Козлов Петр Кузьмич - Монголия и Амдо и мертвый город Хара-хото

под названием "Чогортан" в экскурсию и под руководством своих лам-учителей занимаются сборами лекарственных растений. Захватив некоторый запас провианта и вооружившись топориками и палками с железными наконечниками, молодые люди весь день проводят за работой в горах и лишь к вечеру возвращаются в лагерь. После восьмидневного непрерывного сбора растений студентам даётся пять дней на сортировку и классификацию гербария, впоследствии переходящего в собственность монастыря. Двухнедельная экскурсия заканчивается праздничным чаепитием со сластями. Собранные лекарственные растения частью представляются в монастырскую аптеку, где их подвергают огневой сушке и перетиранию в порошок, после чего лекарство хранится в маленьких пакетиках из красной бумаги с соответствующей надписью. Никаким химическим переработкам лекарственный порошок не подвергается. При недомоганиях ламы, по обычаю, заглянув в свой учебник, принимают приведенное на этот случай средство и терпеливо выжидают улучшения.

   Пост главного руководителя-профессора медицинского факультета считается весьма почётным и представляется достойнейшему по заслугам (но, кажется, главным образом по общественному положению и связям) члену учёной корпорации монастыря. Избрание на этот пост лица сопровождается оригинальной церемонией... Стены церковного двора, по словам Ринхардта {Ринхардт - английский путешественник.}, были увешаны яркими фантастическими рисунками китайской работы; посередине стоял длинный узкий стол с многочисленными блюдами и металлическими сосудами самой разнообразной величины и формы, наполненными рисом, цзамбой, мукой, хлебом, маслом и прочими съедобными предметами. Все эти жертвы приносились в дар божеству в честь нового кандидата на председателя медицинской коллегии.

   Любопытная толпа только что обступила жертвенный стол, с завистью глядя на вкусные блюда, предназначенные богам, как вдруг в дверях показалась блестящая процессия пятидесяти лам, в красных и жёлтых одеждах, с священными колокольчиками в руках; они прошли и уселись на мостовую. Вслед за ними степенной и ровной походкой проследовал виновник торжества, своего рода будда медицины, и опустился на особый деревянный трон, убранный красными и желтыми материями.

   Этот лама был облачён в блестящие парадные одежды и высокую вышитую шапку, вполне гармонировавшие с торжественной обстановкой всего праздника.

   Церемония началась оглушительным звоном шестидесяти колокольчиков, которым вторили низкие голоса лам, читавшие и певшие волшебные каббалистические молитвы. Непосредственно перед троном профессора медицины стояла большая урна, на дне которой горело яркое пламя... Из урны подымалось облако благовонного дыма... По данному знаку несколько лам сразу поднялись с своих мест и, взяв большими ложками часть жертвоприношений, стали бросать их в урну, сжигая таким образом дары в честь нового избранника.

   В заключение ламы вылили в пламя небольшое количество священного масла и, рассевшись вновь по местам, стали петь прерванные молитвы...

   В гумбумской "коллегии созерцания", или "тинг-ко", ламы занимаются изучением литературы по этому предмету, а кроме того, на их обязанности лежит служение панихид по усопшим и совершение самого обряда похорон.

   Четвертая коллегия лам - тсу-на, или факультет изучения мистической литературы тантр, имеет очень строгий устав, и члены ее ведут аскетический образ жизни, подвергая свою грешную плоть различным истязаниям. По уставу тсу-на, ламы могут спать только в скрюченном положении, пригнув колени к голове; ходить по улицам группами им не разрешается, а потому они следуют гуськом, в точности подражая друг другу в движениях. Таким образом, если один из идущих приостановился за нуждою, - остальные обязаны сделать то же.

   Старейшим храмом Гумбума считается Чжам-ин-гун-сук, построенный архитектором Сэр-чжямцо, под наблюдением богдо-гэгэна - основателя. Следующий соборный храм - Цокчэн-дукан, вмещающий в себе до пяти тысяч молящихся поразил меня своим душным, спёртым воздухом; повидимому он никогда не проветривается, и я удивляюсь, как люди могут оставаться в нём дольше пяти минут. За Цокчэн-дуканом, ближе к горам, красуется богатая кумирня с золотой кровлей и необыкновенными стенами глазированного кирпича {Глазированный кирпич изготовляется здесь же мастерами-китайцами.}, это - Алтын-сумэ-Цзу, хранящая, по преданию, под своим центральным золоченым субурганом прах Цзонхавы. Вдоль стен кумирни расставлены металлические и глиняные, вызолоченные и выкрашенные в краску бурханы, а над ними висят писанные золотисто-красные изображения тех же божеств. В библиотеке златоверхого храма, среди множества других книг, находится большой, шестнадцатитомный труд самого Цзонхавы, называемый Цзунг-бум и изданный на китайской бумаге, тибетского формата. Цзунг-бум - одно из главных сочинений реформатора, которое по своему религио<зно>философскому содержанию, на тему "как достичь совершенства", можно сблизить лишь с "притчами Гаутама-Будды".

   Во время моего пребывания в Гумбуме молящихся всюду было очень много, а перед Алтын-сумэ теснилась целая толпа лам, ожидавших очереди, чтобы занять место на паперти для совершения растяжных поклонов. Здесь именно и видны углубления, сделанные в дереве руками и коленями молящихся.

   В непосредственной близости от Алтын-сумэ, рядом, стоит храм Чжюхын, известный большим золочёным изображением Цзонхавы, сидящим на престоле, посередине молитвенного помещения. Между прочим, следует упомянуть, что в Гумбуме нет ни одной кумирни и ни одного здания вообще, где бы не красовалось большое или малое изображение реформатора буддизма; его бурханы, заключенные в га-у - ладанки или киотки, можно встретить на груди у каждого мояаха.

   Спускаясь несколько вниз по краю оврага, наблюдатель видит два живописно расположенных храма Шабдэн-лхакан и Найчун-цзян-хан; в первом наиболее почитаемой святыней является дерево улан-цзан-дан, выросшее, по вере буддистов, на том месте, где были зарыты волосы Цзонхавы, остриженные при его посвящении в монахи. По другим версиям, здесь был зарыт послед Цзонхавы. Улан-цзан-дан - особый вид сирени {По определению Diels - Syraiga amurensis, а по данным Крейтнера - Syringa japonica.}, растёт посередине небольшого [в шесть-семь сажень ширины] двора и поднимается из клумбы, одетой снаружи кирпичной стенкой; по сторонам двора есть еще несколько таких же клумб с отсадками священного дерева.

   Монахи уверяют, что благочестивые люди, угодные будде, видят на сочных свежих листьях этой сирени таинственные очертания божественных знаков; каждый листок считается поэтому драгоценной реликвией и обладает, по представлению паломников, целебными свойствами {Например, женщины заваривают и пьют настой листьев священной сирени как средство от различных послеродовых заболеваний.}. Внимательно осматривая улан-цзан-дан со всех сторон, я не нашел никаких знаков на листьях, но все же не мог противостоять своей научной любознательности, если так можно выразиться, и, сорвав маленькую веточку дерева Цзонхавы, бережно спрятал ее в записную книжку, для последующего определения {Тот же вид, что и в хребте Ала-шань - Syringa serrata.}. Мой поступок вызвал некоторый протест со стороны привратника, но сопровождавший меня сининский переводчик скоро успокоил бдительного ламу, передав ему от меня кусочек серебра.

   Во внутреннем помещении Шабдён-лхакан, кроме обычных бурханов, удивлённому взору посетителя представляются внушительные фигуры зверей или диких животных - тигра, леопарда, медведя, яманов, антилоп и другие. Исполненные довольно удачно, эти чучела пожертвованы местными тангутами как трофеи собственной охоты.

   Соседний храм Найчун-цзан-хан, с тёмнокрасными стенами и золотыми ганчжирами на крыше, величественнее предыдущего. На этом храме красуется надпись из золотых китайских иероглифов: "величественная добродетель блестяще правит". Найчун-цзан-хан как-то особенно оттеняется рядом из восьми белых, как снег, субурганов. История основания этих надгробий такова. Стараясь расширить свой владения, китайцы Ганьсуйской провинции начали посягать на исконные земли монастыря, но ламы {Которых тогда насчитывалось около двух с половиной тысяч.} последнего, с восемью гэгэнами во главе, при поддержке кукунорских номадов, энергично отстаивали свои права на землю; в конце концов, в разбор этого спорного дела вмешалось китайское правительство, которому было доложено о якобы начавшемся бунте монахов. Богдохан командировал в Гумбум отряд войск под предводительством знаменитого по жестокости в те времена принца Нэн-гун-вана. Прибыв в Гумбум, решительный и строгий принц начал расследование дела и, убедившись, что главными виновниками недоразумений являются восемь гэгэнов, потребовал их к себе и сказал им: "вы мудрецы гэгэны всё знаете - что было, что есть и что будет; скажите же мне, когда вы должны умереть?" Испуганные и понявшие свою тяжкую участь святители ответили: "завтра!" - "Нет, вы ошибаетесь!" грозно вскричал Нэн-гун-ван: "вы умрете сегодня"... и отдал приказ своим воинам тотчас отрубить им головы.

   Трупы гэгэнов подвергли сожжению, а на месте их казни ламы монастыря воздвигли восемь субурганов, или надгробных памятников {После усмирения Гумбума принц Нэн-гун-ван направился в долину Дун-чэгу - "Восточное тележное ущелье", лежащее в десяти верстах к югу от нынешнего города Гуй-дуя, который в те времена еще не существовал. Остановившись в кумирне Чэ-ма-чжа-цон, принц попросил к себе всех лам и приказал их казнить. Ламы наскоро вооружились, и во время схватки коварный Нэн-гун-ван был убит, а войско его разбежалось. Тело Нэн-гун-вана впоследствии заключили в кирпичный склеп, а над ним преданные принцу солдаты воздвигли кумирню. До сих пор в этот храм приходят многие богомольцы и, плюя на изображение Нэн-гун-вана, всячески издеваются над его прахом, стараясь таким образом выразить китайцам свою ненависть и презрение к покойному.}.

   В пристройке к храму Шабдэн-лхакан - в пристройке-балконе, так же, как и в Найчун-цзан-хане, стоят чучела джара (Nemorhoedus) {Об джара или джагур см. "Монголия и Кам", том I, часть вторая, стр. 454-458.} и двух диких яков, имеющих весьма свирепый вид: головы могучих животных опущены вниз, хвосты наподобие султанов подняты кверху, и вся поза их указывает на готовность поднять на рога первого встречного.

   Визави главнейших святынь Гумбума {Г. Н. Потанин упоминает ещё об одной святыне монастыря - черепе матери Цзонхавы. Этот череп, или "каблык", хранится в стеклянной витрине храма Урчжиба, расположенного у верхнего конца оврага, и имеет вид полусферической чаши, окрашенной в голубой цвет. Края чаши отделаны серебром и украшены кораллами; в середине прикреплена серебряная бляха с жемчугами.}, на противоположном скате оврага, огорожен небольшой участок лесостепи, служащий местом для прогулок лам. По установленному исстари обычаю, здесь монахи часто испытывают друг друга в знании догматов буддийской религии и с этой целью устраивают публичные диспуты. Издали, подобные собрания производят довольно оригинальное впечатление: слышен громкий гул сотни молодых голосов, отвечающих нараспев на вопросы товарищей; иногда раздаются отдельные возгласы и дикие крики, не нарушающие в сущности общего порядка, но кажущиеся странными постороннему наблюдателю. Первый раз, когда мне пришлось невзначай подойти близко к саду диспутов, я был встревожен необычайным шумом и подумал, что с монахами случилось что-то неладное.

   Кроме больших и малых кумирен, в Гумбуме имеются еще почитаемые буддистами субурганы, из которых в одном, очень большом, сделан арычный проход, другие два - поменьше, известны под названием Чортэн-чжат и Намжимын-цорчжэ; первый из них устроен в честь бодисатвы, дарующего жизнь - Аюши.

   Все постройки монастыря, так же как и кельи лам, содержатся в образцовом порядке; здания отличаются красотою и прочностью, в некоторых из них, как, например в большой кухне, замечаются даже попытки настоящего благоустройства; в очаг гигантской центральной печи вделано три настоящих медных котла, высотою до двух аршин и диаметром до трёх аршин каждый; топка соломою или мелким кустарником производится снизу. Таким образом, варка чая или, что то же самое, варка пищи {Как известно, универсальным напитком у обитателей Центральной Азии является кирпичный чай с молоком, а универсальной едой - "цзамба", то-есть мука из подсушенных зёрен ячменя или пшеницы, смешанная или заваренная (до густоты теста) с тем же горячим чаем, с маслом или салом.} на всю братию главнейшего храма или просто для паломников совершается при наименьшей затрате энергии... Общей опрятности Гумбума в значительной степени способствует горный рельеф местности, дающий возможность всем нечистотам, смываемым дождевыми водами, стекать в одно общее русло-овраг и уноситься далеко, к подножью гор. Особую уютность и привлекательность придают обители древесные насаждения, лужайки и цветники, разведенные на каждом свободном участке наиболее трудолюбивыми ламами.

   В Гумбуме находится шестьдесят три гэгэна, ведающих всеми ламами, общее количество которых простирается до трех тысяч пятисот человек {Гюк эту цифру увеличивает в два раза.}, причём племенной состав их определяется тремя национальностями - монгольской, тангутской и тибетской. Высшим лицом в управлении является ачжя-гэгэн; в помощь ему из представительнейших и разумнейших членов общины выбираются два лица - секретарь и ведающий светскими делами "гэцкуй". Исполнительная власть и все сношения со светским начальством находятся в руках трёх чиновников: да-ламы, сан-ламы и эмчи-ламы.

   Представители светской власти - три чиновника и гэцкуй заседают в особом здании "Управлении монастыря", или, по-местному, "Рчжива", расположенном на набережной, ближе к нижнему концу оврага.

   Наблюдающий за благочинием обители гэцкуй раза два в месяц делает обход всех улиц и наводит порядок; ему сопутствуют обыкновенно ассистенты, имеющие в руках четырёхгранные расписные трости, которыми они очень умело действуют, прогуливая их по спинам, плечам и рукам провинившихся лам. Кроме того, во многих храмах, подле дверей, для острастки гумбумской братии, развешиваются нагайки, состоящие из солидного чёрного кожаного ремня, прикреплённого к деревянной рукоятке; возможно, что один вид этих внушительных плетей влияет на юношей воспитательным образом. Во всяком случае, можно сказать, что гумбумские ламы ведут правильный и строгий образ жизни, поддаваясь соблазну лишь в редких случаях. Одним из источников всяких искушений является соседняя, расположенная в ста саженях внизу, неопрятная и густонаселенная китайская слободка - "Ло-сэр", куда ламам запрещено ходить, но где их иногда можно встретить в веселой компании.

   Ежедневные отправления церковных служб и разных учений производятся в Гумбуме с удивительной точностью - во всем видно строгое соблюдение известного порядка, поддерживаемого твердой рукой властного начальника.

  

  

   Как высокопочитаемый буддистами религиозный центр, Гумбум собирает в свои храмы в известные праздники богомольцев, стекающихся со всей Центральной Азии; здесь можно встретить не только обитателей Южной Монголии и Куку-нора, но даже и обитателей Северной Монголии, с одной стороны, и обитателей Тибета, с другой. Многие караваны паломников на пути в священную Лхасу считают своим долгом сначала поклониться святыням, тесно связанным с именем Цзонхавы, а затем уже, отдохнув два-три месяца в гостеприимной обители, отправляться в дальнейший трудный путь.

   Монастырь Гумбум из года в год богатеет; его многочисленные стада рогатого скота, преимущественно яков, равно баранов и табуны лошадей, увеличиваются за счёт широких приношений окрестных номадов, которые, кроме того, дарят храмам золото, серебро, парчу, шелковые ткани, мускус, не говоря уже о массовом привозе монастырской братии продуктов: цзамбы, муки, масла, соли и проч. Кроме добровольных пожертвований, Гумбум, как и все монастыри Амдо и Кама, получает еще ежегодно большой доход милостыней. Десятки монахов периодически отправляются в окрестные кочевья за подаянием и, предлагая туземцам хадаки, бурханы и разные безделушки, получают взамен этого богатые "дары природы"... По натуре своей гостеприимный номад не в силах никогда отказать просящему ламе и тем самым нарушить благочиние патриархального быта центральноазиатца.

   Праздников в Гумбуме довольно много {Г. Н. Потанин упоминает о шести больших праздниках в году: I. В первой луне, то-есть 14-15 числа, Цаган-сар. П. В четвертой луне, 14 и 15 числа, в честь Томба, Цзонхавы и Арьябало, бывает цам - религиозная пляска. III. В шестой луне бывает цам. IV. В девятой луне, 21 числа, - цам. V. В десятой луне - цам. VI. В двенадцатой луне, 29 числа, днём, происходит деление "соров" - символических фигур в виде трёхгранной пирамиды и сожжение их вечером без обычной в подобных случаях пляски.} и они длятся больший или меньший срок - периодами; едва оканчивается один, как начинается другой... В феврале буддисты справляют праздник "нового года" или "торжество истинной религии над ересью", сопровождающийся попеременно танцами, музыкой, театральными представлениями, иллюминацией; миряне и духовенство неизбежно соперничают при этом в благочестии и распущенности.

   К концу новогодних торжеств в Гумбум прибывают с разных концов Монголии и Тибета особенно много паломников, спешащих к празднику "цветов" или "масла". Монастырь очень скоро переполняется богомольцами, которые за неимением мест, бывают принуждены разбивать лагерь вне Гумбума, на склонах прилежащих высот. Окрестности монастыря в несколько дней совершенно перерождаются и принимают вид сплошной ставки, пестрящей почти исключительно чёрными палатками тангутов или тибетцев. Ржание лошадей, рёв верблюдов, хрюканье яков, лай собак и гул людских голосов сливаются в какой-то неопределенный глухой шум, которому оригинально вторят звуки труб, гонгов и ритмическое пение монахов.

   Так как мне лично не удалось, ни теперь, ни впоследствии, наблюдать праздник цветов или масла, то будет уместно рекомендовать описание его, сделанное в свое время Рокхилем {Rockhill. "The land of the lamas", стр. 69-72.} и Риихардтом.

   Следующим большим праздником в Гумбуме нужно считать торжество "воплощения будды Шакьямуни", которое длится целый месяц: с начала апреля до первых дней мая. Характерной чертой этого праздника является множество процессий, двигающихся по всем улицам с изображением будды.

   С наступлением осени начинается четвёртый праздник - "торжество воды", имеющий характер искупления и очищения от грехов посредством купанья и питья чистой воды. Этот праздник продолжается около трёх недель.

   Двадцать пятого числа десятого месяца - день "праздника ламп" и вместе с тем памятный день смерти или "переселения в небеса" великого Цзонхавы. Вечером перед изображениями всех божеств зажигаются иллюминации, на всех плоских кровлях также горят фонари, и весь монастырь становится похожим на далекое небо, усеянное звёздами. По сиянию и блеску огней ламы гадают, делая предсказания на будущий год.

   Но одним из самых любимых народом праздников является "праздник шапок", когда на два, а то и на три дня "ворота монастыря" открываются для женщин {Женщины имеют право входа в монастырь лишь два раза в году: в дни праздника шапок и первого числа третьего месяца. На самом деле этот закон строго исполняется только по отношению к златоверхому храму.}. В течение этих нескольких дней каждый мужчина имеет право подойти к женщине, встреченной им в стенах монастыря, и отнять у нее головной убор, который она, по уговору, должна снова получить от него следующей ночью самолично...

   Кроме главнейших вышеописанных праздников, в Гумбуме совершается еще целый ряд различных религиозных церемоний, из которых упомянем лишь только две - "церемонию на благо путешественников всего мира" и "ночное молебствие лам"...

   Двадцать пятого числа каждого месяца монахи Гумбума собираются на соседней горе и, совершив молитвы, разбрасывают по ветру многочисленные бумажные фигурки скачущих лошадей, которые разлетаются далеко-далеко во все стороны. "Эти лошади, волею будды, настигают в пустыне усталых и измученных путников, при встрече с которыми тотчас превращаются в живых коней и таким образом спасают странников от гибели".

   Самой оригинальной и глубокой по впечатлению церемонией нужно, однако, считать ночное молебствие лам... Около девяти-десяти часов вечера торжественная тишина спящего монастыря вдруг нарушается пронзительными звуками труб, жалобными завываниями священных раковин и гонгов и звоном колокольчиков...

   Всё население монастыря, от мала до велика, собирается на крышах своих домов, где возжигают грандиозные костры. Густые клубы дыма несутся к небесам. Ламы в молитвенных позах, стоя и сидя с поникшими головами, безостановочно шепчут вечную молитву ом-ма-ни-па-дмэ-хум, а миряне также непрерывно вертят свои молитвенные колеса - хурдэ. Многочисленные красные фонари, прикрепленные к длинным шестам, тихо покачиваются и феерически освещают оригинальные группы молящихся.

   После полуночи эта ночная церемония внезапно обрывается всеобщим нечеловеческим воплем, который способен наполнить душу каждого непривычного посетителя каким-то непонятным чувством ужаса. Фонари и лампы в то же мгновение гаснут и повсюду водворяется прежняя тишина и еще более глубокий мрак.

   Цель этого странного обряда заключается в том, чтобы как можно дальше отогнать злых духов, которые в прежние времена причиняли большие неприятности мирным монахам, насылая на них болезни, мор и многие другие бедствия. В течение многих лет ламы были бессильны помочь своему несчастью, и только сравнительно недавно один из благочестивых служителей будды придумал вышеописанную церемонию, которая оказалась гибельной для злых духов.

   Шестого августа, в день рождения Русского Географического общества {Русское Географическое общество учреждено шестого августа 1845 года.}, наш маленький разъезд оставил Гумбум довольно рано, избрав западно-северо-западный курс, на Донгэр.

   Следуя вначале наперерез мягких холмов, а затем долиною, занятой полями хлеба, где работало всё взрослое туземное население, я с особым вниманием, с особой пытливостью всматривался в отдаленный южный хребет, отделявший нас от Хуан-хэ; его альпийская зона, казавшаяся такой привлекательной, сильно манила меня и трудно было мне как исследователю природы заставить себя пожертвовать интересом к этим мало исследованным горам ради еще более глубокого интереса к Куку-нору и Тибету. Вторая половина пути к Донгэру пролегала по большому тракту, вдоль реки Синин-хэ. Остановившись привалом вблизи отжившего свой век горбатого моста, я с интересом наблюдал за вереницами прохожих и проезжих путников, с любопытством рассматривая так называемых донгэр-ва или далдов - быть может в далёком прошлом метисов китайцев с тангутами, во всяком случае составляющих особую народность.

   Это интересное племя, называемое Н. М. Пржевальским {См. Н. М. Пржевальский, "Монголия и страна тангутов".} "далды" (⁶¹), а Г. Н. Потаниным - "широнголы", расселилось по обоим берегам Жёлтой реки, выше города Лань-чжоу-фу, занимая таким образом местность, известную под именем Сань-чуань, и простираясь на севере вплоть до Синин-хэ. Далды живут оседло и занимаются хлебопашеством, возделывая ячмень, пшеницу и гречиху; их поля, представляющие частную собственность владельцев, орошаются искусственными ирригационными каналами и унаваживаются самым тщательным образом смесью лёссовой почвы с навозом, золой и всякими нечистотами. Постройки донгэр-ва, расположенные отдельными усадьбами, а иногда и целыми селениями, складываются из глиняных кирпичей и, окруженные двором, замкнутым высокою стеною, напоминают маленькие крепости.

   Язык далдов очень близок к монгольскому, но имеет некоторые характерные особенности и допускает примесь китайских и тангутских слов.

   В религиозном отношении рассматриваемая народность не представляет чего-либо цельного: среди донгэр-ва есть буддисты, есть магометане и даже шаманисты... Наружность этого племени довольно благообразна, приятна и напоминает тип наших южан. Опрятные одежды далдов отличаются щеголеватостью и оригинальностью покроя и весь их внешний облик весьма симпатичен; на мое ласковое приветствие - дэму! или здравствуй! - они всегда отвечали с улыбкой и изысканной учтивостью.

   Чем далее вверх по течению реки, тем беднее водою становилась капризная Синин-хэ; но обмелев она не утратила мощной силы своего течения и попрежнему быстро катила прозрачные воды, образуя в наиболее узких частях долины круговороты и быстрины, создававшие необыкновенный шум. Местами река подмывала берег, а местами увлекала за собою верхний слой земли с дерном, а иногда и с хлебом. Туземцы усердно боролись с подобными разрушениями - чинили дорогу, размытые части берега засыпали камнями и старались извлечь из илистой грязи забитые водою колосья.

   Дорога спорилась... незаметным образом одни за другими мелькали пашни, селения; развлечений для глаза и для ума было достаточно. Не доезжая десяти верст до Донгэра, нам повстречался симпатичный купец-андижанец, лихо кативший в Синин верхом на откормленном белом коне. Этот молодой человек изысканно вежливо поздоровался со мною и доложил о благополучном прибытии в Донгэр главного каравана... А вот, наконец, живописное местечко в узком ущелье Синин-хэ, памятное мне еще со времени тибетского путешествия. Через свирепо клокочущую и пенистую речку перекинут высокий легкий мост, а за ним, на противоположном берегу, приветливо залегает превосходный берёзовый лес, ниспадая по крутым склонам холмов.

   Говоря вообще о растительности долины Синин-хэ, приходится отметить ее бедность разнообразием и количеством родов и видов. На протяжении расстояния от Синина до Донгэра экспедиция собрала и отметила всего около пятидесяти форм растительности, а именно облепиха (Hippophäe rhamnoides), Myricaria germanica, Crataegus, Salix, Berberis, смородина (Ribes aciculare), Rhododendron, полынь (Artemisia Potanini [Artemisia sp.]), репейник (Agrimonia pilosa var. glandulosa [A. pilosa Ldb.]), кровохлебка (Sanguisorba officinalis), гречиха (Polygonum bistorta), крестовник (Senecio erucifolius), зверобой (Dracocephalum Ruyschianum [змееголовник]), люцерна (Medicago ruthenica), подмаренник (Galium verum var. trachyca.rpum [G. verum L.]), шандра (Marrubium indsum), горечавка (Gentiana barbata), сверция (Swertia ehinensis), орляк (Pteridium aquilinum), качим (Gypsophila acutifolia var. Potanini), василистник (Thalictrum petaloideum), Delphinium grandiflorum var. tanguticus), Anisodus tanguticus, Lancea tibetica, Spiranthes australis, Herminium monorchis, Bupleurum multinerve, Lespedeza trichocarpa, Triticum cornutum, Panicum miliaceum, Setaria italica, фиалка (Viola bulbosa), Anaphalis, Phlotnis, Scirpus, Malva, Adenophora, Myosotis, Potentilla, Ajuga, земляника Fragaria, Nernophila, Sorbaria и пион (Paeonia).

   Что же касается до насекомых, тесно связанных своим распространением с характером растительного покрова (рассматриваемой долины), то нам удалось собрать на всём протяжении вдоль Синин-хэ и её самого верхнего течения - Донгэр-хэ, помимо жесткокрылых, порядочное количество представителей полужёсткокрылых {По части полужёсткокрылых - клопов экспедиция обогатилась следующими формами: в долине Синин-хэ - Legnotus notatus, Carpocoris (Antheminia) laticollis, Dolycoris baccarum, Corizus hyosciami, Stictopleurus nysioides, Eurydema gebleri, Zicrona coerulea, Pyrrhocoris sibiricus, Adelphocoris lineolatus, Lygus (s. str.) pratensis, L. (Orthops) mutans, Camptobrochis punetulatus, Stenodema (s. str.) virens; в долине самого верхнего течения Синин-хе - Донгэр-хэ - Carpocoris pudicus, Eurydema mara-candicum, Stenocephala sp., Poeciloscytus brevicornis и Р. palustris.} и только одну, правда очень интересную новую форму из отряда перепончатокрылых, - шмеля (Hymenoptera, Bombidae) Bombus lepidus, sp. n.

   С юга все чаще и чаще сбегают звонкие ручьи, а в северном направлении горы постепенно вырастают.

   Наконец, показались и башни Донгэра...

   Между тем, недавно поднявшийся западный ветер усилился, надвинулись густые облака, и дождь, сначала слегка накрапывавший, превратился в настоящий ливень, сопровождавший нас до самого бивака экспедиции. Пришлось тотчас забраться в палатку и окопать свое убежище глубокой канавой, чтобы избегнуть наводнения...

   Встреча с главным караваном была самая радостная, всё обстояло благополучно, верблюды отлично справились с трудной, скользкой дорогой и в целости доставили ценный багаж, сделав все расстояние от Синина в три дневных перехода.

   Городок Донгэр стоит на левом берегу той же бинин-хэ, которая выше описываемого города уже называется его именем - Донгэр-хэ; долина реки достигает около версты ширины; самый город обступают мягкие по очертаниям высоты, сложенные из красных песчаников, напластованных горизонтально и покрытых лёссом.

   В конце лета пышная горная зелень и зреющие хлеба составляют приятную картину, сглаживая впечатления грязи, пыли и суеты китайского базара. По словам местных обитателей, крепость Донгэр основана около двухсот пятидесяти лет тому назад, при династии Цин (⁶²). В более отдаленные времена крепость и местное управление сосредоточивались в местечке Чжэн-хайбу и только китайский император Шунь-чжи перенес ее на двадцать верст западнее, в нынешний Донгэр, где назначил первым управителем одного из своих сыновей.

   В настоящее время Донгэр имеет большое торговое значение; через него проходит дорога из Гань-су в южный Тибет, по которой следуют купеческие караваны и направляются богомольцы в Лхасу. На единственной торговой улице города можно встретить представителей разных национальностей, собирающихся здесь для товарообмена: окрестные номады - тангуты, монголы, тибетцы (есть даже купцы из Лхасы), далды предлагают разное сырье - шерсть, кожи, масло, соль, а также и порох, в обмен на чай, металлические изделия, ткань, юфть и предметы роскоши, преимущественно в виде атрибутов женского туалета. Среди пёстрых одежд смешанной толпы чаще других мелькают оригинальные костюмы кукунорских тангутов и тангуток; последние заставляют обратить на себя внимание необыкновенным спинным украшением, в виде двойных и даже тройных лент, богато убранных монетами, раковинами, серебряными га-у, бирюзой, кораллами и проч. Мои спутники всегда с одинаковым восхищением наблюдали тангутских всадников, зачастую мчавшихся по улицам в карьер в полном вооружении. Гордые, надменные степняки ничего и никого не боятся, наоборот, скорее вселяют страх и приниженность у местных китайцев. Среди празднично настроенного люда нередко приходилось также видеть угрюмых колодников, закованных в тяжёлые железные кандалы; насколько я заметил, они милостыни не просили, но существовали исключительно на добровольные пожертвования. Сознавая всю вину, преступники-буддисты обычно безропотно несут возмездие за содеянное, а некоторые грешники, считая себя большими виновниками перед людьми, не снимают вериг даже после отбытия срока наказания, говоря что они еще мало пострадали...

   Встречая со стороны начальника города Донгэра, официально извещённого о приходе экспедиции, самое любезное гостеприимство, мы чувствовали себя прекрасно и всё свое время проводили в наблюдениях за своеобразной жизнью торгового центра и сборах этнографического материала; а один день мы целиком посвятили опытам с нашей складной брезентной лодкой; спущенное на реку экспедиционное судёнышко, сослужившее впоследствии огромную службу на озере Куку-нор, сначала дало маленькую течь, но затем, по выражению моего ветерана, фельдфебеля Иванова, довольно быстро "забухло", и мы отлично сплавали вниз по Донгэр-хэ...

   Узнав, что русские интересуются бурханами, га-у, а равно и предметами местного производства, торговцы вскоре заполнили наш лагерь и устроили у нас целый базар. Этнографические коллекции пополнились многими ценными приобретениями как в области буддийского культа, так и в области обихода по отношению принадлежностей одежд и украшений кукунорских тунгутов.

   Приближалось время выступления экспедиции из Донгэра; погода не баловала нас, и день за днем шли дожди {Наши экскурсии в Донгэре к его окрестностях по части пресмыкающихся обогатилась - яшерицами (Aisophysax pipiens [геккончик пискливый], Phrynocephaius caudsvolvoius [Ph. reticulatus или, вероятнее Ph. guttatus], Ph. kuschakewitschi [круглоголовка Кушакевича], Eremias muitiocellata [глазчатая ящурка]) и жабами (Bufo viridis [зеленая жаба] и Bufo vulgaris [обыкновенная жаба]).}. Река Донгэр-хэ местами вышла из берегов и грозила экспедиционному лагерю форменным наводнением. Не обошлось, конечно, без человеческих жертв... Однажды тёмным ненастным вечером со стороны Донгэр-хэ послышались отдалённые крики. За шумом волн мы не могли разобрать в чём дело; лишь на следующее утро выяснилось, что трое китайцев - возчиков леса, погибли в бурной реке, стремясь вытащить на берег уносимые течением бревна...

   Чувствительные к сырости, наши "корабли пустыни" начали болеть: у них распухли ноги; было над чем призадуматься, чтобы иметь серьёзное опасение за успех дальнейшего следования. Принимая во внимание такое печальное состояние наших испытанных караванных животных, я решил пересортировать багаж экспедиции и всё тяжелое имущество, всё то, без чего можно обойтись, - оставить в Донгэре. Таким образом, сдав в надёжные руки часть транспорта - коллекции, экспедиция получила возможность более быстрого и легкого передвижения. Выбирая редкие проблески хорошего состояния атмосферы, мы всё же сравнительно скоро справились с задачей переснаряжения и одиннадцатого августа сдали начальнику Донгэра под ответственную расписку восемь тяжёлых вьюков из каравана экспедиции.

   Перед выступлением в путь к нам присоединились командированные предупредительным цин-цаем четыре вооружённых кавалериста и переводчик тангутского языка. Все эти люди оказались впоследствии весьма полезными при сношениях с туземцами, относившимися к нам с уважением, благодаря заботам того же сининского сановника. Беспокоясь за нашу участь, цин-цай разослал тангутам особую бумагу, которой разъяснял им важность моей персоны и значение задачи, которой я призван служить. Кроме того, совершая обычную ежегодную поездку на Куку-нор с целью принесения моления богам, поддерживающим обилие вод, сининский амбань лично беседовал с тангутскими начальниками, внушая им доброе отношение к русским исследователям.

   Из Донгэра на альпийское озеро Куку-нор ведут две дороги {Г. Н, Потанин дает "три дороги": одна, самая южная, идет через перевал Кодерго-дабан, другая - через Улан-усу и третья, северная, - через перевал Кира-дабан.}: южная, через перевал Шара-хотул, и северная - мимо Дацан-сумэ; первой обычно пользуются все те, кто направляется на южный берег, второй - все те, кто намерен следовать северным путём. Мы избрали южный путь, которым, между прочим, пользуется при своих ежегодных деловых поездках высшая сининская администрация.

   Вплоть до самой границы оазиса вследствие невылазной грязи наш караван подвигался лишь с трудом; но чем больше мы поднимались по ущелью Донгэр-хэ, тем песчано-каменистая поверхность становилась суше. Горная речка несла кристаллически прозрачную воду, гремя и рассыпаясь пенистыми брызгами по каменным перекатам. В наиболее широких местах долина ютила сплошные хлебные поля с налитыми, кое-где прилегшими от тяжести и дождя, колосьями пшеницы. Сбор урожая был в полном ходу.

   Извиваясь причудливой узкой змеей, дорога часто перебегала с одного берега на другой, теряясь временно на дне реки... Переправы, за исключением ближайшей к городу, где устроен мост, производились в брод, что при среднем уровне воды не представляло никаких затруднений. Зато нам приходилось испытывать большие неудобства при неожиданных встречах, в самых узких, крутобоких частях ущелья, с тангутскими караванами. Вооружённые с ног до головы, тангуты везли соль и сырьё из долины Дабасун-гоби; они следовали партиями, обычно в количестве пяти - семи человек-всадников, в сопровождении пятидесяти - семидесяти вьючных животных - сытых, хороших яков или хайныков {Следует заметить, что хайныки - гибриды яка с обыкновенною коровою - одарены спокойным нравом, покладисты и гораздо надёжнее и полезнее в работе, нежели свирепые полудикие яки.}... Туземцы, конечно, отлично знакомы с преимуществом того и другого животного, а потому всегда составляют смешанные караваны.

   Чтобы избежать катастрофы при подобных встречах, приходилось, сообразуясь с извилинами и расширениями дороги, задерживать тангутов в известных местах, а иногда даже оттеснять их на косогор, до прихода экспедиционного каравана.

   На второй день после выхода из Донгэра мы покинули последние следы культуры и из страны земледельческой заглянули в царство кочевников.

   Перед нами вздымались горы - последняя преграда, скрывавшая от путешественников прелестный, давножданный Куку-нор.

   В горах дышалось легко; чистый прозрачный вовдух открывал бесконечный горизонт, небо казалось глубже и ярче. Простор, тишина и безлюдье сразу перерождали мысль, давая ей больший размах и большую глубину, доступную человеку только в светлые минуты общения с чистой природой. А кругом всё кипело радостной жизнью: по низинам развертывались ковры золотистых цветов, над ними порхали бабочки или с жужжанием проносились шмели и мухи; на лугах появилось много пищух и сурков или тарабаганов. Из пернатого мира были отмечены друзья маленьких грызунов - земляные вьюрки (Pyrgilauda et Onychospiza) и жестокие враги их - сарычи, соколы (Gennaia milvipes milvipes [Falco cherrug milvipes]) и чёрные вороны (Corvns corax); в лучшую погоду дня звенела приятная песнь соловья-красношейки (Calliope tschebajewi [Calliope pectoralis Tschebajewi]); вдоль быстрых речек, по камням, изредка мелькал красивый силуэт Chimarrhornis leucocephala; из других птичек мы наблюдали лишь белую плиску (Motacilla alba baicalensis) и розовую щеврицу (Anthus rosaceus [Anthus roseatus]).

   Экскурсируя в альпийской зоне выше 11 000 футов [более 3 350 м] над морем, мы видели антилоп-ада (Procapra picticauda), а моему младшему сотруднику, Четыркину, удалось поймать сачком для бабочек интересного грызуна Eozapus setchuanus {Этого грызуна в количестве двух экземпляров впервые добыл в Сычуани М. М. Березовский.}, державшегося у мелких разрозненных скал, выступавших из луговой растительности.

   Теперь с большей высоты отчетливо, контрастно вырисовывались северные и южные цепи гор. Взор невольно сосредоточивался на последних, за которыми предстояло сосредоточить дальнейшую деятельность экспедиции.

   ...Ясные тихие дни сменялись не менее прекрасными ночами. Сумерки в горах наступали быстро; еще быстрее спускалась на землю ночь.

   Обласканный девственной природой, поздней ночью удаляешься спать, спеша забыться до утра, чтобы запастись силами и энергией для следующего перехода. Чуткое ухо в полусне улавливает голос дежурного, с зарёю поднимающего лагерь... На минуту приоткрываешь глаза и, взглянув на яркую утреннюю планету Венеру, тихо смотрящую сквозь натянутое полотно палатки, получаешь представление о времени... Скоро и нам надо вставать!

   Четырнадцатого августа с соседней перевалу Шара-хотул вершины, наконец, открылась мягкая голубая водная гладь красавца Куку-нора, сливавшаяся на далеком западе с такими же ясными, чистыми небесами. На юго-западе, окаймляя озерный бассейн, теснились плоские горы, среди которых выделялась каменистая гряда с доминирующей вершиной Сэр-чим, посеребренной недавно выпавшим снегом. Выступая из-за луговых холмов, всё в том же полуденном направлении, гордо высился резкий в своих очертаниях Южно-Кукунорский хребет, отливавший матовой белизной массивного снегового покрова. В дивно прозрачном воздухе стояла торжественная тишина, солнце пригревало ощутительно, по ярко-синему фону неба там и сям носились царственные пернатые: гималайский гриф, гриф-монах и бородатый ягнятник; последний нередко пролетал вблизи нас и давал возможность любоваться на свой плавный полёт, величину и общую картину природы, которую он оживлял собою, без взмаха крыльев скользя по воздуху вдоль гор.

   Перевал Шара-хотул лежит на высоте 11600 футов [3 540 м] над уровнем моря; к северу от него вздымается высокая с осыпями вершина, именуемая тангутами Намаргэ, а на юге часть горизонта заслоняется горою Соргэ. Невдалеке, на господствующем увале, сложено молитвенное обо, где в виду голубых вод Куку-нора в прежнее время тангуты собирались для совершения богослужений. Сейчас молитвы богу - покровителю Куку-нора возносятся в новом, недавно построенном китайском храме, расположенном рядом с развалинами старинной цитадели. Во время движения нашего каравана через перевал мы заметили большой туземный транспорт с продовольствием и домашней утварью, направлявшийся к вышеуказанной молельне. Из расспросов выяснилось, что туземцы готовились к приезду сининских властей, ежегодно паломничающих к священному озеру во главе с своим бань-ши-да-ченом - цин-цаем.

   Чем ближе экспедиция подходила к Куку-нору, тем чаще и чаше попадались навстречу тангутские караваны, нагруженные солью; кавалькады туземцев под предводительством хошунных начальников также спешили на восток - встречать высоких гостей. Среди других важных тангутов выделялся своей гордой осанкой и красивой представительной наружностью некто Чамру - начальник аймака Чамру, кочующего по юго-восточному побережью альпийского бассейна и прилегающим горам. Узнав от переводчика о следовании русской экспедиции, Чамру подъехал ко мне с приветствием и заявил, что о нашем прибытии уже получена бумага, а потому нам будет оказано всякое содействие, почёт и уважение.

   По берегам многочисленных ручьев и речек, бежавших от южных гор к Куку-нору, теснились стойбища кочевников; при дороге мы часто видели яков, разрывавших своими мощными рогами мягкие земляные обрывы; поодаль паслись большие стада баранов.

   За системой речки Ара-гол экспедиция вскоре вышла за пределы излюбленных туземцами кормных пастбищ и вновь свободно вздохнула навстречу голубому простору озера. Первая стоянка на юго-восточном берегу Куку-нора, в урочище Цунгу-цзэра, оставила неизгладимое по своей прелести впечатление. Здесь мы впервые подошли к самой воде темноголубого необъятного "моря", как мы называли грозное бурливое озеро; здесь познали очарование его утренних и вечерних тонов и красок и здесь научились понимать то ласковый, то злобный говор волн.

  

  

   Куку-нор, или "Голубое озеро", как говорят монголы, известно у тангутов под именем "Мцо-гумбум", а у китайцев - "Цин-хай", или "Синее море", почитается у буддистов священным и издавна привлекало к себе внимание номадов, сложивших о нем немало разнородных сказаний.

   Одно из таких сказаний в описании своего путешествия приводит Н. М. Пржевальский {"Монголия и страна тангутов".}; теперь, прибыв на Куку-нор, нам удалось услышать следующее: "Много, много лет тому назад, когда в долине Куку-нора жили одни лишь монголы, на месте нынешнего озера было два небольших пруда. Прибрежные жители очень небрежно относились к чистоте воды этих прудов, и постоянно грязнили ее. Дело дошло до того, что однажды некая женщина сходила за "легкой нуждой" прямо в воду (пруда). Тут же хэй-чи-лун - водяной дракон - не вытерпел: он вылез из своего подземелья и грозно поднялся над водой, которая хлынула из образовавшегося отверстия и затопила окрестные берега на сотни верст кругом. Испуганные жители вместе с соседями-китайцами начали молить бога - покровителя плотников - Лу-бан-е, чтобы он защитил их. Лу-бан-е ответил, что прежде чем вступить в бой с водяным драконом, он должен попробовать свои силы, а для этого он обратился к трем корзинам, наполненным землею, и повелел им вырасти. И вот случилось небывалое чудо: земля мгновенно выросла выше уровня воды... Убедившись в своей мощи, Лу-бан-е повелительным голосом крикнул хэй-чи-луну, приказывая ему вернуться в свое подземелье. Дракон исчез, а Лу-бан-е перенес гору в озеро и заткнул ею отверстие, через которое вышел его разгневанный противник. С тех пор на месте маленьких прудов мы видим безбрежное, вечно бушующее озеро, а по середине его остров".

   Побывавший на Куку-норе Futterer приводит иную легенду {Буддийское население Кукунорской области