Оленина Анна Алексеевна - Дневник

   Санкт-Петербург Гуманитарное агентство

   "Академический проект" 1999

   OCR Ловецкая Т. Ю.

   Dans la jeunesse on vit dans un monde, créé par l'imagination. Peu à peu l'âge et la raison dissipent les illusions d'un bonheur poétique et ne laissent après elles que la certitude de l'existence réelle et l'assurance du néant de la vie. La vieillesse apporte d'autres vues et des consolations, elle ouvre le chemin à la mort et à l'espérance dans immortalité.

  

   (В юности живут в мире, созданном воображением. Мало-помалу лета и рассудок разрушают иллюзорные упования на поэтическое счастье и не оставляют после них ничего, кроме ощущения суровой действительности и убеждения в ничтожности бытия. Старость приносит иные воззрения и утешения: она торит дорогу к смерти и дарует надежду на бессмертие.

  

   Я все грушу: но слез уж нет,

   И скоро, скоро бури след

   В душе моей совсем утихнет

   "Е<вгений> О<негин>"

  

   <Среда> 20 июня 1828.

   Вот настоящее положение сердца моего в конце бурной зимы 1828 года, но слава Богу, дружбе и разсудку, они взяли верх над разстроенным воображением моим, и холодность и спокойствие заменило место пылких страстей и веселых надежд. Все прошло с зимой холодной², и с жаром настал сердечный холод! И к щастью, а то бы проститься надобно с разсудком. Вообразите каникульный жар в уме, в крови и... в воздухе. Это и мудреца могло бы свести с ума...

   Да, смейтесь теперь, Анна Алексеевна, а кто вчера обрадывался и вместе испугался, увидя в Конюшенной улице³ колязку, в которой сидел мущина с полковничными эполетами и походивший на...⁴ Но зачем называть его! зачем вспоминать то щастливое время, когда я жила в идеальном мире, когда думала, что можно быть щастливой или быть за ним, потому что то и другое смешивалось в моем воображении: щастье и Он... Но я хотела все забыть... Ах, зачем попалась мне колязка, она напомнила мне время... невозвратное.

   Вчера была я для уроков в городе⁵, видела моего Ангела Машу Elmpt⁶ и обедала у вернаго друга Варвары Дмит<риевны> Пол<торацкой>⁷: как я ея люблю, она так добра, мила! Там был Пушкин и Миша Полт<орацкий>⁸: первой довольно скромен, и я даже с ним говорила и перестала бояться, чтоб не соврал чего в сантиментальном роде.

  

   <Суббота> 23 июня. <1828>

   Папинька приехал из города вчера вечером очень поздно. Сего дня я встала и, позавтрыкавши, услышала голос брата Алексея, которой болен душевно и телесно⁹, и живет у нас с некоторых пор. Он звал меня, я пошла к нему; он вручил мне письмо, писанное им к Папиньке. Он хочет вступить в военную службу, он прав, я сама ему то советываю... нет, не советываю, а соглашаюсь на его доказательства и повторяю, ты прав. Но хотя честь есть для меня превыше всего в мире, я не знаю, что делается со мной, когда я подумаю, что может быть мое согласие погубит его, что может быть я лишусь брата, но нет, Бог милостив, Он не захочет погубить целое семейство. Ах, как тяжело решиться на такое дело, где не можно отвечать за последствия. Но все он прав, потому что жизнь пустая и без занятий также убьет его¹⁰.

  

   De colline en colline en vain portant ma vue

   Du sud à l'Aquillon, de l'Aurore au couchant

   Je parcours tous les points de l'immense étendue

   Et je dis: nulle part le bonheur ne m'attend.

   Que me font ces vallons, ces palais, ces chaumières -

   Vains objets, dont pour moi le charme est envolé;

   Fleuves, rochers, forêts, solitude si chère -

   Un seul être vous manque et tout est dépeuplé.

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Quand je pourrais le suivre en sa vaste carrière

   Mes yeux verraient le vide et les déserts

   Je ne désire rien de tout ce qu'il éclaire

   Je ne demande rien à l'immense univers

  

   Mais peut être au-delà des bornes de la sphère

   Lieux où le vrai soleil éclaire d'autres cieux

   Si je pouvais laisser ma dépouille à la terre

   Ce que j'ai tant rêvé paraîtrait à mes yeux.

