Немирович-Данченко Владимир Иванович - Переписка А. П. Чехова и Вл. И. Немировича-Данченко

"Чайке" важнее всего.

   Есть только одно лицо, требующее большой сценической опытности и выдержки,- это Дорн. Но поэтому-то я и поручаю эту роль такому удивительному технику-актеру, как сам Алексеев.

   Наконец, мне говорят: "Нужны талантливые люди". Это меня всегда смешит. Как будто я когда-нибудь говорил, что можно ставить спектакль с бездарностями. Говорить о том, что актер должен быть талантлив,- все равно, что пианист должен иметь руки. И для чего же я из 7 выпусков своих учеников выбрал только 8 человек (из 70), а Алексеев из 10-летнего существования своего Кружка только 6 человек³.

   Ну, да на это смешно возражать.

   В конце концов жду тебя, и всё... (как говорит Сорин).

   Вот наше распределение ролей.

   Аркадина - О. Л. Книппер (единственная моя ученица, окончившая с высшей наградой, с чем за все время существования училища кончила только Лешковская). Очень элегантная, талантливая и образованная барышня, лет, однако, 28.

   Треплев - Мейерхольд (окончивший с высшей наградой. Таких за все это время было только двое. Другой - Москвин - играет у нас царя Федора).

   Нина - Роксанова. Маленькая Дузе, как ее назвал Ив. Ив. Иванов. Окончила в прошлом году и сразу попала в Вильно к Незлобину и оттуда к Соловцову на 250 р. в месяц. Молодая, очень нервная актриса.

   Дорн - Станиславский.

   Сорин - Калужский - первый актер труппы Алексеева.

   Шамраев - Вишневский - провинциальный актер, бросивший для нас ангажемент в Нижнем на первые роли и 500 р. жалованья. Он, кстати, был в твоей же гимназии.

   Маша - пока слабо. Вероятно, заменю ее другою⁴.

   Полина Андреевна - Раевская, недурно.

   Тригорин - очень даровитый провинциальный актер⁵, которому я внушаю играть меня, только без моих бак.

   До свиданья.

   Жду весточки.

   Mise en scХne первого акта очень смелая⁶. Мне важно знать твое мнение⁷.

   Твой Вл. Немирович-Данченко.

  

   От 3 до 4 я всегда в училище.

  

   Ежегодник МХТ, с. 110-112 (с пропуском); Немирович-Данченко, с. 151-153.

   ¹ К. С. Станиславский, уехав в имение брата Андреевку под Харьковом, писал режиссерский план "Чайки". В первых числах сентября Немирович-Данченко получил от Станиславского мизансцену первых трех актов и писал ему 2 сентября: "Вы позволите мне кое-что не проводить на сцену? Многое бесподобно, до чего я не додумался бы. И смело, и интересно, и оживляет пьесу. Но кое-что, по-моему, должно резать общий тон и мешать тонкости настроения, которое и без того трудно поддержать... Не подумайте, однако, что я вообще против всего смелого и резкого в подобных местах. Я понимаю, что смена впечатлений только усилит эффект мистически-трагический. Я только боюсь некоторых подробностей. Ну, вот хотя бы "кваканье лягушек" во время представления пьесы Треплева. Мне хочется, как раз наоборот, полной таинственной тишины. Удары колокола где-нибудь на погосте - другое дело. Иногда нельзя рассеивать внимание зрителя, отвлекать его бытовыми подробностями... Мне трудно было вообще переделать свой план, но я уже вник в Ваш и сживаюсь с ним" (Немирович-Данченко, с. 145-146).

   ² Исполнители ролей в "Чайке" в Александрийском театре.

   ³ В состав труппы нового театра вошли бывшие ученики Немировича-Данченко по драматическим классам школы Московского филармонического общества - О. Л. Книппер, И. М. Москвин, В. Э. Мейерхольд, М. Л. Роксанова, М. Г. Савицкая, Е. М. Мунт, А. Л. Загаров, С. В. Халютина и члены возглавлявшегося Станиславским Общества искусства и литературы - М. П. Лилина (Алексеева), В. В. Лужский, А. Р. Артем, А. А. Санин (Шенберг), М. А. Самарова, Г. С. Бурджалов, М. Ф. Андреева (Желябужская).

   ⁴ Роль Маши репетировала Н. А. Левина (Гандурина); затем эта роль перешла к М. П. Лилиной, роль Дорна - к А. Л. Вишневскому, Шамраева - к А. Р. Артему.

   ⁵ Роль Тригорина репетировал А. И. Адашев (Платонов), В спектакле эту роль исполнял Станиславский.

   ⁶ Позднее Немирович-Данченко писал: "По мизансцене уже первый акт был смелым. По автору, прямо должна быть аллея, пересеченная эстрадой с занавесом: это - сцена, где будут играть пьесу Треплева. Когда занавес откроется, то вместо декорации будет видно озеро и луну. Конечно, во всяком театре для действующих лиц, которые будут смотреть эту пьесу, сделали бы, скамейку направо или налево боком, а у нас была длинная скамейка вдоль самой рампы... Вот на этой длинной скамейке, спиной к публике, и размещались действующие лица... Декоративная часть наполняла сцену живым настроением летнего вечера" (Из прошлого, с. 192).

