Короленко Владимир Галактионович - Письма из Полтавы

ристрастия счел нужным сопроводить характеристику большевистского террора рядом именно таких оговорок. Говоря о правительстве ген. Деникина, Пешехонов писал: "Или вы не замечаете крови на этой власти? Если у большевиков имеются чрезвычайки, то у Деникина ведь была контрразведка, а по существу - не то же самое? О, конечно, большевики побили рекорд и количеством жестокостей намного превзошли деникинцев. Но кое в чем и деникинцы ведь перещеголяли большевиков".

   И А. В. Пешехонов в пояснение рассказывал об ужасах виселиц в Ростове-на-Дону. Как убедится Пешехонов из этой книги (речь идет о книге "Красный террор в России", из предисловия к которой мы и приводим цитату. - В. Л.), он и здесь ошибался - "перещеголять" большевиков никто не мог. Но не в этом дело... Я не избегаю характеристики "белого террора"... Я допускаю, что мы можем зарегистрировать здесь факты не менее ужасные... Но... "белый" террор явление иного порядка - это прежде всего эксцессы на почве разнузданности власти и мести. Где и когда в актах правительственной политики и даже в публицистике этого лагеря вы найдете теоретическое обоснование террора, как системы власти? Где и когда звучали голоса с призывом к систематическим официальным убийствам? Где и когда это было в правительстве ген. Деникина, адмирала Колчака или барона Врангеля?.. Нет, слабость власти, эксцессы, даже классовая месть и... апофеоз террора - явления разных порядков" (выделено нами. - В. Л.).

   Конечно, белый террор ни в какое сравнение не шел с красным, явно не русским террором, но распущенность и зверства Добровольческой армии (точнее, ее "преломляющей среды", как определяет В. Г. Короленко) были одной из причин ее поражения. Это признавали и многие белые генералы, и сам Деникин, и В. В. Шульгин, и другие видные деятели белого движения.

   ⁴ Ирония по поводу "нелепого" устройства русской жизни суть главное в творчестве упомянутых В. Г. Короленко писателей. Но мало кто предполагал, что их некоторые саркастические соображения об "устройстве" русской жизни окажутся почти пророческими, а некоторые актуальными и в наше время. Например, такое "соображение" Салтыкова-Щедрина (из "Дневника провинциала в Петербурге"):

   "Для того, чтобы искоренить зло, необходимо вооружить власть.

   Для того же, чтобы власть чувствовала себя вооруженною, необходимо повсюду оную децентрализовать.

   Затем, уже руководствуясь такими соображениями, предлагаю:

   1) Губернаторов назначать везде из местных помещиков (олигархов. - В. Л.), яко знающих обстоятельства. Чинами при сем не стесняться, хотя бы был и корнет, но надежного здоровья и опытен.

   2) По избрании губернатора, немедленно оного вооружить, освободив от всяких репортов, донесений, а тем более от советов с палатами и какими-либо присутствиями.

   3) Ежели невозможно предоставить губернатору издавать настоящие законы, то предоставить издавать _п_р_а_в_и_л_а_ и отнюдь не стеснять его в мероприятиях к искоренению зла.

   4) На каждых пяти верстах поставить особенного дистанционного начальника из знающих обстоятельства местных земледельцев, которого также вооружить, с предоставлением искоренять зло по обстоятельствам.

   5) Дистанционному начальнику поставить в обязанность быть праздным, дабы он, ничем не стесняясь, всегда был готов принимать нужные меры.

   6) Уезды разделить на округа (по четыре на уезд), и в каждом округе учредить из благонадежных и знающих обстоятельства помещиков (олигархов. - В. Л.) особливую комиссию, под наименованием: "Комиссия для исследования благонадежности".

   7) Членам сих комиссий предоставить: а) определять степень благонадежности обывателей; б) делать обыски, выемки и облавы, и вообще испытывать: в) удалять вредных и неблагонадежных людей, преимущественно избирая для поселения места необитаемые и ближайшие к Ледовитому океану;

   8) В вознаграждение трудов положить всем сим лицам приличное и вполне обеспечивающее их содержание.

   Излагая все сие, не ищу для себя почестей, но буду доволен, ежели за все подъятые мною труды предоставлено мне будет хотя единое утешение - утешение сказать: "И моего тут капля меду есть".

   ⁵ О причинах краха России мнений было много, и все они высказывались с точки зрения принадлежности авторов к тому или иному политическому течению. Поэтому ни о каком "единстве мысли и воли", о котором упоминает Короленко, не могло быть и речи. Мы приведем в качестве примера мнение опытнейшего политического и государственного деятеля, обер-прокурора Синода К. П. Победоносцева, "извлекая" это мнение из его писем к архиепископу Томскому Макарию.

   "Усерднейше благодарю за сообщенные известия о ваших непорядках и соблазнах... Не оставляю сообщать об этом кому следует (разумеется, царю Николаю II. - В. Л.), - но нельзя не видеть, что ныне многое, бывшее твердым, поколебалось. Начало сего, узел всех этих соблазнов... есть столица, и все это распространяется из центра к окружности. Как бы худо у вас ни было, - здесь, у всех на глазах, не менее худо... И нет руки, которая могла бы и решилась бы остановить это" (1896 г.).

   "Ныне больше от нас всюду требуется, нежели мы по силам своим дать можем, и в то же время, будучи лишены прежней от гражданских властей поддержки, принуждены лишь одними силами Церкви вести борьбу с плодящимися повсюду лжеучениями, опасными не только для Церкви, но и в особенности для Государства, - в виду всеобщего упадка нравов, который не может не отразиться и на самом духовенстве" (1898 г.).