   Là je m'enivrerais à la Source où j'aspire

   Là je retrouvrais et l'espoir et l'amour.

   Et ce bien idéal que toute âme désire.

   Et qui n'a pas de nom aux terres du séjour.

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Quand la feuille des bois tombe dans la prairie,

   Le vent du soir se lnve et l'arrache aux vallons;

   Et moi, je suis semblable a la feuille flfltrie,

   Emportez-moi, comme elle, orageux Aquillon.

  

                          L'isolement.

                          Lamartine.

  

   "Nulle part le bonheur ne m'attend!" Voilà la vie de ceux qui ont trop senti dans leur jeunesse, voilà la vie de celle, dont la main trace ces lignes. A peine à l'âge de vingt ans, et elle a cessé déjà de jouir. Sans un seul vrai malheur et sentant avec toute la chaleur d'une âme enthousiaste tout le bonheur d'une vie passée avec des êtres adorés, sans avoir éprouvé encore aucune rigueur du sort elle est "comme la feuille flétrie", car la raison lui a ôté d'une main barbare toutes les illusions! Sans fortune, sans beauté elle attache pour un jour, pour un mois, mais jamais pour la vie. La jeunesse s'écoule, le bonheur fuit pour ne revenir jamais! Pour voir la fortune de ses parens délabrée et toute la famille au bord du précipice! L'un des frères livré à une passion indigne de lui, l'autre quittant son pays pour chercher le bonheur à la guerre et dans les camps, elle-même renonèant à tout à quoi son coeur tenait, même à l'espérance. Ah, pardonnez-lui alors de dire: "Emportez-moi, comme elle, orageux Aquillon!"

  

   (С холма на холм вотще перевожу я взоры,

   На полдень с севера, с заката на восход,

   В свой окоем включив безмерные просторы,

   Я мыслю: "Счастие меня нигде не ждет".

  

   Какое дело мне до этих долов, хижин,

   Дворцов, лесов, озер, до этих скал и рек?

   Одно лишь существо ушло - и, неподвижен

   В бездушной красоте, мир опустел навек!

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

  

   Что, кроме пустоты, предстало б мне в эфире,

   Когда б я мог лететь вослед его лучу?

   Мне ничего уже не надо в этом мире,

   Я ничего уже от жизни не хочу.

  

   Но, может быть, ступив за грани нашей сферы,

   Оставив истлевать в земле мой бренный прах,

   Иное солнце - то, о ком я здесь без меры

   Мечтаю, - я в иных узрел бы небесах.

  

   Там чистых родников меня пьянила б влага,

   Там вновь обрел бы я любви нетленной свет

   И то высокое, единственное благо,

   Которому средь нас именованья нет!

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

  

   Когда увядший лист слетает на поляну

   Его подъемлет ветр и гонит под уклон;

   Я тоже желтый лист, и я давно уж вяну:

   Неси ж меня отсель, о бурный аквилон!

  

                 &nbsp;        "Одиночество"

                           Ламартин ¹¹

               <Пер. Бенедикта Лившица>

  

   "Счастие меня нигде не ждет". Вот жизнь тех, кто слишком много перечувствовал в своей молодости, вот жизнь той, чья рука пишет эти строки! Ей не исполнилось и двадцати, а она уже перестала радоваться жизни. Не пережив ни единого истинного несчастья и, чувствуя со всем жаром пылкой души все счастье прошлой жизни с обожаемыми существами, не испытав еще никаких превратностей судьбы, она подобна "увядшему листу", ибо рассудок отнял у нее варварской рукой все иллюзии! Без состояния, без красоты она привязывает на один день, на один месяц и никогда на всю жизнь. Молодость проходит, счастье исчезает, чтобы никогда не вернуться. Не приведи Господи увидеть состояние своих родителей расстроенным и всю семью на краю пропасти! Один из братьев предается страсти, не достойной его, другой покидает родину, чтобы искать счастья на войне и на полях сражений. Сама она отказывается от всего, чем дорожит ее сердце, даже от надежды. О, простите ей, когда она говорит: "Неси ж меня отсель, о бурный Аквилон!")

