до кисти, и вытерпев сие пляшет, хвастаясь подвигом своим, достойным его праотцов. От сего у многих из ник увидит разрезы на руках, груди и спине; y иного (особливо у Колюжей) их так много, что на всем теле нет на три пальца целого места.

   Почти все Американцы всегда ходят босиком, даже когда морозь более двадцати градусов. Я сказал уже, что после бани, в самую жестокую стужу, Коняг идет в море, просидит в воде с четверть часа и выйдя на берег сидит еще нагой на оном, довольно долго. Кажется как будто он совсем не чувствует холода. Случается, что Коняг, сидевший во время морозу долго в море, придя в Кажим, вызывает всех сечь себя: вытерпев сие добровольное наказание, имеет он право выбирать любую женщину.

   Иногда Коняги кажутся любопытными, смотрят на все со вниманием и всегда у приехавших из гавани спрашивают: что нового?

   Островитяне весьма пристрастны к азартным играм и я видел их проигрывающих в один день все свое имение. Разносит между сими мотами и Европейскими та, что дикие при всем несчастье сохраняют хладнокровие свое.

   Я сказал, что равнодушие к несчастьям даже соотечественников своих, есть обыкновенная в них жестокость. Она так велика, что когда едут многие байдарки и одна из них опрокинется, то другие проезжают мимо, если утопающие не одного с ними селения.

   Живущие на Северо-Западной стороне Кадьяка смелее и проворнее других своих соотечественников; от more что до прибытие Русских островитяне находились в беспрестанных войнах между собою, a более с соседственными народами, как то с Аляксинцами и Кинайцами; то те по положению своему будучи ближе к неприятелям, чаще имели нужду прибегать к храбрости и осторожности. Они и ныне хорошо стреляют из луков, a в остальной части острова не многие умеют.

   Равнодушие сих дикарей к жизни, достойно удивления. Самоубийства здесь от самых малых причин иногда происходят и об отвращении оных мало заботятся. Когда кто скажет, что он хочет убиться, или утопиться; то его не станут ни удерживать, ни уговаривать об оставлении сего намерения, и даже увидев его утопающего, ни кто не поедет спасать.

   Вообще все здешние народы любят вольность и независимость. Название Калги (Невольника), побуждает самого труса презирать смерть. Когда Русские пришли в первый раз в Кинайскую губу, то Начальник судна отрядил несколько людей для захвата диких, дабы ознакомиться с ними. Сии найдя семь или восемь семей Кинайцев, повели их к судну; но дикие думая, что влекутся в неволю, передавили по дороге всех своих жен и детей, a потом о сами удавились. Таковые примеры не редко здесь случались.

   Некто из переводчиков спросил одного Дикаря о домашних его. У мена родился сын, отвечал он; я хотел убить его, но жена пожалев оставила. За чем хотел ты сделать такие злодеяние? вопросил тот с ужасом. Пусть лучше теперь умрет, нежели подросши сделается Каюрою (рабом), отвечал он.

   Один молодой Американец привез к себе приятеля и угощал оного всем что было в доме; a разумеется, что в таком случае гость много есть. Отец сказал ему только, что будет, когда ты весь запас истратишь? ведь после сами потерпим голод. Когда тебе жаль, отвечал сын, то я завтра же утоплюсь и избавлю тебя от убытку. В самом деле, на другой день он сел в байдарку, выехал на середину губы, опрокинулся и утонул.

   Другой лет пятнадцати или шестнадцати Американец, обучавшийся у медника, украл однажды у хозяина своего какую то безделицу, был уличен и пристыжен в дурном сем поступке; да и после, товарищи не переставали упрекать его. Мальчик стал задумываться и час от часу делался печальнее. В один день слышат за селением выстрел, приходят на звук, находят несчастного преступника застрелившегося и возле него лежащий пистолет.

   Коняги не имеют порока свойственного почти всем диким, a именно воровства- я не слыхал, чтоб оное когда либо случалось между ими. Можно оставить Американца одного, в месте наполненном всякими по его мнению сокровищами, и он конечно ничего не возьмет, кроме нужного количества табаку: за что никогда уже нельзя поручиться, столь он сделался им необходим.

   Такое отвращение от зависимости и презрение смерти могли бы угрожать совершенным истреблением не многого числа Русских, рассеянных на большом пространстве земли, если бы между сими народами к принятию постоянных мер существовало общее согласие и взаимная доверенность. Однако, не взирая на недостаток сего, несколько раз нападали они на заведения наши и побивая людей истребляли оные.

