Дурова Надежда Андреевна - Избранная переписка

  

   Дурова Н. А. Избранные сочинения кавалерист-девицы.

   Сост., и примеч. Вл. Б. Муравьева.

   М.: Моск. рабочий, 1988.- (Библиотека "Московского рабочего").

  

  

  

   Милостивый государь, князь Петр Андреевич.

   Коли не забыл Дурова, што был в Перми у Обрескова, так помоги ему. Мне сказал Иван Антонович, што вы едете на житье в Петербург, то я туды и катнул к тебе письмо. Ты парень доброй и меня ради бога не забывай, мне и уланам моим помогай.

   Я с твоим батюшкой служил вместе, когда он еще был генерал-адъютантом у фельдмаршала Голицына, а у нас во второй армии волонтером на короткое время, а я был прапорщиком; хотя расстояние велико, но приятно было вспомнить - он тогда был молодец красивой.

   Ну, это в сторону. А вот, милой князь, об чем тебе сетуем: когда будешь в Питере, тогда дети мои к тебе явятца и скажут, что они принадлежат старому воину Андрею Дурову и о своих нуждах объявят.

   Большой улан живет в Петербурге и за 10 лет службы во всю турецкую и французскую войну, а под Бородиным ранена в ногу. Кутузов князь взял ее к себе на ординарцы и отправил курьером ко мне в Сарапул. Он обнадеживал ее, что когда возвратица опять, отдохнувший дома,- будет просить государя императора о награде ее и успокоить старого отца - тоже 50 лет служащего и по днесь продолжающего службу. Князь Смоленский писал два письма к моему улану, просил его поспешнее приехать, и эти письма целы, но хотя улан мой и уехал, но смерть своею тяпкою полководца настигла, и она уже не застала его. Хотела взять в наследство супруга его светлейшая княгиня, чтоб исполнить волю опочившего в бозе князя Смоленского. Я писал к ней, но молчит. Што в таком случае прикажешь делать? И письма она имела в виду Михаила Ларионовича, и Хитров Николай Захарович множество раз уверял меня, и жена его Анна Михайловна, но все тщетно. Не посчастливится ли вам, милой князь? И вторая степень Анны обещана.

   Я сие письмо через Ивана Антоновича посылаю, коли не возгордился - то напишете. Я был в гостях у Всеволода Андреевича на заводе его; правда, что живет по-герцогски. Прожил 10 дней во всех удовольствиях - театры, маскерады, балы, концерты, а любезность хозяина все, кажется, превышала. Поел, попил, хорошо покатался на его бегунах, смотрел завод - знатные кони - подарил моему молодому улану аглинскую кобылу, выезженную, и еще звал на именины 11 февраля, но уже не поеду...

   23 генваря 1817 году.

   Сарапул

  

  

  

   Искренне обрадовался я, получа письмо Ваше, напомнившее мне старое, любезное знакомство, и спешу Вам отвечать. Если автор "Записок" согласится поручить их мне, то с охотою берусь хлопотать об их издании. Если думает он их продать в рукописи, то пусть назначит сам им цену. Если книгопродавцы не согласятся, то, вероятно, я их куплю. За успех, кажется, можно ручаться. Судьба автора так любопытна, так известна и так таинственна, что разрешение загадки должно произвести сильное, общее впечатление. Что касается до слога, то чем он проще, тем будет лучше. Главное: истина, искренность. Предмет сам по себе так занимателен, что никаких украшений не требует. Они даже повредили бы ему.

   Поздравляю Вас с новым образом жизни; жалею, что из ста тысячей способов достать 100 000 рублей ни один еще Вами с успехом, кажется, не употреблен. Но деньги дело наживное. Главное, были бы мы живы.

   Прощайте - с нетерпением ожидаю ответа.

   С глубочайшим почтением и совершенной преданностию честь имею быть,

   16 июня 1835.

   СПб.

