Достоевский Федор Михайлович - Ф.М. Достоевский. А.Г. Достоевская. Переписка

еня с семейством, сошлась целая ватага учителей и гимназистов, и мы пошли (в том же здании) рассматривать вещи и портреты Пушкина, которые пока хранятся в этой гимназии. Затем, придя домой, застал записку Григоровича, приглашающего к 6-ти часам обедать у Тестова. Не знаю, пойду ли? Покамест сел написать тебе мой бюллетень. В 8-м часу потянусь к Елене Павловне за твоим письмом. (Вчера 29-го [ничего не] получил). Затем домой и сяду за мою статью, которую надо подделать. Вообще житье гадкое, погода здесь прекрасная. Все-то здешние у себя дома, а я один в гостях. Вечером еще припишу.

  

  

   В трактире у Тестова Григоровича не нашел, воротился домой и обедал дома. Потом поехал к Елене Павловне; ее дома не застал, а дети ее сказали мне, что письма от тебя не было. - Рассчитываю, что, может быть, завтра будет от тебя письмо наверно. Сообразив теперь, понимаю, что по всем прежним письмам моим ты все заключала, что я приеду 28-го. Но теперь уж, верно, ты получила и те письма, где я колебался: остаться или нет, стало быть" уж теперь ответишь. Дурно то, что уезжая, мы как-то не договорились, ибо ты могла бы мне все-таки, хотя и рассчитывая, что я ворочусь, писать на имя Елены Павловны, на всякий случай, чтоб не оставить меня в неведении о тебе и о детях. Рассчитываю тоже, что ко 2-му числу получу от тебя письмо уже прямо в Лоскутную. (Письма же на имя Елены Павловны, т<о> е<сть> прежние, ты, конечно, и прежде могла бы писать безбоязненно, ибо хоть я бы и уехал, все же бы их никто не распечатал, и она переслала бы их обратно в Руссу). В Лоскутную же адресовать ко мне для меня будет гораздо выгоднее, чтоб не ездить к Елене Павловне, потому что теперь скоро (со 2-го числа) наступит большая возня, надо будет рано вставать и весь день маяться, так что ездить к Елене Павловне даже и не нашел бы вовсе времени. Да и к тебе перестану писать подробные бюллетени, как теперь: не будет совсем времени. 3-го числа будет Дума принимать гостей, речи, фраки, клаки {claque - группа людей, нанятых для создания искусственного успеха или провала актера или целого спектакля (франц.).} и белые галстухи. А там открытие, думский обед, затем 5-го и 6-го по утрам заседания, а вечером литературные чтения. Да 2-го вечернее заседание "Любителей", где решат, кому в какое время читать. Я, кажется, буду читать уже во 2-й день, т<о> е<сть> 6-го. Ездил к Морозову и в Центральный магазин. От Морозова получил всего 14 рубл., а в Центральном хоть и сказали мне, что ты писала к ним, чтоб мне выдали [отсрочки] 50 руб., но просят отсрочки до 6-го или 7-го числа. Так как 7-го надо сверх того сделать прощальные визиты, а их много, то выеду разве только 8-го, с каким поездом уведомлю потом. Но 8-го постараюсь выехать наверно. Заезжал к Варе. Много мне рассказывала про своих внуков и спрашивала совета. Умная она и хорошая женщина. - Вечером кой-что успел просмотреть в рукописи. Что детки? Очень тоскливо по них, не слышно их голосочков. И все думаю, не случилось ли у вас чего? Если что, боже сохрани, случится, непременно телеграфируй. До свидания, голубчик, ах кабы получить от тебя хоть что-нибудь завтра! Обнимаю тебя и деток и крепко вас всех цалую. А Карамазовы-то, Карамазовы! Эх, в какую суетню въехал. Но теперь все-таки озабочен открытием: партия у них сильная. Обнимаю тебя опять и опять.

  

   Вчера сломалась днем моя золотая рукавная запонка, которую чинили. Одна половинка осталась в рукаве рубашки, а другая, должно быть, где-нибудь вылетела на улице.

  

  

  

   <В Москву.>

  

   Дорогой мой папочка, получила я твое письмо с "Милой Анной Григорьевной" и была на тебя страх как недовольна: подумай, я писала тебе "милый Федор Михайлович", боясь, что письмо мое попадет в чужие руки, а ты этого оправдания не имеешь. Вообще же, мой дорогой, я замечаю из твоих писем явную ко мне холодность. Но довольно о чувствах, а то ты рассердишься. Мы, слава богу, здоровы, и ничего с нами не случается. Грустим по тебе и начали было тебя ждать, ну, а теперь опять отложили. Останься, а то право будет неловко, если ты не будешь присутствовать. Но прошу тебя не очень кутить, а главное, не заглядываться на хорошеньких барынь, чего я совсем недолюбливаю. Дети просят опять приписать. Очень внимательно слушают твои письма, а Федя не верит, что ты приедешь лишь 9-го. У нас кончились гостинцы, и Федя раза по три навещал твой ящик в письменном столе, осведомляясь, не явились ли откуда-либо гостинцы. Вчера мы ходили в Царский сад и по дороге купили пряников. Федя все толкует, чтоб ты записал станции железн<ой> дороги, он почему-то этот вопрос считает необыкновенно важным. Это можно выписать здесь из календаря, чтоб ему угодить. Федя весь почернел от загару. По вечерам читает и на третьего дня прочли "Вия". Очень поразило. Прочли и про Ивана Никифоровича. Право не знаю, что теперь и писать, до того у нас все однообразно. Кстати, совсем забыла: на другой день после твоего отъезда, 23 мая, утром Победоносцев прислал тебе телеграмму об отмене Пушкинского торжества. Он думал, что ты еще не уехал, и предупредил тебя, чтоб ты не проехался даром. Это очень любезно, особенно со стороны такого сановника.

