Н. И. Холев

Дело Максименко

Судебные речи известных русских юристов. Сборник

Издание второе, исправленное и дополненное.

М., Государственное издательство юридической литературы, 1957

Холев {В ряде источников его фамилия пишется - Холева.} Николай Иосифович (1858-1899 гг.) родился в г. Керчи Таврической губернии. По окончании в 1877 году курса местной классической гимназии поступил на юридический факультет С.-Петербургского университета. В 1881 году определяется помощником присяжного поверенного при С.-Петербургской судебной палате, а уже через пять лет начинает самостоятельную адвокатскую деятельность.

Широкую известность Н. И. Холев приобрел не сразу. Лишь через несколько лет ему довелось принять участие в одном из крупных процессов, после которого за ним закрепляется репутация крупного и талантливого судебного оратора.

Среди своих коллег по профессии Н. И. Холев отличался сравнительной молодостью и отсутствием достаточного жизненного опыта, так необходимого для адвокатской деятельности. Известно, что В. И. Жуковский, С. А. Андреевский, П. А. Александров вступили в присяжные поверенные после долгих лет службы по Министерству юстиции. К. К. Арсеньев до своего первого выступления в суде занимал различные должности в юридических учреждениях и с успехом занимался литературной и общественной деятельностью. В. Д. Спасович, до того как стал профессиональным адвокатом, проявил себя как крупный ученый и педагог. То же характерно и для других известных судебных ораторов. Иначе сложилась судьба Н. И. Холева. Он сразу после университета попадает в присяжные поверенные. Отсутствие жизненного опыта у молодого H И. Холева, безусловно, значительно сказывалось на его адвокатской практике. Однако недостаток жизненного опыта и наблюдений с успехом восполнялись в его речах присущим ему талантом.

Характерным для Н. И. Холева как адвоката является редкостная добросовестность и исключительное трудолюбие. Он всегда много уделял внимания и времени детальному изучению дела, всех его обстоятельств. Его речи - это плод большого предварительного труда и обстоятельней подготовки к процессу.

В его речах всегда дается обстоятельный анализ и разбор доказательственного материала; для него не существовало мелочей в обстоятельствах дела. Любой факт, играет ли он очень существенное значение или являющийся второстепенным, не ускользал от него. Вследствие этого речи Холева кажутся несколько суховатыми и излишне детализированными. Однако это нельзя отнести к числу недостатков его ораторского творчества

Речи Н. И. Холева отличаются стройностью и последовательностью. До тех пор пока он не заканчивал всестороннее рассмотрение одного вопроса, он не переключал своего внимания ни на что иное. Он очень тщательно подбирал слова, характеристики, сравнения и умело, с неменьшей тщательностью расставлял все это по своим местам. Его речи всегда очень убедительны и легко читаются по записям и стенограммам.

Среди дел, по которым ему приходилось выступать защитником, наиболее крупныгиф были дело об отравлении Н. Максименко я дело о крушении парохода "Владимир".

Речь его по делу Н. Максименко очень хорошо отражает особенности его ораторского дарования. В ней плавно и последовательно показывается развитие всех событий рассматриваемого дела. Анализ доказательств дан всесторонний, исчерпывающий и обстоятельный. Добросовестность его при подготовке к процессу особенно видна в той части речи, где он разбирает заключения экспертов. В речи нет отступлений по вопросам, не имеющим отношения к делу, отсутствуют в ней красивые фразы, эффектные тирады я пр. Тем не менее она читается с большим интересом и поддается сравнительно легкому анализу. Н. И. Холев вообще не был сторонником насыщения речи яркими красками. Исходя из этого, его современники считали, что ему, как оратору, не присуща эта способность. Однако при чтении его речи по делу о крушении парохода "Владимир" не трудно убедиться в обратном. Здесь можно найти и удачные, очень образные сравнения и поистине художественно-литературное описание отдельных событий и очень красочное воспроизведение обстоятельств дела. Все это дано в строгой пропорции и в меру. Речь Н. И. Холева по делу о крушении парохода "Владимир" значительно дополняет его характеристику как судебного оратора. К сожалению, за отсутствием полного ее текста и достаточно достоверного она не включена в Сборник.

Н. И. Холев занимался также и литературной работой, однако не систематически и не в таких размерах, как прочие его коллеги. В молодости он принимал участие в издании некоторых провинциальных журналов и газет. Позже в течение нескольких лет состоял секретарем комиссии по собиранию народных юридических обычаев при этнографическом отделении географического общества. Большую же часть своего времени и способностей он с увлечением отдавал профессиональной адвокатской деятельности.

Дело Максименко

Настоящее дело рассматривалось в начале 1890 года в Таганрогском окружном суде, но потом правительствующим сенатом было кассировано вследствие протеста прокурора и передано для нового рассмотрения в Харьковский окружной суд, где и решено окончательно.

