Шмелев Иван Сергеевич - Переписка И. С. Шмелева и О. А. Бредиус-Субботиной

, верный, _ч_т_и_т_ служителей искусства! Но он завален домашним, "за все". Но он делает для меня много, и, действительна может быть другом верным. Когда гады пробовали меня поливать грязью, - вот эти - "советские патриоты" и прочая св-чь, он много сделал, пытался... писал и в Америку, и здесь остепенял кого надо, ибо старались меня изобразить "врагом Израиля". Это теперь о, клеймо!.. И мне многое портили, я писал тебе: и в Америке, и в Швейцарии, и в Париже. Меня хотели лишить (с благославления и молчаливого согласия Бунина!) что называется "огня и воды" (римское выражение), Зеелер за меня копья ломал. Благородно показала себя и Тэффи⁶²⁷. Остальные собратья - "нейтралы". Расловлевы - чистые⁶²⁸. Наталья Александровна - светлая. Нет, недостойны Меркуловы никакой "радости" от тебя, "дабы отразилось это и на мне". Напрасно, милая. Я протестую. Я не могу им простить перемывание ими перед тобой "60 л. костей". Они - лжецы! Они всегда готовы позлословить и делать добро чужими руками. Юля... - я знаю, только я! много сделала для Дяди Ваня, во имя ли Оли, во имя ли моих качеств. Без нее - как бы я мог, когда нельзя было получать из Швейцарии, моего же заработка сбереженного, а раз, когда мне перевели 500 швейцарских франков, официально, через "office de change", я одним ударом потерял на этом около 35 тыс. фр.! Меркуловы любят очень считать в чужих карманах (* (и в твоем _с_о_с_ч_и_т_а_л_и!)). Своего не шевельнут. Знай его. Умирай я с голода - мне м. б. кинут корку, да и ту возьмут из помойки. Это - мещане чистой пробы. Ну, радуй их... Если так... - тогда уж я _н_и_к_о_г_д_а_ ничего не приму от тебя, - мне будет горько=уравняла!

   Родная, прости мне эту грязноватую страничку... М. б. я и сам виноват: я слишком быстр бываю, и впечатлителен, как и ты: и если мне окажут внимание на грош - я ломаю рубли, как и ты.

   Благословляю тебя от всего моего сердца на святой труд твой. Я чту тебя. Твори, благословясь, благословленная!

   Целую мою Олю, мое дитя.

   Прилагаю деловое письмо о дарении тебе "Куликова поля". Ванька

   Оля, Олюшечка, голубка моя, моя девочка!.. как я _в_и_ж_у_ тебя, как вспоминаю!.. Троицын день - твое _р_о_ж_д_е_н_и_е!.. О, всю бы тебя засыпал цветами!., всю бы нежно обласкал... "как ты умеешь"! - О, я бо-льше умею, я нашел бы еще, еще... творчески нашел бы!.. з_н_а_ю. Мы - _н_а_ш_л_и_ бы... новую душу... сделали бы дитя!., любовь - творит чудо. Но... прости... я раздражаю тебя... томлю... Но я сам так сгораю... так томлю себя - тобой!.. Ты и не воображаешь... _ч_т_о_ это?! ... Это ты, ласка твоя, нежность твоя. Строчки бисерные твои входят в меня страстной лаской... Я словно руки, губы твои слышу... и такое пылкое воображение во мне, что я... _п_о_ч_т_и_ с тобой... я вскрикиваю и задыхаюсь, в страстной любви... я слышу тебя, как чудесно и страстно дышит твое тело... я всю тебя слышу, знаю!.. Ольга!.. дайся... Оля... О, моя глупая galina!.. Я вспоминаю... пустой двор... _в_и_ж_у, как пышная курочка - после петуха - встряхивается... и понимаю, как даже и она _в_з_в_о_л_н_о_в_а_н_а_ случившимся... как-то нервно принимается клевать... и петух - тоже... весь в волнении. Меня это иногда тревожно возбуждало. Да. Я вид-ел... за куркой - _ж_е_н_щ_и_н_у!.. Дикое какое ощущение!.. И быстро уходил, чтобы не видеть дальше... Это бывало после моей усиленной работы, творческой... так раздражало присутствие молодой бабенки тут же, - я был уже женат, это было в поместье матушки... когда я долго сдерживал себя, весь взятый мыслями и образами работы... а во мне начинало; кричать томление... Но быстро проходило. Не часто я был страстен... Зачем я пишу тебе?.. Но ты для меня - я сам. ,.

   [На полях:] Оля, я сейчас та-ак _х_о_ч_у_ тебя!.. - до жертвы жизнью, всего себя тебе отдать!.. Ольга, я _х_о_ч_у_ тебя! Оля, я хочу всю тебя! во мне горит... я бы обжег сейчас твою "лодочку"!

   Олюлька, хочу тебя вот сейчас... изломал бы тебя, упрямку! До стона - _х_о_ч_у_ тебя, только тебя, одну тебя!.. Я часы не оставлял бы тебя, замучил бы... молодку-курочку!