   Вчера я послала тебе письмо с "позволением" остаться на празднество, но очень боюсь, что оно вчера не пошло, а пойдет сегодня, и ты получишь разом два письма и, пожалуй, испугаешься, не случилось ли чего. А я все с тем же: прошу тебя, если 2 июня у тебя найдется время, съезди и узнай про дворянство,⁸⁰⁶ вероятно, это узнают в канцелярии Дворянского собрания (присутствие там от часу до 3-х). Там тебе скажут, нельзя ли как-нибудь тебе послать просьбу из Петерб<урга> и как это сделать. Ну до свиданья, мое золотое сокровище, но признайся, что ты без меня не можешь жить, а? Я так признаюсь, что не могу и что нахожусь, увы! под сильным твоим влиянием. Крепко обнимаю тебя и цалую тебя нежно-нежно и остаюсь любящая тебя Аня, а также Лиля и Федя. Хотели приписать, но куда-то оба разбежались, а потому не стану ждать.

  

  

  

   <В Старую Руссу.>

  

   Милая Аня, хотел было сегодня тебе не писать, потому что почти не об чем, но так как получил, наконец, твое письмецо (от 29-го) и так как действительно предстоят скоро дни, что за суетой ничего тебе писать не буду или много что по две строчки, то и решился написать теперь. Очень рад, что вы все здоровы, рад за деток и за тебя, и как будто тоска свалилась с сердца, хотя все-таки скучно. Неприятно мне, что бабушка не [доживет] подождет до моего приезда. Автограф Гоголя Аксаков мне обещал, хотя не знаю, успею ли теперь взять у него. К тому же я перезабыл и смешал в голове все адреса, так что надо опять справиться у Юрьева, где кто живет. Сегодня заходил ко мне какой-то (забыл фамилью) математик и долго сидел в ресторане в читальной, ожидая, когда я проснусь. Когда я проснулся, он вошел и пробыл ровно 3 минуты, и даже не сел: зашел объявить о своем глубоком уважении, удивлении к таланту, преданности, благодарности, высказал г_о_р_я_ч_о и ушел. Седоватый человек, пресимпатическое лицо. Затем посетил меня Лопатин,⁸⁰⁷ тот молодой человек, на которого возложил Поливанов хлопотать о моих билетах в Думе, о доставлении мне всех нужных сведений и проч. Я с ним разговорился и к приятному удивлению моему нашел в нем человека чрезвычайно умного, весьма мыслящего, чрезвычайно порядочного и в высшей степени моих убеждений. Одним словом, весьма приятная встреча. Затем был Григорович, много врал и злословил. Там, кажется, действительно приготовляются что-то сказать нам в пику в заседаниях и на обедах. [В заседаниях и] Григорович тоже депутатом от Литер<атурного> фонда, в числе четырех: Тургенева, Гаевского, Краевского. Всем выдал фонд по 150 р. на расходы. Наше только Славянское общество не выдало ничего, да и не могло. Григорович жалуется, что 150 р. мало. Действительно так, здесь деньги идут, и хоть я и мало здесь заплачу в гостинице, но проживусь все-таки крепко: извощики, табак, особые расходы, покупка венков и проч. Кстати, 2 о_б_я_з_а_т_е_л_ь_н_ы_е венка приготовляет Дума за 30 р. с депутата за оба. Если Золотарев не приедет, то уж конечно, я заплачу. Надо тоже купить запонки. Обедал в Московском трактире. Затем был у Елены Павловны и получил твое письмецо. Маня ее премилая девушка 20 лет, и в гостях у них я заметил одного молодого доктора, интересовавшегося очень Маней.⁸⁰⁸ Затем с Висковатовым отправились к Ан<не> Ник<олаевне> Энгельгардт, которая все сидит дома с больной ногой, и застали у ней доктора, который говорит, что болезнь довольно серьезна, если чуть-чуть пренебречь. Затем воротились с Висковатовым домой пешком. Утром были две грозы и ливень, а теперь ночь прелестная. Ну вот и все пока мои похождения. Как-то я прочту мою речь? Аксаков объявил, что у него то же самое, что у меня. Эхо дурно, если мы так уже буквально сойдемся в мыслях. Как-то прочту потом на вечерних литературных чтениях сцену Пимена и Скупого рыцаря и тоже (главное) на смерть Пушкина Тютчева? Любопытно, как встречусь с Анненковым? Неужели протянет руку?⁸⁰⁹ Не хотелось бы столкновений. Ну до свидания, голубчик Аня. Расцалуй деток крепко, напомни им обо мне. Кланяйся Анне Николавне, что она, хорошо ли съездила? Я-то неудачно. Надо бы зайти к Каткову. Прощай, обнимаю тебя крепко.

  

   Деток благословляю.

  

   P. S. [Оринька] подле тетеньки играет с ней в карточки, где ему сюда.⁸¹⁰

  

  

  

   <В Москву.>

  

   Дорогой мой Федичка, ты так об нас тужишь, что я решаюсь лучше почаще писать, чтоб ты был на наш счет покоен. Но ведь вот беда: у нас все так тихо и смирно, что решительно не о чем писать: все будет одно и то же; живы и здоровы. Писем интересных не получаю (кроме твоих, разумеется, которые я перечитываю по нескольку раз и которые прочла даже батюшке). Почтамт петерб<ургский> перепутал, и стала получать денежные пакеты на книжную торговлю⁸¹¹ сюда и принуждена отправлять их обратно в Петербург. До свиданья, милый мой папочка, напишу тебе 3-го июня, т<о> е<сть> послезавтра, а последнее письмо пошлю 5-го, так как ты получишь его 7-го, а 8 верно уже выедешь. Ты мне снишься в очень соблазнительном виде, и я утром думаю о том, как бы ты поскорее приехал.

   На Елену Павловну больше писать не буду, а прямо в Лоскутную.

   Цалую и обнимаю тебя горячо и остаюсь любящая тебя очень, очень, очень, очень, очень, очень Аня, т<о> е<сть> более, чем ты меня, в 1000 раз.

