Главная » Книги

Раскольников Федор Федорович - Кронштадт и Питер в 1917 году, Страница 10

Раскольников Федор Федорович - Кронштадт и Питер в 1917 году


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11

ие там ликвидировано, юнкера арестованы и отправлены в Петропавловскую крепость.
   Как раз во время этого разговора с братом ко мне явился молодой подпоручик и отрекомендовался представителем отряда, только что прибывшего с форта Ино. Наконец-то!.. Передав штаб одному из товарищей, я устремился на Финляндский вокзал. Уже сгущались сумерки, когда среди вагонов на одном из запасных путей мне удалось разыскать долгожданный отряд. На открытых платформах рельефно выделялись поднятые к небу дула орудий. Оказывается, товарищи привезли с собой две трехдюймовые полевые батареи, то есть целых восемь пушек. Какая радость!
   Комиссаром отряда был молодой, но толковый солдат крепостной артиллерии. Его я знал по Кронштадтскому Совету, где он состоял членом нашей фракции. Командир отряда - прапорщик запаса, средних лет, веселый и добродушный, производил впечатление "отца-командира". Он абсолютно ничего не понимал в политике, но честно следовал за своими солдатами, и они его очень любили.
   Я заявил, что поеду вместе с отрядом на фронт, и распорядился, чтобы эшелон был перекинут на Московско-Виндаво-Рыбинскую железную дорогу. Долгое время нам не подавали паровоза. Очевидно, действовал викжелевский саботаж{69}. Только поздно вечером паровоз наконец прицепили, и мы поехали. Глубокой ночью добрались до Большой Охты и остановились перед железнодорожным мостом. Предстояла передача состава на противоположный берег Невы.
   В наш вагон третьего класса, тускло освещенный огарками, вошел железнодорожный служащий и спросил начальника эшелона. Ему указали на меня.
   - Мною только что получена по телеграфу служебная записка с категорическим приказанием развести [218] мост, чтобы задержать ваш состав, но я этого не исполнил, - заявил железнодорожник. - Знаю, что вы за рабочих. Пускай потом меня хоть повесят, а через мост я вас все-таки пропущу.
   Мы крепко пожали руку честному товарищу и от души поблагодарили его за преданность пролетарскому делу.
   10. На Пулковских высотах
   Едва мы успели задремать, как нас разбудили. Оказывается, эшелон прибыл на пересечение соединительной ветки с линией, ведущей в Царское Село. За окнами еще стояла густая тьма, но мы направились в районный партийный комитет Московской заставы.
   Несмотря на ранний час, в райкоме шла оживленнейшая работа. Здесь распределялось оружие, выдавались патроны, формировались красногвардейские части, отдавались распоряжения. Одним словом, это был крупный тыловой штаб.
   Мы узнали, что положение на фронте - без перемен. Красновские казаки продолжали занимать Царское, но наши по-прежнему удерживали за собой Пулково. Прибытие отряда с орудиями сильно подняло настроение товарищей из райкома.
   Я попросил перевозочных средств для поездки в боевой штаб, располагавшийся в Пулково. Комитет охотно предоставил мне грузовик. У меня не оказалось патронов для браунинга. Заведующий вооружением, пожилой рабочий, немедленно достал из шкафа две аккуратные, кубической формы, коробочки с 25 патронами в каждой. На том мои сборы и закончились.
   Комиссар остался с отрядом, а командир взгромоздился ко мне на грузовик. Вместе с нами поехали в Пулково два члена райкома.
   Дорога была грязная, скользкая. Липкие комья земли разлетались из-под колес автомобиля во все стороны. Рассвет застал нас уже в пути.
   Полевой штаб помещался в одноэтажном деревянном доме, внутри которого большая комната была перегорожена невысоким барьером. Очевидно, в этом здании размещалась раньше почтовая контора. В комнате на полу лежали, подостлав под голову шинели и полушубки, солдаты и красногвардейцы. Тут же около них [219] стояли прислоненные к стене винтовки. Перешагнув через целую вереницу спящих тел, мы проникли за барьер и подошли к деревянному столу. За столом над развернутой картой бодрствовал Вальден. Напротив него, облокотившись на руку, дремал тов. Дзевалтовский. При нашем появлении он проснулся.
   Трудно сказать, какую роль выполнял Дзевалтовский в штабе. Возможно, был приставлен к Вальдену в качестве комиссара, а скорее всего, Военно-революционный комитет назначил его в качестве помощника Вальдена или начальника штаба.
   Как бы то ни было, они оба обрадовались приходу двух батарей. В артиллерии была большая нужда. Получив от меня довольно подробные сведения о нашем отряде, о его боеспособности, о наличном запасе снарядов, Вальден распорядился об установке орудий на Пулковских высотах. Снова усевшись в автомобиль, мы двинулись обратно. В пути нам пришлось принять первое боевое крещение. Едва выехали из села на открытое место, нас принялась обстреливать неприятельская батарея. Первые снаряды давали солидные перелеты, затем следующее облачко шрапнели появилось возле самого шоссе, отмечая собой маленький недолет. Было ясно, что мы взяты в "вилку". По целику также стрельба велась правильно. Я напряженно ожидал попадания. Но пушка вдруг замолкла.
   Делясь впечатлениями о пережитом, незаметно въехали в рабочее предместье Питера. Все жители Московской заставы были на ногах. Красногвардейские отряды с развернутыми знаменами один за другим спешили на фронт. На улицах встречались только пожилые рабочие. Почти вся боеспособная рабочая молодежь была под Царским Селом...