   "Могу себе представить, сколько смущения и огорчений доставили Вам поднявшиеся в Томске беспорядки безумной толпы студентов. К сожалению, это безумие, подобно заразительной болезни, охватило всю Россию. И не было бы оно так повально, когда бы не поддерживалось еще вятщим безумием взрослых людей, составляющих у нас общество. Горячка не успокаивается и до сих пор, - ибо, к сожалению, нет еще властной той руки со властным голосом, который изрек бы: до сего дойдеши и не прейдеши... Время повсюду смутное, и дай Бог нам дождаться успокоения смятенных всюду умов. Остается каждому делать свое дело, доколе можно. Приятно узнать от Вас, что Вы замечаете поднятие религиозного духа в городском населении. Народ благочестив еще всюду, и здесь церкви не могут вмещать всех молящихся; но так называемая интеллигенция погрязла в тупом искании увеселений и в разврате мысли... Якоже бысть во дни Ноевы" (1899 г.).

   "Стоим даже на пороге Нового года в трепетной молитве, "яже имуть приключитися нам не ведуще". Уповаем на милость Божию, но не можем не ощущать, сколь мы Ея не достойны и какими являемся безумными чадами Божией благодати. Озираясь на истекающее столетие, особливо на вторую его половину, можем ужаснуться, - чего мы в духе лишились и что приобрели для себя, духу противное. Скорбеть надобно особливо о том, что утрачено много простоты и в мыслях и в обычае, и приобретено для сердца много новых желаний и похотей и злых помышлений: все хотят денег и наслаждения, все готовы за деньги поступиться правдою. Да стоит твердыня Церкви Божией... (31.12.99 г.)

   "И тому не удивляйтесь, что газеты, кои все безумны, нахальны и продажны, печатают клеветы и брань на церковно-приходские школы. Это - "собачий лай", на который отвечать не следует, а следует вдвое внимательнее смотреть за делом, чтобы в нем обмана не было; ибо внутренние враги человеку, "домашние его", всего опаснее. Враги сии суть: лень, неправда, обман, равнодушие, своекорыстие" (1900 г.).

   "...крайне умножились и разврат, и преступление в среде духовенства, особливо же по монастырям, и много срамных дел обличается..." (24.12.1900 г.)

   "...нынешнее тяжелое смутное время, когда по судьбам Господним отнят у людей разум, и простые люди молятся Богу и страдают, а сильные мира сего живут, яко же во дни Ноевы. Поистине наступает время, к коему прилагаются слова Ангела, Тайновидцу сказанные: "Скверный да сквернится еще, и праведный да творит правду" (1904 г.).

   "...Вы знаете душу народную, которую разучились ныне понимать многие во власти сущие..." (1906 г.)

   "Тяжкие дни проживаем мы ныне, русские, верные люди, дети своего Отечества, и не видим спасения. Блаженны те, кто не дожил до наших дней..." (1907 г.)

   Многое совпадает во взглядах писателя-демократа В. Г. Короленко и "махрового реакционера" К. П. Победоносцева, и прежде всего в предчувствии гибели самодержавной России. Но первый жаждал краха Русской Империи, страстно мечтал о рождении новой либерально-демократической России, а второй умирал в душевных муках вместе со смертельно больной страной... Первый дожил до своей мечты, воспрял, "воссиял духом" и в марте 1917 года с восторгом восклицал: "В несколько дней политическая физиономия России меняется, как по волшебству... Над русской землей загорелась... немеркнущая заря свободы..." Но не прошло и полугода, как писатель с горечью заметил: "Вот мы и дожили до революции, о которой мечтали, как о недосягаемой вершине стремлений целых поколений. Трудновато на этих вершинах, холодно, ветрено..." Что было дальше, прекрасно видно из искреннейших дневников и писем Короленко... Так что, быть может, все-таки прав был именно Победоносцев, задолго до революции увидевший смертельную опасность для родины. Еще в 1887 году он так выразил свое предчувствие в письме к императору Александру III: "Тяжело теперь жить всем людям русским, горячо любящим свое отечество и серьезно разумеющим правду. Тяжело было, и есть, - горько сказать - и еще будет. У меня тягота не спадает с души, потому что вижу и чувствую ежечасно, каков дух времени и каковы люди стали. На крапиве не родится виноград; из лжи не выведешь правды, из смешения лени и невежества с безумием и развратом сам собою не возникает порядок. Что мы посеяли, то и должны пожинать". Когда же он увидел (после смерти Александра III), что реальная власть стала переходить в руки "космополитов и либералов", то скептическое настроение его переросло в убеждение, что Россия пошла по гибельному пути самоуничтожения. Он нарисовал своеобразный образ уходящего отечества: "Россия - это бесконечный мир разнообразий, мир бесприютный и терпеливый, совершенно темный: а в темноте этой блуждают волки".

   ⁶ При всем своем либерализме во взглядах на устройство России, Короленко и в мыслях не держал возможность деления государства на национальные или автономные республики. Эта гибельная идея родилась уже в смертельно больном мозгу Ленина.