   ⁷ Впервые Чехов побывал на репетициях "Чайки" в МХТ 9 и 11 сентября 1898 г. (в помещении Охотничьего клуба на Воздвиженке). Немирович-Данченко сообщал Станиславскому 12 сентября: "Ваша mise en scХne вышла восхитительной. Чехов от нее в восторге. Отменили мы только две-три мелочи, касающиеся интерпретации Треплева. И то не я, а Чехов" (Немирович-Данченко, с. 154).

  

  

   21 октября 1898 г. Ялта

  

   Милый Владимир Иванович, я в Ялте и пробуду здесь еще долго. Деревья и трава зеленеют по-летнему, тепло, ясно, тихо, сухо и сегодня, например, не тепло, а прямо-таки жарко. Это мне очень нравится, и я, пожалуй, совсем поселюсь в Ялте.

   Твоя телеграмма¹ глубоко тронула меня. Большое спасибо и тебе, и Константину Сергеевичу, и артистам, которые вспомнили. Вообще, пожалуйста, не забывай и пиши мне хотя изредка. Ты теперь очень занятой человек, директор, но все же пиши иногда праздному человеку. Пиши, как и что, как на артистов подействовал успех первых представлений, как "Чайка", какие перемены в распределении ролей и проч., и проч. Судя по газетам, начало было блестящее - и я очень, очень рад, так рад, что ты и представить себе не можешь. Этот Ваш успех еще раз лишнее доказательство, что и публике, и актерам нужен интеллигентный театр. Но отчего не пишут об Ирине - Книппер? Разве вышла какая-нибудь заминка? Федор у вас мне не нравился, но Ирина казалась необыкновенной; теперь же о Федоре говорят больше, чем об Ирине.

   Здесь уже вовлекают меня в общественную жизнь. Назначили в женскую гимназию членом попечительного совета. И я теперь с важностью хожу по лестницам гимназии, и гимназистки в белых пелеринках делают мне реверанс. Что касается имения, о котором говорил Синани², то оно очень хорошо, поэтично, уютно, но дико; это не Крым, а Сирия. Стоит только 2 тыс., но я не покупаю, ибо и 2 тыс. у меня нет. Если продам Мелихово, то куплю.

   Жду "Антигону"³. Жду, ибо ты обещал прислать. Нужна очень.

   Жду сестру, которая, как телеграфировала, едет ко мне в Ялту. Будем вместе решать, как теперь быть. После смерти отца мать едва ли теперь захочет одна жить в деревне. Надо придумывать что-нибудь новое.

   Поклон и привет Екатерине Николаевне, Роксановой, Книппер, Вишневскому - нижайший поклон. Вспоминаю о них с большим удовольствием. Будь здоров и благополучен. Пиши, пожалуйста. Крепко жму руку.

  

   Ялта.

   Поклон Сумбатову.

  

   "Новый журнал для всех", 1908, No 1, ноябрь, стлб. 67 (частично); Письма, т. 5, с. 239-241; Акад., т. 7, с. 302-303.

   ¹ Телеграмма от 19 октября 1898 г. в связи со смертью П. В. Чехова, последовавшей 12 октября: "Труппа артистов и Константин Сергеевич поручили мне выразить наше глубокое сочувствие в постигшем тебя горе" (Акад., т. 7, с. 642).

   ² 26 сентября Чехов ездил с И. А. Синани смотреть продававшееся в Кучукое имение; Чехов купил это имение в декабре 1898 г.

   ³ Чехов просил прислать ему текст "Антигоны" Софокла, очевидно, для любительского спектакля в Ялтинской женской гимназии.

  

  

   18 декабря 1898 г. Москва

  

   Только что сыграли "Чайку"¹, успех колоссальный. С первого акта пьеса так захватила, что потом следовал ряд триумфов. Вызовы бесконечные. Мое заявление после третьего акта, что автора в театре нет, публика потребовала послать тебе от нее телеграмму. Мы сумасшедшие от счастья. Все тебя крепко целуем, напишу подробно.

  

   Ежегодник МХТ, с. 113 (с пропуском); Немирович-Данченко, с. 160.

   ¹ Телеграмма подана в 0 ч. 50 мин. 18 декабря 1898 г.

   ² И. А. Тихомиров исполнял в "Чайке" роль Медведенко, А. Л. Фессинг (Загаров) - повара, М. П. Николаева - горничной.

  

  

   18 декабря 1898 г. Ялта

  

   Передайте всем: бесконечно и всей душой благодарен. Сижу в Ялте, как Дрейфус на острове Диавола¹. Тоскую, что не с вами. Ваша телеграмма сделала меня здоровым и счастливым.

  

   Газета "Новости дня", 1898, No 5590, 20 декабря; Акад., т. 7. С. 370.

   ¹ А. Дрейфус был приговорен к пожизненной ссылке на Чертов остров у берегов Французской Гвианы.