   Во мне такая огненность... до цинизма и до... моления тебе! Я пью твой сок. О, со-чная какая!.. си-льная! вишня! Раздавил бы...

   Прости: я знаю, что раздражаю в тебе _н_о_ч_н_о_е... но, Оля... пойми же, как я-то мучаюсь, хотя тебя! Ты, одна ты мне необходима. Все другие - отвратительны, клянусь.

  

  

   8.VIII.46

   Ну, что я с собой поделаю, когда я так _в_и_ж_у!.. Ну, побрани... но ведь тут и твоя вина, - безвинная, правда. Грешно быть такой - _м_а_н_я_щ_е_й. А я очень приманчивый... - всегда такой был... и всегда эти _н_о_г_и, сокрытые, влекли. И стыдно, а... следил, как там движется... А тут, к тому ж... воображение... Ну, и выходит... раздражение... Разве я виноват, что _м_о_г_у_ совлекать _в_с_е_ мысленно?

   И потому так люблю и чрезмерно узкие, и слишком свободные, вольные юбки!.. Опять - признание.

   Сколько их сделал я тебе!.. Но сколько еще не сделал! Не о себе, здесь нет тайн, а как многое воспринимаю... в тебе... как о тебе томительно мечтаю, моя весталка! К "весталке"-то и тянет... к вратам заказанным утраченного рая...

  

   Отвори, отвори... -

   И твори, и твори... -

   От меня получивши творило.

   И, познавши восторг,

   Из тебя что исторг,

   Будешь часто шептать - отворила...

  

   Последнее - извини! Ну, что, если ты меня так распела... Надо же быть справедливой, Ольгуночка... Т_а_к_ _в_и_ж_у.

  

   Их игра...

  

          Весталочке

  

   Красавица моя, роскошка,

   Какие плечи, бедра, ножка...

   Пересказать тебя нет слов,

   Ты вся из любострастных снов.

   Ты манишь негой и очами,

   Движений бойкостью, плечами,

   Извивом розового рта...

   Ты - Ольга, - и всегда не та.

   Изменчива, как свет и тени.

   Какие дивные колени!

   За тонкой тканью вижу их,

   Все выраженья ног твоих.

   Они скромны - и так заманны,

   Так раздражающе туманны,

   В уют свой негою манят,

   Тянуться к тайному велят.

   Они и бойки, и покорны,

   Тихи и огненно-задорны,

   Но если... только... захотят... -

   Раскроют рот - и поглотят.

                          Тонька

   8.VIII.46

   Париж

  

  

   Из недавно найденного, при раскопках на Буало, пергамента. По-видимому, из считавшихся утраченными "Метаморфоз" Овидия. Разобрал и перевел Тоник

  

   Вечер марта, в храм весталок

   Залетел шалун-Амур

   А весталки в эту пору

   Загоняли на ночь кур.

  

   Затревожились весталки -

   "Сестры, где-то тут... Амур..?"

   А старуха заорала -

   "Загоняйте, дуры, кур!"

  

   Кур загнали - и за прялки,

   Стали прясть и цокотать,

   А шалун своею стрелкой

   Ну, легонько щекотать...

  

   Взволновалися весталки,

   Груди томно поднялись,

   И нетронутые щечки

   Нежным цветом занялись.

  

   Напряглось и что другое, -

   У весталок та же стать, -

   Не сидится за работой,

   Так и хочется скакать.

  

   А мальчишка, с храма Весты,

   Стрелкой, стрелкой... - "Ха-ха-ха!..

   Все-то курочки - невесты,

   Почему без петуха?.."

  

   Шалунишке не сидится,

   Лук потуже натянул,

   Выбрал девочку покраше -

   И, нацелившись, метнул...

  

   "Ох, весталочки-сестрицы..."

   Вся пылая, говорит, -

   "Ах, не знаю... что со мною..?

   Все, как полымем, горит..?"

  

   Баловник - другую стрелку,

   Третью... пятую... метнул...

   Завершив игру старухой,

   Улыбнулся - и порхнул.

  

   Что тут сталось!.. Все весталки

   В страстной пляске... - "ха-ха-ха!.."

   А старуха завопила -

   "Эй!.. скорей мне... петуха!.."

  

   Покраснел за Тибром месяц,

   Поглядел, прищуря глаз...

   А на жертвеннике Весты

   Огонек давно погас.

  

   Поднялось над Римом солнце,

   Засмеялось - ха-ха-ха..!

   А в курятнике, в оконце,

   Слышат... - восклик... петуха!..

  

   Полетели куры с криком...

   Нет, не куры, - петухи!

   А девчонки к ним навстречу... -

   Охи, визги, хи-хи-хи...

  

   Обнимают, прижимают,

   Руки плещут... хи-хи-хи!..

   Разыгравшихся красоток

   Обвивают петухи...

  

   Даже старая старуха

   Ухватила петуха!.. -

   Ведь довел шельмец-мальчишка

   До такого-то греха!

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

  

   В тот безумный час разгула,

   Сея топ, и бряк, и звон,

   Шла когорта с караула,

   Вел ее центурион.

  

   Метким глазом Митридата

   Оценив сей дар богов,

   Он скомандовал - "ребята,

   Ну-ка, сбросим петухов!.."

  

   Миг - и все иное стало:

   Вскрики, вздохи, томный стон...

   Знамя римское блистало,

   И блистал центурион.

  

   Грозди сочные давили,

   Жали кипрское вино...

   Буйно лили, жадно пили... -

   Доставали в чашах дно.

  

   "Стройся!.. смир-рно!.. честь героям!

   Марш!.." - и снова бряк и звон.

   И пошла когорта строем,

   Впереди центурион.

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

  

   Плохо спал ту ночь Юпитер,

   Все Юноне докучал, -

   Укорял ее за плутни -

   И взаимно получал.

  

   Подлетел гонец-Меркурий:

   "Встань, отец богов... петух!..

   Веста..! вечная невеста..!

   У нее огонь..! потух!.."

  

   "Ни черта не понимаю!.." -

   Загремел Юпитер в гром.

   И, чтоб мысли прояснило,

   Повелел гремуче - "р-ром..."

  

   Принял, крякнул, - прояснило.

   Смотрит - Ве-ста..! взгляд потух...

   "О, Великий!.. дай защиту!..

   Осквернил... меня... пе...тух...

  

   Ты ласкал меня когда-то...

   И сейчас волнует кровь...

   Вспомни-вспомни, мой любезный,

   Нашу прежнюю любовь!.."

  

   Поглядел Юпитер, хмурясь,

   И потер себе щеку, -

   След ночной, понятно, бури-с... -

   Слышит вдруг - ку-ка-ре-ку-у!..

  

   Что т-такое?! ... А Юнона, -

   Ей балушки да смешки,

   Зна-ла Весту-всеневесту... -

   В смехе зубки: - "Пету-шки..? !.."

  

   Так невинно, как бебешка,

   Озирая Рим, реку...

   А совсюду, что долбежка,

   Все глушит - ку-ка-ре-ку-у!..

  

   Понял все Юпитер ноне,

   Кто в сей смуте виноват,

   Погрозил перстом Юноне -

   "Квос аго..!" {*} - а все - "виват!.."

  

   "Возвратись в свой Храм, о, Веста!

   Твой огонь я сам зажгу...

   А погаснет, Всеневеста,

   Вновь, тобою, разожгу".

  

   Положил всем суд примерный, -

   Справедлив всегда он был, -

   И Юноне благоверной,

   И себя не позабыл:

  

   "Петухов зажарить вмеру,

   Безобразие убрать,

   Нам не в очередь Венеру,

   А мальчишку отодрать".

  

   И когорте дал награду,

   Дабы доблесть поощрять:

   "В марте, каждую декаду,

   Всех весталок навещать".

  

   Тоник-?-?

   9.VIII.46

   Париж

   {* "Я Вас!"}

  

   10.VIII.1946 11 ч. вечера - наш час

   Вот, прелестная Ольгушка, нечто тебе "классическое", для приятного развлечения в легкий час. При всей остротце содержания, пределы пристойной целомудренности не перейдены (но это было очень трудно: первые наброски были голы) надеюсь. В этом-то и вся трудность. Ты оценишь уровень искусства. Конечно, это - искусство. В самом центре "поэмы", - обрати внимание, - _р_и_м_с_к_о_е! Ты слышишь "бряк и звон"?.. Видишь, как давят на вино грозди... В пятнадцати строках дана эпическая картина, - не правда ли? Да и, вообще, в этой "метаморфозе" довольно жизни и много сочности. Писал не без удовольствия, с подъемом и даже... _ж_а_д_н_о. Но это тебе понятно: ты знаешь, что такое "подъем". Виновница этой "тонькиной шалости" - одна особа, отлично тебе известная. Когда Тонька переполнен, он _б_а_л_у_е_т_с_я, ища выхода "образам". Но это не значит, что его - Тоньки - прототип занят _т_е_м_и_ же образами... Отчасти разве. Вот это-то "отчасти" чуть задерживает, пока не охладится. Понятно, все время (дня полтора, урывками), как творилась игривая поэмка, этот шельмец-мальчишка (воистину - мальчишка все еще!) жил в обаянии некой прелестной... - именно - прелестной цели No 1. И, конечно, участвовал в красочной картине - _д_а_в_и_л_ь_н_и_ виноградной, и, конечно, - как, по всем правам, центурион, - выбрал для себя гроздь сочнейшую и сладчайшую - No 1. И - поверь - достал дна чаши... - словесного дна словесной чаши... - воображением. И, конечно......лил, пил и осушал полной мерой.

   Какая радость - творить! Какое счастье - творить, любя! Какую же _г_р_о_з_д_ь_ _в_и_д_е_л_ _и_ _ж_а_л! Какой сок пил и лил! - но... как центурион, в полном самообладании и в полном сознании ответственности за... строй - порядок покорной ему _к_о_г_о_р_т_ы! Этот мальчишка Тоник (порой он сливается с шалуном - Амуром) - препродувной. Но он все-таки славненький мальчишка, и за что, в сущности, его драть?! Старшие куда хуже. И разве виноват он, что награжден - кем? - такой бойкой и меткой _с_т_р_е_л_к_о_й? Лучишка его - сердце, а его стрелка - песня сердца и, часто, молитва, моление сердца. А _г_р_о_з_д_и... - он совершенно тут ни при чем! Не им эти грозди выращены... но он знает, умнюшка, что если созрела гроздь, ее надо жать на вино и выпить... выпить во славу Давшего эту гроздь.

   Вот тебе маленькое послесловие к поэмке-метаморфозе.

   Дай же губки, моя прелестная, сочная гроздь моя!., выпить тебя хочу, всю, всю...

   Недуг мой все то же, то же... Я предоставлен самому себе. Эту неделю и старушка не заходила. Ты представляешь..? У меня - полный - "черт ногу сломит"! А ты говоришь М[еркулов] - "стена, защищающая от повседневщины"! Нет у меня такой защиты.

   Твой Тоник. Целую.

  

  

   Ваня светлый, нежный и страстный, мой необычайный друг! Сию минуту жгу мое письмо тебе, написанное в сумбуре от твоего страстного большого письма. (8.VIII.46)⁶³⁰. Я опьянела, опьянилась им, этим сладким ядом. И начав свое, письмо мольбой тебе - "не писать так", не опаивать меня опиумом, - кончила сама та-ким, что сама смутилась и вот жгу. Скажу тебе открыто (но со сдержкой теперь) - я вся была ответом на твое все там. Ты поймешь. Я не фарисейка и не моралистка, я просто - я. И не буду говорить о, том, что "забита, уязвлена" твоими, как ты пишешь "голостями". Нет, я честно тебе скажу, что упивалась именно ими. Как сладостным ядом. Всем... И... мучилась. И долго, мучилась. Я выбилась из колеи и попала на какую-то мель.! Барахталась на ней как рыба без воды и усилиями воли, не без муки, вскочила опять в свою волну. Ты все поймешь, - потому и пишу тебе прямо (что сладостно пила твое все, вплоть до твоих давнишних еще х_о_-_-_-_-_-_-_и_й, т.к. от сумасшедшей любви к тебе все мне у тебя понятно и... приятно) - ты поймешь, как меня эти "циничности" будили, ты их сам назвал циничностями. Вдали от тебя я испытала что-то неописуемое, доселе незнаемое. Не буду описывать, чтобы не заражать тебя новым зарядом. И вот взвесь все, учти, что я как пьяная, все же и в этом состоянии писала тебе: "Умоляю, пощади меня, не пиши мне так, не давая; этого яда!" Это все равно, что курящий опиум молит: "Возьмите это наслаждение от меня!" Молила, писала, а сама - "еще хоть один разок, первый и последний" - опаивала тебя своим дурманом. Тут же писала: "Завтра буду плакать от этого пепла и осадка, который останется - знаю". А плакала уже сегодня. Мечусь. Ну, что я с собой сделаю. Я не могу делать такое обычное для других женщин - без страдания. Знаю, что _с_о_й_д_я_с_ь_ с тобой вплотную, я бы подписала себе смертный приговор. Ну, не бросилась бы м. б. под поезд, не умертвила бы плоть (хоть она-то именно и заслужила бы), а как-то бы себя внутренне уничтожила. Я предельно наслаждалась твоим всем, знаю, что ты и кто ты. И все твое - все по мне. Не стыжусь, хоть и смущаюсь тебе признаться, что и сама отвечала и жила тем же, о чем писал и ты. Вот суди меня. Рвалась к тебе, звало все во мне тебя, просило тебя. И тут же страдала от знания (о проклятое сознание!) "запретного плода". Сейчас, вечером (утром переживала сильнейшую бурю страстной любви безысходной к тебе) уже разбита, несчастна, как будто бы потеряла мой кумир. Я не могу тебе этого объяснить. Ну, представь, если бы Анастасия вдруг "забылась". О, я не она - святая, но поверь мне (именем папы заверяю) я болезненно ищу чистоту.

   Когда-то (пошляк) доктор-немец (Димитрий) спросил меня: "Что бы сделала эта глупая русская девочка, если бы Микитка (его так звали все) научил ее настоящей (!) любви?" Я тогда, не задумываясь, из нутра сердца сказала: "Я бы ничего не сказала, я не стала бы жить". Это потрясло и пошляка этого. Рассказываю только потому, чтобы ты поверил в искренность этих слов моих, действовавших на пошляка, о котором и писать противно - здесь. Так же я и теперь к этому отношусь. Ты, Иван (хочу тебя именно таким большим именем) меня взял со всей моей волей, со всем... Я забылась. Я потерялась. Пойми! М. б., м. б. я отдалась бы тебе целиком... не знаю... В таком состоянии как вчера и сегодня утром... О, как я страдала, стараясь найти себя. И знаю, по тому, как я в угаре-то будучи уже страдала, предчуя "расплату".., знаю, как бы я уничтожилась после всего... ты знаешь, после чего. Я не прячусь от тебя. Я вся у тебя в сердце, ты знаешь меня. Я молила в бредовом письме (вот его пепел) наряду с любовным бредом, предельно-откровенным, м. б. по своему и красивым, - наряду с ним молила: "не надо так, Ваня". Писала "Олька- Ваньке". И как мне за это стыдно... Вот сейчас... я чую как в этом "Тонька-Ванька" - утопало мое большое - "чудесный мой, _в_е_ч_н_ы_й_ мой _И_В_А_Н". Скучно, да и не в состоянии я писать о здоровье сейчас, но я и физически больна от этой борьбы. Даешь ты "Марево", именно марево, маня источником, не давая напиться. Ты скажешь: я предлагал тебе и напиться, и как еще... Да, но знай - это моя смертное питье. Знай это. Ничем тебя не упрекаю. Люблю тебя и сама, сама ведь жадно пила хоть слова о любви... Ну, чего же таиться?! Но помоги мне. Я тебе мою святую говорю правду: _н_е_ буду жить, коли перейду... черту. Много уже уступок - отступок - оступок я сделала, но знай, страданием от неполноты я как-то себя очищаю еще перед _с_о_б_о_й. О, не думай; что я сознаю себя виновной перед кем-то. Нет, это оставим. Все передо мной слишком серьезно. Я, главное, - перед собой как-то не могу существовать. М. б. ты поймешь. Я не могу объяснить, что это такое. Скажу и еще: я очень, почти непереносимо хочу тебя видеть, как друга, душевную часть свою... Очень это необходимо. Но это должно состояться только в том случае, если каждый из нас будет за себя уверен, что не сорвется. Ты скажешь: очисти все, приходи совсем. Вот это то и есть, что я перед собой этого не могу решить. Пойми, что тут не "положение" и не "расчеты". Не оскорбляй этими мыслями ни себя, ни меня. В любви, в отношениях я исхожу только из внутреннего. Читала акафист преп. Сергию. И... не могу. М. б. нужна какая-то зрелость, которой у меня еще нет. Я почти больна от этих вопросов. О, к чему это сверхчувствительное чувство долга. Не перед кем-то, а абстрактно. Последние 5-6 дней плохо себя чувствую... сердце. Голова кружится. М. б. потому так все тяжело. И еще: мне нутром чудится, что мы с тобой не должны, - будь я даже свободна. - сходиться. Почему? Не могу точно ответить. Какой-то этикой чувствуется это. Не в годах дело (ты можешь так подумать), - я с тобой вся открыта... Мне эта разница не мешала бы, - ты такой, узнавший жизнь и все в ней, мне (м. б. кто-нибудь назовет патологично) есть еще желанней, еще сладостней... не в этом дело - но зная себя, зная мою реакцию на эту... близость... уверена, что развенчалось бы многое. Не уверяй меня в обратном. Я себя знаю. Я помню, как после первого поцелуя (мне было 20 лет!) мне все, все стало горько. А я того-то любила, или так казалось. Созрев, я м. б. несколько приблизилась к женской норме, но верь мне, что всякий раз, я после моего тебе: "как умеешь", мне было невыносимо тяжело. Непонятно, неуяснимо, будто чего-то жаль. Никогда не было ничего подобного, как после первого поцелуя в 20 л. - (конечно, не противно), но всегда - жаль. Какого-то моего потерянного рая жаль. Я не говорила тебе об этом никогда. Это слишком мне знакомое чувство. Так бывает всегда и после праздников, после бала... не знаю, что это. "Зачем это было?" - встает в душе. Ты поймешь м. б. меня. Поймешь, что не из-за недостатка любви это. Я предельно в тебя влюблена, опьянена. Сожженное письмо сказало все так, как никто бы не сказал... но если бы я его послала... Боже, как бы я страдала. Нет, ведь у Надсона⁶³¹ (пусть он из маленьких) есть тоже - "поцелуй - первый шаг к охлажденью"⁶³². Я поправлю: не к охлажденью, нет, м. б. и к еще большему горенью, к сгоранью... Я люблю тебя и потому только слова твои даже меня уводят, берут... (иначе они были бы неприятны) заставляют забывать себя. И чтобы ты не думал о недостатке любви - сквозь стыд открываю тебе... как я на эти твои ласки в письме тянулась. Ну, сознаюсь. Что же мне делать. Знай все! Очень тебя понимала, принимала, неотрывно читала, даже не ревновала к твоим желаньям в прошлом чужих женщин, - мне любо было тебя таким знать, желалось, чтобы у тебя была тогда радость, утеха и с молодайкой, и с бабенкой. Понимаешь? Я очень ревнива, а тут, вот разберись, психолог. Ну, одним словом - пила ароматы "любок" с тобой, как бы через тебя. И твоим и жила... Ты бабу х - - - л, ну и я как-то это принимала. Так пойми же, как мне самой-то тягостно... и при всем том вот знаю, что _н_е_л_ь_з_я. Ты опытней, ты зрелее, ты выше меня - помоги мне и не буди меня очень сильно. Знай: разбудить - разбудишь, ну, прейду... и отойду. Знаю, что прежней меня, Оли, вольной души не будет. Вечное мое - сгорит. Я знаю это, Ваня. Не пишу тебе такого конца, как в сожженном - это безумие. Но целую тебя нежно... розово... не совсем красно. Очень ласково Целую, как мама и как невеста. Милый... Ваня. Все горит во мне чудесным. И слезы, слезы. Письма твои получила от 8.VIII. но без делового о "Куликовом поле". Не смогу уйти снова в творческое. Ты взбил меня. Прошу - из любви ко мне, пришли это письмо мне обратно! Очень прошу.

   Обнимаю и целую очень.

   Оля, Ольгуна своего Ивана, а не Олька

   Курю 2-ую папиросу подряд - затягиваюсь до головокружения, чтобы забыться.

   Ты понял меня? Если не понял, то поставь на мое место Анастасию... Она бы так же чувствовала. Но не думай, что я списываю с нее. Это мне только сейчас пришло в голову - пиша письмо вспомнила Анастасию. Ты думаешь я сама-то очень сильна? И разве не больно мне (земной) просить не давать мне "волшебный яд"? Ты все знаешь. О, бесценный мой Ваня. Да, сознаюсь, - жалею, что не встретила тебя раньше, и не только в 1936 г. - но и давно-давно. Хотя тогда, я тоже была такая, еще "мимозней". И не взяла бы я тебя от О. А. Знаю. Хоть ты и брал других. И как эту... Евгению. Я не пустила бы тебя к себе от О. А. - я очень чисто и чутко берегла и чужое. Все лучше так, как было... Я не опущу глаз перед памятью О. А. Но... 36-ой год... Неужели ты бы меня заметил? Я ведь на первый взгляд неприметная, Ваня. А тогда я о тебе думала... и не посмела подойти к убитому таким горем. Почему И. А. нас не познакомил? А м. б. ... женись мы тогда, - было все обычно и... буднично... Ваня. Бывает... И не было бы "Божественной комедии" Данте Алигьери, если бы Беатричи ему варила суп и сидела рядом его... обыденной супругой... Кто знает!..

   Пиши мне. Как я жду почты. О, если бы снова начать хоть рисовать. Я разбита от дум и вопросов. Снился опять Париж...

   От тебя зависит, приеду ли я еще. Ты теперь все знаешь. Не могу писать об обычном. Я вся полна тобой, мой неизреченный Иван. Ванечек, миленький, ласковый, родной мой... Ах, Ванечка... Понял ли ты меня???? Ответь! Жду.

   Письмо верни. Обязательно. Ты сам просил меня взять все письма. Это никому не должно попасть на глаза. У тебя они все по столу разбросаны. Иногда я пугаюсь: а вдруг ты их кому-нибудь читаешь? Нет? За последнее время я много рисовала. Не могу оторваться. Все о тебе... Брось о мелочах - о людишках. Конечно, все мелкота, но все - Божий подобия и потому снисходить надо, у всех душа, Душа! А[лександр] Н[иколаевич] не плохой, м. б. лучше многих, потому я так. Не гневайся. Я люблю тебя не гневным. Ах, как ты любить умеешь! Иногда мне думается, многих знал из женщин. Это не в укор. Я ничем тебя не могу корить. Люблю тебя превыше всяческих упреков. Даже ревность заглохла в этом огромном чувстве любви к тебе. Знал - ну знал. Значит, Ване так надо было, радовало его. Ну, язычником был немножко. Ты мне о "Женьке" рассказал - и она мне какая-то будто... (хоть и занозой) нечужая стала. Женька Ване сладкую отраву давала...

   Ты открываешься мне новый в этих "любках" - с молодушкой^632а. Так и вижу тебя. Горячий ты... Папашенька. Папашеньке твоему не попрекну, что любился. И хотела бы быть сама без таких мучительных подходов. Не никто не знает, как переживал каждый из вас свой "угар".

   И все же скажу, что наше с тобой... многое бы утратило от этого полного пламени. Себя я знаю. Я не пережила бы потускнения моего рая с тобой. Как прекрасна и как тяжела жизнь. Будь тих ко мне и ласков. Приласкай меня... твою дочурку-Олю, твою маму, твою невесту, твою подружку. Люблю тебя. Не устану повторять это. Ванечка мой светлый... будь всегда хорош к Оле.

   Как я тебя обожаю. Как люблю твой голос. Как все твое мне драгоценно. А писатель ты... О, Ваня. Как наслаждаюсь снова "Богомольем". Хочу идти с тобой на "Богомолье". Уйти от искуса... от твоих других... чар. Они жгут...

   Когда получишь письмо, поцелуй девушку в ветре. Я почувствую. Обнимаю тебя, как ленточкой обвиваюсь вокруг тебя. Целую и молюсь за тебя.

   Пришли обратно и "обложку" для "Неупиваемой чаши" - я называю "обложка", если тебе нравится, если нет - сожгу.

   12.VIII.46 Сегодня уж и за это письмо себя корю, но все же посылаю. Смущена. Очень.

  

  

   Только что послала тебе, Ванечек дорогой, свое из самого сердца письмо, с просьбой не быть таким пылким, как получила твое "волеизволение" и приложенный лист со стихами. Ты теперь знаешь, как я отношусь к твоим жарким письмам. Не стану повторяться, но еще раз скажу: не надо так. Сущность, исключительная и чистая, забивается всем этим, и мне... не по себе. Меня это больше не "зажигает", а наоборот - как-то нехорошо зацепляет. Я, например, совершенно органически не переношу двусмысленностей, анекдотов, всего, чем касаются люди отношений к женщине. Однажды со мной был прямо припадок гнева, когда один молодой человек рассказал (по их мнению очень невинный) анекдот. Не хочу твоего сличать с подобным, но какая-то жилка начинает пробиваться, делает как бы обобщение. Я страшусь этого. Я не выношу ничего, чтобы хоть как-то соприкасалось с понятием о разврате. Потому-то всегда искала в мужчинах только чистой любви. Я же тебе говорила о своей мечте о любви в письмах. Помнишь, я не знала, какой она может быть и в письмах.

   За "Куликово поле" твое я тебе написала официальную благодарность, но моя неофициальная еще гораздо больше. Ее не выразить. Ты знаешь, как я отношусь к "Куликову полю". Мне необходимо приняться вплотную за работу. Мой "Заветный образ" очень на высоких нотах. Сверх-чист. И я должна быть его достойной. Моя Tilly в отпуску - сижу без прислуги. Дела больше, но не устаю. Мама очень помогает во всем. У нее постоянная головная боль. Боюсь нет ли чего в голове. Гомеопат дал тебе 2 средства: одно для глаза (от чеса), другое - для сна. Я написала на коробочках, как их принимать. Но оставь пока все другие аллопатические лекарства. А как теперь с налитостью в глазу - "плаваньем" будто?

   Ваня, несколько слов о Карташеве: я его деятельность, будь она активна ли, пассивна ли, - очень порицаю. Все эти появляющиеся "документики"⁶³³ и слухи - надо очень строго проверить. Ты мне можешь не верить, но я знаю факты, которые меня очень вразумили в этом отношении. Совершенно между нами: И. А. не чист тоже в этом. Я считаю фабрикацию слухов и документов во всяком случае, на какую бы цель они ни были направлены - гнусностью. Не считаю возможным в письме этого касаться явственней, но клянусь тебе всем для меня святым, поднимая руку для присяги, что названное мною (уважаемое мной лицо) занимается (сознательно) распространением таких "документов". Не по слухам, а из фактов знаю. Никто не должен сего знать. В другом, в своем, он должен оставаться на пьедестале. Карташева я куда ниже И. А. ставлю. И после того, чему я сама была свидетельницей у И. А., - допускаю всяческое и у К[арташева]. Если не сознательно выдумывает сам, так бесконтрольно распускает подсунутое. Он и ему подобные, как злые враги, портят все тем, кто собрался возвращаться домой. Допусти хоть на миг, что правительство без задней мысли открыло двери. Допусти, (ну если не веришь, то хоть гипотезой допусти) и что же такое правительство будет делать после поднявшейся всклоки? Что сделало бы царское правительство? Разве не сидели всюду жандармы? Теперь, после стараний нагадить своим и после снюхиванья со всякой иностранной шушерой, все эти Анастаски⁶³⁴ и свора (а это свора - я знаю его попов, ныне архиереев - один⁶³⁵: ловчий - бывший кельнер в "Медведе" в Берлине, до последнего дня любовником был одной девки, которая у нас жила на квартире в тяжелое время). Карташев и ему подобные - сделали то, что не три, а 33 сорта лагерей еще пооткрывают. Как в деле церкви не дали эти с.с. спокойно осмотреться, так и в ином. Пока все это не умолкнет, - не может быть эволюции. Кучка эмигрантов, теряющих почву из-под ног, сбивают наспех клику-свиту себе. Допускаю, что теперь и слежка, и т.п. Это объяснимо, сами эмигранты поддерживают пламя революции. Если у тебя в нарыве все время собирается гной, то врач и реагирует все время на это, а коли уймутся лейкоциты - оставит тебя врач в покое.

   В последнее время мир так на нас ощерился, что нам надо держать свое крепко. Русское правительство сдало все свои прежние посты - признает даже пресловутый панславизм?⁶³⁶ Славянство объединяется. Идет все гигантскими шагами. Вот эти Карташевы с их "Свободным голосом" не что иное как шавки на слона. Все, чего они добьются, - это выстрелов по своим же собратьям. А церковь бросят в новый раскол. Да, очень возможно, что появятся лагеря, но они будут ответом на тех, кто не перестал мутить. В Голландии со мной никто не "церемонится" как с русской, и я знаю западно-европейское отношение к нам. Не к советской власти, а к России. Это надо помнить. Сталинская головка в данный момент защищает интересы страны. Прочти, пожалуйста, стихи Симонова⁶³⁷. Там все - от Руси. И Вера! Народ верит, вырвал себе наконец это право исповедания⁶³⁸. Власть дала это, видя, что оппозиция церкви пала и она им не страшна. А г-н Карташев думает по-своему перевернуть!? У нас вон поп-Дёнка бабий монастырь открыл у себя в доме. Да тут только одна надежда на плетку из Москвы. И будет. Довольно мы шушукались с заграницей. Теперь, когда они все скалят зубы против нас... нет, теперь мне с души прет быть с ними вместе. Пишу тебе все это, чтобы молить тебя воздержаться вступать с такими людьми в полемику и выражать свое мнение. Тебя очень хотят использовать. Твое имя. Помни мое предупреждение и в 1941 г.! Надо спокойно выждать. Никак не реагируй. Погоди. Я - нутром знаю, как и тогда, где должна быть моя душа. Каждое слово имеет значение - за каждое несем ответ. Я не могу примириться с фабрикацией документов. И после того, как (недавно) столкнулась с этой нечестностью - мне погано все это. Не слушай никого. И Анастасий, и... И. А., чуя, что останутся за бортом, - сбивают себе свиту.

   Я отвечаю за то, что говорю. Если бы Анастасий был истинно-духовный - его бы рвало от такого типа как поп-ловчий (развратник, окончивший богословский факультет в университете немецком в Берлине!, еле читающий по-славянски, циник, вряд ли в Бога-то верующий), а он его в архиереи поставил, - только потому, что одному без архиврея неудобно! _Г_а_д_ы! Не им судить о других. Анастаска за немцев был, ему бы на осине болтаться, а не на амвоне глаза закатывать. Отвратно служит. Знаю его. Умоляю тебя на коленях - не соучаствуй никак в этой и подобной им клике. Потом пожалеешь. Карташев м. б. и верит даже (если честный, то по рамольности {Здесь: глупости (от фр. ramolli).} своей) всему, за что ретует. Но не надо для этого и прочим быть рамоли?! Не ходи сам в Россию, если не хочешь, но не гадь тем, кто почему-то думает иначе. Ведь теперь опять к эмиграции будет мерзкое отношение. А каково будет тем, кто вернется! М. б. и ничего не будет, м. б. правительство назло этим квакалам ничего не сделает. Роль эмиграции за границей кончена. Пора убедиться. Зачем же начинать новое амплуа - предателей своего отечества. Знай: всякие коалиции с другими державами в данный момент - это предательство. Потому и молю тебя: никак не соучаствуй. Потому тебе и открываю, как великую тайну (меня очень потрясшую) о "чистоте риз" И. А. Если у таких, как он, находится подобная чертовщинка, - то что же с другими-то? Кто же тогда рот заткнет таким типам, как все эти Сорокины⁶³⁹ и т.п. Теперь только: сиди и молчи! Приглядывайся, а главное, прислушивайся к голосу совести. Если бы я жила в Париже, - то обязательно бы попыталась взять русское подданство. Ибо - овцы и козлища. Все острее будет разделение. Не с Западом же мне?!! О нет. Но это мое мнение, я никому не навязываю. А в документы и слухи не верю. А не диво, если и поднимут плетку над всей этой шушерой. Сидят в лагере противника и воняют - гады! Карташа, за одно его присюсюкивание к Анастаске, - презираю! Ванечка, прости жесткости, но я очень волнуюсь всегда своим. За тобой, именем твоим многие охотятся. Держись. И еще: убирай куда-нибудь мои письма, не оставляй их лежать на столе. Обещаешь? Целую Ванечку. А на "Тоньку" чуточку грожу - пальцем!

   Молюсь за тебя. Оля

  

  

   17.VIII.46

   Светлая моя Ольгуна, голубка нежная... как вознесен был я твоим письмом!.. Читал-перечитал его, _в_б_и-р_а_л! Все, все понимаю в _т_в_о_е_м, и - многого не постигаю. Да - и нет. Письмо совершенно исключительное, по силе и красоте чувства. Глубокое, наполненное тобой, _т_в_о_и_м... всем тем, что влечет к тебе, что давно завлекло и потопило - в тебе. Прелестная... Не могу не повторять еще и еще: ты - огромна в тонкости и глубине - и чистоте! - чувственной любви. Ты сильна и ярка в слове. Ты - зрелая, ты - вся готовая к творчеству _с_л_о_в_о_м, _ж_и_в_ы_м, берущим душу словом! Дня три тому я перечитывал твои письма, из первых, самых первых по отъезде из Парижа, одно - карандашом - с дороги... Удиви-тельные письма! Суди сама (ты, конечно, забыла?) - Вот как ты дала мне картину дождя (11 июня, в вагоне)... "А вот переменилось: тучи, - дождик стегает - сечет иголками (!) по стеклам, сбегает змейками (!), собираясь в капли... Смотрю - и силюсь удержаться. Помню - "крэпко". (Все письмо (наспех!) удиви