Козлов Петр Кузьмич - Монголия и Амдо и мертвый город Хара-хото

й взгляд, обусловливается до некоторой степени самым учением буддизма. Дело в том, что будда Шакьямуни всегда признавал единственным средством для спасения полное отречение человека от мира, презрение ко всему мирскому и исключительную деятельность человека на пользу духа. Таким образом, по основному и первоначальному учению будды все его последователи должны были быть отшельниками - аскетами.

   Пост и молитва, воздержание от всякой угоды плоти остались основными требованиями религии, и притом, чем более примет человек обетов воздержания, тем вероятнее его спасение, ибо ни одна из добродетелей не может сравниться с добродетелью обетов. "Добродетель от поднесения драгоценностей победителям врагов не стоит и одной сотой, даже тысячной части против добродетели единого соблюдения поста".

   Самое учение будды разделяется на три части: высшее, среднее и низшее. Изучать то или другое учение и, следовательно, усваивать его себе человек может только после принятия соответствующих обетов; не приняв же посвящения, читать священные книги почитается греховным. Это положение, всецело соблюдаемое у современных монголо-буддистов, служит одной из главных причин, по которым монголы принимают на себя духовное звание и посвящают ему своих детей еще в младенчестве. Не будучи посвящен, ребенок не имеет права читать священных книг, а, следовательно, не только приготовляться к высшим ступеням священства, но и знать основательно правила своей религии.

   Возникающее отсюда чрезмерное увеличение монашества в Халхе (²⁴) должно было бы, повидимому, отразиться на благосостоянии этой страны и вызвать собою ограничение со стороны китайского правительства, тем более, что последнее искони держалось правила об освобождении духовенства от всякого рода податей, повинностей и налогов; но китайцы являются довольно своеобразными по своей политике... попрежнему не чинят притеснений духовенству, лишь бы ламы имели у себя грамоты на духовное звание...

   Ни селений, ни городов, по нашим понятиям, в Монголии нет; здесь их заменяют монастыри, являющиеся не только средоточием богослужений, но часто и общественных и торговых центров и центров управлений. Монастыри устраиваются в лучших, удобных, обыкновенно живописных местностях, преимущественно в долинах рек, горах и проч., иногда по соседству друг с другом. В данном случае, например, верстах в восьми вверх по течению, по словам монголов, красуются еще два небольших монастыря, расположенных почти один против другого на обоих берегах Онгиин-гола.

   Еще издали, подъезжая к монастырю, можно любоваться красивыми, разноцветными, иногда богато раззолоченными крышами храмов, макушками ступ; реют разные флаги, мелодично звонят колокольчики. То окружённые, то нет стеной, монастыри представляют собою нагромождения маленьких двориков с кельями монахов, разбитые на улицы и переулки с возвышающимися посередине или сбоку храмами, часовнями, чайтьями, дворцами перерожденцев и старших лам. Храмы, по большей части, оригинальной тибетской архитектуры, представляются особенно величественными и прекрасными, особенно если стоят на зеленых лужайках; около них чистота, тишина, только мелодично позвякивают привешанные к узорчатым крышам колокольчики, шуршат флаги, да разносится запах курительных свечей. Внутри храмов таинственный полумрак, дым курений, масса свешивающихся сверху икон, покровов, балдахинов, шарфов, различных украшений; вдали алтари, статуи будд и бодисатв, иногда колоссальной величины, иногда высоко художественной работы, перед ними мерцают лампады. Во время богослужений ламы сидят рядами и хором читают или поют слова гимнов, играет странный оркестр. Рано утром раздается заунывный протяжный звук раковины, в которую дуют как в трубу; из разных концов, из маленьких двориков появляются желтые и красные фигуры монахов, идущих медленно, важно, перебирая четки; они тихо обходят вокруг храма, совершают круговращение и длинной лентой пробираются в широко открытые врата храма, которые представляются черной пастью. Вот они расселись по своим местам и уставщик низким, низким басом начинает петь хвалебный гимн "П_о_б_е_д_о_н_о_с_н_о_м_у" б_у_д_д_е; начинается обычное, ежедневное богослужение. Но в другое время бывают в буддийских монастырях и пышные торжественные богослужения, с возжением тысяч светильников, с грандиозными ярко-красочными процессиями. Совершаются на особо приготовленных площадках постановки мистических танцев, так называемых "дам", которые, в случае хорошего исполнения, всегда вызывали восторг видевших их европейцев искусством сочетания красок, действа и ритма танца с музыкой и ритмом всего обряда. Совершаются и более сложные и таинственные тантрийские обряды, присутствовать на которых могут только одни посвященные {"Буддизм в Тибете и Монголии". Лекция профессора Б. Я. Владимирцова, читанная 31 сентября 1919 года. Издание Отдела по делам Музеев и охране памятников Искусства и Старины. Петербург. 1919. Стр. 41-13.}. При Хошун-хите имеется небольшой торговый центр в виде китайской колонии в десять - двенадцать человек, приютившихся в семи юртах, наполовину занятых товарами, наполовину отведенных под жильё. Китайцы снабжают монголов не только предметами первой необходимости, но и шёлковыми материями и всевозможными бусами, равно серебряными с цветными камнями серьгами, кольцами, браслетами и мн. др. Взамен же всего этого они получают сырьё, пушнину, а также и домашних животных, в особенности баранов, которых часто китайцы держат годами на даровых монгольских пастбищах. Китайские торговцы - своего рода пауки, оцепившие страну номадов сложной сетью паутины. Монгол, положительно, ставит своё существование в зависимость от китайца - и в дороге и дома. В дороге монголу нужны деньги, дома - чай, табак, далемба (²⁵), бязь и проч., всем этим, по первому требованию, китаец наделяет состоятельного монгола, предъявляя ему раз в год требование на сырьё и пушнину или на баранов...

   Хошунхитские китайцы, к которым мы достаточно присмотрелись, проживали неподалеку от нашего лагеря.