  

  

  

   <В Старую Руссу.>

  

   Милый дружочек мой Анечка, вчера вечером ездил к Елене Павловне за твоим письмом и ничего не получил, а сегодня пришло от тебя в Лоскутную 2 письма, одно в 4 часа пополудни, а другое вечером. Одним словом, в Лоскутную, по-видимому, скорее доходит, чем к Елене Павловне. Как я рад, что вы все здоровы и меня помните. Детишек крепко поцалуй на их славные приписки и непременно купи им гостинцев, слышишь Аня. Детям и медицина предписывает сладкое. - Про замечание твое, что я тебя мало люблю, скажу, что оно глуписсимо: я только о тебе и думаю, да еще о детках. И во сне тебя вижу. - Здесь у нас опять была кутерьма. Вчера вдруг отложили опять празднество, но теперь уже твердо известно, что открытие будет 6-го. [Известно] Венки изготовляет Дума по 8 р. за венок, надо 2, закажу завтра. Золотарева нет. Поезд из Петербурга с разными депутатами на празднество придет только послезавтра. - Теперь дальше: 3-го дня вечером было совещание у Тургенева почти всех участвующих (я исключен), что именно читать, как будет устроен праздник и проч. Мне говорят, что у Тургенева будто бы сошлись нечаянно.⁸¹² Это мне Григорович говорил как бы в утешение. Конечно, я бы и сам не пошел к Тургеневу без официального от него приглашения; но простофиля Юрьев, которого я вот уже 4 суток не вижу, еще 4 дня назад проговорился мне, что соберутся у Тургенева. Висковатов же прямо сказал, что уже три дня тому получил приглашение. Стало быть, меня прямо обошли. (Конечно, не Юрьев, это дело Тургенева и Ковалевского, тот только спрятался и вот почему, должно быть, и не кажет глаз). И вот вчера утром, только что я проснулся, приходят Григорович и Висковатов и и_з_в_е_щ_а_ю_т меня, что у Тургенева составилась полная программа праздников и чтений вечерних. И так как-де позволена музыка и представление "Скупого рыцаря" (актер Самарин⁸¹³), то чтение Скупого рыцаря у меня взято, взято тоже и чтение стихов на смерть Пушкина (а я именно эти-то стихи и желал прочесть). Взамен того [я могу] мне определено прочесть стихотворение Пушкина "Пророк". От "Пророка" я, пожалуй, не откажусь, но как же не уведомить меня официально? Затем Григорович объявил мне, что меня просят прибыть завтра в залу Благородного собрания (подле меня), где будет окончательно все регламентировано. Они ушли, и приходит Лопатин, молодой человек, прикомандированный от Поливанова (председателя комиссии) руководить меня. Тот объявляет, напротив, что уже все регламентировано (значит, моего мнения не спрашивали), меня же просят прибыть в Благородное собрание уже на генеральную репетицию, с публикой, и главное с воспитанниками гимназий (бесплатными), и репетиция главное устраивается для них, чтоб и они могли слышать. Таким образом, я поставлен в прещекотливое положение: решено без меня, моего согласия на чтение н_а_з_н_а_ч_е_н_н_ы_х мне сочинений не спрашивали, а между тем нельзя не быть на репетиции и не прочесть для молодежи: скажут, Достоевский не хотел читать для молодежи. Наконец, совсем неизвестно, в чем прибыть завтра: во фраке ли, так как публика, или в сертуке. Я был очень вчера недоволен. Обедал один, вечером заехал к Анне Николавне,⁸¹⁴ у ней сидел доктор (ее знакомый и даже родственник), я посидел полчаса, и они оба меня проводили до гостиницы. Сегодня утром опять зашли Григорович и Висковатов, и Григорович стал приставать обедать всем троим вместе в Эрмитаже, а потом идти в сад Эрмитажа провести вечер. Они ушли, и я поехал к Каткову, у которого дня три не был. У него как раз застал Любимова, только что получившего письмо от Маркевича, который и обещает доставить роман на июнь. Так что я с этой стороны могу теперь быть спокоен. Это очень хорошо. У Каткова застал новости: он только что получил официальное письмо от Юрьева как председателя Общ<ества> люб<ителей> рос<сийской> словесности (и которого Катков с незапамятных годов членом). Юрьев уведомляет, что билет пригласительный на празднества был послан в Московские Ведомости о_ш_и_б_о_ч_н_о и что совет Любителей по устройству празднеств отменил это приглашение как несогласное с решением совета, так что приглашение надо считать не бывшим. Форма письма самая сухая и грубая. Меня уверял Григорович, что Юрьева заставили это подписать, главное Ковалевский, но, конечно, и Тургенев. Катков был, видимо, раздражен. "Я бы и без них не поехал", - сказал он мне, показав письмо. Хочет все напечатать в Ведомостях. Это уж, разумеется, просто свинство, да и главное, что и права они не имели так поступать. Мерзость, и если б только я не ввязался так в эти празднества, то, может быть, прервал бы с ними сношения. Резко выскажу все это Юрьеву. - Затем спросил у Каткова: кто здесь лучший зубной врач, и он мне назвал Адельгейма на Кузнецк<ом> мосту, сказав, чтоб я объявил Адельгейму, что прислал меня он, Катков. Пружинка моя с_о_в_с_е_м уже сломалась и держалась на ниточке. Съездил к Адельгейму, и тот вставил мне новую за 5 руб. От него приехал домой, и с Григоровичем и Висковатовым поехали в Эрмитаж, обедали по рублю. Между тем начался дождь. Чуть утихло, мы вышли и уселись на одного извощика втроем до саду Эрмитажа. Дорогой поднялся дождик. Приехали в сад мокрые и спросили в ресторане чаю. Билеты же взяли рублевые с правом входа в театр Эрмитажа. Дождь не унимался. Григорович врал разные рассказы. Затем пошли в театр уже на 2-й акт: шла опера Paul и Virginie,⁸¹⁵ театр, оркестр, певцы - все недурно, только музыка плоха (в Париже выдержала несколько сот представлений). Прелестная декорация третьего акта. Не дослушав, вышли и отправились по домам. Я у себя в Лоскутной застал твое 2-е письмо. Чрезвычайно волнует меня завтрашняя репетиция. Григорович обещал за мной зайти, чтоб ехать вместе. Немного промок. Я еще прежде с дороги простудил немного левую руку, и она мозжит. Вчера утром заезжал к архиерею викарию Алексею и к Николаю (Японскому). Очень приятно было с ними познакомиться. Сидел около часу, приехала какая-то графиня, и я ушел. Оба по душе со мной говорили. Изъяснились, что я посещением сделал им большую честь и счастье. Сочинения мои читали. Ценят, стало быть, кто стоит за бога. Алексей глубоко благословил меня. Дал вынутую просвирку. - До свидания, голубчик, если можно будет, то напишу и завтра. Очень люблю тебя. Деток крепко цалуй. Анне Николавне глубокий мой поклон, и сверх того поцалуй у ней за меня ручку. Твой весь без раздела.