   Снова райком. Деловитая, несуетливая спешка. Расспросы о положении дел на фронте. Члены райкома высказали мнение, что если войска Керенского войдут в Питер, то придется их встретить на баррикадах, перенеся борьбу на улицы города.
   Тем временем наши орудия тронулись в путь по Царскосельскому тракту. С каждым оборотом их колес на душе становилось легче.
   Я и Семен Рошаль на старом грузовике тоже двинулись в Пулково. Незадолго до наступления сумерек нам [220] встретился Волынский полк, самовольно ушедший с позиций. Он шел вразброд, длинной лентой растянувшись по краю шоссе. "В Февральскую революцию был первым, а сейчас последний", - невольно мелькнуло у меня в голове. Семен не имел определенного назначения, а поэтому немедленно слез с грузовика и стал призывать солдат к возвращению на позиции. Как я узнал впоследствии, эта его миссия увенчалась успехом...
   В Пулково наши батареи устанавливались на склоне, довольно круто спускающемся в сторону Кузьмина и Царского Села. Еще не заняв огневых позиций, наша артиллерия была обстреляна неприятелем. Пришлось срочно отпрячь лошадей и ввести пушки в действие. Удачные попадания опытных артиллеристов форта Ино, с одной стороны, и наступившая темнота - с другой, быстро прекратили эту преждевременную дуэль. Наш прапорщик заметно повеселел. Тут же я услышал рассказы о героических делах другого отряда моряков, сражавшегося под командованием кронштадтского матроса службы связи В. М. Зайцева.
   С раннего утра 31 октября боевые действия возобновились. Батареям, пришедшим сюда из форта Ино, пришлось отбивать атаки неприятельской кавалерии. Красновским казакам не удалось захватить наших позиций. С потерями они отступили в исходное положение.
   Около полудня я встретил одного из кронштадтских артиллерийских офицеров - тов. Юрьева. Он пригласил меня пить чай. Старик крестьянин, владелец хорошо сколоченной избы, в которой остановился Юрьев, при каждом разрыве падавших поблизости снарядов покряхтывал:
   - Господи боже, какие ужасы! И когда только все это кончится?
   - А вот разобьем Керенского, тогда и кончится, - уточнил я.
   Старик горестно покачал головой. Этот кулачок, дрожа за свою шкуру и за свое добро, видимо, искренне желал прекращения боевых действий или по крайней мере перенесения их в другое, более отдаленное место. Однако никакой вражды к нам он не проявлял, быть может, из боязни нашей силы. Наоборот, в эти дни кулачество прилежащих к Питеру деревень, скрывая свои истинные настроения, из кожи лезло вон, чтобы [221] оказать гостеприимство защитникам революционных завоеваний. А о крестьянской бедноте, особенно ее молодежи, нечего и говорить. Она не только за страх, но и за совесть была на стороне Советской власти...
   После полудня на фронт приехал Н. И. Подвойский. Шел промозглый дождь. Шоссе было покрыто неимоверной грязью. Я встретил тов. Подвойского, когда он, шагая через лужи, пробирался в штаб. Николая Ильича сопровождало несколько офицеров-большевиков, активных членов нашей Военной организации. Он прибыл в Пулково уже как командующий войсками.
   Задержался у нас Подвойский сравнительно недолго: его ожидали срочные дела в Смольном. Немного позже я также поехал в Питер. В Военно-революционном комитете застал обычную для тех дней напряженность. В его текущей работе наибольшее участие принимали тогда, как мне показалось, А. А. Иоффе и безвременно погибший впоследствии от руки эсеровского убийцы М. С. Урицкий.
   Ранним утром 1 ноября еще по пути в Пулково я узнал, что в течение ночи красновские казаки по своей инициативе эвакуировали Царское Село. Нужно было спешить использовать победу. Я направился выяснять судьбу наших батарей. Оказалось, что они стоят на старых позициях. Приказал им срочно передвинуться вперед и выбрать себе место по ту сторону Царского Села, в направлении к Павловску.
   - Есть! - по-морскому ответил командовавший батареями прапорщик.
   На старом месте в Царском Селе застал я и штаб. За недостатком работников товарищи попросили меня остаться там. Тогда еще не было определенных должностей и строго разграниченных функций, каждому приходилось одновременно заниматься несколькими делами. Если где-нибудь оказывалось пустое место, туда автоматически втягивался первый подвернувшийся под руку надежный человек. И, несмотря на этот недостаток правильной организации, несмотря на отсутствие у каждого из нас административного опыта, работа спорилась, шла гладко и дружно. Политический инстинкт и революционный энтузиазм подсказывали нам то или иное решение даже в незнакомых вопросах.
   Я затрудняюсь точно классифицировать характер [222] моей работы и круг выполнявшихся мною обязанностей, по размеру не ограниченных никакими пределами полномочий. Это не была даже работа начальника штаба, так как целый ряд товарищей выполнял аналогичные обязанности, приближающиеся к функциям начальника штаба.
   Каждый член партии буквально кипел тогда и не имел ни одной свободной минуты. Деятельность каждого большевика на фронте была поистине летучей. Туда, где острее всего ощущалась какая-либо неувязка, где образовывалась зияющая прореха, туда сейчас же с молниеносной быстротой бросались большевики и энергичнейшей, напряженнейшей, можно сказать, нечеловеческой работой быстро восстанавливали пошатнувшееся положение.
