Достоевский Федор Михайлович - Ф.М. Достоевский. А.Г. Достоевская. Переписка

ли ее белыми прелестными обоями и видим, что еще много работы. Раз начали, надо продолжать. А теперь считаю, что лучше бы и не начинать, до того хлопотно, да и денег стоит порядочных. Наняла я солдата по 70 коп. в день. Работник он удивительный, приходит в 5 утра и уходит в 8 вечера, работает за двоих, но все дела много впереди. Кроме того запах по всему дому, все вещи запрятаны и уложены, и жизнь внизу. Ужасно мне все надоело и стало сердить. А то я тут была с удивительно хорошими нервами.

   Вчера послала тебе обещанные сто руб. Послала сто один, потому что, посылая 101, платишь вдвое меньше, чем за 100 р., и я сэкономила 50 к. Рубль этот мне сохрани. Да и вообще, дорогой мой, храни деньги, как зеницу ока (забываю побранить тебя за бинокль, я тебя знаю, верно уж заплатил страшные деньги). Время проводим скучно. Вчера была у Анны Васильевны. Она какая-то вялая и чем-то как-будто расстроена. Жаклар каждый день на балконе у m-me Рохель, где сбирается многочисленное общество, перезнакомился с всеми, а главное с хорошенькими дамами, о которых говорит с восхищением. Вчера при мне пошел на бал, куда его звала хорошенькая ученица институтка Готская и другие дамы. К этой Готской он хочет ехать в имение в Шимск. Познакомился и с m-lle Ap-нольди (ты ее видел, белобрысёнькая). Анна Вас<ильевна> рассказывает, смеясь, анекдот: третьего дня Жаклар и Арнольди поехали вдвоем гулять и пропали. Наступил вечер, и мать m-lle Арнольди начинает искать ее по всему городу и, наконец, является к Рохельше. Та успокоивает ее тем, что, вероятно, ее дочь зашла пить чай к m-me Жаклар. Та успокоивается и идет с m-me Рохель в театр и о ужас! первое, что она видит - это m-me Жаклар одну в театре. Спрашивается, где же ее дочь и т-г Жаклар? Вообще он ужасно оживлен и доволен, а ее, кажется, это тревожит, хоть она и смеется. Но вот видишь, дорогой мой, я пишу тебе сплетни. Завтра устраивается у Жакларов спектакль: придумали представить несколько басен Крылова в лицах. А_к_т_е_р_ы: Л_и_л_я, Ф_е_д_я, Ю_р_и_к⁷¹¹ и А_н_ф_и_с_а.⁷¹² Играть будут в костюмах из бумаги; клеили и резали бумагу наши дети и для этого два дня сряду уходили с ванн прямо к Жакларам. Даже хладнокровный Федя, никуда не ходивший все лето, ужасно заинтересовался, ходит к Жакл<арам> и беспокоится О своей роли. Как сойдет спектакль, опишу тебе.

   Спасибо тебе, мое золотое сокровище, за твои милые, дорогие письма. Радуют они меня несказанно. Люблю тебя я, дорогой мой, безумно и очень виню себя за то, что у нас идет иногда шероховато. А все нервы, все они виноваты. Тебя же я люблю без памяти, вечно тебя представляю и ужасно горжусь. Мне все кажется, что все-то мне завидуют, и это, может быть, так и есть. Не умею я высказать только, что у меня на душе, и очень жалею об этом. А ты меня люби, смотри же, голубчик мой, люби. Цалую и обнимаю тебя горячо и остаюсь любящая тебя чрезвычайно Аня.

   Все вижу восхитительные сны, но боюсь их рассказывать тебе, а то ты бог знает что пишешь, а вдруг кто читает, каково?

   Напишу во вторник (14-го), пойдет в среду.

  

  

  

   <В Старую Руссу.>

  

   Сейчас получил твое милое письмо от 8-го августа, друг мой Аня, и буду отвечать по порядку. Пишешь, что беспокоишься обо мне, т<о> е<сть> о моем лечении. Не знаю, что сказать тебе об успехах. Завтра ровно 3 недели, как я лечусь. Остается ровно еще 2 недели, так порешил сегодня Орт. 28 августа (нашего стиля) я, стало быть, кончу лечение и 29 же выеду отсюда. В дороге пробуду 5 дней, приеду в Старую Руссу, вероятно, 3-го, даже, может быть, и 2-го, но вероятнее, что 3-го. Так что последнее письмо от тебя м_о_ж_е_т быть послано ко мне 23 или 24, а то не застанет; Впрочем, еще впереди 2 недели, и могут выйти изменения. Чувствую я себя теперь, на [этой] теперешней точке лечения бодрее и сильнее, больше энергии, сонливость, например, исчезла вовсе - и это решительно надо приписать водам. Впрочем нисколько, кажется, не прибавляюсь в теле и не полнею. Р_а_з_р_ы_в_н_о_й кашель мой сильно утишился, почти исчез, но все же я кашляю и перхотливость сильная, хотя отхаркивание и очень легкое и кроме того начинает утолять кашель. Сплю же по ночам все-таки нехорошо, просыпаюсь часто и даже все еще потею, хоть и не столь, как прежде. Аппетит есть, но желудок не совсем в порядке. Ну вот и все, что могу сообщить теперь о себе, кроме, разве, того, что, кажется, лечение удастся. Но все это пальятивно, {paliativ - облегчающий, смягчающий (лат.).} на малое время, болезнь останется при мне, а истрачено 700 руб. - Здешняя погода тоже мешает лечению; хоть и тепло здесь, даже очень, но сыро, и хоть и сияет солнце, но раза по три в день дождь и особенно по ночам. Бывает, что всю ночь напролет идет, а мне сырость - первый враг. Была бы лучше погода, было бы успешнее и лечение.

