Гофман Виктор Викторович - Письма к А. А. Шемшурину

  

   23/XII 1909

   Дорогой Андрей Акимович,

  

   Вот и праздники подошли, а я все никак не выберусь из Петербурга. Впрочем, раз Вам все равно, и Вы, как пишете, в Петербург еще не скоро попадете, то мне удобнее посетить Москву в январе. На праздниках трудно будет что-нибудь толком сделать, а у меня в Москве все же и некоторые дела. В январе же, как я уже Вам писал, приеду обязательно: это не подлежит никаким отменам и отсрочкам.

   Само собою разумеется, стремление к тому или другому роду словесности зависит не от сознательного хотения, а от каких-либо органических причин. Я знаю это так же хорошо, как и Вы. Но ведь в этих таинственных причинах возможна какая-нибудь эволюция и изменения. Так вот эти изменения произошли во мне - и я не могу больше писать стихов и должен писать прозой. Процесс этот совершался давно и медленно (почти с самого выхода "Книги вступлений"): я сначала не замечал и не понимал его, потом стал приходить в смятение по случаю оскудения во мне поэтического творчества - и лишь полтора года тому назад понял, в чем дело. Сразу открылись и просветлели новые перспективы. То же, что прозой мне будет писать труднее и она мне менее будет удаваться, может быть. Вы и верно заметили; но что же делать? Над своим языком, о котором также принимаю Ваши замечания, хочу теперь работать: он у меня слишком искусственный и олитературенный (по крайней мере мне так кажется). Но возможна ли работа над собственным языком - как Вы думаете?..

   Ум у меня, действительно, - "точный и прибранный". Лучшего определения - не придумать. Шарлатанство мне совершенно недоступно: поэтому-то я не гожусь в критики, проповедники, путеискатели, богостроители и т. д. Поэтому-то ко мне и от меня так мало путей. Некоторая доля шарлатанства может быть необходима - как связующий элемент, как цемент или смазка: ею держатся коллективы. Как Вы полагаете? Впрочем, я не могу сейчас точно определить, что такое шарлатанство. Попробуйте, определите.

   Я как-то сделал для Вас вырезку из газеты - Чуковский говорит о детском языке. Прочтите и сообщите, что Вы по сему поводу думаете: вздор это или что-нибудь в самом деле тонкое и остроумное. Я читал с большим интересом.

   Ну, выздоравливайте скорее, милый Андрей Акимович. Желаю Вам всякого счастья в новом году. Теперь уже несомненно скоро увидимся.

   Весь Ваш В. Г.

  

   6/I 1910

   Так что ж Вы, дорогой Андрей Акимович, прочитав мне отходную, и совсем замолчали? Что же касается до самой отходной, то, хотя она меня и достаточно удручила, все ж думаю, что не вполне она основательна. Впрочем, я не могу не думать этого - уже из чувства самосохранения. Но все же - если я вообще не бездарен, почему я вдруг сделаюсь бездарным прозаиком - раз к прозе я чувствую столь же искреннее и несомненное призвание, как в первой юности - к стихам? Впрочем, об этом, конечно, бесполезно спорить, тут нужно делом доказать.

   Вообще Ваше письмо возбуждает тысячи возражений. Почему гонорар писателя - подаяние, а гонорар адвоката - нет? Вы всё приписываете мне желание стать "литературным проститутом", как выражается Бальмонт, но уверяю Вас, что никогда и ни к чему оно не двигает меня. Секретарем редакции или редактором я, вероятно, не раз буду иметь случай сделаться, но это именно совсем не по мне дело.

   Не хочется перебирать всех возражений: пришлось бы писать целый трактат. Кроме того, мы вскоре увидимся. В январе я обязательно буду у Вас: измениться это решение теперь уже не может. Тогда поговорим обо всем.

   Не помню, писал ли я Вам уже, что усиленно перевожу теперь для "Пантеона" Мопассана. Начал было с "Monsieur Parent": теперь на некоторое время отложили и переводим "La petite Roque". Очень это увлекательная и поучительная работа.

   Я, знаете, все больше как-то отстаю от декадентов и на плохом у них здесь счету. И с реалистами тоже дружбы не налаживается; это все неучи, идиоты и пьяницы.

   Весь Ваш В. Г.

   Пишите: еще успеете не раз до моего приезда.

  

   11/I 1910. СПб.

