Шмелев Иван Сергеевич - Переписка И. С. Шмелева и О. А. Бредиус-Субботиной

ытствуй. С [1 сл. нрзб.] птичками это сложней. К весне самцы надевают всякие "украшения" [1 сл. нрзб.]. Ну, петуха возьми!.. - что за налив гребня! И в ногах - зуд... - и стать. Хороши особенно селезни! А глухари-то! Уж мы бы с тобой разобрали бы. Ах, тополя твои... помню, как писала о каплях с них в канал! Да [1 сл. нрзб.] тут тополя, когда..! Когда только конец сему безумию, в котором, одинолично, виновны, англичане-американцы... масонство... да, да! - и уж никак не немцы! Сколько раз немецкий фюрер предлагал, остерегал!.. Проклятье версальское - вот причина³⁸¹. И... - не помогли русским добровольцам во-время поразить большевизм. Мы 20 лет, бились в эту европейскую дверь, все кулаки и сердца отбили... - все напрасно! Вы-кормили кобру, и она отравила и отравляет _в_с_е. Мировое [еврейство] не могло упустить такого случая, - это не детский вывод! - и _в_с_е_ [вылилось] в разрушении! Во-имя _ч_е_г_о?! Из-за... "польского коридора"?³⁸² Как бы не так! Это лишь - предлог. Куда глубже. - Помнишь того адвоката...³⁸³ что женщину сравнивал с... "котлетой"?! так голо-вещно! Он уличен в иудейском происхождении - а я считал, что это его далекие предки из сего племени. Его теперь нет в Париже...³⁸⁴ - но он был искренно сторонник монархического направления. Не глуп - талантливый защитник когда-то. Но... избегал говорить об... еврейском "вопросе". [Они] крепко несут-хранят свою "идею". Вот, Алданов³⁸⁵, писатель... кажись - ну, [чи-стый] европеец! хорошо-отлакированный "русский интеллигент"! А как _т_р_о_н_у_л_о... - сразу сказалось. Теперь он в Америке. И там, понятно, _в_е_д_е_т_ _с_в_о_ю_ линию... думаю так. Никогда мы не были с ним друзьями... он очень был предупредителен, как он восхищался "Богомольем" моим!..³⁸⁶ - что это, [из] снобизма? Нет, он понимает искусство, но... все они - "от головы".

   Написала мне иконописица "Троицу" - плохо. Это - неуловимо - дать Троицу. Сидят три девицы с крыльями, одна даже "подмигивает", и в прическах! Рублеву удалось... Но я как-то иначе представляю, и проще, и глубже... - неуловимо это. Я бы пейзаж дал...³⁸⁷ необходим дуб мамврийский... "Яблочки"... и Три Ипостаси - в ликах Ангелов... но как же это сделать?!! Чтобы и маститость, и вечная юность, и вечный Дух. И сила, и искупление... - нет, нельзя. А посему - лучше просто: три странника. Ну, как дать - "Т_а_й_н_у"?!

   Очень хорошо, что решилась положить в [1 сл. нрзб.] сейф мои письма в тихом городке. Твои, как сказал, - у проф. Карташева. Одни без других - не могут получить жизни. Мы - почти одновременно: я - 3-го марта отвез... Интересно, сколько всего моих у тебя? Твоих - 270 да еще у меня на столе штук 7³⁸⁸. Сейчас полюбовался на Троицкую Лавру, на розовую свечу, пасхальную... Олёк милый, и не думай об обложке на "Лето Господне", - _н_е_л_ь_з_я_ дать ее. Ничего не скажет, не даст _г_л_а_в_н_о_г_о. Горкин тут - частность. И вышло бы как неудачная попытка "детских книжек". Если пытаться - что-то иное надо... что?! Что-то простое. Как писал тебе, кажется, эпиграфом для обеих частей хочу - пушкинское - "Два чувства дивно близки нам..."³⁸⁹ и т.д. Можно, конечно, и без эпиграфа. Обложка белая, по ней "вязью" - заглавие, как было. Только. Просто и хорошо.

   Так ел у вас блинки-то хирург? Эх, угостила бы ты меня блинками! Люблю. Этой масленой без блинков остался. Юля испекла какую-то рвань - блинцы, я съел-пожевал на-холостую два, на-юру. Сегодня А[нна] В[асильевна] испекла мне блинчиков, поел с малиновым сиропом. Да кашицы гречневой поел, все. Сыт.

   Я люблю масленицу - обрядную, во всей полноте. И заливное, и навага. А опосля блинов-то - непременно чайку с апельсинчиком. Вот поди ж ты... как крепко во мне коренное-в-обиходное! И опять лезет Белозерск, озеро, валуны, глушь... и ты, Оля Разгуляева! И спели бы с тобой дуэтец... _н_е_в_п_у_с_т_у_ю.

   Сколько и как по-разному - вижу тебя в мечтах! И весной, и летом, и зимой, и - осенней порой. Я так люблю осеннюю рябину! Будь живописцем - дал бы тебя - в рябине, в темно-синем корсаже, золотистую, рябинной искрой играло бы в глазах... - рефлексы-то какие! И синь, и ярь... А воздух крепкий, стылый, и так по-осеннему-пустынно [1 сл. нрзб.] кричат... и ночь скоро. Уже зажгли лампу в надворной кухне, а в доме... - яблоками так густо, и печь изразцовая затоплена. Щечки твои - упругие-холодные, на них играет отсвет печки... и огоньки в глазах, я их целую... - и сколько бы - о чем мы говорим! А тишина какая... ночь идет... и... никаких "вибраций" с неба! Но... все это _б_у_д_е_т - должно быть, будет в... "Путях"... - уйти в них, в глубь восьмидесятых, тихих, [1 сл. нрзб.]! Знай: буду писать - с тобой буду всегда, чувствовать тебя, голубка моя Дари.

   Грел очка твоя чудесная, "теплушка" синяя, - я ее надевал эти холодные дни, как был у Юли. Отлично в ней, вся облегает, круто. Стараюсь уловить тебя, твое дыханье... Она - согревает, и снутри, до сердца. А сейчас, - не в ней - озяб, топят неровно, к вечеру получше, до 14-15.

   На твои не буду покупать цветов, н_е_ _т_о... Встречался, - в метро - с дальними нашими... в новой форме. Попадались чудеснейшие лица, и... - однажды, молодой совсем, мой читатель... читывал "Человека из ресторана", - _т_а_м, ведь, его переиздавали. И здесь новое мое читают - и как же жадно! Писали мне друзья не раз. "Неупиваемая" - захватила! Но мне важно знать, как на них - "Богомолье"! Думаю - _у_в_е_л_о_ бы... что-то приоткрыло бы... - чую. Да все пролетцем они, "встречные", - куда-то дальше. Давал им адресок свой, хотели, очень... "если чуть задержимся". Как жадно слушают, глядят в глаза... - "наш, русский!" Им должно быть, за диво, что больше 20 годов здесь, а не разучился говорить... ах, чудаки! Зовут - "папаша". И в дедушки годился бы. Есть по госпиталям... наши навещают, приносят... - Мне доктор говорил: у них в госпитале Ляонек - двое очаровали всех... даже главный врач-сушка и тот - отмяк. Ч_т_о_ это? [Н_о_в_ы_й] _м_и_р? Не постигаю... Один, мальчик, обреченный, чахотка... сознает свое положение... молчит... ушел в свое.

   Поездка - неизвестность... м. б. лучше, если не поеду.

   Завтра постараюсь написать маме. Было в газетах, что сильно поврежден городок Нигем? так пишу? Далеко от тебя? И про Арнхейм было две строчки.

   Так тяжко жить перед развалинами! Вот пишу - и вижу, в 9 метрах... - не забыться. У Юли - хоть этого не видно. Если будешь писать переводчице, помяни ей, я всегда был доволен ее работой, и ее заботами обо мне. Помню, как зима была там, наша, прямо, и как тепло топили огромнейшую печь-часовню! как гулял вдоль Рейна! там почти верховье. Покупали мы с ней вместе галоши... и как же они пригодились, сейчас на мне. И стоили они - что-то 3 швейцарских франка или 4. Без них - плохо было бы зимой мне. Стынут пальцы. Сегодня оплатил счет за электричество - не перешел нормы, а посему сейчас поставил сбоку радиатор, - благодать. Слышу в radio - третий день сряду бомбят Рим! Что это? какая цель? Чем виноват Рим? И - какая военная польза?! Это - гнусное издевательство над людьми - ни в чем не повинными. Бессилие взять - отсюда - злость - народ бьют, ге-ро-и! Когда, как отольются им слезы - и кровь?! ... Целую всю тебя, голубонька. Напиши, как здоровье? боли? почка? Твой Ваня

   Что же с мамой? Когда день ее ангела? Как провели день 24-го II?

   [На полях:] Старушка испекла мне настоящую сдобную баранку! По-постному, с чаем, - чудесно!

   Привет Сереже.

   Угостил бы Вас ликером - коньяком - оранж. Сам - ни-ни, а люблю.

  

  

   16.III.44

   Дорогая моя Олюша, вот, на случай утраты рукописи моей "Лето Господне", II-ая часть, посылаю некоторые справки о времени и месте напечатания отдельных глав. Перед этим письмом послал тебе 10 марта и одновременно Александре Александровне. И еще, тебе 13-го³⁹⁰.

   На рукописи моей такие пометки, мои: "В книге посвящения некоторых глав должны быть устранены". Все - I и II части - посвящается мною... (на отдельном листе, за титульным, в траурной рамке должно быть напечатано): "Блаженной памяти моих _С_в_е_т_л_ы_х - на следующей строке: - Сергия и Ольги". Эпиграфом беру к обеим частям: - "Два чувства дивно близки нам - В них обретает сердце пищу: Любовь к родному пепелищу, - Любовь к отеческим гробам. А. Пушкин". При издании, в конце текста II ч. дата: Март 1934 - Февраль 1944. Париж. В конце каждой главы остается ее дата и место написания {Далее в оригинале перечислены главы III части романа "Лето Господне" с указанием приблизительной даты написания и первой публикации. Затем перепечатан фрагмент главы "Петровками" II части романа.}.

   Продолжу в следующем письме, которое пошлю одновременно. Господь с тобой! Ваня

  

  

   14.IV.1944 Святой и Великий Пяток

   Христос Воскресе! - дорогая моя Олюночка, так влечет быть ближе к тебе, - с тобой! в эти предпасхальные - и светлые, несмотря на внешнюю тьму, дни Страстной. Я ничего не знаю, что с тобой, но по твоему пасхальному - и, увы, грустному, горькому письму, которое я получил в среду и открыл, _з_н_а_я, что оно к Великодню. Милая, бедная моя девулинька! Если бы только мои слова из сердца могли озарить тебя! Ты не говоришь, но _с_л_ы_ш_н_о, что в тебе скорбь, тоска... - и мне больно, больно. Получил-прочел - и пошел к исповеди. Но не дождался, много исповедников - исповедался рано утром в четверг. Приобщался за литургией, в 1-м ч. дня. Сегодня был на выносе Св. Плащаницы, принес букет незабудок, от тебя и за себя - Христу. Выносил Плащаницу, а посему был одет парадно - темно, как всегда, когда публично читаю. Пришел с облегченным сердцем. На церковном дворе (это у Знамения³⁹¹, рядом) накупил пасхальных открыток и хрустальных граненых яичек на цветных ленточках. Украсил всех дорогих моих - и тебя, детка моя, - вставил в рамки - пасхальные открытки и повесил яички. Любуюсь, какой _с_в_е_т! К тебе - в большой твой портрет - "Девушка с цветами, в ветре" - поставил - яркую, на ней много крашеных яичек - и пышный пасхальный [стих], в левом углу солнце. Сережке вставил кулич с пасхой на ручнике вышитом, то же и Оле. На тебя (другой портрет) где ты напоминаешь Царицу (привет "Дубине"), повесил яичко чистого хрусталя на лиловой ленточке (очень красиво!). Моим дорогим по палевому яичку, на алой - Сереже и зеленой - Оле. Вот и пасхальный мой "стол". Мне прислала Юля кулич и пасху. Да я купил кулич - за 550 fr.! Да творогу сливочного прислал приятель, да Анна Васильевна отнесла сейчас Ирине С[еровой] - испечь кулич, - у меня трудно, газовая плита маленькая, по мне. Но что мне все это! - нет тебя, прежней, просветленной, радостной... Да что же ты таишь, - что с тобой. Я уверен, что ты надумываешь, сгибаешься под необоснованной тревогой. Или - боли? - Скажи, мне легче будет - знать, что с тобой. Тогда - маме напишу! Как я рад, что поговел, мне светлей. И хочется писать. Боли, слава Богу, кончились, я много ем, нагоняю потерю. 3-ья глава вчера потрясла доктора. Он кинулся обнимать меня, с криком: "Вы все томились... но Вы в это время - _р_о_с_л_и!.." О, если бы знали, что я вижу в романе... дальше! Только вот, судил ли Господь мне - закончить?.. Вчера, за обедней я подал просвирку... и написал только одно имя - тебя. И во здравие твое принял ее в церкви же, после Св. Тайн, думая о тебе, молясь о тебе. Вот, на память, прилагаю листик церковный³⁹². Олюночка, улыбнись Ване своему, мы так духовно-крепко обручены! Так наши души близки - единой духовной кровью бьются наши сердца земные!

   Христос Воскресе, дорогая моя, женушка духовная! Улыбнись, осветись... мы вместе, и всегда будем вместе, и Там - _в_с_е, _в_с_е, _в_с_е, если Господь удостоит меня. Во имя твое - выберу себе цветов, - твой дарок. Христос Воскресе.

   Твой всегда, Ваня

   [На полях:] Завтра, после Св. Заутрени (в 8 ч. вечера кончится, в 9 - поеду к Юле разговляться, ночую, а утром на дачу к ней, до 5-6 вечера. Св. День буду на воздухе.

   Напиши о себе, молю!!!

   Теперь, с Господом Иисусом Христом мне ни-чего не страшно! На все Его Воля!

   Господи, дай мне пропеть о Тебе, прославить Тебя в "Путях Твоих".

   5 ч. дня Солнце! Мно-го!

   Погребение Христа. М. б. поеду к утрене - в 6 ч. вечера.

  

  

   24.III.44 г.

   Я получила твои письма от 20.III³⁹³ с рассказом "Петровками"³⁹⁴ и распоряжениями, касающимися издания "Лета Господня" (* Все эти данные будут также мною сохранены в сейфе и проведены в жизнь.). Относительно других глав, посланных тобою мне, уже писала подробно, дав перечень их. Все 9 глав последних у меня, - "Серебряный сундучок" тоже позже дошел.

   А теперь о деле моем: вчера я писала тебе о переписке нашей, - что очень довольна твоей надписью относительно издания ее, была в восторге и, - главное - находила ее романом жизни, редчайшим в силу того, что родился он прямо из сердца, - дышит, - бьется в нем правда - Правда - ею, этой Правдой - этот роман переписка и был бы ценен. Это я вчера писала. _s

   Теперь же я решительно клонюсь к другому. И очень прошу тебя _н_е_ _о_т_к_а_з_а_т_ь_ _м_н_е_ _в_ _п_р_о_с_ь_б_е_ _с_д_е_л_а_т_ь_ _с_л_е_д_у_ю_щ_е_е_ _р_а_с_п_о_р_я_ж_е_н_и_е: "Все ко мне О. А. Бредиус-Субботиной возвратить при первой возможности заказной посылкой отправителю, т.е. О. А. Бредиус-Субботиной". Твоя подпись.

   Это ты должен для меня сделать.

   Опубликование (когда бы оно ни случилось) сих писем - твоих и моих, этот "Роман" - как оказалось, _н_е_ _и_м_е_е_т_ того, что я ему приписывала. А в просто занятное чтение мне жаль отдавать свою душу (* Встань на точку зрения постороннего читателя и оцени сам, посмотрев на все глазами 3-го и посчитайся с логикой.). Не считай мои слова незрелыми, слишком поспешными - я говорю совершенно сознательно, личное исключая. Не мне тебе разжевывать об истинной ценности произведений. Если ты, при твоем чутье, подумаешь повнимательней, то сам поймешь, что я права.

   Но как бы там ни было, я верю, что ты мою, кажется первую, за все наше "знакомство", просьбу - уважишь. Мне очень грустно, что ты так сумрачно пишешь, - что одиноко себя чувствуешь, что болен от времени до времени, что так неприветлива и трудна жизнь, в которой большой человек как ты хочет творить и... связан повседневной мукой.

   В Швейцарию я напишу сегодня-завтра, - задержала, т.к. жестоко почти простудилась, голова была так тяжела. Всего доброго! Да сохранит тебя Бог! Оля

  

  

   [Не ранее 18 - не позднее 28 апреля 1944]

   Спрашивая меня "что" со мной и тревожась за меня, ты тщательно и упорно обходишь причину того некоего нового, что видимо тебя во мне смутило.

   Меня убивает, как это ты именно, такой чуткий ко всему в жизни, оказываешься таким непонятливым в данном вопросе. Совсем не хочу "таиться", и потому скажу тебе все, что думаю. После твоего административного письма относительно II ч. "Лета Господня" (с отменой всех посвящений отдельных глав этой книги) я писала тебе о моей "убедительной просьбе" - распорядиться - мои письма к тебе переслать мне, т.к. ни о каком издании нашей корреспонденции не может быть речи. Ты счел возможным _н_и_к_а_к_ на это не реагировать, будто этого письма не было.

   Не знаю, какие были еще посвящения, но ты, конечно, помнишь как осенью 42-го года, когда болела я почкой и вышел у меня камень, как ты восторженно светло это принял, писал, что провидишь мое выздоровление и в залог сего послал мне "Михайлов день" с посвящением "Оле, урожденной Субботиной". Ты видел особый в этом даре смысл, ибо мой "казус" по дням приходился около Михайлова дня, и ты благословил меня твоим трудом, желая, чтобы этот дар был "памяткой, залогом выздоровления" и был "так рад это сделать".

   Не затрагивая пока чувств, я покажу тебе только деловую сторону вопроса.

   Да что же и сможет сказать читатель, прочитав сперва 1-е это мистическо-трогательное уверение в особом смысле посвящения больной "Михайлова дня" и затем твое циркулярно-декретное письмо, ставящее меня в известность, что подарок отнят.

   Выпущенная в свет наша переписка знакомила бы читателя между прочим (а наряду с другим и со многим сему подобным) с одной стороны с мистически-трогательными уверениями в особом смысле посвящения больной "Михайлова дня" и - затем с твоим циркулярно-декретным письмом, ставящим меня лишь в известность о том, что подарок снят. (Я не говорю уже о раннейших письмах, тех, где ты все хотел бы отдать моему имени, из того, что еще не отдано другим.)

   Либо ты устрашился исповедания твоих чувств ко мне перед читателем, если они (чувства) были, - либо, честно не имея их - серьезных, воздержался.

   Вот какой вывод сделает каждый третий.

   Ты м. б. возразишь, что в письмах достаточно сказано о чувствах... Но, Ваня, не слова ведь, а поступки определяют сущность!

   И не усопшим твоим понадобилось это, но тебе, перед читателем, - тебе - однолюбу.

   Ты должен бы понять, что это уже minimum моих желаний не дать, по крайней мере, хоть всему огласки, если ты сам не смущаешься выставить меня в невыгодном даже свете перед толпой. О чувствах моих и переживаниях говорить не приходится, - ты, если захочешь, [их] сам отлично поймешь, - а не захочешь, так от всего отгородишь себя моими "надумываниями" или какими-нибудь невропатологическими изысканиями.

   Ведь ты и сам должно быть хорошо помнишь все твои посулы, клятвы и также то, что ни одно из них не вошло в жизнь.

   Как могу я, да и любой 3-й, отнестись к твоим письмам мне, когда поступки твои заставляют хорошенько все просеять?

   "Только тобою и тебе и во имя твое будут написаны "Пути Небесные" и это тебе поклонится читатель", - писал ты мне, но разве могу я теперь к этому отнестись серьезно?

   "Куликово поле" тоже возьмешь, конечно? А м. б. уже и взял?

   Ты не знаешь меня разве, если так воровски (прости слово) только отнял мою драгоценность? Разве нельзя было дружески об этом сказать? Большевистским декретом отнял.

   Почему же ты с другими твоими знакомыми так поступить не решаешься? Вспомни, свой акварельный портрет! И не стал бы ты снимать у других публично данных посвящений (ни у Бальмонта, ни у Бунина), а ведь при оглашении переписки оказалось бы посвящений, мне тоже публично данных, [много] {В оригинале слово пропущено.}. Бог с тобой, однако, говорить теперь об этом все равно поздно.

   Я не сержусь, - мы живем в слишком тяжелое время, чтобы закрывать немногое светлое злобой, но мне больно, что жизнь снова наказала меня за мою детскую доверчивость, позволившую открыть душу свою до отказа. Душевно рада, что ты светло встретил Св. Пасху, - я тоже хорошо провела эти Святые дни, но вчера слегла - опять почка.

   Только бы не залежаться долго, - теперь [страшно] быть лежачей.

   Ну, будь здоров!

   Оля

   [На полях:] Неужели ты не поймешь, как больно это? И то, чего я лишилась - огромно. Не только о "Михайловом дне" я говорю. Я-то ведь каждой запятой твоей верила у тебя. Свою какую-то жизнь на этом строила - мираж... Глупая, "Пути Небесные" как трепетно любила...

  

  

   28.IV.44

   Твое письмо, Олюша, меня и огорчило, и оскорбило. Такой отметки, что я делаю что-то "воровски", я не знал еще в моей жизни. Надо было сперва подумать, проверить свой "вывод", чтобы иметь духу - сказать так. Все - неверно, все недодумано, хоть и болезненно перечувствовано. Буду краток, спешу. Сегодня не спал до 6 - тревоги! И так уже много дней. Но голова моя еще не отказалась соображать. Хоть и притупилась в восприятиях...

   Я сделал на пачке глав II ч. "Лета Господня" пометку - "не печатать посвящений, сделанных на газетных оттисках". Тебе не было в них посвящений, и "снятие" тебя не затронуло. Напротив: о "Михайловом дне" мною оговорено важнейшее: "этот рассказ должен быть заменен новой редакцией, которая имеется у ..." - твой адрес. "Только в этой редакции его поместить, она полнейшая". "Посвящается этот рассказ - "Оле - по роду Субботиной". Это посвящение должно быть напечатано в правом углу начала главы, "вверху"". Вот что - правда: Почему я так сделал? Снятие "посвящений" случается - по разным причинам. Это - право автора. Я - в данном случае - посвящал _н_е_ навсегда, - это бывает, а лишь - в газетном виде, как бы - "приветствие", поклон. И это практикуется. Пример: Бунин посвятил мне рассказ "Нотр Дам де ля Гард"³⁹⁵ - в "Возрождении". В книге его - это посвящение отсутствует. Это так называемые "преходящие посвящения". Мне это не особо приятно... но расхождений у меня с Б[униным] явных не было. И разговоров я не поднимал.

   Отдавая книгу _п_а_м_я_т_и_ моих дорогих усопших, я отдавал - душу книги - их памяти. И имел полное право один рассказ посвятить - живому лицу. Признаёшь это мое право? Я ничего - в области литературной - не делаю безоглядно. Я тут как бы захотел _с_в_я_з_а_т_ь_ тебя с моим дорогим - увы - отнятым у меня. И знал, что делаю. И мои - души их - знают это. Я считал откликом светлым - в отношении к ним, - помещение _т_в_о_е_г_о_ рассказа. Ты - отозвалась, как _н_и_к_т_о, на мое горе, на мое сиротство, на мое отчаяние. Я чувствовал, что явление тебя в моей горькой жизни - согласно с их волей. Я писал тебе об этом... Что же я совершил, чтобы получить такую оценку - "воровски смог отнять у меня..."?! Пусть это судится твоей совестью.

   У Зеелера _н_е_т_ моего акварельного портрета. Он - у меня, я взял его, объяснив, что он _д_о_л_ж_е_н_ быть у меня, он был любимым портретом покойной. Ты по книгам можешь видеть, как я не щедр на посвящения. Хотя бы - для _м_о_и_х. Это лишь - "памяти", что я отдаю свое. Оле посвящен "Человек из ресторана". Сережечке - "Лик скрытый" и "Голос зари"... Да "Богомолье" - памяти Короля Александра Сербского, столько сделавшего для русских писателей. И - "Пути Небесные" - покойной моей. Только. Какие основания говорить, что и "Куликово поле"? H_a_ "Куликовом поле" отметка у меня для издания: "по варианту у О. А. Бредиус-Субботиной. Отдельной книжкой, с _е_е_ обложкой³⁹⁶. Посвящение - ей"³⁹⁷. Все.

   Вот мои объяснения. Вот почему ты писала о переписке, требовала вернуть! Я не отвечал, т.к. ты уже знала, что переписка "забронирована" моей отметкой: "не печатать без согласия автора писем, О. А. Бредиус-Субботиной". Я писал тебе об этом, и таким образом косвенно уже ответил на твой запрет. При такой моей оговорке - решительной - твои письма не могли бы появиться: мои правопреемники - знаю - свято отнеслись бы к моей воле. Я никогда не кривил душой, мыслью, сердцем. Ты должна знать это - хотя бы по моим книгам - мое сердце и мое отношение к кривизне и прочей мерзости. Плохого же ты мнения обо мне! Мало же ты меня знаешь. Я могу вспылить... да! но - _г_а_д_и_т_ь_ кому бы то ни было, лгать, "воровски" поступать - мне га-дко! Я бы сгорел от этого, я не посмел бы - _п_и_с_а_т_ь. Я - грешный, я - часто - опрометчиво-страстный, но, думаю, неспособен быть гадом и подлецом. Да будет это тебе уроком - надо быть осмотрительней, надо бережней относиться к человеку, не замещать _в_с_е_ - собой и своим больным и мучительным воображением, - "все против _М_Е_Н_Я!".

   Твое письмо лишило меня последнего спокойствия, я не могу писать... Сегодня я уезжаю на несколько дней. Я устал, измочален - всем. И ты нанесла мне последний удар, но не "ку-дэ-грас"! {"Удар милосердия", "удар, которым добивают, чтобы прекратить страдания" (от фр. coup de grâce).} Лучше бы - этот "ку"! Искренно говорю - хочу, чтобы ты была здорова, успокоилась. Хочу... И не нахожу в себе нужного чувства, сейчас... - писать дальше... Жаль, что так и не дошлю 3 глав "Путей".

   Иван Шмелев

   [На полях:] Я смиряюсь, я все больше смиряюсь, зная, как несчастны люди! - все и эта мысль - кажется получит ответ в "Путях Небесных".

   Я столько переписывал для тебя! И - _п_о_л_у_ч_и_л_ за все боли-тревоги!

  

  

   12.VII.1944 {Письма за май-июнь 1944 г. не сохранились (см. примечание 365 к письму No 78, см. также письмо от 10 марта 1944 г. (No 80)).}

   Дорогая моя именинница Ольгуночка, поздравляю тебя, роднуша, с твоим светлым Днем ангела, - да будет он _в_е_с_ь_ и во всем светел для тебя. Будь здорова и душой успокоена, не вдумывайся в текущее, а живи высшим в тебе и _в_е_ч_н_ы_м. Милая моя, друг ты мой явленный... - не было ничего _с_л_у_ч_а_й_н_о, а так, как _н_а_д_о_ быть. И что пишешь - _б_ы_л_о, прошло, какое дивное!.. - лето 41 года, твой День ангела, твой путь в золоте ячменя... - все это _н_е_ прошло, _н_и-к_а_к! - а _е_с_т_ь, ибо это - непреходящее, а в нашей душе. Не было, а есть. Смотри, разве _о_н_о_ не звучит в твоем сердце? разве оно не слышно в моих строках "Путей Небесных"! И потому это, (в тебе и во мне) что оно _н_е_ _у_ш_л_о, а было - и есть в душе. "Путям Небесным" - если суждено мне завершить их! - _ж_и_т_ь, и _д_о_л_г_о, м. б. жить... - _в_л_и_в_а_т_ь_с_я_ в сердца. И _н_а_ш_е - неведомое никому, - будет как-то звучать - светлою радостностью. Так и _в_н_у_ш_и_ себе. Ты мне много силы дала и воли, много радости и счастливых - и чувств, и дум.

   Было бы неестественно, если бы все то так и повторялось, - износилось бы, утратило свежесть и свою песню... Но оно втайне _ж_и_в_о, - и _н_е_ _п_р_о_й_д_е_т, пока... что пока?! А ты знаешь? Можно лишь верить, что - будет _ж_и_в_о, в нас, каких-то иных. Я не жалею, не сожалею, не грущу, - я _ж_и_в_у_ всем этим. И - воскрешаю - даю, как-то, в творчестве.

   Дай мне глаза твои и твой лобик светлый... - целую их. Господь с тобой, свет мой.

   Вчера усмотрел, какую же я оплошность допустил, в главе 9-ой "Аллилуиа"!³⁹⁸ В шестопсалмие включил... 50-й псалом!³⁹⁹ Снова все переработал, - и посылаю. Теперь все - уставно, и не укорят меня знатоки "обихода"! И получилось, кажется, лучше... я _н_а_ш_е_л_ новое и ввел - дивное место из Евангелия от Иоанна на праздник апостолов... 21 гл. ст. 15-25⁴⁰⁰. Увидишь. Посылаю⁴⁰¹. Замени, - там все указано, откуда "новое" и - до-кУда. И все это (оплошность и ее досмотр!) было _н_у_ж_н_о: теперь - куда полней. Особенно - от Иоанна! Я очень люблю это...

   Милая, друг мой, пью, - если Бог даст жизни, - за твое здоровье. В твой День!

   Весь и до-всегда твой Ваня

   [На полях:] Сегодня часа 4 проработал над "ошибкой".

   Мои духи! {Письмо надушено.}

   Поздравляю с дорогой именинницей маму и Сережу.

  

  

   23 мая 45 г.

   Милый мой Ванюша,

   С трепетом пишу тебе эти строки, - хочу скорей узнать, что и как с тобой, как прошли эти месяцы нашей разлуки⁴⁰², здоров ли? Как перенес ты все лишения, бывшие в Париже и как прошла война? Ради Бога, скорее напиши. У меня замирает сердце при мысли и воображении всего того, что тебя могло постичь.

   Хочу сказать тебе такое, что мы все живы, а потому уже только можно Господа Бога благодарить, что пережили наконец-то все, все...

   С сентября месяца⁴⁰³ жизнь у нас стала очень трудной, а под конец невыносимой. Конечно, особенно страдали города, - там вымирали с голода, - но и в деревне нельзя было терпеть дальше. Нельзя было поручиться ни за один день. Почти все население мужского пола жило нелегально⁴⁰⁴, т.к. их тысячами угоняли. Погоня за скотом, отборы всего и постоянные вселения войск. На одном дне бывало по несколько раз целые дома то выселят (в 10 минут), то снова вселят. Затем при приближении фронта (от нас всю зиму он был в 20 километрах) начался наплыв беженцев, которых чуть не голыми насильно перегоняли с места на место. У меня жило 38 человек эвакуированных плюс нас 7 (Сережа с сентября у нас тоже жил полу-подпольно, двое эвакуированных постоянных и прислуга). Из них было 2 младенца моложе году и штук 10 постарше ребят. Все это больное, измученное, ограбленное, обовшивевшее в пути и зараженное всякими болезнями. Готовить мне приходилось на железной печурке с 6 утра до ночи, чтобы всех обмыть и обстирать. Дети "опрели" и орали благим матом. Надо их было всех [перекупать]. На улице был холодище, люди умирали в пути, выбрасывали новорожденных в снег, родили на пароме при всем честном народе... Кошмар. Приходилось кроме всего этого варить суп гороховый на 150 человек. У нас в котле. Я еще днем ходила в школу, где кишели люди и оттуда забирала беременных и рожениц передохнуть у меня на диване (* Через Shalkwijk прошли 20000 беженцев.). И при всем этом еще без конца тянулся "обоз" на велосипедах (без шин) горожан за едой. За день перебывало их у дверей за 100. Одного молока отпускали на 30-40 человек утром и вечером. Из Гааги, Амстердама и т.д. шли и ехали знакомые за снедью, оставаясь по неделе, чтобы пооткормиться (* Измучилась я, Ваня, до отказа тогда.). И постоянно наплыв войск, вквартировывающихся тут же, не считаясь с кашей беженцев. У крестьян тоже почти что кончились запасы. Мы лично рассовали знакомым еще с осени все так, что только на нас троих в обрез оставили, а тут пришлось жить всемером да беженство.

   Стали есть кормовую свеклу. Изощрялись и выходило "вкусно". Ни света, ни телефона, ни газеты, вода очень скудно. Даже врачам нельзя было выходить после 8 ч. вечера на улицу. Никакого передвижения. Почти все велосипеды отбирались, лошади тоже. Я пишу только в общих чертах, но за всем этим столько было переживаний. За С. ни минуты покоя. Было ему сделано убежище тайное в доме, но иногда при обысках бросали гранаты, чтобы выгнать прячущегося, сжигали дома. Напротив нас сожгли виллу (ни за что) в 15 минут. Но потом стало еще хуже: нас затопили 17-го апреля водой⁴⁰⁵ и вот мы целый месяц сами были беженцы. В доме вода стояла по колено, в кухне до живота, а в хлевах еще выше. Погибли все решительно посевы, огород, плодовый сад, покос, одним словом, все. С картофелем мы особенно торопились, т.к. в феврале у меня SS отобрали весь запас картофеля, грозя ружьем. Кое у кого понасобирали за дикую цену и ждали своего нового урожая. Скот тоже пострадал. Не говорю уже о доме. Он собственно не жилой. Но мы не гневили Бога, - остались живы и целы, и слава Богу. Жутко было под бомбежами возить для немцев муницию {Боеприпасы (от нем. munition).}, а не поедешь - так еще хуже. Shalkwijk несколько раз бомбили, рядом с нами. Но всего не расскажешь... Слава Богу, что мы серьезно не болели, - а то ведь и доктора бы не дозваться.

   Ни одной больницы почти не осталось населению. Голод еще сильный, но уже не смертельный, т.к. выдают бисквит и мясо, и шоколад, и сахар. Ну, мой дорогой Ванюша, обнимаю тебя, дружок. Пиши! Твоя Оля

   [Приписка карандашом:] Погиб мой садик, погибла и голубая птичка.

  

  

   12.VI.45

   Осияли меня и освятили милые твои, родные строки, светлая моя Олюша-голубка, - не высказать! Сегодня, утром, _с_о_л_н_ц_е_ мое вернулось! - и я _ж_и_в_у. Слава Господу! Ты - _ж_и_в_а. Господи, - _ж_и_в_а! Сердце мне шептало, что ты _х_р_а_н_и_м_а, и вот, вижу и благодарю - пою сердцем Милость Господню. Все понимаю, что вынесла ты. В тяжелые минуты сих бесконечных дней... - сколько их! - мысли о тебе давали мне _с_и_л_у_ жить и терпеть. А много-много было, _в_с_е_г_о! Но, с твоими муками и сравнивать нельзя. Все эти долгие месяцы⁴⁰⁶, с половины августа 44-го, как смутный, тяжелый сон-кошмар. Только работа - и молитва - закрывали творившееся. 24 авг., когда начали по улице моей визжать пули, (на углу, близко, была баррикада), я прервал работу над "Путями Небесными" (на 200 странице) и вернулся к ней недели через 2-3. Много страшного было. Материальные лишения - пустяк. Недели 3-4 не давали света, или - на 1-2 ч. Не было и газа, - ничего, устраивался. С половины декабря, месяца 2-3 болел глубоким бронхитом, опасались пневмонии. Но я все же писал. 28 апреля я закончил 2-ю книгу "Путей Небесных". Она оказалась объемом больше страниц на 80-100 - первой. И захватила лишь... 40 дней жития моих героев! 3-ья книга, к которой хочу приступить должна дать уже часть жизни их... а дальше... - не ведаю. Надо было - во 2-ой - преодолеть великие трудности (Дарья сформировалась, уже _в_е_д_е_т, уже - в силе,) - и дать это - было самое трудное. Весь май я был в срочной работе, по просьбе одного швейцарского издательства⁴⁰⁷ - выбрать для одного - 1-го тома, из Чехова, (серия мировых писателей) рассказы и написать "введение". Я радостно это сделал и воспользовался этим случаем - дал, "раскрывая" Чехова иностранным читателям, сжато о духовной сущности, о - "âme slave" {"Славянская душа" (фр.).}, о особых свойствах и о сущности русской большой литературы. Осенью в Швейцарии выходит моя книжка - "На морском берегу"⁴⁰⁸, и - для серии мировой литературы - 1-ая книга "Путей". В Париже, в ноябре, должна появиться та же книга "Путей". Французский аванс дал мне возможность не нуждаться материально. Но нет русского органа, ни издательств, а у меня - 7 книг _н_о_в_ы_х_ для издания, да 5 - для переиздания. Т_а_м_ меня любят, читают, - ряд свидетельств. Ни в какие Каноссы, слава Богу, не ходил и не пойду⁴⁰⁹. Да что обо мне!.. Ночами - думы о тебе, молитвы... о тебе и присных твоих. С сентября чутко ловил _в_с_е_ - о твоих местах, но - глухо было все. Вспыхнет надежда - и угаснет. Слава Богу, Ив уцелел, был в бегах от принудительных и неоднократных вызовов - ехать в рабство. В начале апреля письмо от посажёного отца⁴¹⁰. Узнал, что 24 февр. ты была жива, и твои. И это было мне - лучом во мраке. И. А. трогательно заботлив. Его друзья, богатые американцы в Цюрихе⁴¹¹ - мои читатели, - по их письму был у меня их друг из посольства⁴¹², спрашивал, в чем я нуждаюсь. Я сказал - только - в _с_в_о_б_о_д_е! Поблагодарил и побеседовал. И. А. зовет в Швейцарию⁴¹³. За-чем я туда поеду?! Разве уйдешь - и там - от тяжкого сознания - _т_у_п_и_к_а? Правда, там у меня гонорары есть... Candreia прислала, в их счет, две посылки. Если бы и поехал куда, - так только в... Канаду. Родная, в_о_з-д_у_х_у_ мне нет!.. Где, где могу я говорить и писать _в_с_е, что велит душа?! Ты все понимаешь, умница, единственный свет мой _з_д_е_с_ь. Сжимается сердце за тебя, ч_т_О пришлось - и приходится еще - выносить тебе. Вот, и конец письму... а что сказал?! Самого главного и не сказать здесь. Только в глаза, сердцу твоему могу поведать... - ты _в_с_е_ поймешь. А пока - скажем всей душой: Господи, благодарю, за все, за _в_с_е... Я тебя хранил и храню в сердце. Надеждой о тебе и жил - и пока дотерпел... Господь с тобой. Целую. Поцелуй твоих. Ваня

   [На полях:] Как раз в твой день - родилась пальмочка из костяшки. Как твое здоровье? - прошу, скажи.

   Олюша, напиши что можешь, мне _в_с_е - важно. Ты - подвижница.

  

  

   10.VI.45

   Дорогой Иван Сергеевич!

   Где-то промелькнуло, что будто бы почта с заграницей тоже возможна открытками, но никто наверное ничего не знает. Не знаю и я, попадет ли эта весточка к Ване или где-нибудь застрянет, в чьи руки дастся?.. Но все же хочу хоть самое главное скорее сказать, что мы все живы и невредимы. Ради Бога сообщите скорее о себе. Все это время я очень волновалась о Вас. Мы снова у себя дома, хотя жить в нем почти нельзя из-за сырости. 17-го апреля, как раз в Сережино рожденье, вечером взорвали немцы шлюзы около нас и нас залило водой. Земля стояла 1 1/2-2 метра под водой, в доме доходило до живота. Только 16-го мая мы рискнули вернуться, чтобы начать мыть те полы, которые освободились от воды, т.к. всю тину, грязь и дохлых червей и прочее надо отмывать было очень быстро, а то все это присыхало. В кухне еще стояла вода и уборная не действовала, когда приехали. В открытке ничего не скажешь, но только коротко: оглядываясь назад, не знаешь, откуда были силы перенести эти 8 месяцев. Я уже послала с оказией одно письмо⁴¹⁴, где более подробно все описала. У нас зимой просто кошмар был.

   Голод был страшный в городах, и мы не принадлежали больше сами себе. Одних эвакуированных у меня было 38 человек, из коих 10 детей. Все это больное, раздетое, голодное и вшивое. Горожане осаждали до 100 человек в день. Одного молока отпускали 30-35 человек утром и вечером. Конечно, мы были в гораздо лучших условиях нежели город, но 2 зимних месяца сидели без молока и масла. Если и была какая капля молока, ее я отдавала детям эвакуированных. Ко всему этому еще эпидемия дифтерита. Ни света, ни воды, ни телефона, ни газеты, ни доктора после 8 ч. вечера за последнее время. Бог хранил меня, и я всю зиму не болела. Свалилась вот уже теперь, 30.V, но сейчас опять встала. У нас все погибло от воды, все решительно произрастания, а мы, раздав в голодовку все, что могли, очень рассчитывали на раннюю молотьбу. Не знаю, как провернем. Ну, Бог поможет. С. все потерял в Arnhem'e. Туда все еще с трудом пускают. Но все это ничто по сравнению с залитием водой морской, залили немцы почти накануне капитуляции морской водой 3-4 метра высоты!

   Ну, кончаю. Да хранит Вас Господь! Пишите же! С самым душевным приветом. О.

  

  

   [16.VI.1945]

   Мой дорогой, милый, родной Ванюша!

   Сегодня отдание Пасхи, - а потому еще:

   Ванюша, от тебя все нет весточки. Умоляю поскорее написать. Я так о тебе тревожусь. О себе я писала тебе дважды: одно письмо с оказией до Бельгии, надеясь, что оттуда почта уже давно ходила, и затем открытку прямо на Париж, - там я, конечно, очень "официальна". Не знаю, получил ли ты их, потому быть может повторяюсь, говоря о себе.

   Мы многое перетерпели с сентября, всякого. Всю зиму себе не принадлежали. Был какой-то голодный ад. Последнее время, сидя под водой, думали, что больше уже нельзя терпеть. Каждый день падал невероятной тяжестью на весы терпения.

   Мы материально, конечно, получили урон огромный, но я счастлива, что хоть живы остались, ибо многие не пережили. Сережа уехал сейчас на свое пепелище - в Arnhem. С очень большим трудом ему дали пропуск в Apeldoorn, a там будет проситься и в Arnhem. Он, по описанию его хозяйки, уже побывавшей в доме, почти все потерял. Солдаты немецкие бросали мебель со 2-го этажа прямо на тротуар с балкона.

   Соседи напротив оставались некоторое время в городе и видели. Скверно, что пропала одежда. Деньги в банке тоже наверное, т.к. их все (банки) перед уходом немцы взорвали динамитом. У С. был сейф, так что наверное погибло. Пропуск ему до 17-го, так что скоро узнаем. Ванюша, представь, вчера принесли твое заказное письмо от августа 44 года⁴¹⁵. Оно в пути застряло видимо. Мое мне вернули тогда же, в августе...⁴¹⁶ Я писала тебе из отпуска своего из чудесного местечка в Gelderland'a, где я прекрасно отдохнула среди леса и вереска. Нашла белый вереск, послала тебе его, но письмо уже не прошло. Сумасшедшие дни ложной сентябрьской тревоги застали меня не дома. Я с великими трудностями добралась до Shalkwijk'a. Тут и начались перипетии. Но об этом всем и не напишешь. Только когда оглядываешься назад, то не понимаешь сама, как хватало сил и душевных и телесных все пережить. Войну мы познали только именно за эти 8 месяцев. Фронт проходил от нас так близко, что окопная дуэль была слышна и день и ночь, тогда такой грохот, что рамы и двери ходуном ходили. Эта близость фронта в течение 8 месяцев была ужасна во всех смыслах. Провинции Zuid-Holland, Nord-Holland {Южная Голландия, Северная Голландия (голл.).} и Utrecht были самые голодные к тому же. И потом эти несчастные беженцы, перегоняемые как скот. Я писала уже тебе, что через Shalkwijk их прогнали 20 000 человек, у меня стояло 38 человек, из них 10 детей. Все в чесотке, вшах, болячках, женщины (2) от ходьбы "выкинули", а у одного мальчика больного желудком, открылось кровоизлияние, это из моих только постряльцев. Т.к. им давалось иногда 10 минут на сборы (никакой спешки не было, все зависело от личности, которая приказывала), то эвакуация их захватила врасплох в полном смысле. Были случаи родов на пароме, умирали прямо в пути. Мертворожденных детей выкидывали в снег. А доктор предполагает, что даже и немертворожденных. Ужас был неописуемый. Последние мои 2 эвакуированных, оставили нас только при затоплении, т.к. у нас просто некуда было идти. Мы сами жили у одного мужика, пятеро разнополых в одной большой комнате 4 недели. Ну, прошло.

   [На полях:] Не знаю, кажется нельзя писать больше одного листа, - кончаю. Ванюша, как "Пути Небесные"? Мой сейф сохранился, значит, и письма твои целы. 30-го мая у меня почка за весь год впервые "пошалила", но очень мало. Да и чудо бы было.

   Сырища в доме невообразимая. Подумай: в кухне до живота вода дошла, а земля стояла 2 метра под водой. Все, все погибло. А если бы ты знал, с каким трудом сеяли! - Только чудом лошаденок спасли. Но какие клячи стали. Из уцелевших 13 коров надо 7 отдать тем, у кого еще хуже. Не думаю, чтобы возместили убытки - нужды уж слишком здесь много.

   Обнимаю тебя, мой родной Ванюша. Твоя Оля

   Посылаю цветочки с поцелуем.

  

  

   26.VI.45

   Дорогая моя Олюша-страдалица, золотое сердечко! Наконец, разрешено писать в Голландию. Сегодня твое, от 16.VI. С милыми - какие же они чистые! - полевыми скромнушками (и жасмин за полевой считаю!). Поцеловал не раз. И в них - твой образ. Получил твое письмо из Anvers, открытку из Schalkwijk'a⁴¹⁷. Это, сегодня, 3-ье. Тебе послал 12.VI⁴¹⁸ - как только получил из Anvers - письмо и открытку - на Anvers, не зная, что можно прямо на Pays-Bas. Радость-свет осияла меня: ты есть! Хотя на сердце было не-тревожное, - только томился неизвестностью, тебя лишенный. О, это было почти непереносимо, до немого вскрика. Утратить тебя - родную душу, свет мой живоносный, - было бы так неправосудно! так жестоко!! -