Пржевальский Николай Михайлович - От Кульджи за Тянь-Шань и на Лоб-Нор

  

   Целые дни, с утра до вечера, почти без перерыва, неслись стада - всё с запада-юго-запада и летели далее к востоку, вероятно, отыскивая талую воду, которой в это время было еще очень немного. Достигнув восточного края Лоб-нора и встретив здесь снова пустыню, прилётные утки поворачивали назад и размещались по многочисленным, еще закованным льдом, озеркам и заводям Лоб-нора. В особенности много скоплялось птицы там, где на грязи растут низкие солянки, чего именно всего обильнее и было вблизи нашей стоянки. Сюда каждодневно, в особенности с полудня до вечера, сбирались такие массы уток, что они, сидя, покрывали, словно грязью, большие площади льда, поднимались с шумом бури, а на лету издали походили на густое облако. Без преувеличения можно сказать, что в одном стаде было тысячи две, три, быть, может, даже четыре или пять тысяч экземпляров. И такие массы встречались вблизи друг друга, не говоря уже о меньших стайках, беспрестанно сновавших во всех направлениях. В течение дня положительно не выдавалось минуты, чтобы нельзя было заметить, да и не одну, а несколько стай, то местных, то прилётных. Последних тотчас же можно узнать по их более высокому, торопливому, но в то же время и правильному (обыкновенно в линию) полёту. Не десятки, не сотни тысяч, но, вероятно, миллионы птиц явились на Лоб-нор в течение наиболее сильного прилёта, продолжавшегося недели две, начиная с 8 февраля. Сколько нужно было ежедневно пищи для всей этой массы! И что именно так рано гонит птиц с места их зимовки в странах юга на север, где в это время еще и холодно и голодно! Видно, тесно на чужбине, поскорее хочется на простор малолюдных стран севера, туда, где проходят счастливые дни супружеской жизни и трудное время воспитания детей. Там для каждой перелётной птицы её родина, покинутая лишь на время. И с какой радостью пернатые странники спешат весной домой; с какой неохотой покидают этот дом осенью, когда пролёт длится целые месяцы!

   Наблюдение весеннего пролёта на Лоб-норе дало новые доказательства тому, что пролётные птицы часто летят не по кратчайшему меридиональному направлению, но избирают для себя более выгодные, хотя и окольные пути. Все без исключения стаи, являвшиеся на Лоб-нор, летели с запада-юго-запада, реже с юго-запада или запада; ни одной птицы не было замечено в пролёт прямо с юга от гор Алтын-таг. Подобное явление указывает на то обстоятельство, что пролётные стаи, по крайней мере, водяных птиц, не решаются пуститься из Гималаев прямо на север, через высокие и холодные тибетские пустыни, но перелетают эту трудную местность там, где она всего уже. По всему вероятию, пернатые странники следуют из долин Индии в окрестности Хота-на, а затем уже направляются к Тариму и Лоб-нору через более тёплые и низкие пустыни. Этим и объясняется причина западно-юго-западного, а не южного прилёта птиц на Лоб-нор.

   Осенью, по словам местных жителей, отлёт производится в том же направлении.

   С началом валового прилёта уток начались и наши каждодневные охоты за ними. В этих охотах принимали горячее участие и казаки {Казаки, оставленные в Чархалыке, присоединились к нам на Лоб-норе; сюда же вскоре прибыл и Заман-бек, ездивший во время нашего отсутствия в г. Корла_; по требованию Бадуалета.}, стрелявшие дробью-самоделкой. Впрочем, вскоре весь запасной свинец вышел, и наши сподвижники должны были прекратить стрельбу дробовиками; из винтовок же разрешено было мною стрелять только крупных птиц - гусей, лебедей, орлов и т. п. Охота собственно на уток постоянно была баснословно удачна. Обыкновенно десятками считали число убитых, да и то еще ограничивали свою стрельбу, имея не слишком большой запас дроби и не зная, что делать с убитыми утками. Последних требовалось ежедневно для еды по три штуки на брата, так что в нашем котле, для завтрака, обеда и ужина, каждодневно варилось 24 утки. Таков бывает аппетит у путешественников, для которых, при жизни на открытом воздухе и постоянном моционе, чужды всякие расстройства желудка, равно как и бессонница.

   На охоту отправлялись мы обыкновенно в полдень или немного ранее, когда солнце уже достаточно обогреет, а утки начнут свою жировку по солончакам. В это время, занятые едой, птицы гораздо непугливее. Притом, бродя постоянно по льду озёр, начавшему с половины февраля сильно таять, часто случалось проваливаться иногда до пояса. Подобное купанье весьма чувствительно и в тёплый день; в морозное же утро, вымочившись, пришлось бы возвращаться домой.

   Охота начиналась от самой нашей юрты. Оглядевшись вокруг, почти всегда можно было заметить несколько стад, то на грязи по берегам озёр, то на льду. На последний особенно любят садиться шилохвости, тогда как красноноски и полухи [серухи] - Anas strepera - предпочитают открытую воду. Сидя плотной кучей, стая всегда глухо бормочет; на покормке же слышится издали щекотанье клювов и шлёпанье по грязи. Сообразив, к какой стае удобнее подкрасться, отправляешься к ней, сначала обыкновенной ходьбой, потом согнувшись и, наконец, ползком. Из-за тростника подкрадёшься шагов на сотню или ещё ближе, выглянешь украдкой, - и сердце замрёт от охотничьей ажитации. Перед вами, словно жидкая грязь, копошится масса уток; только торчат головы, да белеют шеи в этой безобразной массе. Переведя дух, приложишься; один выстрел грянул в сидячих, другой в лёт, - и целый десяток, иногда даже более, убитых или подстреленных, валится на лёд или на землю. Многие тяжело раненые отлетают в сторону и также падают, но их некогда собирать, - это добыча орлов, ворон и луней, которые издали следят за охотниками.

