Козлов Петр Кузьмич - Монголия и Амдо и мертвый город Хара-хото

;   По окончании этой своеобразной церемонии - когда молящиеся сделали круг и достигли главного храма с другой стороны - они стали группироваться на площади, под навесом; здесь, в парадной палатке, с балдахином, помещалось большое металлическое изображение Майтреи; за этим центральным кумиром, спускаясь на лентах с церковной кровли до земли, висел в наклонном положении шелковый, шитый золотом образ того же чествуемого божества Майтреи.

   Да-лама занял председательствующее место на возвышении, справа и слева, впереди него, сели его помощники, которыми начинались длинные ряды второстепенных лам. Рядом с ламами разместились молящиеся, слева от бурханов - мужчины, группируясь около князя Арьи, справа - женщины, имея во главе княгиню.

   Вначале служба походила на обряд освящения воды; затем, после молитвы о ниспослании богатств, ламы выстроились в ряд и стали подходить к молящимся, начиная с княжеской четы, поднося для прикладывания ко лбу различные реликвии. Тем временем к Майтреи подходили ламы-воины, в числе шести человек, с секирами в руках, с подобием масок на головах, проделывая перед божеством различные эволюции, до плясок и помахивания секирами включительно. Одновременно трое лам-старцев, в роде цаган-обогунов, стоя перед молящимися, поочередно читали нараспев молитвы и трижды ударяли в звонкий гонг. В заключение да-лама сошёл с возвышения, одел китайские плисовые сапоги и направился к центральному Майтреи, трижды поклонился (растяжными поклонами) этому божеству и возложил хадак; этому примеру последовали князь, княгиня, а за ними и все прочие молящиеся... На этом торжественное богослужение и окончилось.

   Кроме вышеописанного, особенно чтимого буддистами праздника Майтреи, у монголов в течение всего июня месяца совершалось немало молебствий, обращенных главным образом к богу-покровителю вод. От благосклонности этого божества зависело благосостояние туземцев, с надеждою взиравших на засеянные хлебом поля. К всеобщей радости, с первых чисел июня стали перепадать дожди, воздух очистился, зелень заметно посвежела... Летнее солнцестояние выразилось на этот раз не бурями-суховеями, как обыкновенно, а обильными атмосферными осадками. Надо полагать, что гребень Ала-шаня, достигая трехверстной абсолютной высоты, ещё способен сгущать остатки водяных паров, прорывающихся через восточный Куэн-лунь в южную окраину Гоби, и бывают такие удачные годы, когда, вследствие достаточного естественного орошения, монголы-алаша собирают очень хороший урожай, и прилежащая к горам пустыня богата подножным кормом...

   Между тем, главный бивак экспедиции при Дын-юань-ине вновь оживился: прибыли мои старшие сотрудники: капитан Напалков и геолог Чернов, благополучно совершившие свои исследования в области хребта Ала-шаня и долины Желтой реки. Начав экскурсию вместе, через десять дней они решили разделиться и составить два совершенно самостоятельных разъезда. Кропотливая и тщательная работа геолога требовала довольно продолжительного пребывания в каждом попутном ушельи, тогда как картограф, ведая более общей частью научного исследования, мог подвигаться гораздо быстрее, охватывая более обширный район, нежели его товарищ. В результате капитан Напалков прошёл вдоль правого берега Хуан-хэ, неподалеку от значащагося на последних картах озера Бо-му, в Ордосе, и путем расспросных сведений выяснил, что такого озера ныне не существует, что оно существовало шесть поколений тому назад и окружность его равнялась расстоянию, которое можно проехать верхом на лошади в течение суток. Ныне на месте прежнего Бо-му расстилается болотистая котловина с зарослью солянок, известная у местных обитателей под названием "Сыртын-куку-нор"... Проходом Тумур-ула - самым удобным в хребте Ала-шань - П. Я. Напалков возвратился в Дын-юань-ин, куда, четыре дня спустя, прибыл и А. А. Чернов. Маршрут геолога экспедиции естественным образом жался к горам и внедрялся в самые горы за Нин-ся включительно, где, ознакомившись с не исследованными до того времени горами Ордоса - Каптагери и Арбисо, направился наперерез того же хребта Ала-шань кратчайшим проходом Шара-хотул {При сводке маршрутов выяснилось, что мои сотрудники прошли одним и тем же проходом.} (около 8 350 футов [около 2 540 м] абс. высоты) на главный бивак.

   Последние дни июня месяца бежали быстро в работе по писанию отчетов, писем и упаковке собранных коллекций, из коих один геологический отдел занял восемнадцать пудовых ящиков {Для облегчения каравана экспедиции громоздкая часть её коллекций, в количестве нескольких вьюков, была отправлена в Ургу с оказией.}. У всех чувствовалось повышенное настроение. Теперь, покончив с исследованием Алаша и Ордоса и по возможности шире ознакомившись с общим характером соседнего хребта Ала-шань, мы мечтали о дальнейших работах в Нань-шане и Куку-норе.

   Незадолго до отъезда экспедиции из Дын-юань-ина Ц. Г. Бадмажапов дал нам прощальный обед, на котором присутствовал также алаша-цин-ван и молодые князья, допущенные в виде исключения за общий стол с отцом. Угощение продолжалось на протяжении свыше четырех часов времени и удалось на славу. Гостеприимный хозяин предоставил гостям всевозможные деликатесы китайского кулинарного искусства и европейские вина. Шампанское лучшей марки занимало первое место... Когда уже совсем стемнело, мы всей компанией вышли погулять. С соседней высоты был пущен фейерверк. Полный эффект произвела пара сильных ракет, взвившихся на страшную высоту и пробудивших тишину могучим гулом и рассыпавших снопы огненного дождя. В заключение прекрасно проведенного вечера я открыл цин-вану астрономическую трубу, в которую монгольский князь долго любовался луной и звездами.

   Среди сборов в дорогу я выбрал свободное время и отправился к монгольскому князю с прощальным визитом. Ван принял меня со своими сыновьями - Арьей и У-е как всегда дружески и тепло; между прочим, он расспрашивал о дальнейших планах экспедиции и о времени возвращения ее в его страну, в его резиденцию, где под покровительством алаша-вана оставался склад и метеорологическая станция экспедиции. Расставаясь по-приятельски, мы обменялись фотографическими карточками. На следующий день хозяин Алаша прислал мне в подарок прекрасного серого иноходца под богатым монгольским седлом; но от этого подарка, к сожалению, мне пришлось отказаться, находя изнеженную культурную лошадь мало подходящей для весьма трудной предстоящей дороги... Молодые князья доставили мне немало удовольствия, поднеся в свою очередь на память историческую китайскую чашечку, найденную при раскопках в Китае, современные принадлежности китайского письменного стола и альбом фотографий Дын-юань-ина.

   Приблизилось время выступления экспедиции; для более успешной её деятельности мы разделились на три группы. Первым оставил Дын-юань-ин топограф Напалков в сопровождении гренадера Санакоева и казака Мадаева. Целью этого разъезда я наметил исследование долины реки Тяо-цуй до города Гу-юань-чжоу и дальнейшего пути к Синину, через Лань-чжоу-фу. В Синине мой сотрудник должен был ожидать возвращения экспедиции с Куку-нора. Помимо главной картографической работы, П. Я. Напалкову поручалось вести заметки этнографического характера и собирать насекомых.

   Через три дня, то есть второго июля, мы проводили в далекий путь А. А. Чернова, которого сопровождали препаратор Арья Мадаев и гренадер Демиденко. Как намечалось ещё в Петербурге, геологической экскурсии предстояло проложить новый путь по пустыне до Сого-хото (Чжэнь-фань) и пересечь Нань-шань по диагонали Лян-чжоу - Куку-нор. На Куку-норе мы должны были встретиться.

   Теперь оставалась очередь за мной, или за главным караваном, которому предстояло прежде всего опять окунуться в дикую песчаную пустыню, окаймляющую подножье Восточного Нань-шаня и его культурную полосу с китайским земледельческим населением с севера. На всём или почти на всём протяжении пустыни караван должен был следовать в юго-западном направлении, придерживаясь моего прежнего монголо-камского пути до Чагрынской степи. Отсюда, через город Пинь-фань, поперек Нань-шаня в долину реки Синин-хэ; затем вверх по этой последней до города Синина и далее перевалом Шара-хотул в бассейн Куку-нора...

  

  

  

   Уже за несколько дней до оставления Дын-юань-ина я мечтал о Куку-норе, восточном Нань-шане и Тэтунге. Куку-нор манил своим "сердцем" - островом, Нань-шань - богатством флоры и фауны, грозный Тэтунг - громадами скал и силою бурливого течения. Со времени первого путешествия Тэтунг очаровал меня своею дикой красотой, зажег сознательную страсть к путешествию и сблизил навсегда с Пржевальским. Воспоминание о Тэтунге воскрешает Пржевальского...

   Едва мы проводили своих товарищей Чернова и Напалкова, как уже и нам подали свежих, откормленных верблюдов, которые в числе тридцати были заусловлены доставить главный караван на Куку-нор и обратно в Синин.

   В роли старшего ответственного подводчика верблюдов явился всё тот же прекрасный монгол-"алашанец", который успешно доставил экспедиционный транспорт из Урги в Дын-юань-ин, в самом начале путешествия. Теперь проводить нас на юг и познакомиться с нами прибыл и сам владелец этих верблюдов, первый богач в княжестве Алаша - лама Иши, район кочевок которого находится по соседству с монастырем Шарцзан-сумэ, то-есть верстах в 230 к северо-западу от Дын-юань-ина.

   Высоким ростом, атлетическим сложением, богатством своих одежд лама Иши производил должное впечатление на окружающих. Мне лично лама Иши очень понравился своим уменьем держать себя, а главное - спокойствием, положительностью и строгим выполнением данного слова. На прощанье местный крез, любимец алаша-цин-вана, взял с меня обещание на обратном пути остановиться на денек - другой в его владениях. "Надеюсь, - говорил лама Иши, - мои же верблюды свезут вас и к вашим родным пределам!"

   К нашему общему огорчению дождь не переставал лить в течение трех суток и задержал нас до шестого июля. В отдалении то и дело слышались громовые раскаты; воздух наполнился сыростью, температура понизилась до 15° С. Густые, серые, иногда свинцовой окраски облака окутывали горы и отчасти даже прилежащую равнину. Пятого июля, к двум часам дня, смиренно бежавшие в широких каменистых руслах ручейки превратились в грозные потоки, катившие высокие, жёлтые, мутные волны... Мосты не могли устоять против стихии и рухнули в воду, куда то и дело с шумом обрывались подмытые части крутых берегов. В своём разрушительном беге вода не щадила ничего на пути и уносила не мало мелких животных, случайно ставших её жертвами. Вблизи грандиозного зрелища собирались толпы китайцев и монголов, часами следившие за развитием бури. Под влиянием беспрерывных дождей и сырости Дын-юань-ин принял самый жалкий, опустошённый вид: по улицам стояла невылазная грязь, глиняные ограды и даже стены жилых помещений разваливались и, таким образом, открывали интимную сторону жизни туземцев.

   Наконец, в воскресенье, шестого июля, мы завьючили караван и, покинув город с его шумом и сутолокой, сразу окунулись в глубокую тишину пустыни. Первый небольшой переход до ключа Байшинтэ {С этой стоянкой у меня связано тяжёлое воспоминание о смерти лучшей экспедиционной собаки Гарзы, погибшей здесь при возвращении из Кама ("Монголия и Кам").} экспедицию провожали русские отшельники в Южной Монголии - Ц. Г. Бадмажапов и его помощник Симухин, распрощавшиеся с нами надолго и пожелавшие в дорогу благополучия и успеха.

   Приятный родник был окаймлен изумрудною зеленью, среди которой выделялись: Melilotus suaveolens, Convolvulus sagittatus, Statice aurea, Peganum harmala, Inula britannica, Lagochilus diacanthopyllus, Sorbaria sorbifolia, Chenopodium, Astragalus и Rheum.

   Обмытый воздух сделался необычайно прозрачным и давал возможность с одной стороны любоваться яркой зеленью гор Ала-шаня, с другой - следить за широко расстилавшейся к западу песчаной равниной, скрывавшейся за горизонт. Маршрут экспедиции пересекал пустынный залив в юго-западном направлении, отрезая восточные мысы песков, простиравшихся к волнистым высотам левого прибрежья Жёлтой реки.

   Первое время, следуя по окрайним холмам подножья соседней Дынь-юань-ину части хребта Ала-шаня, мы вскоре оставили колесную дорогу и вступили на караванный путь к Синину, где, проходя вдоль русла речки Ихэ-гол {На которой, как уже упоминалось выше, стоит монастырь Барун-хит.}, с интересом наблюдали осыпи и обвалы - следы недавнего пребывания высокой воды... Наш караван состоял исключительно из верблюдов {Двадцати вьючных и десяти верховых, на которых ехали мои младшие спутники.} (если не считать четырех верховых лошадей, на которых ехали члены экспедиции и препараторы), довольно успешно шагавших по раскаленной дневной жарой песчаной поверхности, которая в последнее ненастье порядочно зазеленела. У ног шныряли песчанки, ящерицы, ползали жуки, летали мухи, наполнявшие воздух обычным жужжанием; реже порхали бабочки. Среди птиц ощущалась большая бедность: по мелким лужам дождевых вод держались одиночные турпаны, ходулочники, кряквы; по морскому песку перебегали серые кулички (Rhyacophilus glareola [Tringa glareola]) и зуйки (Cirrepidesmus alexandrinus [Charadrius alexandrinus]); там, где встречалась хоть какая-нибудь зелень, можно было наблюдать хохлатых и рогатых жаворонков (Galerida et Otocorys [Eremophila]), а однажды показались и журавли-красовки (Anthropoides virgo), кормившиеся ящерицами. Из хищников нам удалось подметить лишь орла, неподвижно сидевшего на возвышении берега, над узкой полосой воды, и быстрокрылого сокола, мчавшегося за не менее быстрокрылым больдуруком... Еще более, нежели птицами, бедна пустыня млекопитающими, дававшими о себе знать в виде призраков или силуэтов антилоп (Gazella subgutturosa), появлявшихся на гребнях горных грив или песчаных увалов... Кое-где общая монотонность нарушалась присутствием жилищ человека: на востоке, ближе к горам, жались редкие китайские фанзы, а на западе виднелись войлочные юрты монголов; кругом неизменно паслись жалкие стада баранов, верблюдов, а иногда и стада рогатого скота.

   Томительно однообразно и тяжело передвижение в пустыне летом. Ещё ночью чувствуешь себя удовлетворительно, но чуть блеснут лучи солнца, как начинается настоящий жар, притупляющий всякую энергию. Даже прославленные "корабли пустыни" и те тяжело бредут в жаркое время. Чаще и чаще посматриваешь на часы, напряжённее вглядываешься в даль, ищешь крохотного зеленого клочка, долженствующего приютить караван у колодца. Расстояния в пустыне очень обманчивы: со стоянки при урочище Байшинтэ мы ясно различали общие контуры придорожного обо "Бомбото" и недалекой казалась возвышенность Шангын-далай; но увалы сменялись увалами, открывались всё новые пространства пустынной местности, испещрённой выходами конгломератов и бурого песчаника, а намеченные пункты не приближались; только переночевав в урочище Тарбагай {В урочище Тарбагай собраны следующие формы растительности: Oxytropis aciphylla, Lemurus lanatus, Cynancbum sibiricum. Euphorbia humifusa, Iris Bungei, Sophora alopecuroides, Thermopsis lanceolata, Plantago mongolica, Tribuius terrestris, Girsium, Astragalus и Chenopodium.} и сделав ещё трудный переход в сорок две версты, мы, наконец, достигли горки Шангын-далай, где оказался хороший колодезь. В окрестности колодца, там и сям, можно видеть: Phragmites communis, Caragana Korshinskii, Stellaria gypsophiloides, Myricaria germanica и немногие другие растения.

   В первой половине песков нас сопровождало знойное солнце, давшее почувствовать всю "прелесть" пустыни. Песок накалялся до 70° С и через тонкую подошву сапог прожигал ноги; бедные собаки страдали пуще нас, несмотря на большую заботливость и предусмотрительность фельдфебеля Иванова, который через каждые полчаса отвязывал от вьюка корытце и бережно наливал Сигналу {Сигнал - кличка нашего пса.} воду. Собаки отлично знали это и к известному времени без зова подбегали к передовому эшелону, вопросительно глядя на Иванова. Между тем песчаные барханы громоздятся один на другой всё выше. Верблюды натягивают бурундуки - поводья, тяжело дышат; вереница этих гигантов то поднимется на вершину бархана, то спустится к его основанию. По песчаной поверхности мягко ступает широкая лапа верблюда; её своеобразный шорох едва слышен, будучи заглушаем тяжелым, учащённым дыханием животных.

   Поднимешься на высокий бархан, и опять прежняя картина - всюду песок, песок и песок. Во рту давно пересохло: сухость пустынного воздуха крайняя.

   Девятого июля, в мрачное томное утро, мы выступили особенно рано. Венера поднялась высоко, в теплом воздухе кружились тысячи насекомых, мелькали летучие мыши. Нам предстояло пересечь горы Дэрэстэнхотул, входящие вероятно в состав массива Лоцзы-шань, что по-китайски значит "Гора-мул". Подъём на перевал растянут на шесть вёрст. С вершины, в юго-западном направлении, нам открылась долина, подернутая пыльной вуалью. В отдалении виднелись белые постройки монастыря Цокто-курэ; сыпучие пески обступали его со всех сторон, и только благодаря дождливой погоде с запада и юга блестели полоски болотистых вод, окаймлённых зелёной полукустарниковой пустынной растительностью.

   Караван остановился, не доходя до монастыря, при колодце Баин-худук, где у пустой колоды, понуря головы, стояло несколько ослов, тщетно ожидавших утоления жажды. По соседству кочевали монголы со своими стадами, и близость этого населения сказывалась очень печальным явлением: монголы не умели содержать в чистоте единственный источник жизни - Баин-худук, издававший крайне неприятный запах, вследствие обильного присутствия в нём выделений домашних животных.

   При колодце Баин-худук мы нашли только Plantago mongolica и Reaumuria trigyna.

   В сумерках в окрестности колодца прыгали резвые тушканчики (Dipus), которых гнали перед собой возвращавшиеся с пастьбы стада баранов.

   ...Пески становились всё более и более внушительными. Теперь грядовые барханы, расположенные в меридиональном направлении, заполнили собою весь видимый южный горизонт. Верблюды медленно шагали по рыхлому грунту, осиливая кроме того небольшой подъём; местами тропа пересекала пространства твёрдой землистой поверхности, где выступали обнажения светлого конгломерата и движение несколько облегчалось. Лишь изредка ярко-жёлтый сыпучий песок расступался, давая место нешироким впадинам с жалкими лужами горько-солёной воды, окаймлённой кустами хармыка и кое-какой травянистой растительностью.

   В одной из таких долин, называемой Ширигин-долон {В переводе "Выкипяченные семь озёр".}, экспедиция отдыхала целые сутки; томимые жарой и жаждой, мы с жадностью уничтожали созревшие ягоды хармыка и по многу раз купались в одном из маленьких озерков, напрасно ища прохлады. Вместе с озерками появилась растительная и животная жизнь: помимо отмеченного Nitraria Schoben, здесь пышно произрастали: Scorzonera divaricata, Astragalus melilotoides, Echinops Gmelini, Myricaria platyphylla, Lactuca и Sisymbrium; а из животной жизни, в частности птиц, по водной поверхности привольно плавали турпаны, пеганки; по отмелям разгуливали кулички, улиты - черныш, прудовый, - стайки светлосерых зуйков, пестрозобых песочников и одинокая щеврица; в соседних камышах гнездился камышовый лунь (Circus spilonotus), а невдалеке парил мохноногий сарыч. В болотистых озерках были замечены головастики, вместе с лягушками (Rana amurensis [Rana chensinensis - азиатская лягушка]), поступившие в нашу коллекцию.

   Вторую часть пустыни - пески Тэнгэри {На своём пути от Дын-юань-ина к Пинь-фаню экспедиция пересекла окраины песков Сэрхэ и Тэнгэри, причём интересно отметить, что проводники, взятые из селения Бай-тун-цзы, были незнакомы с этими названиями.} экспедиции посчастливилось перешагнуть в небольшое ненастье: с севера набежала мрачная грозная туча, полил дождь, и воздух приятно освежился...

   По мере продвижения на юго-запад поперечные увалы увеличивались в размерах, и на крайнем юго-востоке вырастали целые гряды горок, одну из которых мы назвали Хон-гор; по вершинам красовались обо из пёстрых конгломератов, снабжённые плитами с буддийскими молитвенными формулами - мани. Среди логов извивались еле заметные тропинки кочевников и реже - дороги; по словам проводников, одна из этих дорог вела от небольшого китайского города Дэрэсун-хото на востоке к солёному бассейну Цаган-дабасу на западе. По сторонам часто приходилось наблюдать трупы домашних животных - верблюдов, лошадей и баранов, погибших от сильных ливней, понизивших температуру. По моим многочисленным наблюдениям, монголы, так же как и их скот, способны переносить самый палящий зной, но зато как те, так и другие легко заболевают от холода и сырости. Несмотря на недостаток влаги и бесплодие песков Тэнгэри, кочевники почти повсеместно, по крайней мере на нашем пути, держат наряду с верблюдами и лошадей. Этот факт вполне подтверждает моё убеждение, вынесенное ещё из прошлого путешествия, об отсутствии в Монгольской пустыне больших безводных пространств.

   Приближалась и южная граница сплошных сыпучих песков: действительно, оставался последний довольно солидный рукав пустыни Тэнгэри, и мы вне опасности; к тому же перепадавший почти ежедневно дождь поддерживал наши силы. Переночевав в тридцати верстах к юго-западу от Ширигин-долона под открытым небом, среди песчано-глинистых бугров, покрытых хармыком, экспедиция подошла к колодцу Ихэтунгун-худук, где следовало запастись водою для предстоящего перехода. Здесь, между прочим, была поймана степная гадюка (Coluver dione [Elaphe dione - узорчатый полоз]), отличавшаяся злобным нравом; эта "хонин-могой" или "баранья змея", как её называли монголы, часто кусает животных, в особенности баранов, после чего в течение полутора или двух недель места укусов болят и опухают. Недалеко от колодца, вдоль круто ниспадавших песчаных увалов, раскинулась отличная луговая долина; среди изумрудной зелени паслись стада монгольского скота.

   Здесь удалось собрать следующие виды растительности: Piptanthus mongolieus, Tourneforua sibirica, Sipa splendens, Cynoglossum divaricatum, Eurotia ceratoides, Zygophyllum eurypterum, Glycyrrhiza uralensis и Prunus mongolica.

   К вечеру, перед самым закатом, дневное светило вышло из-за туч и картинно осветило скаты и гребни барханов, по которым длинной вереницей шагал экспедиционный караван; с любой высшей точки ничего не было видно, кроме желтизны пустыни да чистого голубого полога неба {Только кое-где стояло по нескольку стеблей зелёного-зелёного тростника, составлявшего полный контраст с общим фоном пустыни.}. Сумрак уже лёг на землю, и слабый отблеск зари едва прорезал темноту, когда мы вышли из песков и на первой гладкой площадке в урочище "Улан-сай" разбили свой бивак. Местность резко изменила свой рельеф. Перед нами появились цепи холмов Ихэ-улынь, на западе вздымались горные гряды Аргалинтэ, а на востоке и юго-востоке теснились возвышенности, отделявшие от нас долину Жёлтой реки... Караван вступил в широкое русло, извивавшееся по песчано-глинистой открытой равнине Долонэгол, носившей следы недавней высокой воды. По берегам русла тотчас обнаружены: Anabasis aphylla, Reaumuria mongolica, Scutemaria scordiiolia, Caragana и Astragalus; немного пониже появились и Stipa splendens, и Ancathia igniaria, и Lepidium micranthum, и Echinops Turczaninovii, и Carex...

   Весь следующий переход до урочища Цзаха-долон и далее мы ориентировались на седлообразную вершину Долонэ-обо, омываемую руслом того же названия - Долонэ-гол. Приятная облачная погода снова сменилась томительной жарой, и мы с особенным напряжением всматривались в отрадные силуэты хребта Ма-чань-шань, закрывавшего собою нижний пояс ещё более массивных гор Лоу-ху-шань. Перед тем, как выйти на большую нинсяскую дорогу, мы тщательно исследовали старинный субурган, имеющий около двух сажен высоты, монгольского типа, воздвигнутый в честь буддийского святителя баньчень-богдо или даже, как мне сообщали монголы, - далай-ламы {Вероятно, третий далай-лама - Соднам-чжямцо (1543-1588), который умер в Монголии и был признан "великим ламой, живым буддой" (П. К. Козлов. "Тибет и далай-лама", стр. 56).}, по преданию, положившего начало этому пути; говорят, что в память о великом паломнике ближайшим к его могиле пескам и дали подобающее название "Тэн-гэри", то-есть "Небесные"... Неподалеку от селения Инпань-шуй, оставшегося на северо-востоке от нашей дороги, появились признаки китайской культуры; пользуясь дождливой погодой, трудолюбивые земледельцы силились вспахать и засеять прилежащие к горам части пустыни, до того никогда не видавшие сохи.

   Рядом с ответственной границей залегала и условная, монголо-китайская, отмеченная двумя каменными памятникообразными знаками. Четырнадцатого июля экспедиция переступила эту границу и около развалин селения Тянь-лоба расположилась на ночлег... С закатом солнца воздух заметно посвежел, подул северо-западный ветер и в одном из своих бурных порывов сорвал нашу палатку. Шёл холодный пронизывающий дождь, а укрыться было негде; по случаю сильного ветра палатку установить так и не удалось; мы закутались в брезенты и старались уснуть, но напрасно - дождевая струя, проникавшая к самому телу, не давала возможности забыться.

   Селение Тянь-лоба {При этом селении нами собрано только два вида растений - Echinops turczaninoviii и Lnula ammophila.} лежит в северо-восточном углу песчано-солончаковой равнины, имеющей на своей западной окраине солёный бассейн - озеро Янь-чэ... Сухой, тёплый климат и характерная пустынная растительность представляют отличные условия для жизни верблюдов, и китайцы окрестных деревень, как, например, Бай-тун-цзы, специально занимаются их разведением.

   После сильного ночного ливня атмосфера к полдню прояснела и вдали, на расстоянии двадцати пяти вёрст, у подножья Мачаншаньских гор, обозначились контуры высоких тополей и построек маленького пограничного городка Са-янь-цзынь; здесь когда-то была таможня, взимавшая пошлину с товаров, провозимых из Алаша и Лань-чжоу-фу.

   Сейчас Са-янь-цзынь как бы замер, население его крайне бедно и не имеет даже хлеба; мы могли купить во всей округе лишь один пучок луку. Проживавший в городке, с отрядом солдат, китаец-чиновник очень любезно принял моего посланного и дал экспедиции свободный пропуск. На этот раз, благодаря уже наступившей темноте, мы избегли любопытной толпы, обыкновенно преследующей в китайских городах русские или вообще чужеземные караваны.

   От Са-янь-цзыня по всему нашему пути шло земледельческое население, вплоть до городишки Шара-хото, граничащего с перевалом того же имени, откуда начинается бассейн Куку-нора {Земледельческое население сосредоточено в бассейне Жёлтой реки.}, дающий приволье номадам.

   Горы Ма-чан-шань являли собою мало отрадную картину. Покрытый мощным слоем лёсса {Из-под лёсса кое-где обнаруживались всевозможные зернистые песчаники (⁵¹).}, этот хребет все же имеет лишь скудную растительность {В хребте Ма-чан-шань из растительности добыты лишь Giematis nainnophylla. Peganum harmala и Artimisia.} и выглядит пустынным; недостаток влаги всюду дает себя чувствовать. Медленно осиливая подъём по крутому, местами узкому ущелью, минуя площади то коренных выходов, то песчанистой глины, мы пересекли едва заметные остатки исторического сооружения - Великой китайской стены и остановились на ночлег у речки Да-ша-хэ, вблизи селения Вань-цзы-цзынь.

   Как у селения, так и по речке красовался тополь Пржевальского (Populus Przewalskii), затем ива (Salix), а из травянистых осот полевой (Sonchus arvensis), полынь (Artemisia Sieversiana, А. annua), спорыш (Polygonum aviculare), кресс (Lepidium Iaüfolium), белена черная (Hyoscyamus niger), гусиная лапчатка (Potentilla anserina), просвирняк (Malva borealis [M. pusilla], ломонос (Olematis orientalis var. acutifolia [C. orientalis], подорожник (Plantago major), Licium chinense, Acroptilon picris, Oxygraphis cymbalariae, Anchusa и Salsola.

   С приходом в горы мы имели возможность пользоваться прекрасной студёной водой ручьёв и рек, забыв о пустыне и её скудных горько-солёных источниках. Всего на расстоянии нескольких вёрст от пустыни, которая протянулась далеко к западу, расстилались обработанные поля, зеленели луга и довольно густо рассыпались китайские фанзы. Культура и пустыня, жизнь и смерть граничили здесь близко между собою и вызывали удивление путешественника.

   С передовых южных холмов Ма-чан-шаня открылся довольно далёкий горизонт: перед нами лежала широкая долина Годя-вопу-тан, преграждавшаяся на юге мощным Лоу-ху-шанем, на западе - второстепенными отпрысками соседних гор (Ма-чан-шань и Лоу-ху-шань), а на востоке вклинивавшимися высотами левого берега Хуан-хэ {В том числе и гора Лу-фан-сы.}. Небольшие культурные центры - города Куань-гоу-чен и Юн-тай-чен, равно как и мелкие селения, ютившиеся при устьях ущелий Лоу-ху-шаня, были также великолепно видны, несмотря на значительное расстояние. По всей долине встречались старые жилища, устроенные в лёссе, заброшенные поля и прочие следы культуры, свидетельствовавшие о пребывании в окрестностях многочисленного населения, занимавшегося почти исключительно земледелием. В настоящее время местность представлялась запустелой; немногие бедные жители, грязные и оборванные, производили самое неблагоприятное впечатление и отличались, по словам монголов, воровскими и даже разбойническими наклонностями.

   Интенсивная жизнь в Годя-вопу-тан стала затихать уже давно; сильный удар мирному процветанию долины нанесло дунганское восстание, разорившее китайцев-земледельцев, а постоянная в позднейшее время засуха и безводие окончательно парализовали энергию уцелевших обитателей. Для сохранения драгоценной влаги аборигены прибегают к довольно оригинальному приёму: вспаханное и засеянное поле устилается мелкими, величиною в небольшой кулак, камнями, добываемыми у закраин полей, где вследствие этого образуются глубокие ямы и целые подземные ходы; эти камни не позволяют дождевой воде быстро испаряться и держат землю в более прохладной температуре. По уборке хлеба, камень остается на использованном поле и служит уже как бы хранилищем влаги, слегка освежающем соседние участки.

   Экспедиция проходила Годя-вопу-тан по диагонали с северо-запада на юго-восток, постепенно поднимаясь с 5 485 футов [1 672 м] абсолютной высоты. Из растений вдоль дороги, равно и полей, нами были собраны подорожник (Plantago depressa), салат (Lactuca versicolor), тмин (Antennaria Steetziana), люцерна (Medicago ruthenica var. alpina [Medicago rutenica]), горицвет (Adonis appenina [A. Sibiriens]), Peganum harmala, Phlomis mongolica, Cymbaria mongolica, лук (Allium tenue), резуха (Arabis Piasezkii [Andrasace Piasezkii]), лапчатка (Potentilla bifurca var. pusilla [Potentilla bifurca]), Taraxacum, Astragalus, Oxytropis, Pedicularis, Saussurea и Hedysarum.

   По сторонам растянувшегося каравана выскакивали и быстро исчезали в норах суслики; маленькие песчанки выдавали свое присутствие характерным писком. Легкие антилопы (Gazella subgutturosa, G. przewalskii [Procapra przewalskii]) часто показывались на горизонте, играя и резвясь по утрам и отдыхая в самое жаркое время дня. В одном из попутных селений китайцы показывали нам парочку совсем ручных антилоп Пржевальского, взятых ими на воспитание при рождении и вскормленных коровьим молоком; грациозные животные безбоязненно держались по соседству с фанзами и позволили любоваться собою; эти же приветливые китайцы говорили, что в диком состоянии Gazella przewalskii [Procapra przewalskii] очень строга в ранние утренние часы, а днем подпускает охотника гораздо ближе. Кроме антилоп и мелких грызунов, долину оживляли также некоторые птицы: небольшая серая сойка (Pseudopodoces hurniliis), красноклювые клушицы, перекликавшиеся постоянно мелодичным голосом, мохноногий сарыч и гордый красавец орел-беркут. Около полей нам удалось пополнить энтомологический сбор порядочным количеством интересных форм мух и жуков.

   Семнадцатого июля экспедиция прибыла к северному подножью Лоу-ху-шаня, оставив городок Куань-гоу-чен несколько юго-восточнее. Этот хребет простирается с северо-запада на юго-восток и имеет вид довольно плоской гряды, круто обрывающейся к северу, врезаясь на большое расстояние своими отрогами в долину Годя-вопу-тан, и полого опускающейся к югу, быстро теряясь в высокой равнине Сун-шан-чена. В своей более высокой части Лоу-ху-шань, по моему мнению, приближается к высоте гребня Сумбур Алашанских гор. За исключением окрестностей седловин или перевалов {Нам известны названия перевалов Го-люн-дунь или Гань-коу-сянь.} северный склон описываемого хребта покрыт лесом из ели с примесью ивы, жимолости, таволги, малины, смородины и немногих других; кустарников встречается всё же очень мало; выше лесной зоны зеленеют альпийские луга (⁵²).

   В горах Лоу-ху-шаня наш гербарий пополнился следующими формами растительности: ломоносом (Clematis orientalis, С. aethusifolia), ковылем (Stipa inebrians, S. splendens, S. Bungeana), чечевицей (Ervum lens [Lens exulenta]), Ceratostigma plumbagiooides, Disophyila janthina, перловником (Melica scabrosa), Agropyrum cristatum, Bupleurum scorzo-nerifolium, Adenophora Potanini, крестовником (Senecio vulgaris), очитком (Sedurn hybridum), вьюнком (Convolvulus Ammani), Dracocephalum heterophyllum, горечавкой (Gentiana anaticola [Gentiana sp.]), звездчаткой (Stellaria gypsophilodes), молочаем (Euphorbia esula), астрой (Aster altaicus), качимом (Gypsophila acutifolia [Gypsophila Patrinii]), Cariopteris mongolica, Hedysarum polymorphum, Oxytropis, Seseli, Poa, Salsola, Salsodaceae и Anthriseus.

   Зимою хребет засыпается глубоким снегом, остатки которого ещё и сейчас белели на западных вершинах. По словам охотников, в Лоу-ху-шане держатся кабарга, козуля, волки, лисицы, но нам не посчастливилось увидеть ни одного из названных диких животных или зверей; только тарабаганы (Arctomys robustus [Martoma himalaiana robusta - сычуанский сурок]) развлекали нас, забавно играя друг с другом и нередко попадая в добычу беркуту, неустанно облетающему дозором свои владения.

   Большая голюндуньская {Голюндуньская или ганькоусяньская.} дорога носит довольно оживлённый характер; по ущелью северного склона группируются китайские селения: Гангу-коу, Ши-ва-цза, У-тан-шань и Голюн-дунь, причем каждое из них насчитывает всего от восьми до десяти домов. Китайцы занимаются земледелием и отчасти скотоводством, разводя преимущественно баранов; тщательно оберегая своих животных от воров, они запирают стада в особые помещения - крепостцы. Вблизи Голюн-дуня, в верхнем поясе горы, мы отметили очень красивые китайские молельни, живописно расположенные одна над другой.

   С вершины Ло-ху-шаня мы последний раз с удовлетворением оглянулись на пройденную пустыню Алаша, окутанную по обыкновению жёлтовато-серой дымкой пыли. Впереди далеко в прозрачной атмосфере еиднелся величественный Нань-шань и его ближайшие к нам массивные отроги... Особенной грандиозностью и сложностью горных цепей Нань-шань поражал наблюдателя в западно-юго-западном направлении, - в направлении, в котором ютится монастырь Чортэнтан или Тон-тан-сы {"Монголия и Кам".}, прижатый к скалам левого берега красавца Тэтунга...

   Вслед за пустыней исчез и томительный зной, не стало пыли; с каждым днём мы чувствовали себя бодрее, появился вновь спокойный сон и хороший аппетит.

   Выйдя на холмистое луговое плато, названное Н. М. Пржевальским Чагрынскою степью, экспедиция направилась к городу Сун-шан-чену, поднятому на 8 750 футов [2 667 м] над уровнем моря. С северной и южной сторон ничтожного по величине городка, однако окружённого двумя рядами крепостных глинобитных стен, протекали две быстрые, прозрачные речонки, орошавшие прекрасные окрестные пастбища; среди богатых трав паслись многочисленные стада баранов, коров, лошадей, принадлежавшие по большей части тангуту-гэгэну (⁵³) Нян-чжику, построившему в юго-западном углу крепости хорошую кумирню.

  

  

   Чагрынская степь имеет хорошие пастбища, но всё же бедна водою и в годы засухи не представляет удобств для жизни как оседлого населения, так и кочевников. 1908-й год был особенно богатым в смысле обилия атмосферных осадков, а потому и пейзаж степи разнообразился различными проявлениями жизни животных и человека. С вершины каждого следующего увала {Преобладающее направление как главных цепей гор, так и второстепенных - северо-западное - юго-восточное.} открывались все новые и новые группы селений, многие из них разгромленные дунганами, многие исправленные и обитаемые; стада баранов и табуны лошадей бродили по степи, а около домашних животных нередко замечались также и дикари - Gazella przewalskii [Proeapra przewalskii], умевшие хорошо отличать и бояться нас, не обращая в то же самое время никакого внимания на присутствие туземцев. Баранов обыкновенно пасли китайцы, сопутствуемые целыми сворами собак, а за лошадьми присматривали ловкие, молодцеватые тангуты, почти всегда гарцовавшие на лихих иноходцах, гордясь своей посадкой, конём и хорошей образцово-содержимой винтовкой за спиною. Эти тангуты постоянно подъезжали к каравану и охотно знакомились с нами, с любопытством расспрашивая проводников о необыкновенных русских людях.

   По мере продвижения на юго-запад массивные скалистые отроги Нань-шаня всё яснее, всё контрастнее вставали перед нашими глазами. Теперь экспедицию отделял от долины Пинь-фаня один лишь высокий хребет, который мы осилили в два перехода. Переночевав в ущельи Фый-гу, мы на целые сутки окунулись в горы. Нижний пояс хребта характеризовался большими скоплениями лёсса, так называемых лёссовых толщ, и вследствие бедности орошения в некоторых местах значительные площади были выжжены палящими лучами солнца. Как флора, так и фауна окрестностей перевала Фын-фый-лин {Подъём на этот перевал с севера крут и имеет всего восемь вёрст протяжения; спуск же к югу отлогий и растянут на двадцать две версты.} имела сходные черты с таковыми Нань-шаня. Из растений преобладали: репка (Cotyledon fimbriatus [С. firnbriata]), лапчатка, или курильский чай (Potentilla fruticosa et Р. daurica [Р. davurica]), одуванчик (Taraxacum sp.), курослеп (Anaphalis nubigena), астра (Aster sp.), два вида смолевки (Silene repens et S. aprica), затем - резуха (Androsace selten trionalis), шпорник (Delphinium mosoynense), крестовник (Senecio sp.), чертополох (Cirsium segetum), сурепица (Brassica campestris), вшивица или мытник (Pedicularis sp.), аконит (Aconitum gymnaridrum et A. sp.), Мордовник (Echinops Turczaninovi), ячмень (Hordeum pratense), шандра или конская мята (Marrubium ineisum), василистник (Thalictrum minus), гречиха (Poligdnum viviparum) и, наконец, перелеска (Anemone obtusiloba).

   Внешний вид Пинфанской долины, оживлённой системою Чагрын-гола, в нижнем течении {Одна и та же речка в верхней половине называется Чагрын-гол, в нижней Пинь-фань-хэ или Пиньфанской.} именуемого речкою Пинь-фань-хэ, усыпанной разбросанными там и сям пашнями, селениями и стадами скота, очень приветлив и привлекателен. Китайцы, видимо, заботятся о подсадке деревьев, и могучие тополя и ивы служат украшением общего пейзажа.

   Речка Чагрын-гол или Пинь-фан-хэ берет начало из родников, выбегающих от вечно снеговых вершин Кулиан и Лиан-чжу - отстоявших от нашего маршрута к северо-западу, в доминирующем к северу выступе Нань-шаня {Названия Кулиан и Лиан-чжу местным обитателям неизвестны, и на мой вопрос к ним, откуда берёт начало Пинфаньская речка, или, что то же самое Чагрын-гол, сообщили, что из ключей горы Мая-сюэ-шань, отстоящей далеко к северо-западу.}, который здесь образует восточную часть громадной, нигде не прерывающейся горной стены, огораживающей собою всё нагорье Тибета к стороне южной Гоби и котловины Таримского бассейна. Эта гигантская ограда, принадлежащая системе Куэн-луня, несет по местностям различные названия и имеет различный физико-географический характер; хотя общий топографический ее склад одинаков на всем или почти на всем протяжении и представляет, подобно тому как для некоторых других хребтов Центральной Азии, только в большем масштабе, полное развитие дикого горного рельефа к стороне наиболее низкого абсолютного поднятия, наоборот, несравненно меньшее распространение тех же горных форм в противоположном склоне на более высокое плато.

   В районе нашего пересечения Чагрын-гола или Пинфанской речки, по вершинам правого берега, круто опускающегося к воде красными глинами, живописно выделяются постройки двух китайских пагод или храмов: Тан-тан-мяо и Лун-ван-мяо. В последнем храме, посвященном богу вод, ежегодно возносятся особенно усердные молитвы о ниспослании источника существования - дождя.

   По долине реки там и сям произрастают: василистник (Thalictrum minus), перелеска (Anemone rivularis), подмаренник (Galium verum var. leiocarpum [G. verum L.]), полынь (Artemisia sooparia), очанка (Euphrasia Kozlovi [Euphrasia sp.]), Odontites rubra, Myricari germanica и белолозник (Eurotia ceratoides), а по песчаному руслу - ильм (Ulmus pumila), тололь (Populus Simonii), донник (Melilotus suaveolens, M. lupulina [Medicago lupulina]), та же перелеска, другой василистник (Thalictrum petaloideum), кермек (Statiee aurea), Panzeria lanata, Chamaerrhodos sabulosa, Gypsophila, Potentilla и Mentha.

   По низинам и отмелям долины речки, в особенности там, где залегала серая галька, экспедиция встретила оригинальных серых куликов - серпоклювов (Ibidorrhynchus struthersi), по соседству с которыми держались серые цапли и зуйки (Aegialites dubia [Charadrius dubius]), а несколько ближе к городу - полевые воробьи, стрижи, вороны, сороки, коршуны и сокол-чеглок (Hypotriochis subbuteo) {Из насекомых - полужесткокрылых в соседстве Пияь-фаня добыт также и Trapezonotus (Guopherus) subtilis.}.

   Без особого труда мы переправились вброд через речку и остановились лагерем под южною стеною самого города.

   Город Пинь-фань основан, как говорят, около трехсот лет тому назад и окружён солидной крепостной стеной, облицованной кирпичом, с округлыми башнями по углам и массивными фланкирующими выступами, увенчанными изящными вычурными беседками по середине каждой стороны крепости. Население города состоит из торгового класса, земледельцев, чинов администрации и гарнизона, в рядах которого есть пехота, кавалерия и артиллерия - всего номинально в количестве пятисот человек; на самом же деле - вдвое меньше. Войска вооружены винтовками различных систем, а артиллерия имеет даже пять медных пушек, перевозимых лошадьми парной запряжки. Вне службы солдаты живут по домам и отправляют своя частные работы, но должны всегда быть готовы по первому требованию явиться к месту назначения. Пинь-фаньцы уверяли нас, что гарнизон сильно нуждается в средствах, так как денежное довольствие властями не высылается.

   Время днёвки в китайском городе пролетело незаметно; утро прошло в писании письма-отчета профессору Д. Н. Анучину, в Москву, а после полдня мы с Четыркиным отправились купаться и в компании подростков-китайчат {Которые сначала в страхе было разбежались, но потом снова приблизились.} с наслаждением поплавали и освежились в светлых водах спокойного рукава Чагрын-гола. Торговцы, пронюхав о богатом русском караване, весь день наводняли наш бивак, предлагая хлеб, зелень, дрова и даже... бурханов. Золочёные изображения китайских и монгольских божеств расценивались ими очень дорого, в особенности статуэтки красного толка или староверческие, якобы некогда украденные из монастыря Барун или Цзун-хита монгольского княжества Алаша.

   Двадцать второго июля, в жаркое душное утро, экспедиционный караван оставил Пинь-фань и направился в сторону Синина, избрав кружную западную с незначительными перевалами дорогу. Вообще следует заметить, что в восточном новом для меня пересечении Нань-шаня характер последнего значительно видоизменён в сравнении с его более западным районом, где не только средние, но и окраинные цепи богаты кристаллическими выходами, в виде острых вершин, пиков или мощных скал, громоздящихся одна на другую в живописном чарующем глаз величии... Здесь же путешественник сравнительно легко поднимается на вершины перевалов, даже с верблюжьим караваном или в китайской телеге, запряженной лошадьми или мулами, так как везде преобладает лёсс, большей или меньшей мощностью прикрывающий главным образом ханхайские песчаники, ханхайские красные отложения и лишь в небольшом количестве известняки или кремнистые сланцы. Колесные дороги глубоко врезаны в лёссовые толщи и бороздят поверхность траншеями, в которых встречным путникам очень трудно, а местами даже и невозможно разъехаться. Растительность в восточном Нань-шане и в частности в Северо-Тэтунгском хребте довольно жалкая: мы не нашли ни лесов, ни кустарников, ни даже альпийских лугов, о которых мечтали. Постоянные речки и ручьи отсутствовали и местные жители пользовались исключительно колодцами, глубиною от десяти до пятнадцати саженей [от 20 до 30 м], откуда студеную (от 0,5° С) воду добывали при помощи воротов. Ст