  

  

   18-21 декабря 1898 г. Москва

  

   Из моих телеграмм¹ ты уже знаешь о внешнем успехе "Чайки". Чтобы нарисовать тебе картину первого представления, скажу, что после 3-го акта у нас за кулисами царило какое-то пьяное настроение. Кто-то удачно сказал, что было точно в светло-христово воскресенье. Все целовались, кидались друг другу на шею, все были охвачены настроением величайшего торжества правды и честного труда. Ты собери только все поводы к такой радости: артисты влюблены в пьесу, с каждой репетицией открывали в ней все новые и новые художественные перлы. Вместе с тем трепетали за то, что публика слишком мало литературна, мало развита, испорчена дешевыми сценическими эффектами, не подготовлена к высшей художественной простоте, чтоб оценить красоты "Чайки". Мы положили на пьесу всю душу и все наши расчеты доставили на карту. Мы, режиссеры, т. е. я и Алексеев, напрягли все наши силы и способности, чтобы дивные настроения пьесы были удачно интерсценированы. Сделали 3 генеральные репетиции, заглядывали в каждый уголок сцены, проверяли каждую электрическую лампочку. Я жил две недели в театре, в декорационной, в бутафорской, ездил по антикварным магазинам, отыскивал вещи, которые давали бы колористические пятна. Да что об этом говорить! Надо знать театр, в котором нет ни одного гвоздя...

   На первое представление я, как в суде присяжных, делал "отвод", старался, чтоб публика состояла из лиц, умеющих оценить красоту правды на сцене. Но я, верный себе, не ударил пальца о палец, чтоб подготовить дутый успех.

   С первой генеральной репетиции в труппе было то настроение, которое обещает успех. И, однако, мои мечты никогда не шли так далеко. Я ждал, что в лучшем случае это будет успех серьезного внимания. И вдруг... не могу тебе передать всей суммы впечатлений... Ни одно слово, ни один звук не пропал. До публики дошло не только общее настроение, не только фабула, которую в этой пьесе так трудно было отметить красной чертой, но каждая мысль, все то, что составляет тебя и как художника и как мыслителя, все, все, ну, словом, каждое психологическое движение - все доходило и захватывало, И все мои страхи того, что пьесу поймут немногие, исчезли. Едва ли был десяток лиц, которые бы чего-нибудь не поняли. Затем, я думал, что внешний успех выразится лишь в нескольких дружных вызовах после 3-го действия. А случилось так. После первого же акта всей залой артистов вызывали 5 раз (мы не быстро даем занавес на вызовы), зала была охвачена и возбуждена. А после 3-го ни один зритель не вышел из залы, все стояли, и вызовы обратились в шумную, бесконечную овацию. На вызовы автора я заявил, что тебя в театре нет. Раздались голоса: "Послать телеграмму".

   Вот до чего я занят. Начал это письмо в пятницу утром и до понедельника не мог урвать для него часа! А ты говоришь: "приезжай в Ялту". 23-го я на 4 дня удеру к Черниговской², только чтобы выспаться!

   Итак, продолжаю. Я переспросил публику: "Разрешите послать телеграмму?" На это раздались шумные аплодисменты и "да, да".

   После 4-го акта овации возобновились.

   Все газеты ты, вероятно, нашел. Пока лучшая рецензия в "Moskauer Deutsche Zeitung", которую я тебе вышлю, и сегодня неглупая статья в "Курьере" - "Дневник нервного человека".

   "Русские ведомости", конечно, заерундили. Бедный Игнатов, он всегда теряется, раз пьеса чуть-чуть выше шаблона³.

   Играли мы... в таком порядке: Книппер - удивительная, идеальная Аркадина. До того сжилась с ролью, что от нее не оторвешь ни ее актерской элегантности, прекрасных туалетов обворожительной пошлячки, скупости, ревности и т. д. Обе сцены 3-го действия с Треплевым и Тригориным - в особенности первая - имели наибольший успех в пьесе, а заканчивались необыкновенно поставленной сценой отъезда (без лишних людей)⁴. За Книппер следует Алексеева⁵ - Маша. Чудесный образ! И характерный, и необыкновенно трогательный. Они имели огромный успех. Потом Калужский - Сорин. Играл, как очень крупный артист. Дальше - Мейерхольд. Был мягок, трогателен и несомненный дегенерат. Затем Алексеев. Схватил удачно мягкий, безвольный тон. Отлично, чудесно говорил монологи 2-го действия. В третьем был слащав. Слабее всех была Роксанова, которую сбил с толку Алексеев, заставив играть какую-то дурочку. Я рассердился на нее и потребовал возвращения к первому, лирическому тону. Она и запуталась. Вишневский еще не совсем сжился с мягким, умным, наблюдательным и все пережившим Дорном, но был очень удачно гримирован (вроде Алексея Толстого) и превосходно кончил пьесу. Остальные поддерживали стройный ансамбль.

   Общий тон покойный и чрезвычайно литературный.

   Слушалась пьеса поразительно, как еще ни одна никогда не слушалась.

   Шум по Москве огромный. В Малом театре нас готовы разорвать на куски.

   Но вот несчастье. На другой день должно было состояться 2-е представление. Книппер заболела. Отменили и 3-е, которое должно было быть вчера, в воскресенье. На пьесе это не отразится, но денег мы потеряли много.

   Поставлена пьеса - ты бы ахнул от 1-го и, по-моему,- особенно от 4-го действия.