   Дорогой Андрей Акимович,

  

   Что-то нет от Вас писем и мне скучно - и ощутительно их недостает. Или Вы не получили моего письма, посланного на прошлой неделе? Сегодня все думал над своей прошлой жизнью, старался подвести какие-то итоги. Люблю иногда заниматься этим печальным делом. Что остается от прожитого? Прочитанное и изученное - зарывается (мною, по крайней мере, весьма радикально); пережитое - вызывает лишь поздние раскаяния и недоумения по собственному адресу. Но, знаете, жажда жить и какое-то непрестанное беспокойство - у меня все еще необыкновенные. Между 20-м и 25-м сего месяца обязательно прибуду в Москву. Ведь Вы можете подождать меня до тех пор? До свидания, дорогой Андрей Акимович, скоро будем разговаривать.

   Весь Ваш В. Г.

  

   12/III 1910

   Дорогой Андрей Акимович,

  

   Я тоже стал теперь много работать: сегодня писал весь день, поэтому посылаю Вам только открытку. На Ваш анализ или боксерство я нисколько не обижаюсь. Наоборот, я очень ценю, что любые Ваши выводы нисколько не колеблют Вашего хорошего, дружеского отношения ко мне. Это весьма редко. Не стану же я желать неискренности с Вашей стороны.

   Рассказ мой в "Женщине" действительно никуда не годен, но это еще ничего не доказывает. В "Вестник Европы" попал очень просто: предложил статью и все. Не думаю, чтобы кому-либо это было так завидно.

   У нас опять появились Бурлюки. Устраивают какой-то "Треугольник", выставку рисунков современных русских писателей и еще какую-то чепуху. Сейчас был у них на собрании.

   Ваш В. Г.

  

   23/III 1910

   Дорогой Андрей Акимович,

  

   А у нас всё больше говорят о Чуковском и вызове из-за него Гессена на дуэль Иорданским. Вы, конечно, знаете уже эту историю? С Каменским же, после лекции, случилась в Москве, говорят, еще одна неприятность: его будто бы избили в "Буффе"...

   У нас изумительные солнечные дни. На Невском, на набережных гулянье. Чудесная весна. Я по-весеннему ленив и мечтателен. Будете ли Вы к нам, в Петербург?

   Напишите, что Вы открыли неожиданного по поводу Вашей аритмологии. Я постараюсь быть понятливым. Нет, в самом деле.

   Читали Вы рецензию Кузмина о моей книжке в "Аполлоне"? Он советует мне обращать, между прочим, внимание на русский язык и осуждает с этой стороны следующие строчки: "Там, где река образовала свой самый выпуклый изгиб". "В тот самый светлый миг, в тот радостный твой миг". "Так, как я жду тебя, так только счастья ждут". (Подчеркиванья - Кузмина.) Скажите, пожалуйста, что здесь нерусского.

   Полтора рубля я как-нибудь пришлю Вам обратно переводом. Всех благ.

   В. Г.

  

   6/IV <1910>

   Я думаю, что под рядом писателей, ныне всеми признаваемых и выращенных "Весами", нужно подразумевать именно Брюсова, Белого, Соловьева. Если они и печатались до "Весов", то "известность" их все же выросла отсюда. Соловьев, в частности, до "Весов", да и помимо "Весов", почти нигде не печатался. Как на типичное детище "Весов" можно указать еще на Бориса Садовского, хотя, конечно, он не пользуется общим признанием. Кроме Кузмина, в "Весах" впервые появились Гумилев, Юрий Верховский - нынешние видные "аполлоновцы". Больше никого вспомнить не могу.

   У нас все время очаровательная весна. Уже много недель - всё чудесные, солнечные дни. Теперь приближаются белые ночи. Вряд ли Вы знаете, как красив и сказочен теперь Петербург. Правда, не преувеличиваю.

   В Москву собираюсь пока очень нерешительно и когда соберусь, не знаю. Ведь я занимаюсь теперь на курсах Берлина английским языком, намереваясь ехать в Лондон. Так вот и уроки пока перерывать неудобно и многое другое. Но может быть, приеду. За приглашение очень Вас благодарю. С Пречистенки меня зовут довольно убедительно...

   Может быть, это Вас удивит, но я действительно не понимал, в чем ошибки, поставленные мне на вид Кузминым, и объяснений просил у Вас совершенно бесхитростно. Нужно прибавить к этому, что целый ряд знакомых писателей, которых я спрашивал о том же, недоумевали вместе со мною и находили мои фразы совершенно правильными. Что хотите тут делайте, а не все, следовательно, так восприимчивы, как Вы и Кузмин. Что я не слышал двойственности выражений "в тот самый светлый миг" и "так, как я жду тебя", еще не так, вероятно, удивительно: ведь я сам написал их и, следовательно, слишком уже привык понимать и слышать в одном смысле. Но другие? Относительно первой фразы Кузмин, мне кажется, хотел указать не ту ошибку, которую находите Вы. Ему, видимо, не нравятся слова "свой самый", а не "выпуклый". (Свой самый выпуклый изгиб.) Ну, живите и работайте. Желаю Вам всего лучшего.

   Ваш В. Г.

  

   11/V 1910

   У меня, дорогой Андрей Акимович, неожиданно переменились намерения, и теперь я собираюсь на Пасху в Москву. В самом деле, в пятни­цу на Страстной, кажется, отбуду отсюда.

   Относительно рецензии о Вас в "Аполлоне" ничего не слышал. Ведь я там теперь не бываю.

   Не знаю, доверие ли это, но жадности, какого-то ненасытного интереса к жизни у меня очень много. Мне хочется прожить несколько жизней за время одной. Надо Вам будет рассказать, о чем я думаю, собираясь ехать в Англию. Совсем не о музеях...

   Напишите мне, пожалуйста, есть ли у Вас английско-русский словарь и какая-нибудь английская книжка. А то я привезу с собою. До свидания.

   Весь Ваш В. Г.

  

   10/XI 1910

   В самом деле, в этом году что-то не ладно у нас идет переписка. Но не сердитесь на меня: это у меня от отвращения к много-писательству.

   Не знаю уж, в самом ли деле взялся я за ум, как Вы предполагали. Пожалуй, если бы Вы знали подробности моей жизни. Вы бы сказали что-нибудь другое. Общая же картина моей жизни - безделье и страшная суматоха: ежедневные поездки куда-нибудь, свидания, разговоры с множеством людей, но и раздумья, лежа на диване.

   В редакции службу продолжаю. Времени это у меня занимает не более 3-4 часов в день. В остальное время думаю, но только над собственной жизнью и тем, что соприкасается с ней.

   С 1 октября я решил не писать больше никаких статей, рецензий, литературных заметок и т.д. Для меня и в моих руках это вздор, а я не хочу заниматься вздором. Каждое написанное слово - должно быть значительно и нужно.

   Понемногу печатаю свои рассказы. Это даст мне еще рублей 50 к тем ста, что получаю в журнале.

   Я теперь чувствую себя бодрее, цельнее и уверенней, чем месяца два тому назад. Сегодня долго ходил по комнате, и у меня были большие мысли. Мысли эти заставляли меня (я это сейчас же заметил) уверенно выпрямляться и сильно сжимать руки. Над этим Вы, вероятно, засмеетесь.

   Как подействовала на Вас смерть Толстого? Я все последнее время читал "Анну Каренину". В толстовском анализе людей и их отношений и чувств есть кое-что напоминающее Вас. Только он мягок и ласков. Вы же иногда "наоборот".

   Ни книги Эллиса, ни Белого я не читал и читать не собираюсь. Всякие книги по искусству и теории искусства, по-моему, не нужны и всегда фальшивы. Вчера читал в "Анне Карениной" место, где художник Михайлов показывает Вронскому свою картину. Лишь так, как этот Михайлов, можно и нужно, по-моему, относиться художнику к своему искусству. Тут очень много тонкого у Толстого.

   В Москву, может быть, приеду на Рождестве.

   Ваш В. Г.

  

   14/V 1911

   Письма Ваши, милый Андрей Акимович, получил. Вы не сердитесь на меня, что я так плох в этом сезоне на переписку: уж так лениво и не только в этом отношении пошла у меня зима. Может быть, летом преображусь.

   Удивляюсь, как Вы можете совсем один жить на даче. Я при всей погруженности своей в самого себя - не мог бы. У меня настоящая боязнь одиночества, и отсюда вся моя несуразная жизнь. А на худой и без денег жениться Вы не позволяете.

   Юбилей Ясинского событием вовсе не был и обошелся без меня. Зато я был на Чириковском.

   Летом поеду в Париж - в начале июня. В Лондон - не хватает решимости.

   А все же - почему коронация так опасна?

   Ваш В. Г.

  

   28/V 1911

   Давно нет от Вас писем, милый Андрей Акимович, нет и ответа на мое письмо, которое, впрочем. Вы, может быть, не получили? Приблизительно через неделю, не дальше - я уезжаю в Париж. На Лондон не хватает решимости. Нехорошая у меня эта была зима: слава Богу, что пришел ей конец. В Париже хочу работать и вообще не так уже безвольно и пассивно отдаваться теперь жизни. Вы, конечно, ничему не верите...

   Ваш В. Г.

  

   7/20/VI 1911

  

   Пишу Вам, дорогой Андрей Акимович, на пароходе. Я отправился в такое путешествие: Гельсингфорс - Стокгольм - Готеборг - Антверпен, Брюссель. Париж. На обратном пути все же надеюсь заехать в Лондон. Сейчас мы уже миновали Ганге. Море я, оказывается, выношу хорошо, куда лучше многих из едущих вместе со мной. Писать мне пока можно poste restante до 17 июня - Швеция. Goteborg, потом - В Париж. Пишите же,

   Ваш В. Г.

  

   5/VII н. ст. 1911. Брюссель

  

   Сегодня приехал из Антверпена в Брюссель. Здесь я живу как подлинный турист, наполняю, насыщаю себя впечатлениями, в которых нет времени разобраться. Теперь на днях буду уже в Париже: напишите мне туда - poste restante. В Брюсселе на меня сильное впечатление произвел музей Вирца: как-никак, а у этого человека были большие мысли. Иду гулять.

   Ваш В. Г.

  

   10/VII н. ст. 1911. Париж

   Милый Андрей Акимович,

  

   Я уже несколько дней в Париже. Письма Ваши - два - получил. Пока, устав от осмотров в Брюсселе и Антверпене, ничего здесь не смотрю и никаких "впечатлений" не имею. Пробуду месяц. Относительно рукописного отделения в Национальной библиотеке справки наведу: разницу между библиотекой и отделением рукописей я хорошо понимаю. Немецкое море и меня заставило почти все время лежать в каюте, но все же я не дошел до всех возможных последствий качки. Адрес мой (на месяц): Paris. Boulevard St. Michel 43. Hotel St. Louis.

   Ваш В. Г.

  

   20. VII н. ст. 1911. Париж

   Дорогой Андрей Акимович,

  

   Относительно рукописного отделения Национальной библиотеки справку я для Вас навел: оно, как и библиотека, открыто ежедневно и во все летние месяцы. Однако, Вы знаете, чтобы проникнуть туда, нужно выполнить одну формальность: принести рекомендацию здешнего русского консула: это, впрочем, не представляет никакой трудности.

   Относительно живописи я в самом деле, вероятно, не развит: она мне почти не нужна. Я могу, пожалуй, научиться или умею вещь, считающуюся хорошей, отличить от признаваемой дурною, но мне самому они почти безразличны. Не допускаете ли Вы, впрочем, что наш пиетизм по отношению к музейной живописи, может быть, преувеличен? И здесь, вероятно, много условного. Когда я вижу много голландцев или немцев, мне делается скучно: что ж поделаешь. Современность мне более по вкусу. Зачем Вы, однако, делаете вид, что живопись - это все? Как Ваша работа: сегодня я подумал, что в Вашем одиноком труде много геройства. Я Вам уже посылал свой здешний адрес: пробуду я в Париже еще с месяц.

   Ваш Виктор Гофман.

   Paris. Boulevard St. Michel. Hotel St. Louis.

  

   30/VII н. ст. 1911. Париж

   Дорогой Андрей Акимович,

  

   Я уже давным-давно написал Вам про библиотеку: разве Вы не получили письма? Итак: отделение рукописей, как и сама Национальная библиотека, будет открыта все лето, ежедневно. Чтобы быть допущенным туда, нужна рекомендация русского консула - Вы это знаете? Это, однако, пустая и нисколько не затруднительная формальность.

   Относительно того, как я устроился в Париже, я тоже нахожу, что у меня выходит здесь очень много денег. Дюваля я знаю и обедаю именно там или в аналогичных учреждениях. Главный расход - на рестораны, кофейни, пивные, куда волей-неволей ходишь по много раз в день. Ем я два раза в день: кроме того, еще все вечера провожу в ресторанах. За комнату плачу 70 франков в месяц: посуточно же можно найти приличную франков 4-5 в день. Вы издерживаетесь, вероятно, потому, что останавливаетесь в первоклассных отелях: это бессмысленно, ибо те же удобства можно иметь втрое дешевле.

   Предупреждаю Вас, что все время здесь чудовищная жара: работать весьма трудно...

   В Шантильи поеду, но я не был еще в Версале, Фонтенбло, вообще нигде. У Вас женятся художники, а у меня выходит замуж младшая сестра, Надя. Свадьба будет, кажется, осенью - в начале сентября, что ли, - и я, значит, приеду тогда в Москву.

   До свидания - в Париже?

   Ваш В. Г.

  

  

   Печатаются по: Письма В. В. Гофмана к А. А. Шемшурину. Предисловие, публикации и комментарии А. В. Лаврова // Писатели символистского круга. Новые материалы. СПб.. 2003.

   Источник текста: Гофман, Виктор. Любовь к далекой: поэзия, проза, письма, воспоминания. - СПб.: ООО "Изд-во "Росток"", 2007. - 384 с.