Главная » Книги

Гарин-Михайловский Николай Георгиевич - По Корее, Маньчжурии и Ляодунскому полуострову, Страница 5

Гарин-Михайловский Николай Георгиевич - По Корее, Маньчжурии и Ляодунскому полуострову


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20

Китайцы - каменщики, носильщики, прислуга; японцы - мастеровые. Высший класс китайцев и японцев захватил и здесь торговлю. В руках у русских только извозчичий промысел.
   Среди японцев множество отставных солдат, резервистов, запасных унтер-офицеров и офицеров.
   - Эти желтые люди обладают четвертым измерением: они проходят чрез нас, а мы не можем...
   Это говорит местный житель.
   Мы в это время подходим к какой-то запрещенной полосе, и нам говорят:
   - Нельзя!
   - Секрет от нас, своих,- поясняет местный житель,- а эти, с четвертым измерением, там: каменщик, плотник, слуга, нянька, повар,- они проходят везде, без них нельзя. Они знают все, их здесь в несколько раз больше, чем нас, русских, и среди них мы ходим и живем, как в гипнозе.
   Всё здесь, действительно, в руках желтых. Пусть попробует, например, думающий строиться домовладелец выжечь кирпич на своем заводе, а не купить его у китайца. Такого собственного кирпича рабочий китаец изведет хозяину почти вдвое против купленного у китайца.
   - Плохой кирпич - бьется.
   Если хозяин начнет ругаться, китайцы бросят работу и уйдут, и никто к этому хозяину не придет, пока он не войдет в новое соглашение с их представителем.
   Представителем этим называют одного китайца, который искусно руководит здесь всем китайским населением, облагая их всякого рода произвольными, но добровольными поборами. Частью этих поборов он кое с кем делится, часть остается в его широких карманах. Но зато все вопросы, касающиеся правильности паспортов, для китайца не страшны, и свободно процветает азартная игра в китайских притонах.
   Терпеливый, трудолюбивый китаец оказывается страстным игроком и зачастую в один вечер проигрывает все накопленное им. Проигрывает с сократовским равнодушием и опять идет работать.
   В китайских кварталах грязно, скученно, и в доме, где русских жило бы двести, их живет две тысячи. Такое жилье в буквальном смысле клоака и источник всех болезней.
   Теперь свирепствует, например, сильнейшая дизентерия.
   Китайцам все равно, играют... каждый притон платит кое-кому за это право по сто рублей в день. Таких три притона, итого сто тысяч в год... Разрешить их официально и улучшить на эти деньги их же часть города: строить гигиеничные дома для них, приучать к чистоте...
   Я был в домах, занятых китайцами, задыхался от невыносимой вони, видел непередаваемую грязь, видел игорную комнату и грязную, равнодушную толпу у обтянутого холстом стола. При нашем появлении раздался какой-то короткий лозунг, и толпа лениво отошла, и какой-то пронырливый китаец с мелкими-мелкими чертами лица подошел к нам и заискивающе объяснял:
   - Так это, так, на олехи иглали...
   Я познакомился с одним очень интересным жителем.
   - Все это на моих глазах,- говорил он,- совершилось уже в каких-нибудь пятнадцать лет, что хозяином стал китаец. Откажись он сегодня от работ, уйди из города,- и мы погибли. Задумай Варфоломеевскую ночь, и никто из нас не останется. Вот как, например, они вытеснили наших огородников: стали продавать даром почти, а когда всех русских вытеснили, теперь берут за арбуз рубль, яблоко семь копеек. А вот как они расправляются с вредными для них людьми. Один из служащих стал противодействовать в чем-то главе здешних китайцев. В результате донос этого главы, что такому-то