  

  

  

   Податель этого письма, Залман Мендель Шнеерсон¹, есть то самое лицо, на которое часто ссылались фальсификаторы в деле Бейлиса, как на основную пружину ритуального убийства. Человек, по-видимому, интересный, как все крепко убежденные в чем-нибудь люди. Он, по-видимому, довольно образован, и это не мешает ему, однако, крепко держаться старого завета и даже хасидизма². Он явился ко мне с просьбой дать ему письмо к Вам, так как он думает, что Вы можете помочь ему. Дело его состоит в том, что в городе или местечке Любавичи³ существует евр[ейская] школа на основах, как он выражается, богоискательства (очевидно, по старому завету). Она существует уже 30 лет и, очевидно, имеет какие-то корни в бытовой и умственной жизни еврейства. Большевики распорядились с нею так, как вообще распоряжаются со многими сложными явлениями: они решили изгнать ее, а здание отдать молодым скаутам. Вот он и едет, чтобы по возможности отстоять это детище еврейского быта и своеобразной еврейской религиозной мысли.

   Я мало знаю особенности этой школы. Себя не могу считать человеком далеко религиозным, но у меня навсегда осталось религиозное отношение к свободе чужого убеждения и чужой веры, которое возмущается слишком простым решением таких вопросов посредством простого насилия. Если и Вы думаете также, то, быть может, не откажетесь выслушать и оказать возможное содействие Залману Менделю Шнеерсону, - содействие к тому, чтобы голос из Любавича был выслушан и мог изложить все, что можно сказать в пользу данной школы⁴.

   Крепко жму Вашу руку и желаю Вам всего хорошего.

   Полтава,

   Мало-Садовая, No1.

  

   Впервые: "Память". Исторический сб. Выпуск 2. Париж, 1979, с. 422-423.

   ¹ Шнеерсон Залман Мендель - представитель известной семьи цадиков, предок которой Залман бен Барух Шнеур стал основателем одного из направлений хасидизма (литовско-белорусского).

   ² Хасидизм - распространенное религиозное движение, возникшее среди польских евреев в XVIII в. Творцом хасидизма был Израиль Бешт, учивший, что истинная религиозность не в талмудистской учености, а в сердечной привязанности к Богу, в горячей вере и молитве. Это учение увлекло за собой огромную массу еврейского населения.

   ³ Любавич - поселок в Смоленской области (ранее местечко в Могилевской губернии). Постепенно стал центром литовско-белорусского хасидизма.

   ⁴ Судьба письма пока неизвестна.

  

   Обращаюсь к Вам как к нижегородцу. Не можете ли сделать что-нибудь в следующем отчасти нижегородском деле. Кажется, об этом Вам уже писал или еще напишет тоже нижегородец, С. Д. Протопопов. С своей стороны, я тоже хочу сказать несколько слов.

   В Сочи арестован Борис Федорович Филатов. Мне пишут, что арест вызван не какой-нибудь определенной антисоветской деятельностью, а так, в связи "с общим положением". Иначе сказать, за "неблагонадежность".

   Я Филатова хорошо знаю еще с голодного года и лукояновщины. Он служил в Лукоянском уезде по министерству юстиции и во время моей "голодной кампании" был в числе тех местных жителей, которые мне оказывали всякое содействие¹. За это, в свою очередь, тогда попал в глазах лукояновцев в неблагонадежные. Теперь ему перевалило за 70 лет, он вдобавок человек сильно больной, что и заставило его переехать на юг, и эта последняя "неблагонадежность" с тюрьмой и пересылками по другим тюрьмам (его уже из Сочи выслали в Новороссийск в распоряжение Черноморской чрезвычайки) может окончательно доконать его². Если что можете, то, пожалуйста, сделайте во имя нижегородского прошлого.

   Желаю Вам всего хорошего.

   10 ноября 1920 г.

   Полтава, М. Садовая, д. No 1.

  

   Впервые: "Накануне". Литературное приложение. Берлин, 1922, 21 мая, No 46.

   ¹ См.: "В голодный год" (В. Г. Короленко. Собр. соч. М., 1955, т.7, с. 144, 145, 177).

   ² Б. Ф. Филатов умер 13 ноября 1920 г. С. Д. Протопопов в письме к Короленко от 31 октября 1920 г. сообщал: "Черноморская чека постановила выслать Б. Ф. Филатова и его семью в возрасте от 18 до 60 лет в Холмогоры, а все имущество конфисковать. При Б.Ф. жили: его жена, сыновья Виктор и Юрий (чахоточный). При последнем жена и дети. Вдова умершего Глеба и дети. Еще не ясно, кому придется ехать в Холмогоры..." (ОР РГБ, ф. 135/П, к. 32, ед. хр. 30).

  

   Я Вам писал о бедствии, постигшем целую семью нижегородцев Филатовых. Теперь мне сообщают, что они остановлены в дороге, высылка в Холмогоры отменена и, кажется, заменена для него Иваново-Вознесенском. Пишущий мне это предполагает, что этим Филатов обязан Вашему вмешательству. Если это действительно так, то, во 1-х, примите выражение моей искренней признательности за это вмешательство, а во 2-х, - уверение, что Вы не сделали ошибку и что это дело истинно доброе¹.

   Теперь, к слову, - и еще одно обстоятельство, опять касающееся нижегородца - нашего общего знакомого Сергея Дмитриевича Протопопова. Он мне пишет, что скоро его силы истощатся, так как ему приходится слишком много работать при недостаточном питании, а возраст его уже приближается к "преклонному". Он исправляет обязанности редактора в едином госуд. архивном фонде (в ведомстве наркомпроса), для чего ежедневно ходит пешком с Калашниковской набережной на Морскую. Кроме того, он же читает лекции солдатам, матросам и политрукам. К этому прибавляется недостаточное питание и холод, так как жалование скудное.