   Известие о бедной Эмилии Федоровне очень меня опечалило. Правда, оно шло к тому, с ее болезнью нельзя было долго жить. Но у меня, с ее смертию, кончилось как бы все, что еще оставалось на земле, для меня, от памяти брата. Остался один Федя, Федор Михайлович, которого я нянчил на руках. Остальные дети брата выросли как-то не при мне. Напиши Феде о моем глубоком сожалении, я же не знаю, куда писать ему, а ты не приложила адрес. (Не забудь сообщить адрес мне в следующем письме). Представь, какой я видел сон 5-го числа (я записал число): вижу брата, он лежит на постели, а на шее у него перерезана артерия, и он истекает кровью, я же в ужасе думаю бежать к доктору, и между тем останавливает мысль, что ведь он весь истечет кровью до доктора. Странный сон, и главное 5-го августа, накануне ее смерти.⁷¹³

   Я не думаю, чтоб я был очень перед ней виноват: когда можно было, я помогал и перестал помогать постоянно, когда уже были ей ближайшие ей помощники, сын и зять.⁷¹⁴ В год же смерти брата я убил на их дело, не рассуждая и не сожалея, не только все мои 10000, но и пожертвовал даже моими силами, именем литературным, которое отдал на позор с провалившимся изданием,⁷¹⁵ работал как вол, даже брат покойный не мог бы упрекнуть меня с того света. Но довольно об этом. Я все, голубчик мой, думаю о моей смерти сам (серьезно здесь думаю) и о том, с чем оставлю тебя и детей. Все считают, что у нас есть деньги, а у нас ничего. Теперь у меня на шее Карамазовы, надо кончить хорошо, юве-лирски отделать, а вещь эта трудная и рискованная, много сил унесет. Но вещь тоже и роковая: она должна установить имя мое, иначе не будет никаких надежд. Кончу роман и в конце будущего года объявлю подписку на Дневник⁷¹⁶ и на подписные деньги куплю имение, а жить и издавать Дневник до следующей подписки протяну к_а_к-н_и_б_у_д_ь продажей книжонок.⁷¹⁷ Нужна энергическая мера, иначе никогда ничего не будет. Но довольно, еще успеем переговорить и наспориться с тобою, потому что ты не любиiь деревни, а у меня все убеждения, что 1) деревня есть капитал, который к возрасту детей утроится, и 2) что тот, кто владеет землею, участвует и в политической власти над государством. Это будущее детей и определение того, чем они будут: твердыми ли. и самостоятельными гражданами (никого не хуже) или стрюцкими. Но довольно. Ты пишешь о Феде, что он все уходит к мальчикам. Он в таких именно летах, когда происходит кризис из 1-го детства к сознательному осмыслию. Я замечаю в его характере очень много глубоких черт, и уж одно то, что он скучает там, где другой (ординарный) ребенок и не подумал бы скучать. Но вот беда: это возраст, в котором переменяются прежние занятия, игры и симпатии на другие. Ему уже давно нужна бы была книга, чтоб он помаленьку полюбил читать осмысленно. Я в его лета уже кое-что читал. Теперь же, не имея занятий, он мигом засыпает. Но скоро начнет искать других и уже скверных утешений, если не будет книги. А он до сих пор еще не умеет читать. Если б ты знала, как я об этом здесь думаю и как это меня беспокоит. Да и когда же это он выучится? Все учится, а не выучится!

   Про Нила опять у вас не решено по поводу приезда Бергеманши.⁷¹⁸ Но помилуй, Аня, что это такое? Ну зачем она приедет, для чего? Чтоб мешать? Ну зачем ты ее звала? Сделай ты мне такое одолжение, Аня, напиши ты ей (ты письмо это получишь 17-го, будет, стало быть, время) - напиши, что н_е м_о_ж_е_ш_ь п_р_и_н_я_т_ь е_е, что обстоятельства изменились и проч. Ну сделай же мне это одолжение, спрячь в карман хвастливый, пустой, ложный стыд перед нею! Если поедешь до нее, то она приедет без тебя и тебя не застанет, а ты всю поездку к Нилу сорвешь и скомкаешь, торопясь, без удовольствия, а может, и с опасности). Если же она приедет позже (да еще на неделю, каково!), то пожалуй, доживет до того, когда я приеду, нарочно останется, чтоб меня встретить, то-то мне приятно будет [это]. Право не знаю, как ты это все устроишь. Лучше уж бы вы к Нилу ехали и совершили бы путешествие, не торопясь, а в свое удовольствие, на намять деткам.

   До свидания, голубчик, не сердись на мои наставления. Цалую тебя крепко, тебя и все "прелестные предметы". Цалую тебя 1000 раз, но не более. Завтра останется ровно 2 недели моему здешнему м_о_л_ча_н_и_ю, ибо это не уединение только, а молчание. Я совсем разучился говорить, говорю даже сам с собой, как сумасшедший. Грустно мне здесь. Начал кое-как писать, но скука все убивает.

   До свидания

  

   Аня, ты говоришь, что много выходит денег. Напиши, сколько у тебя теперь в руках денег. Не отчет о расходах я прошу, а только сумму. Переписку не прерву. Буду посылать по письму в каждые три дня.

   Всем поклон. Пуцыкович выдал, наконец, No Гражданина. Прислал мне. Ждет подписки и обещается отдать 40 марок. No выданный обратится, конечно, в библиограф<ическую> редкость, и надобно сохранить его. Написал так, что, кажется, не пропустят в Россию.⁷¹⁹ 40 же марок не отдаст.

   Деток целую и благословляю. Лилю очень благодарю за ее миленькую приписочку, а Федю очень прошу утешить меня и выучиться читать. Затем, детки голубчики, слушайте маму. Цалую вас крепко.

