Главная » Книги

Толстой Лев Николаевич - Том 50, Дневники и записные книжки 1888-1889, Полное собрание сочинений, Страница 2

Толстой Лев Николаевич - Том 50, Дневники и записные книжки 1888-1889, Полное собрание сочинений


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12

чил Ершова и сходил к Дьякову. Очень тихо, радостно. Проходя Спасские ворота, не снял шапку, человек стал бранить меня. Сердце забилось от волненья. Жизнь стала тратиться скорее. Неужели я имею право на это тратить жизнь? Читал мормонов, понял всю историю. Да, тут с очевидностью выступает тот умышленный обман, к[оторый] составляет частью всякую религию. - Даже, ду­мается - не есть ли исключительный признак того, что назы­вается религией, именно этот элемент - сознательной выдум­ки - не холодной, но поэтической, восторженной полуверы в нее, - выдумки? Выдумка эта есть в Магомете и Павле. Ее нет у Христа. На него наклепали ее. Да из него и не сделалось бы религии, если бы не выдумка воскресения, а главный выдумщик Павел. -
   14 Я. М. 89. Раньше. Истопил, читал, записал и хочу писать предисловие Ершову. Писал очень усердно. Но слабо. И не выйдет так. Колол дрова, ходил, встретил Ник[олая] Федоровича и с ним беседовал. У него в роде как у Урусова в жизни и книгах не то, что есть, а то, что ему хочется. И инто­нации уверенности удивительные. Всегда эти интонации в об­ратном отношении с истиною. Ему пластырь надо. Во время обеда доктор земск[ий]. Беседовал с ним слишком горячо. Надо учиться молчать. Главное помнить его, (1) собеседника, пользу. Помнить, что он бутылка, к[оторая] хочет в себя впи­тать, - лучше, либо дитя, хотящее сосать, либо соски, желаю­щие опорожниться. В обоих случаях силом нельзя ни влить, ни сосать. Потом жалкий Фет с своим юбилеем. Это ужасно! Дитя, но глупое и злое. Письмо от Поши - доброе. Читал Янжула - о новом Мальтузианстве. Всё дело в воздержании - в школе, в воспитании воздержания. Как скоро благо будут находить в воздержании, то умерятся и брани. Написал письмо Алексееву] о переводе.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   [16 января.] 15, 16 Я. М. 89. Рано встал, колол дрова. Хотел писать предисловие, но, обдумав, решил, что надо бросить написанное и писать другое. - День потерял, про­пустил, это не 15, а 16. Ходил к Покр[овскому], не застал. Вече­ром: Дунаев, Никифоров, Архангельский и Рахманов. Архгенг[ельский], медик 5-го курса, уж жил в деревне и, кончая, идет. Свежий, молодой, но потом оказался грубым, не ласковым с Рахм[ановым] и Дунаевым. Он и Никифор[ов] до смешного, наивно защищали пьянство, или скорее обвиняли меня в выставлении неважного вперед важного. Я устал с ним, проводил. -
   17 Я. М. 89. Раньше, привез воды, поколол, истопил и, не садясь за работу, пошел к Златовратскому; там видел Никифор[ова], поручил ему работу и зашел к Мамоновым. Устал, нездоровится. Вечером Адамович, Покровский, Никифоров и Александров, читавший свою историю Египта. Хорошо. Проводил
  
   (1) Слово: его подчеркнуто три раза.
  
  
   Никифорова, устал. Нездоровится. И дома все больны. Опять не пишется.
   18 Я. 89. М. Рано, колол дрова. Пришел молоканин из Богородск[ого]. Читал наверху, пришел Теличеев с др[угим] г[осподи]ном просить ходатайства за высылаемую гувернантку. Скверно себя вел с ними. Без любви к ним и с нетерпением и болтовней. До этого еще прочел в Р[усской] М[ысли] в статье Ш[елгунова] о себе и позорно печалился. Да, да, да, необхо­димо бросить всякие затеи писать и что-то для себя делать, а блюсти одно: готовность к оскорблению и унижению - сми­рение и заботу одну о возможности добра другим. - Да, помоги, Отец! Ничего не делал, пошел ходить к Сытину. Встре­тил Щепкина и Дунаева. С Щепкиным говорил лишнее, с Д[унаевым] помнил всё время себя. Письмо от Поши - хорошее. Дочел Kennan' a. Пришел Александра Петровича брат - артиллерист-полковн[ик]. Давно не видал таких. Владимир с мечами дает права, говорит он с важностью. И еще: кантик генер[ала] и флигель-адъютанта. Он уверен, что это так же постоянно, как и закон астрономии. Письма от спутника на конке - ругает меня, и от Грота - тоже. И еще Гайдебуров прислал ругательство на статью о любви. Это очень хорошо для практики, но я не вполне воспользовался. Объелся, ночь почти не спал.
   19 Я. М. 89. Рано. Много думалось еще в постели. А имен­но: от греха страдание. От страдания разумение. От разуме­ния - любовь. Разумение уничтожает грех; любовь уничто­жает страдание. Всё это я думаю о своем грехе, своем страда­нии, своем разумении, о своей любви. Но кроме того, что так для себя, внешнее действие то же. Грех чей бы то ни было производит чье бы то ни б[ыло] страдание; разумение чье бы то ни было всегда общее и уничтожит грехи чьи бы то ни было и любовь всегда общая и уничтожает страданья чьи бы то ни было. Делал пасьянсы, т. е. ничего. Пошел к Я[нжулу], Покр[овскому] и Златовратскому. У Покр[овского] добрая Ю. С., ми­лая, религиозная, у Златовр[атского] - он вышел из-за стола, запах водки и желание места. Вот образец наклейной совести, под к[оторой] не выросла своя. Вечер дома один. Милые дети Л[ева], М[аша], Э[лен] и хоро[шо], тихо, добро, -
   20 Я. М. 89. Рано, поработал, думал. Быть готовым про­слыть дураком, обманщиком, знать, что во всяком случае это будет. Запачкать руки, чтоб не бояться браться за грязно[е]. И тогда жить не для славы людской. Легко сказать. Но когда привык жить только для славы - не зачем жить. Cercle vicieux. (l) Жить для Бога, будешь презирать суждения людей. Презирай суждения людей, выучишься жить для Бога, а то не зачем больше жить. Разговор с женой. Она сказала, что принципы и нет сердца. И у Христа нет? Я сказал: не говори глупост[и]. Я сказал для Бога, но и для себя. Надо лучше. Да, вчера была Страхова добрая, простая мать. Сын ее с Клобским носится и кажется только рисуется. Я весь на стороне ее. Клоб[ский] же вероятно больной человек. Ничего не делал, хотя и пытался писать, гулял, б[ыл] у Машеньки - приятно. Вечером читал Elsmere - очень хорошо, пришел Златовр[атский] и Архангельский - тяжело б[ыло]. Я боюсь, что от того, что З[латовратский] больной. Потом Бутурлин - кисель резать. Таня приехала.
   21 Я. М. 89. Раньше, поработал, читал Марка Подвиж­ника - много хорошего, пошел к Покровскому. Разговор с нею о спиритизме, вере и о ее несчастье - потере сына. Встретил Самарину - она хрипит и говорит грустно: c'est le commen­cement dе la fin. - Дома хорошо. Давыдов обедал. Он доб­рый- прокурор, но нравственно неожиданно движется. Потом Семенов. Очень мил - растет. Ясен, спокоен и тверд. По­том Хабаров, масажист. Как будто интересуется вопро­сами жизни. Потом Анненкова милая с двумя девицами, потом Брашнин, потом Алехин. Лева всё сидит с нами - он растет. -
   22 Я. 89. М. Получил издание о всемирном мире. Messia' s Kingdom - хорошо и кстати. Приходила трогательная женщина с 4-мя детьми и матерью - муж университетского образования, алкоголик, бьет, выгоняет, спрашивала, что с ним делать? Да, одно из двух: принять в семью и губить детей, или выгнать в шею. Одного же, что нужно - лечения с любовью -
  
   (1) [Заколдованный круг.]
   (2) [это - начало конца.]
  