   Первый день пребывания при Хошун-хите стояла отличная - ясная погода, давшая возможность произвести ряд астрономических работ для определения географических координат этого пункта; абсолютная же высота местности выяснилась из ряда барометрических отсчётов, записанных в течение двух дней, в установленное время. Скажу вкратце, что монастырь Хошун-хит расположен на 4100 футов [1250 м] выше уровня моря или, говоря иначе, ниже Урги на 250 футов [около 70 м].

   Со второй трети февраля весенние проблески тепла давали о себе знать чаще и чаще. Песнь жаворонков (Otocorys) стала звонче и продолжительнее; порою эти птички, сцепившись коготками, ожесточенно дрались; сколько мне приходилось наблюдать, вступали в бой исключительно самцы, вероятно из-за своих подруг. Сарычи также проявляли возбужденность, поднимаясь высоко и оглашая прозрачный воздух ликующими звуками.

   Приближаясь к Монгольскому Алтаю мы обнаруживали большую, нежели прежде, интенсивную деятельность выветривания, сказывавшуюся как на покровах массивов, так и на обломочном материале, гальке, в множестве залегавшей на поверхности долин или ущелий. В зависимости от формы и твёрдости гальки, от большей или меньшей крупности гравия или песка, округляющего и шлифующего эту гальку, в зависимости, наконец, от времени воздействия атмосферных агентов и песка на означенные горные породы, эти последние перетираются, сглаживаются, обтачиваются и часто видоизменяются до уродливых или, наоборот, красивых фантастических форм... Во время движения по такой местности много раз остановишься, поднимешь тот или другой камешек, полюбуешься им, прочтёшь на нём направление господствующих ветров, затем или возьмешь в карман или выбросишь. На столике, обыкновенно, геологические образцы, как равно образцы и других отделов естествознания, складывались в группы... Обточенная, отшлифованная, с затейливыми очертаниями галька часто привлекала внимание даже и наших гренадер и казаков, набиравших ее целыми карманами и приносивших к нам в палатку. Таким образом по части выветривания, шлифования и пустынного загара удалось собрать самые типичные, характерные экземпляры, в целом составившие значительную коллекцию... В последние дни экспедиция двигалась особенно успешно, так как следовала большими переходами. Казалось, вид на вершины Гурбунсайхан придавал отряду новые силы... Пятнадцатого февраля мы уже прибыли в урочище Шовангын-хундэ, в соседство горы Унэгэтэ, окаймленной саксаулом (²⁶), послужившим для нашего лагеря отличным топливом. С ближайших холмов неслись голоса скалистых куропаток (Caccabis chukar), нарушавших тишину монотонной темно-серой пустыни.

   Наш приход сюда совпал со временем, когда ожидали чиновников-китайцев, долженствовавших прибыть из Улясутая, в роли судей над провинившимся монголом. Тем не менее при встрече с нами местные старшины тотчас собрались и любезно предложили экспедиции воспользоваться выставленными для китайцев юртами... Так как о следовании через этот район нашей экспедиции старшине также было сообщено, то мы с удовольствием воспользовались уртоном и очень быстро устроились биваком. Вечером у костра за чашкой чая словоохотливый старшина поведал нам историю уголовного преступления, в своё время вызвавшую переполох среди незлобивых монголов. В этом самом урочище год тому назад произошло следующее. В обратную нашему направлению сторону проезжала партия, человек восемь монголов, расположившихся, как и мы теперь, на ночлег. Сидя вокруг костра, путники мирно беседовали, как вдруг один из них возвысил голос и стал наступать на товарища, молодого монгола, очень остроумно подшутившего над первым. И на этот раз глупый, обиженный собеседник принужден был выслушать еще большее глумление, отчего рассвирепел самым ужасным образом и незаметно исчез. Прочие монголы сильно смеялись, молодой парень был героем вечера... Не прошло и нескольких минут, как задорный монгол возвратился с палкою в руках и, приблизившись сзади, со всего размаха ударил парня по голове. Удар был так силен, что молодой монгол умер на месте... Товарищи пришли в ужас и с проклятьем схватили убийцу. Последний видимо сильно струсил и вопил, что никогда не собирался убить человека, а лишь только хотел сделать ему больно, чтобы он "мальчишка" не позволял себе в будущем спорить и смеяться над старшими. Под покровом ночи монголы долго обсуждали своё положение, наконец, завьючив на верблюда труп, отвезли его в ближайшие холмы и похоронили в песок... На утро, как ни в чём не бывало, компания монголов отправилась своею дорогою. Со мною попрежнему продолжал следовать и монгол-чиновник, который всё видел и который обо всём поведал в управлении Тушету-хана... Вот тут-то и арестовали как самого убийцу, так и его спутников и передали дело в законные руки китайцев, которых ожидали сюда - на место преступления...

   Зная монголов вообще, не трудно догадаться какой печалью должна была отразиться весть о приезде китайских судей, грозившем, как всегда в таких случаях, тяжело отозваться на кармане обитателей Монголии, которые, строго говоря, довольно миролюбивы и очень далеки от уголовных преступлений. Если же подобное явление все-таки имеет в Монголии место, то оно совершается или нечаянно или же, как теперь, в минуту страшного гнева и раздражения...

   Лежавшие к югу от Унэгэтэ высоты открыли нам еще более контрастный силуэт Гурбун-сайхан, протянувшийся в поперечном направлении. Между этими высотами и хребтом "Три отличных" (Гурбун-сайхан) раскинулась обширная долина, пересечённая холмами, грядами и вклинившимися между ними второстепенными котловинами с ясно выраженными бортами, выделявшимися красным оттенком. По дну котловин залегали бугристые, одетые саксауловою зарослью пески, приютившие монголов, пасших так называемых "богдоханских" или императорских верблюдов, числом свыше тысячи голов.

   От этих монголов мы должны были принять угощение в виде кирпичного чая, приправленного верблюжьим молоком. Пустынные обитатели были хорошо осведомлены о Балдын-цзасакском (²⁷) хошуне, кочевавшем в области впереди лежащих гор Монгольского Алтая; знали они также и самого управителя, Балдын-цзасака, слывущего в окрестности за хорошего, славного старика... Здесь же мы случайно встретили и одного из обитателей указанного хошуна, богатого монгола, следовавшего в Ургу и давшего нам практический совет: держаться его свежих следов, ведущих в то именно ущелье, по которому нам предстояло подняться на перевал Улэн-дабан...

   Среди песков и зарослей саксаула в полдень было очень тепло. Открытая и освещенная солнцем поверхность песка нагрелась до 16° С.

   Саксаульные воробьи (Passer ammodendri stoliczkae) громко щебетали, а одинокий серый сорокопут (Lanius mollis? [Lanius exeubitor]) отлично пел; заметив наше присутствие, эта умная, птица смолкла и улетела, не пустив к себе в меру выстрела. Из других пернатых в этой местности мы попрежнему много наблюдали больдуруков (Syrrhaptes paradoxus), а из млекопитающих впервые здесь встретили антилопу хара-сульту (Gazella subgutturosa) и крупную песчанку (Gerbillus giganteus [Rhombomys opimus - большая песчанка]), выдававшую себя громким писком.

   Из наиболее глубокой котловины по затейливо обдутым красным ханхайским отложениям (²⁸) мы поднялись на хрящеватую возвышенность, на которой резко выражена кукухотосская дорога. По этой дороге мы прошли несколько верст и расположились биваком у прекрасного ключа Тала-хашата. Воображаю, как хорошо должно быть здесь летом, каким уютным уголком для путешественников представляется тогда этот богатый родник, с шумом расплывающийся серебристыми лентами по скату, одетому изумрудным лугом... Рядом с случайным человеком тут хорошо устраиваются пролётные и гнездящиеся птички и во множестве летают разноцветные бабочки или украдкою по утрам и вечерам пробираются на водопой осторожные, легкие газели.

   Даже и теперь здесь чувствовалось некоторое оживление и уютность, даже и теперь ключевой скат был свободен от льда, сплошною корой залегавшего по озеровидной равнине. Ключ выбегал из земли сильной струёй, чистейшей как кристалл воды, с температурой 1,4° С, весело журчавшей по крутизне ската.

   От Тала-хашата открывается широкий вид на Монгольский Алтай, на хорошо знакомый мне еще по предыдущему путешествию массив Арца-богдо, с его характерными воронкообразными вершинами. Туда, как раз, и убегала большая извилистая дорога, в соседстве которой залегает колодец Чацеринги-худук, - астрономический пункт Монголо-Камской экспедиции. Теперь по этой дороге тащился большой торговый караван, везший в Куку-хото кожи, шерсть и другое сырьё. Китайские верблюды выглядели страшно измученными, усталыми; не в лучшем виде были и проводники монголы, жаловавшиеся на стужу и бескормицу, из-за которых они лишились до десяти вьючных животных... Сравнительно с китайскими, наши верблюды считались хорошими, и мы совершенно безбоязненно смотрели на впереди лежащие горы...

  

   Величественный массив Гурбун-сайхан {"Гурбун-сайхан" в переводе значит "Три красивых, прекрасных"...}, к которому мы теперь приближались, состоит как бы из трех отдельных хребтов: западного - Барун-сайхан, среднего - Дунду-сайхан и восточного - Цзун-сайхан, расположенных на одном общем обширном и высоко- поднятом пьедестале. В. А. Обручев {Центральная Азия, Северный Китай и Нань-шань. Том II. Стр. 432.}, который в свое время также обратил серьезное внимание на такое резкое деление рассматриваемого массива в вертикальном направлении, справедливо полагает, что вертикальное простирание пьедестала над прилегающими долинами превосходит относительную высоту самого хребта, лежащего на этом пьедестале.

   По мере приближения к Гурбун-сайхану горы вырастали; все яснее и ярче белел снег, покрывавший северные склоны Дунду-сайхана в их верхнем и среднем поясах. Передовые цепи - Аргалинтэ и Халга, продолжением которых на востоке служили отдельные вершины Буйлусэн, Дэн и Хучжар, заслоняли собою некоторые части главного массива и суживали горизонт. Растянувшись длинной вереницей по ковыльной щебневой степи предгорья, наш караван особенно выделялся на золотистом фоне пышной густой травянистой растительности. Эти прекрасные пастбища привлекали к себе не только монголов с их табунами лошадей, рогатого скота и баранов, но также и диких обитателей степей, быстрых, грациозных цаган-цзере (Gazella gutturosa) и хара-сульт (Gazella subgutturosa), которых мы во множестве наблюдали на нашем пути. Живя в постоянном соседстве с домашним скотом мирных кочевников, эти прелестные животные мало боятся людей, а потому держатся не очень строго и нередко позволяют любоваться собою, подпуская в меру хорошего выстрела. Таким образом, без особого труда, нами был добыт отличный экземпляр молодого самца Gazella gutturosa...

   Пользуясь близостью стойбища должностного лица монгольской власти, тусалакчи-цзасака, я на время оставил караван и заехал к нему, с тем, чтобы заручиться местным проводником. Несмотря на то, что сам тусалакчи находился в отсутствии - в Пекине, - я был очень любезно принят его супругой, которая обещала всякое содействие и действительно в тот же вечер прислала нам проводника.

   Дальнейший путь пересекал пригурбун-сайханскую степь, напомнившую мне, между прочим, по своему общему характеру, степи Куку-нора; пройдя ее, экспедиция расположилась на ночлег в урочище Цаган-иргэ-буцэ, с расчётом на следующий день перевалить хребет и спуститься в ставку монгольского князя Балдын-цзасака, где мы намеревались устроить довольно продолжительную остановку.

   Упорно преследовавший нас в течение значительного периода времени резкий юго-западный ветер дул и на этот раз, но, по обыкновению, к вечеру стих. Омрачавшая воздух тонкая пыль была отброшена в долину, на прозрачном небе заиграла дивная заря... Зори Центральной Монголии вообще отличаются необыкновенной тихой прелестью. Чистый воздух способствует тому, что нежные переливы тонов выступают как то особенно рельефно и создают неподражаемую по своему художеству картину. Долго, бывало, стоишь недвижимо и молча смотришь в сторону тускнеющего заката; краски ежеминутно меняются, переходя от пурпурных к розовым и фиолетовым. Небо постепенно становится темнее, глубже, и одна за другою загораются звезды, сначала первой, затем средней и малой величины... Луна украдкою выглядывает из-за отдаленных, резких по очертаниям вершин гобийских высот... Природа земная засыпает, а небесная открывает свое заманчивое величественное царство...

   На следующее утро, восемнадцатого февраля, мы выступили в дорогу с особенным подъёмом духа, так как все были осведомлены, что остался лишь один переход до приятного, заслуженного отдыха на южных склонах Монгольского Алтая... Вид приближавшихся гор невольно радовал глаз. Теперь уже ясно выступали отдельные скалы, расщелины, альпийские луга. Еще несколько верст, и экспедиция вступила в узкое извилистое, отчасти засыпанное снегом ущелье, которое должно было привести нас к перевалу. Чем выше мы поднимались, тем круче и каменистее становилась тропинка. Внизу, под нами на луговой террасе, виднелись "кэрэксуры" (древние могилы {О кэрэксурах см. "Монголию и Кам".}) в виде каменных пирамид, по дну ущелья бежал, монотонно журча, ручей, а кругом стояла невозмутимая мертвенная тишина. Редкие кочевья монголов жались в пазухах гор, по унылым утесам держались одни красноклювые клушицы (Graculus graculus [Pyrrhocorax pyrrhocorax]), да кое-где вспархивали альпийские вьюрки (Montifringilla alpicola)...

   Перевал Улэн-дабан (³⁰) расположен в западной части Дунду-сайхана и, как все перевалы не только в Монголии, но и вообще в Центральной Азии, увенчан обо. Вблизи обо на плоской, занесённой снегом вершине перевала, мы были встречены вестовым монголом, который должен был указать экспедиции точное местонахождение ставки Балдын-цзасака. Здесь же мы произвели барометрическое определение абсолютной высоты Улэн-дабана, выразившееся в 7 985 футах [2436 м], а затем стали осторожно спускаться к югу, куда Гурбун-сайхан обрывается особенно крутыми и высокими утесами... Вблизи нас гордо, без взмаха крыльев, парил бурый гриф (Vultur monachus [Aegypius monachus]), а внизу, в стеснённой части ущелья, с подтянутыми к туловищу крыльями стрелою пронёсся мощный сокол типа Gennaia [Falco]...

   Оставив ущелье, мы переменили курс на восток и стали подвигаться вдоль южного подножья скалистых гребней массива, пересекая многочисленные узкие овраги и лога, которые предательски скрывали расстояние. Лучший монастырь балдын-цзасакских владений, Хошун-хит, приютился на правой береговой террасе глубокой балки. Когда мы проходили мимо, ленивые, апатичные ламы оставили своё убежище и поднимались на приветливые горные скалы, чтобы погреться на теплом весеннем солнышке. Обширная котловина, примыкающая к южным склонам Барун- и Дунду-сайхана, была покрыта сплошным снегом и ограничивалась на далёком южном горизонте плоскими горами Ихэ- и Бага-аргалинтэ...

   Наши усталые верблюды тащились вперед очень медленно, все мы с нетерпением ожидали, когда, наконец, покажется ставка местного управителя... Вдруг, совершенно неожиданно, словно из земли вынырнули два всадника: один из них был участник экспедиции - казак Бадмажапов, командированный мною ещё с перевала вперед, с приветствием монгольскому князю, а другой - чиновник Балдын-цзасака, привезший мне поклон своего начальника, вместе с голубым хадаком и приглашением на "чашку чая"... Через несколько минут, обогнав усталый караван, мы вступили в урочище Уголцзин-тологой, где на приветливом лугу уже стояли две юрты и голубая палатка, предусмотрительно приготовленные для участников экспедиции. Это видимое внимание к нам - путешественникам - и доклад Бадмажапова искренне порадовали меня и я с особенным удовольствием отправился пить чай к гостеприимному Балдын-цзасаку.

   Состоящая из четырех юрт княжеская ставка была расположена восточнее, в расстоянии почти версты от нас, в небольшой лощине и несколько скрыта от глаз. У первой, предназначенной для гостей юрты, нас любезно встретили чиновники, которые тотчас по входе в юрту, усадили меня на почётное место; перед моим мягким сиденьем из ковровых подушек незаметным образом появился маленький столик с угощением - чашкой монгольского (с молоком и маслом) кирпичного чая и целым блюдом превкусных хлебных лепешек, сахара и изюма. Вскоре показался и радушный хозяин, прифранченный парадным одеянием...

   Маленького роста, с приятным, открытым, не лишённым некоторого благородства лицом и живой общительной речью, добродушный старичок Балдын-цзасак с первой встречи возбудил во мне чувство самой искренней симпатии... Обменявшись приветствиями, князь стал расспрашивать меня о ходе путешествия, о страннической жизни, о нашей родине, и припомнил, как в моё предыдущее путешествие мы с ним заочно переговаривались через посредство его чиновников и моего незаменимого, тогда юного, спутника Цокто Гармаевича Бадмажапова... Приближение каравана к месту лагеря прервало нашу дружескую беседу и, распрощавшись с своим новым приятным знакомым, я поспешил навстречу первому подходившему эшелону.

   К вечеру того же дня князю были посланы подарки.

   С первого дня расположения нашего бивака при урочище Уголцзин-тологой мы наладили барометрические и другие регулярные метеорологические наблюдения, наметили ряд необходимых астрономических определений и желательных геологических и зоологических экскурсий в горы. Всё, казалось, благоприятствовало нам, ощущалось лишь маленькое неудобство от отсутствия воды, которую приходилось заменять талым снегом, залежавшимся под тенью горных выступов, и малого количества дров. Абсолютная высота Уголцзин-тологоя выразилась в 6160 футов [1878 м]. Весна постепенно, как бы боязливо, вступала в свои права: ночная minimal'ная температура до конца февраля упорно держалась от 15 до 12° С, первый раз, днём {Дневное показание термометра, обыкновенно, отсчитывалось в 1 час.} в тени, записано было показание термометра выше нуля (0,8° С) только 27 февраля {На следующий день, 28-го февраля, в тот же час t° поднялась до 2,7°, а 29-го февраля - уже до 4,6°С.}... Горы Цзун-сайхае заметно темнели, освобождаясь от снежного покрова, который уже почти исчез в примыкающей к ним с юга котловине Устын-тала. В пасмурные дни снежные тучи убеляли морщины прилежащих гор, но этот свежий снег обыкновенно скоро испарялся. Воздух, вообще говоря, был крайне сух. В самом конце февраля в ущельи ближайших гор, в колодце, нами были обнаружены креветы, державшие себя весьма оживленно... Но больше всего чувствовалось приближение весны на утренних зорях, в особенности в тихую ясную погоду, когда до слуха долетал отрадный голос ушастого жаворонка (Otocorys brandti)...

   Первые два-три дня нашего пребывания в Уголцзин-тологое мы были почти исключительно заняты переговорами с князем относительно предстоявшего, пути к Эцзин-голу... И князь и его два советника старались убедить меня, что в указанном направлении нет дорог, что тут только пустыня - то каменистая, то песчаная, что даже самые лучшие верблюды едва ли будут в состоянии дойти до Эцзин-гола. В дальнейшем следовании экспедиции от Эцзин-гола на Алаша-ямунь, по словам Балдын-цзасака, нам придется иметь дело с Торгоут-бэйлэ... Во владения же этого последнего, в конце концов, взялся доставить экспедицию мой приятель, кстати сказать, за высокую плату.

   Когда вопрос о нашем дальнейшем пути был таким образом решен положительно, и даже назначено первое марта, как день выступления каравана в дорогу, - Балдын-цзасак не преминул спросить меня: "Почему вам во что бы то ни стало желательно итти именно на Эцзин-гол, а не прямо в Алаша-ямунь, куда и дорога хорошая и времени потребуется меньше, а потому меньше трудов и лишений и меньше материальных издержек; вероятно",- добавляет князь,- "на Эцзин-голе у вас предвидится какой-нибудь большой интерес?!" - "Да", - ответил я Балдын-цзасаку, - "вы правы: там имеются очень любопытные развалины старинного города!" - "А вы откуда это знаете?" вопрошает мой собеседник.- "Из книг наших путешественников и из писем! моих друзей", отвечаю я.- "Вон оно что",- глубокомысленно протянул князь...- "я слышал о Хара-хото от моих людей; они бывали там; ведь, действительно, существует город, обнесённый стенами, но он постепенно засыпается песком... Говорили мне, что там, на развалинах, бывают торгоуты и копают, и ищут скрытых богатств... Слышал я, что будто бы кое-кто и находил кое-что... Вот пойдете, увидите, а может быть что-либо замечательное и сами найдете... Вы, русские, всё знаете, и только вам под силу такие работы. Мне кажется, торгоуты не станут препятствовать вашей дороге на развалины, как не будут препятствовать и самым раскопкам; хотя должен заметить, что до сих пор никто, подобно вам, не был там и торгоуты до последнего времени тщательно скрывают Хара-хото и старинный путь через этот город в Алаша-ямунь"... "Пожалуйста", - в заключение сказал Балдын-цзасак, - "не говорите, что я вам сообщил о развалинах, а просто заявите, что "сам знаю" и что строго спросил у Балдын-цзасака проводников и верблюдов для того, чтобы прибыть в ставку Торгоут-бэйлэ"... Наши улыбающиеся взгляды встретились, я привстал и крепко пожал обе руки моего приятеля...

   Теперь я более, нежели прежде, лелеял мечту не только попасть на развалины, но и поработать на них и при счастьи успешными находками древностей порадовать Географическое общество - тех из моих друзей, которым, перед отъездом в путешествие я доверил мой затаённый план...

   С моим соседом Балдын-цзасаком я виделся ежедневно; он познакомил меня со своей семьей, которая состояла из жены - очень представительной монголки, с крупными, но приятными чертами лица, трех сыновей и трех дочерей... Два старших сына - болезненные, слабые молодые люди служили ламами; один - при княжеском хошунном монастыре, другой - в Урге; младший их брат Цюльтум - красивый, здоровый, лихой монгол, произведённый китайским правительством в дворянское достоинство, был мне особенно симпатичен. Бывая часто на экспедиционном биваке, старый князь особенно интересовался нашим вооружением и не скрывал страстного желания приобрести револьвер и винтовку Бердана.

   Оружие, вообще говоря, страсть номадов. За оружие номады готовы пожертвовать почти всем из своего неприхотливого достояния. Когда я подарил Балдын-цзасаку револьвер и пообещал подарить ещё и желанную винтовку, с условием, однако, чтобы он уступил мне его старинное монгольское ружьё, старик так обрадовался, что забыл своё нездоровье, на которое он до тех пор сетовал, глаза его заискрились, он схватил сначала одно, затем другое из моих ружей и стал ими прицеливаться, а потом всячески упражняться;... устав двигаться, князь присел, не выпуская ружей, и начал их словно ласкать, нежно проводя рукою по стволам... На мой вопрос к Балдын-цзасаку: "каковы наши ружья?" - князь улыбнулся, поднял вверх большой палец правой руки, как знак высшей похвалы. В заключение, моему приятелю была показана русская стрельба из ружей и револьверов: князь и его свита пришли в дикий восторг!..

   Жизнь на нашем биваке проходила в непрерывных занятиях; закончив деловые разговоры с Балдын-цзасаком и произведя астрономические наблюдения, мы занялись сортировкой и кладкой коллекций, три ящика которых вместе с отчётами и письмами были отправлены на родину.

   Очень часто среди рабочего дня нас осаждали родные и близкие монгольского князя, а то и просто соседи. Всех этих местных обитателей привлекал наш, незаменимый в путешествии, музыкальный инструмент - граммофон. В этом случае, номады, превращались в восторженных любопытных детей. Они смеялись, стремились залезть головою в рупор, спрашивали кто поет и особенно восхищались пластинками, где слышался лай собак и пение петуха!.. Много раз просили воспроизвести подражание ржания лошади, мычание или крик верблюда, блеяние барана и проч. Оперные вещи им совсем не нравились, но исполнение русских хоровых песен с аккомпанементом гармоники или пластинки, передававшие военные марши и проч., также вызывали бурную радость...

   За всё наше десятидневное пребывание в урочище Уголцзин-тологой, нам только однажды удалось совершить экскурсию в глубь соседних гор. Скалистая часть Цзун-сайхана, куда мы отправились с геологом А. А. Черновым и двумя препараторами, в своих наиболее выдающихся частях, как например, вершина Хайрхан, подымалась до 8200 футов [2500 м] над уровнем моря и характеризовалась крупными галечными ущельями, в которых всё же находила себе место травянистая и полукустарниковая растительность, предпочитавшая вообще мягкие скаты и террасовидные части долин, обеспечивавшие прокормление многочисленных стад Балдын-цзасака. По сухим руслам рек во многих местах имелись колодцы с отличной родниковой водой... Представляя, таким образом, прекрасные пастбища, горы Цзун-сайхан отличались умеренным и скорее даже прохладным климатом в летние месяцы, и давали возможность как диким, так и домашним животным спасаться от изнуряющей жары, царящей летом в соседней Гоби. В смысле зоологических коллекций наша экскурсия оказалась крайне не удовлетворительной; из зверей мы видели, да и то на порядочном расстоянии, лишь волка и антилоп (Gazella sudgutturosa) и добыли интересную скалистую пищуху (Lagomys). Из птиц же наблюдали прежних бурых грифов (Vultur monachus [Aegypius monachus]), соколов (Hierofalco et Tinnunculus [Cerchneis]), альпийских вьюрков (Montifringilla alpicola), филина (Bubo), который взлетел с горного ската и вскоре скрылся из глаз, но добыть удалось только завирушку (Spermolegus fulvescens [Prunella fulvescens])... Зато геолог, как всегда, был щедро вознагражден обстоятельным сбором пород, слагающих восточную часть массива Гурбун-сайхан...

   В ближайшей окрестности нашей стоянки по части пернатых было также бедно по количеству особей и по разнообразию их. Самым обыкновенным посетителем экспедиционного бивака был чёрный ворон (Corvus corax), который неделимой парой появлялся с утра, проводил с нами весь день, а на ночь улетал в ближайшие горы; затем маленькое оживление вносили вьюрки (Montifringilla alpicola et Pyrgilauda davidiana), да саксаульная сойка (Podoces hendersoni)... Крупные соколы и орлы, а также быстрокрылые больдуруки (Syrrhaptes paradoxus) показывались только на далёком расстоянии; хотя, впрочем, больдуруков мы нередко чувствовали, находясь и внутри юрты или палатки, так как эти птицы пустыни своё присутствие обнаруживали резким шумом крыльев или оригинальным звонким голосом...

   Между тем время летело быстро; близился конец февраля, этого бурного, холодного месяца. По нашим наблюдениям, тихие дни встречались в виде исключения, обыкновенно же дули стойкие западные, с большим или меньшим уклонением к северу или югу, ветры, приносившие с собою тучи пыли, которая иногда, надолго омрачала атмосферу. Случалось, однако, и так, что новыми, более сильными порывами та же пыль уносилась вдоль гор. Во время монгольской или гобийской бури положительно негде укрыться: ветер легко пронизывает войлочные жилища... Животная жизнь тоже замирает - всё прячется, всё затихает и, помимо шума бури, ничего не слышно кругом. Зато после бури наступает абсолютная тишина и следующий затем день на редкость хороший: солнце начинает сразу чувствительно пригревать; снег быстро испаряется; почуяв тепло, жаворонки (Qtocorys brandti [Eremophila alpestris Brandti]) поднимаются в небесную высь, и песня их звучит по-весеннему...

   С приближением конца февраля приближался и день выступления каравана в дальнейший путь. Люди отряда, с фельдфебелем Ивановым во главе, энергично заканчивали ремонт походных принадлежностей и заготовку сухого бараньего мяса {Заготовка или консервированье баранины состояло в следующем: одновременно убивалось несколько, по возможности, лучших или, иначе говоря, наиболее упитанных баранов и по снятии с их туш овчин отделялось от костей мясо; это мясо резалось на тонкие длинные кусочки, опускалось в кипящую солёную воду, примерно минут на десять или самое большое на 1/4 часа, а затем развешивалось на открытом воздухе, на веревках, для просушки. В течение трех-пяти дней мясо принимало надлежащий вид и часто служило нам подспорьем в продовольствии, периодически конечно, на протяжении года. Обычно же мы ежедневно убивали барана, мясо которого съедали целиком, а шкуру отдавали проводнику.}, так как, по словам монголов, впереди лежащая дорога до Эцзин-гола пролегала по пустынной и безлюдной местности. В свою очередь и мы, члены экспедиции, заканчивали отчёты и последние письма; словом, всё приводилось в походный порядок. Накануне снятия бивака мы все положили последние камни - булыжники на вершину большого обо, сооружённого экспедицией в ставке Балдын-цзасака. Эта каменная пирамида должна была отмечать собою точное местонахождение астрономического пункта, нанесённого на карту путешественниками, а кроме того - напоминать монголам о продолжительной стоянке экспедиции Русского Географического общества...

   Холодным, пасмурным утром, первого марта, мы снялись лагерем и в сопровождении симпатичного князя и его свиты направились на юго-юго-запад. Небольшая покатость вскоре привела караван в самую низкую часть прилежащей долины, к колодцу Бартан-худук. Здесь снегу не было и в помине; температура воды в колодце в 1 час дня выразилась 0,2° С; в воздухе слышалось отрадное пение маленьких жаворонков (Pseudalaudula pispoletta Seebohmi [Calandrella rufescens]). Отсюда Балдын-цзасак должен был возвратиться к своему стойбищу, откочевавшему в соседние горы. Старик дружественно расстался с нами и на прощанье успел шепнуть мне на ухо: "Прощай, я уверен, что ты попадешь в Хара-хото и найдешь в нём немало интересного"... Ещё несколько минут - и мой приятель исчез из вида: степные лошади вихрем понесли обратно ловких монгольских наездников.

   Благодаря выдавшейся чистоте и прозрачности воздуха даль открывалась на большое расстояние. В полуденном направлении синели складки гор и пестрели дэрэсуном долины. Кочевники все еще жались к горам под защиту их циркообразных, обращенных к югу, выемок.

   Постепенно поднимаясь из впадины Бартан-худук, экспедиция в первый день своего следования втянулась в горы Аргалинтэ, сложенные из красных порфиритов и крупнозернистых гранитов, имеющих западно-восточное простирание, а во второй день пересекла названные горы и остановилась на замёрзшем или точнее обледенелом ключе Нюдун-булык.

   Отсюда мы совершили две небольшие охотничьи экскурсии в ближайшую горную группу Шара-хада в надежде добыть горных козлов (Сарга sibirica), что нам, к сожалению, не удалось. Осторожные звери не давали возможности подойти к себе в меру выстрела, а крутизна склонов и сопряжённая с этим трудность хождения по острым камням создавали крайне неблагоприятные условия для успешного скрадывания. Один раз, с биноклем в руках, мне удалось всласть налюбоваться на красивых животных, проходивших вдали от меня, у подошвы горы, в таком последовательном порядке: впереди шла старая самка, за нею целой линией вытянулась молодежь, а в арьергарде замыкал движение старый опытный самец. Все звери, видимо, чутко прислушивались и присматривались к окружающему... Несмотря на дальность отделявшего нас пространства, я не только стоял неподвижно, но даже старался не дышать, чтобы не нарушить цельности и естественности этой картинки дикой животной жизни... Вероятно, эта же самая компания горных козлов нами была вспугнута в первый день приезда на охоту, когда мы еще следовали вперед, к месту охотничьего лагеря. Козлы находились на выступе доминирующей вершины и, увидев нашу кавалькаду, смертельно испугались, пустились наутек и никогда потом не удалось нам подойти к ним не замеченными... Из птиц во время своей экскурсии, кроме красноклювых клушиц (Graculus graculus [Pyrrhoco rax pyrrocorax]), бурых грифов (Vultur rnonachus [Aegypius monachus]), соколов типа Tirmunculus [Cerchneis] и одинокой рыжебрюхой горихвостки (Ruticilla erythrogastra [Phoenicurus erythrogastra]), я не видел ничего.

   С вершины Шара-хада открывался чудный широкий вид на все стороны. На юг далеко убегала пустынная равнина, постепенно исчезавшая в туманной дымке; с севера горизонт обступали горы, из которых резко выделялась группа Гурбун-сайхан, красиво и контрастно отливавшая нежно белым свежевыпавшим снегом. Отсюда наиболее величественным казался пьедестал гор, тогда как самая ось хребта или его гребень представлялись соответственно очень малыми; в этом, впрочем, как я уже и заметил выше, заключается характерная особенность восточной или гобийской части Монгольского Алтая.

   К закату солнца, третьего марта, мы расположились биваком в урочище Хара-обо, несколько южнее большой дороги, к Куку-хото {Город Куку-хото, или Гуй-хуа-чен, находится в северной части провинции Шаньси Внутреннего Китая, но вне Великой стены (внешней или объемлющей), проходящей верстах в восьмидесяти от него к юго-востоку, по гребню северного кряжа цепи Тай-хань.} через Цзурумтай и Цохоныншили. Этой ночью я наблюдал на небе оригинальное красивое явление радужного пояса вокруг луны; с севера дул легкий ветерок, повидимому, не достигавший высших слоев разрежённой атмосферы, так как тонкие перистые облачка тянулись с юга...

   Дальнейший наш путь пошёл в юго-западном направлении, на пересечение крайне пустынной, жалкой щебне-галечной местности, перерезаемой грядами холмов или горок, с одной сторны, и сухими руслами между ними - с другой. На этой безотрадной поверхности земли повсюду валялись образцы многогранников, источенных и отшлифованных действием ветра и песка. Единственно, что отрадно оживляло грустный пейзаж, - это антилопы хара-сульты (Gazella subgutturosa), которых мы за один переход видели не менее сотни голов... Изредка также высоко в небе кружил или даже пролетал над нашим караваном, а то и просто опускался на землю, вблизи монгольских стойбищ - гриф-монах (Vultur monachus [Aegypius monachus]), имеющий в размахе крыльев свыше сажени.

   Постепенно продвигаясь вниз по слабо выраженной покатости, мы вскоре стали встречать холмы то жёлтой, то красноватой глины, с обрывистыми скатами, выраставшие в мираже до огромных размеров; у подножья этих обрывов часто располагались колодцы, на одном из которых, Амын-усу или Буктэ, экспедиция приютилась биваком. Стоянка выпала отличной: корм для животных не оставлял желать ничего лучшего, вода также; вблизи самого лагеря протянулась полоса песчаных бугров с густыми зарослями саксаула, дававшими прекрасные дрова.

   Весеннее тепло надвигалось заметно: на солнечных пригревах начали показываться первые жуки-долгоносики и пауки; в саксауловых зарослях местные воробьи (Passer ammodendri stoliczkae) оживлённо чирикали, слышались голоса чечеток (Aegiothus linaria linaria [Acanthis flammea]), а в воздухе звонко раздавалась песнь хохлатого жаворонка (Galerida cristata leautungensis). Грызуны-песчанки, преимущественно крупные (Gerbillus giganteus? [Rhombomys opimus]) то и дело с писком выскакивали из своих глубоких норок и, став на задние лапки, с любопытством взирали на окружающее. Живущие настоящими отшельниками, вблизи колодца, бедняки монголы специально занимаются ловлей этих грызунов, которых употребляют в пищу, уверяя, что их мясо гораздо нежнее бараньего. При помощи примитивных деревянных капканов искусный ловец может наловить в течение дня до тридцати маленьких зверьков. Получая таким легким путем подспорье в мясном довольствии, эти монголы, так же как и алашанцы, умеют добывать себе без особых усилий и зерновой хлеб - сульхир (Agriophillum gobicum). В долине, прилежащей к урочищу Буктэ, растёт довольно много сульхира, и я часто наблюдал уже обмолоченные копны этого пустынного растения, причём на месте оставалась одна лишь мякина.

   За Буктэ местность вновь стала волнистой... Мы миновали саксауловую заросль, которая довольно порядочно мешала свободному движению, цепляясь за платье и обдавая соленой пылью, и вступили в самую низкую часть котловины. Здесь, среди пологих холмов, на песчаном грунте ясно обрисовывались следы хуланов (³¹) (Asinus kiang? [Equus hemionus]), заглядывающих в эти места с Эцзин-гола, где они, по словам монголов, довольно обыкновенны.

   Теперь, как и прежде, мираж - этот злой дух пустыни - из отдалённых высот и горок возводит постройки самых причудливых, самых фантастических очертаний. Досаднее всего бывало смотреть в пустыне на обманчивые, дрожащие озера, постепенно удалявшиеся от усталого, жаждущего путника.

   Кое-где песчано-галечные русла сопровождались рядами корявых пустынных тополей (Populus euphratica), по которым усаживались обособленные пары черных ворон (Corone corone) и одиночка-галочка (Coloeus neglectus), которая между прочим была отмечена мною в урочище "Баг-мото" или "Аллея деревьев", где мы расположились на ночь.

   Встретивший нас на стоянке у колодца резкий юго-западный ветер сильно раскачивал старые развесистые деревья, осенявшие наше войлочное жилище, и создавал тот знакомый и давно неслыханный шум леса, по которому быстро соокучивается привычное ухо, в особенности во время путешествия в столь пустынной местности, как центральная Гоби. К вечеру, когда буря утихла, мы ясно услышали крик ушастой совы (Asio otus), а на утро, отправившись на охоту с двумя препараторами, я добыл пять отличных экземпляров этой довольно интересной птицы. Не лишне отметить, что совы держались компанией более десяти особей и что яркий солнечный свет, повидимому, их не особенно беспокоил... Из прочих наблюдаемых или добытых здесь пернатых можно отметить: сычика (Athene bactriana), сорокопута (Lanius mollis [Lanius excubitor]) и жаворонка (Pseudalaudula [Calandrella]), звонко распевавшего свои весенние песни. В сухом каменистом русле П. Я. Напалковым были откопаны первые в этот год жуки.

   Вблизи нашего бивуака проживали монголы, имевшие очень хороших верблюдов. В загородках из саксауловых деревьев ютились верблюжата, только что появившиеся на свет. Я с большим интересом следил за тем, с какою нежностью и любовью относились к этим косматым неуклюжим животным молоденькие девушки. Они с удивительною ласкою гладили верблюжат, а иногда даже, притянув доверчивую мордочку к губам, целовали их в самый нос...

   Из дружеской беседы с соседними монголами я между прочим узнал, что намеченная мною дорога на Сого-нор, через урочище Шиль-бис, очень пустынна, длинна и менее интересна, чем другая - прямая и более короткая, на Торцо. После тщательного обсуждения мы решили избрать второй путь, в надежде скорее прибыть к Сого-нору и лишний день провести в близком теперь уже к нам, но пока всё ещё таинственном городе Хара-хото.

   В последующие дни, с седьмого по двенадцатое марта, экспедиции пришлось следовать по самой безотрадной, дикой пустыне. Бесконечной чередой сменяли друг друга лога, небольшие горные кряжи, долины.

   От урочища Ихэ-гун мы пошли по большой караванной дороге, ведшей прямо к Сого-нору. К северу от этой дороги тянулась обширная равнина, замкнутая на горизонте массивом Ноин-богдо, отличавшимся зубчатым профилем; на юге, вдоль горизонта, возвышался горный кряж Хонгоржэ, к восточному крылу которого направлялись приходящие с севера сухие русла.

   Ввиду того, что на нашем пути колодцы встречались чрезвычайно редко, нам пришлось несколько изменить порядок передвижения; переночевав у воды, мы теперь обыкновенно выступали довольно поздно - около полудня, и шли до заката солнца. На утро, с зарею, снова снимались лагерем и таким образом только к обеду, то есть через сутки, вновь отдыхали у отрадного ключа. Эти послеобеденные, пустынные, безводные переходы были крайне утомительны, тем более, что весна и наступавшее тепло все сильнее и сильнее давали себя чувствовать... Стали появляться мухи, жуки; по земле кое-где ползали пауки, а одиннадцатого марта мы отметили и первую ящерицу из рода Phrynocephalus. Иногда встречное солнце томительно расслабляло нас. По сторонам ни зверя, ни птички - всё абсолютно тихо