  

  

  

   <В Эмс.>

  

   Дорогой и милый мой папочка, бесценное сокровище. Я должна признаться тебе в одной хитрости, за которую прошу тебя не сердиться на меня. Завтра в среду мы едем с детьми в Рязанское имение на три дня. Видишь, как это вышло. Шер писал несколько раз о том, что наследники хотят разделиться и предлагал съехаться к 15-му числу в Москве, с тем, чтоб оттуда поехать вместе в Рязанск<ое> имение и там, осмотрев его, решить, что именно нам выделить. Сегодня утром Шер прислал телеграмму, что Ставровские⁷²⁰ приехали, а также Андрей Михайл<ович>, и просил меня телеграфировать, приеду ли я? Я решила ехать, хотя сильно боюсь, что ты на меня рассердишься и будешь мною недоволен. Но рассуди сам, дорогой мой папочка, и ты сам увидишь, что ничего особенно дурного я не сделала. Во-первых, надо же когда-нибудь решить это дело, а не видав имения, как. мы возьмем свою часть. Во-2-х, может быть, мы что-либо и решим в Москве. В-3-х: теперь я совсем свободна, тебя нет, дети здоровы и значит, может быть, долго не представится такого удобного случая. Наконец, ведь ты пускал же нас к Нилу на неделю, а тут даже удобнее, так как поедем по жел<езной> дороге до Рязани, а там на лошадях в большом обществе под надзором Андрея Мих<айловича>. Чего же бояться: если захвораем, то всегда найдется доктор. Да бог милостив, нельзя же все беспокоиться. Я обещаю тебе смотреть за детьми еще лучше прежнего, ведь люблю же я их, ты ведь это знаешь. Для твоего успокоения я напишу тебе из Москвы и из Рязани, а там будет маленький промежуток; пока будем в имении, ты не будешь получать известий. Из Москвы я напишу, сколько дней мы рассчитываем пробыть в имении. А кстати в Москве я получу кой-что из книгопродавческих долгов. Дорогой мой, я бы была совсем спокойна, если б знала, что ты на меня не сердишься, видишь, до чего тебя боюсь! Не писала тебе раньше лишь потому, Что не знала, удастся ли нам поехать, а потому не хотела раньше тебя беспокоить. Нас не могут там убить, потому что нас будет много. Твои 2 письма я просила на почте пересылать в Рязань, так что при переезде через Рязань туда и оттуда я получу твои два письма и буду на твой счет спокойна. Дом я оставлю на верных слуг, кроме того будет смотреть надо жилец, ротный командир, который вчера приехал и пробудет у нас внизу дней 10 до своего отъезда в деревню. Главное, не беспокойся за нас, прошу тебя, а то эта мысль меня очень тревожит.

   Теперь о другом, о спектакле, афишу которого при сем прилагаю.⁷²¹ Лиля играла муравья, петушка недурно, но лучше всего была в квартете мартышкой, просто прелесть. Но Мишка (Федя) поразил нас всех: он так отлично прошелся медведем, что рассмешил нас до упаду. Юрик тоже был хорош. Мы вызывали детей, заставляли их повторять, и дети очень спокойно и без волнений опять играли. Был и батюшка. Детям Анна Вас<ильевна> поднесла венки, а в них - маленькие подарки. Нас угощали шоколадом, мороженым и ягодами. Одним словом, спектакль удался на славу. Сегодня уезжает Жаклар, а 16 Анна Васил<ьевна>, которая вчера просидела у нас до полночи и много говорила. Просила тебе кланяться. Ну дорогой мой муженек, отсюда вижу твое недовольное, но вечно милое лицо. Голубчик мой, не сердись на меня, пожалуйста, и люби меня. А я Вас, сударь, люблю чрезвычайно, невозможно и жду с ужасным нетерпением Вашего приезда. Знаешь, мне в последнее время было страшно скучно без тебя, только я тебе не писала. До свиданья, дорогое мое сокровище, цалую и обнимаю тебя горячо и люблю бесконечно. Твоя женка никуда не годная Аня

   и детки очень, очень милые и добрые Федя и Лиля. {Далее приписка Л. Ф. Достоевской.} Милый мой папочка письмо тебе потом напишу твоя Лиля.

   Следующее письмо из Москвы 17-го августа.

  

  

  

   <В Старую Руссу.>

  

   Милый друг мой Аня, вчера отправил тебе письмо, а о главном-то написать и забыл. А между тем я в беспокойстве, которое постепенно возрастает с каждым днем, чем дальше, тем больше. Ч_т_о ж_е д_е_н_ь_г_и, ч_т_о ж_е т_ы н_е в_ы_с_ы_л_а_е_ш_ь д_е_н_е_г (100 р.)? Давно еще ты мне написала, что вышлешь к 15-му августа, и вот 15-е августа завтра, а завтра не только денег, но и письма простого от тебя не придет. Во вчера полученном от тебя письме ты уведомляешь, что напишешь 11-го, а пойдет 12-го (придет, стало быть, ко мне 16-го), а между тем вовсе умалчиваешь, какое это будет письмо, с деньгами или без денег. Вероятнее выходит, что без денег, если не предупредила. И однако ты сама обещала прислать к 15-му. Я в страшном беспокойстве: мне думается, что ты забыла и вспомнишь, когда уже поздно будет. Вот почему экстренно пишу, чтоб напомнить. И до присылки денег все буду в беспокойстве. Мне и так здесь не весело, а тут и это прибавилось. И почему ты откладываешь, когда я несколько раз, чуть не в каждом письме просил тебя выслать не откладывая, н_е м_е_д_л_и_т_ь. (Зачеркнуто полторы строки) я больше писал в приписках. Главное беспокоит меня, что ты забудешь и поздно вспомнишь. Отправив вчера письмо и вспомнив, что забыл это приписать, я почти всю ночь не спал в беспокойстве. Повторяю тебе: я непременно хочу выехать 29-го августа, я ни дня не хочу оставаться больше в этой яме и скорей заложу часы и отправлюсь в 3-м классе, а в Берлине не возьму пальто, чем останусь здесь. Письмо это придет к тебе 18-го. Умоляю тебя, тотчас же по получении его, не откладывая даже до завтра, выслать мне 100 р. Если пойдет письмо из Старой Руссы даже 20-го, то придет ко мне 24-го. Если же и 24-го не получу денег, то телеграфирую в Москву Любимову, авось пришлет 100 р., и если по медленности своей даже и замедлят, то все же 2-три дня каких-нибудь, а пришлют же. Голубчик Аня, исполни просьбу мою, а то я как буду мучиться. А что если вы уедете к Нилу, да за хлопотами сборов забудешь выслать, а письмо это пролежит до твоего возвращения?