   Днем в штаб приехала многочисленная делегация, избранная питерскими рабочими, матросами и солдатами, для разъяснения одураченным казакам действительной политической обстановки в Питере, для внушения им симпатий к целям и задачам борьбы пролетариата и, наконец, для призыва к прекращению братоубийственной гражданской войны. Делегация запросила наше мнение о целесообразности миссии, порученной ей питерскими рабочими. Голоса товарищей, работавших в штабе, раскололись. Одни, указывая на поспешное отступление из Царского Села банд Керенского - Краснова, усматривали в этом признак разложения контрреволюционных войск и находили полезным углубление этого морального развала смелой командировкой питерской делегации прямо в лагерь врагов. Другие, напротив, решительно возражали против этого, открыто высказывая свои опасения насчет возможного расстрела делегации.
   В ожидании благоприятного момента для перехода линии фронта члены делегации разбрелись по всем комнатам нашего штаба.
   Незаметно наступил вечер. Дыбенко, Рошаль и я в целях объезда позиций и выяснения обстановки на соседнем участке отправились в автомобиле в Красное Село. Шел проливной дождь. Со всех сторон нас окутывала густая, непроницаемая тьма. Мы проезжали пустынным трактом. Однако почти на каждой версте нас останавливали свои революционные патрули, внимательно просматривали документы. [223]
   В штабе Красного Села я встретил друзей из "Крестов" - Сахарова и Сиверса, а также молодого измайловского офицера, с которым 27 октября ездил в Гатчину, но попал в Царское Село.
   Товарищи охотно осветили нам обстановку на их участке фронта. В общем, здесь было спокойно, но положение признавалось ненадежным ввиду сомнительной стойкости находившихся на позициях войск.
   По возвращении в Царское Село мы открыли оперативное совещание для обсуждения плана дальнейших действий. В процессе жарких прений оформились два совершенно определенных мнения. Группа, возглавлявшаяся тов. Дзевалтовским, стояла против немедленного наступления, полагая, что первоначально необходимо произвести сосредоточение сил, разведать расположение и численный состав неприятеля.
   Вопреки им, Рошаль и я категорически требовали немедленного наступления по горячим следам противника. Мы доказывали, что главная задача заключается сейчас в том, чтобы не дать противнику оправиться и получить свежие резервы. По нашему наблюдению, сил у нас было достаточно и наши массы не только не были утомлены, но как раз наоборот, в буквальном смысле этих слов нетерпеливо рвались в бой. Большинство склонилось на нашу сторону и приняло решение о переходе с рассветом в решительное наступление по всему фронту.
   До рассвета оставалось мало времени: всего несколько часов. Нужно было в экстренном порядке проводить в жизнь принятое решение. Но не успели участники совещания разойтись, как в нашу накуренную, до самого потолка заполненную дымом комнату поспешно вошли, почти вбежали двое молодых людей в военных шинелях. Один из них, вольноопределяющийся с выхоленным барским лицом, отрекомендовался каким-то князем с громкой фамилией и выпалил одним духом:
   - Гатчина в руках Советской власти. Казаки сдались. Краснов арестован. Керенский бежал. В Гатчине находится Дыбенко.
   Кто он? Свой или чужой? Сочувствующий или испуганный интеллигент? А может быть, скрытый белогвардеец? В тот момент это было неважно. Из груди многих [224] присутствующих вырвался радостный вздох облегчения. На лицах было заметно нескрываемое ликование.
   За отсутствием пристанища мы с Д. З. Мануильским направились для ночлега в Александровский дворец. В просторных покоях дворца все еще дышало недавним присутствием семьи Николая Романова. Валялись визитные карточки высокопоставленных особ. Отрывной настольный календарь показывал давно прошедший день. Возможно, что со времени отъезда царской фамилии листки никем не отрывались.
   Мы легли спать, воспользовавшись диванами, предоставленными в наше распоряжение комендантом дворца, назначенным Советской властью.
   11. На помощь красной Москве
   Утром 2 ноября уже с комфортом в вагоне железной дороги я возвратился в Питер.
   В комнате военревкома застал К. С. Еремеева и Н. И. Подвойского. Они спали прямо на стульях.
   - Хорошо, что вы пришли, - сказал, подымаясь, тов. Подвойский. - Вам придется сегодня принять командование над отрядом моряков и ехать на поддержку московских товарищей. Там еще продолжаются бои, и положение, знаете, неважное. Вот Константин Степанович тоже поедет вместе с вами, - после минутной паузы прибавил Николай Ильич.
   В комнате С. И. Гусева встретил А. В. Луначарского, который имел встревоженный вид.
   - Как я рад вас видеть в живых, Анатолий Васильевич! На фронте ходили упорные слухи о вашей гибели, - обратился я к нему.
   - Это пустяки, - отмахнулся тов. Луначарский. - Да и что значит жизнь отдельного человека, когда здесь культурные ценности погибают?.. В Москве разрушен снарядами храм Василия Блаженного. Это гораздо хуже...
   Вечером я вместе с Ильиным-Женевским был на Николаевском вокзале. Здесь же находились Еремеев, доктор Вегер (отец), Пригоровский и др. Кроме моряков в Москву отправлялся один из квартировавших в Выборге полков под командованием полковника Потапова. [225]
   Это был 428-й Лодейнопольский полк. Сводный отряд уже погрузился в вагоны, и весь эшелон стоял совершенно готовым к отправке у пассажирского дебаркадера. Не был лишь подан паровоз.