   С шумом бури поднимутся после выстрелов ближайшие стаи, но, покружившись немного, опять усядутся, иногда на тех же самых местах. Тем временем подберёшь убитых, изловишь подстреленных, сложишь всё это в кучу где-нибудь в тростнике, чтобы взять на обратном пути, и отправляешься к другой стае. Здесь повторяется та же самая история. Иногда стадо сидит далёко от тростника, так что подкрасться близко невозможно; тогда пускаешь заряд шагов на полтораста. Даже на таком расстоянии случалось убивать самой крупной дробью по несколько экземпляров. Впрочем, при подобном выстреле падали лишь те утки, которым попадало в голову, шею или крыло.

   Наскучив бойней в стае, мы с товарищем отправлялись на стойки, стрелять в лёт одиночных. Подобным образом скорее можно было добыть и экземпляр для коллекции, тогда как в стаях убивались почти исключительно шилохвости. Места для стоек выбирались обыкновенно в тростнике, чтобы лучше укрыться. Стрелялось только по выбору; иначе не успевал бы ружьё заряжать, столько проносилось уток через самую голову; изредка вылетали гуси, цапли, чайки, луни и попадали под выстрел. Как обыкновенно весной, довольно было промахов, ещё больше уходило раненых; но всё-таки, простояв часа два, три, можно было настрелять не мало.

   Местные жители не стреляют уток, но ловят их в нитяные петли, которые ставятся на местах жировок птицы. Таким способом каждый промышленник добывает в течение весны до двухсот экземпляров.

   Как быстро шёл валовой прилёт птиц на Лоб-норе, так скоро он и окончился. Вся громадная масса уток прилетела в две недели, даже того менее, так что с 20 или 22 февраля только изредка можно было заметить вновь прилетающие стаи. Притом же ранний весенний прилёт в описываемой местности был чрезвычайно богат по массе птицы, но беден по количеству видов. Последних к 19 февраля считалось в прилёте 27, в следующем порядке их появления: Larus brtmneieephalus [тибетская буроголовая чайка], Cygnus olor [лебедь-шипун], Fuligula rufiina [красноносый нырок], Casarca rutila [красная утка], Anser cinereus [серый гусь], Anas acuta [шилохвость], Ardea alba [белая цапля], Ardea cinerea [серая цапля], Fuligula ferina [красноголовый нырок], Graculus carbo [большой баклан], Anser indicus [горный гусь], Budytes citreoloides [желтоголовая трясогузка], Turdus ruficollis [чернозобый дрозд], Anas penelope [свиязь], Larus argentatus? [серебристая чайка], Fuligula nyroca [белоглазый нырок], Anas boschas [кряква], Fuligula clangula [гоголь], Anas crecca [чирок-свистунок], Tadorna cornuta [пеганка], Fuligula cristata [хохлатый черныш], Anas strepera [cepyxa], Sterna caspia [чеграва], Botaurus stellaris [выпь], Anas clypeata [широконоска], Totanus calidris [травник], Fulica atra (лысуха).

   Из всех этих птиц огромными массами явились только три вида: шилохвости, красноноски и полухи. Всего более было шилохвостей, которые по числу составляли решительно преобладающий вид и встречались на каждом шагу. Остальные из вышепоименованных птиц до конца февраля являлись на Лоб-нор в ограниченном числе. Впрочем, в последней трети этого месяца прилетело довольно много серых гусей, бакланов и уток-свищей Anas penelope [свиязь]. 18 февраля появились даже лысухи. Удивительно, каким образом могла эта плохо летающая птица перенестись в такую раннюю пору года через холодные пустыни западного Тибета. Двумя днями ранее я впервые услыхал голос выпи, также весьма плохого летуна, но, быть может, то был зимовавший здесь экземпляр.

   Казалось бы, что с прилётом огромной массы пернатых созданий озеро Лоб-нор должно было бы ожить от своей зимней мертвечины, но, странное дело! - вся эта куча перелётных птиц мало придала жизни здешним местам. Правда, глаз наблюдателя всюду близ воды видел движение и суету, целый птичий базар, но воздух весьма мало оглашался радостными песнями и голосами весны наших стран. Все пернатые гости держались кучами, не играли, не веселились, зная, что здесь для них только временная станция, что впереди ещё лежит далёкий, трудный путь. Раннее утро, поздний вечер и тёплый, ясный день не оглашались на Лоб-норе теми песнями и звуками, которые для любителя природы дороже всякой музыки, выше всех наслаждений. Не радостным и живительным, но болезненным дыханьем веяла здешняя ранняя весна. Только сидя на льду, стаи глухо бормотали, словно рассуждали о предстоящем отлёте далее на север.

   Из местных птиц один малый [серый] жаворонок Alaudula leucophaea, кое-когда начинал петь, да и то оказывался плохим мастером этого дела.

   Погода за описываемый период, т. е. в течение февраля, стояла вообще довольно тёплая. В полдень термометр в тени поднимался до °,6; по восходе солнца в первой половине месяца температура падала до -15°,3; во второй же половине февраля не понижалась более чем до -10°,6. Небо большей частью было подёрнуто лёгкими, слоистыми или перистыми облаками, а в воздухе, словно туман или дым, стояла постоянная пыль. Эта пыль поднималась в атмосферу ветрами, хотя не особенно частыми и сильными, но дважды переходившими (от северо-востока) в бурю. Во время бури пыль неслась в воздухе целыми тучами и окончательно затемняла солнце. На дворе делалось что-то вроде сумерок; глаза не видели ничего далее сотни шагов, дышалось тяжело. Обыкновенно буря стихала быстро, но и после неё еще по целым суткам стояла в воздухе пыльная мгла. При ветре, как и вообще в Средней Азии, всегда становилось холодно. Атмосферных осадков не падало вовсе; сухость воздуха была страшная. Тарим в своём низовье вскрылся 4 февраля, но лёд на озёрах стоял до начала марта, хотя уже в последней трети февраля он весь посинел и едва держался.