   Не сердись, голубчик, я просто даже в тревоге. Я ни одного дня не хочу здесь сидеть долее. В 3-х последних письмах своих ты о высылке даже и не упоминаешь.

   Цалую тебя и детей.

  

   Не сердись, Анечка.

  

  

  

   <В Старую Руссу.>

  

   Сейчас только получил твое дорогое письмецо (от 11-го), дорогая моя Анечка. Очень жалею, что послал тебе мое последнее нетерпеливое письмо о деньгах. Клянусь, я ужасно беспокоился: откладывая со дня на день, можно было действительно спохватиться, когда уже будет поздно. Мне же притом казалось, что ты ожидаешь моего возвращения гораздо позже, чем это должно быть. Выеду я отсюда (постараюсь изо всех сил) непременно 29 (нашего стиля). Не сердись на менй. Я от уединения стал мнителен, и мне все мерещится что ни есть худого и безотрадного. Тоска моя такая, что и не опишешь: забыл говорить даже, удивляюсь на себя даже, если случайно произнесу громкое слово. Голосу своего вот уже четвертую неделю не слышу. - Пишешь, что уже выслала мне 100 руб. "вчера", это значит 10-го, а я однако сегодня, получив на почте твое письмо уже от 11-го, еще не получил никакой посылки. Странно, что так запоздало. Но, конечно, получу и, может быть, завтра. Пишешь, чтоб я берег деньги и о бинокле. Но деньги у меня идут регулярно, и всякая трата моя здесь обрегулирована, разве вот на табак трачу лишнее, за неимением обычного моего табаку. Трата же на все чертовская, хоть и регулярная. Повторяю тебе, вряд ли и рубль оставшийся с собой привезу. Начнешь рассчитывать и только руками разводишь - почти не хватает. Что же до бинокля, то он стоил мне большой досады, потому что очевидно меня надули, и я переплатил лишнее, больше, чем он стоит. Но ужасно хотелось купить. Но только никогда в России не было таких мошенников-купцов, какие теперь в Германии <...> Пишешь, что очень думаешь о моем здоровье. Повторяю: я сам не знаю, что выйдет из моего питья вод, хотя про себя и начинаю надеяться, что выйдет что-нибудь путное. Я положительно укрепляюсь в силах, и это чувствую. Кашель мой очень уменьшился и ослабел, но все еще есть, и уж конечно, излечить его невозможно. К тому же здесь так сыро, что я беспрерывно простужаю горло, и у меня вдруг на целые сутки начинается страшная перхотливость. Но дыхание чище и глубже, задышки гораздо меньше. С завтрашнего дня останется ровно 12 дней лечения, т<о> е<сть> одна последняя треть. - Впрочем дело моего здоровья обозначится осенью и зимою. Но ты-то о свеем здоровьи мало пишешь, вот что, Аня, а я очень боюсь за тебя. Я хочу, чтоб ты возвратилась в Петербург, за лето серьезно поправившись. Теперь твое здоровье для детей становится дороже, чем мое. Я очень о тебе беспокоюсь и много думаю. Твои милые слова о том, что ты меня любишь, прочел с упоением. Ты пишешь: "люби меня", да я ль тебя не люблю? Мне только высказываться словами претит, а многое ты и сама могла бы видеть, да жаль, что не умеешь видеть. Уж один мой постоянный (мало того: все более с каждым годом возрастающий) супружеский мой восторг к тебе мог тебе на многое указать, но ты или не хочешь понять этого, или по неопытности своей этого и совсем не понимаешь. Да укажи ты мне на другой, какой хочешь, брак, где бы это явление было в такой же силе, как и в нашем 12-летнем уже браке. А восторг и восхищение мои неиссякаемы. Ты скажешь, что это только одна сторона и самая грубая. Нет, не грубая, да от нее, в сущностной все остальное зависит. Но вот этого-то ты и не хочешь понять. Чтоб окончить эту тираду свидетельствую, что жажду расцаловать каждый пальчик на ножке вашей и достигну цели, увидишь. Пишешь: а ну если кто читает наши письма? Конечно, но ведь и пусть; пусть завидуют.

   Извещаешь о страданиях своих насчет ремонту дома. Что делать, сама затеяла. Но вот проходит время - и что же ваше путешествие к Нилу? К тому же трепещу за посещение Бергеманши: будет стоить это тебе и хлопот и расстройства нервов необъятного. Дай бог, чтоб все у вас уладилось к лучшему и веселому. Я здесь все мечтаю об устройстве будущего и о том, как бы купить имение. Поверишь ли, чуть не помешался на этом. За деток и за судьбу их трепещу. Сел писать роман⁷²² и пишу, но пишу мало, б_у_к_в_а_л_ь_н_о н_е_к_о_г_д_а, можешь ты этому верить. К приезду моему (3-го или 4-го сентября) дай бог, чтоб привезть половину на сентябрьский-то номер, а остальную половину сяду дописывать на другой же день по приезде, ничего не отдыхая. А между тем работа должна быть чистая, щегольская, ювелирская. Это самые важные главы⁷²³ и должны установить в публике мнение о романе. Тем, что послал на август, я доволен, но предчувствую (знаю их), что они наделают самых роковых опечаток. - Но это все потом, а здесь мне покамест скука, не простая, а болезненная, с ума сойти можно. Кажется, начинают сильно разъезжаться отсюда, но все же толпа огромная. Русских ужасно мало, все незнакомые. Последние три дня все дождь.

   Каков Жаклар, ай, ай! Молодец, впрочем. Вот это человек как следует, рвет цветы удовольствия, не то, что мы - народ забитый и запуганный. Мне очень интересно было, что ты писала о представлении басен Крылова. Это очень мило и хорошо. - Сознаюсь тоже, что путешествие к Нилу было бы для деток чрезвычайно назидательно и оставило бы воспоминание на всю жизнь их. И уж, конечно, Нил лучше, чем Бергеманша. Поблагодари голубчика Лилю за ее милейшее письмецо; Феде же скажи, что его письмо прелесть как удалось, мне очень понравилось, и что сохраню его на всю жизнь. До свидания, мой ангел, золотое ты мое сокровище, умненькая моя красавица. Красавица ты моя, вот что. И если б не смущало то, что ты говоришь про почтовую цензуру, бог знает бы что написал тебе. Ц_а_л_у_ю о_д_н_а_к_о ж о_п_я_т_ь т_в_о_и н_о_ж_к_и. (Вычищено резинкой две строки). Цалую его мысленно беспрерывно. Сердечко твое золотое тоже люблю ужасно, чту его и поклоняюсь ему. Нервы же вещь излечимая, неправда ли? Цалую и благословляю деток. Все мечтаю о них. Но довольно.

