Кюхельбекер Вильгельм Карлович - Письмо В. К. Кюхельбекера к князю В. Ф. Одоевскому

  

   Узнаешь ли, старый товарищъ по журнальному поприщу, нѣкогда другъ Грибоѣдова и мой, добрый Владим³ръ Ѳеодоровичь, узнаешь ли, кто къ тебѣ пишетъ?- Двадцать лѣтъ ты не видалъ этого почерка... Обо мнѣ ни слова: моя судьба, полагаю, тебѣ извѣстна. Но каковъ же ты? Изъ юноши, почти еще мальчика,- конечно, даровитаго, но все же почти еще мальчика,- ты сталъ чуть ли не лучшимъ прозаикомъ нашего отечества. Въ твоихъ Русскихъ Ночахъ мыслей множество, много глубины, много отраднаго и великаго, много совершенно истиннаго и новаго, и притомъ рѣзко и краснорѣчиво высказаннаго,- что въ глазахъ моихъ не бездѣлица (ты помнишь: я всегда дорожилъ и формою). Словомъ, ты тутъ написалъ книгу, которую мы смѣло можемъ противуставить самымъ дѣльнымъ европейскимъ. Тебя, конечно, станутъ оспаривать; но и самыя оспариван³я будутъ доказательствомъ, что создан³е твое примѣчательное и важное явлен³е въ литературномъ м³рѣ. Кромѣ Русскихъ Ночей, я очень люблю твою Княжну Мими и кое что изъ Пестрыхъ Сказокъ, особенно послѣдн³я двѣ: О деревянной куклѣ и господинѣ Кивакелѣ. Но главное то, что ты вездѣ желаешь добра, что ты всегда человѣкъ мыслящ³й и благородный, и притомъ Русск³й.

   Ты теперь у меня одинъ: нынѣшнее поколѣн³е мнѣ чуждо во всѣхъ отношен³яхъ. Я постепенно - не оплакалъ (слезы что-то нынѣ не даются мнѣ), а болѣзненно, съ мучен³емъ пережилъ и моего единственнаго Грибоѣдова, и добраго толстяка Дельвига, и лучшаго поэта Росс³и, Пушкина, и бѣднаго твоего брата Александра, человѣка съ богатой, теплой душой, и наконецъ даровитаго Баратынскаго, о смерти котораго я недавно еще узналъ здѣсь въ Западной Сибири, когда собирался къ нему писать. Жуковскаго люблю и глубоко уважаю, какъ старшаго брата, какъ человѣка и писателя, но онъ мнѣ не ровесникъ, не товарищъ, ни по лѣтамъ, ни по жизни. Веневитиновъ и Лермонтовъ тогда уже принялись за перо, когда я исчезъ; я ихъ не знавалъ, а порадовался ихъ прекрасному появлен³ю, и многаго, очень многаго отъ нихъ ожидалъ, но и ихъ я пережилъ. Изъ нынѣшнихъ люблю Краевскаго, не совсѣмъ равнодушенъ къ Гоголю и стихотворцу Ершову, и отдаю справедливость Вельтману. О прочихъ не знаю что сказать: у инаго есть талантъ, у другаго проблески чувства, у третьяго умъ и ученость, но всѣ они болѣе или менѣе мнѣ чужды; симпат³и я ни къ одному изъ нихъ не чувствую. Ты, напротивъ, нашъ: тебѣ и Грибоѣдовъ, и Пушкинъ, и я завѣщали все наше лучшее; ты передъ потомствомъ и отечествомъ представитель нашего времени, нашего безкорыстнаго стремлен³я къ художественной красотѣ и къ истинѣ безусловной. Будь счастливѣе насъ!

   Я заговорился съ тобою, другъ. Я почти забылъ, что взялся за перо, чтобъ потолковать съ тобою о дѣлѣ, для меня очень немаловажномъ, потому что съ нимъ сопряжено продолжен³е моей жизни, которую - volens, nolens - я долженъ стараться сохранить, какъ отецъ дѣтей малолѣтнихъ, которыя еще долго будутъ нуждаться въ моемъ существован³и: сыну моему нѣтъ еще шести лѣтъ, дочери два года. По слабости здоровья переведенъ сюда изъ Акши. Но въ Курганѣ и во всемъ уѣздѣ одинъ только лѣкарь: между тѣмъ живу за Тоболомъ въ 1 ¹/₂ верстахъ отъ города. Главнѣйшая моя болѣзнь - паховая грыжа, которая, какъ разболится, требуетъ немедленнаго медицинскаго пособ³я, а то не мудрено и на курьерскихъ отправиться ad patres, какъ то разъ въ 35 году чуть было и не случилось со мною. Ты столько знаешь медицину, что это поймешь. Легко ли ночью - [а по ночамъ такого роду болѣзни всего чаще усиливаются] - посылать въ городъ за 1 ¹/₂ версты, за рѣку, къ доктору, который и городскихъ своихъ больныхъ едва успѣваетъ обѣгать въ течен³и дня? Да и кого я пошлю? Ты знаешь, что я не слишкомъ надѣленъ дарами фортуны: дорогой я поиздержался и потому не въ состоян³и нанимать работника. Право, тутъ не разъ вспомнишь о своемъ казематѣ да и пожалѣешь о немъ. Я думалъ и думалъ, и наконецъ рѣшился просить графа Орлова исходатайствовать мнѣ позволен³е перебраться въ самый Курганъ. Не могутъ, полагаю, опасаться, чтобъ человѣкъ дряхлый и больной, который 20 лѣтъ провелъ въ совершенномъ уединен³и, сталъ заводить знакомства и входить въ как³я бы то ни было связи; тѣмъ менѣе я къ этому склоненъ, что отъ людей почти совершенно отвыкъ и что мнѣ отъ своихъ занят³й всего отраднѣе отдыхать въ бесѣдѣ съ доброю женою и засматриваться на игры нашихъ малютокъ. Если же, чего однако и думать не смѣю, мнѣ откажутъ въ совершенномъ и окончательномъ переводѣ {Въ подлинникѣ слово "переводѣ" написано дважды.} въ Курганъ, постарайся по кр<айней> мѣрѣ, мой добрый другъ, чтобы мнѣ при усиливан³и моихъ страдан³й позволено было хоть на время пр³ѣзжать въ городъ. Конечно, это будетъ не безъ большихъ для меня неудобствъ и издержекъ, но что же дѣлать, все же и это будетъ для меня благодѣян³емъ. Обращаюсь къ тебѣ съ такою просьбою по настоян³ю жены, которая заставила меня писать и къ графу: исполняю тутъ долгъ отца и мужа; для жены и дѣтей, вѣроятно, нужна еще моя жизнь, а не то, она бы не твердила мнѣ объ одномъ и томъ же сто разъ на день. Обращаюсь именно къ тебѣ и не къ другому кому, во 1-хъ, потому что ты служишь въ Собственной канцеляр³и Государя и что, если и не заблагоразсудятъ тамъ тебѣ вручить это письмо, по кр<айней> мѣрѣ хоть прочтутъ его друг³е и доведутъ до свѣдѣн³я графа Орлова, а во 2-хъ, буде ты точно получишь эти строки, я въ тебѣ увѣренъ: ты въ память своего брата, въ память Грибоѣдова, употребишь все возможное, чтобъ оказать услугу человѣку, который былъ ихъ и твоимъ другомъ. Отвѣту на мое письмо обрадуюсь не менѣе, какъ былъ я обрадованъ письмомъ Жуковскаго, который писалъ ко мнѣ изъ Дармштадта въ Акшу и тѣмъ доказалъ, что можно же ко мнѣ писать. Прощай! Обнимаю тебя.