Козлов Петр Кузьмич - Монголия и Амдо и мертвый город Хара-хото

обогнула каменистый выступ и снова стала углубляться в горы. По правому берегу Сан-чу, в ту и другую сторону, передвигались туземные караваны... Вот показались и селения, окружённые пашнями. В бинокль можно было различить стада рогатого скота и баранов, пасшихся поблизости, а также собак и даже кур. Все эти признаки культуры с величайшею радостью воспринимались сильно утомлёнными путниками.

   Не доходя Лаврана, слева над ущельем, высоко прилепившись в скалах красовался миниатюрный монастырь Жамьян-шадбы - летняя резиденция главного местного хутухты. Его окружал хвойный лес, группами стоявший по склонам ущелья, где свободно и безбоязненно держатся кабарга, лисицы, зайцы, горделивые голубые фазаны отдельными выводками спокойно расхаживают, разрывая рыхлую землю и мирно переговариваясь между собою, нисколько не чуждаясь человека. Здесь запрещена всякая охота, жизнь во всех её проявлениях охраняется монахами, которые в этом тихом уединении научаются познавать великие истины буддийской религии.

   Несколько поодаль, за выступающим в долину каменистым мысом, начинаются уже постройки монастыря Лаврана. Слева, у подножья обнажённых гор, расположены более древние храмы, а по набережной речки Сан-чу - позднейшие.

   Переводчик Полютов и местный старшина торговой колонии - купец дунганин по имени Ма-чан-шань приветствовали вступление экспедиции в монастырь и, передав нам довольно обильную почту из России, проводили усталый караван до торгового подворья, где в отдельном симпатичном домике мы нашли весь наш багаж в самом образцовом порядке. Здесь, среди гостеприимных, радушных дунган, русские путешественники впервые после долгого периода непрестанного нравственного напряжения почувствовали себя уютно и непринужденно...

   Прежде всего все принялись за письма. Среди радостных сообщений о большом интересе, вызванном в учёном мире нашим общим детищем Хара-хото, была и грустная весть: умер один из славных представителей Географического общества - Александр Васильевич Григорьев... Этот человек великой душой, глубоким умом, искренней теплой дружбой всегда поддерживал и вдохновлял на новые подвиги всех нас - русских исследователей. Тесно сроднившись с Географическим обществом, он жил всецело его интересами, а потому каждый успех учёной экспедиции радовал и умилял его, доставляя нравственное удовлетворение. Во всём обаятельном величии встал передо мною светлый образ незабвенного Александра Васильевича; к нему одному неслись все мои стремления; словно завороженный его духом, я чувствовал себя в тесном общении с ним - моим несравненным другом, преждевременно отошедшим в вечность. Тяжело было свыкнуться с мыслью о невозвратимой утрате такого благороднейшего человека...

   На утро следующего дня мы не без удовольствия простились с своими амдоскими подводчиками и, проводив их, почувствовали даже некоторое облегчение. Суровый богатырь Дунчжуб при расставании неожиданно растрогался и, поднеся мне на память хадак, произнёс: "уважаю тебя, пэмбу (⁷³), за то, что сумел властно заставить меня вести экспедицию в Лавран; приказание бесстрашного энергичного начальника приятно и исполнить"...

   Тихо, безмятежно потекли дни пребывания экспедиции в буддийской обители. Всё интересовало нас, везде мы находили много любопытного для наблюдений. Но больше всего, конечно, нас занимала великая буддийская святыня Лавран, к описанию которой теперь мы и приступим.

  

  

   В 1648-м году вблизи нынешнего Лаврана, пишет Б. Б. Барадийн {"Известия императорского русского Географического общества", том XLIV, вып. IV, 1908, стр. 205-207.}, в местности "Гангья тан" в одной кочующей бедной тангутской семье родился мальчик, которому впоследствии суждено было не только основать нынешний Лавран, но и сделаться величайшим учёным-мыслителем во всей новейшей истории тибетского буддизма под именем Кунчэн Жамьян-шадба.

   Первоначальную грамоту мальчик изучил у одного тангута-мирянина и затем уже юношей отправился с котомкой в Лхасу. В этом отношении он был одним из тибетских Ломоносовых, которые всегда стремились к своей Москве - Лхасе.

   В Лхасе молодой человек поступил в цакидскую, т. е. философскую школу "Гоман-дацан" в монастыре Брайбуне. Здесь он вскоре обнаружил выдающиеся способности и обратил на себя внимание далай-ламы "V-го Великого". Он почти весь свой век прожил в Лхасе. Он составил новые учебники своей школы вместо старых, составленных ламой Кунчэн-Чойнжуном, и был избран ректором "Гоман-дацана".

   Литературно-учёная деятельность Жамьян-шадбы послужила и причиной выдающегося положения, которое впоследствии заняла гоманская школа среди прочих цанидских школ в Лхасе.

   Среди своих современников Жамьян-шадба как учёный философ и проповедник буддизма не имел никого, равного себе, и популярность его была так велика в Лхасе, что общественное мнение дало ему титул "Кончэн Жамьян-шадба-доржэ", т. е.- "Всеведущий алмаз, возбуждающий улыбку у бога мудрости Манчжушри". Собственное его имя было Агванцзондуй.

   Жамьян-шадба вернулся на родину уже стариком и поселился вблизи нынешнего Лаврана в одной из горных обителей - в "ритод-гома", чтобы остаток своей жизни прожить в суровом обиходе отшельника. Великий учёный, сделавшись теперь отшельником, систематизировал свои знания, созерцая среди тишины и величия горной природы; а кругом его мирной обители царствовала идиллия пастушеской жизни его соплеменников-тангутов да немногочисленных элётов с их князем Хонцо-ваном.