  

   Ждут ли меня детки, говорят ли обо мне иногда? Учи Федю читать. Неужто у Лилички нет цвета лица. Смотрю часто на их фотографические карточки.

   Сплю по-прежнему мало, и все кошмары. Аня, ходи за своим здоровьем.

   Идея: застанет ли это письмо тебя в Старой Руссе? А ну вы пуститесь к Нилу? А впрочем не препятствую, только бы обошлось без трудов и без хлопот особенных.

   Боюсь в длинное и спешное путешествие мое простудиться и, таким образом, повредить лечению. Еще раз (1000 раз) цалую тебя. Всем поклон.

  

  

  

   <В Эмс.>

  

   Пишу тебе из Москвы, дорогой мой Федичка, и очень боюсь, что ты на меня сердит, до того боюсь, что не знаю, с чего начать. Лучше расскажу по порядку. Выехали мы 15 августа в среду в 1/2 7-го на пароходе до Новгорода, а от Новгорода до Волхов<ской> станции. Погода была восхитительная, не жаркая, и дети были в восторге от путешествия. Федя почти все время стоял на носу и сообщал мне разные свои мысли про барки, рыбаков, охотников и пр. На пароходе с нами ехала жена отца Ивана Соборного⁷²⁴ (она везла дочь в Новгород учиться). Узнав, что мы в Москву, она познакомила нас с одним академич<еским> студентом, который ехал в Троицкую Лавру, и поручила ему оберегать нас. Студент оказался твоим почитателем, да таким архипламенным, который почитает тебя до благоговения. Он убедил нас ехать в 3-м классе и выбрал нам места в некурящем отделении. Дети с ним ужасно подружились, особенно Федя, который от него и не отходил всю дорогу. Он же смотрит за детьми лучше трех нянек. Сам он бедный (сын дьячка) и сам перетаскивает свои вещи, чтоб не платить 10 к., а детям много раз приносил винограду, вишен, орехов, пряников и все услуги оказывал потому, что это дети Д_о_с_т_о_е_в_с_к_о_г_о, "единственного русского огромного таланта". Видишь, папочка, и нас любят за тебя! Приехали мы в Москву в 1/2 2-го и поместились на Никольской в Шереметевском подворье, в центре моих книгопродавцев. Тотчас оделись и направились к Шер. Оказалось, что из наследн<иков> приехал один Ставровский (другой прислал Шеру доверенность), а вместо Андрея Михайловича приехал его старший сын⁷²⁵ (Андрею Мих<айловичу> отказали в отпуске). Решили ехать сегодня, 17, вечером с тем, чтоб завтра, 18, выехать в имение. Шер едет с курьерским, а мы раньше с почтовым. Разговоров пока мало было, успеем там наговориться. От Шеру я зашла к Преснову, обещал сегодня выдать деньги. К другим книгопрод<авцам> не могла зайти, так как по случаю предпраздника⁷²⁶ все магазины заперты с 3-х часов. Буду ходить сегодня. Затем, проходя мимо Большого театра, увидала, что дают балет "Конек-Горбунок".⁷²⁷ Дети стали ужасно просить меня взять билет, и так как я никогда не была в театре, то и исполнила их просьбу. До театра мы отправились к Варваре Михайловне.⁷²⁸ Нам сначала очень долго не отпирали, но потом она увидала нас из окна и была нам, кажется, рада. Просидели у ней больше часу. Много о тебе расспрашивала и велела тебе кланяться. От нее пошли в театр и очень приятно провели время. Дети были в восторге. Вообще им нравится путешествовать, и они ничуть не устали, так как спали всю ночь на жел<езной> дороге. Я же ничего не спала в течение 42 час<ов>, зато же в эту ночь спала как убитая. Теперь 1/2 8-го, и дети спят, я же пишу тебе, чтоб поскорее отправить, хочу, чтоб сегодня пошло.

   Дорогой и золотой мой папочка, умоляю тебя, голубчик мой, об нас не тужить. Видишь, 1/2 дороги сделали и благополучно, авось, все будет хорошо и далее. Так как у нас сберегателя не будет, то я поеду назад во 2-м классе, это я тебе обещаю. Завтра из Рязани напишу еще, чтоб ты не оставался без известий. Шер велел взять с собой побольше провизии, так как в деревне ничего не достанешь. Также взять хорошие сапоги и калоши себе и детям. Больше нечего писать (кстати: в день отъезда я получила 800 р. от Любимова, но не взяла их с почты, пусть полежат, назад не отошлют). Деньги и вещи я отдала батюшке на время моего отъезда, а % бумаги на хранение Рохельше. Жаклар велел тебе очень, очень кланяться, Рохельша и батюшка тоже. Теперь на прощанье крепко обнимаю и цалую тебя, дорогой и золотой мой папочка, и люблю бесконечно. Жду нашего свиданья чрезвычайно. Что твое здоровье, ужасно о нем беспокоюсь. Завтра надеюсь получить письмо твое в Рязани, так как просила на почте туда переслать твои два письма. Цалую и обнимаю моего бесценного муженька и люблю бесконечно.

   Лиля напишет из Рязани, будить жалко, а она просила тебе приписать.