  

   Но ты ошибаешься. Сны прескверные. Слушай: ты все пишешь о записке в дворянство. Во-1-х, если б и можно было, то мне некогда, а главное, это дело надо делать из Петербурга, через людей. Лично все объясню тебе. Непременно сделаю в Петербурге. Здесь же все хлопоты ни к чему не послужат: я знаю твердо, убежден.

   Был у Ив<ана> Аксакова - на даче. Чаев тоже на даче. К Муравьеву ⁸¹⁶ съезжу, если найду время. Еще раз весь твой тебя любящий.

  

  

  

   <В Москву.>

  

   Дорогой мой Федичка, пишу тебе по обещанию 3-го июня, но опять-таки не могу тебе сообщить ничего нового: все, слава богу, у нас хорошо, и все мы здоровы. Пользуясь тем, что у нас гостит мама, мы ходим с нею и с детками гулять, напр<имер>, ходили вчера на кладбище и все читали стихотворения на памятниках. Дни у нас хорошие, но ветрено. Вечером читаем. Мама уезжает в пятницу к Ване, и это нам очень грустно. Сделай одолжение, постарайся выехать 8-го утром в 9 час <ов> 30 мин<ут>, т<о>е<сть> в половине 10-го, и тогда ты приедешь 9-го в 11 час<ов> 25 м<инут> утра. Это будет Духов день, и мы придем тебя встречать. Если же ты выедешь в 1 час дня 8-го, то приедешь 9-го в 11 час<ов> ночи. Следовательно, в Москве пробудешь всего лишних 3 1/2 час<а> (с 1/2 10-го до часу), а зато в дороге будешь выжидать и приедешь в Руссу 12 часами позже. Н_и н_а к_а_к_о_м д_р_у_г_о_м п_о_е_з_д_е ты в Руссу не попадешь. Сегодня пишу письмо и представляю, что ты сегодня был депутатом в Думе и мучился. До свиданья, моя прелесть, цалую и обнимаю моего "милого депутата" крепко и нежно и остаюсь любящая тебя чрезвычайно (в миллион раз больше, чем ты; ты нынче такой ко мне равнодушный; да, голубинька, это так!) и вечно Аня. А потому прикончи все дела к 8-му и 8-го выезжай. К тому же в Троицу вряд ли кого ты и застанешь. А мы лишний день должны будем без тебя проскучать. Я написала к книгопродавцу Александрову, чтобы он принес тебе деньги; может быть, он и принесет. Бабушка тебе кланяется, равно как и мы все тебя любим и крепко обнимаем и цалуем. Твои Аня, Федя, Люба.

   Напишу не завтра, а послезавтра 5-го, и буду адресовать в Лоскутную.

   Без автографа, хотя бы Висковатова, не приезжай, назад отправлю.

   А письма ты должен о празднике писать подлиннее, слышишь ты, голубчик мой, а то подумай, я ничего о нем не узнаю, а ты так пишешь, как никто. А главное, главное напиши, как ты читал и отличился ли и много ли хлопали и пр. и пр. Как мне жаль, что меня тут не будет! Право, зависть берет меня.

  

  

  

   <В Старую Руссу.>

  