  

   7 Juillet 1828. (<Суббота> 7 июля 1828)

   Тетушка уехала более недели¹², я с ней простилась и могу сказать, что мне было очень грустно. Она, обещая быть на моей свадьбе, с таким выразительным взглядом это сказала, что я очень, очень желаю знать, об чем она тогда думала. Ежели брат ея за меня посватывается, возвратясь из Турции¹³ <Рукою А. Ф. Оом:¹⁴> Дай Бог, чтоб он вздумал это сделать! А:Оом.], что сделаю я? Думаю, что выду за него. Буду ли щастлива, Бог весть. Но сумневаюсь. Перейдя пределы отцовскаго дома, я оставляю большую часть шастья за собой. Муж, будь он ангел, не заменит мне все, что я оставлю. Буду ли я любить своего мужа? Да, потому что пред престолом Божьим я поклянусь любить его и повиноваться ему. По страсти ли я выду? НЕТ, потому что 29 марта я сердце схоронила и навеки. Никогда не будет во мне девственной любови и, ежели выду замуж, то будет супружественная. И так как супружество есть вещь прозаическая без всякаго идеализма, то и заменит разсудок и повиновение несносной власти ту пылкость воображения и то презрение, которыми плачу я теперь за всю гордость мущин и за мнимое их преимущество над нами. Бедные твари, как вы ослеплены! Вы воображаете, что управляете нами, а мы... не говоря ни слова, водим вас по своей власти: наша ткань, которою вы следуете, тонка и для гордых глаз ваших неприметна, но она существует и окружает вас. Коль оборвете с одной стороны, что мешает окружить вас с другой. Презирая нас, вы презираете самих себя, потому что презираете которым повинуетесь. И как сравнить скромное наше управление вами с вашим гордым надменным уверением, что вы одни повелеваете нами. Ум женщины слаб, говорите вы? Пусть так, но разсудок ея сильнее. Да ежели на то и пошло, то отложа повиновение в сторону, отчего не признаться, что ум женщины так же пространен, как и ваш, но что слабость телеснаго сложения не дозволяет ей выказывать его. Да что ж за слава быть сильным, вить и медведь людей ломает, зато пчела мед дает.

   Я уже писала к тетушке, и вот послание, которое сочинила ей.

  

   Искавши в мире идеала

   И не нашед его,

   Анета щастия искала

   В средине сердца своего.

   Все в 20 лет ей надоело:

   Веселье, балы и пиры.

   Младое шастье улетело,

   И Юности прекрасные дары

   Как призрак милой исчезают

   И скоро, скоро пропадают.

   Еще 5 лет Анета прожила,

   Настали годы и разсудка,

   Почти и молодость прошла,

   Ведь 25 - не шутка.

   Уж образ милой, молодой

   Все понемножку изчезает,

   Супруг не идеальной, а простой

   Его все понемногу заменяет.

   Не Аполлон уж Бельведерской,

   Не Феба дивный ученик.

   А просто барин Новоржевской:

   Супругу 40 лет, да с ними и парик.

   И правда, Грации забыли

   Его при колыбели посетить,

   Умом и ловкостью забыли наделить,

   Зато именьем наградили.

   (нрзб) в мир глупцом

   Представлен был своим отцом.

   Но он ухаживал усердно,

   Вздыхал, потел, кряхтел.

   Душ 1000 щитал наверно,

   Чуть в мир поэзии не залетел,

   Чтоб лучше нравиться любезной.

   Что ж оставалось сделать бедной?

   Она с рукой разсудок отдала.

   А сердце? Бросила с досады,

   И ум хозяйством заняла,

   Уехавши в его посады.

   И так она принуждена забыть

   То love, d'aimer, amar *, любить,

   Заняться просто садом,

   Садить капусту "рядом",

   Разходы дома проходить

   И птичной двор свой разводить.

  

   (* любить - англ., франц., исп.)

  

   * * *

  

   Вы щастие в супружестве нашли,

   Вы любите и обожаемы супругом,

   Пять лет шастливо протекли,

   Он заменил вам все, и другом

   Вы называете его.

   И так Вы посудите сами,

   В сравненьи щастья своего

   Анета наравне ли с вами?

  

   Другие, писанные вчера в минуту горести.

  

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   В утеху оставалось горе,

   И часто, сидя у скалы,

   Глядела пристально на море

   И погружалася в мечты.

   Любовь давно я позабыла,

   И Дружба милая одна

   Меня за слезы наградила

   И заменила многое она.