  

  

  

   <В Эмс.>

  

   Пишу тебе в субботу, 18, из Рязани, куда мы приехали вчера ночью в 1/2 1-го. Выехали же из Москвы в 1/2 6-го на почтовом, в 3-м классе. С нами ехал Александр Андреевич (сын Андрея Михаил<овича>). Шер и Ставровский приехали на курьерском сегодня в 5 час<ов> утра. Решили все собраться в одной и той же гостинице Морозова, и сегодня через два часа едем в имение. Погода отличная. За ночь мы выспались отлично. Сейчас хочу пойти на почту спросить от тебя письмо. Вчера мы очень много ходили по книгопродавцам, но без особенного результата;, получила от одного Преснова 52 р. 50 к., другие же обещали дать при моем возвращений в Москву, следовакельно, придется при возвращении остановиться на день в Москве, третьих не застала дома, но известила о своем приезде. Была у Соловьева,⁷²⁹ спросила, надо ли ему "Униженных и Оскорб<ленных>". Тот просил прислать 30 эк<земпляров>, а также спросил, почему я ему не выслала "Преступление и наказание", тогда как он тебя просил в ноябре выслать ему, когда ты получал с него деньги. Ты же мне передал тогда, что он сказал, что ему наших книг не надо. Я обещала выслать осенью. Были мы на Антропологической выставке и два часа по ней. ходили. Детям очень понравилось. Были у Иверской,⁷³⁰ но в Кремль не попали. Дети здоровы и ведут себя хорошо. Теперь, дорогой мой, я долго тебе не напишу, дней пять или шесть, но, ради бога, не беспокойся за нас. Я узнала, что там поблизости есть доктор. Я их буду беречь изо всех сил. Целую и обнимаю тебя крепко и нежно и остаюсь любящая женка твоя Аня. Напишу на возвратном пути из Рязани, а если будет возможно послать из деревни, то и тогда пошлю. Твои Аня, Федя, Лиля.

   Милый мой папочка давно тебе не писала мы уже в рязани хороший город и извощики здесь очень не дороги я вижу из окна множество Арбузов мы в Москве порядочно покутили Кроме театра мы были на выстывке. Я очень была довольно особенно мне понравилась Мамонт ужасно велик больше горы.

  

   Сейчас получила в Рязани письмо твое от 10 августа, пересланное мне из Руссы, и ужасно рада. Теперь я за тебя совершенно спокойна. За то, что ты не веришь в поцалуи 10 000 000 000 раз, цалую тебя всего лишь один раз, да и то ты этого не стоишь за твое недоверие.

  

  

  

   <В Старую Руссу.>

  

   Милая Аня, так как все-таки ты к 23-му или к 24-му намерена воротиться (пишешь, что едешь на 3 дня, а до 24-го выйдет 9 дней), то и пишу тебе сейчас, не откладывая до завтра. Разумеется, весь этот план⁷³¹ мне не очень по нутру, но еще в прежнем одном письме твоем, недели две тому назад или три, когда ты в первый раз уведомляла 6 Шере, я разглядел нечто подозрительное (очень помню это) и подумал, что ты что-нибудь предпримешь. Но если я и сержусь (очень), то за легкомысленное письмо твое, написанное так бегло и так наскоро, что ничего нельзя понять, и все остается предугадывать с большим беспокойством. Например, пишешь что едешь с детьми и не извещаешь, берешь няню иль нет. В Москве где остановишься? Поедешь на общее сборище - где детей оставишь? Или их вместе с собой потащишь? У Вареньки⁷³² остановишься что ли? Если же оставишь детей где-нибудь у Ивановых,⁷³³ то хорошо ли с ними обойдутся и добродушно ли их примут? Затем деревня. Конечно, ты не поехала на авось и условилась письмами с Андреем Михайловичем или с кем-нибудь: где и как вы там остановитесь и надолго ли? Где же остановитесь? В избе, где, пожалуй, тебя обворуют и ограбят? А дети где будут оставаться, когда ты будешь, вместе с прочими, леса осматривать. Пишешь, что будет Андрей Михайлович, а я полагаю, что ровно никому нет дела до наших детей и что вообще дети от этой поездки что-нибудь да потерпят. Распоряжение же о том, чтобы почтамт старорусский пересылал тебе мои письма в Рязань, считаю почти безумным. Это верное средство сделать, - чтоб они расстрелись с тобой и пропали. И это с аккуратностью-то нашей почты! А впрочем, полагаю, что ты уж вернулась; не на месяц же поехала. (Одно слово зачеркнуто).

   Благодарю за извещение о детском спектакле, хотя и тут слишком краткое: видно, что ты занята. Писем твоих буду ждать с ужасным нетерпением, и если напишешь 17-го, то, пожалуй, дня три еще придется ждать. О себе не знаю, что написать. У нас все эти дни валил дождь как из ведра, и прилив мокрот у меня в груди был ужасный, а потому по утрам усилился и кашель. Да пришлось еще недоспать сряду несколько ночей, а потому нервы расстроились ужасно. В пустую надо мной квартиру въехали два немца и подымают страшный стук ночью. Только что я к одиннадцати часам засну, как вдруг, в половину 12-го, возвращаются они оба и подымают шум по лестнице и наверху прямо над моей головой такой, что будто целый табун лошадей пришел. Я просыпаюсь, вздрагиваю и уже не могу потом заснуть часа два, и так три ночи сряду, да и теперь почти так же. Я жаловался хозяйке, те обещали не топать ногами. Но при этом лечении нужен покой, спокойные нервы и хороший сон. Иначе лечение не принесет пользы. Я очень раздражен и в уединении моем весь даже озлобился. Пусть уж бы скорее из этой мокрой ямы. Хоть бы быть уверенным, что вас-то застану целыми и невредимыми. Поцелуй детей. Скажи им спасибо, что были умники на спектакле. В эту минуту ты, может быть, где-нибудь уже в Рязани или дальше. Не успокоюсь до тех пор, пока не получу от тебя письма из Старой Руссы, уже по возвращении твоем. А что если настолько замедлишь, что оно уже меня не застанет? Я выезжаю 29 и надеюсь, что не задержит что-нибудь. Стало быть, надо чтобы^- последнее письмо твое ко мне было написано 23-го и пошло не позже 24, тогда еще получу его здесь, 28-го, если же напишешь позднее этих чисел, то уже не получу, 29-го поезд отходит рано утром.

   К Нилу-то, я думаю, теперь не поедете. Или поедете? Деньги 100 р. я получил здесь 17-го, третьего дня, шло, стало быть, 8 дней. Курс наш упал ужасно, может быть, и еще упадет. Сижу и работаю, да вот теперь, за беспокойством, не знаю, много ли наработаю. Ух, сколько дела останется сделать по возвращении в Руссу. И еще в какой короткий срок. Не знаю, как-то тебя примут в Москве. Во всяком случае цалую тебя крепко. Дай бог, чтоб ты получила это письмо в Старой Руссе без пересылки в Рязань. Я вот теперь пишу, а сам думаю, что не дойдет оно до тебя ни за что, расстренетесь. Так что даже писать не хочется. Однако тороплюсь. Обнимаю тебя еще раз, а об детках все будет теперь ныть душа. Благословляю их и молюсь за них. Над Федей непременно в Москве будут смеяться, что не умеет читать. Смеялись и надо мной в детстве, что отстал от брата.

   До свидания, голубчик, твой нежный очень, хотя и сердитый муж.

  

   Всем поклон. И как же можно было написать такое беглое и не обстоятельное письмо. Лучше бы совсем не уведомляла до возвращения в Руссу.

   Главное в Москве не загостилась бы! Еще целую и деток благословляю.

  

  

  

   <В Эмс.>

  

   Милый папочка, вчера выехали, 18-го, в 1/2 12 дня, ехали весь день и всю ночь с остановками и сегодня в 6 час<ов> приехали в Клепики; отсюда в имение 12 верст, туда приедем в 12 час<ов>. Пишу тебе потому, что завтра отсюда идет почта (один раз в неделю). Мы живы и здоровы. Дорогу в 72 версты от Рязани провели чудесно; Федя в восторге от лошадей, сам правил. Погода хорошая. Местность тоже хороша. Извини меня, дорогой мой, что мало пишу, да меня торопят на почту. Цалую и обнимаю тебя горячо. Вот видишь, мой голубчик, я тебя не оставляю без известий, за это люби меня. Зато теперь напишу лишь через 3-4 дня.

  

  

  

   <В Старую Руссу.>

  

   Милая Аня, сейчас получил твое письмо, писанное карандашом, из Рязани от 18-го августа, и опять повержен в беспокойство и сомнения. Опять тайны, опять вечные секреты. Не можешь ты никак удостоить меня полной откровенности. Списываешься и соглашаешься с червонными валетами, а от мужа все еще тайны и секреты. И к чему эта таинственность, если уж решилась исполнить задуманное? Неужели ты рассудить не можешь, что, видя тайну, не могу же я не быть расстроен, вечно предугадывая, сомневаясь и разгадывая здесь, за 2500 верст: что бы это было такое? Слушай: первоначально ты извещаешь меня, что едешь в имение (для чего? никто не может понять, а ты, может быть, менее всех) н_а т_р_и дня, и вот теперь извещаешь наскоро карандашом, уже от 18-го числа, что "т_е_п_е_р_ь я т_е_б_е д_о_л_г_о н_е н_а_п_и_ш_у, д_н_е_й ш_е_с_т_ь" (уезжая т<о> е<сть> в деревню из Рязани), и тут же прибавляешь, что напишешь мне из Рязани. Ясно, стало быть, что все эти - 6 дней (а может, и больше, ибо число 6, как первоначальное т_р_и д_н_я, очевидно, выставлено для моего успокоения, так что 6 значит minimum, а может, и 10, и 12, и две недели) - что все эти 6 дней ты намерена жить в деревне. Но для чего же 6 дней жить в деревне, где есть нечего, в курной избе с детьми и с червонными валетами, к чему понадобилось с_т_о_л_ь_к_о дней - все это загадка, которую я, очевидно, не в состоянии разрешить и которую ты, очевидно, все еще не хочешь мне открыть, не считаешь благонадежным и благоразумным открыть такому н_е_б_л_а_г_о_н_а_д_е_ж_н_о_м_у человеку как я, и лучше решаешься меня повергнуть в смертельное беспокойство (не могу же я в самом деле не беспокоиться), чем удостоить меня полною откровенностью. Я здесь теперь ломаю голову и придумать не могу: для чего понадобилась целая неделя сроку житья в деревне? Межеваться вы что ли собираетесь, но ведь этого нельзя без полного всеобщего согласия, а остальные Достоевские могут не согласиться. Что же вы там будете делать? На простой осмотр достаточно бы и двух дней. Значит, что-то твердо положено сделать и условлено заранее с червонными валетами, но я только этого не могу и не должен знать. 6 дней, но тут непременно твердая и определенная цель, когда такой срок ясно предназначен в_п_е_р_е_д. Ну, а по прошествии этих 6 дней - что тогда будет? Что-нибудь в Рязани, какие-нибудь акты, купчие совершатся, или черт знает что еще - так от чего бы от меня-то так таить? Пустое, дескать: побеспокоится и перестанет. Из Рязани хочешь писать мне после 6 дней в деревне, но это уже будет 24-го числа minimum, а ведь я писал тебе сколько раз, что выезжаю 29-го, стало быть, п_о_с_л_е_д_н_е_е письмо твое ко мне должно быть написано 23-го, чтоб дошло. Стало быть, ты читаешь мои письма наскоро и не дочитываешь даже, может быть. - Ездишь в третьем классе с малыми детьми. У червонных валетов такие души и такие понятия, что твой вид приниженности и бедности (в 3-ем классе) должен в них возбудить презрение к тебе. Останавливаешься с этими забубёнными в одних и тех же трактирах, а в деревне, пожалуй, в тех же избах; тут тысячи непочтительных фамильярностей можешь увидеть от них. Шеры, Ставровские - все это одного корня народ, мошенники, надувалы и валеты. И уж ежели ты сама написала, что там нечего есть (это на 6-то дней), то воображаю, какой комфорт и чему могут подвергнуться дети. Не сердись, ради бога, но ведь я же не дерево в самом деле, не могу же я не беспокоиться. Охота даже пропадает писать, ибо, очевидно, и это письмо пойдет в Рязань из Руссы (если на такой долгий срок, то, конечно, мои письма надо было пересылать тебе из Руссы), но ведь всякому сроку конец, и очевидно, что одно или два письма должны расстреться, так что не знаю, дойдет ли это и в чьи попадет еще руки? К моему-то приезду будешь или нет в Руссе? До отъезда моего отсюда я уж и не рассчитываю теперь что-нибудь от тебя получить. - На веяний случай поздравляю тебя с днем твоего рождения, 30 августа. Напишу еще несколько строк в понедельник, в это уже будет последнее мое письмо отсюда. О себе писать нечего. Поблагодари Лиличку за ее милую приписку. Деток цалую и благословляю в очень за них беспокоюсь, душа не на месте. Цалую тебя тоже. Не сердись, повторяю: не деревянный же я.