   Милый мой голубчик Анечка, сегодня опять получил дорогое твое письмецо и очень тебе благодарен, что не забываешь своего Федичку. Со времени частых твоих писем я решительно стал за вас спокойнее и благополучнее. Рад и за детишек. Сегодня утром пришел ко мне Лопатин и принес расписание дней и церемоний. Выдал ему 17 руб. заказать венки в Думе (2 венка). Золотарева нет. Затем приходил один присяжный поверенный Соловьев⁸¹⁷ отрекомендоваться, человек ученый, и явился лишь говорить о мистически религиозных вопросах. (Новое поветрие). Затем пришли Григорович и Висковатов, а затем и Юрьев. Мы страшно все напали на Юрьева за письмо его к Каткову и распекли его ужасно. Затем обедал в Московском трактире с Григоровичем и Висковатовым и там познакомился с актером Самариным, старикашка 64 лет, все говорил мне речи. Он будет играть на празднестве в честь Пушкина Скупого рыцаря в костюме (отбил у меня). В Москов<ском> трактире всегда очень полно, и редко кто не оглядывается и не смотрит на меня: все знают, что это я. Самарин рассказывал много анекдотов о московской артистической жизни. Затем, прямо с обеда, поехали в общее заседание комиссии "Любителей" для устройства окончательной программы утренних заседаний и вечерних празднеств. Были Тургенев, Ковалевский, Чаев, Грот,⁸¹⁸ Бартенев,⁸¹⁹ Юрьев, Поливанов, Калачев⁸²⁰ и проч. Все устроили к общему согласию. Тургенев со мною был довольно мил, а Ковалевский (большая толстая туша и враг нашему направлению) все пристально смотрел на меня. Я читаю на второй день утренних заседаний 8-го июня, а 6-го июня вечером читаю на празднестве (разрешена музыка) сцену Пимена из Б<ориса> Годунова. Многие читают, почти все, Тургенев, Григорович, Писемский и проч. На 2-й же вечер 8-го прочту 3 стихотв<орения> Пушкина (2 из Запад<ных> славян и Медведицу⁸²¹) и в финале для з_а_к_л_ю_ч_е_н_и_я празднества - "Пророк" Пушкина,- маленькое, страшно трудное для чтения стихотворение, меня назначили нарочно в финале, чтоб произвести эффект - не знаю, произведу ли? Ровно в 10 часов воротился домой и застал у себя 2 карточки Суворина с надписанными строчками, что придет в 10 часов. 2 карточки были ошибкой (склеились), и я, подумав, что он был уже и во второй раз, но меня не застал, поехал в Славянский базар (очень недалеко от меня), где он стоит, и застал его с женою за чаем. Ужасно был рад. Он у Любителей за статьи свои на фербанте, {der Verbannte - ссыльный, изгнанник (нем.).} как и Катков.⁸²² Ему даже не дали билета на утренние заседания. У меня же был один билет (Варин), от которого она отказалась, и я предложил ему. Очень был рад. Уж даст он им знать потом. Сказал, что здесь и Буренин.⁸²³ Завтра условились быть у Чаева в Оружейной палате, где он нам все покажет в 1 час пополудни. Хотели прийти Григорович и Висковатов. Не знаю, придут ли в Оружейную. С заседания же они, в 10-м часу, укатили в Эрмитаж и ужасно просили, чтоб и я приехал, но я пошел к Суворину. Суворин, узнав, что мы завтра в Оружейную, упросил, чтоб и его с женой взяли, а затем стал просить, чтоб обедать вместе в Москов<ском> трактире, он с женой, я, Григорович и Висковатов, а затем чтоб поехать в Эрмитаж. Он, кажется, бедный, с женою скучает. На вечерних чтениях, где билеты за деньги, он, конечно, будет. Репетиция чтений для воспитанников заведений отменена. Послезавтра, 5-го, начинаются мытарства; надо всем депутатам во фраках являться в Думу, и, боюсь, времени не будет тебе писать. Завтра же в нашу Лоскутную прибудет поезд петербургских депутатов. [Приеду] 8-го все кончится, 9-го, стало быть, сделаю визиты, а 10-го выеду - в котором часу, напишу потом. Майков телеграфировал, что приедет. Полонский тоже. Ну вот и все, моя радость. Таким образом, жди меня 11-го числа, и это, кажется, уж наверно. Суворин просит мою статью. Решительно не знаю, кому дать и как это устроить. А вот пусть послушает меня на чтении. Крепко обнимаю тебя, моя Анька. Крепко цалую тебя за очень-очень и очень. Детишек цалую и благословляю. Ты пишешь, что видишь сны, а что я тебя не люблю. А я все вижу прескверные сны, кошмары, каждую ночь о том, что ты мне изменяешь с другими. Ей богу. Страшно ручаюсь. Цалую тебя тысячу раз.

  

   Поцалуй деток.

  

  

  

   <В Москву.>

  

   Пишу тебе по обещанию 5-го июня, дорогой и золотой мой Федичка, хотя опять-таки, кроме как о чувствах, писать нечего: все здоровы, и все благополучно. Тишина у нас полнейшая, заняты теперь тем, что сбираем в дорогу бабушку, а потому сегодня топим баню. Но предварительно пойдем на музыку и звать к себе Рохеля. Думала об тебе сегодня очень и очень; как-то ты сегодня стоял на молебствии, не устал ли очень, не измучился ли? Но завтра и особенно послезавтра буду очень тревожиться, как-то ты прочтешь, удастся ли тебе, произведешь ли впечатление? Непременно, слышишь ли, непременно, опиши подробно, как все произошло, т<о> е<сть> на твоем чтении: подумай, меня не было, так сделай так, как будто я была. А то, дорогой мой, мне очень обидно, что я не присутствовала на твоих торжествах. Ничего бы я так не желала, как торжества вашей партии, а вместе и твоего. А затем, пожалуйста, не заживайся и выезжай 8-го утром в 1/2 десятого. Мы пойдем тебя встречать в понедельник, и ты не заставь нас даром пройтись. Цалую и обнимаю тебя горячо и остаюсь любящая тебя жена Аня. {Далее приписка Любы Достоевской.}

   Милый папочка! Я здорова. Приезжай скорее. Твоя Люба.

   Начала хорошо, но затем сплошала. Слышишь ли, дорогое мое сокровище, изволь описать мне твое заседание в мельчайших подробностях, я твои письма перечитываю по нескольку раз.

  

  

  

   <В Старую Руссу.>

  