   Рассказать трудно, надо видеть.

   Я счастлив бесконечно.

   Обнимаю тебя.

  

   Даешь "Дядю Ваню"?⁶

  

   Ежегодник МХТ, с. 114-115 (с пропуском); Немирович-Данченко, с. 160-163.

   ¹ После первой телеграммы Немирович-Данченко послал 18 декабря еще одну, с сообщением о восторженных отзывах газет о спектакле "Чайка" ("...успех "Чайки" превосходит успех "Федора". Я счастлив, как никогда не был при постановке собственных пьес" - Немирович-Данченко, с. 160).

   ² В гостиницу при монастыре близ Троице-Сергиевой лавры,

   ³ О рецензиях на постановку "Чайки" в МХТ см.: Акад., Соч., т. 13, с. 380-383.

   ⁴ В сцену отъезда Аркадиной К. С. Станиславский первоначально намечал ввести толпу прислуги, женщину с плачущим ребенком, давку в дверях и т. д. Чехов на репетиции возражал против такого решения.

   ⁵ М. П. Лилина.

   ⁶ Чехов ответил 8 февраля 1899 г.: "Я не пишу ничего о "Дяде Ване", потому что не знаю, что написать. Я словесно обещал его Малому театру, и теперь мне немножко неловко. Похоже, будто я обегаю Малый театр... Ты не обижайся: о "Дяде Ване" был разговор с малотеатровцами уже давно..." После успеха "Чайки" два московских театра, Малый и Художественный, претендовали на постановку "Дяди Вани". 20 февраля 1899 г., в ответ на просьбу режиссера Малого театра А. М. Кондратьева, Чехов передал пьесу в его распоряжение. "А для Немировича, если обидится, я напишу другую пьесу, уж так и быть",- писал накануне Чехов сестре. 1 марта 1899 г. артисты Малого театра читали пьесу "Дядя Ваня", и, как записывал в своем дневнике управляющий московской конторой императорских театров В. А. Теляковский, "пьеса всем понравилась и решено... внести в репертуар будущего сезона" (ЛН, с. 512). При обсуждении пьесы в Театрально-литературном комитете 8 апреля 1899 г. (в заседании участвовали профессора Н. И. Стороженко, А. Н. Веселовский и критик И. И. Иванов) она была "забракована" для представления на казенной сцене (В. А. Теляковский. Воспоминания. М.-Л., 1965, с. 96). После этого Чехов передал свою пьесу в Художественный театр.

  

  

   27 октября 1899 г. Москва

  

   Ну вот, милый наш Антон Павлович, "Дядю Ваню" и сыграли¹. Из рецензий ты будешь видеть, вероятно, что некоторые грехи пьесы не удалось скрыть. Но ведь без грехов нет ни одной пьесы в репертуаре всего мира. Однако это чувствовалось в зале. Грехи заключаются: 1) в некоторой сценической тягучести 2 1/2 актов, несмотря на то, что из 50 пауз, которые ты видел², мы убрали 40. Постепенно, из репетиции в репетицию, убирали, 2) в неясности психологии самого Ивана Петровича и особенно - в "некрепкой" мотивировке его отношения к профессору.

   То и другое зала чувствовала, и это вносило известную долю охлаждения. (Я стараюсь выражаться очень точно.) И вызовы, несмотря на их многочисленность, были не взрывами восторга, а просто хорошими вызовами. Только четвертое действие сильно и безусловно захватило всю залу, так что по окончании пьесы были и взрывы, и настоящая овация. И публика на 4/5 не расходилась в течение 15 минут вызовов.

   Очень забирала публику простота сцен (на афише я оставил "сцены из деревенской жизни"), красивая и мягкая инсценировка пьесы, чудесный - по простоте и поэзии - язык и т. д.

   Для меня, старой театральной крысы, несомненно, что пьеса твоя - большое явление в нашей театральной жизни и что нам она даст много превосходных сборов, но мы взвинтились в наших ожиданиях фурора и в наших требованиях к самим себе до неосуществимости, и эта неосуществимость портит нам настроение.

   И в исполнении в первом представлении были досадные недочеты.

   Было так. Первым номером, на голову дальше всех, пришел Алексеев, превосходно играющий Астрова (в этом - моя гордость, так как он проходил роль со мной буквально как ученик школы). С ним рядом шла Алексеева, имевшая громадный успех. Но на генеральных она была еще выше, так как здесь несколько раз впала в свой обычный недостаток - тихо говорит. Тем не менее в ней Москва увидела замечательную лирическую ingênue, не имеющую себе равных ни на какой сцене (разве кроме Комиссаржевской). И что хорошо: при лиризме она дает и характерность. Наибольшую досаду возбуждала в нас Книппер. На генеральной она произвела фурор, ее называли обворожительной, очаровательной и пр. Тут разволновалась и всю роль от начала и до конца переиграла. Вышло много поз, подчеркиваний и читки. Конечно, она со 2-го или 3-го представления пойдет отлично, но обидно, что в первое она не имела никакого успеха.

   Калужский возбудил споры и у многих негодование, но это ты как автор и я как твой истолкователь принимаем смело на свою грудь. Поклонники Серебряковых разозлились, что профессор выводится в таком виде. Впрочем, кое-какие красочки следует посбавить у Калужского. Но чуть-чуть, немного.