  

   Еще раз цалую тебя.

  

  

  

   <В Старую Руссу.>

  

   Милый голубчик мой Аня, получил от тебя вчера вечером (по поводу воскресения у нас раздают переписку вечером) твой клочочек бумажки карандашом из каких-то Клепиков и чрезвычайно как благодарен тебе за него. Но однако же из Рязани до имения, значит, 80 верст с лишком и езды 1 1/2 дня; я думал, что гораздо ближе. Стало быть, из 6 дней три уходят на дорогу. Оно теперь мне понятнее, и 3 дня в деревне не возбуждают теперь во мне такого удивления. Но следовало с твоей стороны писать обстоятельнее, а то я совсем потерялся в моих расчетах: "Что, дескать, будешь ты делать в деревне 6 дней?". Да и теперь впрочем не знаю, но думаю по крайней мере, что к 28-му или 29-му вы возвратитесь же, наконец, в Руссу. (Ох, только бы дал бог благополучно). То, что ты пишешь о детях, меня несколько ободрило. Но опять-таки в твоем письме как будто недомыслие. Рассуди сама: пишешь ты от 19-го и приписываешь, что теперь уже дня 4 не будешь мне писать более. А я здесь ясно вижу, что ни в каком уж случае не получу здесь от тебя ничего более, ни одного то есть письма, ибо сам выезжаю послезавтра, 29-го. Дело в том, что это твое письмецо из Клепиков, от 19-го, помечено на конверте в московском почтамте 22-м августом, ко мае же в Эмс пришло 26-го, шло, значит, неделю. Положим, ты мне напишешь (через 4 дня, как ты говоришь) из Рязани, значит 23-го числа августа, придай 6 дней ходу до Эмса, и будет 29-го, а 29-го утром мне уже нельзя будет идти в почтамт, ибо поезд идет в 6 1/2 часов утра, т<о> е<сть> когда еще и почта не приходит. (Приходит в 1/2 8-го). Из этого заключаю, что уже более от тебя известий никаких не получу. Это значит с 19-го до 3-го сентября, т<о> е<сть> ровно 2 недели! Это жутко. Я, голубчик мой, помнится тебе уже много раз писал, что последнее письмо твое должно п_о_й_т_и непременно не позже 24-го (из Руссы), чтоб я мог еще получить его, а теперь из Рязани. Полагаю, что ты мало обратила внимания на то, что я писал об этих строках, и забыла. - Но уж теперь нечего делать. По крайней мере сам-то отсюда выезжаю, и в дороге тоска по вас будет конечно сдерживаться чувством, что все же я приближаюсь к вам, к вам же еду и, наконец, приеду. Так как сегодня 27-е, то полагаю уже наверно, что письмо это застанет тебя уже в Руссе, так что тебе не будут уже никуда пересылать его из Руссы, и оно не пропадет. Не знаю только, много ли ты опять останешься в Москве? Хороша ли погода, не простудились бы дети? Поедешь ли ты во 2-м классе? и проч., и проч., вопросы так и кишат у меня в голове. На бога однако же надеюсь и на тебя тоже, хотя и взбалмошная, но деловая женочка. Жаль только, что не всегда откровенна с мужем, который так ее любит и ценит. Об себе скажу, что, кажется, лечение мое здесь не принесло мне особенной пользы. Говорить заране, конечно, нельзя, может быть, потом, к зиме, объявится польза, но теперь, я точно так же кашляю, как и приехал сюда, а всю последнюю неделю чувствовал даже особенную тесноту в груди, как в худшие времена. Полагаю, что всему виноват Орт, черт знает с чего пересадивший меня 3 недели назад с Кренхена на Кессельбрунен. А я именно после 2-х недель Кренхена почувствовал было себя несравненно лучше. А он пересадил. - Кессельбрунен, как мне кажется теперь, после 3-х недельного испытания - вода для меня сильная, больше той меры, которой требовал организм мой, а потому только раздражал мне нервы и, может быть, уничтожил доброе действие Кренхена. Впрочем не знаю, может быть, я ошибаюсь. - Что до денег, то, кажется, приеду в Руссу лишь с последними копейками, едва хватит. 100-<рубле>вую бумажку меняют здесь за 208 марок. Как-нибудь ухитрюсь. В дороге, должно быть, очень устану и расстроюсь. Роман же (на сентябрь) не довел и до половины. Как приеду, сейчас надо будет садиться и писать. - Проклятой здешней диетой (одна говядина и пудинги) расстроил только желудок, точно деревянный стал. - Кончается, наконец, скука моя безысходная, наконец-то начну громко говорить, а то 35 дней молчания. - Черт знает что такое. Погода здесь хоть и очень непостоянная, но теплая: какую-то у вас застану? И не простудиться бы дорогой. Поцалуй милых ангелов деток. От Победоносцева еще получил письмо и отвечал ему.⁷³⁶ Если в Петербурге будет время, то схожу к нему. В Петербурге я буду, кажется, в воскресение - это скверно, все заперто. Пуцыкович уже уведомил меня, что денег мне не отдаст.⁷³⁶ До свидания, мой Ангел. Ну что если ты как-нибудь в дороге простудишься, расхвораешься? Мне жизнь ваша в деревнюшке и в лесу, хоть и 3-х дневная только, очень не нравится. И разве не