Козлов Петр Кузьмич - Монголия и Амдо и мертвый город Хара-хото

дцать дворов - селения Лоцзы-сангын, где и заночевали. По мере того, как мы поднимались к северу, нам открывалась долина Хуан-хэ во всей своей прелести... Всюду виднелись пашни, а на них трудолюбивый китайский земледелец, чуть не в первый раз {Девятнадцатого февраля.} в нынешнюю весну выехавший в поле с сохой. Началась весна: ручьи громко журчали; из пролётных птиц появился черноухий коршун (Milvus melanotis. [Milvus migrans lineatus]), а из неотмеченных ранее оседлых - бледный вьюрок (Carpodacus stoliczkae [С. synoicus]).

   В глубине долины группа из нескольких ёлочек обнаруживала присутствие небольшой, небогатой тангутской кумирни Думино-гомба, красиво приютившейся под защитой бурых обрывов; говорят, она основана около двадцати лет тому назад и находится в ведении перерожденца с братией в сорок человек, исповедующих учение красного толка.

   К западо-северо-западу тянулись горы, в которых, по словам местных жителей, водятся каменные бараны или аргали...

   Утро следующего дня, двадцатого февраля, было пасмурное, серое, омрачённое пыльной дымкой, сквозь которую вначале ничего не было видно далее ста сажен. Мы шли в прежнем северном направлении, которое словно преграждалось плоским массивом, прикрытым луговой растительностью, за которым невдалеке находился городок Баян-рун, отстоявший в двадцати пяти верстах от нашей последней стоянки. Весь этот путь был крайне трудный для движения каравана по причине многочисленных балок и карнизов с песчано-глинисто-лёссовым грунтом. Там и сям стояли горные гряды с затейливыми по очертаниям профилями; также порою на востоке и западе виднелись своеобразные отложения лёссовых толщ, сопровождающих течение Хуан-хэ. Большую половину пути мы шли к перевалу Лонзы-кунту-поу, и меньшую - в долину речки Баян-рун-хотон. Самый перевал - плоский, мягкий, одетый пашнями, словно шашками. Здесь прохладнее - ещё не пашут, а лишь разрыхляют удобрение, лежавшее в небольших будто навозных кучках. Дорога по обе стороны перевала была прикрыта ледяной коркой.

   Тут на перевале мы вновь видели одинокого, низко пролетавшего коршуна, а высоко в небе парили снежные грифы и бородатые ягнятники; реже гордые красавцы орлы-беркуты.

   Небольшой городок Баян-рун, в котором мы ночевали, красиво расположен на высоте и имеет закруглённые у ворот стены. Смешанное из китайцев, дунган, тангутов и метисов (⁷⁶) население, включая и пригород, исчисляется в одну тысячу душ обоего пола. В завершение можно отметить небольшой в сто человек китайский гарнизон, изредка производивший ученье.

   Теперь до монастыря Гумбума оставалось три перехода, или, что то же самое, два ночлега. Первый ночлег приходился в городке Цзаба, второй в селении Савана, в котором к прежнему смешанному населению еще прибавились далды {О далдах см. "Н. М. Пржевальский. Третье путешествие в Центральную Азию". Стр. 328-330.}, отличающиеся своим оригинальным костюмом, в особенности среди женщин. На всём протяжении до Гумбума, как и до Лаврана, залегает горная крайне пересеченная местность. Приблизительно в середине пути встает поперечный альпийский хребет, восточное продолжение скалистого массива, с перевалом Ладин-лин, отделяющим Синин от Гуй-дуя. В то время как в долинах или второстепенных горах обитало земледельческое население, в альпийском хребте ютились номады.

   Погода всё время стояла непостоянная с преобладающею облачностью, ветром от северной части горизонта и пыльной дымкой, наиболее сгущенной в области главных долин.

   Остановимся несколько подробнее на описании этой последней части маршрута в направлении монастыря Гумбума...

   Мы следовали долиною безымянной речки, впадающей в Хуан-хэ. Слева тянулись второстепенные горы, под названием Кучу; справа высился альпийский хребет Кычан-шань. В первых горах и прилежащих к ним долинах, повторяю, ютились земледельцы, в ущельях же альпийского хребта - скотоводы. Там и сям прятались небольшие кумирни, из которых Дыдя-гомба располагалась на полудороге, с населением в двадцать-тридцать человек - лам. Эта кумирня белела у подножья красных песчаниковых обрывов, поросших еловым лесом. Напротив Дыдя-гомба красовалось лесистое ущелье. В этой местности мы встретили несколько стаек каменных воробьев (Petronia petronia).

   Вскоре затем мы перевалили невысокий кряж Санто-яху, за которым в попутном селении Картя имели часовой отдых.

   Теперь чаще нежели прежде попадались на полях сеялки, разбивавшие комья земли, а по дороге в Гумбум - всякого рода паломники, нередко следовавшие вместе с детьми, которых или тащили за спиною, или вели за руки.

   В наблюдениях всякого рода незаметным образом мы достигли городка Цзаба, в который вступили при открытом действии театра - его сцены, привлекшей внимание всего окрестного населения. Цзаба - маленький, оживлённый пригородом городок, населён саларами, китайцами, метисами - всего в двести шестьдесят семейств.

   На следующий день, 22 февраля, мы в пути так же рано, как и прежде, с зарёй. Слоистые облака убегали к юго-западу. Китайцы проснулись и спешили на поля с животными, навьюченными корзинами с удобрением.

   Впереди величаво стоял хребет с вершинами, запорошенными снегом. Мы подвигались ходко. Блеснули солнечные лучи и полилась на землю весенняя радостная песнь полевого жаворонка...

