Козлов Петр Кузьмич - Монголия и Амдо и мертвый город Хара-хото

хутухты из Тибета в Монголию совершается с особым торжеством. Для приглашения его необходимо следуют от шабинского ведомства {Шабинское ведомство: у яалхаских или северо-монгольских князей издавна существовал обычай строить храмы и дарить их хутухте с тем, чтобы почитаемый всеми перерожденец жил в них и молился за народное благо. Устроив подобный храм, каждый из князей отделял из числа своих данников несколько семей и также передавал их на вечное владение хутухте. Эти семьи теперь уже составляют отдельное ведомство, называемое Шабинским.} и от каждого из четырех монгольских аймаков -округов, на которые делится Северная Монголия, или Халха, - не менее как по двести человек и, таким образом, самое меньшее число отправляющихся за хутухтою в Тибет - тысяча человек, а иногда это число бывает и гораздо больше. Поезд хутухты всегда движется очень медленно, задерживаемый разного рода церемониями и встречами. На всем пути от Лхасы до Урги богдо-гэгэна сопровождают тибетские и монгольские войска.

   Со вступлением хутухты в пределы Халхи сопровождающая его толпа народа более и более увеличивается, потому что халхасцы, приставшие к процессии, провожают хутухту по большей части до Урги; наконец, и из самой Урги выходят встречать люди на пространство десяти - пятнадцати ночёвок.

   По прибытии в Ургу богдо-гэгэн первую ночь проводит в своем летнем дворце на берегу Толы, а отсюда на другой день в жёлтых носилках его переносят в самый город. Для входа сюда хутухты на этот раз всегда отделываются особые триумфальные ворота, на юго-западной стороне города; эти ворота увешиваются хадаками, шелковыми материями и украшаются золотом и серебром.

   Вступив в Да-курэ, хутухта вносится сначала в барун-орго (войлочная юрта), где его встречает Тушету-хан как старейший из родственников Чжэ-бцзун-дамба-хутухты, а потом богдо-гэгэна переносят в Цокчэн-сумэ. Здесь его встречают высшие светские власти Да-курэ, а в прежнее время тут же совершалась от лица китайского императора передача богдо-гэгэну власти и символов ее, состоящих в золотой печати и грамоте на владение ею, писанной на золотом листе.

   Далее жизнь богдо-гэгэна проходит неведомо для обыкновенных смертных, в глубине его дворца. В глазах буддистов все деяния хутухты имеют, конечно, чудесный характер и совершаются единственно для пользы одушевлённых существ.

   По смерти богдо-гэгэна тело его бальзамируют. Операцию эту производят ламы обыкновенно месяца три или даже больше. Трупа они не анатомируют, а усадив в должную позу, натирают его разного рода благовониями и спиртуозными жидкостями, потом обмазывают составом из соли и других веществ. В этом состоянии труп пребывает обыкновенно месяца два, одним словом, до тех пор, пока совершенно не высохнет. Тогда от него отделяют соляной состав; части тела, свободные от одежд, и прежде всего лицо, покрывают позолотою; поверх позолоты на лице трупа разрисовывают брови, усы и губы, но глаза оставляют закрытыми. В этом виде труп богдо-гэгэна называется "шарил"; его сажают в серебряный субурган и с торжественным богослужением ставят в храме, после чего воздают ему божеские почести.

   В настоящее время резиденция хутухты расположена за пределами города, недалеко от правого берега реки Толы, и выходит фасадом на священную гору Богдо-ула. За высокой белой оградой скромного дворца, напоминающего в общих чертах старое здание русского консульства, виднеется несколько кумирен, в которых живут приближённые к Богдо-гэгэну ламы.

   Как истый буддист, хутухта покровительствует всем животным вообще, любит лошадей, собак и даже имеет у себя небольшой зоологический сад, в котором содержатся исключительно парнокопытные: олени, маралы, козули и немногие другие...

   Урга - монгольская Лхаса, растет и развивается. Торговая русская колония расширяется, увеличивая оборот с каждым годом. Ныне в Урге насчитывается до пятисот русских семейств. Престиж нашей родины поддерживается на должной высоте. Заезжие русские чувствуют себя в Северной Монголии так же спокойно, как и на родине. Представитель отечественных интересов маститый Яков Парфеньевич Шишмарев продолжал неустанно работать, стремясь к еще большему сближению и объединению русских с монголами.

   Небезынтересно привести небольшую заметку о Я. П. Шишмареве - одном из основателей русского консульства в Урге и первом его консуле, прослужившем России почти полвека...

   Покойный Я. П. Шишмарев - сибиряк, начал свою службу на родине в то горячее время, когда Восточной Сибирью управлял знаменитый Н. Н. Муравьев-Амурский. Одною из выдающихся заслуг этого великого государственного человека было, между прочим, уменье выбирать себе сотрудников, от высших до низших. В числе таких избранников был и молодой человек, незаметный тогда чиновник, Шишмарев, выдвинутый за свои способности и прилежание...

   Я. П. Шишмарев родился 14 сентября 1833 г. в городе Троицко-савске, Забайкальской области. Первоначальное образование получил в своем родном городе в русско-монгольской школе и шестнадцати лет поступил на службу. До 1855 г. он служил в разных троицко-савских канцеляриях и, вследствие предположения назначить его в число светских членов пекинской духовной миссии, начал изучать маньчжурский и китайский языки у ориенталиста К. Г. Крымского, командированного министерством иностранных дел в Кяхту для заведывания русско-китайской школой и преподавания в ней.

