Матюшкин Федор Федорович - Письма Ф. Ф. Матюшкина к Е. А. Энгельгардту

сти ночь на павозке. Там в последний раз поговорили мы о прошедшем, старались себе настоящее представить в хорошем виде, а о будущем оба молчали.

   3 августа. На другой день мы встали прежде восхождения солнца и простились - он по причине свежей противной погоды должен был остановиться, а я, перекрестившись, пустился в путь; в сем месте Лена шириной в 7 верст. Мы перегребли уже более половины, но люди, не привыкшие даже и в тихой воде действовать веслом, вскоре выбились из сил, и я по неимению паруса поднял шинель на веслах. Крепкая погода, а более худое вооружение принудили нас искать пристанища.

   Мы пристали к острову Содаху. Наскучивши сидеть у моря и пережидать погоду, я взял ружье и пошел по острову, через час возвратился, кряхтя под тяжестью убитой дичины. Между тем ветер стал стихать, люди отдохнули, и я переправился на правый берег Лены, называемый в сем месте Ярмонкою.

   С сего места купечество отправляется с товаром в Охотск, Русское Устье, Удское и Колымск.

   Станок находится в трех верстах от берегу, я отправился туда за лошадьми, хлопотал, просил, бранился и стращал, но меня не понимали или не хотели понимать, и, наконец, не ранее 8 часов отправился в путь. Весь конвой состоял из 8 лошадей и 4 человек; в 1-й день мы сделали токмо 10 верст и прибыли на станок Туерала. Не желая ехать ночью, я остался здесь ночевать. Разбили палатку, развели огонек.

   4 августа. Я встал прежде зари, тотчас приказал оседлать лошадей, но они были совершенно дики, более 3 часов мы простояли на месте, потому что они беспрестанно сбрасывали с себя кладь. Наконец, уже с восхождением солнца, мы тронулись со станка. Выехав на одно маленькое озеро, я увидел лебедя. Соскочив с лошади, схватил ружье, прицелился и убил. Лошадь взбесилась, я, однако, удержал ее, но когда на нее уже садился, она бросилась в сторону, сбросила меня и понесла по пням, кочкам и каменьям; к счастью, я успел вынуть нож (который ношу вместо сабли) и отрезать уздечку, которая обвилась у меня около руки. В одно мгновение ока она скрылась в лесу, за ней погнались, но вскоре и следы ее потеряли, седло и переметные сумы (они висят по обе стороны седла, в них хранят самые необходимые вещи - сухое мясо, сухари, огниво), но ее привели через 3 часа. Оседлавши, я опять сел на нее, и она понесла меня во всю конскую прыть до самого станка Мекери. Здесь дороги нет, узенькая тропинка идет через горы, леса и степи. Я уже лошадью не управлял, нагнулся вперед и рукой закрыл лицо, чтобы не потерять глаз от сучьев и чащи. Приехавши на станок, переменили лошадей и в ту же ночь прибыли в Хазимы, проехав около 70 верст. Дорога от ст. Туерала своротила прямо в хребты на О. Взобравшись на первую гору, увидите с обеих сторон деревья, обвешанные конскими волосами, ошейниками, бисером etc, etc. Это жертвоприношения, которые проезжающие якуты приносят хребту.

   5 августа. Сегодня прибыли в Миорио, сделавши 50 верст от Хазимы. Оно лежит на большом озере и есть первое селение на сем тракте от Якутска, здесь есть церковь. Здесь должно брать проводных лошадей с Алдана до Бараласа. Якутский голова Барагунского улуса жил в 7 верстах оттуда. Я тотчас отправился к нему за лошадьми, которые не ранее, как через 5 дней будут на Алдане. Проживши у него двое суток, я отправился 7 августа в дальнейший путь. Описывать Вам, Егор Антонович, все речки, горы etc., etc., через которые мы переезжали, и называть по имени все станки, все урочища, будет весьма единообразно, во избежание всего этого я сделаю на досуге карту и перешлю ее к Вам. Теперь же скажу только, что я прибыл на Алдан 8 августа ночью, проехав от Якутска до 250 верст. Лошадей еще не было, и я еще прожил здесь двое суток. В сие время я снял вид с одного якутского урочища. Не заслуживающее внимания ни по красивому местоположению, ни по чему-либо другому, но единственно для того, чтобы Вы могли разуметь некоторые слова, у меня довольно часто в рассказе встречающиеся, как, например, юрта, ураса, стан и другие.

   Рисунок и продолжение моего пути позвольте оставить на другой раз, я здесь только проездом и в таких хлопотах и заботах, что мне и наяву и во сне только и грезится недостаток в собаках и рыбе. Через 2 или 3 дня я поеду в Нижне-Колымск, и если там зимние (ноябрь и декабрь) рыбные промыслы хороши... то... тогда и мне будет лучше - и тогда я уже Вам наскучу своими письмами, рисунками, картами, планами и пр. и пр., присылайте только бумаги, чернил и перьев.

   А теперь забота, забота! Я самого себя не помню. Поверите ли, когда я приехал сюда, так несмотря на все предписания, сделанные здешнему начальству уже почти год тому назад, все магазины были пусты, не сделано даже никаких распоряжений. Думая приехать почти на все готовое, я рассердился, раскричался, браню, выговариваю, стращаю здешнее начальство. Все мне только что не в ноги кланяются, кто придет с поклоном (с подарком), того уже казак и не впускает в двери. И этим я сделал то, что мое слово здесь - закон. В 3 дня, которые я здесь, собрано около 500 сельдей, я послал нарочного в Верхне-Колымск, другого к якутским князцам, чтобы и они собрали столько, сколько им их достаток позволяет.

   Все здесь твердят: "Какой сердитый начальник приехал, какой строгий тайон!" Женщины прячутся, бегают меня, как чуть, чиновники здешние избегают со мной встретиться, говорят со мной дрожащим голосом, и Анна 3-й степени немало к тому содействует.

   Роль бешеного и сердитого человека несообразна с моим характером, но нечего делать.

   Не знаю, что мне еще писать, а жаль оставить последнюю четверть листа белой. Нет, ничего на ум нейдет - придется с Вами проститься. Прощайте, Егор Антонович, прощайте.

   Извините, если я Вас попрошу выписать для меня "Сын Отечества", или, если он не издается, так какой-нибудь другой журнал, какой Вы рассудите за благо. Из письма моего, писанного в г. Киренске, Вам известно, каким образом его ко мне переслать.

  

   7 августа 820

  

   Хоть я в дороге и встречал медведей, но ни одного не удалось мне убить, а то непременно бы прислал к Вам его зубы и когти (как Вы мне заказали).

   Что же касается до пушных товаров, о коих меня многие в Петерб[урге] просили, то они чрезвычайно дороги: п_о_р_я_д_о_ч_н_ы_й с_о_б_о_л_ь 50-75 р., х_о_р_о_ш_и_й {Соболей в Петербурге нет. (Прим.. автора).} 75-150 р., б_е_л_к_а 1 р. 25 к., к_у_н_и_ц_а до 7 р., г_о_р_н_о_с_т_а_й 30 р., к_р_а_с_н_а_я л_и_с_и_ц_а 15 р., с_и_в_о_д_у_ш_к_а 50 р., чернобурая и черные редки и чрезвычайно дороги, б_е_л_ы_й п_е_с_е_ц 4 р., г_о_л_у_б_о_й 12 р., даже р_ы_ж_и_й м_е_д_в_е_д_ь стоит 25 р.

  

  

   Я жив, я здоров, что будет далее? Что будет далее?. Еще 1300 верст до Нижне-Колымска.

   Прощайте, Егор Антонович, кланяюсь всем Вашим, а маменьке Марье Яковлевне целую руки.

   Извините, что так пишу мало, худо, нескладно и проч., и проч., и проч., к проч. - нет времени - рад, рад, что нашел здесь лоскуток бумаги, чтобы известить Вас, где я. Из Колымска, если бог пронесет, напишу более.

  

   Зашиверск 1 сентября 820-го

  

  

   Бррр... холодно, холодно. - Вообразите себе юрту, низкую, дымную, в углу чувал, где козак на сковороде поджаривает рыбу, в окнах вместо стекол льдины, вместо свечи теплится в черепке рыбий жир, вместо постели медвежина, постланная на скамье, и это - мой дворец. Вот, Егор Антонович, мое житье-бытье, а скука, скука... И добрый человек не придет поговорить со мной - сижу один, думаю, мечтаю, и часто несчастный, приходящий за подаянием, застает меня в слезах.

   Несчастие делает человека лучшим, я никогда не мог похвалиться сострадательностью, но признаюсь, что теперь делюсь последним с бедным. Только теперь вышла от меня юкагирка, которая принуждена была есть мертвые тела своих детей, седьмое и последнее свое дитя она с голоду и с жалости сама умертвила. Ужасно!

   Вы не поверите, Егор Антонович, в каком бедственном положении этот край. Седьмь голодных годов сряду, и в сие несчастное время мы прибыли.

   Нынешний год рыба ловилась, и жители стали опять поправляться, но выйти в море на будущую весну мало, очень мало надежды. Врангель по причине болезни остался на время в Якутске, и на меня возложено снаряжение нашей экспедиции, но при всех моих стараниях я с трудом наберу 10 000 сельдей, а нам нужно по крайней мере 30 000. Сверх того о 468 собаках и думать трудно, но если счастие, если бог мне поможет набрать столько рыбы, что такое количество можно будет прокормить, то я непременно отправлюсь морем к устью реки Индигирки и уже оттуда вывезу собак. Я со своей стороны буду употреблять все возможные усилия, чтобы скорее возвратиться, чтобы оставить сию ужасную страну, где видишь одни рубища и слышишь стоны умирающих с голоду и от ужаснейших болезней: проказа (lêpre), венерические, особливо горячки совершенно истребляют народ - многие семейства, целые племена якутов и юкагирей вымерли. Коровья оспа, неосторожно прививаемая, распространила проказу. Несведущий лекарский ученик берет материю от больного и заражает ею здорового. Я видел одного из сих несчастных - и растение блекнет от его прикосновения. - Прощайте, Егор Антонович, я оканчиваю письмо, не могу более писать, в другой раз, когда буду в лучшем расположении духа, я опишу Вам мой проезд из Якутска, а теперь, право, не могу.

   Впрочем, так как нет надежды, чтобы было для меня лучшее время, чтобы было когда-нибудь весело, то и присылаю Вам мои замечания в том же беспорядке, как я их писал в дороге.

   Прощайте, Егор Антонович, будьте здоровы, будьте счастливы и не забывайте своего несчастного Матюшкина, - будьте подпорою, будьте благодетелем моему брату, как и мне были, заступите ему мое место, если судьба не судила мне возвратиться. Он не будет неблагодарен, он Вас также будет любить, как и я.

   Прощайте еще раз, Егор Антонович, целую руки у Марьи Яковлевны, всем Вашим домашним свидетельствую мое почтение.

   Скоро наступит 19 октября, чем помянуть мне добрых лицейских старичков, разве выпить за их здоровье несколько топленого льду и закусить юколой.

  

   4 октября 820. Средне-Колымский острог.

  

  

   Написавши уже к Вам довольно большое письмо и окончивши все дела свои по службе, я принужден проживать здесь за недостатком лошадей, чтобы ехать в Нижне-Колымск. Дабы прогнать скуку, я взял ружье, пальму (якутское копье), положил в карман несколько сушеной говядины, сухарей, взял с собою промышленника (юкагира) и, перекрестясь, пошли мы в лес искать медведя. - Двое суток мы бродили по лесам, озерам и болотам, я успел убить одну только белку (которую при сем Вам посылаю), товарищ же мой был еще несчастливее. Я уже проклинал охоту, ружье, собак, зверей, себя - скудная пища и беспрестанные труды изнурили меня, холодные ночи проводил я на открытом воздухе, подле огонька, снег, ветер... Сердясь и досадуя на самого себя, я возвращался вчера назад. Товарищ мой пошел в сторону, я в другую... Через полчаса вдруг выстрел - я бросился туда. Маленькое стадо оленей, преследуемое собаками, летит в лесок, прямо на меня. Я притаился, прицелился - паф, и пара упала. - Что со мной тогда сделалось, я право не знаю - я целовал ружье, убитых зверей...

   Юкагир, имевший с собою, исключая винтовки, лук со стрелами, убил трех и одного ранил (его нашли сегодни).

   Плод первого моего промысла посылаю к Вам, Егор Антонович, белку и оленьи языки, они уже сварены и в чууале (камине) немного продымлены. Теперь стоит их только опустить в кипяток, чтобы они нагрелись (некоторые их переваривают), и тогда Вы посмотрите, какое это кушанье.

   Когда я, радуясь своей добыче, говорил: "И царю русскому был бы это лакомый кусок", юкагир мой спросил меня: "Я д_у_м_а_ю и_м_п_е_р_а_т_о_р и е_с_т т_о_л_ь_к_о о_л_е_н_ь_и я_з_ы_к_и и с_а_х_а_р?"

   Соболя принудил меня взять якут, которому я спас жизнь еще во время плавания моего по Индигирке.

   Прощайте, Егор Антонович, в другой раз более, попробуйте мои оленьи языки и тогда уже скажите, что в другой раз прислать к Вам - медвежьи лапы или оленьи языки.

   Прощайте, всем, всем поклон.

   Благословите мое новое хозяйство, Марья Яковлевна. Я завелся амбаром. Целый угол завален у меня стерлядями, осетрами, нельмами, налимами, чирами, щуками, мужунами, омулями, телятками, линками, сигами, вальками, карасями, каргузами, сельдями и пр., и пр., и пр., там и сям висит на гвоздочках медвежинка, дичина. И оленина теперь есть. А мой повар, здешний козак, стоит всякого француза. Велю ли ему к обеду мясо изготовить - сырое и несет на стол. Рыбу ли - очистит чешую, настругает ее, вот и готова. Место огня заступает у него мороз, и я признаюсь, что сырая, мерзлая рыба (особливо стерлядь) гораздо вкуснее, чем вареная или поджареная.

   Попробуйте когда-нибудь за завтраком струганину (сырая рыба), она и просто вкусна, а с солью и перцем, уксусом и маслом она должна быть extra superfine {Наивысшего качества.}.

   Ни Lareda, ни Rinaldi, ни Wolf, ни Ambiel, ни Des Noyers, ни Доминик, ни М-me Дона, ни Pedoti {Здесь Матюшкин перечисляет фамилии петербургских рестораторов и кондитеров. - Ред.}, ни этот пресловутый римский кондитер, который меня не раз обирал, как липку, никто уже меня более к себе не заманит.

   Струганина, струганина - лучшее мороженое.

   P. S. Вот письмо еще к Бакунину {Бакунин Александр Павлович - товарищ Пушкина и Матюшкина по лицею. - Ред.}, которое в случае, если он не в Петербурге, прошу Вас отослать к Катерине Александровне, в нем я пишу о ценах пушным товарам в Якутске.

  

  

   В ответном письме от 9 февраля 1821 г. Энгельгардт писал Матюшкину:

   "В общем собрании читали мы твое письмо, - ездили с тобою на охоту, сердились и бесились с тобою на чиновников, не исполняющих своих обязанностей, как будто здешние, зябли с тобою, коптились с тобою и, наконец, общим приговором положили, что чтобы ни случилось, но путешествие твое должно кончиться успешно и ты через какой-нибудь год должен быть опять между нами. То-то будет потеха. Между тем советую тебе вести записки такого рода, чтобы можно было потом здесь из них составить маленькое особое путешествиеце, которое мы обработаем разом на русском, немецком, французском в английском языке, приложим литографические рисунки видов, костюмов, странностей и пр., и оно принесет тебе - пользу, честь и славу. Записывай, замечай - обряды, обычаи, странности людей и природы и характеристические черты, записывай много, все вкратце, только для того, чтобы после вспомнить, а уж мы составим очень любопытную книжечку, которая, без сомнения, найдет более читателей, нежели холодное официальное донесение начальства и начальству о ходе и успехах экспедиции.

   Один из присланных от тебя видов, а именно - Горячие серные ключи на берегу Лены, уже у меня разрисован, оклеен и довешан на ряду с прочими моими русскими видами, с подписью: снимал с натуры Матюшкин 1820. Вот тебе и начало бессмертия!

   Струганиною потчевал меня назад тому лет около 20 один знакомый, который был сослан в Якутск Павлом и возвращен Александром. Он находил, как и ты, что это очень хорошо, но я признаюсь, что мне все кажется лучше варить рыбу на огне, нежели на льду. Языки твои очень вкусны, жаль только что пресловутый твой сырой повар не просолил их прежде копчения так, как делают в Архангельске, откуда множество сюда привозят на продажу оленьих копченых языков, которые и здесь считаются лакомством.

   Пушные товары, тобою присланные, завтра, вероятно, едут в город, чтобы быть выделанными, и тогда мы в них поделимся. Каждой из фамилии на будущую зиму украсит себя горностаем или белкою или соболью. Даже я намерен опушить край своей фуражки.

   Опись твоего запасного магазина нас очень порадовала; это доказательство, что старания твои в добывании провизии и запасов успешны.

  

  

   С последним письмом моим из Средне-Колымска под No 14 {Письма под No 14 в фонде Энгельгардта не оказалось. - Ред.} я прислал Вам, Егор Антонович, токмо часть своих записок, остающуюся же, кажется, обещался Вам доставить с первым удобным случаем. Случай есть, но не знаю, сдержу ли я свое слово. Нарочный, посылаемый к Михаилу Михайловичу, едет на сих днях, и я не успею обработать продолжение своих записок с тою подробностью, каковою я сделал в предыдущем письме. Извините, если я брошу токмо быстрый и поверхностный взгляд на места, мною проеханные. Извините, если мой рассказ не будет соответствовать Вашему желанию - если я иногда умолчу о предметах, заслуживающих внимания, а распространюсь о безделицах - у меня нет времени вычеркивать, марать, думать и передумывать, я спешу... и пишу для того токмо, чтобы у меня было исписано несколько листов, для меня гораздо приятнее, гораздо лестнее, если Вы скажете: Матюшкин нас помнит, нежели Матюшкин хорошо пишет.

   Сделав около 250 верст от Якутска, мы кажется приехали в прошлом письме на реку Алдан, где в ожидании лошадей я прожил до 10 августа. Через реку Алдан я переправился в 120 верстах от ее устья. В сем месте она от 2 до 2 1/2 верст ширины, и течение ее увеличилось до 5 узлов (8 верст) от проливных дождей и бывших свежих низовых ветров.

   Холмы, пригорки и маленькие в видимом беспорядке разбросанные горы продолжаются и на той стороне Алдана, но в первый раз здесь появляется камень. Лес, хотя столь же част, но заметно тонее, и хотя менее озер, но зато почти непрерывные болота и топкие места.- Мы ехали очень тихо - к чрезвычайно худой дороге присоединились жара и множество комаров и мушек, которые делали проезд наш еще неприятнее, еще мучительнее, можно сказать. ...12-го числа мы миновали последнюю урасу, в коей жило одно семейство якутов для сенокосу, а 13-го начали подниматься на те самые горы, которые видны с Алдану в синем отдалении к NO. - Здесь каждая гора называется хребтом и имеет свое особенное название. Первая гора, на которую мы поднялись, называется Сордагнокским хребтом или Щучьим (на сей горе находится озеро, в коем случилось поймать щуку необычайной величины). О сем хотя малом хребте козак рассказывал ужасы - он не токмо пустил медведей целыми стадами по лесам гулять, но и леших, лесных, водяных, etc., etc.. Кухша ли свистнет - он перекрестится, хамтера ли сядет на дорогу - вот и лесной. И, наконец, для безопасения своего и сего конвоя он вырезал пук волос из гривы своей лошади и повесил их на березу, якуты сделали то же. Несмотря на все старания козака и якутов миновать сию гору, мы за темнотою ночи принуждены были остановиться почти на самой вершине ее - тотчас разбили палатку, развели огонек, я пошел с ружьем в чащу искать дичину {Ружье меня кормило в продолжение всей дороги до Средне-Колымска.}. Козак стал разогревать чайник, якуты развьючивать лошадей, и неприметным образом наступила ночь. Все улеглись около огонька, но близкий крик медвежонка, ищущего матери, разбудил нас. - Мы вскочили, раздули потухающий огонек, осмотрели лошадей, которые паслись около палатки - и снова уснули, но к утру мы не нашли ни одной лошади, корды, за кои они были привязаны, были порваны. Тотчас все отправились в разные стороны искать их - к вечеру нашли 9, десятой и следов не видали. Нечего делать, надобно было еще одну ночь провести на Сордагнокском хребте. По очереди каждый караулил - кто медведя, а кто и лесного в без всяких других приключений отправились 14-го числа прежде восхождения далее. Весь день мы ехали по горам, спускаясь и поднимаясь беспрестанно, и к вечеру приехали на реку Антымердях (железные ворота), впадающую в Туколан (в переносном смысле: очень трудно проехать, что и мы испытали). От дождей река поднялась и с большим стремлением ниспадала с каменьев, срывала и уносила их с собой. Но так как погода стояла не очень хорошая, то, опасаясь, чтобы она еще более не разлилась, я решился переправиться через нее. Быстрота течения необычайна, невозможно было ехать через нее прямо поперек, никакая лошадь, никакая сила не в состоянии удержать быстрого напору воды (камень, брошенный в воду, не так быстро теряется из глаз погружением, как отдалением своим). Мы следовали диагональю вверх против течения, выискивая места неглубокие и не столь быстрые, и с трудом, с большим трудом переправились на левый берег его.

   От Антымердяха до Тора-Туколана (поперечного) более 100 верст и самая ужасная дорога: или топкие места, болота, в коих лошадь тонет, проваливается так, что одни токмо уши бывают видны, или почти непроходимые леса, в коих рискуешь сломать себе ногу или потерять глаза от сучьев и чащи, или каменные утесы, каменные речки в бесчисленном множестве, мало уступающие быстротой своей Антымердяху. - Тора-Туколан, который, думали мы, доставит нам не менее препятствий, как и Антымердях, мы проехали к великому нашему удивлению и удовольствию без всякой трудности, и токмо на другой день узнали, что он за нами.

   15-го и 16-го дорога шла более по самому Туколану (имя якутское, одно звукоподражание) - он более водопад, нежели река. Часто мы были принуждены удалиться от него в стороны, подниматься по каменьям на хребты, чтобы избегнуть глубоких ушелин и крутых падей, изрытых ручьями и речками, с шумом по ним пробегающими.

   16-го (августа) я остановился ранее обыкновенного отчасти для того, чтобы дать лошадям отдых перед переходом через хребет, но более по причине грозы, угрожавшей сильным проливным дождем. Мы остановились на островке, делаемым самым Туколаном и небольшим отделившимся от него рукавом. На невысоком яру, в густой траве, между несколькими осинами мы разбили палатку. Под ногами Туколан. С шумом низвергается он тремя рукавами в бассейн, крутит, кипит, и последние лучи заходящего преломляются в брызгах его 1000 радуг. Весь островок наш был похож на сад, и высокий зеленеющий лес, густые кустарники, пестреющие цветами полянки, множество разнообразных птиц, привлеченных меланхолическим шумом вод, и наконец наша палатка, наш огонек делали разительную противоположность с цепями гор, со всех сторон место сие окружающих. Отвесно, почти стеною, поднимаются огромные исполины, между вершинами, в темных и глубоких пещерах и рытвинах, непроницаемых для лучей солнечных, лежит вечный снег и лед. Крутой, острый и угловатый гребень резко очерчивается в голубом эфире, ни жизни, ни зелени на них не видно, и вечное мертвое молчание, там царствующее, прерывается токмо свистом вихря и глухим шумом ручьев, низвергающихся бисерной полосой по ущельям {Но для человека нет невозможного, нет неприступной скалы, для него нет холодов, нет вихрей - он все преодолевает - ему все возможно. Тунгусы напоминают и там человека, с луком и стрелами носятся они по горам, по утесам, по камням за быстрыми козами и дикими оленями.}. Между тем последние лучи солнца скрывались за хребтами, черные тучи - предвестники грозы - тихо носились над нами, порывистый ветерок нес их в одну сторону. Огромный голец, покрытый вечным снегом, остановил течение их - в грозном молчании они остановились, сгустились... и вдруг загорелись ярким огнем цепи гор, теряющиеся в туманном отдалении, ударил гром, и мне казалось, что земля колеблется, горы рушатся, молния за молнией, гром за громом, и эхо грохотало со всех сторон... "Ах, как человек мал!" - подумал я, - "как он слаб, ничтожен! Он былинка в природе - но нет, он и царь, ему все подвластно!"

   На другой день мы поднялись очень рано, от бывшего ночью дождя Туколан разлился, и сие было для нас тем неприятнее, что, потеряв настоящую дорогу (только бывший со мною козак проезжал по сему месту лет 5 тому назад), мы опасались удалиться от него в стороны; несколько раз мы его переезжали, стараясь сколько возможно итти на О и, наконец, около 4 часов вечера увидали тропинку ведущую на N прямо через хребет. Доехавши до подошвы Верхоянской горы, мы слезли с лошадей, и я стал взбираться на нее пешком, между тем как конвой пошел по проложенной тропинке. Через два часа я был уже на самой вершине. Несколько крестов поставлено здесь проезжающими. Якуты, ламуты и тунгусы обвешали их (род жертвоприношения) конским волосом, бисером и разными лоскутьями.

   Зрение на Верхоянской горе ограничивается со всех сторон высокими гольцами, в ущелинах коих вечный лед; на самой вершине, которая имеет вид полушара и состоит, как и весь хребет, из одного чистого шифера, растет местами низкая зеленая мурава и мох. - Прошед с полверсты далее и перешед несколько побочных холмов, несколькими токмо саженями ниже самой вершины горы находится озеро, образовавшееся, вероятно, из ключей, на дне оного находящихся. Оно имеет сообщение с другим, гораздо большим, 5 или 6 саженями под ним находящимся, совершенно отвесным маленьким каскадом. Из сего уже озера выходит Яна, и с быстротой и с шумом водопада течет она по косогору несколько верст. Недалеко от вершины ее мы переезжали и переходили через нее несколько раз вброд, но вскоре она от впадающих речек и ручьев делается широкою, тогда следуют по левому берегу ее. - Мы ехали всю ночь, солнце взошло, и мы все еще на лошадях, и все еще голый, местами покрытый мхом камень. Около 9-го часа мы увидели первые деревья и островок, покрытый травой. Лошадей перевели на остров, а для себя разбили палатку в роще.

   Я бросился от усталости на землю. Зеленеющая трава показалась мне лучшею постелью - я готов был заснуть, но попадись мне на глаза Pottentilla anferina, я ее сорвал, начал считать тычинки и пестики, вспомнил барона Сакена, Царское Село, - и сон пропал. - Чтобы подарить моего учителя, я было начал ботанизировать, но к моей досаде (другой бы тому радовался) я нашел токмо два знакомых цветка Pans и Geranium situestris. Зачем не растет Campanula rupestris Linae Boreatis.- Но как бы то ни было, я бросил цветы {Мхов у меня собрано множество пород.} и стал разбирать деревья. В ежедневных моих записках приведены разные породы дерев, здесь растущих. - Я все место выпишу так, как оно у меня там, потому что не знаю, как это иначе прилепить к рассказу. А оно может быть будет занимательно Александру Федоровичу, и тем более, что он себе (я это знаю) совершенно в другом виде представляет северный край Сибири. Здесь не найдете Вы тот огромный и величественный лес Северной Америки, не найдете Вы и того разнообразия в произрастениях. Я воспользуюсь мыслью Гумбольта, постараюсь так, как и он, представить произрастающую природу от Якутска до устья р. Колымы в виде картины, не знаю, успею ли, но переводить легче, нежели сочинять. Мой пик будет Верхоянская гора.

   Представьте себе у подошвы ее с S стороны тучные нивы, всякий хвойный лес: листвень, ель, сосну и олонец, березу, тополь, рябину, черемуху, иву, тальник, ветку, ерник, черную и красную смородину, - и это будет все пространство от Якутска до Алдана. Выше немного представьте себе те же породы лесу, но гораздо реже (сосну в особенности и ель), исключая листвени и тополя, особливо первую еще в большем количестве, и это будет от Алдану до Верхоянской горы. Здесь самый Верхоянский хребет делает вдруг разительный перелом в произрастительной силе природы, и я все пространство от Ледовитого океана до него представляю на N-й стороне моей горы, - но для сего нужно токмо описать N-й стороны сей горы - и в натуре она представляет уже разительное сходство - положим самая вершина ее будет Север (N).

   I. На вершине растет низкая трава и мох - в тундрах, прилежащих Ледовитому океану, то же.

   II. Потом появляется ерник и порода тальнику - переход на север от тундры к лесам тот же.

   III. После того появляется невысокая тонкая лиственница, из кустарников видна красная смородина - первый лес по Колыме тот же и начинается в 75 верстах севернее Нижне-Колымска.

   IV. Наконец, спустившись совсем с горы, уже встречается лиственница и весьма большом числе, осина, тополь, береза, олонец и местами рябина (которая, кажется, занесена сюда случаем, потому что после того она нигде не встречается).

   Но так как нет правила без исключения, то и здесь должно сделать замечание, что: березу, например, чрезвычайно трудно найти около Зашиверска или Средне-Колымска, а на Анюях, которые гораздо севернее, она растет в довольно большом количестве.

   Еще одно примечание: от Якутска до самого Нижне-Колымска и далее корень лиственницы стелится всегда по земле и почти совершенно снаружи, и это на всех почвах земли. Меж Якутском и Алданом, например, растет она на песке и на глине, по Туколану - по камням и твердому чернозему, около Зашиверска на и_л_о_в_а_т_о_й з_е_м_л_е, здесь на Колыме почти на одном мхе, потому что и посреди лета в лесах под мохом чистый лед. - Но довольно теперь для барона Сакена.

   Переехавши на другую сторону хребта, мы имели все время до самого Бараласа почти худую погоду, дождь, ветер и 19 августа выпал первый снег, лошади по колено. 20-го числа мы остановились в поварне {По всему Туколану должно ночевать на пустоплесях, всего около 300 верст, и Улу-Тумульская поварня есть 1-я на сей дороге, она не что иное, как маленький сарай без крыши с одним потолком, в коем в средине находится отверстие, служащее вместо окна и трубы. Они построены на каждые 40 или 50 верст, но весьма нечисты, дымны и ветхи.}, лежащей у выдавшейся горы Улу-Тумула. Недалеко от нас жило одно семейство тунгусов для рыбного промыслу (на реке Терях-урья, впадающей в Яну). Они меня тотчас все посетили и принесли в подарок рыбы (хариус), я им отблагодарил табаком и думал, что этим отделаюсь от гостей своих, но они остались с нами ночевать (князь, княгиня и княжны). - Народ сей, как мне показалось, гораздо веселее и обходительнее якутов, любят русских (особливо женщины), беспрестанно поют и смеются, образ их жизни виною беспечного и веселого их характера, до табаку они страстные охотники. Оставивши тунгусов, мы переехали Улу-Тумул и стали держать прямо на N. Яна осталась в правой руке и пошла прямо почти на О.

   Но вот карта, на ней проложена вся дорога, и по коей я ехал. За верность ее не отвечаю - путь свой я проложил на глазомер и по догадкам. Горы не везде на ней проведены так, как на других картах, делая их, я руководствовался слухами и собственными наблюдениями. Я везде старался узнавать и определять направление слоев - и посему уже, если мои заключения сходны бывали с рассказами очевидцев, я проводил хребты. Верхоянский хребет и после того оба хребта, идущие прямо от О к W по левой стороне Индигирки у Зашиверска, состоят из чистого глинистого шифера (Thouschiffer), но в последних двух встречаются иногда отломки крупного гранита, местами видна желтая железная охра и медная окись (зеленого цвета), также встречаются в большом количестве конгломераты.

   Но довольно покамест о хребтах - все мои Naturhistorische Bemerkungen как ботанические, так и минералогические стану разбирать в Царском Селе или в Москве на досуге, а теперь не до того - постройки, собаки, нарты, рыбы и звезды, наконец, не дадут мне даже времени к Вам, Егор Антонович, написать порядочным образом письма - исписано, измарано несколько листов, а что в них толку?

   Красная черта означает дорогу, по коей я ехал, крестик, который Вы видите между Алданом и Бурунулом (Верхоянском), означает Баралас, куда мы теперь приехали. Баралас есть единственное жительство на 700 или 800 верст; оно состоит из одной довольно большой юрты и нескольких загонов для скота, здесь живут якуты, которые содержат станок.

   На другой день, переменивши лошадей и проводников, мы поехали далее и через двое суток приехали к перевозу через р. Яну. По причине сильного ненастья я остановился в одной якутской юрте. Стол вскоре покрылся всем, что только было у хозяев. Старец, коему было более 100 лет, рассказывал о том времени, когда русские завоевали сии страны. "Племена якутские и тунгусские, бывшие между собою почти в беспрестанной вражде и ссоре, помирились, но не могли вооружиться против русских. Огнестрельное оружие нас пугало - мы думали, что они абасы (черти), посланные богом для наказания нашего".

   Простившись со стариком, мы поехали далее и 28-го прибыли в Бурунул или Верхоянск.

   Зашиверский комиссар (так называется начальник всего пространства, лежащего между Яною и Алазеею, Ледовитым океаном и Верхоянским хребтом) встретил меня за 40 верст, и флота мичман Матюшкин играл здесь роль если не государя, то по крайней мере генерал-губернатора. Вскоре мы приехали в Верхоянск - 5 юрт, разбросанных на 5 верстах, недостроенная церковь, часовня и кабак называются здесь городом.

   Я пробыл здесь до 30 августа и праздновал тезоименитство государя в малейшем городе его империи. На вечерку, которую давал комиссар, было приглашено все, что токмо двигалось. На столе стояло: сушеное мясо, юкола, пряники, орехи, чернослив, изюм, все, все... и штоф спирту. В углу кривой писарь (вся канцелярия всего комиссарства) наяривал на скрипице барыню, и две красавицы (в самом деле красавицы или мне так по крайней мере казалось) повертывались и переходили бочком из угла в угол. Этот танец (может Эб. будет об нем любопытствовать) называется бычок. После бала я отправился тотчас далее и 2 сентября без особенных приключений прибыл на Оюн-холм - Шаманское поле (смотри крестик), где должен был переменить лошадей. - К великому моему удовольствию от Верхоянска начинается трактовая дорога, т. е. наставлены кресты, которые по крайней мере показывают, куда надобно ехать, хотя и не улучшают дороги, - все те же бадараны, речки и ручьи. Леса в некоторых местах прорублены, но очень худо (у меня случилось одной лошади из конвоя увязнуть в бадаранах, она села на пень и проколола себе брюхо - нечего делать, с нее содрали шкуру, распластали и взяли мясо с собою для пищи). Оюн-холм лежит на левом берегу Адичи, впадающей в 200 верстах севернее Бурунука в Яну.

   На другой день мы продолжали путь наш на свежих лошадях далее и в 30 верстах от станка мы переехали вброд речку Табалак, впадающую в Адичу, и потому ада третий день приехали к каменной реке Тостах (1/4 версты ширины). Якут, исправлявший должность перевозчика, был при смерти болен, жена его в отчаянии, лодки нет (сильный ветер в прошлую ночь оторвал ее). Я сержусь, бранюсь, кричу, велю ехать вброд. Якуты говорят, что река глубока и быстра и тоном голоса дали мне заметить, что приказывать легче, нежели исполнять. С досадою я повернул лошадь и бросился в реку. Скоро потерялось дно, течение повлекло меня вниз - и с трудом, с опасностью, могу сказать, я выплыл на противулежащий яр. Козак, остававшийся на берегу палкой доказывать якутам, что река не глубока, увидя меня в быстрине, в волнах, бросился за мною, но с большим еще трудом, нежели я, спас свою собственную жизнь (лошадь его была хуже моей).

   Мне после сего безрассудного поступка стыдно было смотреть на козака. Я ему велел итти вниз по реке искать лодки, но якуты нашли уже ветку, и через 2 часа вся кладь была перевезена, а лошади переправлены на левый берег Тостаха, и мы поехали далее.

   К ночи желал я приехать к какой-нибудь юрте, чтобы там обсушить мокрое на мне бывшее платье. Якуты сказали, что в 10 верстах на Аллер-сюут {На сем месте отряд русских был перерезан тунгусами и здесь находится чрезвычайно высокий пирамидальный камень, на который тунгусы взбирались, чтобы смотреть дым огней русских.} (побоище) находится старая, но большая оставленная юрта. Козак прибавил, что в ней живут нечистые духи. Я молчал, и, нечего делать, он шагом ехал за мною.

   "Поедем скорее", - сказал я ему и ударил свою лошадь. Через час я увидел в лесу огонек. "Что это?" - спросил я его - "Кажется юрта,", - отвечал он тихим голосом. "А, так там есть люди - тем лучше, сюда и завернем". - "Не быть добру, не быть добру", - сказал он, вздохнув. Через 5 минут мы перед юртою. Я соскочил с лошади, привязал ее к столбу, хотел итти, но вдруг оленья шкура, коею дверь была завешана, отбрасывается, и толпа тунгусов выскакивает. Страх, ужас изображен у них на лицах - я хочу войти, но один, ближе всех стоявший к дверям, удержал меня рукою, я его с силою толкнул и он упал через порог. Делаю шаг вперед, но пронзительный крик (их) остановил меня. "Это черти", - сказал козак. "Хуже чертей", - отвечал я ему, осматривая всю толпу. Вдруг один из них закричал что-то по-тунгусски и потом, подбежав ко мне, сказал изломанным русским языком: "Ты добрый тайон, я тебя видел на Улу-Тумуле, когда я ловил рыбу на Терях-Урья; не мешай нам шаманить. - "Я не протопоп {Не духовного звания.}. - сказал я, засмеясь, - и я буду спрашивать вашего шамана о будущей моей участи". Мои слова тотчас же были переведены, и доверие, радость возвратились на все лица. Я вошел в юрту. Несколько женщин сидело вокруг огня, а шаман ходил взад и вперед по разложенным на полу шкурам диких баранов. Длинные, черные волосы почти совсем закрывали лицо его, кровью налившиеся, зверообразные глаза сверкали из-под густых, нависших бровей. Багровая кровь играла у него в лице. "Здорово, дагор (друг), - сказал я ему. Он кивнул головою и продолжал ходить. Странная его одежда, обвешанная ремнями с железными, медными и серебряными оконечностями, бубны в правой руке и лук в левой - все, все давало ему какой-то страшный вид (и он довольно был похож на чорта московского театра). Меж тем огонь стал потухать, красные уголья покрылись пеплом, шаман сел на землю. И через 5 минут он стал издавать жалобные звуки различными голосами, минут через 10 он встал (тогда опять в чувале развели большой огонь). Упершись головою на лук, начал кружиться в молчании около одной точки, опустивши лук, стал он водить руками над головою и делать движения, подобные тем, какие делают наши магнетизеры. После того вдруг ударил в бубны и начал скакать с чрезвычайным проворством, корпус его изгибался, как змея, голова его обращалась около шеи, как колесо, с таким невероятным проворством, что и теперь еще не могу довольно надивиться. Он выкурил в продолжение своего шаманства (во время отдыхов) несколько трубок черкасского табаку, выпил немного спирту, чтобы придти в опьянение, и наконец упал без чувств на землю. Два тунгуса подбежали к нему с ножами, лезвия ножей начали тереть над его головой - и он опять стал издавать жалобные звуки. Его подняли, все лицо его было в крови, он обтирал оное, и кровь все вновь выступала из-под кожи (какое ужасное напряжение!). Наконец, он совсем встал и уперся на лук - и каждый его спрашивал. Ко мне шаман был очень милостив. Если верить словам его, все, все будет успешно, и я все время буду здоров и через 3 года в Царском Селе! "Какую я люблю девушку?" - спросил я его. "У твоей девушки глаза, как лазурь неба, а волос, как слабый свет луны (светлорусые)". - "Сколько ей лет?" - "Добра ли?" - "Умна ли?" - etc., etc.. "Любит ли и помнит ли меня?" - "Если бы она о сем меня спрашивала, я бы ей отвечал!" "Чорт тебя возьми!" - сказал я ему с сердцем. "Я уже так достояние ада", - сказал он очень хладнокровно. - "А я?" - "На тебя они не смеют смотреть, твоя душа не принадлежит им". - И за это благодарю. Потом его начали спрашивать другие, и когда все вопросы были кончены, он стал выпускать из себя чертей, делая разные кривляния, и дорогие гости его, которых он созывал около 4 часов, вышли из него в 15'.

   Я не суеверен, но если чудеса, которые рассказывают о месмеровом магнетизме не ложь то... то... Но теперь ведь грех в Петербурге говорить о шаманах. Шаман, проснувшись от своей бесчувственности, не помнил уже ни слов, ни действий своих, он смотрел на всех дико. Я спрашивал у него истолкование некоторых ответов (желая тем обнаружить обман его), но он смотрел на меня с удивлением и молчал. Женщины (которые, как и везде, любопытны), спрашивали у меня, что такое голубые глаза? и удивлялись, что у нас в России бывают не человеческие (т. е. не черные) глаза (по всей Сибири голубые глаза редки), и шаман (как мне казалось) также не имел о них понятия.

   Мелкие обстоятельства, которые со мной случились по приезде моем в Средне- и Нижне-Колымск, - сколько и не были невероятны, но все с удивительною точностию были предсказаны шаманом.

   Не на магнетизме ли основано шаманство? Оно есть вера, а никакая вера не может существовать без предрассудков (иначе она делается наукой), и для того выдуманы черти, бубны, платье и пр., пр. Все это более, нежели нагая истина, ослепляет и очаровывает чувства и ум дикого (и даже просвещенного) человека.

   Тунгусы, узнавши от козака, кто я? куда я еду? и для чего? и полюбивши меня (вероятно за то, что я их потчевал табаком), непременно хотели проводить меня - и я должен был несколько верст ехать шагом. Наконец они остановились у одного выдавшегося камня на берегу ручья, вырезали из гривы моей лошади пук волос и повесили их на березу. Шаман произнес заклятие: "Воротись на сие место, застань нас опять в юрте Аллерсюутской скалы, и если судьба твоя счастлива, то дай Бог, чтобы я предсказал тебе ее". Женщины меж тем запели андыльщину (песнь в похвалу), припевая хором: "Еваон, Еваон! Тайон!" Я был уже далеко от добрых тунгусов, но долго еще отзывалось в ушах: "Еваон! Еваон!"

   В сей же день мы приехали к месту, называемому Русская рассоха. Два хребта, имевшие параллельное направление от О к W, вдруг соединяются одной высокою горою. Объехавши ее с N-ой стороны, мы следовали по направлению множества маленьких каменных речек - Блудной, Баукальской, Бирюльской и пр. Почти никогда благотворные лучи не проницают в глубокие ущелины, по которым пробегают сии речки, оттого они местами покрыты всегда льдом (наледом), что весьма облегчало путь наш, ибо без того мы бы принуждены были взбираться или на крутизны скал, или бродить по топким, мохом покрытым, бадаранам. 9 сентября мы выехали на реку Калядину. Следуя вниз по ней между двумя хребтами (на коих множество диких баранов и оленей), мы приехали к устью ее, которое впадает почти против самого Зашиверска в Индигирку. И в тот же день (10 сентября) я переправился в карбасе на правый берег ее, в город (упраздненный).

   Позвольте мне выписать описание Зашиверска из Зябловского. Он сказал о нем все, что токмо возможно сказать: З_а_ш_и_в_е_р_с_к (ныне упраздненным город) лежит на правом берегу Индигирки. На рисунке моем вы видите церковь, часть (деревянной) стены от прежде бывшей крепостцы, несколько изб и юрт - и Вы видите все, что токмо есть в Зашиверске. Там я встретил лекаря Томашевского, жившего три года в Средне-Колымске. (Он был послан, чтобы уменьшить и удержать сильно распространяющуюся венерическую болезнь {Высказывания Ф. Ф. Матюшкина о большом распространении среди народов Крайнего Севера венерических заболеваний сильно преувеличено и навеяно бытовавшими в его время ошибочными представлениями по этому вопросу. - Ред.}, проказу и смертоносные поветрия, которые довольно часто случаются). Как приятно русскому встретиться с русским в таком отдалении. Он (без всякого успеха) возвращается назад в свою отчизну, в Малороссию. "Каково в Колымском?" - спросил я его. - "Люди ко всему могут привыкнуть, есть такие, кои и исландский мох любят", - отвечал он мне. Исключая Томашевского, зашиверский священник, старец 80 лет, отец Михаил, заставил меня провести время с удовольствием (могу сказать) в Зашиверске... И в Петербурге трудно найти столько образования в духовном звании. Им большая часть якутов, тунгусов, ламутов и юкагирей окрещены, и они его любят, почитают и боятся, как отца. Не силою, не обманом он заставлял их принимать христианскую религию, но кротостию и ласкою. Несколько раз был в опасности потерять жизнь и свободу свою, но случай или бог спасал его. - Рассказы его были весьма любопытны, он многие страны северной Сибири прошел пешком (по словам его, в хребтах, лежащих к W от Зашиверска, была прежде, 50 лет тому назад, огнедышащая гора, 1-я в сибирских горах, следов лавы нигде не видно).

   Отец Михаил и Томашевский напугали меня всеми неудобствами и трудностями горной дороги, происходящими от позднего времени года, и я решил ехать водою (хотя они еще более против сего вооружались). Как сказано, так и сделано. В карбас положили кладь, отчалили от берегу, и течение стрелою повлекло нас вниз. Здесь на рисунке представлена (тихая) Индигирка; легкий ветерок наполняет паруса - зеленые тропические облака ограничиваются горами, видимыми в синем отдалении. Все представлено так тихо, спокойно и прекрасно. Но оно совершенно не таково было (Зачем я не живописец, поэт). Пороги отпрядыши, косы, подводные каменья, водовороты, разбросанные по всей