дана взятка, и в доказательство представляется коммерческая книга одного китайца, где в статье его расходов значится, что такому-то дана им взятка... А на следствии, когда следователь заявил, что этого недостаточно еще для обвинения и нужны свидетели, этих свидетелей была представлена дюжина... Китайцу, когда нужно для его дела, ничего не стоит соврать... Вот вам и китаец... А так, что хотите, с ним делайте... Маньчжуры их били, били, а теперь от маньчжур только и осталось, что династия да несколько городовых... Да-с,- мрачно заключает мой знакомый,- мы вот гордимся нашей бескровной победой - взятием Порт-Артура, а не пройдет и полувека. как с такой же бескровной победой поздравит китаец всю Сибирь и дальше...
   Поздно уже. Ночь, южная ночь быстро берет остатки дня. Небо на западе в огне, выше дымчатые тучи нависли, а между ними там и сям светятся кусочки безмятежной золотистой лазури.
   - Будет ветер.
   Ночь настоящая южная: живая, тревожная, темная и теплая.
   Множество огней, и сильнее движение по Светланской улице. Едут торопливо экипажи, снуют пешеходы, из окон магазинов свет снопами падает на темную улицу. Темно, пока не взойдет луна. Кажется, провалилось вдруг все в какую-то темную бездну, в которой снизу и сверху мигают огоньки. Там, внизу, море, там, вверху, небо, но где же эти огоньки? Между небом и землей? Да, там: они горят на высоких мачтах белых, не видных теперь броненосцев. Там между ними теперь и германских три судна. Принц Генрих угощает гостей обедом, и лихо пьют, говорят за его столом и хозяева и гости.
   Принц, кажется, хочет ехать до Благовещенска.
   Одного из адъютантов наших, приставленных к нему, он спросил:
   - Стоит ли ехать в Благовещенск?
   Адъютант замялся: сказать "не стоит" казалось ему неловко как представителю своей страны, с другой стороны, и соврать не хотелось.
   - Жители Благовещенска будут счастливы видеть ваше высочество.
   - Ну, я не для громких китайских фраз приехал сюда.
   Принц любит немецкий язык и настоятельно требует употребления его в разговоре с ним не только от мужчин, но и от дам. Передают, что на благотворительном гулянье здесь, на предложение на французском языке одной красивой продавщицы шампанского, он сказал:
   - Сейчас я не буду пить, но вечером у вас в доме выпью, если вы будете говорить со мной по-немецки.
   - Но я говорю совсем плохо.
   - У вас есть время выучить.
   Было четыре часа дня.
   Дама покраснела, подумала и тихо ответила:
   - Я выучу...
   - Но принц шутит,- по-русски резко проговорила одна из более старших дам своей растерявшейся подруге.
   - Но и madame шутит,- отвечал принц на этот раз тоже по-русски,- в несколько часов нельзя выучить язык.
   Кстати, о благотворительном гулянье. Это благотворительное гулянье устраивается ежегодно и дает до десяти тысяч чистого сбора. Оно продолжается весь день. Публика, по преимуществу, китайцы. Они страшно раскупают билеты аллегри, кричат от удовольствия, глядя на японский фейерверк, и, когда из лопнувшей в небе ракеты вылетает то бумажный китаец, то бумажный корабль, они как дети бегут к тому месту, куда он должен спуститься. Надутый бумажный пузырь, искусно изображающий нарядного китайца, не спеша спускается, а толпа жадно вытянула руки, весело хохочет, кричит и ждет не дождется, когда опустится фигура настолько, чтоб схватить ее сразу всем.
   Еще пример китайской азартности: торги.
   На всякие торги китайцы жадно стремятся, набивают цены, и на этот раз даже не помогает во всех остальных отношениях строгая, выдержанная, корпоративная организация.
  