По обвинительному акту сущность дела состоит в следующем. 19 октября. 1888 г., около четырех или пяти часов утра в Ростове-на-Дону умер Николай Максименко, смерть которого не могла быть объяснена какими-либо естественными причинами и на первых же порах по некоторым предшествовавшим ей обстоятельствам стала возбуждать сомнение. Произведенным по поводу смерти Максименко расследованием выяснено, что покойный, проживая летом 1888 года в Калаче, в конце сентября месяца заболел брюшным тифом и в первых числах октября по совету врача Гуниуса перевезен был женой, Александрой Максименко, в Ростов, где в начале болезни его несколько раз посещал врач Лешкевич и затем все время лечил доктор Португалов. Болезнь Николая Максименко протекала вполне удовлетворительно и благоприятно, больной в течение двух-трех недель заметно начал поправляться; в последние дни перед смертью он стал уже ходить по комнатам; и к 18 октября чувствовал себя настолько хорошо, что доктор Португалов, навестив Максименко в этот день утром и передав ему некоторые наставления относительно осторожности в пище и предохранения от простуды, заявил, что дальнейшие посещения его излишни, и, получив вознаграждение за все время лечения, уехал. И действительно, весь день 18 октября Николай Максименко имел вид совершенно здорового, веселого и бодрого человека. В семь часов Александра Максименко налила стакан чаю и отнесла к нему в другую комнату, но вскоре оттуда вернулась со стаканом наполовину недопитым и заявила, что Николай Федорович больше не хочет. Между тем через некоторое после этого, приблизительно через час, у Николая Максименко появилась сильная рвота. Приглашенный в половине девятого вечера для оказания помощи доктор Португалов нашел Николая Максименко в ужасных страданиях. Не имея никаких данных к установлению какой-либо связи настоящей болезни с тифом и предполагая лишь, что в организм Максименко попало в пище или иным образом что-либо вредное, с чем он не может справиться, доктор Португалов прописал ему слабительное и амигдалин в миндальной эмульсии с целью облегчения боли желудка с тем, чтобы приступить к другим более решительным мерам, когда характер болезни Максименко выяснится. Перед рассветом, часа в четыре или пять утра, когда Португалов вторично был приглашен к больному, то нашел его уже мертвым. В то же время Александра Максименко и бывшие в доме родные ее стали просить Португалова выдать записку о причине смерти умершего для погребения его, но Португалов отказал в этой просьбе на том основании, что причина смерти Николая Максименко была ему непонятна и у него сложилось подозрение в возможности в данном случае насильственной смерти, причем он даже советовал родным умершего потребовать через полицию вскрытия трупа Максименко. 21 октября произведено было врачом тюремной больницы Крассой вскрытие трупа Николая Максименко в присутствии помощника пристава Англиченкова и при участии приглашенных лично женой покойного врачей Лешкевича и Моргулиса. Врачи, производившие вскрытие, пришли к заключению, что смерть Николая Максименко последовала от излияния кровянисто-серозной жидкости в грудную и сердечную полости и что найденные при вскрытии в желудке тифозные повреждения могли вызвать ослабление деятельности сердца, окончившееся параличом последнего. Присутствовавший при вскрытии врач Португалов, не соглашаясь с правильностью заключения названных врачей, потребовал подвергнуть внутренности умершего тщательному исследованию, но заявление это оставлено было врачом Крассой без внимания на том основании, что вскрытие не дало никаких указаний на возможность насильственной смерти. Тем не менее, по настоянию врача Португалова и предложению прокурорской власти, внутренности умершего Максименко были отправлены для химического исследования. Химической экспертизой во внутренностях Максименко найден был в значительном количество минеральный яд - мышьяк.

Впоследствии, согласно желанию обвиняемых, было произведено новое химическое исследование второй половины оставшихся в Новочеркасской областной аптеке внутренностей Максименко и затем, по перевскрытии трупа Максименко, в ту же аптеку были отправлены для исследования другие внутренности. Новое исследование, которое производил тот же провизор Роллер, но в присутствии некоторых членов врачебного управления, снова обнаружило присутствие мышьяка. При последнем исследовании врачи-эксперты, производившие судебно-медицинское исследование, допустили предположение, что яд был принят Максименко в седьмом часу вечера с чаем или сельтерской водой.

Не допуская возможности самоотравления или случайного отравления, следственная власть остановилась на умышленном отравлении и стала искать лиц, которые могли быть заинтересованы в смерти Максименко. Такие лица предварительным следствием были указаны в лице вдовы Максименко, Александры Егоровны Максименко, и Аристарха Резникова.

Жена Н. Максименко - Александра Дубровина - была богатая девушка, получившая, однако, самое поверхностное и недостаточное домашнее образование; мать же ее была грубая, необразованная, неграмотная женщина, притом пристрастная к спиртным напиткам. Это, однако, не мешало ей ответить отказом на просьбу дочери о разрешении ей выйти замуж за служившего в их конторе Николая Максименко. Варвара Дубровина хотела, чтобы муж ее дочери был человек богатый, а Максименко получал всего 50 рублей в месяц. Но ей поневоле пришлось изменить свое решение, когда она узнала, что между ее дочерью и Н. Максименко во время отсутствия ее в Ростове установились интимные отношения. Как показывала сестра покойного Максименко, Александра Дубровина завлекала его и вела себя так, что ответственность за эти отношения падает главным образом на нее. В апреле 1885 года состоялась свадьба. В первое время супруги Максименко жили между собой хорошо и дружно, но на другой год после женитьбы отношения их расстроились: как теща, Варвара Дубровина, так под влиянием ее и жена стали обращаться с Николаем Максименко весьма пренебрежительно и даже враждебно, оскорбляли его на каждом шагу, унижали, бранили, называя нищим, шарлатаном и т. п., а теща даже научала дочь выгнать мужа из дому и завести себе любовника. Последний совет, по словам обвинительного акта, не остался бесплодным: страстный по природе и невоздержанный по части половых влечений характер Александры Максименко вскоре сказался в том, что, по показанию зятя покойного Максименко - Левитского, она вступила в любовную связь с полицейским чиновником Панфиловым, вследствие которой между супругами произошла ссора и даже драка. В это время, по показанию того же Левитского, Александра Максименко высказывала сожаление, что передала в собственность мужу принадлежавший ей дом и пай в товариществе пароходства Дубровиных.

Затем, в 1888 году любовником Александры Максименко становится 18-летний юноша Аристарх Резников. Это заключение выводится из показаний некоторых свидетелей. Так, Португалов показал, что его всегда поражало положение Резникова в доме Максименко и его отношения к Александре Максименко, с которой ом обращался не как подчиненный, а как человек, имевший над ней власть. "Но лучше всего,- говорит обвинительный акт,- характеризует отношения Резникова к Александре Максименко то, что в начале 1888 года Португалов лечил первого из них от триппера, а затем весной того же года по приглашению Резникова, в отсутствие Н. Максименко, пользовал жену его от этой же болезни".

Далее, в доказательство существования любовной связи между Александрой Максименко и Резниковым обвинительный акт ссылается на показание супругов Дмитриевых, проживавших в одном коридоре с Максименко. По их словам, во время болезни Николая Максименко Резников не выходил из его квартиры и заметно пользовался доверием его жены, а после его смерти стал держаться совершенно самостоятельным хозяином. Сестра Н. Максименко, Елизавета, кроме того, еще показывала, что сама видела, как Александра Егоровна два раза - в день похорон и на следующий день, по возвращении с кладбища - целовалась в коридоре с Резниковым, а на кладбище смеялась с ним. Что Резников ночевал у Максименко, показывал также и служивший в конторе Дубровиных Замахаев. По его словам, до смерти Николая Максименко его некоторое время посылали ночевать в квартиру Александры Егоровны; в одно из этих посещений Резников после ужина с Александрой Максименко сказал ему, что его оставляют здесь ночевать, но что он не решается остаться, а затем около шести или семи часов утра, когда только что начало рассветать, Резников, войдя в коридор, где встретил Замахаева, сообщил ему, что он всю ночь не мог спать и ему было страшно.

Все эти обстоятельства, по мнению обвинительного акта, не оставляют никакого сомнения в действительности существования между Александрой Максименко и Резниковым интимных отношений; а так как Александра Максименко тяготилась своими брачными узами с мужем, Резников же видел в ней чрезвычайно выгодную и заманчивую партию, то, очевидно, оба были заинтересованы в том, чтобы связь их была упрочена браком. Что у них действительно существовало такое намерение, доказывается, между прочим, тем, что сам Резников через месяц после смерти Н. Максименко говорил его брату Антонину о своем намерении жениться на Александре Егоровне; слышали об этом плане и некоторые другие свидетели. А чтобы осуществить это намерение, необходимо устранить Н. Максименко. Пока он был тяжко болен, существовала надежда, что он умрет естественной смертью. О том, что такой исход был для них желателен, доказывается, между прочим, и тем, что, по словам Португалова, А. Максименко во время болезни мужа не обнаруживала ни малейшей заботливости к нему и открыто тяготилась даже теми немногими минутами, которые посвящала больному, причем не раз говорила: "Господи, хоть бы он поскорее умирал, а то я сижу здесь взаперти и даже погулять не могу выйти!". Не раз, по показанию Португалова, А. Максименко и Резников обращались к нему с вопросом, скоро ли умрет больной, а когда он их начинал утешать, то подаваемые им надежды нисколько их не радовали.

"Но надеждам и желаниям Александры Максименко и Резникова не суждено было сбыться: Николай Максименко стал поправляться и 18 октября доктор Португалов, при последнем своем посещении, объявил, что всякая опасность миновала и что наступил период выздоровления. Тогда-то, надо полагать, указывается в об- винительном акте, у Александры Максименко и Резникова и явилась мысль о преступном лишении его жизни, каковая и была приведена в исполнение в тот же день путем отравления его мышьяком, всыпанным ему или в сельтерскую воду... или в стакан с чаем, который ему налила сама Александра Максименко и половина которого оказалась выпитой Н. Максименко, после чего жена возвратилась с недопитым стаканом в столовую". Хотя А. Максименко заявила, что муж ее вовсе не пил налитого ею чаю и что из того стакана, который был налит мужу, она сама пила, но это опровергается показаниями Марии Гребеньковой и девочки Евдокии Бураковой, которые удостоверили, что, разливая чай, Александра Егоровна налила стакан чаю отдельно для себя, а другой - для мужа, и последний стакан принесла обратно недопитым.

После обнаружения признаков отравления Н. Максименко, его женой и Резниковым не только не было предпринято никаких мер к спасению жизни его и к предотвращению вредных последствий, но, напротив предпринимались прямо противодействующие тому меры. Это видно из того, что во второй раз за доктором, как показывает Мария Гребенькова, было послано тогда, когда Максименко уже умер, и это приглашение было вызвано только желанием получить свидетельство для погребения. Кроме того, по словам Португалова, прописанные им лекарства - касторовое масло и миндальная эмульсия - хотя и были взяты из аптеки, но остались нетронутыми. Александра Максименко объясняет это отказом мужа принимать лекарства, но это, по мнению Португалова, неправдоподобно, потому что Максименко слишком убедительно просил как-нибудь посредством лекарств облегчить страдания. Далее, по показаниям Португалова, Александра Максименко и Резников после смерти Н. Максименко не высказывали никакого сожаления, не обнаруживали ни малейшего горя, но прибегали ко всевозможным средствам, чтобы добиться удостоверения для погребения. Совет Португалова сделать вскрытие трупа встретил сильный протест со стороны Александры Максименко и Резникова, которые на другой день, ввиду неоднократных отказов Португалова в выдаче свидетельства, распространили ложный слух, что Португалов требовал за выдачу свидетельства 300 рублей. Слух этот, как говорит обвинительный акт, был пущен с той целью, чтобы хоть этим путем объяснить причину неполучения свидетельства и тем самым скрыть истинную причину смерти Максименко.

Привлеченные к следствию Александра Максименко и Резников виновными в отравлении Н. Максименко себя не признали. Александра Максименко отвергала существование каких-либо интимных отношений между ею и Резниковым. Напротив, она сообщила, что отношения к мужу были весьма хорошие. Это подтвердили выставленные ею свидетели, большей частью родственники и служащие в конторе Дубровиных.

Все изложенные обстоятельства привели обвинительную власть к убеждению, что отравление Максименко было совершено обвиняемыми Александрой Максименко и Резниковым, с общего их согласия, по предварительному между ними уговору и при взаимном их друг с другом участии, причем установление того обстоятельства, какое именно каждый из них принимал физическое участие в этом преступлении, кто из них заготовил яд и кто собственно, из них поднес этот яд жертве, не может иметь в этом деле никакого юридического и нравственного значения при разрешении вопроса о виновности каждого из обвиняемых в отдельности.

Таково краткое содержание обвинительного акта.

Дело слушалось Таганрогским окружным судом с участием присяжных заседателей 15-20 февраля 1890 г. в Ростове-на-Дону.

Александру Максименко защищал М. И. Холев и Ф. Н. Плевако. Обе речи защитников приводятся полностью в Сборнике.

* * *

Господа присяжные заседатели! Уголовное дело, о котором вы призваны сказать ваше авторитетное, решающее слово - на этот раз, вероятно, последнее, - бесспорно, представляется редким, исключительным и выдающимся в судебных летописях последнего десятилетия. Помимо свойства самого преступления и бытовой обстановки события, особенности этого дела - в процессуальной стороне его, во-внешней судьбе дела.

Обойдя несколько судебных инстанций, оно стало предметом обсуждения и споров и в обществе, и в печати: появлялись газетные и журнальные статьи, фельетоны, драмы, до неузнаваемости искаженные отчеты. Нет ничего хуже для правосудия, когда судебному решению дела предшествует обсуждение его мнением общественным, которое, незаслуженно нося эту громкую кличку, сводится у нас обыкновенно к мнению отдельных лиц. Эти самозванные судьи, стоящие за тридевять земель от дела, не знающие его подробностей, а зачастую - и самой его сути, сплошь и рядом бывают крайне опрометчивы и ошибрчны в своих поспешных заключениях, которые между тем нередко остаются, к сожалению, не без влияния и на настоящих судей. Первая моя просьба поэтому к вам - исключить всякую предвзятость, изгнать из вашей памяти все, что пришлось вам об этом деле читать или слышать, что узнано вами извне, и предстоящий приговор ваш основать, согласно закону и присяге, лишь на том, что сами вы видели и слышали здесь на суде.

Другая редкая черта этого дела - некоторая особенность его с процессуальной стороны. По общему закону всех государств и нашего, преступления судятся по месту их совершения.

Законодатель, устанавливая это правило в статье 208 Устава уголовного судопроизводства, имел в виду, во-первых, дать подсудимому его, так сказать, суд естественный - суд сограждан; во-вторых- близость жительства свидетелей, обеспечивающую личную явку их на суд. Закон местной подсудности служит краеугольным камнем, опорой принципа, положенного в основу нового процесса: устность и непосредственность производства. Кто хотя один раз был в суде, тому известны значение и преимущества этого начала устности. Судье оно дает непосредственное впечатление от свидетеля, поставленного с ним лицом к лицу и потому оцениваемого во всей его индивидуальности; самого свидетеля, допрашиваемого в торжественной обстановке гласного, публичного суда, после клятвенного обещания говорить правду, оно обязывает к большой добросовестности, обдуманности и точности показании, нередко облекаемых, по неумелости или пристрастию, в неправильную письменную форму; перекрестный допрос сторонами завершает преимущества этого начала, устраняя и примиряя противоречия, если они только кажущиеся, обнажая и облегчая их, если источник их - неправда.

Наконец, значение устности отражается еще в следующем; если по законной причине не явились на суд уже допрошенные на следствии свидетели, показания их могут быть прочитаны, если же не явились свидетели новые, следователем не допрошенные, - материал этот, нередко весьма ценный, пропадает для дела безвозвратно.

Все невыгоды разбирательства настоящего дела в чужом суде целиком отразились на подсудимых, на их защите. Значительная часть свидетелей обвинения не явилась, и, покорно выслушивая их письменные показания, мы лишены могущественного средства критики и борьбы - непосредственного их допроса. Не явилось подавляющее большинстве и свидетелей новых, показаний которых в следственном производстве не имеется вовсе. Ко всем этим невыгодам подсудимых присоединилось еще выступление в качестве обвинителя члена прокурорского надзора не окружного суда, а инстанции высшей - судебной палаты, и притом такого, который известен как один из сильнейших и искуснейших русских обвинителей.

Таково наше положение. Взвесьте все эти условия настоящего судебного разбирательства, отбросьте предубеждение, будьте снисходительны к слабости защиты и, когда нужно, сами придите на помощь подсудимым!

Вопрос, ожидающий вашего разрешения, состоит из двух частей: 1) доказан ли факт преступления и 2) доказано ли совершение этого преступления наличными подсудимыми.

Установление факта преступления - необходимое предположение обвинения, отправной его пункт. Как о подлоге не может быть речи, если документ или подпись подлинны; как неуместно рассуждать об убийстве, раз предполагаемая жертва находится в живых, так нельзя обвинять в отравлении, если причина смерти не отрава; поэтому вам предстоит все внимание ваше сосредоточить сначала на вопросе о причине смерти. И только тогда, если вы признаете доказанным, что смерть произошла от отравления, вы перейдете к разрешению вопросов последующих: о совершении этого признанного вами преступления подсудимыми, об их виновности. Вопрос о факте - вопрос безличный и вполне самостоятельный; поэтому к, материал для его разрешения должен быть особый, самостоятельный. Если позволено мне будет указать наиболее рациональный метод исследования, я просил бы вас совершенно разграничить эти два вопроса - о причине смерти и о виновности подсудимых в отравлении - и, обсуждая их раздельно, доказательства отравления не считать уликами виновности, не распространять на причину смерти. Глубоко забирающим плугом нужно провести резкую борозду на нашем судебном поле. Смешение предметов, средств и способов исследования не должно быть допускаемо как угрожающее крупными и опасными ошибками. Положим, виновность лица кажется не возбуждающей никаких сомнений, но от нее нельзя, без особой тщательной проверки, переходить к признанию сомнительного еще факта преступления. Во всех судах сознание подсудимого всегда считалось главнейшим и наилучшим доказательством, но, как это ни странно, даже из сознания подсудимого заключать прямо о самом событии преступления было бы нередко крайне ошибочной поспешностью. Римский юрист Ульпиан повествует о рабе, который, изнемогая от жестокостей своего господина, вымышленно заявляет судье о совершении тяжкого преступления; случаи такого напрасного самообвинения крепостными крестьянами известны и русской рабовладельческой старине; осужденный каторжник взводит на себя обвинение в несуществующем преступлении с целью, продлив свое пребывание в тюрьме, отсрочить каторгу и т. п. Вот почему, сколь бы убедительными ни казались доказательства виновности, ум и совесть судьи не могут обойти первый, основной, прелиминарный вопрос: совершилось ли самое преступление? К этому предмету я теперь и перехожу.

В этой области нашего исследования только два совершенна бесспорных положения: что у Максименко был тиф и что Максименко умер. Вне этих положений - широкое поле разноречий и спора. Главнейший вопрос: выздоровел ли Максименко к 18 октября - разрешается различно даже в одном и том же обвинительном акте, в начале которого говорится, что "весь день 18 октября Н. Максименко имел вид совершенно здорового, веселого и бодрого человека", а в конце: "в день происшествия Максименко не мог еще действовать самостоятельно и находился на попечении окружающих его лиц; он, хотя и встал уже с постели, но передвигался только при помощи других...". Правда, Португалов категорически заявляет, что Максименко был совершенно здоров, но уже профессор Патенко остроумно отметил разницу между действительным выздоровлением и тем, что больной преждевременно был признан выздоровевшим. Чтобы окончательно разрешить вопрос о состоянии здоровья Максименко днем 18 октября, я представлю вам краткий, но точный скорбный лист его. Заболев в последних числах сентября брюшным тифом, Максименко был перевезен женой из Калача в Ростов 3 октября и с того же дня стал пользоваться медицинской помощью Португалова. Доктор Лешкевич, посетивший больного 7 октября, нашел у него сыпь, которая обыкновенно бывает в начале второй недели течения тифа, исчезая на третьей, и потому подтверждает указанный мной момент начала болезни - после 25 сентября. По словам Португалова, около 10 октября температура тела Максименко была нормальна, и ему предписано было оставаться в постели три-четыре дня, после чего он будто уже расхаживал по комнате. Но нам известно, что в числе симптомов брюшного тифа лихорадка занимает господствующее положение и что температура падает до нормы не ранее четвертой недели; 10 же числа истекала только вторая неделя. Это - априорное, научное опровержение указаний Португалова, но есть и фактическое: больного видели еще в постели Безклубов и Антонин Максименко 15 октября, Егор Дубровин- 16, Леонтьев - 18; прислуга же (Бурыкова и Гребенькова) с положительностью утверждает, что Максименко встал с постели в первый раз 18 октября, то есть в конце третьей недели течения брюшного тифа, то есть в периоде полного его развития, что подтверждает и вскрытие.

Это первое вскрытие вызвало к себе такое подозрительное отношение обвинительной власти, что я считаю долгом остановиться на двух вопросах, правильный ответ на которые должен возвратить доверие к этому судебно-медицинскому акту: кем произведено это вскрытие и как оно произведено. Распоряжение о вскрытии трупа Максименко исходило от полицмейстера; врач тюремной больницы Красса, как и всегда, заменял собой городового врача Панова, оба почтенных и опытных врача - Лешкевич и Моргулис - присутствовали при этом вскрытии вместе с полицейским чиновником и понятыми. Итак, это был официально назначенный и официально исполненный акт, при котором Красса действовал по должности. Попытка аттестовать это вскрытие как крайне поверхностное, необстоятельное и потому не заслуживающее доверия оказывается неудачной при рассмотрении предписанных Уставом судебной медицины для производства вскрытия правил. Самый же протокол вскрытия, с достаточной подробностью описывающий состояние всех органов, и по содержанию своему и по форме представляется документом вполне достоверным. Как бессменный почти судебный врач Ростова, производящий ежегодно более 120 вскрытий и являющийся постоянным сотрудником судебного ведомства, Красса вряд ли заслуживает нарекания или недоверия по поводу отказа его исполнить желание Португалова - произвести выемку внутренностей. Крассу дано было специальное поручение - выяснить причину смерти Н. Максименко; все врачи единодушно признали ее последствием тифа - поэтому задача Крассы была исполнена. Распоряжаться трупом, вынуть внутренности, дать их Португалову Красса не имел ни права, ни основания: по закону (статья 1839 Устава судебной медицины) "...подозрение об отравлении быть может, когда здоровый человек по употреблении какой-либо пищи, питья... умрет". В настоящем случае скончался человек не здоровый, а три недели хворавший тифом; наконец, и сам Португалов не высказывал никаких подозрений, ограничиваясь замечанием, что ему "смерть не ясна". Но для трех врачей смерть была лена, и причину ее в трупе они прочитали, как в книге, и если читатель отзывается о книге, что она темна, непонятна, то ведь большой еще вопрос: виновата ли в этом книга... А картина полного развития тифозного процесса была настолько разительна, что Лешкевич воскликнул: "Да это классический тиф!". И действительно - характеристика эта была вполне правильна: достаточно упомянуть об увеличенной в 2 1/2 раза селезенке, какой она бывает только на вершине болезни, и о сильном изъязвлении кишечника специально тифозного характера. Итак, в ночь на 19 октября в доме Дубровиной скончался не здоровый человек, а тифозно-больной.

Отчего же умер Максименко? Обвинение утверждает: Максименко был отравлен мышьяком. Посмотрим, находит ли гипотеза отравления подтверждение себе в прижизненных симптомах и в посмертных явлениях у Максименко.

Больному стало дурно в восьмом часу вечера; что же наблюдал явившийся около восьми часов, доктор Португалов? Рвоту, боль в животе, частый, напряженный) до 120 ударов, пульс, слабость, холодный пот. Да разве это картина- отравления мышьяком? Ведь и сам Португалов не заподозрил отравления, иначе он дал бы должное противоядие, не ограничиваясь такими невинными средствами, как касторовое масло и миндальная эмульсия, иначе он не покинул бы больного. По учению медицинской науки, острое отравление мышьяком выражается при жизни упорной рвотой, неутолимой жаждой, чувством жжения в зеве и пищеприемнике, сильнейшими болями в животе, поносом с испражнениями кровянистыми или похожими на рисовый отвар (как при холере), судорогами, чувством ползания мурашей и т. д. По закону предсмертные припадки, указывающие на отравление острыми ядами: мышьяком, сулемой и т. п., суть следующие: жжение и стягивание во рту, на языке, в пищеприемном канале, желудке и кишках, чрезвычайно сильные боли в органах пищеварения, беспрерывная тошнота, рвота, нередко кровавая, кровавый понос, почти незаметный пульс, неутолимая жажда, конвульсии и прочее. Оказывается, что признаков отравления мышьяком у Максименко не было. В самом деле, из всех перечисленных симптомов Португалов наблюдал одну только рвоту с болью в желудке; но рвота, почти всегда сопровождаемая болями в желудке, случается очень часто от самых разнообразных причин и сама по себе не служит признаком отравления. При этом не следует забывать показаний некоторых свидетелей и особенно ценное между ними-Лешкевича, по словам которого 7 октября больной жаловался ему на постоянную и упорную рвоту, вызываемую даже приемом лекарства или глотком воды, и что, по утверждению клиницистов, рвота при брюшном тифе есть спутник высокого поражения кишечника. Холодный пот, бледность - обыкновенный результат слабости, вызванной тошнотой и рвотными движениями. Жажда должна быть сильная, неутолимая; известно, как в поисках воды для утоления жажды отравленные крысы бегут из подполья к реке, к воде - сравнение не изысканное, ко верно дающее представление о силе жажды. А кто нам говорит о жажде больного? Пульс, который при отравлении должен быть слабым, нитевидным (Гофман), незаметным, почти неощутимым (Тардье), Португаловым был найден частым, напряженным, свыше 120 в минуту, какой, напротив, служит явно угрожающим признаком опасного осложнения тифа (Нимейер, Штрюмпель, Цимсен). Правда, эксперт Португалов обращал особое ваше внимание на какую-то "тоску", которую будто бы заметил на лице больного Португалов и о которой эксперт принимался говорить два раза. Сколько помню, в показании Португалова об этой пресловутой "тоске" не говорится ни слова. Но. что же, спрашивается, могло выражать лицо больного, мучимого рвотой, что ожидал увидеть на нем почтенный эксперт, страдание или удовольствие, радость?

Наиболее характерные посмертные явления при отравлении мышьяком таковы: слизистая оболочка желудка показывает признаки сильнейшего воспаления, выражаемого пятнистой или полосатой темной краснотой; кишечник наполнен жидкостью, похожей на рисовый отвар; рот, зев, пищеприемник, желудок воспалены; печень желтоватая, матовобронзовая; кровь густая, черная; острое жировое перерождение печени и почек и т. д. Ничего подобного при вскрытии трупа Максименко не найдено. Не останавливаясь на подробностях, коснусь признаков наиболее существенных. Как удостоверяют врачи Красса и Лешкевич, слизистая оболочка желудка была совершенно бледная и чистая, без капли слизи; в кишках найдено было "свойственное им содержимое", как гласит акт вскрытия, поясненный здесь врачами в том смысле, что кал был темно-желтый, полугустой и вовсе не похожий на рисовый отвар. Кровь была жидкая, не свернувшаяся. Остается еще сказать два слова о большой круглой язве у выхода желудка, которой на предварительном следствии придавалось такое большое значение. По словам врачей Лешкевича и Крассы, язва эта, сухая, с крепко приставшим к ней свертком, была происхождения давнего и свойства тифозного, какие изредка наблюдаются в двенадцатиперстной кишке и, даже в выходе желудка (Гризингер, Нимейер, Жакку); "кровотечением из этой большой язвы и должны быть объяснены явления рвоты у Максименко, как во все время его болезни, так и в ночь смерти. Правда, здесь, на суде, мнения экспертов о свойстве этой язвы разделились: Беллин признал ее за круглую язву желудка как самостоятельное болезненное явление; профессор же Патенко считает ее, безусловно, тифозной, но усиленно развившейся вследствие продолжительного нарушения диеты. Может быть, ученый спор этот и очень интересен, но для наших судебных целей важно одно: каково бы ни было происхождение и свойство этой язвы, она, по согласному заключению экспертов, - не результат отравления и никакого сродства с мышьяком не имеет.

Экспертизой по настоящему делу высказано три мнения: профессор Лагермарк, обсуждая химические анализы, признал поступление мышьяка в тело прижизненным. Помня, что Лагермарк - профессор химии, приглашенный для экспертизы только судебно-химической, я считаю себя вправе совершенно игнорировать заключения его, выходящие за пределы и его специальности, и его роли в этом процессе. Беллин заявил нам. что абсолютных, вполне точных данных для признания по ним отравления мышьяком следствие не дало; что он не может отвергать отравления, как весьма вероятного, но что равным образом он не может также исключить возможности смерти от тифа, так как, не будь разительных результатов химического анализа, при наличности обнаруженных у Максименко прижизненных припадков и анатомических данных пришлось бы констатировать смерть от тифа. При этом Беллин упомянул о такой форме отравления мышьяком, которая не оставляет ровно никаких паталогоанатрмических изменений. Я полагаю, что в различных случаях отравления те или другие признаки могут присутствовать или отсутствовать, но чтобы отсутствовали решительно все признаки и не осталось бы ни единого- вряд ли науке известна такая удивительная форма! О такой форме нельзя говорить в настоящем случае тем более, что мышьяк, введенный в желудок уже истощенного тифом организма, вдобавок - в громадной дозе, произвел бы там страшное разрушительное действие: он равносилен был бы маслу, влитому в огонь. Раздражение ядом больной уже слизистой оболочки было бы страшное, а потому и признаки отравления неминуемо выступили бы резче и рельефнее.

Экспертиза профессора Патенко бросила новый и яркий свет на это злополучное дело. Она сводится к следующим ясным и категорическим положениям: 1) Максименко умер от паралича сердца в самом начале выздоровления от брюшного тифа; 2) паралич сердца произошел вторично, вследствие грубого нарушения диетических правил как во время болезни, так и в день мнимого выздоровления; 3) никаких признаков отравления нет и 4) найденный в трупе мышьяк попал в него после смерти.

Итак, 18 октября Н. Максименко был еще в самом начале выздоровления, и смерть его произошла от грубого нарушения диеты. А период выздоровления ограничивается не несколькими днями. "После тяжелых тифов,- говорит Цимсен,- надо дать пройти промежутку в три-четыре недели, прежде чем позволить встать". Другая черта реконвалесценции, кроме ее продолжительности,- крайняя ее обманчивость. "Период выздоровления есть и то же время и период последовательных болезней, которые убивают многих больных, отделавшихся от настоящей болезни" (Либермейстер). Брюшной тиф - болезнь, более всех других издевающаяся над пророчеством врача, что создало даже известный медицинский парадокс: "Полагайся на безнадежных, бойся благоприятных". Болезнь окончилась, но организм действием яда и тяжелой, продолжительной лихорадкой потрясен и расстроен во всех своих частях. Ослабленная мускулатура сердца не восстанавливается еще и через месяц. Весь организм как бы обновляется, перерождается; выздоравливающий, как выразился один из наших экспертов, как бы ребенок, только что начинающий жить. Вот на страже этой возрождающейся жизни и должна стоять самая строгая, самая педантичная диета - не диета в одной только пище, а диета, охватывающая весь режим больного, распространяющаяся на все его время, все его действия. И преждевременное вставание, и раннее принятие твердой пищи, и хождение, чтение и вообще телесные и умственные напряжения - все составляет серьезную опасность для выздоравливающего. Необходимы строгая осторожность, полный покой тела и души. А нарушение диеты тем легче, что субъективное чувство благосостояния у больного находится в это время в решительном несоответствии с размерами его мускульной и нервной силы: он меньше может, чем хочет; он в меньшем нуждается, чем полагает.

Если вообще нарушение выздоравливающими диеты встречается сплошь и рядом, то в среде, к которой принадлежал покойный, которой всякие медико-гигиенические сведения совершенно чужды, оно представляется явлением совершенно заурядным. Самочувствие больного - там единственный указатель; "душа меру знает" - единственное правило. По мнению профессора Патенко, диета не соблюдалась во все время течения болезни. В день же выздоровления появляются чай с вареньем, икра со сладким пирогом, кофе с халвой и х. п.- и все это, вероятно, не в меру, ибо известно, что у перенесших брюшной тиф появляется аппетит почти ненасытный. Вдобавок, в первый раз только встав с постели, Максименко одевается и идет к соседу в гости, откуда его приводят под руки и снова укладывают в постель. В этот же день больной жалуется Дмитриеву, что у него отекают ноги, а это - один из признаков сердечной слабости, резко обозначившейся вечером в частом, напряженном, свыше 120 ударов, пульсе.

Погрешность в диете общей обусловила ослабление сердца; погрешность в диете пищевой - вызвала кровоизлияние из большей язвы желудка; кровотечение - тошноту и рвоту; а продолжительными рвотными движениями были раздражены окончательные ветви симпатического и блуждающего нервов, и таким путем произошла окончательная остановка больного, расслабленного сердца.

Однако в трупе Максименко найден в значительной дозе мышьяк! Когда и как он попал туда? Профессор Патенко утверждает, что после смерти; защита еще на судебном следствии пыталась разъяснить, почему и как мышьяк оказался в трупе, тщетно ожидая ответа: Куда же девалась сулема? Профессор Патенко все это назвал "странным фактом", а прокурор - даже мифом. Будем, однако, терпеливы, и, быть может, факт перестанет казаться "странным", а "мифу" мы найдем и реальное обоснование. Здесь мы сталкиваемся с химической экспертизой, о значении которой я скажу несколько слов.

Химическое исследование в арсенале обвинения служит центром, откуда все исходит и куда все возвращается. На него опираются и от него получают силу все улики; под его давлением находятся свидетели; от него не могла вполне отрешиться даже экспертиза медицинская. Химические анализы Роллера считаются здесь всеми самым точным и серьезным материалом. Мне все-таки кажется, что их чересчур уже расхвалили; мне кажется, что при этих похвалах искусству провизора Роллера забыто было одно маленькое обстоятельство: что при проверке составленных им актов химического исследования поневоле приходилось исходить из полного доверия к фармацевту, из предположения, что его протоколы - точнее изложение всего последовательного хода исследования. Контроль, таким образом, оказывается только бумажным, узкоформальным. Неужели уже одно простое соображение, что далеко не всегда протоколы отвечают требованиям точности и правильности, не должно охладить этого слепого доверия к актам Роллера? Каковы же эти три акта химического исследования, обнаружившего присутствие мышьяка во внутренностях Максименко, какова степень их достоверности и убедительности?

Провизор Роллер, являющийся автором этих трёх актов, удостоверяет в них, что при производстве анализа он руководствовался "Наставлением для судебно-химического исследования ядов" профессора Траппа. Посмотрим, в какой мере это Наставление удостоено было внимания Роллера. Профессор Трапп, составивший свое Наставление по поручению медицинского совета, согласно статье 1850 Устава судебной медицины, для руководства фармацевтам при судебно-химических исследованиях, прежде всего требует, чтобы "протокол был составлен совершенно согласно с ходом самого исследования и с полученными результатами, отчетливо, Последовательно, ясно и удобопонятно. В протоколе не следует ограничиваться только упоминанием о каком-либо известном способе, по которому производилось исследование, а необходимо непременно описывать предпринятый экспертом способ исследования, подробно указывая на употребленные им реактивы, которые доказывают или отрицают присутствие ядовитого вещества в данном случае". Такое требование совершенно понятно: протокол - это, так сказать, фотография события или исследования; читая его, вы как бы лично присутствуете при исследовании и следите за последовательным его ходом.

Каков же первый составленный Роллером акт 31 октября 1888 г.? В нем содержится удостоверение, что при химическом исследовании внутренностей Максименко открыт в значительном количестве сильнодействующий минеральный яд - мышьяк - и только. Как производилось исследование, какие употреблялись приборы и реактивы, из каких органов добыт мышьяк, каково его количество - ответа на эти вопросы у Роллера не ищите.

Что такое "значительное количество" - для нас непонятно. Понятия: "мало", "много", "значительное количество" - весьма относительны, и ими нередко злоупотребляют; подобные выражения неуместны в науке, требующей цифр, определений количественных. Присутствию же зеркального налета в восстановительной трубочке нельзя придавать значения потому, что он часто получается при употреблении Маршева прибора, по той причине, что служащие для получения водорода серная кислота и цинк, находящиеся в торговле под названием "химически чистых", всегда содержат в себе более или менее приметное количество мышьяка. Далее, из этого акта не видно, сколько времени продолжалось исследование: в нем имеется лишь одна дата 31 октября 1888 г.

Перехожу ко второму химическому анализу, в актах которого также нет указаний на продолжительность его производства. Почему и для чего он был предпринят? По требованию подсудимой, для проверки первого анализа, который она признавала неправильным. При этом Максименко проезда о поручении исследования другому фармацевту и об отсылке внутренностей для нового анализа в медицинский департамент. Была ли законна такая просьба? По статье 334 Устава уголовного судопроизводства, в случае сомнения в правильности заключения сведущих людей, требуется заключение от других сведущих людей или же самый предмет исследования отправляется в высшее специальное установление. Итак, требование подсудимой опиралось на ясный, буквальный смысл закона. Что же предприняла следственная власть? Поверочная экспертиза поручена была тому же Роллеру, который, таким образом, проверял самого себя, собственные свои действия, и с самим собой оказался в трогательном согласии. Вот какова была проверка! Правда, новые акты исследования также подписаны членами врачебного отделения и аптекарем. Но мы знаем, что на практике такой надзор и такая ассистенция совершенно фиктивны; поэтому и скрепление их подписями составленных Роллером актов не усиливает нашего к ним доверия. Далее, насколько тщательно и точно производилось взвешивание внутренностей, подвергнутых исследованию? Из сопоставления протоколов 31 октября 1888 г. и 21 марта 1889 г. оказывается, что из 13 1/2 унции внутренностей, герметически закупоренных в стеклянных банках, неизвестно, куда исчезло 6 драхм, то есть почти 15 процентов. А так как столь значительной убыли произойти в 4 1/2 месяца не могло, то ее остается объяснить лишь крайней небрежностью