   Милая моя Анютка, милое письмецо твое от 3-го июня получил сейчас и спешу написать тебе поскорее, сколько успею. Нет, голубчик, не требуй теперь длинных писем, потому что и просто-то письма вряд ли можно теперь будет писать. Буквально, все время, все м_и_н_у_т_ы теперь будут заняты, да и не достанет их, это наверно на здешнее даже, не то что на письма. По порядку: вчера утром я, Суворин, его жена, Буренин и Григорович были в Кремле, в Оружейной палате, осматривали все древности, показывал смотритель Ор<ужейной> палаты Чаев. Затем ходили в Патриаршую ризницу. Все осмотрев, зашли в трактир Тестова закусить и остались обедать. Затем был на минутку у Анны Ник<ола-евны> Энгельгардт и разъезжал по мелким покупкам. Затем по условию отправились в сад Эрмитажа. Там уже были Суворины, Григорович и проч. В саду же встретил почти всех прибывших в эти дни из Петербурга депутатов. Множество всяких лиц подходили ко мне, и не запомню кто: Гаевский, Лентовский,⁸²⁴ певец Мельников⁸²⁵ и проч. Сидел и все время пил чай с Сувориными и с Бурениным и изредка с Григоровичем, который то подходил, то уходил. И вдруг разнеслась весть, что праздник отложен. Распустил слух Мельников. Было 11 часов, и я поехал [Мельникову] к Юрьеву. Его не застал, но застал его сына, и тот меня разуверил, что вздор. (Так и оказалось). Приехав домой, принялся готовиться к чтению 6-го числа вечером. Это, Аня, дело бедовое. Представь себе, что открытие памятника будет 6-го числа, с 8 часов утра я на ногах. В два часа кончится церемония и начнется акт в Университете (но ей богу, не буду). Затем обед в Думе, и в т_о_т ж_е д_е_н_ь, вечером в 9 часов, я, усталый, измученный наевшийся и напившийся, должен читать монолог Летописца - самый трудный к чтению, требующий спокойствия и обладания сюжетом. Чувствую, что я еще не готов. Сверх того я почти начинаю вечер - самое неудобнейшее положение. Досидел до 4-х часов утра, и вдруг сегодня в 10-м часу разбудил меня Золотарев, наконец прибывший. Спал я всего 5 1/2 часов. За ним Федор Петрович Корнилов,⁸²⁶ за ними Лопатин с венками (венки стоят 14, а не 17 рублей, но без лент). Ленты я навязал Золотареву, равно и завтрашние хлопоты. Таким образом, за венки 14 рубл., выходит, заплачу один я. Правда, Золотареву будут не меньше стоить дальнейшие аксессуары. В 2 часа поехали в Думу, все депутации (депутаций до 100) являлись к Ольденбургскому и проч. Церемониал, суетня, беспорядок - не описываю слишком, невозможно описать. Видел (и даже говорил) с дочерью Пушкина (Нассауской).⁸²⁷ Подходил ко мне Островский - здешний Юпитер.⁸²⁸ Любезно подбежал Тургенев. Другие партии либеральные, между ними Плещеев и даже хромой Языков, относятся сдержанно и как бы высокомерно: дескать, ты ретроград, а мы-то либералы.⁸²⁹ И вообще здесь уже начинается полный раздор. Боюсь, что из-за направлений во все эти дни, пожалуй, передерутся. История исключения Каткова из празднеств возмущает ужасно многих. Пришел домой и обедал дома в надежде [выслать] получить от тебя письмецо, ответить тебе, затем просмотреть Пимена⁸³⁰ и мою статью, затем приготовить рубашку, фрак к завтрому, а затем пораньше лечь спать. Но пришел Гайдебуров,⁸³¹ и вдруг затем Майков, а затем Висковатов. Майков приехал читать свои стихи. Ничего, мил и обнюхивает воздух. Я с ними поговорил, но однако их выпроводил. Дописываю теперь тебе эти строки. Золотарев не приходит, а эти (одно слово зачеркнуто) венки у меня еще не прибранные. Утром давеча был у Вари. Завтра весь день до ночи занят. Послезавтра заседание Любителей, но в этом заседании я не читаю, и потом обед человек в 500 с речами, а может быть, и с дракой.⁸³² Затем 8-го утром моя речь в заседании Любителей, а вечером на 2-м празднике Любителей между другими я читаю несколько стихотворений Пушкина, а заканчиваю "Пророком". Ты пишешь, чтоб я выезжал 8-го, а я только 9-го примусь делать визиты. Выеду 10-го и прибуду 11-го, да и то если не задержат на лишний день, а это очень возможно. Но я тогда уведомлю. Выезжать же мне гораздо выгоднее с поездом в 1 час пополудни, чем с утрешним, ибо тут только одна ночь не спать, а с утрешним две, потому что ночь накануне я не буду спать или просыпаться в 6 часов. Письма же собственно о моих торжествах и писать нечего, ибо мой день 8-го числа, а 6-го я только Пимена прочту. Подумай, надо будет статью поместить. Хоть три претендента, но Юрьев что-то опять отлынивает, Катков, после своей истории, станет, пожалуй, совсем равнодушным ко всему делу открытия, а Суворин пожалуй что и не повторит желания. Тогда плохо. А потому очень могу опоздать день. Давеча от Александрова получил 18-75 к. - Заезжал к Варе и, кажется, совсем простился. Она уезжает к дочери на дачу. - До свидания, голубчик, разумеется, 1000 вещей не успел написать, что упишешь в письме? Но теперь писем совсем, совсем писать некогда! [Дело] Да и в эту минуту истощен и обессилен весь. А еще долго надо сидеть. А когда выспаться? Обнимаю тебя крепко накрепко, детишек цалую ужасно и благославляю.

   О любви писать не хочу, ибо любовь не на словах, а на деле. Когда-то доберусь до дела? Давно пора.

   Но хоть по нескольку строк все-таки буду писать.

  

  

  

   <В Москву.>

  

   Наконец-то, наконец-то и у нас совершилось событие: мы купили жеребенка. Произошло это совсем неожиданно: бабушка подарила детям по 2 руб. и, проводив ее на железную дорогу, дети стали просить купить жеребенка. Начали присматривать и купили чудесного конька за три руб. Возник важный вопрос: как назвать его? Лиля предлагала назвать Бегунчиком, а Федя настаивал, чтоб назвали Султаном, Богданом, Бочонком. Порешили назвать "Буйным" собственного завода Фед<ора> Федор<овича> Достоевского. Восторг необыкновенный: каждую минуту ходят смотреть: как он ест, что делает и т. д.

   Сегодня, 6-го, уехала мама, и нам стало очень грустно. Теперь ты должен скорее ворртиться, а то дом совсем опустел. Все мы здоровы и живы, но однообразие томит, и даже ты перестал писать: напр<имер>, вчера от тебя не было письма. Боюсь, что письмо тебя уже не застанет, если ты, послушавшись моего совета, поедешь в воскр<есенье> 8-го. А что это за слух, что празднество отложено до 6-го? Неужели это правда, и нам придется проскучать. Цалую и обнимаю тебя и остаюсь любящая тебя жена Аня, Федя и Лиля.