30 августа

   Все эти дни прошли в окончательных приготовлениях: покупаем провизию, разные дорожные вещи.
   В свободное же от покупок время знакомимся с местным обществом, и жизнь его, как в панораме, проходит перед нами. Один драматический и опереточный театр действует, лихорадочно достраивается другой - там будут петь малороссы; работает цирк.
   Мы были и в театре и в цирке. Что сказать о них? Силы в общем слабые, но есть и таланты. В общем же житье артиста здесь сравнительно с Россией более сносное, и здешняя публика относится к ним хорошо. Хорошо относится и печать.
   Первого сентября выходит еще одна, новая, третья газета здесь. Дело издания в руках бывшего политического ссыльного, с которым я познакомился у бывшего его тюремного начальства на Сахалине.
   Это был интересный обед, с разговорами о Кеннане и всем пережитом.
   Один горячо настаивал на том, что все дело было сильно раздуто, другие, напротив, доказывали, что раздутого ничего не было. Я лично склонялся к доводам последних, так как у первых было больше азарта в нападении, чем фактов...
   Речь заходит о побывавших здесь литераторах: Чехове, Дедлове, Сигме, Дорошевиче.
   - Да что литераторы,- говорит хозяин дома,- это в прежнее время было что-то особенное, а теперь? Из всех сидящих здесь кто не литератор? Каждый из нас пишет в газетах - я, он, они, в столичных... Все умеем и мысли свои высказать, и литературно изложить их, и... приврать.
   - Кстати, проверить один факт,- говорю я,- про одну даму на Сахалине, которая будто бы секла заключенных.
   - Кто такая?
   Я называю фамилию и говорю, что она жаловалась мне на пароходе на то, что на нее так жестоко наклеветал Чехов.
   - Сечь она не секла, но по лицам била сапожников, портных...
   Со всех сторон следуют энергичные подтверждения. На этот раз кажется все настолько достоверным, что я решаюсь этот факт занести в свой дневник и тем восстановить репутацию своего коллеги.
   Может быть, в свое время она так же горько будет жаловаться кому-нибудь и на меня. Но при чем я тут? И если говорят все, что дама эта действительно была нехорошая, злая дама, злоупотреблявшая своим, и даже не своим, а положением своего мужа, то пусть и знает эта дама, что все, конечно, можно сделать: и злоупотребить своим положением и не стесняться своим человеческим долгом, но потом для всякого наступает история, которая и клеймит каждого его клеймом.
   Я не называю имени этой дамы потому, что имя это - звук пустой для всего русского общества, а для ее общества достаточно и сказанного, чтобы безошибочно узнать, о ком речь идет.
   Вечером я ужинал с несколькими из здешних обитателей, а после ужина один из них позвал меня прокатиться с ним по городу и его окрестностям.
   Это была прекрасная прогулка. Мой собеседник, живой и наблюдательный, говорил обо всем, с завидной меткостью определяя современное положение дел края.
   - Вот это темное здание - военного ведомства, а напротив, вот это, морское: они враги... Они только и заняты тем, как бы подставить друг другу ножку. Это сознают и моряки и сухопутные... И случись осложнение здесь, мобилизация там, что ли, если не будет какой-нибудь объединяющей власти... А вот ведомство путей сообщения и контроля: опять на ножах. Опять постановка вроде того, что кто зеленый кант носит, тот мошенник, кто синий надел, тот непременно честный: я так, а я так, а в результате, что стоит рубль, обходится в сотни. Терпит казна...
   - Это не только в Сибири.
   - Знаю... И средство от всего этого и там одно: объединенные министерства с министром - ответственным главой.
   - Скажите мне откровенно: что представляет из себя собственно ваш край? Способен он к самостоятельной культуре или вечно так будет, что, сколько Россия приплатит здесь, столько за исключением жалованья остальное унесут китайцы?
   - С какой стороны,- раздумчиво начал мой собеседник,- взять вопрос. Во всем этом крае прежде всего что-то роковое и такое же неизбежное, как роды, что ли... Пришло время, и взяли Порт-Артур, хотя отплевываются и отплевывались от него все... Но все-таки край мог бы быть несомненно не той пиявкой, какой он является теперь для остальной России... с нашествием сюда китайцев, то есть рабочих рук, одна сторона таким образом решается, но другая сторона остается открытой: у нас денег нет... Надеялись мы на Русско-Китайский банк, но... банк в коммерческом отношении стоит очень хорошо. Но предприятия, которые могли бы здесь развиться, не создаются: деньги дают на краткосрочный кредит... на несколько месяцев... на такой кредит предприятия не создашь и с таким кредитом только запутаешься... А дела много, но и денег надо много... Это не Россия: здесь для дела надо весь капитал сполна, и если хоть десятой части его не хватает, то дело будет сорвано: кредита нет... Совершенно нет... А есть и золото, и каменный уголь, и руды: свинцовая, железная, соль каменная есть. Можно и сельскохозяйственную культуру вести: и скот, и сахар, и табак, и пиво пойдет... Да как не пойти? Вы посмотрите, какие цены: бутылка пива рубль, фунт сахару двадцать пять копеек, хлеб, мясо... На все ведь безумные цены... Лес... Но вот лес наш: при разработке в один год с ним не повернешься, а таких здесь, которые могли бы затратить капитал на два года - нет... Возьмите другое громадное дело - рыба... Ведь такого изобилия рыбы нет на остальном побережье земного шара. Три осенних месяца, когда идет кета, чтоб метать свою икру в Амур, ее столько, что руками можно ловить. А ведь это та же лососина... За ней стадами плывут акулы, кашалоты... Два года тому назад убили в бухте кита... В лове пуд рыбы обходится копейка... Но для организации сбыта нужны пароходы-ледники, во всех европейских центрах склады-ледники... Солить рыбу? нужна соль, а ее нет: немецкая соль у нас стоит семьдесят копеек, с Сахалина пятьдесят, но и не годится, и оба эти сорта соли не годятся,- они получаются вываркой, а следовательно в них и йод и натр, и все это дает негодный для продажи товар... Нужна комовая соль... Японцы здесь вертятся, но народ безденежный... Все, на что хватает их,- это удобрительными туками увозить эту рыбу к себе... Миллиона два пудов вывозят... Иностранные капиталы сюда бы... Но не идут в такие сложные дела...
   - Почему?
   - Положение неопределенное - боятся произвола, взяточничества...
  

1 сентября

   Сегодня вышел первый номер новой, здесь третьей газеты - "Восточный вестник". Редакция газеты, очевидно, чистоплотная. Лучшая будущность - пятьсот подписчиков, и следовательно людей собрала к этому делу не его денежная сторона.
   Сегодня вечер я провел в их кружке, и вечер этот был один из лучших здесь проведенных вечеров.
   Хозяйка дома, госпожа М., она же секретарь редакции, из числа тех беззаветных, которые своей любовью к делу, любовью особенной, как только женщины умеют любить дело, перенося на него всю ласку и нежность женской натуры,- греют и светят, вносят уютность, вкус, энергию...
   Выхлопотать разрешение, получить вовремя случайно запоздавшую телеграмму и таким образом прибавить интерес номеру, не спать ночь, чтобы номер вышел вовремя, выправлять корректуру и огорчаться от всего сердца, если какая-нибудь буква выскочила-таки вверх ногами,- вот на что проходят незаметно дни, годы, вся жизнь...
  

2 сентября

   Сегодня вечер в морском собрании в честь принца Генриха. Мужской элемент представлен на вечере и в количественном и в качественном отношении эффектно. Большинство военных, всех сортов оружия. Из штатских налицо вся колония немцев. Налицо и весь деловой мир города. Большинство - это люди, своими руками сделавшие себе свое состояние. Многим из них пришлось начинать снова в жизни, после выслуженной каторги, ссылки. Но здесь, на крайнем Востоке, мало обращают внимания на прошлое, руководствуясь немецкой поговоркой: за то, что было, еврей ничего не даст: важно то, что есть.
   Зато дам мало, молодых и того меньше, барышень и совсем наперечет. Костюмов особых не было. Выдавалась одна жившая очень долго в Париже и, очевидно, прекрасно усвоившая все приемы великих франтих Парижа. Костюм ее бледных тонов, с нежно-лиловыми цветами, низенький корсет, лиф, схваченный на оголенных плечах маленькими бархатками, вся фигура изящная и в то же время декадентски небрежная, несколько дорогих камней, небрежно брошенных по костюму, делали ее на мой по крайней мере взгляд и взгляд моих знакомых царицей вечера.
   В ее движениях, манерах - свобода парижанки, к которой, очевидно, плохо привыкает местное общество.
   На первых порах, говорят, ей особенно трудно пришлось здесь; но затем все вошло в колею. Много помогло то обстоятельство, что виновница толков мало обращала на них внимания и, молодая, изящная, с оригинальной, хотя, может быть, и некрасивой наружностью, окружила себя блестящей молодежью морских офицеров.
   Это ее штат, и за ужином симпатичные хозяева вечера в значительном числе откочевали за ней наверх, оставив своих гостей-немцев на попечение своих старших членов да сухопутных представителей наших войск.
   Один из немецких гостей сидел и за нашим столом. Он хорошо говорил по-немецки, но ни на каких других языках не говорил, в то время как кругом его русские офицеры бойко перебрасывались на французском, английском и немецком языках. Не удалось немецкого гостя вызвать и на более широкую тему в разговоре: все сводилось к его кораблю, его форме и ближайшим поездкам. Зато уверенность и снисходительность этой боевой единицы были поистине завидны. Очевидно, всех нас он считал чем-то неизмеримо ниже его стоящим. Все это чувствовали и с добродушием русских относились к своему гостю, усердно подливая ему шампанское.
   Когда коснулись китайского и японского вопросов, гость-немец категорически заявил, что и тех и других надо так держать. Он при этом показал на свой кулак и наивно улыбнулся. Поддержку он нашел в одном господине, который взялся, очевидно, научно обосновать этот вопрос. Он заговорил о желтой расе, о том, что, как известно, раса эта имеет совершенно отличную от нас культуру, и затем искусно перешел к немецкому, русскому и английскому кулакам, так же необходимым-де желтой расе, как воздух, пища, сон. Немец улыбался, кивал ему головой и постоянно чокался с ним. И так как задача и заключалась в том, чтобы гость-немец пил, то господин и заслужил в конце концов признательность хозяев. Я уехал сейчас после ужина, но до шести часов утра ублажали моряки своих гостей. Многие из хозяев не выдержали этого винного боя, тогда как немцы, выпив неимоверное количество вина, все-таки на своих собственных ногах дошли до извозчика.
   - О, дьяволы, как здоровы они пить,- говорили на другой день,- нет возможности споить их.
   Впрочем, отдавая должное, и между нашими были молодцы в этом отношении.
  