   Говорят, будто Вы имеете влияние на раздачу академических (или иных) усиленных пайков. Так как он - старый литературный работник (много работал в провинциальной, а отчасти и столичной прессе) и, кроме того, теперь читает еще и лекции, то, быть может, будет справедливо выдать усиленный паек и ему².

   Когда-то он был состоятельный человек. Теперь зарабатывает свой хлеб тяжелым трудом, и, быть может, Вы тоже найдете справедливым, чтобы этот тяжелый труд оплачивался достаточным питанием.

   Жму Вашу руку и желаю Вам всего хорошего.

   P.S. Недавно я получил (с большим, как видите, опозданием) книжку, в которой приведены речи по поводу моего юбилея в 1918 г., в том числе и Ваша³. Благодарю Вас за яркий сочувственный отзыв.

  

   9 января 1921

   Полтава, М. Садовая, д. No1

  

   Полный текст впервые: М. Горький. Неизданная переписка. М., 2000, с. 155-156.

   ¹ В ответ (28 февраля) Горький сообщал: "До 21-го Филатовых в Иваново-Вознесенске - не было. Поверьте, что я в достаточной мере усердно старался выяснить, где Филатовы... Единственный человек, который мог бы отнестись к поискам их внимательно и человечно - Ф. Дзержинский - в Харькове, я писал и телеграфировал ему туда - ответа нет. Позвольте советовать Вам следующее: если это письмо попадет в Ваши руки до 5-го, - телеграфируйте в Харьков Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому или еще лучше - вызовете его к телефону. Это не значит, что я слагаю с себя обязанность выяснить судьбу Филатовых, - через несколько дней еду в Москву и там снова начну искать..." ( М. Горький. Неизданная переписка, с. 156).

   ² В том же письме Горький отвечал: "О С. Д. Протопопове. Я сделал все возможное, чтоб ему дали "ученый" паек, - безуспешно. "Комиссия по улучшению быта ученых" хотя и основана мною и хотя я председатель ее, но делом распределения и выдачи пайков ведает особая "пайковая" комиссия, в состав коей входят: С. Ф. Ольденбург, В. Н. Шимкевич, Осадчий - кстати: он только что арестован сегодня в ночь, вкупе с десятком профессоров Политтехникума - В. Н. Тонкое и другие. Как видите - все "специалисты". Пайков за "Домом Ученых" зафиксировано 2026, - разумеется, для Петрограда этого мало и у нас числится около 700 человек кандидатов на пайки, - все это люди с крупными заслугами в области положительных и гуманитарных наук. Судите сами, как трудно выделить паек человеку не "ученому", каким является С.Д. по сравнению хотя бы, напр., с А. Ф. Кони, С. Платоновым и т. д. Начальство не любит "Дом Ученых", считая его "белогвардейской организацией", рабочие ворчат, что их объедают "буржуазные саботажники". На днях правильность выдачи пайков будет проверяться комиссией, - это третья проверка за 14 месяцев!

   Вот каково положение. А жить - все труднее... Смертность среди людей науки ужасная... Ко всему этому здесь и в Москве начались антисоветские выступления рабочих - это в рабочем-то государстве. Пышно расцветает антисемитизм и - более отвратительный, чем всегда. Вообще - не весело!..." (М. Горький. Неизданная переписка, с. 157-158).

   С Сергеем Дмитриевичем Протопоповым В. Г. Короленко переписывался много лет, затрагивая самые сокровенные вопросы. Так, в письме от 16/29 июля 1920 года он подводил некоторые итоги своей жизни и деятельности. Вот отрывок из этого письма: "Порой свожу итоги, оглядываюсь назад. Пересматриваю старые записные книжки и нахожу в них много "фрагментов" задуманных когда-то работ, по тем или иным причинам не доведенных до конца. Такие отрывки выписываю в отдельную большую книгу, чтобы облегчить дочерям работу по приведению в порядок моего небольшого, впрочем, литературного наследства. Вижу, что мог бы сделать много больше, если бы не разбрасывался между чистой беллетристикой, публицистикой и практическими предприятиями, вроде мултанского дела или помощи голодающим. Но - ничуть об этом не жалею. Во-первых, иначе не мог. Какое-нибудь дело Бейлиса совершенно выбивало меня из колеи. Да и нужно было, чтобы литература в наше время не оставалась безучастной к жизни. Вообще я не раскаиваюсь ни в чем, как это теперь встречаешь среди многих людей нашего возраста: дескать, стремились к одному, а что вышло. Стремились к тому, к чему нельзя было не стремиться при наших условиях. А вышло то, к чему привел "исторический ход вещей". И, может быть, без наших "стремлений" было бы много хуже".

   В этом высказывании - весь Короленко! Но сомнения относительно праведности пройденного пути и целесообразности некоторых своих действий все-таки посещали писателя, особенно под конец жизни.

   ³ Речь идет о книге: Жизнь и литературное творчество В. Г. Короленко. Сб. статей и речей к 65-летнему юбилею. Пг., 1919. Здесь был помещен и текст выступления М. Горького на юбилейном заседании, устроенном обществом "Культура и свобода" в Петрограде, под названием: "Из воспоминаний о Короленко".

  

   Письмо Ваше от 22 февраля, а также книжку ("Воспоминания о Л. Н. Толстом") я получил несколько дней назад, но нездоровье помешало мне ответить тотчас же.