   Как ты зажился в Москве. Что же твоя работа. Просто ужасно!

  

  

  

   <В Старую Руссу.>

  

   Милый мой дорогой голубчик Аня, пишу тебе наскоро. Открытие монумента произошло вчера, где же описывать? Тут и 20 листков не опишешь, да и времени ни минуты. Вот уже 3-ю ночь сплю только по 5 часов, да и эту ночь тоже. - Затем был обед с речами. Затем чтение на вечернем литературном празднестве в Благородном собрании с музыкою. Я читал сцену Пимена. Несмотря на невозможность этого выбора (ибо Пимен не может же кричать на всю залу) и чтение в самой глухой из зал, я, говорят, прочел превосходно, но мне говорят, что мало было слышно. Приняли меня прекрасно, долго не давали читать, все вызывали, после чтения же вызвали 3 раза. Но Тургенева, который прескверно прочел, вызывали больше меня. За кулисами (огромное место в темноте) я заметил до сотни молодых людей, оравших в исступлении, когда выходил Тургенев. Мне сейчас подумалось, что это клакеры, claque, посаженные Ковалевским. Так и вышло: сегодня ввиду этой клаки, на утреннем чтении речей Иван Аксаков отказался читать свою речь после Тургенева (в которой тот унизил Пушкина, отняв у него название национального поэта),⁸³³ объяснив мне, что клакеры заготовлены уже давно и посажены нарочно Ковалевским (все его студенты и все западники), чтобы выставить Тургенева как шефа [настоящего] их направления, а нас унизить, если мы против них пойдем. Тем не менее прием, мне оказанный вчера, был из удивительных, хотя хлопала одна лишь публика, сидевшая в креслах. Кроме того: толпами мущины и дамы приходили ко мне за кулисы жать мне руку. В антракте прошел по зале, и бездна людей, молодежи и седых и дам бросались ко мне, говоря: вы наш пророк, вы нас сделали лучшими, когда мы прочли Карамазовых. (Одним словом, я убедился, что Карамазовы имеют колоссальное значение). Сегодня, выходя из утреннего заседания, в котором я не говорил, случилось то же. На лестнице и при разборе платьев меня останавливали мужчины, дамы и прочие. За вчерашним обедом две дамы принесли мне цветов. Некоторых из них я узнал по фамилии: Третьякова,⁸³⁴ Голохва-стова,⁸³⁵ Мошнина⁸³⁶ и другие. К Третьяковой поеду послезавтра с визитом (жена имеющего картинную галерею). Сегодня был второй обед, литературный, сотни две народу. Молодежь встретила меня по приезде, подчивала, ухаживала за мной, говорили мне исступленные речи - и это еще до обеда. За обедом многие говорили и провозглашали тосты. Я не хотел говорить, но под конец обеда вскочили из-за стола и заставили меня говорить. Я сказал лишь несколько слов, - рев энтузиазма, буквально рев. Затем уже в другой зале обсели меня густой толпой - много и горячо говорили (за кофеем и сигарами). Когда же в V2 10-го я поднялся домой (еще 2 трети гостей оставалось), то прокричали мне ура, в котором должны были участвовать поневоле и несочувствующие. Затем вся эта толпа бросилась со мной по лестнице и без платьев, без шляп вышли за мной на улицу и усадили меня на извощика. И вдруг бросились цаловать мне руки - и не один, а десятки людей, и не молодежь лишь, а седые старики. Нет, у Тургенева лишь клакеры, а у моих истинный энтузиазм. Майков здесь и был всему свидетелем, должно быть, удивился. Несколько незнакомых людей подошли ко мне и шепнули, что завтра, на утреннем чтении, на меня и на Аксакова целая кабала. Завтра, 8-го, мой самый роковой день: утром читаю статью, а вечером читаю 2 раза, Медведицу и Пророка. Пророка намерен прочесть хорошо. Пожелай мне. Здесь сильное движение и возбуждение. Вчера на думском обеде Катков рискнул сказать длинную речь и произвел-таки эффект, по крайней мере, в части публики. Ковалевский наружно очень со мной любезен и в одном тосте, в числе других, провозгласил мое имя, Тургенев тоже. Анненков льнул было ко мне, но я отворотился. Видишь, Аня, пишу тебе, а еще речь не просмотрена окончательно. 9-го визиты и надо окончательно решиться, кому отдать речь. Все зависит от произведенного эффекта. Долго жил, денег вышло довольно, но зато заложен фундамент будущего. Надо еще речь исправить, белье к завтрому приготовить. - Завтра мой главный дебют. Боюсь, что не высплюсь. Боюсь припадка. - Центральный магазин не платит, хоть ты что. До свидания, голубчик, обнимаю тебя, цалуй деток. 10-го, вероятно, выеду и приеду 11-го к ночи. Готовься. Крепко вас всех обнимаю и благословляю.

  

   N. В. Письмо это, должно быть, будет последним.

  

  

  

   <В Старую Руссу.>

  