   Но тайны сердца забывать

   Не пособила,

   И горе весело переживать

   Не научила.

   С летами, знаю, все пройдет.

   Пройдет и время наслажденья,

   Остаток жизни протечет

   В спокойствии и в покоенье,

   Но молодость свое возьмет:

   Любовь и горести земные.

   А старость гробу принесет

   Надежду, упования иные.

   И камень хладной гробовой

   Покроет прах нещастной,

   И за могилой... неземной

   Откроет век прекрасной.

  

   <Вторник> 17 Июля <1828>

   Я лениво пишу в Журнале, а, право, так много имею вещей сказать, что и стыдно пренебрегать ими: они касаются может быть до щастия жизни моей. Нещастной случай заставил нас поехать в город, а именно смерть Алек<сандра> Ива<новича> Ермолаева¹⁵, он умер, прохворавши несколько времени. Отец в нем много потерял. Но что же делать, воля Божия видна во всем, надобно покориться ей без ропота, ежели можно.

   В тот день, как возвращались мы из города, разговорилась я после обеда с Ив<аном> Анд<реевичем> Крыловым¹⁶ об наших делах. Он вообразил себе, что Двор скружил мне голову, и что я пренебрегала бы хорошими партиями, думая вытти за какого-нибудь генерала: в доказательство, что не простираю так далеко своих видов, назвала я ему двух людей, за которых бы вышла, хотя и не влюблена в них. Меендорфа¹⁷ и Киселева¹⁸. При имени последняго он изумился. "Да, - повторила я, - и думаю, что они не такие большие партии, и уверена, что вы не пожелаете, чтоб я вышла за Краевскаго¹⁹ или за Пушкина. - Боже избави, - сказал он, - но я желал бы, чтоб вы вышли за Киселева и, ежели хотите знать, то он сам того желал, но он и сестра говорили, что нечего ему соваться, когда Пушкин того ж желает". Я всегда думала, что Вар<вара> Д<митриевна> того же хотела, но не думала, чтоб они скрыли от меня эту тайну.

   Жаль, очень жаль, что не знала я этаго, а то бы поведение мое было иначе. Но хотя я и думала иногда, что Киселев любит меня, но не была довольно горда, чтоб то полагать наверное. Но может быть все к лучшему, Бог решит судьбу мою. Но я сама вижу, что мне пора замуж, я много стою родителям, да и немного надоела им: пора, пора мне со двора. Хотя и то будет ужасно. Оставя дом, где была щастлива столько времени, я вхожу в ужасное достоинство Жены! Кто может узнать судьбу свою, кто сказать, выходя замуж даже по страсти: я уверена, что буду щастлива. Обязанность жены так велика, она требует столько abnégation de lui-même (самоотречения), столько нежности, столько снисходительности и столько слез и горя. Как часто придется мне вздыхать об том, кто пред престолом Всевышняго получил мою клятву повиновения и любви... Как часто, увлекаем пылкими страстями молодости, будет он забывать свои обязанности! Как часто будет любить других, а не меня... Но я преступлю ль законы долга, буду ли пренебрегать мужем? НЕТ, никогда. Смерть есть благо, которое спасает от горя: жизнь не век, и хоть она будет несносна, я знаю, что после нее есть другой мир, мир блаженства. Для него и для долга моего перенесу все нещастия жизни, даже презрение мужа. Боже великой, спаси меня!

   Я хотела, выходя замуж, жечь Журнал, но ежели то случится, то не сделаю того. Пусть все мысли мои в нем сохранятся; и ежели будут у меня дети, особливо дочери, отдам им его, пусть видят они, что страсти не ведут к щастью, а что путь истиннаго благополучия есть путь благоразумия. Но пусть и они пройдут пучину страстей, они узнают суетности мира, научатся полагаться на одного Бога, одного Его любить пылкой страстью. Возможно, Он один заменяет всю любовь земную, Он один дарит надежду и щастие не от мира сего, но от блаженства Небеснаго.

  

   17. Juillet.

   (<Вторник> 17 июля <1828>)

  

   Le sentiment et les chagrins d'esprit ont rendu mon journal non une narration, comme il l'était dans son commencement, mais une discussion triste et mélancolique sur la vie et ses souffrances: je veux abandonner pour un moment cette mélancolie, qu'il m'est si difficile de vaincre, surtout quand je suis seule, et je tâche de raconter en détail les accidens et faits, qui ont tant agi sur moi pendant ces derniers mois.