   Вопрос о Филатове покончила сама судьба: он умер в этапном пути в больнице в Ростове. Повторяю, что это был хороший человек, понимая это слово в обычном, "не классовом" смысле. Он был чиновник юридического ведомства и в те жестокие времена был моим союзником по работе голодного года. А это (да еще в Лукояновском уезде) значило в то время много. В Сочи он был городским головой и, в качестве такового, вынужден был приветствовать официально пришедших в то время деникинцев. Этого не могли ему простить новые власти, и больной старик (ему было более 70-ти лет) был "выслан административно" в Холмогоры, потом удалось смягчить это Иваново-Вознесенском. До Иваново-Вознесенска он не доехал, - умер в пути. Впрочем, в Сочи (да и не в одном Сочи), очевидно, такие уж порядки: там был арестован также мой старинный друг (о котором я вспоминаю во втором томе "Истории современника") В. Н. Григорьев¹, просто здорово живешь, черт знает по каким обвинениям. Вообще административный порядок свирепствует у нас теперь вплоть до бессудных расстрелов.

   Вы спрашиваете о моей работе². У меня готова не только третья часть "Истории современника", но и четвертая. Теперь работаю над пятой, которой заканчивается ссыльный период моей жизни. Теперь пойдет Нижний. Вообще я весь расшатался, но голова еще работает. Приближаясь к Нижнему и к борьбе (совместно с Ник. Фед. Анненским, Богдановичем и др.) с "диктатурой дворянства". Очень благодарю Вас за предложение содействия к напечатанию этих воспоминаний за границей. Очень возможно, что я этим предложением воспользуюсь. Мне нужно только ранее списаться с книгоиздательством "Задруга", так как это издательство уже вошло от моего имени в сношения с одной заграничной (швейцарской) фирмой. Думаю, что препятствий не встретится, но все-таки придется их предупредить. К сожалению, сейчас пересмотреть издания не могу, так как до сих пор не получил еще авторских экземпляров.

   Благодарю Вас также за заботы о Протопопове. Разумеется, я не прошу, чтобы в его пользу делались какие-нибудь исключения. Да едва ли он и сам этого желает. Я прошу только, чтобы его имели в виду в пределах справедливости.

   Да, не веселое вообще время. Как-то у меня спросил товарищ председателя всеукраинских чрезвычаек, встретив меня в полтавской Ч.К., куда в то время я, по разным делам, ходил чуть ли не ежедневно - "каково, дескать, Ваше впечатление, Вл. Гал.?" Я ответил правду, что если бы жандармы в свое время имели право не только ссылать нас, но и расстреливать административно, то это было бы то самое, что теперь происходит на моих глазах. - Но ведь это, В.Г., на благо народа! - Я выразил сильное сомнение, чтобы для блага народа были пригодны даже и такие средства. То же я высказал и в письмах своих к Луначарскому, которым едва ли суждено увидеть свет при моей жизни³.

   Ну, я заболтался. Желаю Вам и Вашим всего хорошего.

   28 марта 1921 г.

  

   Полный текст письма впервые: "Накануне". Лит. приложение. Берлин, 1922, 21 мая, No 46.

   ¹ О В. Н. Григорьеве см. с. 396. О знакомстве с Григорьевым Короленко вспоминал с воодушевлением: "Как-то в жаркий день начала лета, проходя по площадке мимо академии, я увидел молодого офицера, шедшего под руку с маленькой старушкой... Увидев меня, он вежливо поклонился и спросил, можно ли теперь осмотреть академию... В парке было почти пусто, и мы разговорились. Оказалось, что его зовут Василий Николаевич Григорьев, а старушка - его мать. Он офицер инженерной академии, второго курса, но сейчас подал прошение о приеме его в Петровскую академию... Это вызвало во мне внезапный интерес и глубокую симпатию... И меня точно вдруг прорвало... и вот перед этим незнакомым человеком, возбудившим во мне внезапную симпатию, я неожиданно для себя излил всю горечь, накопившуюся за эти годы... Григорьев слушал внимательно, и в его серых глазах, глядевших на меня из-под крутого лба, я видел глубокий интерес и участие...

   В одну из последующих встреч Григорьев по какому-то поводу процитировал из Писарева: "Скептицизм, переходящий за известные пределы, становится подлостью". У Писарева это сказано несколько иначе, но мысль та же, и именно в этой форме в устах Григорьева она произвела на меня сильное и неизгладимое впечатление..." (Собр. соч., т. 6, с. 137-138).

   ² В уже цитированном письме от 28 февраля Алексей Максимович писал: "В.Г.! Я прочитал II-ю часть "Записок Современника" и слышал, что у Вас готова III-я. Если Вы желаете видеть этот ценный, интереснейший труд напечатанным хорошо и в достаточно обильном количестве - я могу устроить это Вам в Берлине у частного издателя. В случае согласия - пришлите в Пегроград на мое имя заказным пакетом, - а еще лучше - с оказией в Москву Екатерине Павловне Пешковой-Горькой... просмотренные Вами экземпляры книг... Сообщите Ваши условия. В высшей степени важно дать эту книгу читателю сего мрачного дня. Звереют люди..." (М. Горький. Неизданная переписка, с. 156-157).

   ³ Конечно, Короленко уже прекрасно понимал, что Луначарский не решится вступить с ним в публичный спор в виде обмена письмами и их публикацией. И дело было не в Луначарском, а в людях, стоявших гораздо выше его в партийной и служебной иерархии.