3 сентября

   Возвратился с вечера в час ночи, а в семь часов утра пароход, на котором я уезжал из Владивостока, уже выходил из бухты в открытый океан.
   Еду я до бухты Посьета, а оттуда сухим путем в Новокиевск, Красное Село и далее, в Корею.
   Утро, солнце лениво поднимается из-за хребтов бухты, еще окутанной молочно-прозрачным туманом.
   Маленький пароход наш стоит на рейде, к нему подплывают лодки со всех сторон, с разного рода пассажирами: военные с дамами, японцы, китайцы. Китайцы-лодочники, китайцы-носильщики, китайцы-пассажиры, и звонкий гортанный говор их резко стоит в просыпающемся утре.
   Неподвижно и безмолвно вырисовываются грозные, громадные броненосцы, со своими высоко задранными белыми и черными бортами.
   Что-то типично южное во всей этой картине - краски юга, утро юга, южное разнообразие наречий, говоров, цветов костюмов. На борте парохода бытовая сценка.
   Полицейский осматривает паспорты китайцев: каждый приезжающий и уезжающий китаец должен платить пять рублей русского сбора. Отметка делается на паспорте. Тех китайцев, у которых отметок этих нет, полицейский не пускает на пароход. Крик, шум, вопли. Китайцы, прогнанные с одной стороны, уже взбираются с другого трапа. Очевидное дело, что одному не разорваться. Некоторые уплачивают половину, третью часть, отделываются мелочью.
   Полицейский пожимает плечами, жалуется нам на свое безвыходное положение и усердно в то же время прячет деньги в карман. На лицах слушающих и наблюдающих большое сомнение, кому достаются эти деньги, получаемые без всяких расписок и отметок. А денег собирается все-таки не мало с двух-трех сотен китайцев.
   Возле меня моряки и военные. Речь о судах, на которых приехали к нам немцы.
   - Такая же разнокалиберная дрянь, как и наши,- говорит степенный солидный моряк.
   Но вот третий свисток, и заключительная картинка: полицейский спускается с трапа, а по другому стремительно бросаются на пароход массы точно из-под воды появившихся китайцев.
   Полицейский уже в лодке, кричит, на минуту из-за борта выглядывает к нему капитан и машет рукой: дескать, довольно с тебя - набрал.
   Полицейский - человек русский, и вся фигура его говорит, что оно, конечно, что набрал, и все довольно благополучно и благовидно вышло, он машет рукой и, обращаясь к нам, невольно сочувствующим китайцам, говорит снисходительно:
   - Что прикажете делать с этим народом?
   Кто-то сзади убежденно говорит:
   - Хороший человек...
   А пароход уже идет, лязгает якорная цепь, мы смотрим на город, склоны гор, окружающих бухту. Дальше и дальше горы спят в ясной синеве прозрачного осеннего утра.
   - Будет качать?
   - Пустяки...
   - Ну-с, не говорите - в море мертвая зыбь.
   Дамы испуганно смотрят вперед, где за береговыми теснинами еще прячется открытая даль. И долго еще пароход пробирается между этими извилистыми берегами, между островами. Там и сям взрытые кучи земли, скрытые постройки - это все батареи, телеграфные сигналы, укрепления, настолько сильные, что Владивосток считается неприступным со стороны моря.
   Вот и остров, на котором два дня охотился принц Генрих. Немцы в восторге от охоты, единственной в своем роде. В моей памяти сохранилась цифра убитых оленей - сорок два.
   - Это чисто немецкая манера - бить все и вся до последнего: не поедят...
   Говорит офицер с манерами гвардейца, изысканно пренебрежительно бросая слова. Он тихо выпускает:
   - Хамовье... Единственный граф, но и тот хуже нашего сапожника. Это ведь традиционная манера Гогенцоллернов - окружать себя исключительно низкопробной публикой... Единственно верный взгляд на китайцев и всю здешнюю сволочь...
   Генерального штаба полковник, военный инженер, несколько дам и штабных офицеров замыкаются в свой кружок. Речь о Петербурге, штабе, военных делах, скандалах и скандальчиках. Грузно, по-медвежьи, в стороне сидят несколько армейских офицеров. Костюмы их трепаные, лица потертые, сильно задумчивые. Речь о командировках, прибавочных, о детях, воспитании, корпусах, и это все надо и надо.
   - Гам-гам надо...- показывает штаб-офицер на свой рот.
   Дамы, тоже задумчивые, прикрывают свои стоптанные ботинки и толкуют о выкройках, шляпках, модистках. Тут же денщики-няньки, носящие детей их на руках, играющие с ними, пока супруга офицера не позовет и не прикажет ему что-нибудь принести.
   Звонят к завтраку,- одни идут, другие остаются.
   Армейских офицеров и жен их мало за обеденным столом. Ни китайцев, ни японцев за столом тоже нет. Прислуживают проворные "бои" - китайские подростки, в синих коротких кофточках, с длинными косами. Есть поразительно красивые, мало похожие на общий тип китайца, с раздвоенными глазами. Это смуглые красавцы, напоминающие итальянца, древнего римлянина. Во Владивостоке, как раз против гостиницы "Тихий океан", строится какой-то дом, и масса китайцев работают голые, только слегка прикрывая середину тела. Это здоровые, сильные, темно-бронзовые тела. Каждый из них прекрасный материал для скульптора. Собственно тот тип китайца, к которому привык европейский взгляд - только урод, который и здесь существует, как таковой. Но если взять другой тип китайца, то красотой форм, лица, руки, ноги, изяществом движений и манер, тонкостью всего резца - он, если не превзойдет, то и не уступит самым элегантным представителям Европы,
   Кончился завтрак, и волна уже открытого моря весело подхватила пароход и понесла на себе. Другая на смену,- хочет перехватить, не успевает, и пароход неловко падает набок. Летят брызги во все стороны, что-то замирает в груди, пароход уже поднялся и взбирается на новый гребень волны, но, капризная, она уклоняется, и опять тяжело и неуклюже валится пароход в открытую бездну.
   Что это? Качка настоящая, большая?
   Да, тайфун гулял.
   Еще никто никогда не спасся из тех, кто попадает в середину тайфуна. Все искусство при встрече правильно определить его центр и уходить от него... Немцы, неопытные еще мореплаватели в этих морях, чаще других платят дань грозному бичу здешних морей.
   Меня не укачивает, но зато аппетит громадный. После завтрака, уже в двенадцать часов я обедал и жадно ел, мало обращая внимания на то, что из каюты несутся неприятные звуки страдающих морской болезнью. Народу мало за столом. Какой-то бедный армейский офицер, на которого качка производила, очевидно, такое же действие, как и на меня, не выдержал и сел за стол. С каким наслаждением ел он, пока жена его мучилась в соседней каюте.
   А в два часа мы уже были в бухте Посьета, последней нашей русской бухте, и сразу исчезла и качка и все страхи открытого моря. Тихий залив бухты говорливо, нежно ласкаясь, расступается, сверкает переливами морская вода, и мы быстро подходим к противоположному берегу.
   Вот остров - маленький сплошной утес, и миллион пеликанов, робко вытянув свои шеи и уродливые головки, смотрят на нас с острова, шумно взлетают и опять садятся: близко, и, будь ружье, сколько бы их стало жертвой скучающего охотника.
   Вот и берег, ряд казенных кирпичных построек, а на одном из холмов, на черной взрыхленной поверхности, из белых камней выложен громадный двуглавый орел.
   Какой-то толстый господин, из тех практиков и бывалых людей, которые везде и всегда чувствуют себя так же свободно, как в своем кабинете, подсаживается ко мне и, пока пароход медленно подвигается и бросает якорь, говорит с деловым пренебрежением:
   - Я знаю, куда и зачем вы едете; здесь мы всё знаем... Я ведь знаю и Корею и Китай вот как... В Корее я скупаю скот, в Шанхае у меня несколько домов...
   И он сообщает мне массу полезных и практичных сведений о пока совершенно неизвестных мне странах. О проеханных местах он говорит:
   - Нет ничего, ничего и не будет здесь: относительно сельского хозяйства, убивает все туман, который здесь от июня до августа. Верст пятьдесят дальше, у китайцев, уже другое дело, там ни туманов, ни морской соли нет.
   - Леса вырублены или никогда не росли?
   - Были кустарники - мало... Подпочвы совсем нет...
   - Скотоводство?
   - Чума, сибирская язва... Маньчжур ведь и шкуру с больной скотины снимает, а скотину или съест, или так бросит, так что рассадник всегда готов, оттого и в Сибири и здесь скотоводство - одно разорение...
   Пароход остановился.
   - Ну, прощайте... Смотрите, никакого оружия не берите,- все это глупости там насчет разбойников, а население обидите... Обращайтесь с ними, как с людьми, не кричите по-солдатски... Охота хорошая: козы есть, тигры, барсы: не дай бог с ними встречаться...
   Влево и вправо идут разветвления залива, я еду двенадцать верст на лошадях до Новокиевска, и все тот же залив Посьета. Самые ничтожные работы, сравнительно, могут создать из него одну из лучших и громаднейших бухт в мире.
   Все время по пути попадаются здесь и там, отдельными городками, солидные кирпичные постройки; это все наши войска - пехота, артиллерия.
   Новокиевск - центр этих войск. На каждом шагу здесь лихорадочная постройка новых и новых зданий. Китайцы, корейцы, японцы - все те же исполнители.
   Новокиевск имеет вид настоящего городка: в нем и лавки и магазины, даже отделение Кунста и Альберса. Город военный, весь в низине и разбросался на далекое расстояние. В конце его, на дворе одного окраинного дома, расположился и наш экспедиционный отряд.
   Во дворе стоят палатки, а вдоль заборов двора расположены лошади. Лошади маленькие, корейские, то и дело схватываются между собой, а корейцы-конюха то и дело вскрикивают на них, издавая короткие, резкие звуки.
   Всю компанию застал я в палисаднике за едой. Стол был устроен из ящиков, поверх которых было настлано по две доски. Еда в походных жестяных тарелочках, чай в таких же чашках.
   С моим приездом экспедиция была вся налицо. Когда выступаем - еще неизвестно: паспорта не готовы, нет людей, нет ответа относительно запасных солдат, которыми предполагается пополнить кадр, нет, наконец, еще и полного комплекта лошадей. Хорошо, если выступим пятого.
  