  

   Органическая жизнь также начала пробуждаться рано: 7 февраля на грязи замечены первые мухи; пауки показались даже несколькими днями раньше; с 8-го числа начался прилёт птиц; первые же пролётные птицы замечены 3 февраля. Вода в Тариме была невысока, но в самых последних числах февраля начала прибывать. Температура этой воды прибавлялась понемногу, иногда задерживаясь холодами; максимум тепла таримской воды был °,7. С первыми днями марта, лишь только вскрылись озёра, как все пернатые гости Лоб-нора сразу отхлынули на север. В два-три дня наполовину уменьшилось прежнее обилие уток. По целым ночам слышен был шум улетавших стад. Днём они отправлялись в путь лишь изредка, но ночью спешили без оглядки. К 10-му или 12 марта валовой пролёт уже окончился. Как быстро прилетели птицы на Лоб-нор, так же быстро и покинули его. Снова опустело озеро, по крайней мере, сравнительно с массой жильцов, пребывавших здесь в феврале. Зато оставшиеся для гнездования птицы начали больше жить жизнью весенней. Чаще слышались голоса уток и гусей, крик чаек, гуканье выпи и писк лысух; в тростниках по вечерам раздавалось звонкое трещание водяного коростеля [пастушки] - Rallus aquaticus, - но и только; других певунов в болотах Лоб-нора не имеется.

  

   Прилёт новых птиц в течение всего марта был вообще бедный как по числу видов, так и по количеству экземпляров. В первой половине описываемого месяца появились: Grus cinerea [серый журавль], Lanius isabellinus [пустынный жулан], Buteo vulgaris [канюк], Pelicanus crispus? [серый пеликан], Anas querquedula [чирок-трескунок], Saxicola leucomela [каменка-плешанка], Mergus merganser [большой крохаль], Podiceps minor [малая пеганка], Aegialites cantianus [морской зуёк]; во второй половине марта пролетали: Sturnus unicolor? [скворец], Cypselus murarius [стриж], Silvia curruca? [славка-завирушка], Numenius arquatus [большой кроншнеп], Milvus ater [чёрный коршун], Saxicola atrogularis [пустынная каменка], Hirundo rustica [касатка], Ciconia nigra [чёрный аист], Cyanecula coerulecula [варакушка], Hypsibates himantopus [ходулочник].

   Растительная жизнь, несмотря на прибывавшее тепло, всё еще дремала, как и зимой. Только в самых последних числах марта начали кое-где показываться зелёные ростки тростника, да на тогруке потемнели и надулись цветовые почки. Причиной такого позднего пробуждения растительности была страшная сухость воздуха и периодические холода, наступавшие не только по ночам, но и днём во время сильных ветров. Последние дули попрежнему все от северо-востока и гораздо чаще, нежели в феврале, превращались в бури, поднимавшие в воздух тучи пыли. Эта пыль толстым слоем садилась на тростник и кустарники, в зарослях которых нельзя было шагу ступить без того, чтобы не залепило глаза. Атмосфера была постоянно наполнена той же пылью, сквозь которую солнце светило, как сквозь дым. Совершенно ясного дня мы не видали ни одного в течение всего марта и первых двух третей апреля. Утренние и вечерние сумерки обыкновенно длились гораздо долее, чем бы им следовало; воздух же был постоянно густой и тяжёлый для дыхания.

  

  

   21 марта. Сегодня окончил всё, что нужно было написать о Лоб-норе, его жителях, пролёте птиц и пр. {[Эти записи сделаны H. M. Пржевальским не в дневнике, а на отдельных листах, частично же в его орнитологических дневниках, хранящихся в Зоологическом институте Академии наук СССР. Примечание П. П. Померанцева).}. Легко стало на сердце. Всё виденное и испытанное сдано в архив - не забудется. Трудна работа писания во время путешествия, но она безусловно необходима; впоследствии уже бледно явится то, что теперь так еще живо в воображении.

   Окончательно собрались в дорогу. Завтра идём в Курлю и оттуда в Кульджу. Теперь пролёт водяных птиц окончился, начинают лететь пташки; следовательно, всё новое и интересное можно будет встретить лишь в лесистой долине Тарима. Два сундука больших брошены, дробь и патроны значительно поуменьшены стрельбою, юрта брошена, но всё-таки у нас теперь 11 вьючных верблюдов. Из них двое под шкурами зверей, один под ящиком с птицами, да полвьюка занимают черепа. Из 24 верблюдов, с которыми мы вышли из Курли, теперь осталось лишь 11, остальные передохли, да одна самка родила, - следовательно, не годилась в дорогу. Из кульджинских (24) осталось только 5, да и те едва ли дойдут до Курли. Там будем не ближе как через месяц, пойдём тихо {Через Лоб-нор в Тибет нельзя итти: 1) нет верблюдов, 2) дурная дорога, 3) нет проводников, 4) не хватит сил вновь испытать все гадости [приписка на полях дневника].}.

   Несмотря на то, что наши кульджинские верблюды провели три месяца на хорошем корме и отдыхе, почти ни один из них не поправился. До того попортили их переправы через Или и Текес, сырость на Кунгесе и горные дороги.

   Странно! До Кульджи ещё тысячу вёрст, но раз мы повернули в ту сторону, всё пройденное прежде, даже далёкая Кульджа, вдруг стала как бы ближе наполовину. Так было и в прошлом путешествии.

  

   Конец марта и первые дни трети апреля были проведены нами в долине нижнего Тарима, по пути от Лоб-нора к Тянь-шаню. В этой достаточно лесистой местности, на которую мы возлагали большие надежды, оказалось также слишком мало весенней жизни. Несмотря на постоянные и сильные жары, доходившие в апреле до °,5 в тени, только в половине названного месяца на деревьях тогрука и на джиде развернулись листья, да и то не вполне. Остальные кустарники, равно как и тростник по болотам, отливали тем же желтоватым цветом, как и зимой. Не видно было ни одного цветка, ни одной бабочки, взамен которых на болотах роились тучи мошек и комаров, а на сухих местах ползали скорпионы и тарантулы. Здесь не встречалось ни ящерицы, ни насекомого, словом, ни одного живого существа. Только частые вихри крутили раскалённую пыль и словно демоны бегали перед глазами путника.