  

  

  

   Дуров - брат той Дуровой, которая в 1807 году вошла в военную службу, заслужила георгиевский крест и теперь издает свои записки. Брат в своем роде не уступает в странности сестре. Я познакомился с ним на Кавказе в 1829 г., возвращаясь из Арзрума. Он лечился от какой-то удивительной болезни, вроде каталепсии, и играл с утра до ночи в карты. Наконец он проигрался, и я довез его до Москвы в моей коляске. Дуров помешан был на одном пункте: ему непременно хотелось иметь сто тысяч рублей. Всевозможные способы достать их были им придуманы и передуманы. Иногда ночью в дороге он будил меня вопросом: "Александр Сергеевич! Александр Сергеевич! как бы, думаете вы, достать мне сто тысяч?" Однажды сказал я ему, что на его месте, если уж сто тысяч были необходимы для моего спокойствия и благополучия, то я бы их украл. "Я об этом думал",- отвечал мне Дуров. "Ну что ж?" - "Мудрено; не у всякого в кармане можно найти сто тысяч, а зарезать или обокрасть человека за безделицу не хочу: у меня есть совесть".- "Ну, так украдьте полковую казну".- "Я об этом думал".- "Что же?" - "Это можно бы сделать летом, когда полк в лагере, а фура с казною стоит у палатки полкового командира. Можно накинуть на дышло длинную веревку и припречь издали лошадь, а там на ней и ускакать; часовой, увидя, что фура скачет без лошадей, вероятно, испугается и не будет знать, что делать; в двух или трех верстах можно будет разбить фуру, а с казною бежать. Но тут много также неудобства. Не знаете ли вы иного способа?" - "Просите денег у государя".- "Я об этом думал".- "Что же?" - "Я даже и просил".- "Как! безо всякого права?" - "Я с того и начал: ваше величество! я никакого права не имею просить у вас то, что составило бы счастие моей жизни; но, ваше величество, на милость образца нет, и так далее".- "Что же вам отвечали?" - "Ничего".- "Это удивительно. Вы бы обратились к Ротшильду".- "Я об этом думал".- "Что ж, за чем дело стало?" - "Да видите ли: один способ выманить у Ротшильда сто тысяч было бы так странно и так забавно написать ему просьбу, чтоб ему было весело, потом рассказать анекдот, который стоил бы ста тысяч. Но сколько трудностей!.." Словом, нельзя было придумать несообразности и нелепости, о которой бы Дуров уже не подумал. Последний прожект его был выманить эти деньги у англичан, подстрекнув их народное честолюбие и в надежде на их любовь к странностям. Он хотел обратиться к ним с следующим speech: "Гг. англичане! я бился об заклад об 10000 рублей, что вы не откажетесь мне дать взаймы 100 000. Гг. англичане! избавьте меня от проигрыша, на который навязался я в надежде на ваше всему свету известное великодушие". Дуров просил меня похлопотать об этом в Петербурге через английского посланника, а свой прожект высказал мне не иначе, как взяв с меня честное слово не воспользоваться им. Он готов был всегда биться об заклад, и о чем бы то ни было. Говорили ли о женщине,- "хотите со мной биться об заклад,- прерывал Дуров,- что через три дня я буду ее иметь?" Стреляли ли в цель из пистолета,- Дуров предлагал стать в 25 шагах и бился о 1000 р., что вы в него не попадете. Страсть его к женщинам была также очень замечательна. Бывши городничим в Елабуге, влюбился он в одну рыжую бабу, осужденную к кнуту, в ту самую минуту, как она была уже привязана к столбу, а он по должности своей присутствовал при ее казни. Он шепнул палачу, чтоб он ее поберег и не трогал ее прелестей, белых и жирных, что и было исполнено; после чего Дуров жил несколько дней с прекрасной каторжницей. Недавно получил я от него письмо; он пишет мне: "История моя коротка: я женился, а денег все нет". Я отвечал ему: "Жалею, что изо 100 000 способов достать 100 000 рублей ни один еще, видно, вам не удался".

   8 октября 1835

  

  

   Не извиняюсь за простоту адреса, милостивый государь Александр Сергеевич! Титулы кажутся мне смешны в сравнении с славным именем вашим.

   Чтоб не занять напрасно ни времени, ни внимания вашего, спешу сказать, что заставило меня писать к вам: у меня есть несколько листов моих записок; я желал бы продать их и предпочтительно вам. Купите, Александр Сергеевич! Прекрасное перо ваше может сделать из них что-нибудь весьма занимательное для наших соотечественниц, тем более что происшествие, давшее повод писать их, было некогда предметом любопытства и удивления. Цену назначьте сами; я в этом деле ничего не разумею и считаю за лучшее ввериться вам самим, вашей честности и опытности.

   Много еще хотел бы я сказать о моих записках, но думаю, что вам некогда читать длинных писем. Итак, упреждаю вас только, что записки были писаны не для печати и что я, вверяясь уму вашему, отдаю вам их, как они есть, без перемен и без поправок.

   Вятской губернии, Елабуга.

   5-го августа 1835-го года

  

  

   Не знаю, что мне делать, милостивый государь Александр Сергеевич! Еще в апреле послана была рукопись моя, в трех тетрадях, к Малышеву, в Гатчино. Первые две он получил, но последняя пропала. Я вправе так думать, потому что шестой месяц, как Мамышев ничего не отвечает мне. При этой последней тетради был и портрет мой, писанный с меня в шестнадцатилетнем возрасте моем и, разумеется, в том виде, в каком мне надобно было быть тогда. Я пишу Мамышеву, чтоб он отослал к вам мои записки; но, если вы не получили еще их, прошу меня уведомить: я тотчас пришлю вам подлинник их. Примерное несчастие было бы, если бы и он пропал.

   Адрес прошу делать на собственное мое имя: Александрову в Елабуге.

   30-го сентября

   1835-го года

  

  

   Мамышев давно уже писал мне, что отослал рукопись мою к вам, итак, позвольте мне узнать ваше мнение об ней и то, угодно ли вам взять ее? В случае если она вам ненадобна, прошу вас покорно переслать ее ко мне обратно.

   6-го генваря

   1836-го года.

   Елабуга

  

  

   По последнему письму Вашему от 6-го января чрезвычайно меня встревожило. Рукописи Вашей я не получил, и вот какую подозреваю на то причину. Уехав в деревню на 3 месяца, я пробыл в ней только 3 недели и принужден был наскоро воротиться в Петербург. Вероятно, Ваша рукопись послана в Псков. Сделайте милость, не гневайтесь на меня. Сейчас еду хлопотать; задержки постараюсь вознаградить.

   Я было совсем отчаивался получить "Записки", столь нетерпеливо мною ожидаемые. Слава богу, что теперь попал на след.

   С глубочайшим почтением и совершенной преданностию честь имею быть

   Вашим усерднейшим и покорнейшим слугою.

   19 янв.

   1836

  

  

   Рукопись моя, вояжируя более года, возвратилась наконец ко мне; я несколько суеверен, и такая неудача заставляет меня переждать козни злого рока. Летом я приеду сам с моими записками, чтоб лично отдать их под ваше покровительство; а теперь в замену брат посылает вам мои "Записки 12-го года", если вы найдете их стоящими труда, чтоб поправить; они не были присоединены к тем, которые были присланы вам из Гатчино; может быть, я сужу пристрастно, может быть, я увлекаюсь воспоминаниями, но "Записки 12-го года" мне кажутся интереснее первых.

   С истинным почтением честь имею быть вашим покорнейшим слугою

   17-го февраля

   1836-го года

  

  

   Очень благодарю Вас за присылку записок и за доверенность, Вами мне оказанную. Вот мои предложения: I) я издаю журнал: во второй книжке оного (т. е. в июле месяце) напечатаю я "Записки о 12-м годе" (все или часть их) и тотчас перешлю Вам деньги по 200 р. за лист печатный. II) Дождавшись других записок брата Вашего, я думаю соединить с ними и "Записки о 12-м годе"; таким образом книжка будет толще и, следственно, дороже.

   Полные "Записки", вероятно, пойдут успешно после того, как я о них протрублю в своем журнале. Я готов их и купить, и напечатать в пользу автора - как ему будет угодно и выгоднее. Во всяком случае, будьте уверены, что приложу все возможное старание об успехе общего дела.

   Братец Ваш пишет, что летом будет в Петербурге. Ожидаю его с нетерпением. Прощайте, будьте счастливы и дай бог Вам разбогатеть с легкой ручки храброго Александрова, которую ручку прошу за меня поцеловать.

   17 марта

   1836.

   СПб.

  

   Сейчас прочел переписанные "Записки": прелесть! живо, оригинально, слог прекрасный. Успех несомнителен. 27 марта

  

  

   Очень, очень благодарю тебя за письмо твое, воображаю твои хлопоты и прошу прощения у тебя за себя и книгопродавцев. Они ужасный моветон, как говорит Гоголь, то есть хуже нежели мошенники. Но бог нам поможет. Благодарю и Одоевского за его типографические хлопоты. Скажи ему, чтоб он печатал как вздумает - порядок ничего не значит. Что записки Дуровой? пропущены ли цензурою? они мне необходимы - без них я пропал. <...>

  

  

  

   В 1808 году молодой мальчик, по имени Александров, вступил рядовым в Конно-польский уланский полк, отличился, получил за храбрость солдатский георгиевский крест и в том же году произведен был в офицеры в Мариупольский гусарский полк. Впоследствии перешел он в Литовский уланский и продолжал свою службу столь же ревностно, как и начал.

   По-видимому, все это в порядке вещей и довольно обыкновенно; однако ж это самое наделало много шуму, породило много толков и произвело сильное впечатление от одного нечаянно открывшегося обстоятельства: корнет Александров был девица Надежда Дурова.

   Какие причины заставили молодую девушку, хорошей дворянской фамилии, оставить отеческий дом, отречься от своего пола, принять на себя труды и обязанности, которые пугают и мужчин, и явиться на поле сражений - и каких еще? Наполеоновских! Что побудило ее? Тайные семейные огорчения? Воспаленное воображение? Врожденная, неукротимая склонность? Любовь?.. Вот вопросы, ныне забытые, но которые в то время сильно занимали общество.

   Ныне Н. А. Дурова сама разрешает свою тайну. Удостоенные ее доверенности, мы будем издателями ее любопытных записок. С неизъяснимым участием прочли мы признания женщины столь необыкновенной; с изумлением увидели, что нежные пальчики, некогда сжимавшие окровавленную рукоять уланской сабли, владеют и пером быстрым, живописным и пламенным. Надежда Андреевна позволила нам украсить страницы "Современника" отрывками из журнала, веденного ею в 1812-13 году. С глубочайшей благодарностию спешим воспользоваться ее позволением.

  

  

   Имя, которым вы назвали меня, милостивый государь Александр Сергеевич, в вашем предисловии, не дает мне покоя! нет ли средства помочь этому горю? "Записки" хоть и напечатаны, но в свет еще не вышли, публика ничего об них не знает, итак, нельзя ли сделать таким образом: присоедините их к тем, что сегодня взяли у меня, издайте все вместе от себя и назовите: "Своеручные записки русской амазонки, известной под именем Александрова". Что получите за эту книгу, разделите со мною пополам, за вычетом того, что употребите на напечатание.

   Таким образом, вы не потерпите ничего чрез уничтожение тех листов, где вы называете меня именем, от которого я вздрагиваю, как только вздумаю, что 20-ть тысяч уст его прочитают и назовут. Угодно ли вам мое предложение? не опечаливайте меня отказом.

   Когда покажете царю мои "Записки", скажите ему просто, что я продаю их вам, но что меня самого здесь нет; непостижимый страх овладевает мною при мысли о нашем государе! Может быть, он и напрасен, но я не могу управиться с каким-то неприятным предчувствием. В ожидании ответа вашего остаюсь

   7-го июня

   1836-го года

  

  

   Вот начало Ваших записок. Все экземпляры уже напечатаны и теперь переплетаются. Не знаю, возможно ли будет остановить издание. Мнение мое, искренное и бескорыстное,- оставить как есть. "Записки амазонки" как-то слишком изысканно, манерно, напоминает немецкие романы. "Записки Н. А. Дуровой" - просто, искренне и благородно. Будьте смелы - вступайте на поприще литературное столь же отважно, как и на то, которое Вас прославило. Полумеры никуда не годятся.

   Дом мой к Вашим услугам. На Дворцовой набережной, дом Баташева у Прачечного мосту.

  

  

   Видеться нам, как замечаю, очень затруднительно; я не имею средств, вы - времени. Итак, будемте писать; это все равно, тот же разговор.

   Своеручные записки мои прошу вас возвратить мне теперь же, если можно; у меня перепишут их в четыре дня, и переписанные отдам в полную вашу волю, в рассуждении перемен, которые прошу вас делать, не спрашивая моего согласия, потому что я только это и имел в виду, чтоб отдать их на суд и под покровительство таланту, которому не знаю равного, а без этого неодолимого желания привлечь на свои "Записки" сияние вашего имени я давно бы нашел людей, которые купили бы их или напечатали в мою пользу.

   Вы очень обязательно пишете, что ожидаете моих приказаний; вот моя покорнейшая просьба, первая, последняя и единственная: действуйте без отлагательства. Что удерживает вас показать мои записки государю, как они есть? Он ваш цензор. Вы скажете, что его дома нет, он на маневрах! Поезжайте туда, там он верно в хорошем расположении духа, и записки мои его не рассердят.

   Действуйте или дайте мне волю действовать; я не имею времени ждать. Полумеры никуда не годятся! Нерешительность хуже полумер; медленность хуже и того и другого вместе! Это - червь, подтачивающий корни прекраснейших растений и отнимающий у них возможность принесть плод! У вас есть враги; для чего же вы даете им время помешать вашему делу и вместе с тем лишить меня ожидаемых выгод?

   Думал ли я когда-нибудь, что буду говорить такую проповедь величайшему гению нашего времени, привыкшему принимать одну только дань хвалы и удивления! Видно, время чудес опять настало, Александр Сергеевич! Но как я уже начал писать в этом тоне, так хочу и кончить: вы и друг ваш Плетнев сказали мне, что книгопродавцы задерживают вырученные деньги. Этого я более всего на свете не люблю! Это будет меня сердить и портить мою кровь, чтоб избежать такого несчастия, я решительно отказываюсь от них; нельзя ли и печатать, и продавать в императорской типографии? Там, я думаю, не задержат моих денег?

   Мне так наскучила, бездейственная жизнь и бесполезное ожидание, что я только до 1-го июля обещаю вам терпение, но с 1-го, пришлете или не пришлете мне мои записки, действую сам.

   Александр Сергеевич! Если в этом письме найдутся выражения, которые вам не понравятся, вспомните, что я родился, вырос и возмужал в лагере: другого извинения не имею. Простите, жду ответа и рукописи.

   24-го июня 1836-го года

  

  

   Очень вас благодарю за ваше откровенное и решительное письмо. Оно очень мило, потому что носит верный отпечаток вашего пылкого и нетерпеливого характера. Буду отвечать вам по пунктам, как говорят подьячие.

   1) Записки ваши еще переписываются. Я должен был их отдать только такому человеку, в котором мог быть уверен. Оттого дело и замешкалось.

   2) Государю угодно было быть моим цензором: это правда; но я не имею права подвергать его рассмотрению произведения чужие. Вы, конечно, будете исключением, но для сего нужен предлог, и о том-то и хотелось мне с вами переговорить, дабы скоростью не перепортить дела.

   3) Вы со славою перешли одно поприще; вы вступаете на новое, вам еще чуждое. Хлопоты сочинителя вам непонятны. Издать книгу нельзя в одну неделю; на то требуется по крайней мере месяца два. Должно рукопись переписать, представить в цензуру, обратиться в типографию и проч. и проч.

   4) Вы пишете мне: действуйте, или дайте мне действовать. Как скоро получу рукопись переписанную, тотчас и начну. Это не может и не должно мешать вам действовать с вашей стороны. Моя цель - доставить вам как можно более выгоды и не оставить вас в жертву корыстолюбивым и неисправным книгопродавцам.

   5) Ехать к государю на маневры мне невозможно по многим причинам. Я даже думал обратиться к нему в крайнем случае, если цензура не пропустит ваших записок. Это объясню я вам, когда буду иметь счастие вас увидеть лично.

   Остальные 500 рублей буду иметь вам честь доставить к 1-му июлю. У меня обыкновенно (как и у всех журналистов) платеж производится только по появлении в свет купленной статьи.

   Я знаю человека, который охотно купил бы ваши записки; но, вероятно, его условия будут выгоднее для него, чем для вас. Во всяком случае, продадите ли вы их или будете печатать от себя, все хлопоты издания, корректуры и проч. извольте возложить на меня. Будьте уверены в моей преданности и ради бога не спешите осуждать мое усердие.

   С глубочайшим почтением и преданностию честь имею быть, милостивый государь,

  

   P. S. На днях выйдет 2-й No "Современника". Тогда я буду свободнее и при деньгах.

  

  

   Пришлите мне мои листочки, Александр Сергеевич! Их надобно сжечь, так я желал бы иметь это удовольствие поскорее.- Я виделся с князем Дундуковым, но рукописи ему еще не отдал; им обоим, я думаю, не до того, у Петра Александровича жена при смерти. Позволите ли вы мне поместить проданный вам отрывок во вторую часть?

   31-го июля

   1836-го года

  

  

   Дурову я знал, потому что я с ней служил в арьергарде во все время отступления нашего от Немана до Бородина. Полк, в котором она служила, был всегда в арьергарде, вместе с нашим Ахтырским гусарским полком. Я помню, что тогда поговаривали, что Александров женщина, но так, слегка. Она очень уединена была и избегала общества столько, сколько можно избегать его на биваках. Мне случилось однажды на привале войти в избу вместе с офицером того полка, в котором служил Александров, именно с Волковым. Нам хотелось напиться молока в избе (видно, плохо было, что за молоко хватились,- вина не было капли). Там нашли мы молодого уланского офицера, который, только что меня увидел, встал, поклонился, взял кивер и вышел вон. Волков сказал мне: это Александров, который, говорят, женщина. Я бросился на крыльцо - но он уже скакал далеко. Впоследствии я ее видал во фронте, на ведетах, словом, во всей тяжкой того времени службе, но много ею не занимался, не до того было, чтобы различать, мужского или женского она роду; эта грамматика была забыта тогда.

   В записках ее есть некоторые противоречия и недосмотры; например: 1-е. Она говорит Кутузову, что служила уже в Прусскую войну, отличилась и храбрость ее заметил граф Буксгевден, а в твоем предисловии к запискам ее сказано, что она вступила в службу в 1808 году. То или другое несправедливо. Прусская война началась в декабре 1806 года и продолжалась 1807 год до 8-го июня, а граф Буксгевден был отозван в начале оной и вряд ли был лично в деле; был в деле один из его корпусов, корпус Дохтурова под Голомином, не более; разве Беннигсен заметил ее храбрость, это другое дело; но и тут все-таки ей следовало бы для того войти в службу в 1806 году, а не в 1808-м.

   2-е. В "Записках" сказано, что бригадный командир Литовского уланского и Новороссийского драгунского полков был генерал К... неправда - был генерал-майор граф Сивере.

   3-е. Она говорит стран. 60: " - сама поехала на гору к стенам монастыря, чтоб сменить главный ведет".

   За то, что в ночное время барышня-корнет Александров поместил ведет на горе, за то можно было бы ему сказать дурака. Ночные ведеты становятся под горой, имея ее впереди себя. Как бы небо ни было темно в ночное время, оно все-таки светлее самой горы и всякого человека или лошади, на верх ее вошедших, и потому этот человек, или лошадь, или что бы то ни было немедленно оказываются от выпечатления себя на горизонт уступающем им чернотою. [C'est] Га, Ь, с, du mИtier des Cosaques {(Это) азбука казачьего ремесла (франц.).}.

   Желательно прочесть ту часть ее "Записок", в которой открывает она причину, побудившую ее идти в солдаты, вступление ее на службу и первые месяцы ее службы; есть ли эта часть? <...>

   10-го августа.

   Маза

  

  

   Под сим заглавием вышел в свет первый том записок Н. А. Дуровой. Читатели "Современника" видели уже отрывки из этой книги. Они оценили, без сомнения, прелесть этого искреннего и небрежного рассказа, столь далекого от авторских притязаний, и простоту, с которою пылкая героиня описывает самые необыкновенные происшествия. В сем первом томе описаны детские лета, первая молодость и первые походы Надежды Андреевны. Ожидаем появления последнего тома, дабы подробнее разобрать книгу, замечательную по всем отношениям.

  

  

   Имею честь представить вам вторую часть моих "Записок"; извините, что не сам лично вручаю вам их, но я давно уже очень болен, и болен жестоко. Дела мои приняли оборот самый дурной; я было понадеялся на милость царскую, потому что ему представили мою книгу; но, кажется, понадеялся напрасно: вряд ли скажут мне и спасибо, не только чтоб сделать какую существенную пользу.

   Простите, будьте счастливы.

   22-го декабря

   1836-го года

  

  

   Дурова H. А. Автобиография, письмо А. В. Дурова П. А. Вяземскому от 23 января 1817 года. Печатаются по изданию: Дурова Надежда. Записки кавалерист-девицы. Казань, 1979.

   Письма А. С. Пушкина Н. А. Дуровой и В. А. Дурову, Н. А. Дуровой и Д. В. Давыдова А. С. Пушкину печатаются по изданию: Переписка А. С. Пушкина: В 2 т. М.: Художественная литература, 1982.

   Письмо А. С. Пушкина H. H. Пушкиной, статьи А. С. Пушкина "О Дурове", "Записки Н. А. Дуровой, издаваемые А. Пушкиным, "Кавалерист-девица..." печатаются по изданию: Пушкин А. С. Собрание сочинений: В 10 т. М.: Художественная литература, 1974-1977.