   Островитяне ленивы, хладнокровны, кажутся даже глупы; но умеют наблюдать свои выгоды без всякой за оные благодарности. Кто им более дает, от того они всегда и просят более. Зимою, когда нет ничего свежего, привозят они в гавань уток, свежую рыбу и продают за разные нужные им безделицы, особливо за табак. Приметив, что люди наши охотнее у них покупают, тот же час стали брать с них дороже. Когда Американец принесет несколько уток, то покажет наперед одну; потом, продав ее, другую, a наконец третью и далее, в надежде, что порознь получит за них больше, нежели за всех вместе. Иногда они просят за утку, или какую иную безделицу, дороже нежели компания платит им за бобра, и когда приметят, что нет охотника купит, то после отдают за несколько листков табаку. Никогда Коняг не понесет к одному всей трески, или уток, но к разным, думая, что сим способом также более получит.

   На Кадьяке никто из Русских не любопытствовал собирать рукоделия Островитян, как то: снурки плетеные из жиляных ниток, вышитые сумки, и тому подобное. Мы заказывали привозить к себе таковые вещи: торговля шла с начала довольно порядочно; но на конец Американцы приметив, что мы много оных собираем, начали дорожиться. Один принес изрезанный колпак, каковые надевают во время игрищ, и просил за оный отменно дорого. Примитив, что торг не может состояться, пошел в казарму и продал колпак за несколько бисеру. Один из промышленников дал ему требуемую им цену Коняг очень был тем доволен; но когда узнал, что вещь сия отнесена к нам, то придя говорил, что ему очень мало за нее дано, и требовал от нас прибавки. Мы возвратили ему колпак, и запретили впредь ходить к нам.

   Когда Коняги не имели уток и рыбы продавать, то случалось приносили ягод с китовым жиром; хотя знали, что мы их не идим и притом оных много и в гавани. Иногда предлагали купить золу для молотья табаку, или что иное, ни сколько не нужное. Некоторые приходили дарить чем нибудь, с намерением взять гораздо более, нежели бы сколько дали за то при покупке. Если станет платить Американцу табаком из ящика, или сумы; то он, видя великое количество оного, все станет просит прибавки, хотя бы ему заплатили уже в десятеро более нежели чего вещь стоить: так что в таком случае не возможно будет удовольствовать сего дикаря. Ныне подари ему самую драгоценную вещь, на завтра он принесет тебе какую-нибудь безделицу, станет просит за оную плату и даже большую нежели с другого.

   Священники, имеющие более нежели я случаев и времени наблюдать нравы Островитян, хотя и весьма защищают их, однако же признаются, что едва ли можно полагать в них чувствование благодарности. В некоторое оправдание им приписывают они жадность к ребячеству дикого человека и новости наших вещей. Я на сие заключение охотно с ними соглашаюсь.

   Когда Островитян начали приводить к присяге в верности к Государю то они спросили. a прислал ли Государь нам подарки?

   Коняг для приобретения нравящейся безделицы, не подорожит жизнью приятеля. Аляскинцы в брани, часто упрекают их таким образом: мы убиваем, но явно; вы же умерщвляет приятелей своих, найдя их только бессильнее себя и часто из одной Парки. В самом деле, в прежнее время, Островитянин, увидев другого удящего рыбу, осквернялся убийством его, если парка на нем, или иная вещь, ему нравилась.

   До приходу Русских, Островитяне воевали между собою по разным причинам: иногда побуждал их к тому голод, иногда желание получить добычу, состоящую в платье, байдарках или чем ином. Иногда чтоб отнять жен и приобрести невольников; но чаще всего вооружает их непримиримая вражда, из рода в род переходящая. Пленные осуждаются быть вечно невольниками.

   Коняги телесное наказание почитают за великое бесчестье. Оно ужаснее им самой смерти. Однажды они сговорились не ездить в партию; но Русские захватили начальника, бывшего в великом уважении у всех островитян, и стращали, что с ним строго будет поступлено, если дикие не переменят своего намерения. Он сказал на то правителю компании: мы не боимся смерти. Испытан это сей час, вели ударить меня копьем в сердце, или под мышку (дикие уверяют, что в сие место столь же легко человека убить, как в сердце и голову), ты увидишь как я спокойно умру; только не приказывай бесчестить меня, сечь линьками.

   Несколько Коняг быв на промысле, провели двое суток праздно, когда приставленный к ним Русский отлучился: a может быть, что и погода им помешала. Боясь, чтобы промышленный не сказал о сем байдарщику (старший в артели Русских) и чтобы тот их не побил, они убили русского и сказали, что он умер. Однако преступление открылось: одного из убийц привезли в гавань, высекли, заковали в железа сказав, что завтра еще высекут. Ночью Американец сей потихоньку вышел из под караулу и бросился с берегу, a как тогда был прилив, то он не убился, но имел дух окунуться в воду и захлебнуться.

   Однажды промышленный, убив Тюленя, ударил бывшего тут Островитянина за то, что не скоро вытаскивал сего зверя. Дикарь, был озлоблен сим поступком, при первом случае отомстил свою обиду, умерщвлением русского. Когда поступок сей сделался известен, то Конягу привезли в гавань и спрашивали: Ты убил русского? - убил - за что? - Он ударил меня - Чего ты заслуживаешь? - Смерти - Его секли и держал потом закованного; но дикарь, найдя случайно острую раковину, перерезал себе горло.