   Немного отраднее становилось лишь возле озера, где в тростниках пели варакушки и камышовки, да токовали фазаны. В лесах же, кроме гнездящихся скворцов, стрижей и сорокопутов, весьма мало встречалось других птиц. Пролётных мелких певунов, кроме Sylvia curruca [славка-завирушка] не было вовсе. Все они бегут пустынь Лоб-нора и окольной дорогой направляют свой путь в леса Сибири.

   К 10 апреля весенний пролёт птиц для здешних местностей уже окончился. К прежде названным видам теперь прибавились: Motacilla personata [белая трясогузка], Calamodyta turdoides [дроздовидная камышовка], Ortygometra pusilla [малый погоныш], Saxicola oenanthe [каменка], Sterna hirundo [речная крачка], Podiceps cristatus [чомга], Totanus glottis [большой улит], Totanus ochropus [черныш], Tringa minuta? [кулик-воробей]. 19 апреля, уже недалеко от Тянь-шаня, мы первый раз услышали голос кукушки - Cuculus canorus, словно возвестивший нам близость мест, бесконечно лучших по климату и природе, чем те пустыни, в которых мы провели почти полгода.

  

  

   Т_р_у_д_н_о_с_т_и с_ъ_ё_м_к_и п_о Т_а_р_и_м_у. Из всех посещённых мною стран Азии долина Тарима вместе с озером Лоб-нор представляет наиболее трудностей для производства глазомерной съёмки. Тому причиною, во-первых, характер самой местности, представляющей сплошную равнину, густо усеянную невысокими глинистыми буграми, или поросшей тогруковым лесом и кустарниками, или, наконец, сплошь покрытую высокими тростниками. Ориентироваться на какие-либо предметы в подобной местности невозможно,- всё под одну стать, нет никаких выдающихся точек. Притом тропинка часто вьётся то вправо, то влево через каждую сотню шагов. К довершению трудностей воздух постоянно наполнен густой пылью, часто не позволяющей видеть далее нескольких сот шагов. Эта же самая пыль затмевает и солнце, которое светит обыкновенно тускло, как сквозь дым; нет возможности ориентироваться даже и по тени. При таких условиях невозможно и думать о правильной съёмке; достаточно, если она будет хотя приблизительная. Так я и сделал. В дело употребил обыкновенный компас, по которому определил направление пути, делая это притом очень часто, сидя на лошади. Буссоль пускалась в дело изредка, лишь в том случае, когда можно было сделать засечку на более продолжительное расстояние, т. е. версты на две или на три. Притом частое смотрение в буссоль возбуждало сильное подозрение во всех наших спутниках. Из них только один Замен-бек знал, что я делаю съёмку,- секретно её невозможно было сделать, скрытность здесь могла только повредить. Конечно, Якуб-беку не особенно приятно будет знать про подобные наши занятия, но волей-неволей он должен смотреть на это сквозь пальцы. Теперь Бадуалету невозможно ссориться с нами, ведя войну с китайцами. Про местность по сторонам нашего пути разузнать верно было крайне трудно; обыкновенно нам сообщали явные нелепости. Хорошо еще, что осенью, идя на Лоб-нор, я записал всё, что можно было увидать по сторонам в то время, когда воздух был свободен (хотя и не вполне) от пыли. Эти заметки служат подспорьем к настоящей съёмке, которая охватит собою один из самых неведомых уголков Азии.

  

  

   Возвратясь 25 апреля в город Корла, мы были помещены в прежнем доме, опять содержались взаперти и под караулом: На пятый день по приходе имели свидание с бывшим владетелем Восточного Туркестана, ныне уже умершим, Якуб-беком. Последний принял нас ласково, по крайней мере, наружно, и всё время аудиенции, продолжавшейся около часа, не переставал уверять в своём расположении к русским вообще, а ко мне лично в особенности. Однако факты показывали противное. Через несколько дней после свидания нас, также под караулом, проводили за Хайду-гол и при расставании не устыдились попросить расписку в том, что мы остались всем довольны во время своего пребывания в пределах Джитышара [Джеты-шаара].

   В ответ на подарки, сделанные нами Якуб-беку и некоторым из его приближённых, мы получили четыре лошади и десять верблюдов {Ранее того мы получили семь верблюдов, идя на Лоб-нор.}. Последние были до крайности плохи, и все издохли в два дня, лишь только мы вошли в горное ущелье Балгантай-гола. Положение наше тогда сделалось весьма трудным. Ворочаться назад нечего было и думать, а между тем у нас налицо осталось только десять верблюдов {Всего в течение лобнорской экспедиции, считая от выхода из Кульджи до возвращения туда и обратно, у нас издохло 32 верблюда.} и шесть верховых лошадей. Завьючив последних и сжёгши все лишние вещи, без которых можно было обойтись, мы взошли пешком на Юлдус. Отсюда я послал казака и переводчика в Кульджу дать знать о нашем трудном положении и просить помощи. Через три недели явились новые вьючные животные и продовольствие. В последнем мы особенно нуждались, так как наши небольшие запасы, взятые из Корла [Курли], вскоре истощились и пришлось питаться исключительно охотой.

  

  

   22, 23 апреля. Прошли 22 версты до города Курли. За один переход навстречу к нам выслан был Бадуалетом чиновник. В городе мы поместились в той же самой фанзе, в котором жили прошедшей осенью. Здесь же, на другой половине двора, поместился и Заман-бек. При приезде, возле фанзы, нас встретил один из чиновников, управляющих городом, на место Токсобая, который отправился воевать с китайцами. После обычных приветствий нам предложено было угощение: пилав, суп, чай с сахаром и груши.

   Г_о_р_о_д К_у_р_л_я. Лежит на р. Конче-дарья тотчас по выходе её из последних отрогов Тянь-шаня, верстах в трёх-четырёх от подошвы гор. Этот город состоит из двух частей: старого города, в котором помещаются жители и лавки, и новой крепости, которая выстроена недавно, вероятно, Бадуалетом, для помещения войск.

   Старый город также обнесён квадратною глиняною стеною, фасы которой имеют около полуверсты в длину. Новая крепость, как и везде в Азии, состоит из квадратной глиняной стены, вышиною сажен в пять со рвом впереди {Правителю Курли подчинен Кара-шар и Лоб-нор [приписка на полях дневника].}. Длина каждого фаса сажен в 150; верх убран зубцами с бойницами; по углам и в средине фасов выступают для фланкирования круговые глиняные башни с бойницами. Ворот, кажется, двое. Новая крепость отстоит от старого города версты на полторы к северу.

   Вокруг городских стен рассыпаны на несколько вёрст фанзы и поля, орошаемые арыками из р. Конче. Кроме того, поселения тянутся вниз по Конче-дарье вёрст на 25. По собранным сведениям, как в самом Курле, так и в прилегающих к нему деревнях (считая всё вниз по Конче), живут 612 семейств в числе около 5 000 душ обоего пола. Большую половину населения составляют дунгане, затем туземцы и разные выходцы из городов Восточного Туркестана. Довольно также уроженцев оазиса Хами. Кроме того, в прошедшем году здесь поселено 700 семейств дунган, бежавших из Урумчи. Эти дунгане не входят в вышеприведенную цифру населения. Последнее теперь гораздо значительнее по случаю пребывания Якуб-бека.

   Торговля в Курле не велика: самый зажиточный купец, как нам сообщали, торгует здесь не более как на 10 ямбов серебра, т. е. на тысячу рублей. Сами мы и [ни] в первое [и] ни [во] второе посещение не были внутри описываемого города. Туда даже не пустили наших казаков, говоря, что всё нужное доставят на дом.

   Сельские местности в окрестностях Курли расположены, как вообще в Азии, отдельными фермами; при каждой фанзе находится сад. Из плодов здесь родятся: яблоки (плохие), груши, грецкие орехи, джида, шелковица. В особенности славятся груши, которые сохраняются до мая. Из огородных овощей разводятся в большом количестве арбузы, дыни. Последние превосходного качества и сохраняются почти до весны. Для этого после сбора их кладут тут же в огородах на землю, покрывают соломой и держат таким образом целый месяц. Затем относят в закрытые помещения, где укладывают в один ряд на солому и сверху покрывают ею же. По временам запас осматривается, и испортившиеся выбрасываются.

   Посадка дынь производится в начале апреля. Земля (глина) разбивается на грядки длиною в сажень или немного более и в ширину около аршина; в этих грядках на расстоянии около двух футов или немного менее садятся семена. В пространство между грядами пускается из арыков вода, которая впитывается в почву. Прямо ни семян, ни ростков не следует поливать. Притом поливка из арыков производится, как говорят, только два раза: при посадке семян и когда плоды уже довольно велики.

   В Курле иногда случаются при сильных ветрах с Тянь-шаня морозы даже в мае; тогда дыни, арбузы и все фрукты пропадают. 27 апреля я сам наблюдал мороз в 1° на восходе солнца. Цветы абрикосов и персиков были побиты.

   24-30 апреля. Прибыли в Курле. 28-го числа свидание с Бадуалетом. Приём превзошёл всякие ожидания. Подарили Бадуалету три ружья: двухствольный штуцер американской системы (1 ствол внизу другого); магазинный штуцер Henry Martin о 17 выстрелов (к нему 200 патронов) и ружьё Бердана с 300 патронов; Заман-беку подарил свой старый штуцер Ланкастера, с которым я выходил прошедшую экспедицию. Ещё пришлось подарить только револьвер Кольта правителю Курли да нейзильберное зеркало и бинокль секретарю Бадуалета. Противоположно монголам и китайцам, здешние чиновники оказались не падкими на подарки. Вероятно потому, что боятся Бадуалета... Во все время пребывания в Курле нам каждый день утром приносили дастар-хан, т. е. угощение: чай, сахар, сахарные лепёшки и баранки и зёрна урюка в сахаре; к этому ещё прибавлялись битые белки с молоком и сахаром в чашках. На обед или на ужин приносили пилав и суп.

   Вообще теперь нас приняли несравненно лучше, нежели прошедшей осенью {Вздор [приписка на полях дневника].}. Впрочем, и теперь к нам никого не пускали из местных жителей, кроме присланных Бадуалетом; казаки также не ходили на базар; да и незачем было. Впрочем, Заман-бек просил меня не отпускать казаков в город во избежание каких-либо неприятностей.

   30 апреля. Утром выступили из Курли в сопровождении Заман-бека, секретаря Бадуалета и градоначальника города Курли. Последние двое были приставлены, чтобы блюсти, кроме нас, и за Заманом. Всего с нами поехала орда человек 20. Удобно весьма делать научные исследования! Одно радует, что это последнее наше испытание. Несмотря на мою просьбу, нас повели на Кара-шар, где переправа на плоту; мы должны были рисковать переправою вброд через Хайду-гол на прежнем месте, т. е. в уродище Хара-мото.

   К_л_и_м_а_т а_п_р_е_л_я. Жары больше, чем у нас в июле. Правда, с начала месяца еще по утрам перепадали (два раза) небольшие морозы, но вскоре и они кончились. Жарко и душно стояло не только днём, но и ночью. Воздух постоянно был наполнен густой пылью, правда, отчасти ослаблявшей действие солнечных лучей, но зато производившей духоту. Максимум температуры в полдень был °,4 в тени. Впрочем, как и вообще в пустынях Средней Азии, разница между температурой в тени и на солнце была незначительна. Сухость воздуха, даже на берегу Тарима, не говоря уже о соседней пустыне, достигала страшных размеров. Из наших вещей всё, что могло иссохнуть, потрескалось и полопалось. Дни стояли большей частью или совершенно тихие или с бурей; последние (всего шесть) случались реже, нежели в марте, но все от востока и северо-востока. В полдень и после него часто крутились вихри, иногда очень сильные. По ночам становилось обыкновенно немного светлее, нежели днём, пропадали перистые облака, но всё-таки звёзды были видны очень слабо, да и то лишь ближайшие к горизонту. Кроме пыли, небо почти постоянно днём было подернуто лёгкими, вероятно, перистыми облаками; совершенно ясных дней не было ни одного.