  

   Хочу поделиться с Вами моим горем. Младшая моя дочь, Наталья, была замужем за очень хорошим человеком, Конст. Ивановичем Ляховичем. Он был очень популярен в Полтаве. Между прочим, среди рабочих, которые его знали еще с 1905 года. Он был давний революционер, в годы реакции вынужден был эмигрировать, жил во Франции, в Тулузе, где учился в университете. Потом вернулся в Россию. Здесь опять навлек на себя преследования во время гетмана, и был немцами выслан в Брест (конечно, по наущению местных властей). После революции в Германии вернулся в Россию и был избран рабочими в Совет. Ну, а теперь известно - "диктатура пролетариата", состоящая в том, что избранники пролетариата должны говорить под диктовку коммунистов. Ляхович не принадлежал к числу "покорных телят" и нередко говорил горькую правду властям, т. е. именно то, для чего был рабочими избран. Он был соц.-демократ меньшевик, т. е. говорил именно то, что теперь Ленин пишет в декретах¹. Ну, разумеется, его арестовали. Я предупреждал председателя Ч.К., что у него болезнь сердца и тиф для него смертелен, а тюрьма насквозь пропитана тифом. Именно это и случилось: он заразился и 17 марта мы его похоронили. Спрашивается, за что погиб честный человек и искренний революционер?² За то, к чему теперь приходит и большевизм, в то время, когда уже может быть поздно. История когда-нибудь отметит, что с искренними революционерами и социалистами большевистская революция расправлялась теми же средствами, как и царский режим³, т. е. чисто жандармскими. Когда я задаюсь вопросом, почему до сих пор не было не только у нас, но и нигде социальной революции, то отвечаю себе так: социальный переворот был бы высшим проявлением справедливости. Для этого нужно такое сознание справедливости, до которого нам еще далеко. В Европе элементы его уже есть. Они уже умеют учитывать мнение большинства, у них сказать, что можно запретить человеку высказать мнение, хотя бы противное большинству, сочли бы явной нелепостью. У нас это теперь факт: в то время, когда в стране необходимо наивысшее напряжение умственной и нравственной силы, - она вынуждена молчать. Однажды, три года назад, меня пригласили произнести речь в одном селе. Я произнес то, что думал, и после этого один матрос сказал мне: "Знаете, если бы вы это сказали у нас на фронте, вы бы живой отсюда не ушли!" Народу, который так рассуждает о своем праве, далеко еще до самого справедливого строя. Ему надо еще многому учиться у тех, которых он объявил презренными соглашателями и изменниками, как германские вожди социализма, вроде Каутского. А мы вместо этого стали во главе революции всемирной. И немудрено, что наделали таких ошибок, которые показывают только, как не надо делать социальную революцию. Это, конечно, тоже заслуга перед социальной революцией вообще. Но бедная Россия поплатится за эти "показательные опыты" так, что, может быть, ее пример надолго отобьет и остальные страны и вызовет буржуазную реакцию. Может быть, долго будут говорить: "видели, видели на примере России".

   Я написал шесть писем Луначарскому⁴. Он обещал их напечатать со своими возражениями. Но когда я их послал, то он даже не известил об их получении. Началось это с открытого письма Ясинского⁵, откровенной рептилии, которого Луначарский принял за Симеона Богоприимца революции. После письма моего и еще одного киевского писателя, Яблоновского⁶, о Ясинском более не слышно: точно в воду канул: рептилия исчезла. И без него их достаточно... Нет подлее типа, чем эти откровенные рептилии, которые сначала подлаживаются к одному правительству, потом к другому. И еще слывут Симеонами Богоприимцами.

   У нас с Вами была маленькая переписка об одном нижегородце, С. Д. Протопопове. Он читает лекции. Я думал поэтому, что он заслуживает лекторского пайка. После Вашего письма, в котором Вы изобразили трудности, с которыми это сопряжено, мне показалось, что у Протопопова нет прав на это. Теперь слышу, что затруднения исчезли и что теперь опять пайки выдаются легче. Поэтому посылаю его curriculum vitae. Сделайте с ним, что найдете нужным.

   Затем желаю Вам всего наилучшего. Счастливого пути, так как слышал, что Вы отправляетесь на лечение⁷.

   Всего наилучшего.

   29 июня 1921 г.

  

   Впервые: "Накануне". Литературное приложение. 1922, 21 мая, No 46. Затем "Летопись революции" (Берлин, 1923, кн. 1).

   ¹ Имеется в виду поворот Ленина в сторону новой экономической политики, налаживания разрушенного хозяйства и привлечения на сложные участки работы квалифицированных специалистов из "буржуазии".

   ² Горький уже знал о переживаемом Короленко горе из письма С. Д. Протопопова и был возмущен расправой над Ляховичем. Владимиру Галактионовичу он сообщал (13 июля 1921 г.): "...об аресте, болезни и смерти К. И. Ляховича знал давно... По этому поводу я посылал телеграмму Ленину и Луначарскому, первый, очевидно, ничего не сделал, второй - бессилен сделать что-либо. (В высшей степени замечательное наблюдение Горького, еще раз указывающее на то, почему Луначарский не вступил в переписку с Короленко. - В. Л.).

   Удар, Вам нанесенный, мне понятен, горечь Вашего письма я очень чувствую, но - дорогой мой В. Г. - если б Вы знали, сколько таких трагических писем читаю я, сколько я знаю тяжких драм! У Ивана Шмелева расстреляли сына, у Бориса Зайцева - пасынка. К. Тренев живет в судорожном страхе, А. А. Блок, поэт, умирает от цинги, его одолела ипохондрия, опасаются за его рассудок, - а я не могу убедить людей в необходимости для Блока выехать в Финляндию, в одну из санаторий. Не могу перевести из Крыма в Москву Тренева, Шмелева, Сергеева-Ценского, Деренталя - не могу уже третий месяц.