   Дорогая моя Аня, я сегодня послал тебе вчерашнее письмо от 7-го, но теперь не могу не послать тебе и этих немногих строк, хоть ужасно измучен, нравственно и физически, так что это письмо ты получишь, может быть, вместе с первым. Утром сегодня было чтение моей речи в Любителях. Зала была набита битком. Нет, Аня, нет, никогда ты не можешь представить себе и вообразить того эффекта, какой произвела она! Что петербургские успехи мои!: ничто, н_у_л_ь, сравнительно с этим! Когда я вышел, зала загремела рукоплесканиями, и мне долго, очень долго не давали читать. Я раскланивался, делал жесты, прося дать мне читать - ничто не помогало: восторг, энтузиазм (все от Карамазовых!) Наконец, я начал читать: прерывали решительно на каждой странице, а иногда и на каждой фразе громом рукоплесканий. Я читал громко, с огнем. Все, что я написал о Татьяне, было принято с энтузиазмом. (Это великая победа нашей идеи над 25-летием заблуждений!). Когда же я провозгласил в конце о в_с_е_м_и_р_н_о_м е_д_и_н_е_н_и_и людей, то зала была как в истерике, когда я закончил - я не скажу тебе про рев, про вопль восторга: люди незнакомые между публикой плакали, рыдали, обнимали друг друга и к_л_я_л_и_с_ь д_р_у_г д_р_у_г_у б_ы_т_ь л_у_ч_ш_и_м_и, н_е н_е_н_а_в_и_д_е_т_ь в_п_р_е_д_ь д_р_у_г д_р_у_г_а, а любить. Порядок заседания нарушился: все ринулось ко мне на эстраду: гранд-дамы, студентки, государственные секретари, студенты - все это обнимало, цаловало меня. Все члены нашего общества, бывшие на эстраде, обнимали меня, и цаловали, все, буквально все, плакали от восторга. Вызовы продолжались полчаса, махали платками, вдруг, например, останавливают меня два незнакомые старика: "Мы были врагами друг друга 20 лет, не говорили друг с другом, а теперь мы обнялись и помирились. Это вы нас помирили. Вы наш святой, вы наш пророк!". "Пророк, пророк!" - кричали в толпе. Тургенев, про которого я ввернул доброе слово в моей речи,⁸³⁷ бросился меня обнимать со слезами, Анненков подбежал жать мою руку и цаловать меня в плечо.⁸³⁸ "Вы гений, вы более, чем гений!" - говорили они мне оба. Аксаков (Иван) вбежал на эстраду и объявил публике, что речь моя - е_с_т_ь н_е п_р_о_с_т_о р_е_ч_ь, а и_с_т_о_р_и_ч_е_с_к_о_е с_о_б_ы_т_и_е! Туча облегала горизонт, и вот слово Достоевского, как появившееся солнце, все рассеяло, все осветило. С этой поры наступает братство, и не будет недоумений. Да, да! закричали все и вновь обнимались, вновь слезы. Заседание закрылось. Я бросился спастись за кулисы, но туда вломились из залы все, а главное, женщины. Цаловали мне руки, мучили меня. Прибежали студенты. Один из них, в слезах, упал передо мной в истерике на пол и лишился чувств.⁸³⁹ Полная, полнейшая победа! Юрьев (председатель) зазвонил в колокольчик и объявил, что Общество люб<ителей> рос<сийской> словесности единогласно избирает меня своим п_о_ч_е_т_н_ы_м членом. Опять вопли и крики. После часу почти перерыва стали продолжать заседание. Все было не хотели читать. Аксаков вошел и объявил, что своей речи читать не будет, потому что все сказано и все разрешило великое слово нашего гения - Достоевского. Однако мы все его заставили читать. Чтение стало продолжаться, а между тем составили заговор. Я ослабел и хотел было уехать, но меня удержали силой. В этот час времени успели купить богатейший, в 2 аршина в диаметре, лавровый венок, и в конце заседания множество дам (более ста) ворвались на эстраду и увенчали меня при всей зале венком: "За русскую женщину, о которой вы столько сказали хорошего!".⁸⁴⁰ Все плакали, опять энтузиазм. Городской голова Третьяков ⁸⁴¹ благодарил меня от имени города Москвы. - Согласись, Аня, что для этого можно было остаться: это залоги будущего, залоги в_с_е_г_о, если я даже умру. - Придя домой, получил твое письмо о жеребенке, но ты пишешь так неласково о том, что я засиделся. Через час пойду читать на 2-м литературном празднестве. Прочту Пророка. Завтра визиты. Послезавтра, 10-го, поеду. 11-го приеду - если что о_ч_е_н_ь в_а_ж_н_о_е не задержит. Надо поместить статью, но кому - все рвут!⁸⁴² Ужас. До свидания, моя дорогая, желанная и бесценная, цалую твои ножки (несколько слов зачеркнуто). Обнимаю детей, цалую, благословляю. Цалую жеребеночка. Всех вас благословляю. Голова не в порядке, руки, ноги дрожат. До свидания, до близкого.

  

  

  

   <В Петербург.>

  

   Милый друг Аня, как-то ты доехала?⁸⁴³ Хотелось бы получить от тебя поскорее хоть строчку. Как живешь? Где спишь? Где ешь? Что Дневник?⁸⁴⁴ - Проводив тебя, мы с Федей оставили Любу с Соней, Анфисой и Марьей,⁸⁴⁵ все они пошли к батюшке, а мы с Федей на извощике (узнав от него про гулянье) отправились в Городской сад, что на Красном берегу, рядом с Дворцовым садом. Там было много народу, спускали шар и пели военные песельники. Федя очень слушал. Но так как было сыро, то мы рано воротились, зашли за Любой, и затем дети полегли спать. Я ночь всю просидел. Встал в 12 часов. Детки уже ходили отправлять тебе письмо,⁸⁴⁶ ведут они себя очень хорошо. Федя пошел было ловить на берег рыбу, но я, застав его над обрывом, велел ему воротиться, и он тотчас же беспрекословно исполнил. У Лили все утро сидела Анфиса, потом все пошли к батюшке, а я гулять. Батюшка, видимо, принимает участие и беспрерывно зовет детей к себе, конечно, чтоб, меня облегчить. Федя теперь не отстает от Сергуши,⁸⁴⁷ у которого объявилось какое-то ружье, из которого можно стрелять горохом. С прогулки зашел за детьми, пообедали вместе, говорили о тебе и "что-то ты там?" - а после обеда дети опять отправились к батюшке. Я опять с прогулки за ними зашел. Дорогою Федя справлялся о тебе: "Папа, когда уехала мама, ведь вчера? Ну, так приедет она завтра? Али послезавтра?". Воротясь домой, напилис