   Вишневского будут бранить. Нет образа. Есть нервы, темперамент, но образа нет.

   Артем, Самарова, Раевская помогали успеху³.

   Подводя итоги спектаклю по сравнению его с репетициями, я нахожу 5-6 мелочей, совершенных мелочей, которые засоряли спектакль. Но насколько это именно мелочи, можешь судить по тому, что одни из них уйдут сами собой, даже без замечаний с моей стороны. А другие - с одного слова.

   К сожалению, должен признать, что большинство этих соринок принадлежат не актерам, а Алексееву как режиссеру. Я все сделал, чтобы вымести из этой пьесы его любовь к подчеркиваниям, крикливости, внешним эффектам. Но кое-что осталось. Это досадно. Однако со 2-го представления уйдет и это. Пьеса надолго, и, значит, страшного в этом ничего нет. Только досадно.

   Первое действие прошло хорошо и было принято с вызовами 4 раза, хотя и без захвата. После 2-го, конец которого засорен пением Елены, против которого Ольга Леонардовна упиралась все 20 репетиций, вызовов было, должно быть, 5-6. После 3-го - 11. Впечатление сильное, но и здесь в конце соринка - истерические вопли Елены, против которых Ольга Леонардовна тоже упиралась⁴. Другая соринка - выстрел за сценой, а не на сцене (второй выстрел). Третье (это уж не соринка) - Вишневскому не удалось повести на тех нотах, которые ему удавались на последних репетициях, а перешел на крик. И все-таки, повторяю, одиннадцать вызовов.

   Четвертый же акт великолепно прошел, без сучка и задоринки, и вызвал овацию.

   Для меня постановка "Дяди Вани" имеет громаднейшее значение, касающееся существования всего театра. С этим у меня связаны важнейшие вопросы художественного и декорационно-бутафорского и административного характера. Поэтому я смотрел спектакль даже не как режиссер, а как основатель театра, озабоченный его будущим. И так как в результате передо мной открывается много-много еще забот, то я чувствую себя не на высоте блаженства, что, вероятно, отразилось на моей к тебе телеграмме⁵.

   Буду еще писать⁶.

   Обнимаю тебя крепко,

  

   Ежегодник МХТ, с. 122-123 (с пропуском): Немирович-Данченко, с. 201-204.

   ¹ Первый спектакль "Дяди Вани" в Художественном театре прошел 26 октября 1899 г.

   ² 24 мая 1899 г. Чехов присутствовал в Москве на репетициях "Дяди Вани" в Художественном театре.

   ³ О. Л. Книппер исполняла роль Елены Андреевны, А. Л. Вишневский - Войницкого, А. Р. Артем - Телегина, М. А. Самарова - Марины, Е. М. Раевская - Войницкой.

   ⁴ Эти моменты в исполнении роли Елены в дальнейшем были в спектакле сняты.

   ⁵ В телеграмме, посланной Немировичем-Данченко и артистами Художественного театра после первого представления "Дяди Вани", говорилось: "Вызовов очень много после первого действия, потом все сильнее, по окончании без конца..." (Летопись, с. 588),

   ⁶ 30 октября Немирович-Данченко телеграфировал Чехову: "Второе представление театр битком набит. Пьеса слушается и понимается изумительно. Играют теперь великолепно. Прием - лучшего не надо желать. Сегодня я совершенно удовлетворен. Пишу. На будущей неделе ставлю пьесу 4 раза" (Немирович-Данченко, с. 204).

  

  

   19 ноября 1899 г. Москва

  

   И удивляет меня то, что ты мне совсем не пишешь, и, признаюсь,- немножко обижает. Правда, ты, может быть, ждал от меня еще письма, кроме посланного после первого представления и двух телеграмм. Но я знал, что тебе пишут со всех концов и помногу. Нового бы ничего не сказал. Тем более что писала тебе Марья Павловна¹.

   "Дядя Ваня" продолжает идти по 2 раза в неделю со сборами полными или почти полными, т. е. 900 рублей. Один только сбор был 800 с чем-то.

   Как-никак это наиболее интересная вещь сезона. Пройдет она у нас в сезоне, думаю, до 25 раз, и, конечно, будет идти несколько лет². "Чайку" ставлю раз в две недели. Обе идут необыкновенно стройно и в стиле. В смысле внешнего успеха, т. е. аплодисментов... я, правда, не особенно слежу за этим - у меня вырабатывается удивительное равнодушие к ним... Но, говорят, бывают спектакли очень шумного приема, а какой-то один спектакль вырвался даже сенсационный в этом смысле.

   Теперь мы заняты "Одинокими"³. Трудно очень. Трудно потому, что я холоден к мелким фокусам внешнего колорита, намеченным Алексеевым, и потому, что мне хочется дождаться нескольких особенных тонов и звуков в Мейерхольде⁴, всегда склонном к рутинке, и потому, что именно участвующие в "Одиноких" много играют и устают, и, наконец, потому, что мне не по душе mise en scХne.

   Из 5 актов мы прошли три, да и то только второй я уже чувствую вполне.