   Вчера Ревтрибунал судил старого большевика Станислава Вольского, сидевшего десять месяцев в Бутырской тюрьме за то, что он издал во Франции книжку, в которой писал неласково о своих старых товарищах по партии. Я за эти три года много видел, ко многому "притерпелся", но на процессе, выступая свидетелем со стороны защиты, прокусил себе губу насквозь. Плохо мы живем, - будем жить еще хуже" (М. Горький. Неизданная переписка, с. 161-162).

   ³ Говоря о терроре, всевозможных запретах и т.п., Короленко упорно ставит знак равенства между, грубо говоря, царизмом и коммунизмом. Это можно объяснить следующими обстоятельствами: а) прекрасным знанием на практике многих отрицательных сторон и вопиющих безобразий, имевших место при царизме, б) знанием опять-таки на практике тюремных и прочих условий того времени, в) отсутствием достаточно полной информации о масштабах и жутких методах красного террора, г) приверженностью к либеральным ценностям и абсолютной неприемлемостью самодержавия как такового.

   Подчеркнем при этом, что В. Г. Короленко и многочисленные его единомышленники из широчайшего либерально-демократического спектра ни при каких условиях не допускали возможности возрождения в России самодержавия. Ненависть их к царизму была патологической. Можно было бы привести тысячи и тысячи высказываний их по этому поводу, но мы ограничимся лишь мнением одиозной личности - Бориса Савинкова, который знал толк в терроре, провокациях и их влиянии на политику. Так вот в августе 1920 года Борис Савинков обратился к генералу Врангелю со следующим "программным" заявлением в виде "открытого письма":

   "Господин генерал! Ко мне явились казаки-терцы из армии генерала Бредова. Они мне высказали то, что давно тревожило мою мысль, что тревожит мысль всех русских людей...

   Мы, русские патриоты, без различия партий, монархисты, республиканцы и социалисты - видим в Вас носителя русского национального флага (начало весьма характерное: заявка идет от "всех русских людей" и даже от "монархистов"; но далее раскрывается вся сущность "демократических" требований. - В. Л.)... Мы верим, что Вы не пойдете по дороге генерала Деникина. Мы верим, что Вы учли ошибки прошлого и проникли в глубокую сущность событий, происходящих ныне не только в России, но и во всем мире. Старого не вернешь! Его и нельзя пытаться вернуть. Царя не восстановишь. Его и нельзя пытаться восстановить. Россия построится как великая казачья и крестьянская демократия через Учредительное собрание, или она не построится вовсе. Мы верим, что Вы пытаетесь воссоздать Россию не царскую, не помещичью, не чиновничью, а Россию "третью", ту Россию, где все будут равны перед законом (первично не "равенство перед законом", а содержание самого закона, который может быть по сути антинародным. - В. Л.), где будет порядок, где каждый казак и каждый крестьянин будут иметь свою землю, будут мирно трудиться на ней и мирно обогащаться, ту Россию, которая не будет ни теснить, ни насиловать никого - ни эстонца, ни латыша, ни украинца, ни еврея, ту Россию, которая утвердит свободу и мир - мир всему миру..."

   Подвергая резким обвинениям Деникина, Б. Савинков подчеркивал, что Добровольческая армия "восстановила против себя всех... и Грузию, и Украину, и Польшу... и главное - крестьян... Не большевики одолели его, не в бою проиграл он свое святое дело, не самоотверженные бойцы виноваты в его поражении... Его одолели расстрелы и грабежи, "Осваги"..." (Газета "Последние известия", Ревель, 23 августа, No 9).

   Мы в данном случае не разбираем "программу" возрождения России, написанную главным террористом страны, а отмечаем, что и Б. Савинков более всего боялся восстановления законного строя! Что же говорить о керенских, Милюковых, черновых, кусковых и прочих ревнителях западных ценностей...

   В. В. Шульгин, будучи все-таки православным человеком и глубоко сознавая свою вину перед Россией (его роль в отречении императора Николая II не была ведущей, но и не была самой последней), находясь в эмиграции, фактически стал отстаивать промонархические идеи. И прежде всего он призывал каждого русского эмигранта прочувствовать и признать свою вину перед свергнутым монархом и перед обманутым русским народом. Мы приведем отрывок из малоизвестных его высказываний, которые он публиковал в суворинском "Новом времени" (Белград).

   "Сколько лет русские, сами русские, распространяли небылицы об "ужасах царизма". Сколько талдычили о мрачных застенках самодержавия, о невероятных погромах, устраиваемых царским правительством, о "кровавом царе Николае", о несчастном народе, у которого помещики отняли всю землю, а чиновники всю свободу, столько врали о жестокостях русских жандармов, о невыносимости самодержавного гнета.

   Все это тогда была ложь. Ну вот с тех пор как революция (желанная, "святая", благостная революция) произошла, все это стало правдой: нет такого ужаса на земле, который не происходил бы теперь в России. И что же? Когда это была ложь, этой лжи верили, а теперь, когда это правда, не верят. И это наказание клеветникам, ибо клеветали почти все: нагло лгали левые, либерально обращались с истиной средние, раздражительно брюзжали правые. И редко, и редко кто гордился быть русским и смело говорил врагам и друзьям, что его родина прекрасна" (No 1330, 4 октября 1925 г.).

   Перед революцией Шульгин относился к Короленко как к откровенно "левому", революционному деятелю и даже называл его "писателем-убийцей" после "дела Филонова". Только на примере взаимоотношений Шульгина и Короленко можно представить себе ту концентрацию неприязни, ненависти и злобы, которая витала над Россией. А ведь оба - русские, редкого таланта люди, сыгравшие заметную роль в важнейших российских событиях и повлиявшие на ход русской истории...