7 сентября

   Прошло пятое, седьмое сегодня - и хорошо-хорошо, если тронемся девятого. Теперь держат проливные дожди, благодаря которым река вышла из берегов, и так как мостов в этой первобытной стране нет, то и сообщений иных, как вброд, нет. Ни о каких же бродах теперь и речи быть не может. Маленькая речушка возле нас, с бродом ниже колена, теперь трех сажен глубины, и вода все еще прибывает.
   Во дворе, где наши палатки, невылазная грязь, грязь и в палатках. Грязь и сырость, и все мы рискуем, не выступая еще, нажить себе солидные ревматизмы.
   Обедаем уже не в палисаднике, а в доме, где раньше шла упаковка разных вещей. И теперь их здесь навалены груды, и укладчики жалуются, что мы мешаем им. Но деваться некуда, и публика толчется весь день в этой комнате. Хозяин дома в отчаянии и требует новой окраски полов.
   Делать нечего, и мы знакомимся и ближе присматриваемся друг к другу.
   Здесь прибавилось несколько новых попутчиков.
   А. И. З.- молодой представитель экспедиции. Он одет в красивый тирольский костюм, носит белую пробковую шляпу с низким дном и широкими полями. Весь костюм придает ему не русский вид и идет ко всей его стройной, высокой и красивой фигуре. Волосы острижены при голове, черная вьющаяся бородка, большие красивые черные глаза. Лицо доброе, открытое, умное, манеры предупредительные и сильное желание стушеваться. Раньше он был моряком, изучал астрономию и теперь в предстоящих работах взял на себя все астрономические наблюдения.
   С Н. А. К. я уже познакомил читателя. Он считается помощником З.- энергичен, горяч и забирает себе работы по части описания существующих дорог столько, что и в несколько месяцев, вероятно, не управится.
   Затем идут отдельные партии по разным специальностям. У меня их две: одной заведую я сам и со мной H. E. Б., а другой заведует А. П. С. и с ним доктор.
   По части геологии и исследования почвы - горный инженер С. П. К.
   Это человек лет тридцати пяти, высокий, сухой брюнет, уже известный исследователь, по преимуществу в совершенно диких, мало обитаемых местах. Он работал у якутов, на Охотском побережье, в Забайкалье, и где его только не носило. Рассказы его интересны, и мы слушаем его вечером, после ужина, когда две-три свечки плохо освещают наш длинный стол, а на дворе монотонно и однообразно барабанит все тот же унылый осенний дождь.
   Дело свое специальное знает он, очевидно, хорошо, но все остальное мало его интересует.
   В помощники себе он взял бывалого моряка бродягу, хорошо знающего Корею и все ее трущобные места. Похоже на то, что оба они не прочь попытать счастья и хищнически порыть золота. Он сам говорит об этом; вероятно, помощник его обещает ему в этом отношении многое, потому что у обоих лица довольные и таинственные. Вся их партия в цвет и масть: всё здоровые, сильные, рослые молодцы, умеющие и стрелять и копать землю. Так как в Корее добыча золота запрещена, то дело это и является, таким образом, противозаконным. Им занимаются китайские разбойники (хунхузы) и всякий сброд. Риск, таким образом, двойной: и со стороны этих хунхузов и со стороны корейских властей.
   В случае осложнений неприятность и для остальной экспедиции.
   Мы иногда без С. П. толкуем об этом, намекаем и ему, но он только посмеивается и загадочно говорит:
   - Мое дело, и за нас не бойтесь.
   Его помощник весело поддерживаете
   - Не пропадем.
   Помощник С. П.- прекрасный и страстный охотник. Он ручается ему, что к столу будут фазаны и гураны (дикие козлы), ручается и за прекрасные отношения с корейцами.
   - Только смазать как следует их губернатора, и делай, что хочешь. А их губернатор такая же неумытая свинья, как и вот наши корейцы. Сидит, ест, и тут же за столом все отправления. Ничем не брезгует: ножичек, карандаш... А уж что приказал губернатор, то свято для корейца. Кореец, как и китаец, власть признает и уважает. Власть все равно, что сам бог: хоть глупость, хоть несправедливость, приказано - закон. Так кореец ничего не даст, никуда не повезет... Раз такой случай был. Договорились с вечера,- утром ни одной подводы. Что, почему? Ничего неизвестно: не хотят, и баста. Нечего делать - к губернатору. Ну, поели, вылил я в него целую бутылку коньяку, объяснил ему, что такое русский царь там, все как следует. Потребовал губернатор к себе всех этих корейцев и ну их пороть. Бил, бил, пока не согласились, наконец, ехать. День, конечно, пропал, а на другой день поехали. Едешь около них - все битые - и жалко и смешно... Или, например, спросите у корейца яиц - "нет". Идете сами, берете из лукошка яйца, отдаете деньги - кланяется и благодарит...
   Помощник С. П. даже собственник в Корее: имеет домик там и десятину земли. За дом и эту десятину заплатил четырнадцать рублей на наши деньги, что составляет шесть тысяч пятьсот корейских кеш (около 76 коп.),
   - Зачем вам этот дом и земля?
   - Да ведь человек я холостой: так ухаживать за корейками неудобно, а так выходишь вроде своего.
   - Корейские женщины красивы?
   - Есть очень красивые: высокие, стройные... Плечи и грудь обнаженные, снизу только что-то вроде корсета... Иная идет с реки, поддерживает на голове кувшин руками - просто, хоть царапайся, так хороша...
   - Они доступны?
   - Лет пять тому назад сколько угодно было, а теперь нельзя. То есть можно, если жить. Я попал к ним раз на Новый год, пришелся он с нашим семнадцатым январем. Праздник большой, и три дня все лавки заперты. А мы приехали за провизией. Волей-неволей пришлось просидеть без дела. Губернатор знакомый; пьяница, обжора, и пошли мы с ним. Пригласил он восемь кореек, из таких, которые бывали во Владивостоке и умели немного по-русски. У всех всё такие же костюмы, все здесь открыто... Первым делом каждая из них рюмку ихней водки подносит и яйцо. Необходимо выпить и съесть яйцо. И так восемь раз... Потом чай, игры... хлопают в ладоши, бьют по коленам, потом по твоим ладошам. Ну, ошибешься, попадешь ей в грудь - ничего. А у них, как семь часов, ворота городские запираются. А мой стан за городом. Повели меня провожать губернатор, корейки, их мужья: все под ворота пролезли - забрались ко мне - опять кутеж. Потом ко всем корейкам по очереди... И везде рюмка водки, яйцо, да так все три дня и три ночи. В день яиц тридцать пять да тридцать пять рюмок - так ошалеешь, что отца с матерью забудешь... А приглашения все новые и новые, а если без приглашения, так и еще лучше: это уж такой почет, если иностранец в праздник попадет без зова...
   Чем дальше в лес, тем больше дров: чем больше спутник С. П. обнажается, тем унылее становится с ним, С. П. говорит:
   - Бывалый, а до остального мне дела нет.
   Партия лесника состоит из четырех рабочих, во главе которых и стоит В. А. Т. Это лет за пятьдесят человек, тихий, наблюдательный, очень сведущий и очень неглупый. Он хохол, любит хохлацкие песни и до сих пор сохранил свой голос.
  