   Я не знаю, так ли это, или мне кажется так, потому что я сам писал пьесы, но для меня ставить пьесу все равно что писать ее.

   Когда я пишу, я испытываю такие фазы: сначала загораюсь общим замыслом, отдельными фигурами, еще мне самому не вполне ясными, отдельными, рисующимися в моей фантазии сценами. Потом, когда беру перо и бумагу, начинаю скучать, именно скучать. Хочется, чтоб все сразу вылилось само собой, а между тем надо планировать, добиваться ясности и силы выражения, рассчитывать вперед и т. д. Наступает длинная, томительная работа, как будто даже и ничего не имеющая общего с художественностью, точно совсем ремесленная. На этом пути редко-редко вспыхивает творческая энергия, цепляешься за ту или другую жизненную подробность и волнуешься. И вот, когда уже вчерне вся пьеса готова, когда ясны и последовательность развития психологии, и внешние контуры, и тон каждого лица,- тогда только наступает последний, самый интересный, период. Тут уже в этот мирок пьесы втянут, тут становится ясно, что лишнее, чего не хватает, что требует большей яркости и т. д.

   Все то же с постановкой, точка в точку.

   И вот в "Одиноких" мы до сих пор не добрались до третьего периода.

   А между тем репертуар держится на двух пьесах - "Грозном" и "Ване"; "Эдда Габлер"⁵, возобновленная, ничего не дала, и надо торопиться. В то же время большая часть труппы гуляет и тоскует без дела, и пьеса Гославского⁶ ждет моей корректуры, без которой ее нельзя ставить. И надо думать о будущем, о другом театре⁷. И надо следить за течением, буднями театра. И пр., и пр.

   Иногда находит апатия, думаешь: "За каким чертом я пошел на эту галеру?" Хочется вдруг бросить все, уехать... хоть в Крым. Тянет писать, а не возиться со всякими мелочами театральной жизни. Тогда начинаешь придираться к Алексееву, ловить все несходства наших вкусов и приемов...

   И устаешь одновременно от всего.

   Что ты делаешь?

   Говорят, ты пишешь пьесу... для Малого театра. Не верю, что для Малого театра. Мы пока стоим на трех китах: Толстой⁸, Чехов и Гауптман. Отними одного, и нам будет тяжко.

   Воображаю, как тебе иногда тоскливо в Ялте, и всем сердцем болею за тебя.

   Пиши же. Крепко обнимаю тебя.

  

   Ежегодник МХТ, с. 123-125 (с пропуском); Немирович-Данченко, с. 204-206.

   ¹ М. П. Чехова восторженно отзывалась о спектакле в письмах к брату 31 октября и 12 ноября 1899 г. (Письма М. Чеховой, с. 134).

   ² Спектакль "Дядя Ваня" в постановке Станиславского и Немировича-Данченко оставался в репертуаре МХТ около 40 лет, прошел 316 раз.

   ³ Пьеса Г. Гауптмана, премьера которой в Художественном театре состоялась 16 декабря 1899 г.

   ⁴ В. Э. Мейерхольд исполнял роль Иоганна Фокерата.

   ⁸ "Грозный" - трагедия А. К. Толстого "Смерть Иоанна Грозного" (поставлена 29 сентября 1899 г.), "Эдда Габлер" - драма Г. Ибсена (поставлена 19 февраля 1899 г.).

   ⁶ "Свободный художник". В Художественном театре пьеса Гославского поставлена не была.

   ⁷ То есть о новом здании для Художественного театра.

   ⁸ А. К. Толстой, автор шедших в Художественном театре пьес "Царь Федор Иоаннович" и "Смерть Иоанна Грозного".

  

  

   24 ноября 1899 г. Ялта

  

   Милый Владимир Иванович, пожалуйста, не обижайся на меня за молчание. В переписке у меня вообще застой. Это оттого, что я пишу свою беллетристику¹ - во-первых, во-вторых, читаю корректуру Марксу, в-третьих, возня большая с приезжими больными, которые почему-то обращаются ко мне. А корректура для Маркса - это каторга; я едва кончил второй том, и если бы знал раньше, что это так нелегко, то взял бы с Маркса не 75, а 175 тысяч. Приезжие больные, в большинстве бедняки, обращаются ко мне с просьбой устроить их, и приходится много говорить и переписываться².

   Конечно, я здесь скучаю отчаянно. Днем работаю, а к вечеру начинаю вопрошать себя, что делать, куда идти,- и в то время, как у вас в театре идет второе действие, я уже лежу в постели. Встаю, когда еще темно, можешь ты себе представить; темно, ветер ревет, дождь стучит.

   Ты ошибаешься, полагая, что мне "пишут со всех концов". Мои друзья и знакомые совсем не пишут мне. За все это время я получил только два письма от Вишневского³, и одно из них не в счет, так как Александр Леонидович критикует в нем рецензентов, которых я не читал. Получил письмо и от Гославского⁴, но и это письмо тоже не в счет, потому что оно деловое; деловое в том смысле, что никак не придумаешь, что на него ответить.