   ⁴ "Творческая история" писем В. Г. Короленко к Луначарскому довольно подробно изложена в следующих изданиях: Литературное наследство. Т. 80. В. И. Ленин и А. В. Луначарский. М., 1971, с. XXXIX, XL, XLI, 198-199, 720-726; П. И. Негретов. В. Г. Короленко. Летопись жизни и творчества. 1917-1921. М., 1990, с. 271-274 и др. И тем не менее хотя бы вкратце об этом важном эпизоде в жизни Короленко (да и Луначарского) необходимо рассказать.

   Собственно, рассказывать надо о том, почему не получилось переписки "из двух углов" и почему Луначарский фактически струсил. История эта несколько темновата, но все же кое-какие свидетельства и документы уже известны. Сошлемся прежде всего на воспоминания В. Д. Бонч-Бруевича, опубликованные в сб.: В. Г. Короленко в воспоминаниях современников. М., 1962, с. 507-508.

   "С наступлением Октябрьской революции мне пришлось неоднократно получать официальные сведения... о том, что В. Г. Короленко весьма неодобрительно относится к деятельности представителей советской власти, считает совершенно ненужным и зловредным решительную борьбу диктатуры пролетариата с эксплуататорскими классами, называя ее "излишней жестокостью". Он доказывал, что мирная эволюция в лоне республиканской конституции скорее достигнет желаемой цели, чем решительная, беспощадная, нередко кровавая борьба классов, которая, по его мнению, только напрасно озлобляет народ. С присущей ему откровенностью и бесстрашием, Владимир Галактионович это свое мнение, шедшее вразрез с указаниями директивных органов партии и правительства, открыто высказывал всюду и везде, как в письмах, так и устно при разговорах, и на собраниях.

   Все сведения об этих фактах были известны Владимиру Ильичу.

   - Не понимает он задачи нашей революции, - говорил Владимир Ильич. - Вот они все так: называют себя революционерами, социалистами, да еще народными, а что нужно для народа, даже и не представляют. Они готовы оставить и помещика, и фабриканта, и попа - всех на старых своих местах, лишь бы была возможность поболтать о тех или иных свободах в какой угодно говорильне. А осуществить революцию на деле - на это у них не хватает пороха и никогда не хватит. Мало надежды, что Короленко поймет, что сейчас делается в России, а впрочем, надо попытаться рассказать ему все поподробней. Надо просить А. В. Луначарского вступить с ним в переписку: ему удобней всего, как комиссару народного просвещения и к тому же писателю. Пусть попытается, как он это отлично умеет, все поподробней рассказать Владимиру Галактионовичу - по крайней мере пусть он знает мотивы всего, что совершается. Может быть, перестанет осуждать и поможет нам в деле утверждения советского строя на местах.

   При первом же свидании с Анатолием Васильевичем Владимир Ильич рассказал ему о возмущениях В. Г. Короленко и распорядился все сведения из Полтавы о выступлениях Короленко в дальнейшем пересылать лично А. В. Луначарскому".

   Трудно сказать, чего больше желал Ленин, "перевоспитания ли писателя (в это он почти не верил) или найти способ "приглушить" мощную критику. Во всяком-случае, было ясно (прежде всего Луначарскому), что поставленную задачу выполнить практически невозможно. Тем более что нарком к тому времени прекрасно знал о письме Ленина к Горькому, в котором вождь с редкой гневливостью отозвался о статье Короленко "Война, отечество и человечество". Вот фрагмент из этого письма, касающийся писателя:

   "Интеллектуальные силы" народа смешивать с "силами" буржуазных интеллигентов неправильно. За образец их возьму Короленко: я недавно прочел его, писанную в августе 1917 г., брошюру "Война, отечество и человечество". Короленко ведь лучший из "околокадетских", почти меньшевик. А какая гнусная, подлая, мерзкая зашита империалистической войны, прикрытая слащавыми фразами! Жалкий мешанин, плененный буржуазными предрассудками! (выделено нами. - В. Л.). Для таких господ 10 000 000 убитых на империалистической войне - дело, заслуживающее поддержки (делами, при слащавых фразах "против" войны), а гибель сотен тысяч в справедливой гражданской войне против помещиков и капиталистов вызывает ахи, охи, вздохи, истерики.

   Нет. Таким "талантам" не грех посидеть недельки в тюрьме, если это надо сделать для предупреждения заговоров (вроде Красной Горки) и гибели десятков тысяч. А мы эти заговоры кадетов и "околокадетов" открыли. И мы знаем, что околокадетские профессора дают - сплошь да рядом заговорщикам помощь. Это факт.

   Интеллектуальные силы рабочих и крестьян растут и крепнут в борьбе за свержение буржуазии и ее пособников, интеллигентиков, лакеев капитала, мнящих себя мозгом нации. На деле это не мозг, а говно" (выделено нами. - В. Л.). (В. И.Ленин. ПСС, т. 51, с. 48).

   Жаль, что Короленко не узнал об этом "мнении" Ленина, ибо Горький, конечно жалеючи писателя, ничего ему об этом не сообщил. Надо полагать, что Короленко в этом случае нашел бы достойный ответ и сами "письма к Луначарскому" приобрели бы совершенно иную окраску. Что же касается Ленина, то он и после смерти Короленко помнил злополучную статью и, просматривая вышедшую в 1922 году книгу "Письма В. Г. Короленко к И. П. Белоконскому", подчеркнул на полях концовку текста, написанного от реда