   Наконец, в 1710-м году Жамьян-шадба ознаменовал свою религиозную деятельность основанием будущего Лаврана. Навстречу его желанию упомянутый элётский князь не только уступил местечко, занимаемое ныне Лавраном, и переместил свою ставку в сторону, но и деятельно помог великому учёному заложить монастырь.

   Сначала Жамьян-шадбе был построен маленький дом "Лавран", что значит дом ламы, и монастырь впоследствии стал называться "Лавран-даши-кьил".

   Жамьян-шадба умер в 1722-м году, и Лавран не успел еще развиться в большой монастырь. Основатель успел только построить небольшой соборный храм, основать цаннидскую и гьудскую школы буддизма и устроить немногочисленные домики для монашеской общины.

   Лавран особенно обязан своим возвышением двум лицам: второму Жамьян-шадбе - Жигмэд-вамбо (перерожденец первого), человеку весьма деятельного и практического ума, и его ученику Гунтан Дамби-донмэ, который своими высокоталантливыми сочинениями по философии буддизма и преподавательской деятельностью поставил лавранскую школу "цаннида" в блестящее положение в ряду прочих школ в других монастырях. В это время и монгольские ламы, затем и буряты (со второй половины минувшего столетия) во множестве стали посещать Лавран, так что в настоящее время духовное влияние Лаврана на всю Монголию и на бурят во всяком случае не уступает самой "Лхасе".

   Монастырь Лавран {Лавран - слово тибетское, означающее "гэгэнский покой" или "гэгэнский дом".} лежит на высоте 9 985 футов [3 040 м] над уровнем моря, у самой границы земледельческой культуры, и представляет из себя религиозный просветительный и экономический центр Амдоското нагорья. Здесь путешественник может встретить тангутов, нголоков, тибетцев, монголов, являющихся сюда в качестве богомольцев, а также дунган и китайцев, - в качестве всякого рода торговцев. Соответственно различию национальностей, замечается удивительно пёстрое разнообразие костюмов. Особенно изысканно наряжаются женщины-тангутки, вкусившие зачатки цивилизации путём кровного союза с более культурными дунганами. Эти дамы носят цветные шубы, прекрасные лисьи шапки с красными кистями и свои национальные спинные украшения, в виде лент, унизанных золочёными и серебряными безделушками. Кольца с каменьями и большие массивные серьги, которыми также не пренебрегают мужчины, дополняют оригинальный наряд.

   Живя в торговой колонии, члены экспедиции имели возможность ежедневно наблюдать прибытие и отправление купеческих караванов. В Лавран привозились мануфактурные и металлические изделия, пригонялся в огромном количестве скот {Во многих местах, вблизи Лаврана, ограды полей сложены из костей, черепов в рогов убитых животных.}, а в Лань-чжоу-фу, Хэ-чжоу, Пекин и Сычуань отправлялись: шерсть, шкуры животных, мерлушки и вообще всякого рода пушнина. Между прочим, сычуаньские китайцы нередко рассказывали нам о богатой природе своего родного, далёкого южного края и еще сильнее разжигали в нас желание увидеть заветную страну, куда, повторяю, в свое время так стремился мой покойный учитель Пржевальский. В тихом молитвенном приюте присутствие торговцев, группирующихся частью в непосредственной близости к монастырю, а частью в соседних селениях, вносит в мирную жизнь богомольцев некоторую дисгармонию и не мало соблазна. Вместе с тем успешный товарообмен несомненно увеличивает популярность Лаврана как средоточие жизни и деятельности края - население обогащается, обитель процветает.

   Ламы, как более культурный элемент тангутского населения, относятся к европейцам подозрительно, с опасением, что европейцы могут затронуть их личные интересы, тогда как простой народ сам по себе смотрит на европейцев совершенно безразлично, проявляя лишь простое любопытство к иноземцам. Однако следует заметить, что в народе есть одно общенациональное поверье, что восхождение на господствующие в местности высоты дает преимущество этому человеку властвовать над окрестными людьми. Общественное мнение смотрит на восхождение частного человека на запретные вершины, как на преступное стремление нарушить свое равенство с окрестным населением и господствовать над ним.

   При вражде общин каждая из них старается завладеть наиболее высокой вершиной гор на территории вражеской общины и воздвигнуть там свои военные флаги "лундта", а враждебная окрестная община с суеверным страхом старается уничтожить воздвигнутые врагами флаги.

   Поэтому понятно, что народ может высказать решительный протест путешественникам-европейцам, когда им часто приходится производить свои измерительные работы на вершинах гор. И, если эти вершины принадлежат к числу запретных, народ может открыть враждебные действия против европейцев-путешественников, видя в их поступках покушение на свою независимость и свободу" {Б. Б. Барадийн, там же, стр. 205.}.

   В настоящее время общий состав братии монастыря Лаврана исчисляется в три тысячи человек, при восемнадцати больших и тридцати малых гэгэнах, не считая второстепенных перерожденцев, число которых также простирается до пятидесяти.

   Сам глава Лаврана - Жамьян-шадба состоит в четвертом перерождении, высоко почитается верующими и имеет как в светских, так и в духовных делах решающий голос {В настоящем, четвёртом перерождении Жамьян-шадба происходит из бедной тибетской семьи княжества Дэргэ.}. Он является автором многих мелких сочинений по разным отделам буддизма и считается примерным аскетом и созерцателем. В обоих лавранских, роскошно обставленных покоях он проживает редко, предпочитая проводить уединенную жизнь в своих красивых кельях, разбросанных там и сям в окрестностях Лаврана среди богатой горной природы.

   После Жамьян-шадбы самым важным гэгэном в Лавране является Гунтан-цан - перерожденец одного из наместников Цзонхавы в Лхасе. Затем следует Гоман-цан, перерожденец одного из ректоров гоманской школы в Лхасе. Этот престарелый гэгэн считается выдающимся учёным и проповедником во всем Лавране и пользуется большой популярностью наравне с Жамьян-шадбой.

   Перерожденцы в Лавране избираются по указанию Жамьян-шадбы.

   Гэгэн Гунтан-цан является ближайшим помощником настоятеля, в особенности в делах светского характера. Он, между прочим, ведает охраною Лаврана, издавна поставленной на должную высоту. Охрана состоит из пятисот дисциплинированных воинов, вооружённых вперемешку европейскими винтовками, саблями, пиками и самодельными кремневыми или даже фитильными ружьями. Этим отрядом, расквартированным в ближайшем к Лаврану селении, командуют два интеллигентных офицера, имеющие звание "лавран-нэрва".

   Кроме таких "перворазрядных" войск, в распоряжении Гунтан-цана находятся запасные солдаты - тангуты, тибеты, нголоки окрестных мест, обязанные спешить на помощь монастырю в экстренных случаях.

   Благодаря постоянной заботе о Лавране, все драгоценности почитаемой буддийской святыни находятся в полной безопасности и не пострадали даже при таком стихийном бедствии, каким явилось для всех культурных уголков Монголии и Северо-восточного Тибета дунганское восстание... Многочисленные храмы монастыря богаты роскошными бурханами, прекрасной тибетской и даже индийской, нередко старинной работы.

   Пользуясь любезным разрешением Гунтан-цана, члены экспедиции осмотрели некоторые из более замечательных храмов.

   Цокчэ-дукан - главный соборный храм Лаврана, поддерживаемый 165 колоннами, замечателен полным собранием так называемых "Тысячи бурханов" и золотым изображением Лондул-ламы - третьего Ванчиндаши-лхуньбо. Не менее наряден самый важный лхакан в Лавране - Сэрдун-чэмо, храм Майтреи, который принадлежит перерожденцам Жамьян-шадбы и стоит на северо-западном краю монастыря. Храм имеет золотую кровлю в китайском стиле. Внутри храма находится большая статуя бодисатвы Майтреи {Необходимо заметить, что тибетцы или вообще последователи тибетского буддизма имеют обыкновение складывать внутрь статуй наиболее ценные сокровенные предметы культа.}. Как и все лхаканы, Сэрдун-чэмо имеет стенные картины. На внутренней стене налево от входной двери находится громадная рукописная надпись на полотне. Надпись эта излагает на тибетском языке историю храма и описание священных реликвий, находящихся в храме. Между прочим здесь перечисляются те священные предметы культа, которые вложены во внутрь самой статуи. В числе этих предметов упоминается, как самая сокровенная из вложенных реликвий,- санскритская (⁷⁴) рукопись на пальмовых листах, сочинение учителя Буддапалиты - о философии средины. Из подарков богдыхана в этом храме находится знаменитый "Гончжур" {Около храма Майтреи, на площадке, под открытым небом, перед картиной будды и индийских и тибетских учителей, происходят занятия цаннидской школы.}. Чжово-лхакан основан лишь в 1908-м году и является хранилищем единственной в своем роде святыни - золотого изображения будды, по преданию побывавшего в руках самого бессмертного учителя. Будда восседает в маленькой пагоде, расположенной над головою бурхана Шакьямуни, в центре Чжово-лхакан. Эта драгоценность долгое время хранилась в Индии, а затем в Лхасе, откуда была доставлена в Лавран, основателем его - Жамьян-шадба.

   Из остальных восемнадцати главных храмов следует упомянуть еще Гьудба-дукая, школа тантры - символики буддизма; в этом храме выделяются изображения Арьябало, Цзонхавы и будды.

   Затем следуют Манба-дукан - школа медицины; Кьэдор-дукан - школа системы символики "Хэваджры", и громадный Чортэн или Гуетан - субурган, символизирующий сердце будды. Внутри он обставлен статуями и изображениями. Здесь же помещается большое собрание тибетских и индийских книг и рукописей, а еще больше священных реликвий.

   Джапын-басэн-дукан - очень нарядное новое здание, окаймленное садом, где в летнее время ламы устраивают религиозные беседы.

   Долма-лхакан - храм тибетской архитектуры, построен лишь недавно и стоит рядом с большим белым субурганом значительной древности. Этому субургану приписывают особое мистическое значение, и молящиеся, в особенности люди, совершившие много злых деяний, с необыкновенным усердием по нескольку раз обходят его кругом, творя молитвы и земные поклоны.

   Наконец храмы: Бурхан, известный печатанием книг религиозного содержания; Боин-зэт-лхакан, гордящийся своей научной индийской и тибетской библиотекой, и Чойбзэн-тобкан, представляющий музей старинного оружия (огнестрельного и холодного) и чучел, представителей местной фауны.

   При личных покоях настоятелей Жамьян-шадбы устроено нечто в роде казначейства, где хранится все монастырское золото, серебро и драгоценные камни. Там же разложены разные реликвии - одежды и чашки далай-ламы с первого до седьмого перерождения; плеть богдо-хана, золотая книга, которую ламы выносят к народу при торжественных богослужениях, и даже окаменелость в виде рыбы, найденная в горах и тоже почитаемая буддистами священной за свое непонятное и таинственное, в представлении номадов, происхождение.

   Как центр культурно-просветительной деятельности края Лавран имеет четыре школы - гьудская, дуйнкорская, кьэдорская и манбинская - среднего образования и одну - цаннидскую - высшего, своего рода духовную академию. Слушателями являются представители всех упомянутых выше народностей, а лекторами или профессорами - преимущественно тибетцы или местные уроженцы.

   Молодые учащиеся ламы помещаются в маленьких одиночных кельях, ютящихся рядом с монастырем по скату гор, на подобие отшельнических "ритод" Восточного Тибета. В настоящее время тибетская наука в Лавране не развивается, а скорее падает. Как прежде, так и теперь, все окончившие курс местной академии направляются на несколько лет в Лхасу, чтобы там пополнить пробел своих знаний и получить высшую учёную степень.

   В общем Лавран производит впечатление очень богатого монастыря, в котором знаток и любитель буддизма найдёт исключительные по красоте и редкости бурханы. Повидимому, покровители и почитатели Лаврана не только воинственны и горды, но также тщеславны и благочестивы, так как, бывая в Лхасе и других молитвенных центрах Тибета, они отовсюду привозят дары, служащие к украшению родной обители... В самом монастыре, при доме монгольского чиновника, цин-вана, также есть мастерские, где отливаются металлические бурханы, но местная работа, конечно, значительно ниже тибетской, и в особенности индийской по своему качеству.

   Многочисленные ламы занимаются, кроме того, иконописью, и летом можно наблюдать художников, усердно работающих в уединенных уголках, прямо на лоне природы...

  

  

   Пользуясь большим обаянием среди буддистов Южной Монголии и Северо-восточного Тибета, монастырь Лавран всегда манил к себе и европейских исследователей. Начиная с 1885 г., когда его впервые посетил Г. Н. Потанин {"Тангутско-тибетская окраина и Центральная Монголия" 1884-1886 гг., том I, стр. 228-237.}, здесь побывали и французские, и немецкие, и английские путешественники. Наиболее ценное и подробное описание амдоской святыни нам дал, однако, не европеец, а бурят - Б. Б. Барадийн, закончивший высшее образование в Петербурге. Выйдя из университета и получив духовную и материальную поддержку Академии наук и Географичесокго общества, этот молодой талантливый буддист отправился в Лавран, где пробыл целый год (1906), в деталях изучая быт и склад жизни монастыря и подвизающейся в нем братии {"Известия И. Р. Г. О.", том XLIV, вып. IV, 1908, стр. 183-232.}. Как во всех буддийских монастырях, в Лавране в году бывает несколько торжественных праздников, объединяющих очень большое количество молящихся. Нифудун-чю цунг-чю, день смерти первого Жамьян-шадбы, чествуется четырнадцатого февраля. День пятнадцатого апреля известен под именем весеннего праздника поста и молитвы, соответственно которому бывает такой же осенний праздник двадцать пятого октября. Седьмого июля - в память двух истекших веков с основания Лаврана {Лавран основан в 1709 году.} - также совершается торжественное молебствие, "лыч-жа"; и, наконец, пятый праздник "Молэы" или "Народный" заканчивает собою цикл годовых торжеств.

   Ко времени празднования Нифудун-чю цунг-чю в Лавран собралось несколько десятков тысяч паломников. В храмах шли деятельные приготовления.

   Накануне знаменательного дня четырнадцатого февраля члены экспедиции были разбужены на рассвете криком: "вставайте скорее, посмотрите, как изгоняется из монастыря бес в образе человека!" Торопливо поднявшись с постелей, мы вышли на улицу и застали там довольно оригинальную картину: одетый и раскрашенный на подобие клоуна молодой тангут держал в правой руке большую волосяную кисть и, помахивая ею из стороны в сторону, выпрашивал у окружающей публики милостыню. Правая половина лица этого, так называемого "беса" или по-монгольски "цзолика" {По-тибетски - дяр-цзун.} была выкрашена в белый цвет, левая же - в чёрный.

   Соответственно этому и меховой халат его, вывернутый шерстью кверху, имел двоякую раскраску. Рядом с цзоликом шёл человек, нёсший на спине мешок с многочисленными чохами, сыпавшимися со всех сторон, как из рога изобилия. Приблизившись к окраине монастыря, кто-то из присутствовавших выстрелил несколько раз в воздух и тотчас загудели голоса многотысячной толпы, сливаясь в какой-то дикий вопль, перекатывавшийся от одного края долины к другому. В то же самое время над монастырём среди облака пыли блеснуло яркое пламя, пылавшее вокруг исполинского чучела "цзолика". Прошло несколько минут, соломенный бес сгорел. Странный раскрашенный лама подвигался вперед; поднявшись по горной дороге, он исчез за ближайшим увалом... и тотчас стихло кругом. Так, по верованию буддистов, в лице одного человека, принявшего на себя символически грехи всей обители, изгоняется из священного места всё нечистое, злое, искусительное... Играющий роль "беса" лама раскрашивается в чёрный и белый цвета для того, чтобы всякий мог наглядно представить себе, как под влиянием неисчислимых прегрешений одна сторона или часть человека (тёмная) умирает, другая же на некоторое время ещё остается жить... Цзолик обязуется покинуть монастырь навсегда и получает в награду за такое самопожертвование ямб серебра весом в пятьдесят лан; обыкновенно ещё столько же изгнанник собирает добровольными пожертвованиями {Весь этот обряд заимствован и перенесен в Лавран из Лхасы впервые в 1907 году и приурочен к двухсотлетнему юбилею монастыря.}.

   Полюбовавшись оригинальной церемонией издали, нам захотелось подойти ближе к шествию и в сопровождении одного приезжего китайского чиновника из Хэ-чжоу и четырёх кавалеристов мы присоединились к монахам. Сначала нас приняли довольно дружелюбно: повидимому, мы вызвали только любопытство, но векоре послышались раздражённые возгласы: "орус-орус", и откуда-то полетели камни. Ещё минута, и нас окружили злобные, дерзкие лица, с угрозой наседавшие на горсточку иностранцев. "Надо их изрубить", посоветовал кто-то, и тотчас в толпе произошло движение. Мигом оценив создавшееся положение, члены экспедиции быстрым поворотом ринулись в сторону и, пользуясь персеченной местностью, удалились к дому, следуя вдоль подножья круто ниспадавших холмов {Как и тибетцы, амдосцы всегда вооружены с ног до головы и в случаях жарких споров и недоразумений пускают в дело оружие. Во избежание кровопролитий, лавранская администрация обезоруживает всех вольных сынов степей и гор на время пребывания их в монастыре.}.

   Четырнадцатого февраля на самой заре со стороны монастыря понеслись звуки могучих молитвенных барабанов, бубнов и раковин. К восьми часам утра по улицам Лаврана уже двигалась величественная стройная буддийская процессия. Впереди на золотой парче несли золотую тибетскую книгу, драгоценный камень и все прочие реликвии, которыми гордится обитель. Над морем голов гордо колыхались зонты и разные значки, что вместе с пестрыми тангутскими одеждами и ярко-красными плащами лам составляло оживлённое нарядное зрелище. Совершив полный круг, шествие возвратилось к храмам, вблизи которых развевались большие красно-желтые (в шашку) флаги. После молебствия, изредка прерывавшегося боем молитвенных барабанов и звуками труб, толпа мирно разошлась по домам.

   По миновании Нифудун-чю Лавран с каждым днем стал заметно пустеть. Из проезжих амдосцев оставались ещё только те, которые не успели покончить с своими торговыми делами.

   ...Русская экспедиция встретила в Лавране самый радушный приём. За отсутствием настоятеля нас любезно пригласил к себе заместитель Жамьян-шадбы - гэгэн Гунтан-цан, нголок по происхождению, в обычное время ведающий всеми светскими делами монастыря, симпатичный шестидесятилетний старик, чисто библейского типа по внешности. С первого знакомства у меня с Гунтан-цаном установились самые искренние, дружественные отношения и я без всякого труда получил разрешение посещать и изучать буддийские храмы {Равно и право охотиться в окрестных лесах Лаврана.}... В ответ на подарки, в особенности же те, которые он так хотел получить и получил, старец прислал мне несколько хороших металлических и иконописных бурханов, маленькое худрэ, два интересных га-у и две "золотые книги" {Сутра "Цедо" - сутра о продлении жизни; другая книга, еще более изящная с сутрой о "долгоденствии и благоденствии". Обе книги написаны золотом, украшены миниатюрами Аюши и обрамлены в жёлтые шёлковые тибетские переплёты.}.

   После долгого пребывания в степи или горах, после привольной походной жизни в лавранских торговых помещениях казалось скверно: душно и пыльно; по нескольку дней кряду мы не могли отделаться от беспричинных головных болей, кашля и какой-то тяжести в груди...

   Знакомясь с буддийским молитвенным центром, мы не забывали и лесистых ущелий окрестных гор, куда в хорошие дни постоянно совершались охотничьи экскурсии и собирались семена и стволики древесных и кустарниковых представителей местной флоры и образцы горных пород.

   В еловых лесах, произрастающих по северным скатам, сбегающих к долине Сан-чу, были замечены и добыты следующие птицы: зелёный франколин (Ithaginis sinensis sinensis [I. sinensis - фазан]), пестрая кустарница (Ianthocincla maxima), гималайский клест (Loxia himalayana), поползень Пржевальского (Sitta przewalskii [S. leucopsis Przewalskii]), пищуха-сверчок (Certhia familiaris Bianchii), альпийская синица (Poecile affinis [Parus articapilltts affinis]), синичка изящная (Lophobasileus elegans), синица хохлатая (Periparus beawani [Parus rufonuchalis]), синица долгохвостая (Acredula calva), горный вьюрок (Fringillauda nemoricola) и красивые красные вьюрки (Carpodacus dubius [G. thura] et C. pulcherrimus). Самыми обыкновенными обитателями здешних лесов являются: сорока (Pica р. bactriana? [Pica pica]), голубая сорока (Cyanopolius cyanus [Cyanopica cianea], Pterrorhinus davidi, Troehalopteron ellioti, Spermolegus fulvescens [Prunella fulvescens], Ruticilla erythrogastra [Phoenicurus erythrogastra], Cia godlewskii [Emberiza cia], крапивник, а вдоль речек - кулик серпоклюв (Ibidorrhynchus struthersi), водяная оляпка (Cinlus cashmeriensis [Cinclus с. cashmeriensis]) и большой крохаль (Mergus merganser).

   Из млекопитающих наша коллекция обогатилась лишь кабаргой, собственной охоты, и парой шкурок интересной кошки, добытых на местном базаре.

   Чтобы подышать свежим воздухом, я часто уходил или в ближайшие горы, или же просто поднимался на плоскую кровлю нашего дома, откуда открывался красивый вид вверх и вниз по лавранской долине. Особенно хорошо было здесь в солнечное время, при тихом прозрачном воздухе и мягкой синеве неба, в которой гордо описывали круги царственные хищники - грифы, ягнятники и орлы. Внизу с шумом катилась прозрачная речка по сплошному галечному руслу. Северные склоны гор темнели хвойным лесом, южные, в особенности в верхнем поясе,- желтели прошлогодними травами. Эти травы теперь местные амдоски срезали серпами и довольно большими вязанками сносили вниз, на базарную площадку...

   Погода не очень баловала нас; почти весь февраль простоял ветреный, пыльный; только по ночам небо становилось яснее, и дышалось легче и свободнее; из-за постоянной пыльной завесы, омрачавшей воздух, вначале нечего было и думать о фотографических снимках. Днём, в редкие проблески тишины и лазури, на солнечном пригреве, проглядывало весеннее настроение: ручьи журчали веселее, воробьи перекликались громче обыкновенного, чёрные вороны проявляли стремление к гнездению и летали с веточками в клювах, а по крышам нежились на солнышке голуби и заклятые враги их - кошки...

   Настала пора собираться в дорогу и нам.

   Я предполагал направить главный караван прямой дорогой в Лань-чжоу-фу, а сам во главе маленького разъезда решил несколько отклониться в северо-западную сторону, с тем, чтобы повидаться с далай-ламою, который это время пребывал в Гумбуме.

   Пятнадцатого февраля я сделал прощальные визиты одной местной аристократке - вдове тибетского чиновника и Гунтан-цану, с которым мы расстались друзьями...

   На следующий день я уже начал паломничество к далай-ламе кратчайшей дорогой, в знакомый читателю монастырь Гумбум...

  

  

   По пути из Лхасы в Пекин, на большой паломнической дороге, неподалеку от глубоких вод Куку-нора приютился один из знаменитых буддийских монастырей - Гумбум. Занимая в географическом отношении выгодное положение, Гумбум нередко посещался, как продолжает посещаться и теперь, далекими знатными паломниками, подолгу останавливающимися в нём, с целью отдыха и пополнения снаряжения и продовольственных средств, необходимых для дальнейшего пути.

   Несколько иначе, в глубине Амдоского нагорья расположен другой не менее знаменитый и богатый буддийский же монастырь Лавран, ревниво оберегаемый воинственным населением кочевых тангутов. Лавран счастливее Гумбума по отношению сохранности своих богатых храмов и ценностей от урагана магометанской инсургенции.

   При взгляде на карту Центральной Азии, в частности на Амдоское нагорье, мы видим, что Гумбум и Лавран расположены по северо-западной - юго-восточной диагонали, в расстоянии двухсот пятидесяти верст, и что оба эти монастыря находятся в бассейне Жёлтой реки: Гумбум - в области левого берега, в складках окраинных гор, ограничивающих Хуан-хэ с севера, Лавран - в области правого берега, в горах, непосредственно окаймляющих Жёлтую реку с юга. Это словно два брата, оспаривающих между собою духовную славу и преимущество и зорко наблюдающих друг за другом...

   Во время пребывания экспедиции в Лавране мы узнали от местных обитателей, что в монастырь Гумбум прибыл буддийский первосвященник - далай-лама и расположился в нём на отдых и для совершения богослужения впредь до наступления лета. Глава Тибета следовал из Пекина в Тибет - в Лхасу.

   Не свидеться с далай-ламой, не закрепить с ним прежнего знакомства, не посмотреть на правителя Тибета после его долгого пребывания в Монголии и Китае, по моему крайнему разумению, было бы не простительно, к тому же я имел к далай-ламе не мало поручений. Я решил налегке поехать в Гумбум, а караван отправить прямым путём в Лань-чжоу-фу, где он должен был ожидать моего прибытия.

   ...Кроме меня, в личный состав разъезда в Гумбум вошел переводчик экспедиции Полютов. Старшина торговой слободы Лаврана Ма-чан-шань нанял для нас трёх вьючных мулов при двух погонщиках верхом на лошадях; я и мой спутник имели. своих лошадей. В законченном виде наш маленький караван составился из четырёх человек и семи животных: трёх вьючных мулов и четырёх верховых лошадей.

   Пятнадцатое февраля было кануном дня нашего выступления в Гумбум {Главный караван выступил из Лаврана одним днём позже.}, поэтому приют экспедиции с утра до вечера был занят нашими здешними знакомыми, преимущественно ламами различных рангов, притом как местными, так одинаково и выходцами из Тибета и Монголии и даже нашего Забайкалья; все эти славные люди приходили прощаться - сказать несколько приветственных слов и пожеланий в дорогу.

   ...Наконец мы готовы. Наш маршрут: через городок Сюань-фуа-тин, монастырь Гумбум, Синин - Лань-чжоу-фу.

   Шестнадцатого февраля после раннего завтрака наш маленький разъезд выступил в дорогу: всё было обстоятельно налажено, осмотрено... Солнце значительно поднялось над вершинами гор и красиво озарило долину Сан-чу и окаймляющие её горные скаты. Хвойный лес отливал стальной синевой, скрывая в своей гущине много интересного и поучительного. Монастырские золочёные кровли и их украшения - ганчжиры ослепляли искристым прерывающимся блеском лучей, особенно сильно игравших на новом металлическом убранстве субургана (книгохранилище) ...

   Оставив Лавран, мы вскоре скрылись в одном из ущелий северных гор, круто поднимаясь по галечнику к перевалу. Нас сопровождали Ма-чан-шань с оруженосцем и четверо лихих кавалеристов из монастырского гарнизона. Вблизи перевала я уговорил старшину возвратиться домой к своим занятиям, так как на следующий день ему предстояли новые хлопоты по отправлению моего главного каравана в Лань-чжоу-фу. Ма-чань-шань смиренно повиновался, сошёл с лошади, разостлал коврик и, пригласив меня сесть, вручил мне бронзовое изображение известной "Сандальной" статуи будды, находившейся в Пекине. Это подношение сопровождалось лучшими пожеланиями в дорогу... С своей стороны я одарил Ма-чан-шаня еще накануне, выразив ему благодарность за беспокойство и наше пользование его удобным помещением. Казалось, Ма-чан-шань был очень доволен экспедицией... Мы продолжали подниматься, а он ещё долго стоял у заворота ущелья, помахивая шляпой. "Отличный человек,- проронил со вздохом мой спутник Полютов,- он только и заботился о наших интересах, стараясь всеми силами угодить начальнику экспедиции".

   На вершине перевала Накцэб-ла, имеющего значительную абсолютную высоту, крутой продолжительный подъём и короткий пологий спуск на плато, мы временно, как всегда, остановились... поправили вьюки и опять направились тем же северным курсом. В эту сторону уходило типичное амдоское плато с поперечными горными грядами, выраставшими по мере удаления к западу. Между гор располагались пастбищные долины с речками, стремившимися в бассейн лавранской Сан-чу. По одной из таких речек - Гонзя-чзямба-чю мы спускались, по другой - Чзямба-чю поднимались.

   Размытые горные кряжи и береговые скалы слагались из кристаллических пород. Свой тибетский эскорт мы отпустили, пройдя за перевал вёрст пять не более, чему лавранские воины были несказанно рады: тотчас оживились и быстрым галопом понеслись во-свояси...

   Оставшись только с подводчиками, мы начали расспрашивать их о нашей дороге и ближайшем городке Сюань-фуа-тине, находившемся в девяносто слишком верстах, которые следовало пройти в три дня, или перехода. У нашей дороги никакого жилья не замечалось, но по сторонам, в большем или меньшем расстоянии, виднелись стада баранов и яков, принадлежавших тангутам, скрыто ютившимся своими стойбищами в крайне пересечённой местности.

   Следуя долиною речки Чзямба-чю, я видел вдали - в северо-восточном направлении, небольшую кумирню Джяхыр-гомба, обитаемую, как говорят, тридцатью ламами. Рядом с этой кумирней темнел лесок из ели, словно тангутский банаг, за который вначале я его и принял {Зимой тангуты устраиваются внизу - в глинобитных примитивных постройках; летом же кочуют в своих чёрных банагах в области альпийских пастбищ.}.

   Первый наш ночлег {Урочище Нэмалун, отстоящее от Лаврана в 35 верстах.} пришёлся на высоком месте: вблизи горных массивов, на берегу холодной речки, окаймлённой прошлогодней травой и низкорослым кустарником. Подводчики всю ночь поочерёдно не спали, то и дело раздавались их выкрики: "кто там (подразумевается у наарканенных лошадей) идет? - я вижу!" Говорят, такой уловкой удаётся иногда, действительно, остановить вора, который в таком случае откликнется обычной фразой: "свой! - иду к тебе".

   На следующий день мы были в пути очень рано и в теневом холодном воздухе, к тому же при резком встречном ветре, порядком мерзли; отдохнувшие животные подвигались ходко. Подводчики зорко всматривались во все стороны и старательно призывали нас к вниманию и готовности: "не успеете оглянуться, как наскочат тангуты!" Для их успокоения мы ехали, держась плотной кучей, с винтовками за плечами...

   Общий характер местности оставался прежним: мы шли по луговому нагорью, богатому родниковыми водами, и постепенно втягивались в горы, а затем благополучно достигли и вершины перевала Сечен-ла... Отсюда к северу горы круто обрывались, будучи изборождены глубокими каменистыми ущельями, по дну которых по мере опускания вниз нагромождались серые валуны в хаотическом беспорядке, до крайности стеснявшие движение каравана. Здесь дорога вообще очень трудная - крутая, крепкая. Мы спускались по ущелью Сечен-чю словно в тёмную бездонную пропасть.

   По сторонам залегали дикие девственные уголки с густым пышным кустарником, на фоне которого там и сям приятно выделялись большие или меньшие группы елей. Еще красивее громоздились серые скалы или стояли особняком великаны - отторженцы, с зеленоватым мхом и лишаями. Горную тишину старались пробудить многочисленные ручьи, иногда с шумом низвергавшиеся по крутизнам и обвалам.

   Из млекопитающих в описываемых горах водится кабарга, за которой в наше здесь следование охотились местные тангуты, применяя облавный способ; а из птиц нами отмечены следующие: фазан (Phasianus decollatus Strauchi), красный вьюрок (Carpodacus), несколько видов краснохвостов (Ruticilla), красивые и вертлявые кустарницы - Pterorrhinus davidi et Trochalopteron ellioti, - - многочисленные синицы, овсянки, завирушки и др., словом, фауна этих гор много напоминает таковую Восточного Нань-шаня.

   Спустившись вниз около пятнадцати вёрст, ущелье вдруг расширилось, превратилось в долину; горы раздвинулись, понизились, и вскоре показалась кумирня Мартун-гомба с белыми домиками, группировавшимися вокруг небольшого храма, живописно расположенного на довольно крутом скате, заросшем густым осиновым лесом. Немного поодаль обнаружилась другая кумирня - Сечен-гомба, расположенная на другом - левом берегу речки.

   Вокруг того и другого монастыря располагались пашни, грубо, неумело обработанные, в особенности в сравнении с образцовой обработкой китайцев.

   Ниже Сечен-гомба селения встречались нередко, пока не сузилась долина и не заперлась окончательно крутыми обрывистыми берегами. Падение русла опять увеличилось, появились каскады, однако стоявшие под льдом, и наша тропинка довольно часто перемещалась с одного берега на другой. Подножье гор выглядело весьма печальным и унылым и при ветре всегда давало массу пыли, омрачавшей горизонт; голубая окраска неба и прозрачный воздух остались в горах.

   Речка Сечен-чю привела нас в селение Конь-эмень, насчитывавшее в это время свыше ста глинобитных домов и около пятисот человек жителей магометан - трудолюбивых дунган или саларов (⁷⁵). В этом селении имеется старинная мечеть {Построенная, как передавали нам местные жители, около трёхсот лет тому назад.}, во главе которой стоит, как известно всему населению, заслуженный ахун. Вблизи мечети расположен мазар, с красивыми резными окнами, построенный, как говорят, в память двух подвижников - мулл... Конь-эмень населён исключительно земледельцами, возделывающими пшеницу. Дома-фермы окружены садами, состоящими преимущественно из персиковых и абрикосовых деревьев; в небольшом количестве имеются также яблони и груши. Летом здесь жарко, еще жарче, конечно, в долине самой Жёлтой реки, к которой мы теперь и приближались.

   По словам местных жителей, в ближайших окрестностях Конь-эменя покоятся залежи золота, но почему-то они не разрабатываются.

   Мы ночевали в доме старшины селения: вечером и утром деревенская тишина нарушалась громким призывом на молитву с вершины минарета, откуда местный мулла возглашал: "Аллах акбер! Аллах акбер!"

   Сегодня третий день нашего движения от Лаврана, сегодня мы должны прибыть в город Сюань-фуа-тин... Выступаем по обыкновению рано - едва забрезжит утро. К сожалению, пыльная дымка кладёт мертвый отпечаток на всё окружающее. В воздухе тихо, тепло. Мы следуем постепенно вниз, среди густого населения дунган и оседлых тангутов. Дорога проходит то по береговым террасам, то по дну галечного русла. По бокам стоят высокие и низкие обрывы из плотных краснобурых глин.

   Вскоре затем речка Сечен-чю сливается с пришедшей с востока речкой Читай-богоу, образуя в дальнейшем течении речку Чжан-гагун. Отсюда открывается вид на грандиозный прорыв, который сделала своим величавым шествием знаменитая река Китая - Хуан-хэ. Это в северном направлении, тогда как к югу выделяются матовой белизной вершины Амнэ-чунак.

   Еще ниже, ближе к Жёлтой реке, караван проходит очень красивым местом: слева стоит обособленный кряж всё тех же плотных, словно конгломератных глин, а посредине - картинно переброшен через Чжан-гагун горбатый мост, за которым наш путь тотчас меняет северовосточное направление на северо-западное и после пересечения нескольких второстепенных отрогов вступает в долину главной реки. Пройдя вверх по правому берегу этой последней еще около семи вёрст, мы достигаем городка Сюань-фуа-тина (войдя в восточные ворота, а выйдя в западные - одной и той же улицы), у верхней окраины которого и находим себе помещение на ночь...

   Подобно Гуй-дую, городок Сюань-фуа-тин расположен на правом берегу верхней Хуан-хэ, вдоль ее течения и подобно всем городам в Китае обнесен стеной. По-нашему, это даже не городок, а маленькое селение, состоящее всего из одной проезжей улицы с несколькими десятками домов и двумя-тремя лавками, обслуживающими местное население.

   К югу в горах живописно выделялась китайская мяо - молельня, с хэшеном или священником во главе.

   Характер Жёлтой реки и её долины, в общем, сильно походил на таковой в гуйдуйском районе, по крайней мере мне лично это сравнение сразу пришло в голову. И здесь долина простирается в ширину от двух до трех вёрст, будучи окаймлена серыми безжизненными горами; и здесь берега то низкие, то возвышенные, в особенности в сужениях реки, где они к тому же часто очень высоки - в несколько сот футов - и затейливо обмыты или обдуты ветром, оставляя для дороги или тропинки узкий гребень или головоломный карниз; и здесь серое галечное ложе реки простирается до ста или ста пятидесяти, редко двухсот саженей в ширину... В настоящий, ранне-весенний период воды в реке было немного, и в широких местах её каменистое русло было обнажено на значительные расстояния. Другое дело летом, когда Хуан-хэ иногда выходит из берегов: её бурливое, стремительное движение действительно величаво, "без меры в ширину, без конца в длину" грозно шумит серыми волнами...

   Выше Сюань-фуа-тина, в семи с половиною верстах, находится урочище Имам-джон, с лодочной переправой путников с одного берега Жёлтой реки на другой. Небольших лодок здесь две; перевозчиками являются пятнадцать человек дунган - обитателей ближайшего селения. Самая переправа производится довольно скоро, скорее нежели в Гуй-дуе.

   За переправой мы ещё проследовали вверх по Хуан-хэ, ее левому берегу, двенадцать верст, прежде нежели свернули к северу {Общее направление долины Жёлтой реки в рассматриваемом районе было западно-восточное.}, в ущелье речки Гораццон-хотан, по которой и поднялись до небольшого - в трина