   Пьесы я не пишу. У меня есть сюжет "Три сестры"⁵, но прежде чем не кончу тех повестей, которые давно уже у меня на совести, за пьесу не засяду. Будущий сезон пройдет без моей пьесы - это уже решено.

   Моя ялтинская дача⁶ вышла очень удобной. Уютно, тепло и вид хороший. Сад будет необыкновенный. Сажаю я сам, собственноручно. Одних роз посадил сто - и все самые благородные, самые культурные сорта. 50 пирамидальных акаций, много камелий, лилий, тубероз и проч., и проч.

   В твоем письме звучит какая-то едва слышная дребезжащая нотка, как в старом колоколе,- это там, где ты пишешь о театре, о том, как тебя утомили мелочи театральной жизни. Ой, не утомляйся, не охладевай! Художественный театр - это лучшие страницы той книги, какая будет когда-либо написана о современном русском театре. Этот театр - твоя гордость, и это единственный театр, который я люблю, хотя ни разу еще в нем не был. Если бы я жил в Москве, то постарался бы войти к вам в администрацию, хотя бы в качестве сторожа, чтобы помочь хоть немножко и, если можно, помешать тебе охладеть к сему милому учреждению.

   Идет проливной дождь, темно в комнате. Будь здоров, весел, счастлив.

   Крепко жму руку. Поклонись Екатерине Николаевне и всем в театре, а ниже всех - Ольге Леонардовне.

  

   "Новый журнал для всех", 1908, No 1, ноябрь, стлб. 62, 69, 70 (частично); Письма, т. 5, с. 454-456; Акад., т. 8, с. 308-309.

   ¹ В это время Чехов писал повесть "В овраге", был задуман рассказ "Архиерей".

   ² В середине ноября Чехов написал воззвание о сборе средств на постройку санатория для приезжающих туберкулезных больных. Ялтинский журналист А. Я. Бесчинский вспоминал: "Мы избрали А. П. уполномоченным по собиранию средств, отпечатав ли воззвание за его подписью, которое он четыре раза переделывал в наборе, и он взялся рассылать его самолично. Я стал ежедневно посылать А. П. вчерашние вороха газет, получаемых в редакции; он рылся в них, выискивал подходящие имена и адреса и рассылал ежедневно по нескольку десятков воззваний. Эта рассылка продолжалась года два, и таким путем А. П. Чехов привлек в кассу попечительства мелкими пожертвованиями тысяч десять" ("Приазовская речь", 1910, No 45, 20 января). В результата хлопот Чехова в 1900 г. в Ялте был создан первый пансионат для туберкулезных больных - "Яузлар".

   ³ Вишневский писал Чехову 3 и 30 октября 1899 г.

   ⁴ Е. П. Гославский в письме от 18 ноября просил у Чехова рекомендаций в журнальные редакции.

   ⁵ Это первое упоминание о замысле "Трех сестер". К работе над пьесой Чехов приступил летом 1900 г.

   ⁶ В октябре 1898 г. Чехов купил участок земли в Аутке, в 20 минутах ходьбы от Ялты, и с ноября там по проекту архитектора Л. Н. Шаповалова строилась дача - ныне Дом-музей А. П. Чехова.

  

  

   28 ноября 1899 г. Москва

  

   Сейчас получил твое письмо, милый Антон Павлович. В нем три места, волнующие меня. Первое - что тебе вовсе не пишут со всех концов. И, значит, ты имеешь о своей пьесе несколько рецензий, письма Марии Павловны, возражения на не читанные тобою рецензии со стороны Вишневского, мое короткое письмо и, кажется, длинное письмо Ольги Леонардовны¹, вероятно, мало объективное. Я думал иначе. Во всяком случае, мне кажется, самое ценное - письма Марии Павловны².

   Не знаю, какие рецензии ты читал. Читал ли в "Театре и искусстве"? Хорошая статья Эфроса. Читал ли фельетон Игнатова в "Русских ведомостях": "Семья Обломовых", к которой он причисляет Войницкого, Астрова и Тригорина. Эту параллель с Обломовым уже проводил весною Шенберг (Санин). Я же как-то не чувствую ее. Она мне кажется однобокою. Читал ли фельетон Флерова в "Московских ведомостях", старательный и вдумчивый, не без умных мыслей, но без блесток критической проникновенности? И, наконец, фельетон Рокшанина в "Новостях"? Это, кажется, все, что было заметного, если не считать недурной рецензии Фейгина - в "Курьере" и "Русской мысли" - недурной, но односторонней³.

   Любопытно по невероятному упрямству отношение к "Дяде Ване" профессоров московского отделения Театрально-литературного комитета. Стороженко писал мне в приписке к одному деловому письмецу: "Говорят, у вас "Дядя Ваня" имеет большой успех. Если это правда, то вы сделали чудо". Но так как чудесам профессора не верят, то они говорили в одном кружке так: "Если "Дядя Ваня" имеет успех, то это жульнический театр".

   Никак не могу уловить смысла этого эпитета. Вероятно, у Стороженко предположение, что публика наша проводится сначала в какие-то кулуары, где ее отпаивают гашишем и одуряют морфием.