   Я прошел в вагон третьего класса, где помещался штаб отряда моряков, и сообщил гельсингфорскому матросу-партийцу тов. Ховрину о моем назначении в качестве начальника их отряда. Ховрин с полной готовностью передал мне бразды правления. Мы условились, что он останется в отряде комиссаром. Тогда комиссар понимался просто как ближайший помощник начальника. Другое дело, если комиссаром назначали к беспартийному спецу. В этих случаях он осуществлял политический контроль и при некотором стечении обстоятельств считал себя вправе вмешиваться в оперативные распоряжения командира. На почве неясных отношений здесь нередко возникали конфликты. Но комиссар при партийном начальнике был совершенно определенной величиной и в полной мере выполнял функции его непосредственного помощника.
   Кроме Ховрина из наиболее видных моряков в отряде состояли анархист Анатолий Железняков (получивший известность в связи с дачей Дурново и позднее благодаря его случайной роли в роспуске Учредительного собрания), кронштадтец, член нашей партии Алексей Баранов и матрос Берг.
   Нужно сказать, что анархизм во флоте почти никакого влияния не имел и даже те немногие моряки, которые называли себя анархистами, по крайней мере в лице своих лучших представителей, были анархистами только на словах, а на деле ничем не отличались от большевиков. На практике они самоотверженно с оружием в руках отстаивали Советскую власть. Тот же Анатолий Железняков - славный, удивительно симпатичный парень - погиб геройской смертью на Южном фронте. У нас в отряде он занимал должность адъютанта и фактически был одним из равноправных членов руководящей группы нашего коллегиального штаба. После моего вступления в командование отрядом к этой же группе присоединились А. Ф. Ильин-Женевский и левый эсер прапорщик Незнамов, вместе с которым в 1912 году мне довелось сидеть в "предварилке"... [226]
   Посовещавшись с товарищами моряками по поводу организационных вопросов, я вышел на платформу. Паровоз все еще не был прицеплен, и наш поезд выглядел, как безголовая гусеница. Железнодорожная аристократия, сосредоточенная в Викжеле, изо всех сил тормозила отправку отряда. Нам даже пришлось арестовать начальника движения и применить угрозы по адресу других путейских администраторов. Однако и это не помогло. Выручил нас один рядовой и совершенно незнакомый мне железнодорожник. Отрекомендовавшись машинистом (кажется, Машицким), он заявил о своем беззаветном сочувствии пролетарскому делу и предложил свои услуги.
   - Берусь достать паровоз. Всю ночь спать не буду, а уж доставлю вас в Москву, - заверил он.
   Конечно, я ухватился за это предложение, выводившее нас из состояния неопределенного и в высшей степени томительного ожидания.
   Не прошло и часа, как впереди нашего состава появился густо дымивший, вполне готовый к отправке паровоз. Последовал мягкий толчок, и платформа с вокзальным зданием и другими железнодорожными постройками медленно поплыла нам навстречу.
   Отряд моряков шел головным. На паровозе находилось двое вооруженных матросов.
   С каждой минутой мы приближались к объятой восстанием Москве, где судьба пролетарской революции еще не была решена окончательно. Мысли об этом невольно настраивали на воинственный лад. Нестерпимо хотелось сломить сопротивление приверженцев буржуазного режима. И в предчувствии неизбежных боев разговоры моряков вращались только вокруг этого. Велика была наша ненависть к врагам пролетарского строя. Буквально каждый матрос рвался в бой. Недаром, видно, в первый период Октябрьской революции до момента сформирования регулярной Красной Армии на всех фронтах Республики отряды моряков наряду с фабрично-заводской молодежью, составившей ядро Красной гвардии, были основным оплотом молодой и не окрепшей еще власти Советов...
   Отведя душу в разговорах с матросами, я прошел в вагон, где ехали тт. Еремеев и Вегер. Они стояли во главе всего сводного отряда. Однако наши отношения [227] меньше всего напоминали какой бы то ни был "табель о рангах". Мы представляли собой одну тесную и дружную компанию, понимали друг друга с полуслова и все решения принимали сообща. Никто никому не приказывал: каждый сознавал свой партийный долг и без всякого принуждения торопился его выполнить как можно скорее и как можно лучше. Не военная субординация, а узы товарищеской солидарности и коллективное управление определяли собой весь строй наших взаимоотношений. Конечно, такая система была возможна только в начальный период строительства партизанских отрядов, до тех пор, пока наконец в гражданскую войну не были втянуты миллионные массы, потребовавшие правильной и четкой организации в строгом соответствии с принципами военной науки.
   12. Погоня за белым бронепоездом
   На каждой станции мы спешили на телеграф и требовали предъявления всех входящих и исходящих телеграмм. Разбором депеш занимался преимущественно К. С. Еремеев, который затем сообщал нам извлеченные этим способом сведения, сколько-нибудь стоящие внимания.
   В телеграфном отделении на станции Тосно нам удалось перехватить таким образом одну очень важную служебную депешу, сообщавшую о движении от Новгорода к Чудову бронированного поезда. Мы тотчас покинули Тосно, чтобы перехватить его. Но когда наш отряд достиг Чудова, оказалось, что бронепоезд, перейдя с новгородской ветки на Николаевскую железную дорогу, взял направление на Москву и был уже далеко впереди. Немедленно были отправлены телеграммы в Акуловку и Бологое о задержании этого поезда. Перед нами неожиданно выросла новая задача - захватить бронированный поезд, очевидно спешивший на помощь нашим врагам.
   Попросили машиниста развить максимальный ход, сократить число и продолжительность остановок.
   На станции Акуловка бронированный поезд задержать не удалось. Но зато мы получили там ценные сведения о нем. Выяснилось, что он укомплектован ударниками, [228] имеет при себе ремонтную партию и великолепно снабжен необходимыми ремонтными материалами. Тут же открылось одно любопытное обстоятельство: оказалось, белогвардейцы в панике удирают от нас. На вокзале они с тревогой рассказывали, что за ними гонятся 5000 матросов, которые хотят их перерезать. В действительности же в нашем отряде было только 750 моряков.
   Тут же, в Акуловке, мне довелось выслушать жалобы какого-то станционного служащего, по-видимому викжелевца, на то, что наша погоня за броневиком прерывает нормальное движение других поездов и сбивает заранее составленный график пути. Я невольно улыбнулся этому наивному брюзжанию. Революция действительно не укладывалась в график движения Николаевской железной дороги...
   Уже в темноте мы прибыли в Бологое. Здесь отношение к нашему эшелону было гораздо более благожелательным (сказывалось наличие больших железнодорожных мастерских!). Но белогвардейского броневика не оказалось и на этой станции. Правда, в Бологом он был задержан, но незадолго до нашего появления сумел прорваться на полоцкую ветку.
   Посовещавшись, мы единогласно решили продолжать преследование. Бологовские железнодорожники приложили все усилия, чтобы помочь нам. Мы без проволочек были переведены на полоцкую ветку.
   Через несколько верст Еремеев, Вегер и некоторые другие товарищи сошли на одном полустанке и организовали здесь полевой штаб. Я остался с авангардом отряда моряков и продолжал двигаться дальше. Шли по-боевому, с потушенными огнями. Для безопасности паровоз был прицеплен в самом конце состава, а в голове находились две открытые платформы с установленными на каждой из них двумя 75-миллиметровыми морскими орудиями. Комендоры-матросы словно застыли у заряженных пушек. Справа от полотна железной дороги виднелись поврежденные телеграфные столбы с повисшими книзу проводами.
   В четырнадцати верстах от станции Бологое с передней орудийной площадки я вдруг заметил на повороте какой-то длинный бесформенный силуэт. Даю машинисту сигнал о замедлении хода. Наш поезд приближается к подозрительному месту все тише, все медленнее. Не [229] доходя нескольких сот шагов до силуэта, который наконец приобретает совершенно отчетливые контуры поезда, я приказываю остановиться.
   Несколько человек добровольно вызываются пойти на разведку. Я составляю делегацию из трех человек и отправляю их к противнику, а сам с нетерпением жду подхода наших главных сил.
   Вскоре разведчики возвращаются. Оказывается, солдаты из расположенного впереди села Куженкина на большом расстоянии разрушили железнодорожное полотно и тем самым преградили путь блиндированному поезду ударников. Он оказался как бы в ловушке: вперед двигаться нельзя, сзади - поездной состав, сформированный из одних классных вагонов для команды, а затем - вплотную наши две открытые платформы, вооруженные четырьмя орудиями и шестью пулеметами.
   Вместе с нашими разведчиками приходит делегация от ударников в составе двух солдат и одного офицера. Я провожу ее в вагон и вступаю в "дипломатические" переговоры. Главная моя задача сводится сейчас к тому, чтобы выиграть время и до прибытия матросского отряда не открывать боевых действий.
   Делегаты ударников, едва выговаривая слова от волнения, спеша и перебивая друг друга, рассказывают о том, что их поезд идет из Гатчины на германский фронт, что все они решили воздержаться от участия в гражданской войне. Тут же выясняется, что это тот самый броневик, который участвовал в боях под Александровской и нанес нам серьезные потери. Вероятно, его снарядом была убита и Вера Слуцкая. Ударники уверяют, что их отправили на царскосельский фронт под предлогом усмирения беспорядков "черни" и хулиганов.
   - Но когда мы разглядели, что против нас стоят такие же, как и мы сами, - говорит офицер, - когда увидели на вас солдатские шинели, то сразу поняли, что введены в заблуждение, и решили отправиться обратно на фронт, чтобы продолжать войну с немцами.
   Однако выбор Николаевской железной дороги как кратчайшего пути между фронтом и Гатчиной кажется нам подозрительным. Мы без труда разоблачаем эту версию, хотя ударники и пытаются устранить явное противоречие весьма натянутым и малоубедительным объяснением, что около станции Дно был разобран путь, [230] вследствие чего им якобы волей-неволей пришлось повернуть на Старую Руссу и Новгород.
   Переходя к конкретным предложениям, ударники просят только об одном: предоставить им свободный пропуск на фронт для борьбы с немцами. На словах я не противоречу. Напротив, говорю, что им, вероятно, будет дана возможность вернуться в ставку.
   А тем временем, к нашей неописуемой радости, подходит матросский отряд. Обстановка резко меняется. Я немедленно отдаю морякам приказ о выгрузке из вагонов и теперь уже сам, захватив с собой тов. Берга и еще кого-то третьего, отправляюсь вместе с делегатами ударников к их броневику. С любопытством осматриваю поезд, особенно боевые вагоны. Это были роскошные, оборудованные по последнему слову техники, обшитые толстой броней гигантские "черепахи". Из них выглядывали жерла двух трехдюймовых орудий и шестнадцати пулеметов австрийской системы. Посреди двух грозно возвышавшихся бронированных вагонов стоял зашитый в броню паровоз.
   Разумеется, открытое сражение в равных условиях с таким чудовищем-левиафаном было нам не под силу. Он разнес бы в щепы наши по-кустарному вооруженные товарные вагоны и площадки.
   Возвращаюсь обратно к отряду. Ударники не чинят никаких препятствий. Вообще, среди них чувствуется большая растерянность.
   Из-за повреждения телеграфных проводов связи с тт. Еремеевым и Вегером у меня нет. Приходится самостоятельно обдумывать вопрос: что делать дальше? Матросы доказывают, что броневик ни в коем случае нельзя выпускать из рук. Но я и без доказательств вполне с ними согласен. Упустить такую добычу и предоставить броневику возможность бесчинствовать в другом месте - было бы непростительной ошибкой.
   Тов. Берг вызывается идти на новые "дипломатические" переговоры. Я придаю ему еще двух ребят, и "мирная делегация" готова. Напутствую Берга указаниями: его задача состоит в том, чтобы выступить перед солдатской командой броневика и вынудить ее к сдаче. В случае упорства ударников следует предъявить ультиматум, что если они не сложат оружия, то через полчаса мы открываем огонь и броневик будет захвачен с бою. [231]
   - О, я им покажу!.. В таком случае придется пугнуть их террором, - весело басит Берг и от избытка боевого чувства засучивает правый рукав своего бушлата, обнажая сильную, жилистую руку.
   Мы все смеемся и провожаем Берга взглядами, пока наконец его коренастая, приземистая фигура не пропадаете ночной темноте. Я возвращаюсь в вагон и от усталости вытягиваюсь во весь рост на деревянной скамье третьеклассного вагона, положив голову на колени одного из товарищей. Едва успеваю погрузиться в сон, как вдруг пробуждаюсь от сильного стука. Оказывается, это Алексей Баранов от радости пустился в пляс. Только что вернувшийся Берг, взволнованно разглаживая усы, усталым охрипшим голосом рассказывает, что белые приняли ультиматум и сдались.
   Мы стремительно бросаемся к броневику. Тотчас разоружаем всех офицеров и объявляем их арестованными. Затем, нагибаясь в дверях, входим внутрь бронированных куполов и назначаем свою прислугу к орудиям и пулеметам. Желающих много - каждому лестно работать на таком прекрасном броневике. Поражаемся совершенству его технического оборудования. Особенное любопытство привлекает локомотив, весь одетый в броню, словно рыцарь в средневековые латы.
   Выясняется, что командир бронепоезда и часть офицеров тотчас после решения солдат о добровольной сдаче трусливо бежали в лес. Они избрали плохую долю. Почти все бежавшие были переловлены солдатами куженкинского гарнизона и расстреляны, тогда как беспрекословно сдавшиеся были под конвоем отправлены в Питер, в распоряжение Военно-революционного комитета, и их жизнь оказалась вне опасности.
   Составлявший команду бронепоезда ударный железнодорожный батальон насчитывал около 150 человек, из них 30 офицеров. Обезвредив их и присоединив к нашему поезду захваченный трофей, мы направились обратно в Бологое. По пути забрали тт. Еремеева и Вегера. На этом же перегоне группа матросов нашего эшелона преподнесла мне в подарок красивую шашку в серебряных ножнах, обнаруженную в купе бежавшего командира бронепоезда. Недавние подчиненные беглеца рассказали, что эту шашку он получил лично от Николая II. [232]
   В Бологом стояли недолго. Ровно столько, сколько нужно было, чтобы отправить пленных белогвардейцев в Питер и переменить паровозы для дальнейшего следования в Москву. Для того чтобы лучше выспаться, я выбрал себе одну из теплушек, где топилась железная печка. Улегся вповалку с другими товарищами. Однако спать долго не пришлось. Уже в Вышнем Волочке я был разбужен. Сообщили, что меня вызывает к телефону из Питера Рязанов.
   Прошел к железнодорожной телефонной будке. Громко, ясно и медленно выговаривая каждое слово, Рязанов передал мне последние политические новости, касавшиеся московских событий. Он сообщил, что между советскими войсками и белой гвардией заключено соглашение, на основании которого военные действия прекращаются и белая гвардия разоружается. Было ясно, что Октябрьская революция восторжествовала не только в Питере, но и в Москве. Я чуть не крикнул "ура" в телефонную трубку и побежал к поезду, чтобы сообщить радостную весть товарищам.
   На станции Клин уже поздно вечером кто-то в военной шинели торжественно оповестил нас, что командующим войсками Московского округа назначен солдат Муралов. Хотя никто из нас в то время еще не знал его, эта весть вызвала всеобщее ликование. Доверие внушало не имя Муралова, а его солдатское звание.
   Медленно подвигаясь вперед, мы достигли Москвы только на рассвете.
   Едва поезд успел подойти к пассажирской платформе Николаевского вокзала, как мне доложили о несчастном случае: один матрос пошел в город, но недалеко от вокзала, на мосту, вследствие неосторожного обращения у него взорвалась ручная граната и он был разорван на куски. Мы были искренне огорчены этой первой случайной жертвой на улицах Москвы.
   На вокзале залы первого и второго классов были переполнены народом. Занятыми оказались не только все столики, но даже в проходах и вдоль стен прямо на полу сидели и лежали многочисленные пассажиры. В буфете каждый стул имел свою очередь кандидатов, стремившихся тотчас занять освободившееся место.
   Я подсел к столику, за которым расположились Еремеев, Вегер и Потапов. Потребовал себе чаю, и старорежимный [233] официант проворно скрылся за прилавком, на котором красовались огромные розовые окорока ветчины. По всему было видно - и жирные окорока это безмолвно подтверждали, - что нормальная жизнь Москвы вступает в свою колею. Только обилие пассажиров, вынужденных в ожидании своего отъезда ночевать на вокзале, выдавало необычность положения.
   Мне нужно было отправиться за инструкциями в Московский Военно-революционный комитет. Никаких средств передвижения в моем распоряжении не было. Пришлось идти пешком.
   На Мясницкой бросились в глаза следы пуль, изрешетивших стены и окна домов. Еще большую картину разрушения представлял собой "Метрополь". Там виднелись следы меткого попадания снарядов, были выбиты рамы, снесены карнизы, повреждены наружные мозаичные украшения. Проходившие мимо москвичи охотно пояснили мне, что во время минувших боев здесь засели юнкера, которых пришлось "разносить" из орудий.
   В Военно-революционном комитете, помещавшемся в здании Московского Совета, мне прежде всего попался на глаза В. П. Ногин. Он разговаривал с посетителями в большой и светлой канцелярии, одновременно служившей и приемной. В комнате заседаний комитета находился Г. И. Ломов (Оппоков). Ему непрестанно приходилось выбегать в соседнюю канцелярию, чтобы отдать для переписки на машинке ту или иную заготовленную им бумажку. Я вынес впечатление, что в Москве он проводил работу, аналогичную той, которую в Питере в первые дни революции нес на себе В. А. Антонов-Овсеенко.
   Тов. Ломов имел крайне утомленный вид. На его лице явственно запечатлелись следы бессонных ночей. Однако все дела в его руках спорились. Он выполнял их быстро и аккуратно.
   Тов. Ломов без всякой задержки выдал мне все нужные документы, и я направился на Пречистенку, в штаб Московского военного округа. В кабинет Муралова меня провели вне очереди.
   - А, здравствуйте, - приветливо встретил он меня. - Вы, стало быть, Раскольников-Рошаль? [234]
   Мне пришлось дать пояснения, что я только Раскольников, а Рошаль - это мой большой друг, с которым мы вместе работали в Кронштадте и в одинаковой мере подвергались неистовой травле буржуазной печати, сделавшей из нас братьев-близнецов.
   Н. И. Муралов выразил радость по поводу приезда нашего отряда. Знакомя меня с политическим положением, создавшимся в Москве, он указал, что, несмотря на победу советских войск, в городе еще осталось много враждебных революции элементов и не исключена возможность новой вспышки белогвардейского восстания или, что еще вероятнее, хулиганского погрома. Мы условились, что вечером пойдем на заседание Военно-революционного комитета, чтобы наметить дальнейшие задачи нашего отряда.
   При выходе из кабинета командующего войсками округа я встретился с А. Я. Аросевым, ближайшим помощником Муралова. Я знал его еще по Апрельской партийной конференции и по Кронштадту, куда он приезжал незадолго до июльских дней. Он взял меня под руку и повел к себе. В его приемной стояла еще более длинная очередь просителей, чем у Муралова. Большинство составляли бывшие офицеры. Они приходили сюда за новыми советскими документами, за письменным разрешением на право ношения оружия или с просьбой об отпуске.
   Кроме тов. Аросева, выполнявшего техническую штабную работу, ближайшими помощниками Н. И. Муралова являлись - по политической части - старый партийный работник тов. Мандельштам (Одиссей) и по войсковым передвижениям - молодой офицер, левый эсер Владимирский. Для отдельных поручений Муралов использовал тов. Чиколини.
   С Пречистенки я возвратился к нашему эшелону. Товарищи моряки жаловались на тяжелые условия жизни в теплушках и просили перевести их в город. Ховрин, Железняков и я пошли искать помещение. Недалеко от вокзала Николаевской железной дороги, у Красных ворот, наткнулись на огромное трехэтажное здание института благородных девиц. Мы вошли в канцелярию и потребовали кого-либо из администрации. К нам вышла начальница, окруженная свитой классных дам. Все они имели крайне встревоженный вид. [235]
   - Что вам угодно? - был первый вопрос начальницы.
   Мы отрекомендовались представителями прибывшего из Питера матросского отряда и заявили, что нуждаемся в помещении и с этой целью хотим осмотреть институт. Дамы запротестовали:
   - Но ведь у нас девочки...
   Мы постарались успокоить их, объявили, что займем только свободные комнаты первого этажа.
   - Заодно будем и защищать вас, - не без гордости произнес кто-то из сопровождавших меня матросов.
   Классные дамы отнеслись к этим словам с определенным предубеждением, но мы тем не менее уже приступили к осмотру здания. Оно оказалось чрезвычайно большим. В первом этаже были красивый и просторный вестибюль, канцелярия, преподавательская и другие служебные комнаты. Во втором этаже находился колоссальной величины актовый зал и классы для занятий. В третий этаж мы даже не поднимались.
   В короткое время весь наш отряд был переведен в это здание. Кроватей удалось раздобыть лишь несколько. Большинству пришлось спать на полу. Первого этажа не хватило. Через пару дней мы все же вынуждены были оккупировать и второй этаж, главным образом ради его большого зала, моментально превращенного в общежитие.