   Батюшков a bien raison de dire, que la mémoire du coeur est bien plus forte, que celle de l'esprit; à peine puis-je dire ce qui m'est arrivé hier et pourtant je puis narrer mot à mot des conversations, qui ont eu lieu, il y a plusieurs mois. Пушкин et Киселев sont les deux héros de mon roman actuel. Serge Galitzine Fierce, GlinKa, Сгыбаедов et surtout Wiasemsky sont les personnages plus ou moins intéressants. En fait de femmes, il n'y en a que trois: l'héroïne - c'est moi, les nécessaires sont ma Tante Barbe Dmitrievna Poltoratsky et Madame Wacilevsky. Il faut avouer que le roman est riche en caractères variés; il y en a même d'effrayans. Mais commenèons. Comment nommer ce roman? Pensons... Le voilà trouvé!

   (Je parle à la troisième personne, je passe les premières années, j'arrive droit au fait).

   Annette Olenine avait une amie, une amie sincère. Elle seule, en connaissant sa passion pour Alexis, tâchait de l'en détourner. Marie disait souvent: " Annette, ne vous fiez pas à lui: il est faux, il est fat, il est méchant." Son amie lui promettait de l'oublier et aimait toujours. Aux bals, aux spectacles, aux montagnes, elle le voyait toujours et peu à peu le besoin de le voir plus souvent devenait une idée fixe. Mais elle savait aimer sans faire voir qu'elle était occupée de quelqu'un et son caractère gai trompait bien du monde. Un jour, au bal chez la comtesse Tisenhausen Hitroff, Annette vit le personnage le plus intéressant de son temps et distingué dans la carrière des lettres: c'était le fameux Poète Pouchkine.

  

  

   Чувство и невзгоды душевные превратили мой дневник из бытописания, чем он был сначала, в печальные и унылые раздумья о жизни и приносимых ею страданиях: я хочу хоть на миг отрешиться от печали, с которой мне так трудно справиться, особенно, когда я одна. Я попытаюсь подробно рассказать о происшествиях и событиях, которые столь сильно повлияли на меня в последние месяцы. Батюшков прав, говоря, что память сердца сильнее памяти рассудка: я едва ли смогу рассказать, что произошло со мной накануне, однако могу передать слово в слово разговоры, происходившие много месяцев назад. Пушкин и Киселев - вот два героя моего романа. Серж Голицын Фирс²¹, Глинка²², Грыбаедов²³ и, особенно, Вяземский ²⁴ - персонажи более или менее интересные. Что же до женщин, то их всего три: героиня - это я, на втором плане - моя тетушка Варвара Дмитриевна Полторацкая и мадам Василевская²⁵. Надо сказать, что в романе много характеров, и есть даже ужасающие... Но начнем. Как назвать этот роман? Думаю... вот, нашла!

  

  

   (Я говорю от третьего лица. Я опускаю ранние годы и перехожу прямо к делу).

   У Аннет Олениной была подруга, искренний друг, лишь она знала о страсти ее к Алексею²⁶ и старалась образумить ее. Мари не раз говорила: "Аннет, не доверяйтесь ему, он лжив, он пуст, он зол"²⁷. Подруга обещала ей забыть его, но продолжала любить. На балах, в театре, на горах ²⁸ она встречала его постоянно, и мало-помалу потребность видеть его чаще стала неотвязной. Но она умела любить, не показывая, что увлечена кем-то, и ее веселый характер вводил в заблуждение свет.

   Однажды на балу у графини Тизенгаузен-Хитровой²⁹ Анета увидела самого интересного человека своего времени, отличавшегося на литературном поприще: это был знаменитый поэт Пушкин).

   Бог, даровав ему Гений единственной, не наградил его привлекательною наружностью. Лице его было выразительно, конешно, но некоторая злоба и насмешливость затмевала тот ум, которой виден был в голубых или, лучше сказать, стеклянных глазах его. Арапской профиль³⁰, заимствованный от поколения матери, не украшал лица его, да и прибавьте к тому ужасные бокембарды, разтрепанные волосы, ногти как когти, маленькой рост, жеманство в манерах, дерзкой взор на женщин, которых он отличал своей любовью, странность нрава природнаго и принужденнаго и неограниченное самолюбие - вот все достоинства телесные и душевные, которые свет придавал Русскому Поэту 19 столетия. Говорили еще, что он дурной сын, но в семейных делах невозможно знать; что он разпутной человек, да к похвале всей молодежи, они почти все таковы. И так все, что Анета могла сказать после короткаго знакомства, есть то, что он умен, иногда любезен, очень ревнив, несносно самолюбив и неделикатен.

   Parmi les singularités du poète était celle d'avoir une passion pour les petits pieds, que dans un de ses poèmes il avouait être préférable à la beauté même. Annette à un extérieur passable réunissait deux choses: elle avait les yeux, qui quelques fois étaient jolis, d'autres fois bêtes. Mais son pied était vraiment très petit et presque personne ne pouvait entre les jeunes personnes du grand monde mettre un de ses souliers.

   Pouchkine avait remarqué cet avantage et ses yeux avides suivaient sur le parqué glissant le pied de la jeune Olénine. Il était à peine revenu d'un exil de dix ans: tout le monde - hommes et femmes - s'empressaient de lui montrer des attentions, que l'on a toujours pour le génie. Les uns le faisaient par mode, d'autres - pour tâcher d'avoir de jolis vers pour se faire par cela une réputation, d'autres, enfin, par un respect véritable pour le génie; mais la plus grande partie - par la faveur, qu'il avait auprès de l'Emp(ereur) Nicolas, qui était son censeur.

   Annette l'avait connu, quand elle était encore enfant. Depuis elle avait admiré avec enthousiasme sa poésie entraînante.

   Elle aussi voulait distinguer, voir le fameux poète, elle allait le choisir dans une des danses: la crainte, qu'elle avait d'être ridiculisé par lui, lui fit baisser les yeux et rougir en approchant de lui.

   La nonchalance, avec laquelle il lui demanda, où était sa place, la piqua. Supposer, que Pouchkine put croire, qu'elle était une sotte, la blessait, mais elle répondit simplement: "Oui, Monsieur" - et de toute la soirée ne se hasarda point à venir le choisir.

   Mais c'était à son tour de venir faire la cour, à son tour de faire la figure et elle le vit avancer vers elle. Elle donna la main, en détournant la tête et en souriant, car c'était un honneur, que tout le monde lui enviait.

   Je voulais écrire un roman, mais cela m'ennuie, j'aime mieux n'en rien faire et écrire simplement mon journal.

  

   J'ai relu le portrait de Pouchkine, et je suis contente de l'avoir aussi bien esquissé. On le reconnaîtrait entre mille!

   Mais continuons mon cher journal.

   (Среди странностей поэта была особенная страсть к маленьким ножкам, о которых он в одной из своих поэм признавался, что они значат для него более, чем сама красота ³¹. Анета соединяла со сносной внешностью две вещи: у нее были глаза, которые порой бывали хороши, порой простоваты, но ее нога была действительно очень мала, и почти никто из молодых особ высшего света не мог надеть ее туфель.

   Пушкин заметил это ее достоинство, и его жадные глаза следовали по блестящему паркету за ножкой молодой Олениной. Он только что вернулся из десятилетней ссылки³²: все - мужчины и женщины - спешили оказать ему знаки внимания, которыми отмечают гениев. Одни делали это, следуя моде, другие - чтобы заполучить прелестные стихи, и благодаря этому, придать себе весу, третьи, наконец, - из действительного уважения к гению, но большинство - из-за благоволения к нему имп<ератора> Николая, который был его цензором.

   Анета знала его, когда была еще ребенком. С тех пор она пылко восхищалась его увлекательной поэзией.

   Она собиралась выбрать его на один из танцев. Она тоже хотела отличить знаменитого поэта. Боязнь быть высмеянной им заставила ее опустить глаза и покраснеть, когда она подходила к нему. Небрежность, с которой он у нее спросил, где ее место, задела ее³³. Предположение, что Пушкин мог принять ее за простушку, оскорбляло ее, но она кратко ответила: "Да, мсье", - и за весь вечер не решилась ни разу выбрать его. Но настал его черед, он должен был делать фигуру, и она увидела, как он направился к ней. Она подала руку, отвернув голову и улыбаясь, ибо это была честь, которой все завидовали.

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Я хотела писать роман, но это мне наскучило, я лучше это оставлю и просто буду вести мой Журнал.

  

   Я перечитала свое описание Пушкина и очень довольна тем, как я его обрисовала. Его можно узнать среди тысячи.

   Но продолжим мой драгоценный Журнал.)

  

   13 Août.

   <Понедельник> (13 августа) <1828>

   В субботу были мои рожденья. Мне минуло 21 год!³⁴ Боже, как я стара, но что же делать. У нас было много гостей, мы играли в барры³⁵, разбегались и после много пели. Пушкин или Red Rover³⁶, как я прозвала его, был по обыкновению у нас. Он влюблен в Закревскую³⁷ и все об ней толкует, чтоб заставить меня ревновать, но при том тихим голосом прибавляет мне нежности. Милой Глинка и премилой Serge Galitz Firce (Фирс) был у нас: первой играл чюдесно и в среду придет дать мне первой мой урок пенья. Но Любезной Герой сего дня был милой Алексей Петрович Чечурин³⁸ или прелестной <Roland> Graeme³⁹ как прозвала я его: он из Сибири, с границ Китая, был в Чите⁴⁰, видел всех⁴¹, имел ко мне большую доверенность и очень интересен. Он победил всех женщин, возхитил всех мущин и посмеялся над многими. Он познакомился со мной у те<тушки> Сухаревой⁴², приежжал гостить к нам и жил несколько дней, и приедет еще на несколько времени.

  

   Он большаго роста и удивительно как сложон, телесная красота и сила, плод свободной и немного дикой жизни, соединяются с выразительными чертами и придают неизъяснимую приятность Молодому Graeme. Ему только 19 лет, и борода его еще покрыта только легким пухом. Он белокур, но не довольно, чтоб сделать лицо его женским; его взор быстр, выразителен, умен, чувствителен, улыбка приятна. Он красавец телом, а лицом приятный, ежели бы писать Амура северных стран, надобно писать с него. Душа его чиста, как не испорченная душа юноши только может быть. Чувствительность и удивительное почтение к старшим отличают все его поступки, он обожает родину, без слез не говорит об умершой матери, без возхищения не называет имя Отца своего, сестры и Амура, приверженнаго ему Козака. Он удивительно ловок; стреляет из лука, ездит верхом, прелестно точит, кует, полирует, плетет корзинки, вяжет узелки и пр. Все делает с удовольствием и, хотя не знает по Французски, но очень учен для того края, пишет, читает и переводит по Монгольски. Он не знает еще любви, и с чистою душою, не понимая, чего хочет, сам ищет любви и потому - бед. С какою чувствительностью принял он совет мой беречься молодых модных людей, он почти заплакал, отошел от меня и сел в угол. Когда же на другой день я спросила его, что от сердца ли он меня оставил, то он сказал с пылкою выразительностью: "Вы не поняли меня, я слишком чувствовал, не находил слов. - И еще прибавив несколько выражений, вдруг остановился и сказал - Дурак я, признался в том, в чем никогда не хотел признаваться".

  

   <Среда> 19 Сентября. <1828>

  

  

   Чего-то для души ищу

   И погружаюсь в думы⁴⁶.

  

   Но грустной оставлю разговор.

   5-го Сентября Маминькины имянины. Неделю перед тем мы ездили в Марьино⁴⁷. Там провели мы 3 дня довольно весело. Мы ездили верхом, филозофствовали с Ольгой⁴⁸ и наконец воротились домой. Тут я задумала сыграть проверб. Милая Полина Галицына⁴⁹ согласилась, я выбрала проверб, разослала роли, но имела горе получить отказ от Сергея Галицына⁵⁰ и накануне от Полины. Что делать. В пятницу 4-го приехал Слебцов⁵¹ с женой и Краевским. Он взялся играть ролю Галицына. Мы отделали театр в зале⁵² весь в цветах, зеркалах, вазах, статуях. Но вдруг письмо от Полины: отказ и баста нашему провербу. Но гений мой внушил мне другое. Мы сказали Маминьке и Папиньке об неудаче сюрприза, вынесли все цветы, но оставили шнурки для зеркала и других украшений, все сделали неприметным. Я после ужина предложила Слепцову сыграть шараду в лицах и с разговорами. План одобрен, шарада выбрана la Mélomanie (Меломания)⁵³ На другой день поутру назначена репетиция. Я встаю, поутру надобно ехать к обедне⁵⁴, но без меня не может быть репетиции. Я представляю, что у меня болят зубы, чудесно обманываю Маминьку и Папиньку, остаюсь дома и иду делать репетицию. Вот кто составлял нашу шараду. Слебцов, Краевской, милой Репнин⁵⁵, M-me Wasilevsky, несравненной Козак и я. Все устроено. Занавесь сшита, парики готовы и к возвращению Маминьки все уже внизу, как ни в чем не бывало. Приежжают Гости. Из Дам - Бакунина⁵⁶ и Хитровы⁵⁷, Васильчикова⁵⁸ и еще куча мущин. За обедом приежжает Голицын, потом и Пушкин. Как скоро кончили обед, Маминьку уводят в гостиную и садятся играть в карты⁵⁹. А я и актеры идем все приготовливать, через два часа все-все готово. Занавесь поставлена, и начинается шарада прологом. Я одна сижу на сцене! Как бьется у меня сердце. Я сижу, читаю книгу, зову потом Елену Еф<имовну>⁶⁰, она входит, я спрашиваю об нашем провербе: никто еще из Актеров не бывал: я их ожидаю с нетерпением. Входит мальчик и приносит письмо: это отказ - она не будет. Я в отчаянии наконец созываю всех наших Актеров, сказываю им об нашем горе. Они не умеют пособить мне, наконец я предлагаю сыграть шарад в лицах: план одобрен, Елена Еф<имовна> и я идем одеваться, Слепцов говорит сочиненные им стихи. Занавесь опускается.

   Мы накидываем сарафаны⁶¹ и пока все на сцене приготовляют, - Голицын, Е<лена> Е<фимовна> и я поем за занавесью трио Гейдена⁶².

   Первое действие. Me.

   Театр представляет ярмарку. С одной стороны Милой Козак в Китайском платье разкладывает товары, возле него Дунька китайской ему помогает, подалее и ближе к сцене Репнин Жидом сидит и перед ним фортунка⁶³. С другой стороны Слепцов - купцом сальных свеч, Краевской - мужик, торгующий квасом. Начинается ярмарка. Монголец начинает свою молитву, Жид считает деньги, купец зазывает покупщиков. Входит Е<лена> Е<фимовна> и я в руских платьях, мы торгуемся, ничего не покупаем. Е<лена> Е<фимовна> уходит, и скоро слышен шум за дверьми, потом песни "Заплетися плетень". Услышав пение, я бегу со сцены, крича: "Хоровод, хоровод", <рисунок: рука> (ищи другую руку).

  

   <Пятница> 21 Сентября <1828>

   Вчера к обеду приехал к нам милой благородной Алексей Петрович Мичурин. Он приехал прощаться, и это слово одно заставило меня покраснеть. Je ne sais, quel sentiment il m'inspire. Ce n'est pas de l'amour - non! Mais c'est un sentiment, qui en approche. Il est bien plus fort que de l'amitié. Et je ne puis mieux le comparer qu'au sentiment, que je porte à mes frères. Oui! c'est justement cela. Je l'aime comme un frère... Et lui? il m'aime... plus tendrement...

   J'écrirai absolument son histoire, elle est trop intéressante pour ne pas le faire et puis je dois écrire car je deviens paresseuse.

   (Я не знаю, какое чувство он мне внушает, но это не любовь, нет, это чувство, которое к ней приближается, оно значительно сильнее, чем дружба, и я ни с чем другим не могу его сравнить как с чувством, которое я испытываю к своим братьям. Да, это именно так. Я его люблю как брата. А он? Он любит меня... еще нежней...

   Я непременно напишу его историю, она слишком интересна, чтобы не сделать это, и к тому же я должна писать, потому что становлюсь ленивой.)

  

   Как я его люблю, он так благороден! так мил! Вчера, сидя возле меня, сказал он: "Боже мой, как мне не хочется ехать!" Я стала над ним смеяться. "Но вы не знаете, как мне грустно разставаться с Приютиным, - потом, - Вы удивительная женщина, в вашем нраве такие странности, столько пылкости и доброты. Что меня убивает, это то, что не могу сказать вам одной вещи, вы все мои секреты знаете, а этот я не могу вам сказать, а это меня убивает". Я же догадалась, что такое, но не ска