   Ив. Иванов, относившийся к нашему театру с особенной экспансивностью и заявивший Кугелю на его просьбу писать в "Театр и искусство", что писать стоит только о нашем театре, вдруг запел о яркости и красоте действительности, о сильных и героических жизненных образах и бессилии того художественного творчества, которое считает действительность серою и тоскливою. Он еще не называет тебя и твои пьесы, но чувствуется, что упрямое отношение к "Дяде Ване" диктует ему даже новое миросозерцание. Вот человек, который может мыслить совершенно неожиданными настроениями, зависящими от страстности данной минуты. Наконец, Веселовский... Веселовская перевела хорошую пьесу с английского. Предлагала ее Малому театру, там ее продержали больше года и вернули. Она отдала мне. Я собирался ставить, но встретились непреодолимые трудности, и я отказался. Тогда она написала мне, после 10-летнего знакомства, "Милостивый государь" и "поведение непростительное". И нет сомнения, что мое поведение с драмой Пинеро "Миссис Эббсмит" непростительно только потому, что "Дядя Ваня" имеет большой успех.

   Я уже, кажется, писал тебе, что когда Серебряков говорит в последнем акте: "Надо, господа, дело делать", зала заметно ухмыляется, что служит к чести нашей залы. Этого тебе Серебряковы никогда не простят. И счастье, что ты, как истинный поэт, свободен и творишь без страха провиниться перед дутыми популярностями... Счастье твое еще в том, что ты не вращаешься постоянно среди всяких "представителей", способных, конечно, задушить всякое свободное проявление благородной мысли.

   В предпоследний раз (10-й), в среду, в театре (переполненном) были великий князь с великой княгиней и Победоносцев. Вчера я с Алексеевым ездили к великому князю благодарить за посещение. Они говорят, что в течение двух дней, за обедом, ужином, чаем, у них во дворце только и говорили что о "Дяде Ване", что эта странная для них действительность произвела на них такое впечатление, что они ни о чем больше не могли думать. Один из адъютантов говорил мне: "Что это за пьеса "Дядя Ваня"? Великий князь и великая княгиня ни о чем другом не говорят".

   Итак, "жульнический" театр (черт знает, как глупо) всколыхнул даже таких господ, которые и сверчка-то отродясь живого не слыхали.

   А Победоносцев говорил (по словам великого князя), что он уже много лет не бывал в драматическом театре и ехал неохотно, но тут до того был охвачен и подавлен, что ставит вопрос: что оставляют актеры для семьи, если они так отдают себя сцене?!

   Всякий делает свои выводы...

   А ведь мы ничего необычайного не делали. Только старались приблизиться к творчеству писателя, которого играли.

   И вот почему меня очень взволновала твоя фраза, что будущий сезон пройдет без твоей пьесы.

   Это, Антон Павлович, невозможно!! - Я тебе говорю - театр без одного из китов закачается. Ты должен написать, должен, должен!!

   Если гонорар не удовлетворяет тебя (извини, пожалуйста, что резко перевожу на это), мы его увеличим.

   Явилась мысль (конечно, Вишневскому) ехать на великий пост в Петербург, показать Петербургу "Чайку", "Дядю Ваню", "Одиноких" (если им судьба пошлет успеха), "Гешнеля", "12-ю ночь", может быть, "Эдду Габлер". Тогда в "Чайке" Нину отдам Желябужской, а Алексеева еще немного переделаю. Хотим взять Александрийский театр. Начинаем ковать. Немножко, чуть-чуть боюсь Суворина. Потерпит ли он такого конкурента? Хотя его репертуара мы трогать не будем. А может быть, сойдемся с ним - т. е. играть в его театре. Для этого, как сдам "Одиноких", поеду сам в Петербург.

   Ты очень мило и умно подбодряешь меня, чутко услыхав дребезжащую нотку в моем письме.

   Сказать, что я охладеваю к театру, не могу. Но утомление вызывает во мне часто некоторую апатичность. Это правда. Ведь мы только 1/4 дороги сделали! Впереди еще 3/4. Мы только-только начали. Нужно еще (ты только вникни): 1) театр, здание и все приспособления; 2) несколько артистов, не вовсе заеденных шаблоном, интеллигентных и талантливых; 3) беспредельный репертуар - под силу нам и ценный.

   Когда еще я смогу сказать feci, quod potui {я сделал все, что мог (лат.).}⁴,- потому что мне все будет казаться, что мы "можем" еще и еще!

   А между тем я часто быстро дряхлею, плохо сплю, и нервы мои не довольствуются тихим, покойным, чисто физическим отдыхом, а взывают к вредной, острой перемене ощущений - к той перемене ощущений, тем волнениям, которые встречаются только в театральной атмосфере. Мне 40 лет, и я все чаще и чаще думаю о близости конца, и это меня волнует и торопит, торопит и работать и удовлетворять личный эгоизм.

   Пишу бегло, но ты меня, вероятно, сразу поймешь.

   Пока до свидания. Обнимаю тебя. Жена благодарит за память и крепко кланяется тебе.

  

   Ежегодник МХТ, с. 125-127; Немирович-Данченко, с. 206-210.

   ¹ Письмо О. Л. Книппер от 27-28 октября 1899 г.

   ² См. коммент. к письму Немировича-Данченко от 19 ноября 1899 г.

   ³ Перечисл