   Одним из видных руководителей военно-революционной организации в Москве был тогда М. Н. Покровский. Мне довелось слушать его в первый же вечер нашего приезда сюда на заседании Военно-революционного комитета. Свои мысли Михаил Николаевич облекал в законченные литературные периоды, и эта ясная, строго логическая формулировка чрезвычайно облегчала взаимное понимание и весь ход работ комитета. Наш вопрос был разрешен очень скоро. Москвичи, приветствуя прибытие питерского отряда, постановили задержать его у себя для ликвидации возможных вспышек белогвардейского восстания и для борьбы с погромно-уголовным бандитизмом.
   На следующий день мне снова пришлось быть в штабе округа. По сведениям штаба, в Большом Чернышевском переулке, непосредственно примыкающем к зданию Московского Совета, скрывалась тайная квартира крупной [236] белоофицерской организации, располагавшей складом оружия. Отряду моряков было предложено произвести в этом квартале повальный обыск. ЧК тогда еще не успела возникнуть, и ее функции выполнялись военными отрядами.
   В строгом порядке, в походном строю, мы подошли к месту назначения и оцепили подозрительный квартал. Обыск начался с того конца переулка, который наиболее отдален от Московского Совета. Первый дом оказался церковным, в нем обитало со своими семьями духовенство соседней приходской церкви. Здесь обыск прошел благополучно и быстро, без всяких инцидентов.
   В подъезде следующего дома, на стекле входной парадной двери, было вывешено печатное извещение о том, что все это помещение находится под защитой шведскою посольства. Клочок бумаги, возможно прикрывавший собой белогвардейскую организацию, произвел на нас магическое действие, на которое он и был рассчитан. Мы миновали этот небольшой каменный дом и перешли к соседнему.
   Это одноэтажное здание занимали редакция и контора либерально-профессорской газеты "Русские ведомости". Здесь мы застали нескольких почтенных старцев благообразной наружности, от которых издали пахло лампадным маслом кадетского "народолюбия".
   Громко стуча прикладами о пол, наши морячки, к неподдельному ужасу старцев, продефилировали по длинному ряду неуклюжих и полупустых комнат, заглядывая во все углы, роясь в шкафах и ящиках. Только за дверью одной маленькой комнаты, которую пришлось взломать, так как она была заперта, мы нашли винтовку устарелой системы. Хитрые старички из "Русских ведомостей" оказались настолько дальновидны, что заблаговременно успели подготовиться и даже очистить от бумаг все ящики письменных столов.
   От редакции "Русских ведомостей" нам предстояло перейти к повальному обыску многоэтажного каменного дома. Мы пригласили председателя домовой организации присутствовать при этом. Дом состоял главным образом из богатых, роскошно меблированных квартир, в которых нам удалось собрать значительное количество винтовок, револьверов и охотничьих ружей. Относительно последних мы не имели никаких указаний, но отбирали [237] их "на всякий случай", предлагая владельцам на следующий день зайти к нам и, если позволит Военно-революционный комитет, получить их обратно. Между прочим, на другой день к нам явился только председатель домового комитета. Но отнюдь не за охотничьими ружьями, а для того, чтобы выразить благодарность общего собрания жильцов за добросовестное проведение обыска. Очевидно, эти господа, составив себе представление о матросах на основании фантастических вымыслов буржуазных газет, предполагали, что наш отряд не оставит в их квартирах камня на камне. Мы ответили посланцу, что никакой благодарности не заслужили - нами всего лишь был выполнен свой революционный долг.
   В эти же дни в Москве мне довелось увидеть странное шествие. По улицам медленно двигалась похоронная процессия. Целая вереница нарядных катафалков с роскошными балдахинами сопровождалась облаченным в белые ризы духовенством. За гробами следовали юнкера, офицеры и хорошо одетая буржуазная публика. Это хоронили погибших белогвардейцев. В Москве вообще было поступлено оригинально: в один день хоронили наших, а на следующий день - юнкеров. Разумеется, белая гвардия не преминула устроить из похорон своих жертв религиозно-церковную и контрреволюционную демонстрацию.
   Наши матросы тоже успели устроить митинг моряков. От руки были разрисованы аршинные плакаты, и тов. Берг лично ходил расклеивать их по углам улиц. Место для митинга выбрали не совсем удачно - на Театральной площади. Эта идея принадлежала опять-таки тов. Бергу, который со смаком предвкушал, как в центре буржуазного квартала матросы в своих речах будут "громить буржуазию".
   Рабочих на этот митинг пришло немного. Зато проходившая мимо богато одетая публика была привлечена не совсем обычным на московских площадях зрелищем матросов-ораторов. Выступавшие товарищи разъясняли значение пролетарской революции, после чего со всей страстью обрушивались на саботаж интеллигенции. Вероятно, многие из собравшихся слушателей были задеты за живое, но никто из них не подал виду. Публика стояла молча и по окончании речей выражала [238] свое одобрение довольно шумными аплодисментами. Особенно мощно рычал на всю площадь сильный бас тов. Берга. Я также выступал в этот день.
   Вскоре стало известно, что Каледин собирает на Дону казачьи полки для выступления против Советской власти. На заседании Московского Военно-революционного комитета было вынесено решение об отправке нашего отряда на юг для борьбы с белогвардейским казачеством и выручки Донецкого угольного бассейна. Состоялся новый митинг моряков. На этот раз в большом актовом зале института благородных девиц и совсем с иными целями. Выступали здесь тт. Павлуновский, Ховрин и я.
   Наши товарищи с

Категория: Книги | Добавил: Armush (26.11.2012)
Просмотров: 413 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа