Роборовский Всеволод Иванович - Путешествие в восточный Тянь-Шань и в Нань-Шань

ли тамарисков и ив настолько еще густы, что мы близ бивуака видели нескольких оленей, которым эти заросли служили убежищем. В урочище прежде были даже пашни, следы которых время не успело еще сгладить и сравнять с соседней местностью.

   Невысокие обрывы пологих пустых предгорий обставляют здесь немного расширившуюся долину реки. Северные горы, значительно пониженные, как бы порвались и, отступив еще далее к северу, направились к горам Даванчину. Южные горы тоже отодвинулись к югу и, уклоняясь к юго-востоку, далее на восток сильно пониженные, служат уже южной оградою Люкчюнской котловине под именем Чоль-тага; уходящего на восток далеко за меридиан города Хами.

   Завтра предстоит большой безводный переход; для удобства мы выйдем после обеда и будем ночевать в пустыне без палаток, а на следующий день, выйдя со светом, по словам проводника, утром придем в чантуйское селение Илянлык, западный предел Люкчюнской котловины.

   Переночевав в урочище Алгын-амы, мы после часа пополудни, пообедав, тронулись в пустыню. Направления держались восточного по мягкому песчаному грунту. Река Алго, вырвавшись из ущелья, из своего родного, одинокого в горах русла, и почуяв свободу на широкой долине, разбежалась несколькими рукавами по степи и растратила в ней свои ослабленные воды, которые, будучи не в состоянии бороться с алчностью жадной пустыни, частью впитались в почву и скрылись под гальку пустыни, частью же поглотились сухой атмосферой. Растительность, сопровождавшая реку до сих пор все время, кинулась по следу за водою и, добывая ее своими длинными корнями из почвы, образовала по руслу несколько зелено-желтых извилистых лент на сером фоне окружающей мертвой пустыни; полосы эти теряют свою свежесть на востоке, тощают и, наконец, исчезают, и голая галечная с валунами, светлосерая полоса, идущая по темному, безотрадному фону пустыни на восток, обозначает сухое русло р. Алго.

   На далеком восточном горизонте видна лишь белая дымка, в которой теряется граница и серой земли и голубого неба.

   На второй версте от урочища Алгын-амы мы перешли речку Урубан-гол, пришедшую с северо-западных дальних снеговых гор, выделяющих на восток хребет Даванчин. Эта речка, выбежав из гор, влила свои воды в р. Алго и, увлеченная ее свободой, разлилась по ее рукавам, увлекшим ее на совместную погибель в пустыне. Тут же близ переправы стоят развалины какого-то укрепления, запиравшего вход в Алгойское ущелье; кроме того, по обоим берегам Алго стоят развалины двух башен и много других, на вид довольно старых, построек, сложенных из речных валунов и глины.

   Русло р. Алго тянулось по пустыне вправо в двух-трех верстах от нашей дороги. Затем вправо показались глиняные холмы карызов {Искусственные подземные галереи, собирающие подземные воды для орошения.}, выведенных в селение Илянлык и отчасти в селение Токсун.

   С севера нас сопровождали известковые и песчаниковые высоты, местами передутые сероватым песком.

   Мы прошли 21 версту к 5 ¹/₂ часам вечера и остановились у подножия этих высот. Расположились для ночлега на открытом воздухе, не ставя палаток. Ночь теплая °Ц, удушливая, как всегда в пустыне. Серая, пыльная, безводная пустыня, накаленная дневным солнцем, не успевала остынуть и всю ночь лучеиспускала теплоту в воздух. Густая дневная пыль пустыни села ночью, и плохо видимые днем окрестные горы были недурно видимы ночью, освещенные луной, придающей особенный таинственный вид молчаливой и нежилой застывшей пустыне.

   Утром наши сборы были очень коротки, и мы могли выступить в дорогу еще до света, тем более, что все необходимые засечки для своей съемки я сделал еще засветло, накануне. Качество дороги не изменилось нисколько: та же ровная и гладкая поверхность пустыни, выстланная глинисто-песчаной мягкой с галькою почвою, иногда с белыми выпотами соли.

   Сопутствовавшие вчера нам слева высоты стали мельчать и отходить к северу, а за ними виднелись силуэтами в утренней слабой дымке высокие горы Даванчина, отделяющие на севере Люкчюнскую котловину от города Урумчи. Пройдя верст 15, мы разглядели группу дерев - это оказалось селение Илянлык, орошаемое карызами из р. Алго и р. Субапш, идущей с южных гор Борто-ула, на востоке обрывающихся ущельем, по которому проходит карашарская дорога. Мы с радостью подвигались, к оазису и вскоре встретили двух человек, ехавших навстречу баранам, которых гнали в селение Токсун сарты для продажи; но узнав от нас, что бараны прогнаны еще ночью, вернулись с нами и довели нас до воды и удобной остановки на одном карызе у мельницы в сел. Илянлыке. Прошли 28 верст; пустыня оканчивается у западной окраины оазиса, обрываясь крутыми скатами и обрывами глины к оазису. Они состоят из лессовидного серого суглинка и, можно предполагать, составляют почву алгойской пустыни на западе.

  

  

   Западная и северная части оазиса представляют глинистую бугристую местность, выдутую страшными северо-западными ветрами, и большую болотистую площадь с прекрасным кормом, служащую для выгона скота илянлыкцам.

   На ближайших к бивуаку ключах нам с Ладыгиным удалось наловить чрезвычайно интересных рыбок Diplophysa sp., впервые мною здесь встреченных, и довольно крупных водолюбов (Hydrophilus sp.) и плавунцов (Dytiscus marginalis). На илянлыкских болотах останавливалось много водяной пролетной птицы и особенно куликов. Деревья оазиса стояли еще зеленые; отчасти еще зеленые хлеба на пашнях, главным образом просо-сорго, не были еще убраны. Здесь зима подбирается не так быстро, как на верхнем Алго, чему в значительной мере причиною и абсолютная высота, падающая в Илянлыке до 679 футов.

   Почва оазиса состоит из желто-серого очень мелкого, сильно глинистого песка (песчаный лёсс) и из серого, лёссовидного суглинка с мелким хрящем; кое-где попадаются, на сдутых ветром местах, особенно в северной части Илянлыка, выходы розовато-желтого известково-глинистого мелкозернистого песчаника (ханхайского)²⁵.

   Самое название Илянлык - от слова "илян" - произошло от обилия змей, водящихся в этой местности; но ко времени нашего прихода они уже исчезли, вследствие приближения осени и сравнительно свежих ночей, почему ни одного экземпляра добыть нам не удалось.

   Жители Илянлыка - сарты и чанту, 400 семей - занимаются исключительно земледелием, сеют сорго и хлопок; подчинены токсунскому беку.

   Переночевав в Илянлыке, мы чуть свет направились в селение Токсун. По дороге все время попадались редко разбросанные сакли, обсаженные ивами и реже тополями. Фрукты здесь не растут - весенние неистовые ветры обрывают все цветы. Да и все листья хлебных растений истреплены и разорваны ветром, вдоль по нервам. Самые сильные ветры дуют со второго месяца по пятый, т. е. с февраля по май; сила этих ветров бывает настолько велика, что иногда прекращается всякое сообщение Илянлыка с Токсуном. Южная часть оазиса Илянлыка орошается карызами рек Алго и Субаши, северная же - карызами реки Даванчина. На 9-й версте мы вышли на р. Даванчин-су, идущую с северного хребта Даванчин-дабан, и, вступив в южную часть сел. Токсуна, разбили свой бивуак на том самом месте, где стояла экспедиция М. В. Певцова в 1890 г. Я отыскал даже точку, на которой производил астрономические наблюдения Михаил Васильевич, и на ней установил столб для той же цели.

   От Илянлыка до сей точки мы прошли 15 ¹/₂ верст.

   Не успели мы остановиться, как приехал местный бек, кадыр-бек, ставленник китайских властей, чтобы по поручению турфанского уездного начальника, китайца, "тина", осведомиться о здоровье нашем, благополучии пути, и, главное, о дальнейших наших намерениях. Он оказался очень милым в обращении, вежливым, но криводушным и корыстным человеком.

   Первое, что бросилось нам в глаза в Токсуне, это - телеграфные столбы. Телеграф этот проведен из Су-чжоу через Гоби на Хами и Турфан. Здесь он разделяется: одна ветвь идет на Токсун, Карашар и в Кашгар²⁶, а другая на город Урумчи и на запад в Кульджу. Токсунскому беку поставлено китайцами в самую непреложную обязанность блюсти за сохранностью всех телеграфных сооружений. Человека, испортившего телеграф, бек доставляет в город Турфан китайцам для повешения. Если бек не найдет виновного, то лишается места, строго наказывается и высылается навсегда с родины. Постройкой телеграфа в Токсуне заведуют китайцы под руководством одного иностранца, носящего китайскую одежду; видеть его нам не пришлось, но по сведениям, собранным В. Ф. Ладыгиным, он, кажется, бельгиец.

   По словам бека, китайцы нас ожидали уже и даже разыскивали; они никак не предполагали, что мы пройдем в Токсун через Алго, потому что там настоящей дороги нет, и сами китайцы там не ездят, опасаясь торгоутского кочевого населения и трудностей пути. Нас ожидали из Кашгарии в городе Урумчи, куда уехал недавно турфанский тин, рассчитывавший встретиться там со мной.

   Вторая новость в Токсуне - новая глинобитная крепостца, вполне уже готовая, но за неимением войска пока не занятая. В другой, старой крепости стоит 150 конных китайских солдат. Во всем же Турфанском округе находятся 2 лянзы войск на 150 000 жителей. Токсун стоит на единственной дороге, ведущей из Китая в Кашгарию, куда в прошлом году прошли до 12 лянз из Хами и Урумчи. Войска эти были смешанные, состояли из китайцев, чанту, монголов и кашгарцев. Из них пехоты 9 лянз и кавалерии 6. В нынешнем же году прошли 3 лянзы и 10 пушек и 170 арб сбруи и боевых припасов. Пехота была вооружена пистонными ружьями, а кавалерия - скорострельными и пиками, причем скорострельных патронов, кроме имевшихся на руках, в запасе не было. Из Урумчи была только одна лянза, остальные же из Хами. Войска продовольствовались на средства местных жителей, которые должны были все заготовлять заблаговременно к проходу войск, причем жители жаловались на своеволие и мародерство войск, не сдерживаемых начальством.

   Селение Токсун стоит на р. Даванчине и на карызах рек Алго и Субаши. Население - чанту (тюрко-монголы, магометане), 400 семей. Подчинены беку, назначаемому турфанским уездным начальником. Дунган 200 семей, китайцев до 15 семей; те и другие подчиняются непосредственно "тину" в Турфане. Кроме того к Токсуну причисляются селение Илянлык с 400 семей чанту; селение Ямши [Яньмуши] - 150 семей чанту; Хадун - 280 семей чанту, есть немного и дунган, которые, как и немногие китайцы, подчинены Турфану.

   Жители сеют преимущественно сорго, пшеницу, кунжут, хлопок, ячмень и огородные овощи, а также дыни, арбузы. Возле домов и на карызах садят ивы, тополя, шелковицу, айлантусы.

   Дикая растительность состоит из тамарисков, джинтака (Alhagi camelorum), Karelinia caspica, камышей, сугака (Lycium ruthenicum), солодки, солянок, Sophora alopecuroides, кендыря (Apocynum venetum и A. pictum) и злаков.

   Ветры в Токсуне бывают настолько сильны, что листья камышей и проса бывают оторваны, как и в Илянлыке, и истреплены ветрами на узкие полосы по нервам.

   Почва пашен Токсуна состоит из лессовидного буро-желтого очень твердого суглинка. В более южной части - серо-желтый мелкий слюдисто-глинистый песок, с обломками веточек тамариска, а по дну русла временно приходящих в Токсун вод Субаши - довольно толстые отложения серо-желтого лёссового слоистого ила.

   Дождей в Токсуне почти не бывает, иногда падают на землю редкие капли дождя, насыщенные воздушною пылью и потому окрашенные в темнобурый цвет. Снег очень редко порошит зимою, но на земле не остается, испаряясь немедленно.

   Абсолютная высота селения Токсун, проверенная многими моими наблюдениями, оказалась в 52 фута над уровнем моря.

   С первого же дня прибытия в селение Токсун я вывесил все метеорологические инструменты, имевшиеся в распоряжении экспедиции и предназначенные для метеорологической станции в Люкчюне, и в течение семи дней делал параллельные наблюдения три раза в день, из чего можно было вывести сравнения показаний инструментов; произведены здесь наблюдения магнитные и астрономические; последние очень удачно совпали с наблюдениями М. В. Певцова в 1890 г.:

  

   широта его наблюдениями определилась - φ = 42° 46' 54"

   в 1893 г. по моим наблюдениям - φ = 42° 46' 52"

   Разница всего на - 2"

   Долгота Токсуна получилась: δ = 88° 40' 21" от Гринвича.

  

   Я так увлекся различными наблюдениями, что не находил времени для участия в сборах коллекций, которые усердно пополняли П. К. Козлов, В. Ф. Ладыгин и препаратор Курилович. Кроме того, немало времени отнимали различные приемы и визиты местных властей разных рангов и отдача таковых им, и часто безрезультатные и продолжительные с ними переговоры, напоминавшие толчение воды в ступе.

   На другой день после нашего приезда в Токсун возвратился сюда же из Кашгарии и турфанский тин (уездный начальник). Мы взаимно сделали друг другу визиты. Он нам вручил почту, любезно присланную ему, для передачи нам, нашим кульджинским консулом, уважаемым В. М. Успенским.

   Пользуясь сведениями, собранными в прошлую экспедицию с генералом М. В. Певцовым, и кое-какими еще добытыми ныне о местности Кызыл-сыныр [Сынгыр], затерянной в глухой пустыне, по пути отсюда на Лоб-нор я решил, не теряя времени, направить туда П. К. Козлова для ознакомления с этим урочищем и дорогою на Лоб-нор, куда предполагалось снарядить его из Люкчюна. Не без затруднений нашелся проводник, молодой чанту, красивый и молодцеватый, сын живущего в Кызыл-сыныре чанту Ахмет-палвана. Недостаток лошадей в Токсуне задержал выступление, и только 30 сентября рано утром мы выступили в путь тремя партиями: караван направил я в Люкчюн с В. Ф. Ладыгиным северной окраиной котловины, по большой дороге. П. К. Козлов с казаком Баитовым и проводником Абдурахманом за 15 дней пошел в Кызыл-сыныр. Снаряжение его составляли, кроме верховых лошадей, 2 вьючных верблюда, продовольствие, постель, маленькая брезентная палатка и 2 резиновых мешка, каждый на 5 ведер, для воды. Я же, захватив одного вьючного верблюда, продовольствие и 2 резиновых мешка для воды, с казаком Шестаковым и проводником, токсунским чанту, пошел в Люкчюн южною окраиною котловины, для предварительного с нею знакомства, чтобы знать, с чего начать свои предстоявшие здесь исследования.

   Караван отправился на восток, П. К. Козлов на юг, а я на юго-восток-восток.

   На 9-й версте моего пути окончилась растительная полоса; к окраине ее подбегала галечная равнина с южных гор Чоль-тага, изрезанная карызами, идущими с запада на восток и собирающими подземные воды Субаши. Мы вошли на эту равнину и ею двигались на восток; пробовали иногда итти и окрайними камышами, но это было трудно, так как соленая почва, покрытая твердой известково-гипсовой коркой, представляла затвердевшие глыбы, о которые лошади и верблюды спотыкались и портили себе ноги - пришлось итти снова галькой. На 13-й версте попался нам ключ Кашка-булак с солоноватой водой и затем лишь только на 32-й версте другой - Янги-Яйлак, пресный, многоводный, поверхность которого лежала ниже уровня земли лишь на ³/₄ аршина. Кругом ключа хороший корм (мелкий камыш) и дрова (тамариск); в одной версте к востоку стояла небольшая группа тополей, могущих служить для ориентировки местности при разыскивании этого ключа. На краю южной равнины, взбегающей на юг вверх к Чоль-тагу, встречается много курганов, сложенных из крупной гальки и камней. Все они уже нарушены алчными искателями кладов и расхищены; вместе с землей и галькой, кругом них валяются куски дерева и пучки старого камыша, которыми, вероятно, закрывались могилы.

   Кроме того по камышовому пространству на солончаках тянется линия сторожевых башен, сложенных из кусков солончаковой глины и ныне уже разрушенных, построенных когда-то старинными обитателями котловины с целью охранительной. Линия эта тянется с запада на восток вдоль котловины.

   На севере, верстах в 17 от Янги-Яйлака, виднеются развалины Асса-шари, не те, о которых говорит Г. Е. Грумм-Гржимайло в своем сочинении, а расположенные по дороге из Токсуна в Турфан.

   Второй переход сделали всего в 20 верст; как и накануне, дорога шла окраиной галечного пространства и по своему качеству, и по своему восточному направлению не изменялась. Те же солончаки и камыши влево и 2-3 башни среди них; на галечной степи постоянно попадались группами разрытые древние могилы. Сведений о древних обитателях этой местности, коим могли бы принадлежать эти могилы, довольно словоохотливый проводник наш не мог сообщить; говорил он о кладах, находимых в котловине до Бадуалета и после него. О могилах же он сообщил, что разрывали их дунгане во время восстания, когда здесь хозяйничали, и находили в них много серебра и золота. В котловине, говорил он, "как кому посчастливится с кладами. Один увидит развалины огромного древнего города и найдет много серебра и разных дорогих украшений, а другой на том же самом месте и следов никаких развалин не найдет".

   Остановились на ночлег в урочище Бахлык-тура. Здесь стоит сложенная из крупных сырцовых кирпичей башня и при ней вырыт колодец с слабо солоноватой водой, лежащей только на 1 аршин ниже поверхности земли.

   Из зверей здесь в котловине много антилоп (Antilope subgutturosa), лисиц, волков, зайцев и много мелких грызунов. Попадаются еще кабаны (Sus scrofa), но теперь их немного. Лет 30 тому назад с Чоль-тага нередко забегали дикие верблюды по несколько штук. Теперь же это редкая случайность, и они попадаются только в Чоль-таге и южнее, особенно если в нем выпадет снег, ради которого они приходят туда из пустыни.

   Свой третий переход, очень большой, в 41 версту, к озеру Боджанте, мы совершили при неприятной довольно сильной северо-западной буре, продолжавшейся с раннего утра до сумерек.

   Мы остановились на голой гальке, на которой не было никаких признаков растительности; камни и гальки, содержащие множество окаменелостей {Обломки серого мелкозернистого известняка и известковой брекчии с отпечатками каменноугольных кораллов.}, были источены и вышлифованы свирепствующими здесь постоянно северо-западными бурями; с севера, со стороны озера, к ним прилегал большой береговой солончак, покрытый твердою коркой, состоящей из гипса, извести и различных солей, скрывающей под собою выпоты поваренной соли. Дальнейший путь наш шел галечной пустыней по границе камышей, которые вскоре кончились и сменились голыми, безжизненными_г с изрытою поверхностью солончаками, за которыми в 1 ¹/₂ версты к северу виднелась сначала белоснежная, а потом переходящая в бирюзовый цвет поверхность солончакового озера Боджанте-куль. Ширина его верст 15 при длине около 30; берега его, совершенно плоские, окружены солончаками, и трудно определить, где собственно кончаются солончаки и начинается водное пространство. Это озеро - самое низкое место впадины, и одною из задач предполагаемой метеорологической станции в Люкчюне будет определение абсолютной высоты этой интересной местности {Из двухгодичных наблюдений на станции и на основании моей нивелировки абсолютная высота этого озера вычислена покойным А. А. Тилло и оказалась равною 427 фут., т. е. на столько ниже уровня океана.}. Следуя краем солончака, мы должны были отклониться немного к югу и подошли к возвышенности, выдвинувшейся сюда от хребта Чоль-тага и присыпанной серым, средней крупности, песком. Сам Чоль-таг тянется здесь на восток-юго-восток и не имеет глубоких ущелий, будучи выглажен страшными бурями в течение многих веков.

   На следующее утро, через 2 версты, мы вышли на дорогу, пришедшую с юга с гор Чоль-таг из урочища Кызыл-сыныр и пошли по ней на север, обходя озеро Боджанте с востока, по вспученным и изрытым сухим солончакам, малодоступным для движения на лошадях и верблюдах. Только местные, привычные животные могут, с опасностью сломать ноги, кое-как пробираться по такой невозможной местности. Наконец, мы увидели развалины каких-то стен; это оказались развалины древнего города калмыков - Чон-Асса-шари, - описанные Г. Е. Грумм-Гржимайло; мы прошли мимо, рассчитывая посетить их впоследствии, и вступили в солончак более мягкой формы. Нам стали попадаться тощие и сухие камыши, тамариски, следы арыков и пашен, встретились 2-3 развалины: мы шли районом старого Асса-шари. Эти развалины носят название Чон-Асса-шари в отличие от развалин Асса-шари, расположенных к юго-западу от г. Турфана.

   Пройдя полосу песков, наметанных в небольшие барханы, версты 2 шириною, мы вступили на глинисто-солонцеватую равнину, поросшую солодкой, верблюжьей травой, Sophora alopecuroides и др., и направились к деревьям, росшим на окраине оазиса, представшего перед нами на 18-й версте нашего пути. Здесь впервые встретились нам пашни и сады на карызах и первые люди.

   Впереди, вправо и влево видны были рощи и между ними окруженные пашнями фанзы - небольшие поселения, домов по 5-6, при воде, выведенной карызами.

   Здесь нам указали направление к Люкчюну; вскоре мы перешли речку, бегущую с северных гор Тус-тау, весьма маловодную, стремящуюся по лёссовому без гальки руслу.

   На 26-й версте пути остановились на одном карызе, четыре версты не доходя до города Люкчюна, стоящего на севере. Жители ближайших фанз моментально явились с предложениями арбузов, дынь, жареных лепешек и пр. Перед вечером мы заметили на соседнем к западу карызе наш караван. Я немедленно послал туда Шестакова, который вскоре вернулся с фельдфебелем Ивановым, хотевшим перевести сейчас же и караван на нашу стоянку. Но я решил перекочевку каравана на завтра, так как повар уже готовил людям ужин. Караван перекочевал к нам на другой день рано утром. Вскоре приехал от местного вана (князя) чиновник с хлебом-солью и сообщил, что сам ван уехал в гости и приказал исполнить все наши требования, желает вступить с нами в приятельские отношения и на днях приедет к нам.

   В Люкчюне мне предстояло устроить метеорологическую станцию, и для этого было необходимо приискать пригодное для сего помещение, где-нибудь на соседнем карызе и в стороне от города, на краю, поближе к пустыне. Ближайшие жители, ссылаясь на бедноту и тесноту своих жилищ, отказывались принять нас к себе, и только у казначея вана, Бешир-ахуна, подходящее помещение нашлось, но на сдачу его нам потребовалось разрешение вана, к которому я послал с документами и подарками В. Ф. Ладыгина, а на другой день съездил к нему сам. Сан был крайне любезен, устроил нам парадный прием и, по моем возвращении на бивуак, сейчас же отдал визит, который продолжался около часа. На все мои просьбы, обращенные к вану, не последовало ни одного отказа, он на все давал согласие; не имел ничего против устройства метеорологической станции и склада экспедиционных коллекций, собранных от границы до Люкчюна, и даже предложил свой надзор за ними и покровительство человеку, предназначенному оставаться при складе; для последнего он указал помещение Бешир-ахуна, если бы оно оказалось удобным.

   Мы должны были скорее перебираться к Бешир-ахуну в фанзу, чтобы устроить станцию, и затем я должен был ехать в котловину для ее нивелировки.

   9 октября рано утром мы перешли на карыз Бешир-ахуна и сейчас же позаботились о постройке метеорологической будки для станции. Для этого не оказалось ни подходящих мастеров, ни готового годного леса. Наконец, добыли дерева, но плохого качества; нашли и плотника, но так плохо знавшего свое ремесло, что решили строить будку сами под руководством Иванова; наемный плотник был полезен нам не искусством своим и не трудами, а только инструментами, которыми пользовались наши люди. Наконец, будка была построена, приборы установлены и станция начала действовать.

   Во время постройки станции все метеорологические инструменты, предназначенные для нее и для путешествия, были выставлены в фанзе, и я произвел в течение нескольких дней ряд сравнительных наблюдений, т. е. повторил то же, что и в Токсуне.

   В бытность свою в Токсуне и теперь в Люкчюне я произвел наблюдения для определения высоты горы Богдо-ула в Тянь-шане. Эти наблюдения были вычислены генералом А. Р. Бонсдорфом, который получил высоту горы = 22 692 англ. фут. над уровнем океана {См. стр. 9 отд. В, часть III. Труды экспедиции²⁷.}. Здесь же я определил положение станции и астрономически; она оказалась φ = 42° 41' 57" широты и долготы от Гринвича 89° 42' 28" {Абсолютная высота ее, как оказалось впоследствии, лежала на 56 футов [17 метров] ниже уровня океана. Подробности см. III часть Трудов экспедиции.}.

   Оставляя на складе собранные уже коллекции и запасы продовольствия на обратный путь от Люкчюна до границы, мы должны были все это хорошенько уложить в ящики, которых у нас свободных не было. Пришлось их делать самим. Опять возня с лесом, который с трудом добыли за непомерно высокую цену, например, бревно тополевое, кривое, в 3 вершка толщиною и 2 сажени длиною, для пилки досок нам обходилось до 1 руб. 50 к. Так же дороги здесь гвозди и все железные вещи.

   23 октября возвратился П. К. Козлов из своей двухнедельной поездки в Кызыл-сыныр, привезя около 400 верст съемки неведомой пустыни и расспросные сведения для следующей поездки своей на Лоб-нор и Са-чжоу, которая уже ранее предполагалась. С его приездом у нас началась пренеприятная работа - разборка и новая укладка всех запасов путешествия, из которых нужно было выделить все необходимое на обратный путь, через два года, из Люкчюна на родину. Как тому, так другому делалась опись, с обозначением номера ящика или сумы, где какие предметы находились. Затем выделение инструментов для станций и установка их, частью в выстроенной будке, частью в отдельном углу фанзы. Тем временем пополнялись и кухонные запасы: сушилось мясо в дорогу, приготовлялись запасы муки, дзамбы, круп, соли и пр. и зерно для лошадей; не были забыты и запасные вьючные принадлежности в дальнейший путь: войлока, веревки и пр.

   По просьбе вана я должен был съездить в Турфан к китайскому уездному начальнику и заявить ему, что я оставляю свои вещи и человека для присмотра за ними люкчюнскому вану. Тин был очень любезен и предлагал оставить вещи в Турфане у него в ямыне (управлении) и не оставлять при них человека. Но я ему объяснил, что у меня остаются в числе прочего и собранные коллекции, т. е. шкуры зверей и птиц, но для сохранения их от моли и других насекомых они вымазаны ядом, а чтобы не съели их мыши, их надо часто пересматривать. Поручить это китайцам я не могу, потому что, при неумелом обращении, китайцы могут отравиться сами, поэтому я должен оставить своего сведущего человека. Жить моему человеку в большом городе Турфане неудобно, потому что будет обращать на себя внимание любопытной городской толпы, да и вообще может выйти какая-либо неприятность при незнании им китайского языка, а потому я оставлю его с вещами где-нибудь в малолюдном месте близ Люкчюна и попрошу вана, чтобы он принял моего человека под свое покровительство. Тин долго настаивал, чтобы склад сделать в Турфане, но, наконец, согласился со мною и даже обещал поговорить с ваном, чтобы ван заботился об оставляемом.

   Для производства наблюдений на станции я выбрал урядника Шестакова, который был вполне подготовлен к выполнению связанных с этим обязанностей, так как в течение четырех месяцев практиковался почти ежедневно в обращении с инструментами и в отсчитывании показаний их, по нониусам и на глаз, и прекрасно в этом успел, а во время пребывания в Люкчюне практиковался в определении времени по часам Флеша. Вану были сданы на хранение деньги, необходимые Шестакову на продовольствие и другие расходы. При каждом случае он должен был брать необходимое количество денег от вана, держать же их ему у себя было запрещено, чтобы не вводить в соблазн людей, везде алчных до наживы, и для спокойствия самого же Шестакова. Оставили Шестакову паспорт, засвидетельствованный турфанским тином и люкчюнским ваном, а на всякого рода расходы 10 ямб²⁸ серебра, сданного вану на хранение. За фанзу под склад и устройство станции Бешир-ахуну было уплачено сразу вперед за два года.

   Шестакову была оставлена инструкция для метеорологических наблюдений и наставления для сбора различных сведений, главным образом этнографических; поручено собрать коллекцию культурных местных семян, хлебных, технических, огородных и пр. Поручено при случае добыть шкуры и скелеты диких верблюдов, диких лошадей и других местных зверей, на что оставлена особая сумма вану; собрать и другие коллекции по возможности. Подарок чейбсенского гэгэна, молодую лошадь, необыкновенно ласковую и привыкшую к нам, я не рискнул взять в дорогу через пустыню, опасаясь, что она не выдержит предстоящего трудного пути, и оставил ее Шестакову, чтобы не так сильно чувствовалось его одиночество. Оставил я ему и личного моего друга - Яшку, удивительно разумного пойнтера, привыкшего к каравану и особенно ко мне; со мною он спал всегда, забираясь в ноги под одеяло. У него была короткая шерсть, и в дождливые дни и при малых даже морозах он испытывал дрожь и выглядел мучеником. Я не надеялся, что и он выдержит все трудности пустыни и тибетские порозы, а потому оставил его Шестакову, который был искренне рад и этому участнику нашего каравана. "Жизнь моя теперь будет веселее, я остаюсь не один, а с Яшкой и Гэгэном {Так называли казаки лошадь, подарок гэгэна, и она понимала это имя.}".

   Ван с первого знакомства полюбил Яшку, и всех своих служащих спрашивал: "А видал ли ты Яшку?" Если тот не видал, ван посылал его смотреть и спрашивал потом: "Ну, хорош, понравился?" Он даже брал его к себе на несколько дней гостить.

   Самой важной работой после устройства метеорологической станции была произведенная мною и Шестаковым нивелировка котловины. Это я выполнил по программе, данной мне в дорогу М. В. Певцовым. По устройстве в Люкчюне станции были точно сверены все инструменты и в том числе 2 больших анероида Naudet, предназначенных для станции, с двумя ртутными барометрами Паррота, одним станционным и другим, назначенным для путешествия, и часы - мои, Шестакова и станционные.

   17 октября я и Шестаков сверили свои часы со станционными, в 9 часов утра мы наблюдали показания своих анероидов и температуру воздуха, а П. К. Козлов по станционным барометрам высоту их ртути. После наблюдения я медленным шагом, чтобы не трясти анероида, проехал 15 ¹/₂ верст к развалинам древнего города Чон-Асса-шари и в 4 часа дня посмотрел показания своего анероида. Шестаков и П. К. Козлов одновременно наблюдали на станции, после чего Шестаков приехал ко мне на Асса-шари.

   Ночью несколько дзеренов приходило на наш маленький бивуак. Они чуяли, вероятно, воду, хранимую нами в резиновых мешках, около которых утром мы увидали массу их следов.

   Переночевав, в 9 часов утра мы оба сделали наблюдения по своим анероидам и обменялись ими. На станции, одновременно с нами, во время всей нашей поездки наблюдал П. К. Козлов. После утреннего наблюдения я двигался дальше на следующую станцию, где в 4 часа дня делал свое наблюдение, а Шестаков - на предыдущей, после чего Шестаков догонял меня. Утром в 9 часов опять делали их вместе, менялись анероидами; я уезжал, оставляя для вечернего наблюдения Шестакова. При всех наблюдениях записывались показания вывешивавшегося в тени термометра и т. д.

   Двигаясь таким образом, мы в 10 дней дошли до селения Токсуна, астрономический пункт которого был 12-й станцией.

   Обратный путь мы прошли северной окраиной котловины и изменили количество станций. От голодной дороги в передний путь лошади, делавшие трудные безводные переходы и часто ночуя без воды и с недостаточным запасным кормом, отощали, и мы потому должны были спешить, делая большие переходы, разделив все расстояние до Люкчюна на 4 станции.

   1 ноября пришли на метеорологическую станцию, где после наших утренних совместных наблюдений анероиды поступили на двухлетнюю службу станции, а Шестаков принял ее в свое заведывание.

   Сами мы хорошенько снаряжались в опасный и рискованный путь южной, пустынной, называемой "Долиною бесов", заброшенной китайцами, дорогой на восток на селение Бугас, лежащее на 20 верст южнее Хами, и дальше поперек Хамийской пустыни в оазис Са-чжоу. Снаряжали и П. К. Козлова на не менее рискованное предприятие: он должен был пройти через Кызыл-сыныр на оз. Лоб-нор и пустынной дорогой в Са-чжоу, пройденной лишь единственным европейцем, венецианцем Марко Поло за шестьсот лет до нашего времени. Ни до него_; ни после него ни один европеец пути этого не посещал. Покойный Н. М. Пржевальский намечал и этот путь к выполнению, находя его очень интересным. Снаряжение П. К. Козлова состояло из 5 верблюдов, завьюченных продовольствием, ящиками для коллекции, мешками для воды и постелью с небольшой брезентной палаткой.

   Спутниками ему были урядник Баинов, препаратор Курилович и проводник, данный ваном.

   15 ноября мы были приглашены на обед к вану, который был к нам чрезвычайно внимателен. Обещал полное покровительство Шестакову и иногда даже посещать его; желал нам всяких благополучий и успешного выполнения наших задач, и возвращения обратно с большими результатами нашего путешествия. Обед его состоял из различных блюд, приготовленных на китайский образец, но не содержавших никакой мерзости, лакомой на китайский вкус, но отвратительной на наш и расстраивающей желудок. Тут были баранина, курица, утка в разных видах, вареные и жареные, приправленные соусами и салатами; все удобосъедобное и вкусное; был также и плов, которому я при всех случаях оказывал свое внимание.

   За обедом полагалась довольно крепкая водка, приготовляемая из сорго, которая наливалась в маленькую чарочку и подносилась каждому тайджием (местный сановник). Князь довольно часто пользовался услугами тайджия и удивлялся, что мы отказывались от этого приятного и очень полезного, по его словам, напитка.

   За обедом он забавлял нас музыкой и пением своего постоянного придворного певца, который, несмотря на то, что уже охрип, все же с полным усердием, добросовестно исполнял свои обязанности, чтобы заслужить расположение своего повелителя. Танцы не состоялись по болезни придворной балерины.

   Мы пробыли у вана 4 часа; после обеда он показывал свой новый строящийся двухэтажный, с лестницей из тесаного камня, дворец, выложенный из сырцовых кирпичей. Водил нас на крышу, откуда открывается обширный, застланный пылью, вид на всю котловину и ближайшие окрестные карызы. На крыше же мы пили и чай, любуясь видами княжеских владений. Виды эти не могли увлечь своими красотами, потому что их в наличности и не было: глазам представлялась серая унылая местность, затянутая беловатым туманом. Дружески распрощавшись с князем, приехали домой уже в сумерки.

   На следующий день мы распрощались с Петром Кузьмичем и его спутниками на два месяца до встречи в Са-чжоу, посылая поклоны старым знакомцам на Лоб-нор - Кунчикан-беку, Архейджану, Аксакалу, Джахан-беку, Тахта-ахуну и многим другим²⁹. Проводив его, кончали свои приготовления к выходу в путь.

   17 ноября трогательно простились с добродушными хозяевами, которым оставляли заложником Шестакова, и с соседями, уже успевшими привыкнуть к нам и провожавшими нас хлебом-солью (жареными лепешками и изюмом) и добрыми пожеланиями здоровья, счастливого пути и благополучного возвращения к ним. Мы оставили Люкчюн. Шестаков поехал нас проводить две-три версты.

   Из попутного карыза вышло несколько человек с хлебом-солью и сердечно напутствовали нас в далекий путь. Трогательно мы распростились с Шестаковым, которого оставляли одного на два года, среди чужих людей, на чужой земле, на полное одиночество! В предстоящие два года он будет совершенно оторван и от родины, и от нас и лишен будет возможности сообщаться даже письмами... Расставшись, и он, и мы часто оглядывались и посылали друг другу приветы, кивая головой, махая платками... наконец, за дальностью расстояния, мы потеряли его из виду.

   Мы шли на северо-восток и остановились через 13 верст в ур. Таган-сак. Возле нас стояла фанза и уже убранная пашня. Ниже по отведенному арыку тянется селение Низар-бак, а полверсты западнее его на р. Дихан-су - селение Ама-ша. Почва этих поселений плодородная, состоит из буро-желтого песчанистого лёсса, при достаточном орошении дает превосходные урожаи.

   На восток тянутся пески, замыкающие Люкчюнскую котловину, барханы которых, по словам жителей, мало подвижны и как бы застыли и вздымаются до 400 футов³⁰. Они называются Кум-тау {Их зовут по другому произношению Кум-таг.}.

   Местные чанту уверяют, что пески эти скрывают развалины какого-то древнего города, жители которого были засыпаны живыми песком в наказание за неуважение заповедей божьих. И существует легенда, что в прежнее старое время на месте этих песков был обширный город. Жили в городе не мусульмане, а язычники. Они были очень развращены и, не признавая родственных отношений, вступали между собой в брак. Разнузданность нравов этих жителей прогневила господа, и он решил их наказать. Был в городе единственный человек, угодный богу, местный учитель, его господь решил пощадить. Ночью ему явился ангел господень и объявил, что в следующую ночь бог, прогневанный распутством и бесчестием жителей, пошлет на город тучи песку, который засыплет его и погребет нечестивых жителей вместе со всем их скотом и имуществом. Ему же, учителю, приказал взять большую палку, воткнуть ее в землю и бегать вокруг нее, пока не перестанет сыпать песок. "Палку будет засыпать песком, ты ее выдергивай и снова втыкай в землю, и снова бегай. Тогда песок не засыплет тебя", - сказал ангел. Когда наступила ночь, все успокоилось, с неба посыпал сплошной песок и засыпал город, а с ним и жителей со всем их имуществом. Учитель спасся указанным ему ангелом способом. Когда окончилось это господне наказание, учитель уже не видел более города, а лишь пустынные песчаные горы, и ушел на жительство в г. Аксу, где и сейчас есть мазар этого учителя, почитаемый таранчами.

   Местные жители рассказывают, что лет 60 тому назад один охотник отправился на охоту и заблудился в этих песках. Блуждал он два дня. На третьи сутки, утром на рассвете он увидал невдалеке телегу, нагруженную ящиками, и обрадовался, рассчитывая найти жителей. Но их не оказалось, тогда он подошел к телеге, открыл один ящик и нашел его полным золотом. Он набрал себе золота столько, сколько мог захватить с собой. Вернувшись домой, он обо всем разболтал соседям. Они массой отправились в пески, но не нашли ни телеги, ни даже следов охотника, которые были уже задуты. Охотник этот стал жить очень богато. Дети его и теперь живут в Люкчюне, нисколько не нуждаясь. Живущие поближе к пескам уверяют, что и теперь иногда в полночь до них доносятся из песков голоса поющих петухов, и обижаются, если высказываешь им недоверие. Место, где был город, у жителей называется Кетек-шари - наказанный город.

   На севере, с запада от меридиана селения Токсуна, тянутся красно-песчаниковые глинистые высоты Тус-тау и отходят на восток к городу Пичану, отделяясь с юга от Кум-тау ущельем Кован и образуя широкий перерыв около Турфана. В горах Тус-тау, особенно западнее Турфана, видны издалека белые пятна выпотов соли, почему, по словам туземцев, и сами высоты получили свое имя.

   С юга отгораживает котловину хребет Чоль-таг, отделяемый от гор Аргый ущельем, по которому проложена дорога в Кашгарию, направляющаяся из сел. Токсуна. Хребет Чоль-таг невысокой грядой потянулся на восток за меридиан г. Хами под другими названиями и незнаком там еще европейцам. Это совершенно пустынные, безводные горы, в которые только дикий верблюд заходит из пустыни случайно, когда в них выпадет снег. На западе обрывается в котловину пустыня нижнего Алго и северо-западные отроги хребта Даванчина³¹.

   Население котловины сосредоточено главным образом на карызах, которых насчитывают до 140, с 400 дворов чанту. Происхождение этого слова туземцы объясняют так: это слово китайское, означает "большая голова". Прежде туземцы обертывали голову белой чалмой, что производило на китайцев, впервые их увидевших, впечатление очень больших голов, почему китайцы стали их называть чанту. Название это привилось настолько, что и сами жители теперь называют себя этим именем.

   Город Люкчюн обнесен глиняной стеной; в нем живет ван и прочие его соправители. Населения около 500 дворов чанту, несколько дворов дунганских и китайских, вану не подчиненных, а зависимых непосредственно от Турфана. На северо-востоке от города, на Лямджинской речке, выбегающей сюда из гор Тус-тау, и на арыках, выведенных из нее, расположено селение Богар. Здесь масса садов и вообще древесная растительность, очень густая, производит отрадное впечатление. В Богаре до 700 дворов чанту.

   Карызы - это подземные галереи, собирающие подпочвенную воду и выносящие ее на поверхность земли, обыкновенно в пруд, обсаженный деревьями; из последнего выводятся арыки на пашни. Иногда на арыках устраиваются водяные мельницы. Вообще об этой котловине и жителях ее сообщу подробнее в одной из следующих глав, при рассказе о посещении котловины на обратном пути.

   На пашнях в Таган-саке шла усердная работа. Посещавшие по ночам морозы подгоняли хозяев: просо почти все было убрано; хлопок, хотя и померз, но еще стоял на поле.

   На утро арыки замерзли. Двигаясь на северо-восток, мы вступили в ущелье Кован, дно которого выстлано желто-красным глинистым песком и галькой, на которых заметны следы бежавшей здесь не так давно воды; растительность здесь печальная, и только на реке Шуга местность оживилась, стали попадаться деревья, кусты, наконец, пашни, и вскоре мы вступили в довольно населенное селение Шуга, в котором и остановились на убранной уже пашне.

   Заселенная долина, орошенная речкой, здесь немного расширяется и представляет достаточно удобств для поселения, хотя довольно песчаная почва не славится особым плодородием. Особенно много сеют здесь гороха, из которого пекут хлеб.

   Шуга - селение, растянутое по обеим сторонам реки; постройки местами скучены, местами же рассеяны. Северо-восточная часть считается более плодородною. С юго-востока огораживают долину пески Кум-таг, а с северо-запада - протянувшиеся высоты Тус-тау, состоящие из известково-глинистых песчаников (ханхайских), розовых с желтыми и красными пятнами; их разноцветные слои приподняты с юга градусов на 45-60.

   В Шуге нас перегнал большой верблюжий караван, направлявшийся из Турфана в Пекин с хлопком.

   Дни стояли ясные и довольно хорошие. Ночи были холодные, термометр спускался до - 12°Ц, арыки замерзают, и лед держится до 11 часов утра; на реке много пролетных диких уток. Несмотря на значительные ночные морозы, днем попадаются различные мухи в достаточном количестве.

   Оставив за собою селение Шугу, мы продолжали итти ущельем, почти сплошь заселенным; северные глиняные высоты по мере движения нашего к востоку понемногу понижались; южные же пески Кум-таг или, как их еще называют, Кетек-шари, "засыпанный город", тянулись слева на восток. На 8-й версте слева пришла Пичанская речка; высоты севернее совсем сошли на-нет. Путь отвернул восточнее, мы вступили в селение Мюрат, а вправо видно было селение Кичик; впереди немного влево виднелась сбитая из глины крепость Пичан, построенная еще Бадуалетом кашгарским. В крепости находятся 2 лянзы китайского войска; население же к юго-востоку и югу от крепости живет в кишлаках.

   Жители, принадлежащие Пичану, преимущественно чанту и дунгане, до 2 000 обоего пола. Проходя кишлаками, мы были свидетелями отчаянной драки; дрались дунгане кирпичами по голове и по чем попало; лица, грудь, руки драчунов обливались кровью; собравшаяся толпа принимала участие только словесными увещаниями; но, наконец, нашлись смелые и обезоружили буянов и куда-то повели их, истекавших кровью. Мы шли своей дорогой и не узнали причины, так наглядно раздвоившей их взгляды.

   За последним небольшим кишлаком Арал, мы шли по плодородной, заросш