   В 1855 г. Я. П. Шишмарев был в первый раз командирован в экспедицию на Амур в звании переводчика монгольского и маньчжурского языков. С этого времени в течение пяти лет он непрерывно разъезжал по Амуру по поручению графа. Вернувшись с Амура в Иркутск, через Аян, в следующем 1856 г., Я. П. Шишмарев вновь отправляется на Амур, чтобы сопровождать третью амурскую экспедицию до города Айгуни, а в 1858 г. состоит лично при Муравьеве-Амурском как во время самой поездки генерал-губернатора на Амур, так равно и при ведении им переговоров с китайцами о границе. По заключении Айгуи-ского договора (¹⁴), в силу которого к России был присоединён Уссурийский край, Я. П. Шишмарев отправляется на Уссури для участия в экспедиции по проведению новой границы.

   Амурская деятельность Я. П. Шишмарева оканчивается дипломатической поездкой в Благовещенск в 1859 г. и новой, еще более дальней командировкой в Пекин (¹⁵), в распоряжение чрезвычайного посла графа Н. П. Игнатьева, в особенно напряженный период англофранцузской войны с Китаем и заключения пекинского договора (¹⁶). Новый просвещенный начальник Шишмарева так же оценил его, как и его покровитель граф Муравьев-Амурский, и Я- П. вскоре после Пекина был награждён и назначен во вновь открытое в Урге русское консульство.

   Почти с самого основания консульства, с 1861 г., с первых шагов его деятельности, Я. П. Шишмарев состоял в Урге консулом в различных оттенках эгого звания - управляющим консульством, консулом и генеральным консулом. В течение этого периода он только иногда был отвлекаем от своего поста для исполнения особых поручений. Так в 1881 г. Я. П. Шишмарев был назначен в Кульджу полномочным комиссаром по передаче Илийского края китайскому правительству, а в следующем году был командирован в Западную Монголию для изучения торговых вопросов и рассмотрения взаимных претензий русских и китайских подданных. Главная заслуга Я. П. Шишмарева перед Россией, правильно замечает Г. Н. Потанин (¹⁷), заключается в его служении интересам русской торговли в Монголии, оберегать которые ему суждено было в течение столь многих лет. Он же долгое время должен был стоять на страже наших торговых сношений на западной границе Маньчжурии.

   Все отличия, до чина тайного советника и проч., Я. П. Шишмарев получил в лице представителя русского консульства в Монголии - в Урге. Как на свидетельство его постоянной популярности в монгольской среде, можно указать на подарок, давно полученный им от ургинского богдо-гэгэна, - чашу из сандального дерева. Получение такого подарка иноверцем - чуть не единственный случай в истории монголо-буддийской духовной обрядности.

   За долговременное пребывание в Урге Я. П. Шишмарев изъездил Монголию, что называется вдоль и поперек, в особенности ее северную часть. Некоторые географические факты были им сообщены впервые, как, например, существование снежных вершин в Хангае и в Восточном или Монгольском Алтае... Его путевые заметки о Кэрулене долгое время были единственным источником для знакомства с этим районом Северной Монголии. Но в чём был особенно сведущ Я. П. Шишмарев и что он хорошо знал - так это монголов, домашнюю жизнь монгольских князей, их взаимные отношения, управление Монголией, экономические условия, в каких живет низший класс, значение буддийского духовенства и, что наиболее важно для русских, - русскую торговлю, постоянным свидетелем роста которой он был в последние сорок-пятьдесят лет.

   К сожалению, литературная деятельность Я. П. Шишмарева выразилась лишь немногими статьями, напечатанными в сибирских географических журналах, а именно: "Сведение о халхаских владениях", "Поездка из Урги на Онон" и "Сведения о дархатах-урянхах ведомства ургинского хутухты"...

   Многие центрально-азиатские экспедиции и большинство путешественников, начиная со знаменитого Н. М. Пржевальского, перебывали в Урге и получали большее или меньшее содействие и присущее Я. П. Шишмареву русское гостеприимство.

   Лично я был знаком с маститым консулом с 1883 г., со времени моего первого путешествия по Центральной Азии с покойным Пржевальским, имевшим с Шишмаревым самые наилучшие отношения. Об этом свидетельствуют и письма Н. М. Пржевальского к Шишмареву, любезно переданные Я. П. мне в полное распоряжение...

   В Урге в русско-китайском банке мы теперь получили серебро в китайских и гамбургских слитках, необходимое экспедиции на всём её караванном пути в глубине Центральной Азии. Здесь же пришлось приобрести порядочное количество цзамбы (¹⁸) - сухой ячменной или пшеничной муки и других предметов повседневного продовольствия. Казаки по обыкновению добыли двух походных сторожевых собак, которых они без труда выбрали из массы бродячих псов, промышлявших отбросами.

   С первых дней прихода в Ургу нас донимали монголы-подводчики, желавшие доставить экспедицию в Монгольский Алтай; в числе таковых оказался и алашанец, долженствовавший в скором времени отправиться обратно в Дын-юань-ин. За алашанца я ухватился в первую голову и, что называется, обеими руками, потому что, во-первых, он имел лучшую рекомендацию от моего спутника Бадмажапова, проживавшего в это время в городе Дын-юань-ине в качестве представителя русской торговой фирмы в Южной Монголии - "Собенников и бр. Молчановы", во-вторых, алашанец-подводчик брался доставить в Дын-юань-ин двадцать наших самых тяжеловесных вьюков, необходимых нам только впоследствии, и, в-третьих, давал облегчённому каравану большую подвижность в выполнении круговой экскурсии через низовье Зцзин-гола, долиною Гойцзо в тот же Дын-юань-ин...

   С алашанцем мы очень скоро сговорились и семнадцатого января отправили наш транспорт под наблюдением Четыркина и казака Буянты Мадаева. Этот караван последовал поперек Гоби в Дын-юань-ин, придерживаясь маршрута Н. М. Пржевальского.

   Тем временем были подряжены и местные монголы для главного каравана, намеревавшегося оставить Ургу двадцать первого января. Однако против такого моего решения монголы энергично протестовали; дело в том, что как раз двадцатыми числами у монголов начинался большой праздник "Цаган-сар" - "Белый месяц", и они усиленно упрашивали меня день выступления каравана перенести на двадцать пятое. Делать было нечего, пришлось уступить номадам. В таких случаях участники экспедиции по большей части берутся за перо и пишут письма. Вообще говоря, я не люблю продолжительных остановок в городах, так как они отвлекают от прямых дел и вызывают наибольшую, иногда даже непроизводительную трату денег.

   Таким образом в Урге нам пришлось провести более двух недель, которые, несмотря на монотонную жизнь, прошли довольно скоро. Все наши мысли невольно сосредоточивались на предстоявшем путешествии, и мы совершенно не замечали, как мелькал короткий день, сменяемый обыкновенно длительной холодной ночью. Несмотря на крайнюю стужу по вечерам, я долго, бывало, не мог оторваться от чудного зрелища, которое представляет из себя звёздное небо. Здесь оно особенно ярко, и наблюдаемые в экспедиционные трубы небесные светила приводят человека в большое восхищение, в особенности Юпитер и его спутники. По окончании специальных наблюдений наша походная обсерватория несколько вечеров не убиралась, привлекая внимание местных обитателей и служа для наблюдения дивной красоты вселенной...

   Монгольский праздник Цаган-сар внёс в Ургу большое оживление. Перед зданием консульства с утра до вечера проносились кавалькады нарядных монголов и монголок. Я всегда любил смотреть на быстро мчавшихся номадов, на их оригинальную посадку... В центре города сновало еще больше народа, прибывшего из окрестных мест с принесением поздравлений хутухте и главным чиновникам. Везде развевались флаги, мелькали разноцветные фонари и раздавалась трескотня хлопушек и бомбочек... Торговля стихла, лавки закрылись, но зато двери всех буддийских храмов стояли настежь, призывая к молитве...

   Наши проводники сдержали слово и явились во-время. Пора и в дальнейший путь...

  

   Прежде чем начать рассказ о путешествии внутрь Монголии, бросим беглый взгляд на природу всей этой страны и ее обитателей... На нашем пути с севера от Кяхты тотчас начинается Монголия, сначала степная, далее горная с более или менее массивными хребтами, еще очень богатыми растительным и животным миром. А там и Урга - духовный и административный центр, - за которым физиономия монгольской природы резко изменяется, горный рельеф сглаживается, растительный покров беднеет, население редеет, в особенности южнее гор, составляющих восточное продолжение Монгольского или Гобийского Алтая. Здесь уже настоящая пустыня - Гоби, развертывающаяся то в виде гладкой песчано-каменистой скатерти, то в виде складок мягких и скалистых холмов, по вершинам которых в вечерние часы картинно играют отблески заката... Наконец Южная Монголия, почти целиком представляющая собою море сыпучих песков, по большей части грядовых меридиальных барханов, нередко поднимающихся в высоту до сотни и более футов.

   Коренное население Монголии, монголы, также видоизменено, с одной стороны, физическими условиями природы, с другой, - большим или меньшим воздействием своих родовых князей или китайцев. В Северной Монголии путешественник наблюдает номадов, еще гордящихся своими традиционными удалью, молодечеством, щегольством пёстрых нарядов, бойкими иноходцами, их убранством, своею лихостью, ловкостью езды; эти монголы невольно заставляют наблюдателя мысленно переноситься к давно минувшим временам, к тем временам, когда они имели собственную историю. Сохранению монголами славных традиций былого способствует в значительной степени ургинский иерарх - богдо-гэгэн и владетельные управители хошунов - монгольские князья, с которыми китайцы поступают учтиво, стараясь расположить их ко двору богдохана. Монголы центральной части страны значительно уступают богатством и нарядами своим северным соседям, но зато нередко превосходят в этом отношении южных обитателей, которые как с внешней, так и с внутренней стороны, все более и более приближаются к китайцам, забывая свою национальную жизнь и отрекаясь от родового быта. В общем, с нашей точки зрения, жизненная обстановка монгола бедна и незавидна, как беден и его внутренний мир; хотя монгол и отличается от соседних кочевников тем, что достиг сравнительно более высокого умственного развития, имеет собственные письмена, печатные законы, изучает тибетскую грамоту.

   ...День двадцать пятого января 1908 г. для экспедиции может считаться знаменательным. В этот день мы надолго распрощались с родными людьми, с родною речью, с родной обстановкой. Впереди лежало все новое, чуждое - и природа, и люди... Утро серое, холодное, ветреное. Консульский двор заполнен верблюдами, лошадьми, багажом экспедиции. Вместе с гренадерами и казаками хлопочут монголы... Местный кружок соотечественников пришёл проводить нас. Больше всего меня тронули дети - ученики и ученицы консульской школы, от имени которых учительница М. П. Ткаченко передала экспедиции пожелание успехов обогатить науку новыми открытиями.

   Пока мы прощались, головной эшелон Иванова уже открыл движение; за ним направился второй, третий. Путешествие началось. Вскоре, караван вытянулся красивой линией и еще большими, нежели прежде, шагами стал отмерять расстояние. В открытой долине ветер свирепствовал пуще прежнего: мы ёжились и очень часто оставляли сёдла, чтобы на ходу согреться. Встречные монголы приветливо прощались с нами: сжимая на груди руки, они произносили: "жуйтуя-байна!" что значит "очень холодно!"

   Несмотря на успешное движение, мы очень долго тащились долиною Толы, прежде нежели ее оставить, прежде нежели перевалить Гонгын-дабан, окончательно скрывший Толу от наших взоров. Прямо перед нами широко расстилалась степная полоса и лишь на востоке продолжали тянуться отроги богдо-олского массива, темневшие богатою зарослью леса. Через некоторое время и они скрылись... Мы вступили во внутренний центрально-азиатский бассейн и на другой день весь большой переход подвигались вдоль обширной долины Шархай-хундэ, блестевшей яркой желтизной пышного дэрэсуна (²⁰) (Lasiagrostis splendens). Там и сям группировались юрты кочевников, а в окрестности юрт - их многочисленные стада, нередко по соседству со стадами монгольских цзеренов (Antilope gutturosa [Procapra gutturosa]), хорошо распознающих мирного человека от охотника. На мой вопрос к проводникам: "чьи это табуны коней и стада верблюдов и баранов"? - они ответили: "всё это принадлежит хутухте и монастырям".

   Богатая долина Шархай-хундэ в то же время изобилует пищухами (Lagomys ogotona [Ochotona daurica]), за которыми охотятся зимующие в Монголии сарычи, большие и малые сокола (Gennaia et Tinnunculus [Falco и Cerchneis]), обычно сидящие по вершинам холмов, вдоль дороги. В этой местности мы добыли интересного большого хорька, которого долгое время преследовал чёрный ворон (Corvus corax), бросавшийся на зверька с криком сверху; хорёк сгибал спину, рычал и вообще яростно защищался.

   Ежедневно наблюдая только монголов и их кочевье, мы скоро освоились и со своей походной обстановкой: верблюдами, лошадьми, юртой, и с своим главным занятием - передвижением. Иначе говоря, своим образом жизни мы напоминали номадов и чувствовали себя очень хорошо. С вечера, в нашем походном жилище всегда бывало маленькое тепло, но ночью, в особенности же перед зарёй, когда мы обыкновенно вставали, становилось ужасно холодно. Во время одевания, которое совершалось очень быстро, только и стучишь бывало зубами, только и слышишь: бррр..., бррр..., бррр!.. Затем, наскоро проглотив по чашке-другой горячего чая с противным месивом "цзамба", мы отправлялись в путь. В дороге время бежало быстро, как быстро, незаметно проходили и целые дни. После же четырех-пяти дней или переходов устраивалась днёвка, считавшаяся всеми нами за большой праздник.

   Первая такая днёвка была устроена неподалеку от высокой конусообразной горы Хайрхан, рядом со стойбищем владельца наших наёмных верблюдов - состоятельного монгола Церен Доржиева. Последний оказался весьма доброжелательным и сговорчивым вообще, а в частности по отношению к вопросу о расширении нашего маршрута, о большем уклонении его на юго-запад в целях не входившего сначала в нашу программу посещения озера Тухум-нор и прилежащего к нему на юге района, до нас еще не изученного географами. На память о русских Доржиев и его жена получили от экспедиции кое-какие подарки.

   С каждым днём экспедиция приближалась к заветному югу, с каждым следующим днём уменьшалось количество снега и становилось теплее на солнце. Ночью попрежнему бывало очень морозно; попрежнему звёздное небо ярко мигало и искрилось и попрежнему очаровывало своей красотой...

   Кругом тихо: ни один звук не нарушает торжественности степного простора, лишь по небу мелькнёт падучая звезда и исчезнет вблизи горизонта.

   Дальнейший путь к озеру Тухум-нор пролегал среди невысоких гор, среди горных складок Сонин-хангай, с одной стороны и Орцик, Онгон-монгол и Тангыт-тот - с другой, по перевалу Улэн-дабан, имеющему около 4 650 футов [1417 м] над морем. Преобладающей горной породой здесь был розовый гранит, прикрытый мощным пластом галечника с богатой степной растительностью, по которой, насколько хватал глаз, паслись стада тех же баранов. У одного из попутных холмов с крутым обнажением выветрелого гранита держалось много канюков или сарычей (Archibuteo hemiptiopus [Buteo hemilasius]), не выносивших появления более сильного хищника - орла, нередко пролетавшего вдоль тех же гор или холмов. В лазурной выси кружились бурые грифы (Vultur monachus [Aegypius monachus]), которых вскоре мы обнаружили на трупе лошади... Могучие хищные птицы издавали громкий клекот и отчаянно дрались из-за добычи. В такое время легче всего подойти незамеченным к грифам на расстоянии выстрела... В этом же районе, впервые нынче, мы наблюдали массовое скопление пустынников (Syrrhaptes paradoxus), выдававших свое присутствие преимущественно по утрам, когда больдуруки с шумом бури пролетали в ту или другую сторону. Скорость их полета поистине изумительна. Рядом с больдуруками нередко встречались огромные стаи различных жаворонков (Otocorys [Eremophila], Melanoeorypha, Alaudula [Calandrella]), кормившихся по травянистым лощинам, почти совершенно свободным от снега...

   Благодаря необычайной прозрачности воздуха, путешественник здесь часто обманывается в определении расстояний, значительно сокращая их против действительности. Подобные ошибки еще более увеличиваются, когда наблюдатель находится на возвышении, а перед ним расстилаются долины, по которым нередко играет мираж - "злой дух пустыни", строящий из отдаленных высот фантастические сооружения, тонущие в дрожащем озеровидном пространстве... Так было с нами на пути к озеру Тухум-нор, которое с окраинных холмов казалось очень близко, а на самом деле потребовалось несколько часов, чтобы дойти до него, при этом самая долина из ровной и гладкой, каковой представлялась издали, превратилась в пересечённую поперечными оврагами местность, сильно утомившую наш караван.

   На северо-восточном берегу Тухум-нора приютился монастырь Тухумын-догын, подле которого экспедиция и расположилась лагерем.

   В зимнее время Тухум-нор представляет жалкую безводную белую площадь, почти не отличимую от общего вида долины, прикрытой тонкой пеленой снега. Размеры озера незначительны: шесть вёрст в длину и четыре в ширину. С запада в Тухум-нор впадает единственная речка - Джергалантэ. Берега озера плоские, низменные, за исключением небольшой полосы, где они слегка возвышаются. Дно илистое, солончаковое. Береговая растительность бедна и выражается караганой, дэрэсуном, несколькими видами солянок и немногими другими, типичными для страны формами.

   По словам монголов, в весенне-летнее время Тухум-нор наполняется водой, на поверхности которой держится порядочное количество птиц - уток, гусей, турпанов, а по берегам - куликов, цапель, журавлей и чаек. Теперь же мы здесь встретили - белую полярную сову, державшуюся крайне строго, темного сарыча, орла-беркута, а из мелких - одних лишь жаворонков. Что же касается млекопитающих, то помимо отмеченных выше цзеренов, здесь обыкновенны: волки, устраивающие по ночам неприятные концерты, затем лисицы, зайцы и несколько видов более мелких грызунов. Местный небольшой заяц (Lepus tolai), очень многочисленен и настолько привык к добродетели монгола, что ютится рядом с его жилищем, словно собака. Зато "косой" смертельно трусит крылатых хищников - орлов, питающихся исключительно зайцами. В Северной Монголии я неоднократно был свидетелем интересных сцен у царственного хищника с трусливым зайцем. Косой улепётывает, что называется, во-всю, орел плавным полетом гонится за зайцем и, как только хочет схватит его, заяц делает отчаянный прыжок, часто через спину орла, и был таков. Горный хищник вновь стремится к намеченной жертве, вновь нападает, заяц вновь повторяет невероятный прыжок. В конце концов косой бывает схвачен и достается орлу на обед, обыкновенно отправляемый вблизи, на каком-либо возвышении {В. Бианки, "Материалы для авифауны Восточной Монголии и Северо-восточного Тибета, по данным Монголо-Сычуаньской экспедиции 1907-1909 гг., под начальством П. К. Козлова". Стр. 76-77.}.

   Благодаря прозрачности неба, мне удалось астрономически определить положение Тухумын-догына. Весь вечер в морозном воздухе падали изящные снежные звездочки, и луна была опоясана красивым радужным кольцом.

   При монастыре Тухумын-догыне мы намеревались устроить днёвку, но подводчики сильно воспротивились, ссылаясь на бескормицу, могущую тяжело отозваться на лошадях. Поэтому утром, на следующий день, караван наш обычным порядком направился в путь, за исключением меня и А. А. Чернова, решивших ещё с вечера провести на озере час-другой, чтобы познакомиться с характером его обнажённого дна, по которому можно было проехать на лошадях. Результатом этих наблюдений и послужила вышеприведенная заметка об Тухум-норе.

   На протяжении двух переходов маршрут экспедиции шел строго к югу, затем уклонился к юго-юго-западу и держался этого направления вплоть до северного подножья гор Гурбун-сайхан. Общий характер местности гористый, в особенности в северной половине маршрута, тогда как в южной преобладают открытые долины, по главным из которых пролегают большие караванные дороги из Северо-западной Монголии в Куку-хото {Город Куку-хото или Гуй-хуа-чен, как его называют китайцы, находится в северной части провинции Шаньси Внутреннего Китая, но вне Великой стены, проходящей верстах в восьмидесяти от него к юго-востоку. Гуй-хуа-чен ведёт обширную торговлю со всем почти Внешним Китаем и по размерам своих торговых оборотов с Монголией не имеет себе соперников по всей империи.}. Поверхность гор, холмов, долин, словом всё говорит в пользу стихийной деятельности - бурь и ветров, видоизменяющих рельеф Внутренней Монголии. Масса обломочного материала, по мере удаления от материнской породы, мельчает, перетирается; более мелкие частицы щебня уносятся ещё дальше, обтачивая на пути отдельные мелкие гальки, представляющие иногда типичные трёхгранники, реже четырёхгранники. Выходы наиболее твёрдых горных пород своею полировкой тоже напоминают о деятельности ветра, хотя в таких случаях чаще бросается в глаза предохранительная корка пустынного загара (²¹), повсюду покрывающая и изверженные и древние породы. Как капли вод, зародившихся высоко в ледниках, в своем поступательном движении стремятся на дно долин, скопляясь в реки или озера, так и горные песчинки, подхваченные ветром, несутся вниз и в совокупности создают целое море барханов. На большем своем внутреннем протяжении страна однообразна, скучна, монотонна; еще более она удручает путешественника во время бури, поднимающей с земли тучи тончайшей пыли, омрачающей воздух. Всё живое прячется, голоса замирают и лишь один только ветер неистово ревёт и свистит, наводя ужас на суеверных номадов...

   При таком состоянии воздуха в связи с поразительным однообразием пустынного ландшафта, здесь не легко разобраться в дороге даже привычному человеку. Поэтому на ближайших вершинах гор или на попутных возвышениях, равно и на всяком характерном повороте, у монголов из камней сложены указатели, по которым проезжий может ориентироваться, подобно тому, как в лучшую погоду он руководится общим направлением своего пути по расположению командующих массивов, по их оригинальным очертаниям, улавливаемым иногда на большие, в несколько десятков верст расстояния. Ведь каждый или почти каждый перевал открывает новые виды, новые картины; одни горы приближаются, другие уходят за противоположный горизонт. С книжкою и буссолью в руках в течение всего перехода непрерывно следишь, непрерывно отмечаешь всякий заслуживающий внимания предмет, всякое характерное явление. Нередко один и тот же массив приходится наблюдать в течение нескольких дней, нескольких переходов и по нему ориентировать свою съёмку. Подобное явление всего чаще случается, если таковые массивы лежат у самой дороги, когда сначала вы к ним приближаетесь, затем равняетесь с ними и, наконец, оставляете их в тылу вашего маршрута. Подтверждение сказанного мы увидели на второй или третий день движения от Тухум-нора, где с вершин поперечных высот нам открылся широкий горизонт: на впереди лежащем юге темнели гребни Дэлгэр-хангая, на оставленном севере - знакомые читателю Сонин-хангай, Орцык и другие... Как увидим ниже, мы приблизимся вплотную к Дэлгэр-хангаю, и в то же самое время в полуденном направлении покажется новый поперечный хребет.

   На дальнейшем пути общий характер местности оставался прежним. Те же горные кряжи, те же бесконечные простые и сложные по очертаниям высоты {В таких пересеченных районах, с наибольшим абсолютным поднятием местности, нередко встречаешь крайнюю пустынность, полное отсутствие какой бы то ни было растительной или животной жизни, ни одного живого звука... Повсюду серо-жёлтый удручающий колорит. Подобные места монголы называют "Гоби". [См. прим. 12].} или залегающие между высотами котловины иногда с ключами или с колодцами, подле которых непременно ютится человек и где вам предстоит расположиться биваком на ночь. Попрежнему маршрут пролегал в виде прямой линии и засечки или азимуты направления приходилось брать с места ночлега на соседний предмет следующей такой же остановки.

   День за днём экспедиция подвигалась к югу, день за днём монгольское солнце прибавляло тепловой энергии, чаще и звонче раздавалось пение жаворонков. Воздух опять прозрачен: по сторонам убегают синие дали. На утренней заре, пятого февраля, удалось наблюдать интересное явление: с одной стороны всходило солнце, с другой скрывалась луна; был момент, когда на востоке и западе, на зубцах гор, красовались оба светила... Впечатления от гармонического сочетания торжественной тишины и величия картины пустыни я никогда не забуду... Счастлив путешественник, живущий целые годы лицом к лицу с чистой девственной природой и имеющий возможность наблюдать ее разнообразные картины...

   Во время движения каравана всякое явление так или иначе привлекает внимание: за всем следишь, всё отмечаешь и время проходит быстро, незаметно. K тому же зимние короткие дни, можно сказать, целиком уходят на передвижение. С окончанием перехода, оканчивается и дневная деятельность каравана. В ожидании позднего обеда члены экспедиции работают над дневником, приводят свои наблюдения в порядок, но после обеда и записи вечернего метеорологического наблюдения тотчас укладываются спать. Наши же люди отходили ко сну еще раньше, но зато они и раньше вставали. В зимнее время особенно тяжелой бывала служба конвоя, изо-дня в день по ночам несшего сторожевую службу, разделенную на две смены. Таким образом, приходилось стоять на морозном воздухе пять часов кряду, что очень и очень нелегко. Только русские гренадеры и казаки могли выносить все трудности и лишения зимнего похода, чем всегда вызывали у нас - своих старших товарищей, любовь и уважение. Отряд или конвой экспедиции трудился в одном отношении, мы в другом и, в общем, понемногу все выполняли одну сложную, ответственную задачу.

   На утро, восьмого февраля, разразился сильный ветер, замаскировавший земную поверхность снегом и если бы не часто расставленные обообразные указатели дороги, ни за что невозможно было бы пройти, не сбившись с должного направления. Мы шли весь день, до тех пор пока не сгустились сумерки, и благополучно устроились на ночёвку в урочище Хашагэн-гол. Ветер крепчал и к ночи перешел в настоящую бурю, прекратившуюся лишь к утру следующего дня, когда температура воздуха понизилась до -26-27° С.

   В тот же бурный день мы пересекли верхнюю куку-хотоскую дорогу, вблизи монастыря Тугурюгин-догын. Монастырь этот построен с разрешения китайцев на добровольные приношения хорчинцев {Просматривая летописи халхасов и собирая устные предания этого народа, - говорит проф. А. М. Позднеев, - можно не без основания заключить, что все халхаские монастыри в отношении своего происхождения могут быть разделены на четыре разряда. Одни из них были воздвигнуты маньчжурскими императорами в Китае на счёт китайского государственного казначейства, - это так называемые императорские монастыри и храмы; другие устраивались халхасами на пользу их гэгэнов, хутухт и хубилганов - святых, перерожденцев, - как места, в которых должны были проживать эти гэгэны и молиться за народное благо, - это так называемые монастыри гэгэновские или хутухтинские; третьи возникали на суммы, составлявшиеся из пожертвований частных лиц, представлявших собою какое-либо отдельное сообщество, - таковы все монастыри, принадлежавшие в старину отдельным родам халхасов, а в настоящее время, когда халхасы уже совершенно утратили свой родовой быт, принадлежащие той или другой административной единице, на которые разделяются теперь халхасы, - это так называемые хошунные и сумунные монастыри; четвертые, наконец, сооружались на суммы отдельных частных личностей, каковы богатые монгольские князья или знатные и известные своим богатством и добродетелями ламы. ("Очерки быта буддийских монастырей и буддийского духовенства в Монголии". Стр. 3.).}, то есть монголов, обслуживающих куку-хотоскую почтовую дорогу. Главными мастерами являлись китайцы, оставившие по себе память в виде башневидных печей, в которых выжигался кирпич.

   Во время движения нашего каравана вблизи Тугурюгин-догына из этого монастыря неслись звуки больших труб и барабана...

   Что касается вообще музыкальных инструментов в буддийских храмах, то они делятся на четыре категории: потрясаемые, ударные, духовые и струнные; последние, впрочем, отменены.

   В числе инструментов первой категории стоят: колокольчик и "дамару" - род небольшого барабанчика-колотушки. Дамару представляет собою пустой деревянный цилиндр, отверстия которого обтягиваются кожей; посреди цилиндра на особом ремешке привязываются два шарика, которые при быстром поворачивании цилиндра ударяют по натянутой на нём коже и производят звук в роде барабанной дроби.

   Ко второй категории принадлежит "кэнгэргэ" - турецкий плоский барабан, деревянные, берестовые, стенки которого обыкновенно имеют в вышину около пяти вершков, окрашиваются в красную краску и украшаются изображением пяти или семи взаимно переплетающихся драконов. На эти стенки барабана без посредства обручей натягивается козья кожа, выделанная на подобие пергамента, размером аршина в полтора и более в поперечном диаметре. Такой барабан укрепляется на подставке, в него ударяют особою, выгнутою палочкой, называемою "докур". Докур состоит из рукоятки, оканчивающейся резным изображением головы Матара - мифического животного; в рот этого Матара вкладывается выгнутая часть докура, которою и ударяют в барабан. Кроме барабана во вторую категорию входят еще медные тарелки и тарелочки.

   В числе третьей категории музыкальных инструментов в буддийских монастырях находятся дун-буре, бишкур, ганлин и, наконец, буре. Дун-буре - это есть обыкновенная морская раковина, звук которой подобен рогу. Употребление раковины как инструмента при богослужениях буддисты относят ко временам Шакьямуни. В биографии Цзонхавы - реформатора буддизма (²²) - рассказывается, - говорит проф. Позднеев {}"Очерки быта буддийских монастырей"... Стр. 105-106., - что однажды царь драконов поднёс Шакьямуни белую раковину, которую потом ученики будды употребляли вместо буре - трубы для призвания к богослужениям в летнее время. Потом будда приказал Мутгальвани - старейшему ученику - отправиться в страну краснолицых тибетцев и спрятать эту раковину под горою Дурихту, причём якобы предсказал, что она будет найдена Цзонхавою, что и действительно случилось при постройке Галдан-хита.

   В этом монастыре помянутая раковина хранится и до ныне, как чудотворная святыня {П. К. Козлов, "Тибет и далай-лама"... Стр. 49-51.}.

   "Бишкур" - это музыкальный инструмент, звуки которого походят на звук свирели. Бишкур состоит из трёх отдельных частей: средняя делается из крепкого дерева или рога, а обе конечные - из меди; длиною он бывает несколько больше трёх четвертей аршина. Время введения бишкура в церковное употребление монгольские ламы относят к периоду пребывания Чжу-адиши в Тибете и рассказывают, что когда этот проповедник буддизма прибыл из Индии в Тибет, то, не находя здесь многого из того, что почиталось священным в Индии, он задумал удовлетворить своим обрядовым религиозным требованиям каким бы то ни было образом. Так, например, здесь не оказалось священной птицы Галандага и дерева Галбиварас, употребляемого для курений. Для подражания голосу первой он, говорят, и изобрел бишкур, а взамен второго приготовил красные курительные свечи. Замечательно, что во время игры на бишкуре пред играющим всегда зажигают красные курительные свечи. "Ганлин" - духовой инструмент, состоящий также из трёх частей, причём средняя часть делается из берцовой человеческой кости, а две конечные - из серебра. Передняя часть ганлина обыкновенно бывает несколько сжатою и на одной из своих сторон имеет два отверстия, носящие название "ачжинай морин хамырыйн нухэ", т. е. лошадиные ноздри. Звуки ганлина долженствуют напоминать собою ржание мифического коня "ачжинай морин", который переносит верующих из этого мира в блаженные обители Сукавати. "Буре" - большая медная труба приблизительно в сажень длиною и "Ухэр-буре" - такая же медная труба, длиною сажени в две с половиною; рычание её включает лишь самые низкие басовые ноты и производит потрясающее действие на нервы. О происхождении этих трёх последних духовых инструментов рассказывается, что когда Падма-Самбаву, буддийского вероучителя, пригласили в Урджан {Урджан - бывшая столица царя Викрамадитьи и один из семи священных индийских городов.}, то он отказался итти туда по той причине, что (в Индии) он не мог слышать ржания ачжинай морин, а во-вторых, - рычания небесных слонов. Индийские поклонники Падма-Самбавы, непременно желавшие видеть у себя этого святителя, изобрели тогда ганлин для подражания ржанию лошади и буре - для подражания рёву слона.

   ...На следующем за монастырем Тугурюгин-догын переходе, поперечно залегавшие горные кряжи Боин-гэче открыли нам обширный горизонт к юту. Вблизи, слева, резко выступали горы Дэлгэр-хангай, справа - Ахыр, а между ними извивалось каменистое русло, скрывавшееся в том же полуденном направлении... Неизмеримо дальше - насколько только хватал глаз, вырисовывался силуэт восточной оконечности Монгольского Алтая - Гурбун-сайхана, к которому мы так стремились... Местность попрежнему носила пустынный характер.

   Спустившись в долину, мы ускоренно проследовали расстояние, отделявшее окраину гор от Онгиин-гола, и на береговой террасе последнего, вблизи монастыря Хошун-хит, устроились биваком.

   Несмотря на свое значительное протяжение - до ста пятидесяти верст - Онгиин-гол в феврале месяце стоял без воды. На этот случай прибрежные обитатели роют колодцы, которые, обыкновенно, не глубоки: пять - семь, редко более, футов [1,5-2 м] и с хорошей пресной водой. Впрочем, вдоль речки встречаются нередко богатые родники, выдающие своё присутствие издали блестящей ледяной поверхностью.

   Речка Онгиин-гол берет начало в Хангае, в юго-восточной окраине этих гор; в верхнем и среднем течениях она стремительно несётся на юго-восток, а в нижнем - прямо к югу, впадая в озеро Улан-нор. В осмотренном нами нижнем течении долина Онгиин-гола занимает в ширину от полутора до двух верст, с каменистым руслом, извивающимся то посредине, то у одного из боков, в большинстве случаев обставленных высокими, до семидесяти футов [до 20 м], обрывами.

   Невысокие береговые террасы Онгиин-гола местами покрыты низкорослым тальником (Salix), местами серебристым дэрэсуном (Lasiagrostis splendens); возвышенные же - хармыком (Nitraria Schoberi) и другими колючими кустарниками. Замечено вообще, что лучшая растительность по Онгиин-голу сосредоточивается там, где долину сжимают горные массивы, и наоборот, - большая пустынность сопровождает речку в открытой равнине. Животная жизнь та же, что и прежде. Из зверей мы наблюдали: волков, лисиц, монгольских цзеренов, зайцев и мелких грызунов; а по части птиц: прежних больших и малых соколов, сарычей, сыча, черного ворона, изредка орла-беркута, впервые отмеченную ныне в окрестностях Хошун-хит пустынную сойку (Podoces hendersoni), рогатых жаворонков (Otocorys), вьюрков, больдуруков и немногих других.

   Северная караванная дорога пересекает Онгиин-гол у монастыря и на всём дальнейшем протяжении к югу идёт вдоль правого берега до крутого заворота речки на запад, где дорога вновь пересекает Онгиин-гол и вступает в северные отпрыски системы Монгольского Алтая.

   По внешнему виду Хошун-хит довольно богатый, красивый монастырь с целым рядом белых субурганов-надгробий {Субурганы - преемники древних индийских "ступ" и "чайтья". По сказаниям буддистов, устройство субурганов так памятников замечательнейших священных событий начато было в Индии еще при жизни будды Шакьямуни; впоследствии субурганы воздвигались там не только на местах замечательных событий, но служили еще гробницами для лам, известных святостью своей жизни и своими подвигами на благо буддийской веры. Понятно отсюда, что субупганы, устроенные в различных местностях и в разное время, должны были иметь у себя и разные формы, но у монголов-буддистов субурганы по своему внешнему виду особенно не разнятся. Рассматривая форму субурганы в архитектурном отношении, мы находим, что он состоит вообще из трёх частей: пьедестала - сэнтэй, главной части - бумба и шпица, представляющего довольно высокий, усеченный конус, украшенный тринадцатью металлическими кольцами, увенчанными, как то уже и замечено, изображениями луны, солнца и пламенеющего огня премудрости - нада. (А. Позднеев. "Очерки быта буддийских монастырей и буддийского духовенства в Монголии в связи с отношениями сего последнего к народу". 1887 г. Стр. 58-60).}, расположенных севернее храмов, за исключением главного субургана, с изваянием будды внутри стоящего вблизи и выделяющегося своим шпицем с изображениями луны, солнца и пламенеющего огня премудрости - нада... С южной стороны храмов прилегает красивая китайской архитектуры башня с крепостной вышкой, с которой ламы любуются окрестностями.

   Постоянный состав этого монастыря исчисляется в двести монахов, а в период летних хуралов - до пятисот. В наше пребывание настоятель монастыря шанцзотба отсутствовал; его заменял энергичный, строгий да-лама, явившийся ко мне с визитом и сообщивший немало интересных сведений. До появления да-ламы наш лагерь осаждался назойливыми ламами (²³), пристававшими со всевозможными просьбами. С приходом же к нам да-ламы, с его громким возгласом "Ламы, по местам! это не китайский торговый караван!" - ламы, в страхе, быстро исчезли, попрятались и, как мыши, из-за углов показывали свои бритые головы.

   Да-ламу мы угостили "обычным" чаем, за которым, между прочим, наш гость деликатным образом осведомился: заплатила ли Россия Японии контрибуцию? Получив должный ответ, словоохотливый монах заметил: "на какие же средства Япония будет устраиваться и обновляться, ведь она все свои сбережения истратила на войну? У России же и денег и прочих богатств еще очень много. Все наши предания говорят о неисчислимых богатствах Российского государства хотя бы потому, что главные источники рек, питающих драгоценное озеро Байкал, так сказать, источники наших монгольских богатств, сплавляются по рекам, уходят вниз, во владения России"... Призывный звук раковины на молитву прекратил мою беседу с монахом, отправившимся участвовать в вечернем богослужении...

   Если Хошун-хит богат снаружи, то внутри он еще несравненно богаче как по отношению библиотеки, так и по отношению металлических и писанных бурханов - изображений божеств или вообще всей обстановки храмов...

   ...С разрешения да-ламы мы могли не только осмотреть храмы, но даже и присутствовать при отправлении ламами утреннего хурала, который продолжался несколько часов, с перерывом. Во время перерыва ламы выходили подышать воздухом, а молодежь, кроме того, порезвиться, побегать. Наше присутствие вначале смущало лам, но спустя некоторое время они освоились и почтительно приблизившись вступили с нами в разговор, интересуясь нашею внешностью и одеянием, но кажется больше всего вопросом: куда мы следуем - в Лавран или Лхасу?

   С их точки зрения большому, богатому каравану, каким они очевидно считали наш караван, другой дороги, как в один из знаменитых указанных центров, нет... С своей стороны, при постоянных встречах с ламами, я невольно поражался количеству духовенства в Центральной Азии вообще, хотя в Тибете его еще того больше...

   "Если под духовенством Северной Монголии разуметь всех лиц, принявших духовное звание и священные обеты, - пишет профессор Позднеев {"Очерки быта буддийских монастырей"... Стр. 110-112.}, то оно составит такой многочисленный класс в Халхе, что охватит более пяти восьмых всего халхаского народа. Явление это, кажущееся поразительным на первы