   К восьми часам утра мы уже поднялись на вершину перевала Чин-са-по, увенчанного обо, на сооружение которого пошло не мало камней, собранных у дорог. Впереди, к северо-востоку, вздымалась вторая скалистая цепь; в том же направлении убегало ущелье, также обставленное скалистыми боками.

   Главный хребет выглядел тёмным, потому что его луговой покров был сожжён так называемым степным пожаром. На южном скате хребта отделилась дорога в Гуй-дуй, красиво извивавшаяся по подножью гор, а на северном - в Синин, сопровождавшая течение речки Чин-са-гоу. Мы уклонились на северо-запад, пересекая ряд боковых увалов, главным из которых справедливо признается Ню-синь-шань, и временно направились по речке Чи-дя-гоу-дцзэ, а затем и по другим речкам, залегавшим среди соседних увалов.

   На этом крайне пересечённом, трудном пути мы наблюдали немало полевых жаворонков, сорок, готовивших гнёзда, алашанскую краснохвостку (Ruticilla alashanica [Phoenicurus alaschanica]), чеккана (Pratincola maura [P. torquata maura]), оригинальных, крайне оживлённых весной, водяных оляпок (Cinchis cashmeriensis [Cinchis с. cashmeriensis]) и немногих других мелких птичек, державшихся или по горам, или по долинам их речек. В лазурной высоте попрежнему гордо парил царственный орёл - беркут...

   Селение Савана или Саван - небольшое (пятнадцать дворов) и состоит из смешанного населения земледельцев.

   Последний переход к Гумбуму показался нам особенно долгим, несмотря на то, что он был ещё более оживлён паломниками и ещё более привлекателен видом северного склона только что пересеченного нами хребта. В придорожных селениях толпилось множество народа, частью занятого полевыми работами, частью праздного, с котомками за плечами, стремившегося в ту или другую сторону от Гумбума.

   Вот и вид на Сининскую долину с красными глинами и песчаниками, а вот и последние высоты, открывшие вид на буддийскую обитель - Гумбум.

   В сером воздухе высоко, сеткой мелькала большая стая галок.

   Ещё томительных полчаса, и наш караван уже шагал подле монастырских храмов и восьми белых субурганов и вскоре достиг подворья знакомого гэгэна Чжаяк, где мы нашли отличный приют на целых две недели.

  

  

   Далай-лама проживал в особняке богатого тибетца, на западной окраине монастыря, на скате "западных высот", откуда открывался вид почти на весь Гумбум и на отдалённые цепи гор, замыкавшие горизонт с юга... Как и все солидные тибетские дома, этот дом был обнесен высокой глинобитной стеной, с парадным входом, охраняемым тибетскими парными часовыми.

   По приходе в Гумбум, 22-го февраля {От монастыря Лаврана до монастыря Гумбума, по моему маршруту, вышло 250 вёрст расстояния, пройденного в восемь дней.}, я поспешил дать знать о себе далайламской канцелярии, которая не замедлила поставить меня в известность, что на следующий день уже назначена аудиенция у его святейшества.

   Как и прежде в Урге, так и теперь здесь, первое моё свидание с далай-ламой носило официальный характер. Прежде всего сопровождать меня в далайламский лаврэн - духовный покой - явился нарядный тибетец-чиновник со свитой в три человека, в сообществе с которыми я и Полютов направились пешком, медленно поднимаясь в гору. Через четверть часа мы уже были у цели: миновали парных часовых, отдавших мне честь, и вошли во двор, застланный или вымощенный каменными плитами. Едва мы сделали несколько шагов по направлению высокого лаврэна, как по ступеням его широкой лестницы, навстречу нам спустился молодой человек по имени Намган, коротко остриженный, в красных одеждах и, изящно поклонившись, предложил нам подняться наверх дома.

   Здесь очевидно нас ожидали, так как на столиках стояло угощение в виде хлебцев, печений, сухарей, сахара и других китайских сластей. Едва мы сели каждый за свой столик по чинам, как нам подали чаю, откушав которого мы проследовали ещё через ряд комнат, прежде нежели вошли в приёмную к самому далай-ламе. И здесь приёмная правителя Тибета напоминала буддийскую молельню, в которой на почётном месте, словно на престоле, восседал тибетский первосвященник в парадном одеянии, точь в точь как это изображено на рисунке, приложенном к странице 42 "Русский путешественник в Центральной Азии и мертвый город Хара-хото" {С.-Петербург, 1911 г.}. Подойдя к далай-ламе и почтительно поклонившись, мы обменялись хадаками. Затем далай-лама улыбнулся и подал мне руку, чисто по-европейски... После взаимных приветствий и осведомлении о дороге мы перешли к беседе о моём путешествии. Правитель Тибета очень интересовался нашим плаванием в прошлом году по озеру Куку-нору, но еще больше, кажется, развалинами Хара-хото и всем тем, что нами было там найдено.

   "Теперь мы уже с вами встречаемся второй раз, - заметил далай-лама: - наше первое свидание было в Урге около четырёх лет тому назад. Когда же и где мы встретимся вновь?... Я надеюсь, что вы приедете ко мне в Лхасу, где для вас, путешественника-исследователя, найдется много интересного и поучительного. Приезжайте, я вас прошу, надеюсь, не будете жалеть потраченного времени на такое большое путешествие. Вы объехали много стран, много видели и много написали. Но самое главное ещё впереди - я буду ждать вас в Лхасу... а потом - вы сделаете не одну, а несколько экскурсий в окрестности, по радиусам от столицы Тибета, где имеются дикие, девственные уголки как в отношении природы, так равно и населения. Мне самому, - продолжал далай-лама, - будет весьма приятно и интересно видеть вас после таких поездок и ознакомиться с вашими съёмками, сборами коллекций, фотографическими видами и типами и лично выслушать ваш доклад о путешествии. У меня имеется большое желание перевести на тибетский язык труды по Тибету европейских путешественников. Ваше живое слово мои секретари должны будут занести в первую очередь и тем самым положить начало историко-географическим трудам по Центральному Тибету"...

   В заключение далай-лама сказал: "Не торопитесь с отъездом, ибо вам никто не будет указывать в этом отношении и ни от кого другого, как только от вас самих, будет зависеть выехать раньше или позже на несколько дней. Мы будем видеться ежедневно, мне необходимо о многом поговорить с вами".

   Во время наших разговоров мы пили чай, наливаемый из общего большого серебряного чайника. Во всём чувствовалась приятная непринужденность, объяснить которую можно было обоюдным искренним желанием свидеться.

   На следующий день я прибыл к далай-ламе с утра; теперь исчезла всякая официальность: я видел тибетского первосвященника в самой простой, симпатичной обстановке. Мне было разрешено обойти все далайламские помещения, видеть его рабочий кабинет, говорить с его министрами, приближёнными.

   Теперь, среди обстановки далай-ламы то и дело попадались европейские предметы. В одной из комнат висело на стенах до семи всевозможных лучших биноклей, в другой - отмечено почти столько же фотографических аппаратов, состоявших в ведении секретаря далай-ламы, знакомого нам Намгана.

   Далай-лама очень интересовался фотографией вообще и просил меня обучить Намгана разным фотографическим приемам: снимкам, проявлению и печатанию, равно уменью обращаться со всякими большими и малыми, простыми и сложными аппаратами.

   После занятий фотографией я обыкновенно беседовал с приближёнными далай-ламы или бывал приглашаем к нему самому, где запросто просиживал подолгу. Как-то раз далай-лама спросил меня, часто ли я получаю письма из России, когда получил в последний раз и какие в Европе новости. Случайно, по приезде в Гумбум, я на другой же день имел удовольствие, благодаря заботам сининских властей, получить ряд писем и газет, в которых самою большою новостью отмечалось мессинское землетрясение, где, между прочим, итальянцы воздавали честь и славу русским морякам, с самозабвением спасавшим несчастных жителей и их имущество. Живое описание подобного стихийного бедствия поразило тибетского владыку.

   Беседуя на эту тему, далай-лама пригласил меня в свою библиотеку и подал мне большой немецкий географический атлас с просьбой указать на нём место катастрофы в Италии... Перелистывая затем атлас, я во многих местах его видел пометки, сделанные чернилами или точнее тушью, на тибетском языке. Оказывается, это перевод географических названий. Такой же заметкой снабжено было и место землетрясения в Италии.

   Иногда я и мой спутник Намган гуляли в окрестностях Гумбума, поднимаясь на высшие точки и делая всякого рода дополнительные снимки, а затем по возвращении в лаврэн опять возились с проявлением и печатанием. Однажды, просматривая оттиски фотографий, разложенные на террасе, я невольно взглянул вниз на портик храма и увидел как далай-лама благословлял молящихся. Благословение это заключалось в том, что тибетский первосвященник маленьким молитвенным флажком касался головы тибетцев или монголов, подходивших поочередно. Кстати сказать, по случаю пребывания далай-ламы в Гумбуме молящихся было великое множество.

   Обычно принято, если далай-лама гуляет у себя по кровле или на террасе, то все служащие, равно все проходящие мимо, не должны останавливаться и глазеть, а стараться как можно скорее незаметным образом скрыться.

   Из дома-лаврэна далай-ламы, царящего над всем монастырём, открывался дивный вид на отдалённые южные цепи гор, откуда по направлению к наблюдателю сбегают лучшие альпийские пастбища для многочисленных здешних стад баранов или другого скота.

   При расставании далай-лама произнес следующее: "спасибо вам за ваш приезд ко мне - вы дали мне возможность послушать вас и получить ответы на мои многие пытливые вопросы... Передайте России чувства моего восхищения и признательности к этой великой и богатой стране. Надеюсь, что Россия будет поддерживать с Тибетом лучшие дружеские отношения и впредь также будет присылать ко мне своих путешественников-исследователей для более широкого ознакомления как с моей горной природой, так и с моим многочисленным населением"...

   После официальной, торжественно обставленной, прощальной аудиенции меня пригласили в знакомое мне помещение Намгана. Здесь был предложен мне обычный чай... как вдруг совершенно неожиданно, по крайней мере для меня, появился далай-лама в самой простой непринуждённой обстановке, к которой я так привык в последнее время. Мы приветливо раскланялись и сели друг против друга. Далай-лама повёл вновь рассказ о России, восхищаясь ее техникой, машинами, инструментами, а равно и вооружением русской армии, начиная от револьвера системы "Наган" {С которым, между прочим, далай-лама был хорошо знаком по экземпляру, полученному им на память от русской экспедиции.} до крепостных или морских дальнобойных орудий собственного производства... Затем далай-лама сказал: "не забудьте привезти для меня лучшей русской жёлтой суконной ткани, вроде сукна вашего (парадного) костюма". Я в ответ поклонился далай-ламе и его поручение занес в памятную книжку. Заметив это, далай-лама произнес: "это хорошо; кстати запишите и второе мое поручение о высылке из Петербурга на мое имя фотографических снимков вашего путешествия!"

   Последнее прощание было самое трогательное: сам собою этикет отошёл в сторону. Я понял душу далай-ламы и поверил в искренность его милого приглашения в его Лхасу!...

   Вскоре после этого мы расстались и с министрами далай-ламы и с его двором вообще; мне сделалось очень грустно, с одной стороны, с другой же - я чувствовал себя счастливым. Грустное чувство овладевало мною всё сильнее и сильнее, потому, главным образом, что я не мог, не имел возможности теперь же примкнуть к свите далай-ламы, чтобы направиться в сердце Тибета вместе с его верховным хозяином...

   Вслед за мной были посланы подарки далай-ламы, состоявшие из золотого песка, буддийских бронзовых статуэток и даров местной, тибетской природы - шкур и шкурок пушных зверей и тибетской шерстяной ткани цвета бордо.

   На следующий день, седьмого марта в девять часов утра, как было условлено накануне, ко мне пожаловал эмчи-хамбо, с дополнительными телеграфными поручениями от его святейшества и с своим личным приветом в дорогу. Как водится при расставании, лейб-медик поднёс мне на память шёлковый хадак в сопровождении тибетских "драгоценных" пилюль и чайной чашечки, но что самое главное - эмчи-хамбо не пожалел для меня интересной тибетской астрономической карты...

   Мой спутник также не был обойден вниманием эмчи-хамбо, от которого он получил в дар хадак, золотую монету и толикую дозу "универсального лекарства", при словах: "все это дарю тебе в силу моих самых лучших отношений к твоему начальнику, которого прошу беречь в ещё далёкой и трудной вашей дороге!"

   Про эмчи-хамбо вообще говорят, что этот человек с "большой головой" - медик и высший математик, и что он стремится попасть в Россию, чтобы не только познакомиться, но и изучить европейскую медицину и европейскую практическую астрономию...

   В последний раз крепко пожимая мне руку, эмчи-хамбо произнес: "когда и при каких обстоятельствах мы вновь увидимся с вами?" - Я показал рукой по направлению Лхасы, в ответ на что мой собеседник уверенно кивнул головой несколько раз...

   Остальная часть дня прошла в различных хлопотах по сборам в обратный путь через Синин в Лань-чжоу-фу к заждавшемуся экспедиционному каравану, от которого мы были отделены теперь неделей времени или расстоянием в двести семьдесят вёрст.

   Ранним утром восьмого марта наш обновленный караван, состоявший из трёх вьючных лоцз, или мулов, и пяти верховых лошадей успешно направился к северо-востоку. Покатая местность в эту сторону ещё более способствовала скорейшему движению.

   На окраинных холмах мы остановились, чтобы полюбоваться на Гумбум, быть может, в последний раз! Ведь мы прощались с колыбелью реформатора буддизма Цзонхавы. В память этого великого, и с точки зрения буддистов, и святого человека в Гумбуме, повторяю, красуется храм "Золотой субурган", вечно оживлённый молящимися, а его кровля днём почти всегда горит блеском золотых солнечных лучей...

   Знакомый путь до Синина мы прошли в пять-шесть часов времени. По дороге обогнали очень нарядный, богатый верблюжий караван, принадлежавший Ачжя-гэгэну; это был его передовой транспорт, отправлявшийся в Пекин. И здесь на полях повсюду работали китайцы под одну и ту же весеннюю песнь жаворонков...

   Как всегда, в Синине мы остановились в торговом доме Цань-тай-мао, где знакомые китайцы успели приготовить для нас кое-какие этнографические предметы.

   Десятого марта наш караван оставил и Синин. Погода испортилась: в лицо нам дул пронизывающий ветер с мокрым снегом и дождем вместе {По поводу плохой погоды туземцы иронизировали: "Какой хороший добрый бог и посылает на землю такой ужасный холод!" Под добрым хорошим богом подразумевается далай-лама.}. К счастью, такое неприятное состояние продолжалось недолго: облака поредели, показались участки голубого неба. На полях сеяли пшеницу; там и сям вокруг земледельцев бродили группы серых журавлей (Grus grus).

   Из Сого-хото, т. е. из Южной Монголии, направлялась большая вереница довольно хороших верблюдов для далайламских вьюков.

   Мы продолжали двигаться вниз по знакомой долине Синин-хэ, общий характер которой оставался прежний - то река выходила на простор долины, то вновь сжималась узким ущельем, с высокими обрывистыми берегами, где спокойное, плавное течение тотчас переходило в грозно-стремительное и где тишина нарушалась шумом пенящихся вод, прыгавших по валунам...

   Везде в населённых пунктах толпились нарядные китайцы и шла непрерывная трескотня всевозможных бомб и петард, до детских хлопушек включительно. Театры более, нежели прежде, были оживлены зрителями придорожных, окрестных городов, поселений.

   За городом Лова-ченом мы оставили большую дорогу, отошедшую на север, в Пинь-фань, и стали подниматься на каменистый мыс левого берега, у подножья которого красиво располагались китайский храм и остров с фигурной башенкой. С вершины мыса открывался чудный вид на верхнее течение Сининской реки; вниз же к востоку она словно скрывалась, прячась в глубине узкого ущелья. Вьючная тропа то стлалась внизу, то взбегала наверх, капризно извиваясь по каменистым карнизам.

   Пользуясь высокой весенней водой, китайцы сплавляли вниз по течению реки запасы пшеницы, перевозимой на плотах, в бычачьих шкурах, снятых чулком.

   По мере удаления на восток окрестные горы несли более пустынный характер, будучи окрашены в серо-жёлтый цвет от преобладающего включения в состав их пород глин или классического лёсса.

   Ниже слияния Синин-хэ с Тэтунгом река заметно обогатилась и шире катила свои грязные волны. Горы вообще понизились и чаще оставляли берега реки, глубоко бороздившей лёссовую почву.

   На береговых обрывах порхали, словно бабочки, краснокрылые стенолазы (Tichodrama muraria), а по нагретой поверхности земли бегали только-что проснувшиеся ящерицы.

   Достаточно было малейшего ветра, чтобы взбудоражить пыль и ею омрачить воздух; а над караваном или даже отдельным всадником всегда поднималось пыльное облачко, указывавшее направление дороги. Задыхаясь от пыли, люди постоянно чихали, животные фыркали...

   Стремясь в Лань-чжоу-фу, мы шли форсированным маршем до сорока вёрст ежедневно. Наибольшее утомление ощущалось после полудня, когда в значительной мере пригревало солнышко. На предпоследнем своём переходе к резиденции китайского вице-короля мы переправились через реку при помощи баркаса, управляемого партией в пятнадцать человек перевозчиков.

   Пятнадцатого марта мы, наконец, достигли цели!

   В этот день мы поднялись с ночлега (в селении Синченна) особенно рано и шли по очень оживлённому пути, в буквальном смысле, в сплошном облаке тончайшей лёссовой пыли.

   Чтобы лучше ориентироваться и меньше задыхаться от пыли, я старался держаться в некотором отдалении от дороги и увереннее заносил свои наблюдения.

   В широкой долине Хуан-хэ можно было видеть ее русло, местами дробившееся на части поднимавшимися со дна реки порогами. Справа и слева попрежнему тянулись безжизненные горы. Река жалась к левому берегу, оставляя широкий простор для земледельческого населения вправо... Через несколько вёрст движения картина изменилась, мы проходили у правого берега Хуан-хэ, где залегал рукав - старица - с замечательно прозрачной водой, на поверхности которой во многих местах ещё лежали толщи посиневшего льда. На ближайшей отмели важно расхаживала серебристо-белая красавица - цапля (Herodias alba [Ardea alba]), а с соседнего обрыва снялась черноголовая чайка (Chroicocephalus ridibundus [Larus ridibundus]); вдали вереницей летели большие бакланы (Phalacrocorax carbo)...

   Насколько хватал глаз, вниз по течению змеилась Хуан-хэ, местами чуть-чуть светлея своими широкими водами.

   За правым обрывом, или точнее отрогом гор, тотчас выдался мыс, на уступе которого стоял китайский храм, живописно расположенный амфитеатром.

   Еще семь-восемь верст - и мы в Лань-чжоу-фу, о котором прежде всего давали знать четыре исторические башни, построенные со стороны мятежного города Хэ-чжоу, населенного дунганами. Наш путь проходил по улице, богатой лесными складами и запруженной словно винными бурдюками мешками-шкурами с пшеницей. Другая соседняя улица, еще более многолюдная и оживлённая, дала возможность выбраться нам на набережную Хуан-хэ, к месту постройки европейскими инженерами постоянного моста.

   Тут же, в ближайшем постоялом дворе располагались мои спутники в добром здравии и полном благополучии...

  

  

   Пятнадцатого марта, по возвращении моего разъезда из Гумбума в Лань-чжоу-фу, экспедиция вновь слилась воедино, и первый день нашей встречи с остальными товарищами весь прошёл в обоюдных расспросах и дружественных разговорах. Главный караван совершил весь путь от Лаврана до Лань-чжоу-фу в шесть переходов, сделав недельную остановку приблизительно на середине пути, в Хэ-чжоу.

   Город Хэ-чжоу стоит в долине реки Дао-чжа-хэ, в пяти верстах к югу от самой реки, на высоте 6 270 футов [1 910 м] над морем.

   "Хэ-чжоу был разрушен, - пишет Г. Н. Потанин {"Тангуто-Тибетская окраина Китая", 1884-1886, т. I, стр. 169-170.}, - во время мусульманского восстания; жители вернулись только десять лет назад. Во главе здешнего мятежа, по словам хэчжоуских жителей, стоял Джинса-ахун, имевший пребывание в Синине, родом из Хэ-чжоу. Все постройки в городе новые... Прежде в Хэ-чжоу было много мусульман... В наших книгах встречалось несправедливое утверждение, будто Хэ-чжоу лежит в центре саларского {Н. Г. Потанин саларями называет дунган - китайских магометан.} населения; салары живут отсюда к западу около города Сюнь-хуа-тин, и их территория отделена от хэ-чжоуской котловины высоким хребтом Хара-уда; возле Хэ-чжоу саларских селений нет; но в город салары часто приходят для торговли"...

   Местность, по которой следовал караван, имела на всем 155-верстном протяжении пересеченный характер, и только благодаря удивительной ловкости и устойчивости на ногах караванных животных - мулов, путешествие по крутым горным тропинкам и каменным кручам обошлось благополучно. В окрестностях Лавранской речки, вплоть до города Хэ-чжоу, мои спутники встречали преимущественно кочевников - тангутов, а далее к северо-востоку началась уже сплошная земледельческая культура; причём дунганское население ухитрялось устраивать свои поля не только по дну долин, но также и по крутым скатам холмов и даже на вершинах гор.

   Лань-чжоу-фу - резиденция ганьсуйского вице-короля Цзунду, красуется на правом берегу могучей Хуан-хэ, достигающей в этом месте ста сажен ширины, при двадцати футах глубины в весенний низкий уровень воды. Против верхней части города через Хуан-хэ имеется пловучий мост, рядом с которым европейские инженеры возводят постоянный. По словам местных жителей, не верящих в европейское строительное искусство, новый мост европейцы не устроят и их дальнейшие попытки в этом направлении так же будут уничтожены высокой летней водой, как были уничтожены основы первых пролётов прошлой зимне-весенней кампании. На противоположной, левобережной стороне, на холмах, ютятся довольно живописные храмы, а вдоль быстрой реки там и сям виднеются гигантские колеса - водочерпалки, снабжающие город и хлебные поля необходимой влагой. Внушительные солидные стены древнего {Лань-чжоу-фу древнее Синина.} города вздымаются над самой рекой до десяти сажен [20 м] и, вместе с четырьмя оригинальными старинными башнями, поставленными триста лет тому назад на юго-западных доминирующих высотах в защиту от разбойничьего населения Хэ-чжоу, создают впечатление настоящей крепости. Включая и крепостной район, Лань-чжоу-фу имеет всего около десяти верст в окружности и делится на несколько кварталов, из которых северо-западный, более благоустроенный, замечателен тем, что в нем живёт Цзун-ду, а следующий, так называемый военный, известен своими многочисленными европейского образца типографиями и мастерскими: столярными, сапожными, стекольными и пр. Тут же выделываются шёлковые ткани, далемба и другие материи. Все эти продукты туземного производства, так же, как и более редкие предметы роскоши, - бронза, фарфор - наполняют богатые магазины.

   В общем же, несмотря на порядочное количество зелени и довольно хороший сад, весь город выглядит грязно и неприятно. Местное шестидесятитысячное китайское население имеет о чистоте лишь слабое понятие, а представителей более культурных европейских наций - миссионеров, специалистов-техников - пока еще слишком мало, чтобы сгладить восточный колорит резиденции вице-короля.

   При осмотре местных зданий мы обратили особое внимание на школы. Кроме военного училища, для четырёхсот юношей пехотинцев и кавалеристов, нам показали еще нечто вроде гимназии, предназначенной для детей чиновников. В этом учебном заведении мы нашли довольно хороший музей с отделами: минералогическим, ботаническим и зоологическим; среди последнего особенно художественно выглядели чучела птиц и витрины с жуками и бабочками.

   Закончив необходимые визиты, мы занялись неотложными делами: надо было позаботиться об исполнении всех поручений далай-ламы и как можно скорее сообщить ему те сведения о Пекине, которые мне удалось добыть по телеграфу... Кроме того, пришлось обстоятельно снарядить посланного в Вэй-юань-сянь к капитану Напалкову с наказом передать топографу экспедиции, помимо денежного подкрепления, ещё предложение возможно полнее исследовать южную Гань-су и, продолжив маршрут в наименее изученной части страны до Алаша, встретиться там со всем караваном, примерно, в начале июня месяца.

   Интенсивные занятия на биваке часто прерывались приходом торговцев, предлагавших всевозможные редкости старинного китайского искусства, и визитами разных посетителей. Из сановников у нас побывал лишь один губернатор Нэ-тай, а вице-король со своей многочисленной свитой медленно проследовал мимо лагеря и, поздоровавшись с выстроенным по этому случаю экспедиционным отрядом, оставил мне свою визитную карточку.

   На берегу Жёлтой реки, так же, как и на ближайшем озерке, останавливались во множестве пролетные пернатые, давшие интересный материал для наблюдения. К 22 марта прилетели уже такие нежные формы птичек, как белые и желтые плиски (Motacilla alba baicalensis, M. leucopsis [M. alba leucopsis] et Budytes citreola), чеккан (Saxicola pleschanka [Oenanthe pleschanka]) и городская и горная ласточки (Hirundo rustica gutturalis et Biblis rupestris), изредка подававшие свой весёлый светлый голосок. Весна надвигалась быстро; на солнечном пригреве ползали жуки, летали бабочки и мухи и даже показались проворные ящерицы. Местами травка сильно зазеленела...

   Наметив выступление каравана из Лань-чжоу-фу на день "Благовещения", мы уже заранее стали готовиться в путь. Надо было подготовить верблюдов, насколько возможно пополнить этнографический отдел экспедиционных коллекций и закончить подробный осмотр города.

   В день "Благовещения" лагерь экспедиции пробудился очень рано. С восходом солнца явился уже и перевозчик с арбами для переправы багажа на левый берег Хуан-хэ... Здесь после чая и легкого завтрака мы завьючили верблюдов, и стройный караван длинной нитью тронулся к далекому, родному северу. Мы взяли направление на Пинь-фань, вдоль лёссовых, серых холмов {Под лёссом кое-где залегали конгломераты.}, временами возвышавшихся справа и слева, точно мрачные безжизненные стены какой-то одной бесконечной траншеи. Тонкая пыль и крайняя сухость воздуха делали переходы в жаркие дни очень тягостными. Зато по ночам спать было прекрасно, так как t нередко понижалась до °. Довольно частые встречи с туземными караванами {С транспортами риса из Нин-ся и соли из урочища Я-ту.} служили путешественникам некоторым развлечением среди всеобщей удручающей мертвенности, а начавшиеся сборы пресмыкающихся [остроголовые ящерицы], насекомых - жуки, мухи и первые скромные бабочки-белянки - и птиц занимали всё свободное время. Чекканы и полевой, и хохлатый жаворонки уже приступили к любовной игре, и в воздухе звонко разносились их оригинальные весенние песни. Красноклювые клушицы и вьюрки (Carpodacus stoliczkae [С. synoicus]) держались пока еще целыми обществами, но проявляли некоторое волнение и особенную жизнерадостность. Сычики разбились на пары и видимо готовились к периоду гнездения, и только один красавец краснокрылый стенолаз попрежнему встречался в одиночку, ничем не выражая своего весеннего настроения.

   По мере удаления от Жёлтой реки недостаток в хорошей питьевой воде чувствовался все острее {Даже китайские названия урочищ свидетельствуют о плохом качестве воды; так например, место нашего первого после Лань-чжоу-фу ночлега называлось "Фый-бу-хэ", то-есть "Не пей воды" (так она скверна).}. К востоку от пиньфанской дороги, в долине Питай-гоу, сравнительно густо заселённой земледельцами, население добывало живительную влагу из колодцев, глубиною от двенадцати до пятнадцати сажен; но зато и мощность водоносного горизонта иногда достигала - колодезь Да-хулун - семи-десяти футов [2-3 м]. Всюду наблюдалась в большей или меньшей степени борьба человека с природою. В этом смысле китайцы достигли большой виртуозности: этот народ не отступает ни перед какими трудностями и энергично проводит самые тяжёлые, Сизифовы работы; так например, вблизи селения Да-хулун, люди извлекают из земных недр подходящую для себя почву и, перенося ее на плечах в особых корзинах, устилают этим плодородным слоем, глубиною в три-четыре вершка [13-17 см], огромнейшие поля. Несмотря, однако, на все старания, земля далеко не всегда вознаграждает местных китайцев; об этом свидетельствуют многочисленные покинутые деревни, обвалившиеся колодцы и заброшенные пашни, подавляющие путешественника своею тишиною смерти...

   Между тем широкая густонаселенная низина, покрытая серым мелкосопочником, вскоре сменилась более пересечённой, но столь же печальной местностью. Попрежнему кругом царило полное молчание, лишь кое-где по скалам мелькали быстрые, проворные чекканы: Saxicola pleshanka [Oenanthe pleschanka], S. deserti atrigularis [O. deseiti atrogularis], S. isabellina [O. isabellinia]), а по скудным пастбищам изредка пестрели стада баранов. У колодцев, служивших сборным пунктом всех окрестных обитателей, мы наблюдали завирушек, светло-розовых монгольских вьюрков, каменных воробьев и горных голубей. Отдалённый северо-восток, куда медленно подтягивался караван, был заполнен горными кряжами {Имевшими поперечное залегание.}, слагавшимися из сланцев и красных или серых песчаников. К северо-северо-западу темнели внушительные формы хребта Шуло-шаня, на юго-западе намечались контуры снеговых вершин общей горной группы, сопровождающей течение Жёлтой реки справа, а прямо на севере, за бесконечными волнами второстепенных гор, открывалась пустыня, задёрнутая пыльной дымкой.

   Массив Шуло-шань состоит из нескольких самостоятельных гряд, лежащих в северо-западном - юго-восточном направлении, сливающихся на юге в одну цепь, густо поросшую на северном склоне еловым лесом и кустарниками, где находят приют олени и кабарга. В ущельях, вблизи ключевых источников, ютятся китайцы-скотоводы; тут же по соседству рудокопы занимаются добыванием меди, а несколько далее, в предгорьях, разрабатывается и каменный уголь.

   Двадцать девятого марта, на уединенном пустынном биваке утро мелькнуло незаметно, и в полдень наши верблюды попрежнему неутомимо шагали в северо-восточном направлении. Монгол-подводчик Дэлгэр с сыном Дайчжи действовали прекрасно, и мы не могли нахвалиться выносливости и бодрости неизменных "кораблей пустыни". Вновь перед глазами потянулись мелкие каменистые гряды, убранные хармыком, долины, покрытые в верхних частях полынкой, а в нижних разноцветными ирисами... Глаз присмотрелся к окружающему и жаждал новых впечатлений. Каждый родник, оживлённый свежей мелкой растительностью, иногда деревьями, преимущественно вязами, а иногда просто густым высоким дэрэсуном, приветствовался большою радостью. Каменисто-песчаное русло высохшей речки привело нас к населённым пунктам - китайской деревне Ца-цзи-шуй и еще ниже - маленькому городку Суань-хоу-пу. Питавшийся арычною водою городок имел традиционную башню, а его порядочные домики, числом сто семьдесят, и лавки свидетельствовали о достаточной зажиточности населения. Тщательно возделанные пашни зеленели изумрудными всходами, а за ними, на севере, до самых гор расстилалась долина Цхо-еэ-тан, питавшая многочисленные стада домашних верблюдов и крайне доверчивых, смирных антилоп харасульт (Gazella subgutturosa). Кое-где попадались монгольские вьюрки, каменные или горные голуби и оригинальные больдуруки, стайками прилетавшие из песков Тэнгэри полакомиться сульхиром (Agriophyllum gobicum). С напряжением осилив долину Цхо-вэ-тана, караван поднялся на поперечный кряж Гэ-да-шань и взглянул уже в Монголию. Граница внутреннего Китая отмечена здесь Великой стеной, от которой сейчас виден только размытый глинистый вал и несколько башен в пять и более сажен высотою. Еще через несколько вёрст, вблизи разветвления дорог, - влево на Цаган-булак и вправо на Нин-ся, показался обелиск с китайской и маньчжурской надписями, гласившими, что путник отнюдь вступает на территорию ала-шаньской земли.

   Чем дальше на север, тем ровнее становился рельеф местности; травянистый покров бударганы, дэрэсуна и более нежных цветущих форм - сиреневого касагика, белого астрагала и жёлтой караганы вдали уже пестрел островками желтых песков. Под ногами шныряли ящерицы, ползали жуки и изредка полосатые змеи. Ночью повсюду резвились проворные тушканчики. Вблизи дороги то и дело поднимались больдуруки, для которых наступило время гнездения. Действительно, мы наблюдали этих птиц, гнездящихся в большом количестве у самой дороги; они были заняты откладкой яиц, которые помещались прямо на земле в ямке, даже не всегда выстланной стебельками; яйца одной пары лежали иногда всего в двух-трех саженях от яиц другой пары. Яиц в гнёздах было от одного до трёх, в последнем случае уже немного насиженных; с пятого апреля все гнёзда уже содержали по три яйца, то есть полную кладку. Самки сидели на яйцах очень крепко и покидали гнёзда лишь в крайности, убегая и прижимаясь к земле, самцы же срывались обычным порядком, с криком; самки отвлекали внимание собаки от гнезда точь-в-точь, как это делают тетерки.

   Редкие монгольские стойбища и разбросанные там и сям плохенькие фанзы китайцев, занимающихся в Юго-восточной Монголии скотоводством (бараны и верблюды) и извозом, вносили мало оживления. Зато на самом пути довольно часто встречались небольшие партии паломников, медленно пробиравшихся на поклонение святыням, с трудом волоча на себе весь свой скарб. Этот трудный подвиг доступен лишь здоровым и сильным людям, тогда как слабейшие нередко погибают от жажды и истощения, не достигнув заветной цели. Одну из таких жертв молитвенного долга - несчастного ламу - члены экспедиции видели уже бездыханным трупом на самом краю дороги.

   На этот раз экспедиция следовала восточной, уже знакомой окраиной песков Тэнгэри и с помощью крепких верблюдов осилила её в семь переходов. Второго апреля с раннего утра путешественники вышли из области травянистых степей и окунулись в настоящую пустыню. Легкие облачка, постоянно набегавшие на солнце, и порывистый ветер освежали атмосферу, не давая ей раскаляться. Бесконечное серо-желтое море, простиравшееся к северу и западу, волновалось округлыми, барханными возвышениями. На гладкой, точно утрамбованной поверхности земли ясно выступали караванные пути, пешеходные тропы, взбегавшие к барханам, увенчанным обо, и даже микроскопические дорожки, проложенные жуками и ящерицами; эти мелкие, едва заметные черточки составляли причудливые узоры и заканчивались обыкновенно у круглых отверстий, куда то и дело исчезали бойкие широкоголовые ящерицы...

   К вечеру утомленный однообразием взгляд с радостью остановился на травянистой болотистой полосе, залегающей у колодца Хоир-худук; значительно позеленевшей дэрэсун приютил здесь серых журавлей, турпанов и серых гусей; саксаульные сойки перелетели с одного холма на другой; в отдалении звонко разговаривали кулики, кричали чибисы, медленно взмахивая крыльями парили чайки, а там - над окраиной песков, быстро направлялся к западу табун дроф. По мере сгущения сумерек погода заметно портилась и около полуночи разразилась сильная северо-западная буря; под напором ветра палатка стонала, полотно трепетало и рвалось прочь от земли, а спящих внутри палатки обдавало тонкой пылью, стеснявшей дыханье...

   От колодца Хоир-худук до озерка Ширик-долон тянутся пространства, занятые песчаниками, глинами и более твёрдыми красноватыми или темными породами, где пески нередко сменяются хорошими кормами, создавая более или менее отрадную картину. Вообще я должен сказать, что пустыня Гоби ранней весной вовсе не так мертва, как это принято думать; водоносный горизонт в этой части Центральной Азии находится сравнительно неглубоко и в более низких местах прикрыт песчано-глинистыми пластами от четырёх-пяти до десяти-двенадцати футов толщиною. Правда, в большинстве случаев вода не совсем пресная, а солоноватая или известковистая. Самая разнообразная пустынная растительность служит пищей не только верблюдам, но и лошадям и даже баранам, так что монгольское население в ближайшем соседстве с алашаньскими песками может существовать вполне безбедно и не в праве жаловаться на судьбу; лишь в редкие, исключительно-засушливые годы жизнь обитателей пустынных мест становится действительно незавидной.

   На семи озерках "Ширик-долон" путешественники нашли "гостей", прибывших ранее экспедиционного каравана. Здесь держались серые гуси, кряковые утки, утки-чирки, целое общество пеганок и несколько пар беспокойных турпанов. По серым зеленым берегам у самой воды бегали и резвились кулички-песочники, улит черныш и серые и жёлтые плиски, а несколько в стороне - скромные щеврицы. В прилежащих буграх среди кустов скрывались саксаульные сойки, а поодаль неслышным полётом спешил куда-то седой лунь...

   После небольшого отдыха у отрадной зелени озёрок особенно грустной показалась всем нам необходимость вновь погрузиться в область сыпучих песков. Крепкий ветер за ночь успел замести все следы караванной дороги, и четвертого апреля в течение целого дня верблюдам пришлось идти ощупью, держась вдоль барханов меридионального направления. Люди с напряжением всматривались в окружающее, следя за очертаниями малейших возвышений и каменисто-дресвяных выемок. Наконец, на северо-восточном горизонте ясно обозначились контуры седлообразной вершины Лоцзы-шань, у колодца Шангын-далай, а в ближайшей низине мелькнуло отрадное белое пятнышко монастыря Цокто-курэ. По соседству с обителью устроился китайский торговый дом, куда мы тотчас же и направились в надежде найти кое-какие предметы первой необходимости; к сожалению, в магазине не оказалось ничего подходящего_; и члены экспедиции ограничились приобретением откормленного барана, которым и полакомились с особенным удовольствием, так как от самого Лань-чжоу-фу приходилось питаться неважным консервированным мясом.

   Поздним вечером я вышел из палатки и долго любовался строгим профилем хребта Ала-шаня, говорившего о скором возвращении экспедиции на давно покинутый ею склад и метеорологическую станцию... Кругом было