   Один молодой Коняг, также убивший русского, был закован вместе с матерью, которая однако не участвовала в его поступке, как то после открылось. Мать была ему и женою. Сей Американец по оплошности часового вышел из казармы и с берегу бросился в море; но как тогда была малая вода и он не мог скоро утопиться; то мать или жена опасаясь, что его вытащат и сечь станут, вскочила ему на шею, задушила в воде и вышла на берег. Можно ли вообразить что нибудь ужаснее сего?

   Но нельзя описать всех примеров равнодушие Островитян к жизни и ненависти их к Русским. Они всегда убивают промышленных, когда только надеются скрыть то, и может быть еще бы дерзновеннее были, если в пуще смерти не боялись сечения. Когда с ними один Русский, то всячески берегут его, зная, что не поверят если он и своею смертью умрет; но когда в партии случатся двое или больше Русских промышленников, то не заботятся спасать того, кому из них приключится бедствие, надеясь на свидетельство других, что не Коняги были причиною его погибели.

  

   Но мы перестанем дивиться сему зверскому нраву, когда узнаем образ воспитания сих Американцев. В прежние времена, дети часто имели перед глазами своими примеры неслыханного жестокосердия. Когда отцы их привозили пленников, то заставляли ребят колоть их или стрелять из луков по сим несчастным, дабы наслаждаться продолжительным их мучением; ибо слабая рука детская не сильна еще дать смертельного удара. Иногда (поверит трудно таким злодействам) распоров брюхо заставляли их вытаскивать кишки из живых еще пленников! Как не ожесточиться, привыкая к сим зверствам с самого малого возраста?

   Женщины здешние редко родят более четырех или пяти детей, но большею частью меньше, a многие и ни одного. Когда Островитянка почувствует, что скоро должна избавиться от беременности, то заставляет другую давит себе кулаками брюхо, или стянуть живот, в мнении ускорить минуту разрешения, или уменьшить чревоболение. Можно подумать, сколь таковое действие пагубно, и для матери, и для ребенка; и конечно от сей причины нередко родятся мертвые. Co всем тем родильница весьма скоро оправляется и принимается за обыкновенные упражнения. Детей кормят до трех лет, a иногда и долее, если нет вновь родившихся. Маленьким делают колыбели, только не качают в оных, a ставят на пол и никогда детей не пеленают.

   Весьма странно, что ни один Островитянин не учится и не умеет плавать, хотя казалось бы оное необходимым для людей проводящих не малую часть жизни в байдарках, и столь часто подверженных опасности утонуть. Стараются как наивозможно приучить детей к переношению с твердостью болезней и суровости воздуха. С самого младенчества нарочно держат их в сухом, или сыром месте. Если ребенок раскричится, то опускают его в воду, хотя бы то было зимою, и держат в оной пока не перестанет плакать. Когда дитя начнет ходить, то уже не смотрят за ним: он волен бегать босиком, по полям и камням, в теплое и студеное время; a от сего после с толикою твердостью переносит сырость и непогоды. Зимою, даже в сильный мороз, гоняют всех детей в море, где и держат довольно долго. Колюжи тоже делают, только в прибавок выходящих из воды дрожащих ребят секут розгами. Отец радуется когда сын бросит в него или в мать камнем и зашибет до крови. С самого ребячества дети начинают строить байдарки, спускают их на воду, обделывают луки и стрелы, учатся стрелять в птиц, или просто в цель. Отец сажает пяти или шести лет сына в байдарку с собою и обучает ездить; a скоро потом сделав ему маленькое веселко, пускает одного в таких местах, где крутые валы с шумом и пеною разбиваются о берет. с начала отец привязывает к байдарке веревку дабы помощью оной вытащить на берег сына, если он опрокинется; a после и того не делает.

   Я сказал, что они еще маленькие хвастаются разрезывая себе тело, и сия склонность к мучительствам возрастает кажется в них вместе с силами; ибо не токмо ребенок, но и большой не пройдет никогда мимо птицы, чтобы не оросить в нее камнем. Если вытянутая в неводе рыба шевелится, то мимоидущие останавливаются, дабы иметь удовольствие бить оную по голове. Поймав ворону, или сороку выколют ей глаза, или переломят ногу и пустят. Когда рыбы очень много, то для забавы втыкают в иную палку, или выкалывают глаза, и опять пускают в воду. Если подстрелит утку, то Американец вместо того чтобы дорезать ее, раскусит ей голову.

   Девочки учатся шить, разводить узоры, вышивать сумки, плести снурки, привязки или мауты к стрелкам, шляпы, рогожки, шкаты или ведра и словом: всем принадлежащим их полу рукоделиям. Должно подивиться искусству и вкусу некоторых работ островитянок. Правда, что все сие делается очень мешкотно: часто за колпаком, приготовляемым к игрищу, женщина просиживает несколько месяцев; да и тот после отдает за несколько листков табаку.

&