7 сентября

   Сегодня приглашение всем от местного русского комиссара на обед. Комиссар очень обязательный человек, и мы все охотно идем к нему, хотя дождь льет как из ведра.
   У комиссара прекрасный в два зтажа, казенный дом.
   Кроме нас, пристав и мировой судья, он же следователь.
   Оба настолько интересны, что надо на них остановиться.
   Мировой судья, лет тридцати пяти человек с круглым лицом, мелкими чертами, в очках.
   Нам пришлось сидеть с ним за обедом рядом, и я не жалел. Он первый здесь судья, с июня прошлого года. За год многое уже сделано. Главные преступления: убийства и грабежи. В первой очереди преступников стоят китайские хунхузы, а за ними идут наши русские солдатики. В этом только году двадцать из них сосланы в каторжные работы.
   - В чем же преступления этих солдат?
   - Грабят русских корейцев.
   Очень еще недавно охота на белых лебедей,- так называют корейцев, в их белых костюмах и черных волосяных, узких и смешных шляпах,- была обычным явлением. Четыре года назад один солдат из такой партии лебедей, шедших гуськом по скалистой тропинке, перестрелял четырех: "А что их не стрелять? Души у них нет - пар только".
   Обычная форма грабежа: солдат подходит к корейцу и спрашивает спичек и в это же время лезет к нему за грудь и отрывает подвешенный там кисет с деньгами.
   С введением здесь следователя, после ссылки в каторгу двадцати человек, преступления эти прекратились, но сделанное зло не исправится и десятками лет. Робкий кореец боится и ненавидит солдата: для солдата нет продажной курицы, яйца, чумизы, пред солдатом кореец запрет свою фанзу и совсем уйдет в горы, но не пустит добровольно солдата.
   Следователь прямо в восторге от корейцев. И он у них желанный гость. В нем они только и видят защитника, и каждый его приезд к ним сопровождается целыми овациями.
   - Скажите, правда, что с корейцем нужна твердая, авторитетная манера?
   - О боже сохрани! Не слушайте вы всех этих негодяев, шовинистов. Ведь это они же и подрывают везде и всегда русское имя: за них краснеем.
   После обеда З. шепнул мне:
   - Проверьте впечатление нашего разговора со следователем и поговорите с приставом.
   Пристав, молодой человек, рыжий, с тонкими чертами лица. Я подсел к нему.
   Речь скоро зашла о корейцах.
   - Способный это народ?
   - Очень способный; так вообще в жизни он ленив, апатичен, но от книги не оторвешь. Я уже устроил здесь четыре школы. Двое из моих теперь в Казани, двое в Благовещенске, двое в Хабаровске.
   - Симпатичный это народ?
   - Чистый и симпатичный, душой дети. И преступления у них детские: стащит у вас какую-нибудь безделушку.
   - Храбры?
   - Очень робки; ленивый их не грабит,- грабят, или, вернее, грабили до его,- пристав показал на следователя,- приезда солдаты, грабят хунхузы... Так, в своей жизни, очень самолюбивы. На всякого, кто с оружием, смотрят, как на хунхуза, боятся и не доверяют.
   Следователь подсел:
   - Будете путешествовать, спрячьте все ваши ружья: простой лаской сделаете с ними все.
   Было уже темно. Мы поблагодарили гостеприимного хозяина и отправились домой. Засиделись, против обыкновения, до двенадцати часов ночи.
   Вдруг вбегает С. П.
   - Господа, в соседнем дворе пожар.
   Рядом пожар, а у нас лошади. В страхе они могут сорваться и истопчут и палатки, и все сложенное в них, и нас самих. Мы бросились во двор. Ночь темная, без звезд, дождь, а через забор только еще разгорается пожар в соседнем доме.
   Первый бросился туда Н. А., за ним я. Остальные бросились к лошадям, отвязывать их и выводить на улицу.
   К счастью, Н. А. удалось скоро разбудить спавших хозяев, и раньше еще того он начал заливать пламя стоявшей тут же водой. Но когда огонь потух и стало темно, мы почувствовали себя жутко. Н. А. шепчет:
   - Теперь удираем, пока не пришли желтокожие.
   Он исчез, я пустился за ним. Назад труднее было бежать: мешали какие-то деревья, ограды, ямы. А сзади, казалось, кто-то бежит и вот-вот поймает. Но никто за нами не гнался, а на другой день нам принесли в подарок бутылок двадцать вина от благодарных погорельцев.
  

10 сентября

   Сегодня, наконец, в половине пятого вечера выступаем мы из Новокиевска на границу Кореи (Красное Село). Дорога все время кружит по берегу залива Посьета, и на нашем горизонте постоянно то иззубренные, хотя и невысокие, голые, безлесные горы, то синее море.
   На горизонт с запада выдвинулись тучи и замерли. Они, как вторая линия гор, рельефно вырисовываются в небе в самых причудливых формах. Вот стада каких-то невиданных зверей, вытянув шеи, тянутся к открывшемуся океану.
   Солнце последними лучами играет в этой груде облаков. Там же, на востоке, все мрачно, и вдоль горизонта моря стоит какая-то сине-огненно-дымчатая стена с башнями там, наверху. Точно иной берег там, и кажется, что, прижавшись к нему, стоят те плывущие корабли у той стены.
   Гаснет солнце, синеет стена, мрачная и грозная, и уже вспыхив

Другие авторы
  • Ренненкампф Николай Карлович
  • Байрон Джордж Гордон
  • Ардашев Павел Николаевич
  • Тимашева Екатерина Александровна
  • Луначарский Анатолий Васильевич
  • Катловкер Бенедикт Авраамович
  • Вейнберг Андрей Адрианович
  • Шеридан Ричард Бринсли
  • Касаткин Иван Михайлович
  • Чепинский В. В.
  • Другие произведения
  • Кржижановский Сигизмунд Доминикович - Тринадцатая категория рассудка
  • Добролюбов Николай Александрович - Избранные письма
  • Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович - Пан Копачинский
  • Семенов Леонид Дмитриевич - У порога неизбежности
  • Песковский Матвей Леонтьевич - Александр Васильевич Суворов. Его жизнь и военная деятельность
  • Байрон Джордж Гордон - Стихотворения
  • Шаликов Петр Иванович - Письмо к Издателям Вестника Европы
  • Лесков Николай Семенович - Хронологическая канва жизни и деятельности Н. С. Лескова
  • Щеголев Павел Елисеевич - Из истории журнальной деятельности А. Н. Радищева
  • Габриак Черубина Де - Стихотворения
  • Категория: Книги | Добавил: Armush (26.11.2012)
    Просмотров: 281 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа