Козлов Петр Кузьмич - Житомирский С. В. Исследователь Монголии и Тибета П. К. Козлов.

ец в нашей палатке зажигается стеариновая свеча, записываются по раз принятой форме метеорологические наблюдения - и тем оканчивается работа дня. Расстилаются один на другом два войлока, в изголовье кладутся кожаные подушки, и мы втроем ложимся рядом, покрывшись своими одеялами...

   На дневках порядок нашей жизни несколько менялся. Так, вставши с рассветом и напившись чаю, мы отправлялись на экскурсии или на охоту и проводили так время часов до десяти утра. Затем обедали; после обеда час или два отдыхали. Потом каждый принимался за свою работу до вечера. На дневке обыкновенно окончательно укладывались препарированные птицы и высушенные растения, писались специальные заметки и вообще очищались все накопившиеся работы. Казаки на тех же дневках помимо охоты занимались починкою своей или нашей одежды и вьючных принадлежностей; иногда подковывали и расковывали лошадей или подшивали кожею протершиеся пятки верблюдов. Одним словом, для казаков и для нас в течение всего путешествия вдоволь было работы".

  

  

   Таким порядком экспедиция двигалась на юг гобийской степи, которая на восемнадцатый день пути превратилась в настоящую пустыню. Стояли сильные морозы, иногда случались бури. Пересекли открытый Пржевальским хребет Хурху, о котором не так давно стало известно, что он является частью грандиозной горной системы Монгольского Алтая. Четыре года назад это установил подполковник М. В. Певцов во время второго путешествия - по северо-западной Монголии. (Через 17 лет Козлов по пути в Тибет пройдет параллельно маршруту Певцова и проведет подробные исследования этих гор.)

   Через месяц, встретив в дороге 1884 год, караван достиг столицы алашаньских монголов, города Динъюаньина, лежащего уже на высоте полутора километров над уровнем моря. Бивуак разбили недалеко от города. Отсюда была предпринята однодневная охотничья экскурсия в район Алашаньского хребта - одинокого горного массива, протянувшегося с севера на юг вдоль Хуанхэ.

   Восточнее него великая река текла на север, чтобы, обняв исполинской излучиной полупустынное плато Ордос, выйти к плодородным, густонаселенным равнинам собственно Китая и устремиться к Желтому морю. Отдохнув, экспедиционный отряд направился дальше на юг по Алашаньской пустыне, которая была словно первой ступенькой к нагорьям Наньшаня и Тибета. Весь этот путь, которым двигался караван, Козлов уже давно и не один раз проделал в своем воображении еще до знакомства с Пржевальским, читая его книгу "Монголия и страна тангутов". Знакомыми были названия, стояла перед глазами карта Азии. Но, конечно, совсем по-другому виделись и переживались при личном восприятии знакомые до этого по описанию местности.

   С нетерпением Козлов ждал Наньшаньских гор. И вот снеговой хребет появился далеко впереди, становясь с каждым днем все грандиознее. Переход через пояс пустынь подходил к концу. Миновали город Даджин, и отряд вступил в горы. 13 февраля Козлов увидел и саму реку Тэтунг (Датунхэ), о которой так много слышал от Пржевальского. Быстрый горный поток уже очистился от льда, но не везде - нашелся ледяной мост, по которому отряд перешел реку и вскоре оказался около монастыря Чертынтон. "Мы расположили свой бивуак как раз напротив кумирни Чертынтон,- пишет Пржевальский,- в месте прекрасном и живописном, о котором мечтали еще от самой Урги".

   Иногда бывает, что расхваленная другими местность при встрече разочаровывает. С Козловым этого не случилось. Он вспоминал: "Здесь же, на Тэтунге, впервые сознательно пробудилась и моя душа - я познал собственное влечение к красотам дикой горной природы. Красавец Тэтунг, то грозный и величественный, то тихий и ровный, часами удерживал на своем берегу Пржевальского и меня и повергал моего учителя в самое лучшее настроение, в самые задушевные рассказы о путешествии. Любуясь Тэтунгом, его прозрачными стремительными волнами, прислушиваясь к голосам ушастых фазанов, зеленых сермунов и мелодичному пению всевозможных синиц и завирушек, Николай Михайлович мечтою уносился еще дальше - в роскошную Сычуань, с ее бамбуковыми зарослями, обезьянами, лафофорами... Никогда нигде мы не были так высоко счастливы, так чисты сердцем, так восприимчивы ко всему прекрасному, святому..."

   Упомянутые здесь планы Пржевальского об исследовании юго-восточного Тибета, входящего в провинцию Сычуань,- недоступной страны Кам - много позже довелось осуществить Козлову.

   Две недели были посвящены отдыху и охоте в заповедном лесу монастыря, на которую было получено разрешение настоятеля. Для коллекции добыли несколько косуль и лисиц и две кабарги и довольно много птиц. Охотник-препаратор Козлов получил немало работы. Для людей стоянка в горном лесу была отрадной, но верблюды, несмотря на обилие травы и привезенную из Алашаня соль, чувствовали себя в непривычной обстановке неважно и начали худеть.

   Отдохнув, отряд двинулся вверх по Тэтунгу и боковым ущельем к монастырю Чейбсен. С высоты 2300 метров, на которой лежит Чертынтон, поднялись на 3000 и расположились на том самом лугу, где в 1872 году четверо смельчаков простояли лагерем шесть суток рядом с монастырем, в котором прятались от дунган монахи и ополченцы. Двое из этих героев - Пржевальский и Иринчинов,- конечно, рассказывали остальным о том времени.

   Из Чейбсена караван пошел дальше на юго-запад, к Кукунору.

   Озеро Кукунор еще было покрыто сверкающим как зеркало льдом, дальше путь шел через Южно-Кукунорский хребет в Цайдам. Здесь в знакомой ему по первому путешествию хырме - глинобитной крепостце - князя Цзун-цзасака Пржевальский решил устроить склад и оставить под присмотром шестерых казаков часть верблюдов, а с остальным отрядом налегке двинуться в рассчитанный на три месяца радиальный маршрут к истокам Хуанхэ и дальше на юг, в Кам. Приходом в Цайдам закончился предварительный этап экспедиции - достижение границы неисследованных мест. Он занял больше шести месяцев, за которые было пройдено две с половиной тысячи километров.

  

  

   Если в первые полгода путешествия экспедиция, в которой впервые участвовал Козлов, столкнулась хотя и с нелегкой, но в общем-то обыденной походной жизнью, то впереди ее ждали суровые испытания и опасности.

   10 мая экспедиционный караван из 30 верблюдов и 15 верховых лошадей направился на юг к хребту Бурхан-Будда, имеющему вид массивного однообразного вала со сглаженным гребнем, поднятым на высоту 5000 метров и кое-где покрытым снегом. Перейдя хребет, отряд 17 мая вышел в восточную часть долины, называемой по-монгольски Одонь-тала ("звездная степь"), а по-китайски Син-су-хай ("звездное море") из-за множества ключей, бьющих на ее заболоченном дне и дающих начало великой Желтой реке - Хуанхэ.

   Впервые в жизни Козлов попал в совершенно неисследованные места. Пржевальский, который во время прошлого путешествия не смог из-за преградивших дорогу теснин достичь этого места, идя вверх по Хуанхэ, был очень доволен. Отряд перешел в удобном месте текущую несколькими рукавами новорожденную реку и остановился на правом берегу немного ниже ее выхода из Одонь-талы. Выход из этой долины был отмечен высоким выдающимся справа отрогом. Это и была священная гора, где каждую осень совершался обряд, во время которого приносилась жертва реке: белая лошадь, белая корова, девять белых баранов и другие животные, мясо которых съедали участники церемонии.

   Верховья Хуанхэ известны китайским географам с древнейших времен, последние китайские данные об этих местах относились к XVIII веку и были чисто описательными. Позже здесь побывал индийский исследователь (пандит) Кришна Сингх, который в качестве паломника в 1878-1882 годах прошел из Индии через Тибет в Цайдам, проведя съемку. Его отчет, опубликованный Английским географическим обществом, был подписан: "Пандит А-к", поскольку съемка проводилась тайно. Но в отношении верховьев Хуанхэ она совершенно не соответствовала действительности. Так, вместо двух крупных озер, через которые по выходе из Одонь-талы проходит река, он показал только одно. Научного описания местности также не существовало.

   Истоки реки лежат на высоте более четырех километров. Несмотря на середину мая, термометр по ночам показывал -9®С. Пржевальский с Роборовским поднялись на "священную гору" (Козлов остался в лагере). Оттуда, по их словам, открывался великолепный вид на Одонь-талу, действительно сверкавшую тысячами ключей и озерков, а в другую сторону - на широкую долину и громадную зеркальную поверхность ближайшего озера.

   Верхняя Хуанхэ поразила членов отряда огромным количеством рыбы. Пройдя с сетью 10-15 шагов вдоль небольшого омута, вытаскивали сразу больше сотни килограммов. "Но такое богатство пропадает пока задаром, - отмечает Пржевальский, - ибо китайцы сюда не показываются, а монголы и тангуты рыбы вовсе не едят". Зато здесь было множество ловивших рыбу чаек и орланов, отнимавших у них часть улова. Промышляли рыбой и приходившие к реке медведи.

   На третий день Пржевальский с двумя казаками отправился в разъезд к озеру. Внезапно началась метель, температура упала до -23®С. Уехавшие вернулись на другой день, переночевав под снегом и так и не дойдя до озера. Такие фокусы тибетский климат показывал в середине мая на широте Алжира!

   Прогостив неделю у истоков Хуанхэ, отряд боковым ущельем двинулся на юг, туда, где примерно в 150 километрах лежала долина другой великой реки - Янцзы, или, как ее называли в этом месте тибетцы, Джи-Чу. Дорога была крайне тяжелой. Обледенелый снег на подтаявших кочковатых болотах - мото-шириках - в кровь резал ноги лошадям и верблюдам, на оттаявших голых площадках животные вязли в глине. Стояла холодная ветреная погода с частыми дождями, недостаток кислорода выматывал людей. Очень плохим был корм для лошадей и верблюдов и огромные трудности с добыванием топлива. На седьмые сутки достигли водораздельного гребня.

   Выйдя на южные склоны, исследователи попали словно в другую страну, перед ними лежали роскошные альпийские луга, по ручьям росли кустарники, правда, еще не раскрывшие листьев. Это было преддверие страны Кам. С помощью китайца-переводчика, который в свое время 10 лет провел в плену у тангутов и прекрасно знал их язык, удалось наладить хорошие отношения с местными жителями, купить несколько лошадей и баранов и узнать дорогу к Джи-Чу. С каждым переходом становилось теплее, но дожди продолжались. Дойдя до великой реки, Пржевальский убедился, что дальше пути нет. Переправа была невозможна, вниз по течению стояли неприступные скалы, вверх пройти, вероятно, было можно, но это была дорога в долину Муруй-Ус, по которой путешественник уже дважды прошел. Было решено исследовать окрестности и вернуться к истокам Желтой реки.

   Для бивуака выбрали прекраснее место под скалами, в полукилометре от реки. Пока устраивалась стоянка, Пржевальский с Роборовским пошли к Джи-Чу осмотреть ущелье и измерить температуру воды. Сделав измерение, они присели отдохнуть и тут были обстреляны с противоположного берега какими-то людьми, притаившимися в скалах.

   Неприятно удивленные исследователи дали несколько ответных выстрелов и вернулись к товарищам. Из осторожности Пржевальский перенес лагерь из-под скал, с которых враги могли бы сбрасывать камни. Несколько дней экспедиция провела в долине Джи-Чу, собирая растения, охотясь за животными и птицами. 18 июня отряд отправился назад тем же ущельем, которым пришел. Несколько дней простояла прекрасная погода, и на альпийских лугах удалось собрать много видов цветущих растений, потом опять зарядили дожди. Караван медленно продвигался вверх, к водоразделу. Дожди продолжались, речки вздулись, преодолевать их стало все труднее. На одной из переправ чуть не случилась беда. Роборовский въехал в воду, чтобы перехватить баранов, которых понесла река. Два из них одновременно ударились о его лошадь и повалили ее. Роборовский оказался в воде и с трудом выплыл на неглубокое место, где его подхватил один из казаков.

   Только 3 июля достигли водораздела и вновь попали на Тибетское плато. Сразу похолодало, дожди часто перемежались снегопадами, болота были залиты водой, открытые участки из глины со щебенкой превратились в топкую грязь. Особенно страшным был первый переход от водораздела до реки Джагын-Гол - сплошные болота, непрерывное перевьючивание падавших верблюдов и в довершение всего начавшаяся жестокая метель и ночлег без огня - собранный промокший аргал зажечь не удалось. Среди постоянной сырости и холода по долине Джагын-Гола 11 июля спустились к Хуанхэ между двумя озерами, через которые она проходит. Эти озера ждали своего исследователя. "Оба эти озера,- пишет Пржевальский, - издревле известны китайцам под именами: западное - "Джарин-Нор" и восточное - "Орин-Нор". Но так как положение тех же озер на географических картах правильно установлено не было и никем из европейцев они не посещались, то по праву первого исследователя я назвал на месте восточное озеро Русским, а западное - озером Экспедиции".

   Однако до начала исследований отряду пришлось перенести новое испытание. Путешественники вышли в долину Хуанхэ по правому берегу Джагын-Гола, но путь к берегу озера Русского преградило болото. На его краю устроили бивуак. Местных жителей по-прежнему не было видно, после перестрелки на Джи-Чу они избегали встреч с исследователями. Правда, в день прихода на стоянку посланный в разъезд в соседнее ущелье Роборовский заметил в 20 километрах стоянку тангутов, но никто не придал этому особого значения. Пржевальский с двумя казаками тоже отправился в разъезд, как он рассчитывал, на пару дней к перешейку между озерами, но, к счастью, не найдя переправы через Джагын-Гол, вернулся в лагерь. Ночь прошла спокойно, караульные не обратили внимания на сильный лай собак, думая, что вокруг лагеря бродят дикие яки. На рассвете же бивуак был атакован. Вот как об этом рассказывает Пржевальский: "Дежурный казак разбудил П. К. Козлова посмотреть показание термометра и побудил также своих товарищей, чтобы вставать; сам же пошел к огню и начал раздувать его ручным мехом. В эту минуту вдруг послышался лошадиный топот, и тотчас же часовой увидел большую толпу всадников, скакавших прямо на наш бивуак, другая куча неслась на нас сзади. "Нападение!" - крикнул казак и выстрелил. Тангуты громко, но как-то пискливо загикали и пришпорили своих коней. В один миг выскочили мы из своих палаток и открыли учащенную стрельбу по разбойникам... Не ожидая подобной встречи и, вероятно, рассчитывая застать нас врасплох спящими, тангуты круто повернули в сторону и назад от нашего бивуака. Мы провожали негодяев частой пальбой".

   Отступив, тангуты разбились на несколько групп и наблюдали с вершин ближних холмов за бивуаком. Тогда Пржевальский решил сам напасть на них. Попив чаю, почистив оружие и завьючив верблюдов, путники пошли к стоянке разбойников, находившейся теперь в пяти километрах. Тангуты, которых было около трехсот, сперва построились как бы для атаки, но потом обратились в бегство. После этой победы Пржевальский произвел всех солдат и казаков отряда за боевое отличие в унтер-офицеры и урядники. Никто из членов экспедиции не пострадал. Правда, была убита одна лошадь и еще восемь, купленных у тангутов на Джи-Чу, услышав привычные крики, сорвались с привязи и ускакали к нападавшим. Речка, из ущелья которой пришли тангуты, была названа Разбойничьей.

   Положение экспедиции было крайне опасным. Могли ли противостоять 14 человек, даже обладавших превосходным оружием, сотням воинственных горцев, видевших в малочисленном караване легкую добычу? В долине Хуанхэ ниже озер, в отрогах хребта Амнэ-Мачин жили нголоки, которые не признавали над собой ничьей власти и постоянно совершали грабительские набеги на соседей. Выбранная Пржевальским тактика - в случае нападения немедленно переходить в наступление - была рискованной, но давала хоть какой-то шанс к спасению. Она демонстрировала бесстрашие членов отряда и их решимость драться до конца.

   Обойдя огромное болото, отряд вышел к озеру Русскому, имеющему около полусотни километров в поперечнике. Исследователи двинулись вдоль берега на восток. Настроение было тревожное, лагерь ставили тылом к берегу озера или к болоту, спали, положив рядом оружие. Действительно, через три дня показались конные разъезды нголоков, очевидно, разведчиков. Пржевальский решил, что если сражение неизбежно, то лучше принять его днем. Он послал навстречу троим разведчикам Роборовского, переводчика-китайца и четырех казаков с инструкцией ни в коем случае не стрелять, а, наоборот, демонстрировать робость. Уловка удалась. Увидев, что пришельцы пасуют перед вдвое меньшим числом воинов, нголоки решились напасть немедленно. Их также было около трехсот человек.

   "Вся шайка разбойников,- пишет Пржевальский,- приблизившись к нам на расстояние около версты, с громким гиканьем бросилась в атаку. Гулко застучали по влажной глинистой почве копыта коней, частоколом замелькали длинные пики всадников, по встречному ветру развевались их суконные плащи и длинные черные волосы. Словно туча, неслась на нас орда, дикая, кровожадная. А на другой стороне, впереди своего бивуака, молча, с прицеленными винтовками стояла наша маленькая кучка - четырнадцать человек, для которых теперь не было иного исхода, как смерть или победа...

   Когда расстояние между нами и разбойниками сократилось до пятисот шагов, я скомандовал "пли", и полетел наш первый залп, затем началась учащенная пальба. Однако тангуты продолжали скакать как ни в чем не бывало. Их командир скакал несколько влево от шайки, берегом самого озера и ободрял своих подчиненных... Через несколько мгновений лошадь под командиром была убита, и сам он, вероятно, раненый, согнувшись, побежал назад. Тогда вся шайка, не доскакавшая до нас меньше двухсот шагов, сразу повернула вправо и скрылась за ближайший увал. Разбойники спешились и открыли пальбу на расстоянии около трехсот шагов. Мы же не могли стрелять в закрытых увалом тангутов. Тогда я решил наудалую штурмом выбить их из этой засады".

   Оставив в лагере Роборовского с пятью казаками, Пржевальский с Козловым и остальными солдатами ввосьмером побежали к увалу. Нголоки открыли по атакующим частую стрельбу, которая вдруг стихла - они садились на коней. Атакующие взбежали на увал и обстреляли отступавших. Тангуты скрылись за следующим увалом и опять начали стрельбу. Тогда Пржевальский послал Козлова с четырьмя казаками на соседнюю горку, откуда позиция тангутов простреливалась, а сам с двумя остался удерживать занятую позицию. Козлову с товарищами удалось заставить тангутов отступить. Пока шло это сражение, полсотни нголоков снова атаковали лагерь, но были отбиты группой Роборовского. После всех этих неудач тангуты удалились в то же ущелье, из которого вышли. Бой продолжался больше двух часов, и опять все члены отряда остались невредимы, была ранена только одна лошадь.

   Это был первый, но, к сожалению, не единственный бой в походной жизни Козлова. Воодушевленный примером своего бесстрашного и решительного командира, он, как и остальные члены отряда, оказался на высоте. За проявленную отвагу Козлов был награжден Георгиевским крестом.

   Больше нападений не последовало. Закончив предварительные исследования верховьев Хуанхэ, отряд прежней дорогой в начале августа вернулся в Цайдам.

  

  

   На складе все было благополучно. Две недели потратили на отдых и приведение в порядок коллекций. После стычек с нголоками Пржевальский отказался от первоначальных планов посещения Лхасы. События в верховьях Хуанхэ увеличивали вероятность того, что экспедицию в Столицу Тибета не пустят. С другой стороны, научное значение такого похода было невелико, поскольку местности на пути в Лхасу были уже дважды пройдены, тогда как рядом лежали области, ждущие своего исследования. Это были - самый крупный в мире солончак Цайдам - приподнятое примерно на 3000 метров над уровнем моря дно грандиозного древнего водоема и северная окраина Тибета.

   Цайдамская котловина протянулась с востока на запад на восемьсот километров. Она ограничена с севера Алтынтагом и хребтом Гумбольдта, а с юга более мощными горами, примыкающими к хребту Бурхан-Будда. Во время первой экспедиции Пржевальский посетил восточный край Цайдама. Тогда он узнал от местных монголов, что далеко на западе Цайдамской равнины за совершенно бесплодными землями лежит озеро Гас и оттуда можно пройти на Лобнор. В ходе второго путешествия ученый дошел от Лобнора до Алтынтага, за которым лежал Цайдам. Во время третьего он перешел Алтынтаг и пересек Цайдам с севера на юг посередине. Теперь путешественник решил пройти котловину с востока на запад и от урочища Гас дойти до озера Лобнор. Не так давно там существовала постоянная караванная дорога, но после Дунганского восстания запад Цайдама обезлюдел и сообщение прервалось.

   Экспедиционный отряд в полном составе, нагруженный собранными коллекциями, двинулся на северо-запад. Однако вскоре верблюды один за другим стали заболевать. К счастью, это случилось в районе реки Номохун-Гол, где в изобилии были корм и даже единственные в Цайдаме небольшие хлебные поля, обрабатывавшиеся монголами. Пришлось простоять 18 дней, ожидая, пока верблюды не поправятся. За это время была пополнена орнитологическая коллекция (шел осенний пролет птиц) и добыты экземпляры местных грызунов. 15 сентября караван двинулся дальше. Через месяц неведомое науке соленое озеро Гас было достигнуто. Недалеко от него в хорошем, но безлюдном месте устроили очередную базу, от которой планировалась зимняя экскурсия на запад. Но до этого Пржевальский послал Иринчинова с казаком Хлебниковым на верблюдах искать перевал через Алтынтаг. Через две недели они вернулись, с большим трудом найдя среди множества ущелий перевальное, по которому, видимо, и проходила заброшенная тропа.

   В конце ноября, оставив при складе караванных животных Иринчинова, шесть казаков и Юсупова, Пржевальский с Роборовским, Козловым и остальными членами отряда отправились вдоль южной стороны Алтынтага. Исследователи вошли в широкую, уходящую на запад долину, которая позже получила название Долины ветров. Слева ее ограничивал хребет, далеко вдающийся в равнину Цайдама, который был назван Цайдамским. Через несколько дней, двигаясь навстречу частым ледяным ветрам, караван дошел до "устья" промерзшей до дна речки, уходившей под землю.

   Река привела исследователей к ущелью, по которому они повернули на юг и поднялись на Тибетское плато на высоту 4000 метров. Они оказались на широкой всхолмленной бесплодной равнине. Вдали виднелся громадный снеговой хребет, который Пржевальский назвал Загадочным. На нем выделялась гора, похожая на меховую шапку, ее окрестили Шапкой Мономаха. Впоследствии открытый Пржевальским хребет назвали его именем, а вершина, называемая тангутами Улугмустаг, оказалась высочайшей вершиной Куньлуня (ее высота 7723 м). Слева виднелось небольшое озеро, несмотря на жестокий мороз не покрытое льдом, как оказалось, из-за громадной концентрации соли.

   Проведя несколько дней на безжизненном плато, где почти не было корма для животных, отряд вернулся в Долину ветров и прошел по ней дальше около сотни километров. Левый хребет, отделенный от Цайдамского проходом к озеру Незамерзающему, был назван Московским. Наконец 19 декабря, поднявшись по долине до высоты 3500 метров до места, где она начинала понижаться, решили идти назад. Открытая долина незаметным перевалом уходила к Черчендарье и равнинам бассейна Тарима. Назад идти было легче, хотя морозы по ночам достигали уже 30®С, но зато ветер дул в спину, а солнце пригревало лицо. 25 и 26 декабря атмосфера наполнилась густой пылью, видимо, принесенной бурей из котловины Тарима. С нею ненадолго пришла плюсовая температура. Измученные путешественники встретили новый, 1885 год недалеко от конца долины. На следующий день Пржевальский поднялся на гребень Цайдамского хребта, чтобы осмотреться и засечь направления на главные вершины. 11 января отряд вернулся на базу.

   Козлов с честью прошел через все испытания и вскоре был готов снова двинуться в путь. Об этой "отходчивости" по отношению к преодоленным страданиям, знакомой каждому путешественнику, Пржевальский написал: "По приходе на склад, где и погода сделалась теплее, тотчас же началась стрижка, умывание и пр.,- словом, приведение себя в образ человеческий... Все минувшие невзгоды теперь стушевались, и лишь в отрадном образе являлся в воспоминаниях успех совершенного путешествия".

  

  

   Немного отдохнув, в середине январи путешественники через перевал, найденный Иринчиновым, направились к Лобнору, где намечалось наблюдение весеннего пролета птиц.

   Через две недели спокойной дороги отряд пришел в селение Абдал, где Пржевальский останавливался девять лет назад. Абдалинцы хорошо помнили путешественника и приветливо встретили его. Они не забыли, что тогда, покидая Лобнор, Пржевальский передал их управителю Кунчикан-беку 100 рублей на помощь бедным семьям. Этим он хотел хоть как-то расплатиться за "гостеприимство" тогдашнего правителя этих мест Якуб-бека - бесплатное снабжение, которое проводилось в форме налагавшейся на местное население повинности.

   Два месяца провели путешественники у лобнорцев - рыбаков и охотников за водоплавающей птицей, живущих в тростниковых хижинах среди зарослей тростника мелководного озера. Всего два селения, Абдал да Каракурчин с несколькими сотнями жителей, стояли в местах, где некогда находилась процветавшая страна и город Лоб, виденные Марко Поло.

   Исследования и пополнения коллекций прошли успешно. 20 марта экспедиция возобновила путь. Выход был задержан из-за длившейся неделю пыльной бури. Двигаясь на юго-запад, по краю пустыни Такла-Макан, путешественники вышли к среднему течению мутной и мелкой Черчендарьи и вдоль нее пришли к оазису Черчен. Здесь новая долгая буря настигла их. "Тучи песка и пыли,- пишет Пржевальский,- густо наполняли атмосферу, которая на восходе солнца несколько времени была окрашена словно мутным заревом пожара; затем на целый день наступила полная мгла. Палатки наши едва держались, несмотря на все прикрепы; против ветра невозможно было ни двигаться, ни дышать, ни открыть глаза; пыль и песок засыпали довольно толстым слоем наш бивуак, не исключая и верблюдов, которые лежали целые сутки привязанные на месте".

   Из Черчена отряд пришел в предгорья Куньлуня к оазису Ния, который открывает цепь подобных оазисов, возникающих на каждой из речек, стекающих с гор, чтобы, пробежав несколько десятков километров, затеряться в песках. Дальше, двигаясь на запад, достигли оазиса Кэрия, лежавшего на реке с тем же названием. Местные жители всюду приветливо встречали экспедицию, стремились ей помочь и, несмотря на запреты китайских властей, нередко посещали лагерь. Китайская же администрация, наоборот, чинила экспедиции мелкие препятствия.

   Оставив в Кэрии на хранение лишний багаж и верблюдов, Пржевальский со спутниками на нанятых лошадях поднялся в средний пояс гор, ограждающих Тибетское нагорье, и пошел по предгорьям дальше на запад. Этот поход был тяжелым из-за скверных дорог и постоянных дождей. "Вообще описываемый эпизод нашего путешествия был настолько затруднителен и неблагоприятен во всех отношениях, что в течение 28 суток мы прошли только 135 верст". И дальше: "Все невзгоды нашего трудного пути не окупались хотя бы посредственной научной добычей". Мало было птиц, животных, цветущих растений, облака в горах и пыль над пустыней не давали делать съемку.

   В конце июля путешественники спустились в оазис Чира в 85 километрах западнее Кэрии. Отсюда Пржевальский послал Роборовского, Козлова, Юсупова и двух казаков за оставленными в Кэрии верблюдами и багажом. Помощники отлично выполнили поручение, через восемь дней верблюды и багаж были доставлены в Чиру, кроме того, Роборовский провел съемку дороги.

   Экспедиция подходила к концу. Оставался путь до Хотана и оттуда вниз по Хотандарье и вверх по Аксу к русской границе. Здесь после метелей и ледяных ветров Тибета путешественники познакомились с жарким дыханием пустыни Такла-Макан. Путь домой был благополучным.

   Козлов так описал свои переживания при возвращении из этого путешествия на родину: "Все бесконечно были счастливы подняться на Небесный хребет - перевал Бедель в Тянь-Шане, достигнув таким образом русской границы. На самой вершине перевала, открывавшего далекие виды по сторонам, Пржевальский поздравил всех нас с блестящим выполнением задачи и подарил винтовки, с которыми мы все время путешествовали. Стоя в соседстве снеговых, блестящих на солнце вершин на высоте 13 700 футов (4170 м) над морем, мы сделали залп из винтовок и револьверов и тем распрощались с чужбиной".

   "Сегодня для нас знаменательный день,- сказал Пржевальский,- сегодня мы вступили на родную землю. Более двух лет минуло с тех пор, как мы начали из Кяхты свое путешествие. Мы пускались тогда в глубь азиатских пустынь, имея с собою лишь одного спутника - отвагу; все остальное стояло против нас: и природа и люди...

   Но ни трудности дикой природы пустыни, ни препоны со стороны враждебно настроенного населения - ничто не могло остановить нас. Мы выполнили свою задачу до конца - прошли и исследовали те местности Центральной Азии, в большей части которых еще не ступала нога европейца. О ваших подвигах я поведаю всему свету. Теперь же обнимаю каждого из вас и благодарю за службу верную от имени науки, которой мы служили, и от имени родины, которую мы прославили..."

   Прошло много лет с тех пор, как мое юное сердце трепетало и билось при этих живых словах незабвенного Пржевальского, но я их помню, как вчера, я помню и голос и самое лицо вдохновенного учителя... я помню и тот горячий поцелуй, который объединил наши радостные души".

   Это случилось 29 октября 1885 года, а через несколько дней, вспоминает Козлов, "угрюмое плато Тянь-Шаня и дикое, красивое ущелье вывело экспедицию в приветливую долину Иссык-куля. Пахнуло чем-то радостным, дорогим, счастливым, пахнуло родиной! Первый человек, которого мы здесь увидели, был русский мужичок, везший воз сена на русской лошадке, запряженной по-русски. Когда мы проходили вблизи него, когда он остановился и своим добродушным взглядом недоумевающе посмотрел на нас и одною рукой погладил свою русую бороду, а другою снял шапку и особенно симпатично произнес на родном языке: "Здравствуйте!" - мне хотелось подбежать к нему и крепко-крепко его обнять,- так волновался я тогда от избытка чистого восторга".

  

  

   Научные результаты экспедиции были огромны. Исследователи изучили неведомые географам северо-западные области Тибета. На карте были точно обозначены истоки Хуанхэ и верхнее течение Янцзы, появились неизвестные прежде хребты Цайдамский и идущий параллельно ему хребет Колумба, хребты Московский, Марко Поло, Пржевальского. Отряд открыл путь из Цайдама в пустыню Такла-Макан и пересек эту пустыню. Экспедиция собрала важнейшие в научном отношении коллекции.

   Что же это путешествие дало Козлову? Он приобрел много практических навыков, научился добывать животных и птиц для коллекции и составлять ее, разбираться в изменчивом облике гор и вести съемку, наблюдать природу, погоду, людей, расспрашивать, слушать, понимать и запоминать, делать записи (обязательно в тот же день, как бы ни устал) и вести по ним аккуратный дневник. Чуткий наблюдатель с великолепной памятью, Козлов прошел у Пржевальского высший орнитологический практикум, запомнил голоса и облик сотен видов птиц, что заложило основу его будущих обширных биологических знаний.

   И еще он научился тому, чему может научить только совместная работа с незаурядным ученым,- стилю, подходу, "хватке". Он узнал, как можно служить науке и во имя нее преодолевать себя, воодушевляться и воодушевлять других. "С этого времени,- писал Козлов о своем путешествии с Пржевальским,- исследование Центральной Азии стало для меня той путеводной нитью, которой определяется весь ход моей дальнейшей жизни".

  

   На фотографии Козлова, сделанной в 1883 году во время его поступления в армию, мы видим насупленного юношу с упрямым и во многом еще детским лицом. На следующей его фотографии, помещенной Пржевальским в книге о четвертой экспедиции, видно, насколько он повзрослел. Подражая учителю, Козлов отпустил усы и начал зачесывать волосы назад, его лицо стало тверже, но во взгляде можно заметить следы прежней отчужденности мечтателя.

   В конце 1885 года вместе с Пржевальским и Роборовским Козлов приехал в Петербург. Великий путешественник высоко оценил труд своих спутников. В отчете генеральному штабу он писал: "Большая часть заслуг экспедиции принадлежит не мне, а моим сподвижникам. Без их отваги, энергии, беззаветной преданности делу, конечно, никогда не могла бы осуществиться даже малая часть того, что теперь сделано за два года путешествия. Да будет же и воздаяние, достойное подвига".

   Все участники экспедиции получили почетные награды. Географическое общество приветствовало Пржевальского на чрезвычайном торжественном собрании, где он прочел первую лекцию о путешествии. Закончив дела, Пржевальский в марте 1886 года уехал в Слободу, чтобы отдохнуть и заняться описанием путешествия.

   Козлов и Роборовский остались в Петербурге - первый поступил в военное училище, второй готовился к экзаменам в военную академию. Пржевальский из Слободы подбадривал друзей письмами, рассказывал о хозяйственных делах в усадьбе, где в парниках дали ростки семена дынь и арбузов, привезенных из Хотана и Аксу, и строился новый дом.

   "Воображаю,- писал он Козлову,- как тебе бывает грустно при хорошей погоде. Но, нечего делать, нужно покориться необходимости. Твоя весна еще впереди, а для меня уже близится осень. Пожалуйста, не часто пиши, лучше учись, чтобы хорошо подготовиться к экзамену, после же экзамена пиши каждую неделю".

   Учение давалось Козлову нелегко, слишком далеко было большинство изучаемых предметов от его интересов и устремлений, но, преодолевая себя, он добивался успехов. В письме, отправленном Пржевальскому в марте, Козлов сообщает: "Радуюсь! Экзамены выдержал блистательно; в среднем 10,3; страшная алгебра была первым экзаменом - прошла. Усердие принесло более чем плод желанный. А уж и занимался я в последнее время, ну а теперь, следуя Вашему благому совету, отдыхаю".

   Однако, занимаясь военными науками, зубрежкой уставов и шагистикой, душой Козлов жил экспедиционными переживаниями. В одном из писем учителю он отмечает "юбилей" сражения с нголоками: "19 июля - в день для нас знаменательный и событийный на всю жизнь - я много раз вспоминал и мысленно уносился на озера "Русское" и "Экспедиции". Весь вечер, часа два-три, я - окруженный своими товарищами, рассказывал им. Собственно не спишь, лишь только лежишь и долго, долго после рассказов, после дорогих воспоминаний грезятся все прелести, плохо оцениваемые в надлежащее время".

   Несколько раз в этом первом послеэкспедиционном году Пржевальский во время своих наездов из Слободы в Петербург навещал своего "воспитанника", как часто подписывал письма учителю Козлов. Вероятно, Козлову довелось присутствовать на годовом торжественном собрании Академии наук 29 декабря 1886 года, когда Пржевальскому была вручена золотая медаль его имени - знак признания выдающихся заслуг исследователя и благодарности за богатейшие зоологические и ботанические коллекции, которые он передал в дар Академии наук. Непременный секретарь Академии К. С. Веселовский произнес прочувствованную речь, после которой взволнованный Пржевальский сказал: "Вот прекрасный некролог для меня и готов..."

   Весной открылась подготовленная ученым выставка его коллекций, которая пользовалась огромным успехом и популярностью. Пржевальский снова уехал в Слободу, где его ждали смоленские леса и недописанная книга. Вскоре Козлов получил приглашение провести отпуск в Слободе, где был закончен дом, и узнал, что Пржевальский обдумывает планы новой экспедиции. Козлов воспринял эту весть с восторгом.

   Осенью Козлов закончил училище в чине подпоручика и получил назначение в Москву в Екатеринославский полк. Отпуск он провел в Слободе. Стараниями Пржевальского, который не жалел денег на устройство усадьбы, она превратилась в уютный остров среди окрестных лесов и озер. Новый просторный дом с мезонином был обставлен прочной мебелью. В гостиной стояло чучело тибетского медведя с блюдом в лапах. Над ним висела акварель друга Пржевальского генерала А. А. Бильдерлинга, изображавшая хозяина дома после охоты на Лобноре. В столовой вдоль стен красовались чучела ушастых фазанов и голова тибетской антилопы оронго. Кабинет был завешан картами Азии; там же стояли шкаф с ружьями и бронзовая скульптура Будды на алмазном престоле.

   "Никогда,- писал Козлов,- я не забуду счастливых минут, когда на слободской тройке подкатил к крыльцу нового дома, где уже стоял радушный хозяин. На лице Николая Михайловича играла очаровательная улыбка. Весь его штат - няня Макарьевна, управляющий Денисов, гренадеры-охотники, даже дворовый повар Архип - все эти хорошие люди находились тут же, и все они так же улыбались и так же крепко обнимали меня, как и сам Николай Михайлович. Прежде чем войти в дом, Пржевальский повел меня к весам, определив мой вес, отметил цифру в своей памятной книжке, чтобы потом, перед отъездом, сделав то же самое, знать результат пребывания гостя в Слободе. Только потом, взяв под руку, Николай Михайлович повел меня в дом, наверх, в "мою" комнату, "чтобы привести себя в порядок". Затем мы спустились вниз, в кабинет, где невольно остановились у шкафа с оружием. Николай Михайлович, или "Пшева", как я часто называл его, заставил меня взять в руки, "поздороваться" сначала со штуцером - Ланкастером, потом с дробовиком Пёрде, тем и другим прицелиться или приложиться. "Вот,- иносказательно замечает Пржевальский, - Лян (сокровище Ланкастер) скучает по тибетским медведям и диким якам и зовет меня опять туда. Пожалуй, пойдем, как ты думаешь?" Я, улыбаясь, тихо произнес: "Конечно, пойдем!".

   Из кабинета, через гостиную, проходим в столовую, где нас ожидают всякого рода заедочки, усладеньки, запивочки {Эти домашние словечки Козлов перенял у Пржевальского, они встречаются в его книгах. Под "запивочками" никогда не подразумевалось спиртное - Пржевальский был принципиальным трезвенником.}... Говорим - не наговоримся... При виде чучела голубого фазана вспоминаем Ганьсу, Тэтунг; при виде оронго - Тибет..."

   В Слободе Козлов сопровождал Пржевальского на охоте, а в дни, когда тот сидел в заповедной "хатке", работая над книгой, приводил в порядок его библиотеку. Вместе с работой над книгой Пржевальский все определеннее набрасывал план нового путешествия.

   Наконец в марте 1888 года рукопись книги была готова, и Пржевальский привез ее в Петербург. Одновременно он представил совету Географического общества программу новой экспедиции. Путешественник планировал осенью этого же года выйти из Каракола на озере Иссык-Куль. Знакомой по прошлому путешествию дорогой экспедиция должна была идти в Хотан, оттуда вдоль подножия Тибета на восток и, перевалив через Алтынтаг, попасть на озеро Гас. Здесь на хорошо знакомом месте организовывался склад. Весна и лето следующего года отводились на исследование горных окрестностей Цайдама, начатое изучением Долины ветров. Осенью отряд должен был вернуться к складу, обновить запасы, переменить вьючных животных и идти в Лхасу. Из столицы Тибета планировалось двигаться на восток в Кам, куда во время прошлого путешествия отряду преградила путь Янцзы. Если же в Лхасу пройти не удастся, Пржевальский предполагал вернуться на склад и заняться изучением северо-восточного или северо-западного Тибета, смотря по обстоятельствам. Совершенно неисследованных мест в этой области было больше чем достаточно.

   План Пржевальского приняли. Начались хлопоты; снаряжение экспедиции двигалось очень быстро. Пржевальский нервничал из-за проволочек с получением из Китая разрешения, которое благодаря стараниям российского посланника в Пекине было в конце концов получено. Но, собираясь в этот путь, Пржевальский не был так увлечен, как прежде. Сказывался возраст, ему исполнилось уже 49 лет, угнетала безнадежная болезнь старой няни Макарьевны, к которой Пржевальский был крепко привязан. Он сокрушался, что вынужден будет оставить старушку в таком состоянии, зная, что не встретится с нею вновь.

   "Умно Иринчинов сделал, что не идет в путешествие,- говорил Пржевальский Козлову, приехавшему в Слободу. - Он умнее в этом случае меня; нравственно я тоже чувствую себя слабым, усталым, хотя физически крепок".

   На 5 августа был назначен отъезд из Слободы. "Приехали соседи попрощаться,- вспоминает Козлов,- собрались также все служащие, не исключая и рабочих. Не сказав никому ни слова, с опущенной головой, Николай Михайлович вышел через террасу в сад, побывал в любимой хатке, обошел все знакомые места, порою останавливаясь, словно прощаясь с родной слободской природой, на глазах его были слезы...

   Собрав всех нас - спутников, он отправился к больной няне; тяжелые, горькие рыдания огласили комнату... Еще более грустным вернулся он к себе в дом.

   Завтрак прошел в самом грустном, подавленном настроении. Поцеловав присутствующих, Николай Михайлович вышел на террасу и на одной из колонн красным карандашом написал: "5 августа 1888 г. До свидания, Слобода! Н. Пржевальский". Затем подозвал всех нас, чтобы мы расписались по старшинству: В. Роборовский, П. Козлов, Телешов, Нефедов..."

   Участники экспедиции выехали в Петербург, оттуда в Москву, где была получена телеграмма о смерти Макарьевны. Пржевальский тяжело переживал это известие. Но поехать на похороны уже не было возможности - даже небольшая задержка могла нарушить программу экспедиции: перевалы через тянь-шаньские хребты Терскей-Алатау и Кокшал надо было пройти до того, как их закроет снег.

   Путь по родной стране к исходной точке путешествия был несравненно легче, чем в прошлый раз. Поездом доехали до Нижнего Новгорода, оттуда на пароходе "Фельдмаршал Суворов" вниз по Волге в Каспий. На берегу Каспийского моря в поселке Узун-ада путешественников ждала Закаспийская железная дорога, всего год назад дотянутая до Самарканда. Пржевальскому, привыкшему тратить месяцы утомительного труда на пересечение пустынь, эта магистраль пришлась особенно по душе. "Словно в сказке,- писал он одному из друзей,- несешься в вагоне по сыпучим пескам или по бесплодной и безводной равнине. После первой ночи езды от Каспия является Кизил-Арват, к вечеру того же дня - Ашхабад, назавтра утром - Мерв и т. д. до Самарканда. Вообще Закаспийская дорога - создание смелое и с большим значением в будущем..."

   После недолгого пребывания в Самарканде на почтовых лошадях переехали в Пишпек (ныне Фрунзе), где проходила основная работа по снаряжению экспедиции, закупка продовольствия и верблюдов. Пржевальский опять стал прежним и бодро распоряжался делами. В начале октября глава экспедиции поехал в Верный (Алма-Ату) за закупленным там китайским серебром. На обратном пути недалеко от Пишпека он заметил стаю фазанов и на другой день поехал с Роборовским поохотиться. "Эта поездка, - вспоминает Козлов, - вышла роковой: охотясь в камышах, Николай Михайлович несколько раз пил сырую воду как раз в тех местах, где незадолго перед тем жили киргизы, повально страдавшие тифом. Мы долгое время не хотели верить, чтобы Пржевальский мог позволить себе делать то, чего не позволял нам, в данном случае никогда не пить некипяченую воду, а сам... сам пил и сам признался в этом".

   Вероятно, тяжелые переживания недавних дней еще владели путешественником, и он не успел подавить в себе остатки внутренней расслабленности.

   Вскоре отряд перебазировался в Каракол; экспедиция была практически сформирована, оставались самые последние работы перед выходом. Пржевальский решил на это время устроить бивуак рядом с городом.

   Это было 14 октября, а 15-го путешественник заболел. Болезнь развивалась быстро и не поддавалась лечению, тем более что больной лежал на войлоке в холодной юрте, в которой не разрешал зажигать огня из-за того, что его раздражал дым. Только через три дня уговорили его переехать в городское помещение - один из домиков Каракольского лазарета, чистый и хорошо натопленный. Но состояние больного продолжало ухудшаться; ночью 19 октября сильно поднялась температура, начался бред.

   Козлов вспоминает: "Приходя в сознание и видя себя, окруженного нами, он говорил совершенно спокойно и твердо о своей близкой смерти... Замечая на наших глазах слезы, он называл нас "бабами".

   - Похороните меня непременно на Иссык-Куле, надпись сделайте простую: "Путешественник Пржевальский..."

   Больной сделал еще несколько завещательных распоряжений. Потом,- продолжает Козлов:

   - Скажите, доктор, долго ли я проживу? - спросил Николай Михайлович. - Мне надо многое передать спутникам. Вы меня не испугаете, если скажете правду: смерти я не боюсь нисколько.

   Доктор старался, конечно, успокоить больного.

   - Ну, в таком случае, я все сделаю завтра, все скажу,- проговорил он,- завтра пошлем и