   Вследствие жаров вода не только в озёрах, но даже и в Тариме нагрелась сильно, до °,2; температура почвы и половине месяца достигала на 1 фут °,7, на 2 фута °,5.

   В городе Курле, лежащем у нижней подошвы Тянь-шаня, характер погоды изменился. Сделалось значительно прохладнее; увидели мы и голубое небо. Впрочем, и здесь не только сильные, но даже умеренные ветры, дующие с пустыни, приносят густую пыль; тяньшанские же ветры холодные; так, в бурю 26-го числа, термометр упал утром до °,3; на следующий день, когда разъяснило, выпал даже мороз -1°, побивший цвет на фруктовых деревьях {Буря длилась без перерыва 1 1/2 суток [приписка на полях дневника].}. Притом вместе с бурей 25-го числа мы увидали первый крапавший дождь; в тот же день падал редкий град величиною в кедровый орех, и слышался первый удар (слабый) грома; на другой день моросил снег. Всё это случилось после страшных жаров Лоб-нора. Впрочем, не только подошва, но даже весь южный склон Тянь-шаня, вероятно, беден атмосферными осадками. Приходя, главным образом, из Сибири, влага осаждается на северном склоне и исполинских вершинах Тянь-шаня; южному его склону не достаётся почти ничего; оттого здесь нет и растительности,- горы совсем голые. Перед бурей, 25-го числа, барометр сильно упал. Вообще в лобнорских пустынях, обильных весной бурями, замечательны огромные колебания барометра.

  

  

   В половине мая, когда мы пришли на Юлдус, растительная жизнь развернулась здесь еще весьма мало. Много было работы солнцу растопить глубокий зимний снег и согреть оледеневшую почву {Зимой на Юлдусе, как говорят, выпадает снег от 2 до 4 футов глубиной; по горам же и более. Морозы стоят весьма сильные. В половине мая мы встретили еще на реке Хорёты-гол на абсолютной высоте 8 500 футов очень большие пласты льда, толщиной 2-3 фута.}. Не скоро мертвящий холод уступил место благотворному теплу. Не только в мае, но даже и начале июня шла еще здесь борьба между этими Ариманом и Ормуздом (⁴⁶).

   Ночные морозы {До -2,3° в начале июня.}, холодные западные и северо-западные ветры, по временам даже снег {В последней трети мая снег (довольно глубокий) выпадал в горах до 9 000 футов абсолютной высоты.}, как нельзя более задерживали развитие весенней растительности. Но привычны здешние травы и цветы к подобным невзгодам. Дайте им только днём несколько часов тепла, - и эти дети весны не замедлят развернуть свою недолговечную жизнь.

   Так в горах вообще, а в азиатских в особенности. Лишь только перевалило за вторую половину мая, - с каждым днём начали прибывать новые виды цветущих растений. Везде по влажным склонам гор и по долинам показались жёлтые головки дикого чеснока - Allium [дикий лук] и низкорослый лютик; в меньшем числе - Pedicularis [мытник] и Viola [фиалка]. На более сухих местах запестрели голубые головки прострела - Pulsatilla [сон-трава], а по скатам холмов рассыпались мелкие, красноватые цветки Primula [первоцвет]. Позднее, на сухих каменистых скатах расцвела камнеломка - Saxifraga; наконец, начал цвести низкий, колючий кустарник - Caragana.

   По горным долинам, возле ключей, а особенности на солнечном припёке, в конце описываемого месяца показались незабудки - Myosotis, росянка - Drosera, подмаренник - Gallium, белые и жёлтые одуванчики - Leontodon; тут же по скалам: горошек - Vicia, лапчатка - Potentilla, звездчатка - Stellaria и др.

   На степной равнине Юлдуса растительность не богата, хотя трава большей частью хорошая для корма скота. Здесь цветы красовались лишь по влажным местам, возле речек, и то не в обилии. Кроме двух видов прострела, местами цвели голубой касатик (Iris) и кукушкины слёзы, а по сухим глинистым местам во множестве пестрели крошечные белые цветки камнеломки. Вот и только! На озёрах и кочковатых болотах по берегам Бага-Юлдус-гола было ещё беднее; цветущих растений здесь не имелось вовсе.

   Животная жизнь на Юлдусе весной была обильнее, нежели встреченная нами здесь прошедшей осенью. Правда, звери оставались те же, но зато теперь проснулись от зимней спячки тарбаганы, и их свист очень часто раздавался по горным долинам. Ещё более заметно было прибыли среди птиц, в особенности мелких пташек, которые, как и везде весной, жили радостно, пели и веселились по целым дням. В суровых скалах альпийской области теперь слышалось прекрасное пение завирушки - Accentor altaicus, клокотанье и свист уларов - Megaloperdix nigellii; здесь же встречались ласточки - Chelidon lagopoda, не разбившиеся еще на пары стада Leucosticte brandtii [туркестанских вьюрков] и изредка раздавался свист стенолаза - Tichodroma muraria.

   Пониже, в поясе лугов, часто попадались Montifringilla nivalis [альпийский вьюрок], Anthus aquaticus [горный конёк]; возле речек гнездились Budytes citreoloides? [желтоголовая трясогузка], Actitis hypaoleucos [перевозчик], а в ближайших скалах Casarca rutila [красная утка], Anser indicus [горный гусь]. Ещё ниже, в устьях горных долин и по степи, держались жаворонки Alauda arvensis и великолепный певун Saxicola isabellina [каменка-плясунья]. На болотах и озёрах гнездились утки Anas boschas, A. crecca, A. clypeata [кряква, чирок-свистунок и широконоска], журавли - Grus cinerea, G. virgo [серый и журавль-красавка], кулички - Totanus calidris [травники], чайки - Larus brunneicephalus [буроголовые тибетские чайки] и крачки - Sterna hirundo.

   Насекомых было вообще немного в мае. Всего чаще встречались шмели по альпийским лугам. Мошек и комаров на холодном Юлдусе нет вовсе. Нет также ни змей, ни ящериц, и только изредка в болотистом ключе можно поймать жабу или лягушку.

  

   К_л_и_м_а_т м_а_я. В климатическом отношении этот месяц распался на две резкие части: первая половина проведена была на южном склоне Тянь-шаня, вторая - на Юлдусе. Погода первой половины описываемого месяца была, в общем, продолжением той же, какую мы встретили в апреле на Тариме - те же жары, сухость воздуха, частые бури и пыльная мгла в воздухе. Таково влияние пустыни на соседний склон исполинского Тянь-шаня.

   С поднятием на Юлдус климатические условия резко переменились: жары заменились прохладной, а иногда даже холодной погодой. Вместо прежней сухости, явились частые дожди; пыльная мгла исчезла из воздуха {Впрочем, иногда при юго-западном ветре пыль заносится и на Юлдус [приписка на полях дневника].}. В общем, температура на Юлдусе во второй половине мая была довольно низкая: в полдень термометр только однажды показывал °,3, а на восходе солнца он трижды упал ниже нуля (13-го - 6°,5, 14-го - 0°,7, 26-го числа 0°). Охлаждению атмосферы много способствовали ветры, которые дули всего чаще от запада-юго-запада. Первое направление исключительно преобладало ночью, но с восходом солнца ветер обыкновенно стихал; затем около полудня начинался снова и нагонял дождевые облака. Дожди падали почти каждый день. К вечеру небо обыкновенно снова прояснивало. Кроме дождей, дважды (9-го и 25 мая) при сильной непогоде выпадал снег: в первый раз он спустился на южном склоне Тянь-шаня до 6 500 или 7 000 футов абсолютной высоты; 25 мая выпал только до 9 000 футов,- ниже этого шёл уже дождь. Температура почвы на Юлдусе была весьма низкая: 17-го числа на один фут °,7, на два фута °,5. Растительность в половине месяца едва начала пробуждаться, но к концу мая считалось уже 35 видов цветущих растений. Грозы на Юлдусе случались четыре раза, - всё небольшие. Несмотря на обилие дождей, в ясную погоду сухость воздуха всё-таки была весьма значительна,

   В общем в течение второй половины мая погода была плохая: ветреная, холодная и отчасти дождливая.

  

   Перевалив в начале июня через хребет Нарат, на южном склоне которого весенняя флора была ещё разнообразнее, чем на Юлдусе, мы спустились на верховья р. Цанма. Здесь сразу изменился характер климата и растительности: появились еловые леса, а по долине и горным склонам густая трава достигала уже двух футов вышины. Дожди падали каждый день; чернозёмная почва была напитана водой, словно губка. То же обилие влаги встретили мы и в соседней долине Кунгеса. Только здесь, при меньшей абсолютной высоте, травянистая растительность была ещё более развита и богаче цветущими видами.

   Гербарий наш пополнился значительной добычей. Зато, против ожидания, как на Цанме, так и на Кунгесе, найдено сравнительно мало гнездящихся птиц. Причиной тому, вероятно, слишком дикая растительность, которой избегают в особенности мелкие пташки. Чаще других встречались на Цанма: Carpodacus erythrinus [чечевица], Sylvia superciliosa [пеночка-зарничка], Cuculus canorus [кукушка], Scolopax rusticola [вальдшнеп], Turdus viscivorus [дрозд-деряба] - в лесах; Crex pratensis [коростель], Sylvia cinerea [серая славка], Salicaria sphenura? [садовая камышовка], Pratincoia indica [черноголовый чекан] - по лугам. На Кунгесе к этим видам прибавились ещё: Scops zorca [совка-зорька], Oriolus galbula [иволга], Sturnus vulgaris [скворец], Columba oenas [клинтух], Columba sp. [голубь], Columba palumbus [вяхирь], Salicaria locustella [сверчок] и др. Вместе с тем появились тучи комаров и мошек, от которых в такую погоду не было спасения ни днём, ни ночью. На экскурсиях проклятые насекомые донимали нас невыносимо. Притом резкая перемена климата с сухого и прохладного на влажный и жаркий отозвалась невыгодно на нашем здоровье, в особенности в первое время пребывания на Кунгесе.

  

   К_л_и_м_а_т и_ю_н_я. Этот месяц был проведён нами на весьма различных абсолютных высотах: от 8 000 футов на Юлдусе до 2 000 футов на Или. Притом мы постоянно спускались ниже, вследствие чего, в общем, климат становился постоянно теплее, хотя в различных полосах Тянь-шаня мы встретили, совершенно различные климатические условия.

   На Юлдусе, как и в мае, было довольно холодно; по ночам даже выпадали небольшие (-2°,3) морозы; дожди падали довольно часто, но непродолжительные; атмосфера, в общем, была сухая {Зимой снегу здесь также очень много. В начале июня на перевале через Нарат, даже на южном склоне, выше лежали большие снежные нерастаявшие пласты в несколько футов, иногда в сажень, толщиною. На северной стороне местами еще виднелся снег до 7 000 футов абсолютной высоты [приписка на полях дневника].}.

   Совсем иное началось с перевалом на северную сторону хребта Нарат. Здесь атмосферные осадки чрезвычайно обильны, в особенности тысяч до шести футов. Этот пояс обнимает долину верхнего и среднего течения р. Цанмы. Дожди здесь шли почти каждый день, в ясные ночи падала сильнейшая роса; чернозёмная почва была пропитана водою, словно губка.

   Днём солнце грело значительно, но ночью было весьма прохладно. Со спуском в лесную долину Кунгеса стало гораздо жарче; дожди хотя довольно часты, но всё-таки, кажется, более редки, нежели на Цанме. По мере спуска вниз по Кунгесу уменьшается количество дождей, пояс которых в этом месте Тянь-шаня спускается до 3 1/2 или даже до 3 тысяч футов и резко обозначается поясом густо растущих трав. Далее вниз от р. Цанмы кончился пояс дождей, наступили страшные жары, доходившие до 37°,3 в тени. И чем далее вниз по Или, тем жарче. Степная растительность вся выжжена солнцем {Как и в пустыне, разница между температурой в тени и на солнце была невелика [приписка на полях дневника].}. Зелень видна только возле реки, арыков и на местах, ими орошённых. Отсюда же (или немного ниже) начинается культурный пояс илийской долины. Впрочем, влияние соседних хребтов чувствуется и здесь. Так после сильного западного ветра и дождя термометр утром 28-го числа упал до °,5. Впрочем, подобные явления в здешних местах, вероятно, редки, да и случаются лишь в верхних частях илийской долины.

   Гроз в июне замечено лишь две, и то на Юлдусе. Ветры дули довольно часто, но всегда слабые, преобладали в направлении восточном и западном, сообразно расположению илийской долины. Погода стояла большей частью ясная, но нередки были и дни облачные.

   Температура воды была низка как в Кунгесе, так и в Или. Покончив здесь со своими исследованями, мы поспешили в Куль-джу, куда и прибыли в начале июля, усталые и оборванные, но зато с богатой научной добычей (⁴⁷).

  

  

   1-3 июля. Прошли 48 вёрст - от устья р. Каша до Кульджи. Здесь везде населено; частые деревни, арыки, обработанные поля. На последних местами уже поспела пшеница, и её жнут. На полях и в особенности по деревням множество птиц, обычных спутников культуры: грачей, розовых и чёрных скворцов, голубей, воробьев, ласточек.

   Жара стоит попрежнему страшная; по ночам так же жарко и душно. Всё это сильно отзывается на нашем здоровье и наших казаков: чувствуешь сильный зуд в теле, головную боль и общее расслабление.

   Придя в Кульджу, мы поместились в доме, где некогда жил кульджинский султан, принимавший здесь барона Каульбарса (⁴⁸). Первый акт экспедиции окончен! Успех полный! Лоб-нор сделался достоянием науки! Как и в прошедшие экспедиции, такой успех был куплен ценою всевозможных, невзгод, физических и нравственных. Впрочем, туча эта уже миновала; прояснило немного и наше небо, но на горизонте стоят новые, быть может, более грозные тучи,- это предстоящее путешествие в Тибет. Продлится оно, вероятно, не менее двух лет, и сколько тревожных минут придётся пережить за это время! Впереди всё враги: и природа и люди; борьба предстоит трудная. Дай бог, чтобы хватило только здоровья и энергии!

   Во время лобнорской экспедиции у нас издохли 1 лошадь и 32 верблюда из 41 перебывавших в нашем караване. Процент огромный, достаточно свидетельствующий о трудностях пути. Мы сами все переболели то тою, то другою болезнями, в особенности спустившись с холодного Юлдуса в жаркую Илийскую долину,

   4-6 июля. Живём в Кульдже, отдыхаем. За писание отчёта я еще не принимался. Жары днём и ночью сильно влияют на наше здоровье: полубольные мы встаём после каждой ночи, обыкновенно проведённой тревожно, наполовину без сна от духоты. Вчера получил из Главного штаба ответ на свою телеграмму относительно поездки на войну. Велено продолжать экспедицию. Теперь я могу это делать уже со спокойной совестью; вышло, что отправлюсь не на Дунай, а на Брамапутру.

   7-19 июля. Живём в Кульдже, отдыхаем, но плохо. Страшная жара не даёт покоя ни днём, ни ночью. Кроме того, во всём теле зуд нестерпимый; у меня сверх того сильный зуд в мошонке. Никаким образом не могу от него избавиться, надоедает страшно. На третий день по приходе в Кульджу Эклон сильно заболел чем-то вроде горячки или лихорадки. Болезнь развилась так сильно, что Эклон целых шесть дней ничего не ел. Жар в теле был очень, большой; пришлось заворачивать в холодные простыни. А тут - еще на беду нигде нельзя достать льду, который по знакомству только достал нам доктор Мацеевский. Этот прекрасный старик посещал Эклона ежедневно два, иногда три раза и поставил больного на ноги. Теперь Эклон почти совсем здоров, но всё еще слаб. Пролежал он в постели целых двенадцать дней.

   Во всё время болезни Эклона я не мог приняться за писание отчёта, был нравственно неспокоен, да и сильно устал после экспедиции. Теперь немного отдохнул, Эклон поправляется, так что сегодня я начал писать отчёт, который, вероятно, окончу недели в три.

   Правильной работе писания сильно мешают различные мелочные хлопоты по сбору в новую экспедицию.

   20-31 июля. Попрежнему в Кульдже; так же жарко и так же гадко. Едва ли мы отдохнём здесь перед новой экспедицией. Последнюю неделю пробыл в Кульдже военный губернатор Семиреченской области генерал-лейтенант Колпаковский. По случаю его приезда все были в суете. Мне пришлось ходить при шапке и в кителе с орденами; это здешняя парадная форма. Времени даром пропало очень много; ежедневно приходилось обедать то у Колпаковского, те у Вортмана (⁴⁹).

   Фруктов в Кульдже очень много: арбузы, дыни, яблоки, груши, персики, виноград. Однако всего этого есть вдоволь нельзя,- сейчас проберёт понос. В особенности вредно действуют арбузы и виноград; последний, быть может, потому, что еще зелен. Наш Иринчинов все фрукты вообще, даже арбузы, зовёт "ягодами". Комично, пивши чай, даёт наставление Гармаеву: "Не ешь ты, паря, этих ягод (т. е. арбузов), ланись (т. е. в прошлом году) я хлёстко наелся, целый месяц болел" - таков образчик речи нашего Дондока.

   К_л_и_м_а_т и_ю_л_я. Характеристика этого месяца - сильные жары, доходившие до ° в тени. Ночью, в особенности в облачную погоду, так же жарко и душно.

   Дождливых дней восемь (в том числе три грозы), но дождь обыкновенно небольшой и чаще падает ночью, не