   нету. Да и то не знаю, так ли? Да, кажется, по божью надо принять его. - Всё ничего не делаю. Ваничка хворает очень. Пошел к Алехину и Самарину. С обоими б[ыл] плох. С Алехин[ым] ненужные разговоры, а с Самари[ным] и ненужные и раздраженные, о правительстве и Менгден. В разговоре с Ал[ехиным] уяснилась следующая притча. Поручил помещик именье прикащику; прикащик пригласил всех своих родствен­ников, кроме того старосту и выборных и составил сложное управление на образец Лутовиновского (И. Тургенев). 1) Управляющий (2000), 2) Помощник его (1000), 3) Бухгалтер, 4) Управ­ляющий контор[ой], 5) его помощ[ник], 6) Врач телесн[ый], 7) Врач духовн[ый], 8) Цензор, 9) Умиритель, 10) Соединит[ель] и т. п. Всё с именья шло на них. Неужели найдутся такие люди, к[оторые] скажут, что для улучшения имен[ья] нужно внушить управителям добросовестность в исполнении их обязанностей. Такие найдутся только из участников управления. Свежему же человеку ясно, что надо прежде всего всех уничтожить, а потом установить уж то[лько?] тех, к[оторые] окажутся нужны.
   После обеда пошел к Машеньке, там тихо посидел до 11-го и пришел домой. Дома хорошо, только болезни.
   23 Я. 89. М. Проснувшись рано, лежал и много думал, перебирал все важные для меня вопросы. Когда я получаю письмо от Денисенко, от "спутника" из Оренбурга, вообще озлобленные и ругательные, и статьи Шел[гунова], не надо бросать и забывать их, а надо радоваться о них, вникать в них: почерпнуть из них поучение, если возможно; если - нет, то еще важнее приучить себя весело и любовно переносить их. Приучать себя к этому, как приучал себя к мысли о смерти.
   Читаю Elsmere и о мормонах. Много работал, ничего не напи­сал. Был Семенов, я поговорил с ним хорошо. Деньги ему нужны, это грустно. Мне кажется, это признак того, насколько он не исполнил. Читал о войне. Замечательно хорошо и сильно. Неуспешно только п[отому], ч[то] корень - государство - признается. Написал письма Черткову и Поше. Пошел за портретом и к Анненковой. С ее мужем горячо, но не зло спо­рил. Но слишком горячо. Дома всё нездоровы Ван[ичка] и Маша. - После обеда читал всё о войне. Помоги мне, Господи, в этом великом деле. Если ты призываешь, то и будет. Ходил к Ляз[аньке] Обол[енской].
   24 Я. М. 89. Очень поздно проспал. Пришла бедная изму­ченная Соня и сказала мне больное - я сумел принять хо­рошо. - Да, вчера всё вспоминал о Денис[енко] и страдал. Начинаю привыкать. Да, надо, чтобы ничто не могло нарушить радостно любовного состояния. -
   В чистоте и с любовью исполнять свое призвание служения.
   Вчера вечером б[ыл] Морокин. Я слишком горячо спорил с ним о войне, но кончилось дружелюбно. Сейчас пришел Страхов. Что будет?
   С Страховым говорил хорошо. Он разочарова[н] в Кл[обском] и лучше с матерью. Пошел за портретом, но не дошел. Встретил Орлова. Он рассказывал про смерть отца, генерала. Он впал в детство, т. е. остался для него только "я". - Перед этим б[ыл] Покровский. По признакам у Ван[ички] туберкулы и смерть. Очень жаль Соню. К нему странное чувство "ай" благоговейного ужаса перед этой душой, зародыш[ем] чистей­шей души в этом крошечном больном теле. Обмакнулась только душа в плоть. Мне скорее кажется, что умрет. Со мной стало делаться недавно странное и очень радостное - я стал чувство­вать возможность всегдашней радости любви. Прежде я так был завален, задушен злом окружающим и наполняющим меня, что я только рассуждал о любви, воображал ее, но теперь я стал чувствовать благость ее. Как будто из под наваленных сырых дров изредка сталп проскакивать струйки света и тепла; и я верю, знаю, чувствую любовь и благость ее. Чувствую то, что мешает, затемняет ее. Теперь я совсем по новому сознаю свое недоброжелательство к кому-нибудь - к Тане б[ыло] вчера - я пугаюсь, чувствуя, что заслоняю себе тепло и свет. Кроме того, часто чувствую такую теплоту, что чувствую то, что, любя, жалея, не может прерваться состояние тихой радости жизни истинной.
   Пришел Фед[ор] Фед[орович] с юношей. Хочет найти религиозн[ые] основы. Да, я сказал ему. Два пути: один радости вне себя, другой радости только в очищении своей души. Вече­ром с Верочкой ходил искать номера с Мат[ильдой] Павл[овной]. Да, Маша тоскует. Не знаю, что и как. Как будто что-то есть не то в его письмах. Что-то тяжелое. Я не вижу что, но ей тя­жело и надо дать одуматься. Вот опять случай, где любовь раз­решает всё. Надо его любить. Надо написать ему.
   25 Я. 89. М. Проснулся рано. Думал, не только думал, но чувствовал, что могу любить и люблю заблудших, так назыв[аемых] злых людей. Думал сначала так: Разве можно указать людям их ошибку, грех, вину, не сделав им больно? Разве можно выдернуть зуб без боли? Есть хлороформ и кокаин для телесной боли, но нет для души. Подумал так и тотчас же пришло в голову: не правда, есть такой хлороф[орм] душевный. Также, как и во всем, тело обдумано со всех сторон, а о душе еще и не начато думать. Операцию ноги, руки делают с хлороформом, а операцию исправления человека делают, болью заглушая исправление, болью вызывая худшую болезнь злобы. Душев­ный хлороформ есть и давно известен - всё тот же: любовь. И мало того: в телесном деле можно сделать пользу операцией без хлороформа, а душа такое чувствительное существо, что операция, произведенная над ней без хлороф[орма] - любви, всегда только губительна. Пациенты всегда знают это и всегда требуют хлороформа и знают, что он должен быть. Лекари же часто сердятся за это требованье. "Чего захотел, -- говорят они, говорил я сколько раз, - и за то он должен быть благо­дарен, что я лечу, вырываю, отрезаю его болячку, а он требует, чтобы еще без боли! Будь доволен и тем, что лечу". Но боль­ной не внимает этим рассуждениям, ему больно, и он кричит, прячет больное место и говорит: не вылечишь и не хочу ле­читься, хочу хуже болеть, если ты не умеешь лечить без боли, и он прав. Ведь что такое душевная болезнь - это заблужде­ние - отступление от закона, от единого пути и запутывание на ложных путях в сети соблазна. И вот люди, желающие по­мочь, или просто идущие более прямым путем (и по суще­ствующей между всеми людьми связи) вытягивающие заблуд­ших из их сетей, как же они должны поступать? Очевидно, человека, только что своротившего, можно прямо тянуть с лож­ного пути на правый, ему не больно будет, но человека, уже опутанного сетью, нельзя прямо тянуть - ему сделаешь боль­но; надо мягко, нежно распутать прежде; эта остановка, это распутыванье и есть хлороформ любви. - А то что же выходит?
   Человек весь по ногам, рукам, по шее обмотан сетями на лож­ном пути и вот, чтобы спасти его, я, ухватив за что попало, тащу его, душа его, и перерезаю ему члены и хуже затягиваю его. Чем дальше он, чем больше запутан, тем больше любви нужно ему. Вот это-то я почти понимал прежде, теперь же совсем понимаю и начинаю чувствовать. Отец! Помоги мне.
   Едва ли успею больше писать нынче. Иду к Соне.
   Были доктора. Старались сделать ясным и определенным то, что неясно и неопределенно. Почти приговорили. Я пошел с Левой к Олсуфьевым. После обеда читал Elsmere и получен­ные письма и журнал[ы]. Пришел Дунаев, потом Семенов и Анненкова. Какая религиозная женщина! Спал у детей. Ваня как будто лучше.
   Да, письмо от Черткова о допросе жандармами Макара и прославлени[е] имени Бога.
   26 Я. М. 89. Рано проснулся, работал, топил. Потом читал. Пришел Дьяков, задушевный разговор, о том, что ему жить нечем, не зачем, неизбежное впадение в детство. А хорошо говорил. Ван[ичке] лучше. С Таней далеки стали. Мне больно.
   Пошел за дровами. После обеда читал письма: одно бестолково враждебное, "зачем я говорю, отдай именье, а не отдаю". Все-таки б[ыло] неприятно, но не столько неприятность, сколь­ко путаница. Ван[ичке] как будто лучше, но я чувствую, что плохо. Был Тимк[овский]. Статья о Лондоне - не дурно. - Сухотин. Вел себя порядочно - помнил, что они люди.
   Лег рано. Письма из Америки о трезвости.
   27 Я. М. 89. Встал рано, наколол, затопил и, лежа в постели, думал. Да, вся беда в преждевременности, в уверенности в том, что сделал то, чего не сделал. Это с христианством вообще, это, в частности, с рабством. Уничтожили рабов - бумаги на владение рабами, но все-таки не только меняли каждый день белье, делали ванны, ездили в экипаж[ах], обедали 5 кушаний, живем в 10 комнатах и т. п., - всё вещи, к[оторых] нельзя делать без рабов. Удивительно ясно, а никто не видит.
   Не помню, где гулял. Но к обеду приехали Самарины. Очень хорошо говорил с Самариным, потом Семенов и Герасимов. Тихо, хорошо, без греха.
   28 Я. М. 89. Рано. Поработал. Маша и Леноч[ка] работали веселые. Потом венок 30-ть р[ублей]. Лошадь. Видеть не могу без грусти. Утро[м] пришел Стахович, потом Дьяков от Фета. Я ушел рано. Был у Сытина, не застал, говорил с чистым худож­ником и еще какой-то господин. Потом к Покровскому от­дать ему свои карточки. И было ужасно стыдно. После обеда была Анненкова, Клобский и Хабаров. Я рад, что Клобского не разлюбили. Потом Олсуфь[ева] А[нна] М[ихайловна]. Начал б[ыло] говорить серьезно, но во время вспомнил и замолк.-
   29 Я. М. 89. Встал рано, нездоровится. Убрал, пошел к Фету. Все глупости людские ясны только до тех пор, пока сам не вступил в них. А как вступил, так кажется, что иначе и быть не может. Потому-то так дорого не вступать в них. Дома читал, пришел Виноградов, автор "Докт[ора] Сафонова". Я разговорился с ним, осуждая ему его писанье, и увидал, что он человек, тронутый учением истины - он и другой его това­рищ учитель. Не выходил до обеда. После обеда Ивин. Пишет жизнь Христа. Замечательный человек. Вот образец того, как челов[ек] с призваньем выбьется ото всюду. Только не будь нашего ложного просвещенья, они бы сделали больше. Теперь ему пробивать надо лед лжи. Пишу и думаю: правда ли? Аввакум. Ложь всегда есть. И пробивать ее всегда надо. Потом пришел юноша Кротко[в], знакомый Е. Попова. Мало приятен. Но о Попове говорили. Из его осуждений я вывел еще большую похва[лу] Попову. Ваничке получше. Был Алсид. (Не лежит сердце.) Не надо этого не то что писать, а думать. Тоже и о Кроткове. Сплю у детей, но не могу рано засыпать.
   30 Я. М. 89. Встал очень рано. Вода не вожена, я б[ыл] рад поработать больше. Теперь 11-й час. Пойду завтракать. Что-то хорошо думал, проснувшись, забыл. - Одно думал это то, что Соня так страстно болезненно любит своих детей от того, что это одно настоящее у нее в жизни. От любви, ухода, жертвы для ребенка она прямо переходит к юбилею Фета, балу не только пустому, но дурному. Бирюков брат б[ыл]. Вот он - никто бы слова не сказал за платье и чин[?].
   Заснул и пошел ходить. После обеда Попов стихотворец юноша. Удивил его, сказав, что это самое подлое занятие. Пошел к Фету. Там обед. Ужасно все глупы. Наелись, напились и поют. Даже гадко. И думать нечего прошибить. А может б[ыть] дурно, что поддаешься. Это respect humain. (1) От Чертк[ова] письмо приятное. Дома Бутк[евич], Рахманов и Иванц[ов] молодой. Плохо говорилось. Пошел один в баню. От Поши письмо доброе. -
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   31 Я. М. 89. Рано встал бодро. (2) Работал. Записал, иду завтракать. - Пасьянсы делал, заснул, пошел бродить. Всё не б[ыл] у Федоров[ой]. Упадок духа большой. Но, слава Б[огу], грешу меньше. Не сержусь, не обвиняю. Написал только письмо Чертк[ову]. После обеда пришел Семенов. Во­прос о его деньгах, т. е. о нужде ему - не решился для меня. Но нет: в той мере, в к[оторой] ему нужны деньги, в этой мере он не исполнил христианский закон. Пришел Рахманов, и мы пошли к Анненково[й]. Там гости и меня заставляли гово­рить и быть блестящим. Стыдно. Потом пошел к Буткевичу. Там Темерпн, Марес, Козлов, Новоселов и хозяева. Новоселов начал осуждение тем, кто не поставил себя по внешней форме безукоризненно. Очень узок и не добр. Мно­го говорил[и] и под конец выяснилось, что формы безуко­ризненной нет, и что та, к[оторую] он хочет принять, укориз­ненна больше той, к[оторую] он укоряет. Пришел домой в час. Очень мно[го] говорил, но, кажется, не бесполезно. Впрочем, когда кажется, то часто выходит обратное. Не дай Бог.
   1 Ф. М. 89. Встал в 8. Много работал, записал, иду завтракать. Сейчас после завтрака заболел живот. Очень болел, но прожил не хуже здоровых дней. Читал Задига - много хорошего. Да, прогресс в увеличении света, а свет всё тот же есть. Не выходил. Заснул, потом вечером пришли Дунаев и Семе­нов. Ох, болтовни много! Потом англичанин, кавалерийский
  
   (1) [боязнь людского суда.]
   (2) Зачеркнуто: Много
  
   офицер, охотник до horseflesh. (l) Дикий вполне англича­нин. На всё у него готовы evаsiv'ныe (2) шутки и слова. Лига мира? - "The friends of peace fight between themselves". (3) Насчет веры: все лицемеры, а я люблю Библию и мои верова­ния для меня, а говорить про них не зачем. Потом люблю мо­тать деньги, а потом I will ro[u]gh it (4) в Австралии. Красота тела есть душа. Whitman (5) ему сказал это. Это его поэт. Да, написал вчера утром 4 письма: Вас[илию] Ив[ановичу], Сувор[ину], Попову и Ге. - Машу травили за вегетарьянство. Удивительно! - Да был еще вчера юноша Шашалов, кажется куп­чик. Хочет жить по божьи, принес Евангелие и хочет списать.
   2 Февр. М. 89. Пропустил день и записал на 1-е то, что было 2-го. 1-го же помню, что я был у Федоровой, говорил ей, что нельзя оставлять мужа. И нельзя, увидал это еще яснее, глядя на нее и по словам матери, что он ревнует ее. Но это ли причина запоя? Обедали одни, после обеда Стахович, Анненк[ова] с мужем и Медведев. Всё это б[ыло] 1-го. Болтовни много и тяжело. Стахович от меня сторонится и ревниво стере­жет православие; я прежде досадовал. А теперь жалею. Он не готов и боится. Не умеет плавать и не бросается, а я досадую.
   3 Ф. М. 89. Встал рано, пошел неохот[но] работать, и на­прасно. Всё ноет под ложечкой. Записал два дня и иду чай пить. Целое утро поправлял Покровского до 5. После обеда пришел Семенов и Теличеева. Получил от Черт[кова] повести Семенова и его, Ч[ерткова], о воспит[ании]. Всё - недурно. Тяжело было. Но не обидел, кажется, никого. - Поздно лег. Нездоров.
   4 Ф. М. 89. Встал очень рано. Очень много работал. И по­том кончил Покровск[ого], хорошо. И теперь иду к Сытину.
   Подъем большой сил физич[еских] и умств[енных]. Приятно скром[но], безлично работать. Приходила женщина просить помочь больным скарлатиной детям. Не помню, куда ходил утром. После обеда. Обедал Фет и Писаренко. Фету противны
  
   (1) [конины.]
   (2) [уклончивые]
   (3) ["Друзья мира сражаются между собой".]
   (4) [Я буду обходиться без удобств]
   (5) [Уитман]
  
   стихи со смыслом. Это б[ыла] суббота. Пришел Семенов, потом Клобский, потом Полушин, потом Серяков, купец и учитель комерческого училища, непонятный еще для меня, потом Алексеев, вольноопредел[яющийся]. Кажется, хороший ма­лый - не пьет. - Потом Янжул остался один и много рассказ[ывал] интересного. Получил от Желтова статью. Я устал.
   5 Февр. М. 89. Опять рано встал, работал. Женщина с больными детьми нынче. - Написал письма Черткову, Желтову, Поше. Пошел к Полушину. Меня мучает этот человек. Я вижу в нем скрытую злобу. В роде Денисенко. Надо любить его и тяжело (1) это делать. - К Покровскому, к Златовратскому, к Буткевичам, и оттуда меня проводил Новоселов. Милый молодой народ. Как они готовы служить людям собою. С Новоселовым хорошо. Везде было тяжело, но хорошо, дружно. - Анна Михайловна обедала. Танеев играл. Не нужно и даже скучно. Поздно лег.
   [7 февраля.] 6 Февр. Опять рано встал. Очень вял. Работал. За­снул. Читаю Вольтера. Думал притчу по случаю того, что люди, желающие жить во имя Христа, хотят жить вместе. Люди хот[ят] жить во имя Хр[иста]. Это зерны, хотящие прорасти и принести плод. Огорчаться христианину на то, что вокруг него люди мирск[ие], не такие, как он, всё равно, что зерну огорчаться о том, что вокруг него земля, а оно не висит на просторе, или о том, что оно не лежит с другими зернами. Но ведь земля это то самое, что нужно зерну для того, чтобы питаться и пустить рост. Другие зерна ему не нужны, они нужны только как на­воз. - Ходил без цели. После обеда работал с Леночкой, потом пришел Дунаев и Анненко[ва] с сестрой. Хорошо говорил[и], но я устал. - Поздно опять лег.
   7 Февр. М. 89. Опять рано, работал, записал, иду завтра кать. Александр Пет[рович] запил и погиб. Жалко. Надо помочь. Собрали 160; но он не ушел. Ничего не делал, уныл и слаб. Пошел ходить, в Музей. Ник[олай] Фед[орович], Корш. Мне легче с ни[ми], зашел к А[нне] М[ихайловне]. Вдруг проснулось - д. п. (1) Дома Маша уехала. Вечером хотел пово­зить воду, а потом заняться с Леночкой. Не успел заняться,
  
   (1) Так в подлиннике, написано сокращенно и обведено кругом.
  
   пришел Попов, потом офицер Алмазов. Сын литератора, желает быть знаком с литераторами и беседах (1) об умных предметах, до к[оторых] дела нет. Я говорил от души. Страш[но] легко и охотно говорится, когда собеседник не принимает к сердцу. Пробовал писать предисловие - не пошло. Читаю Ben Hur. Плохо. -
   8 Фев. М. 89. Встал позднее. Дурно. Работал много, убрал, записал, иду завтракать. После завтр[ака] приехал Бедекер с Щерб[ининым]. Проповедник кальвинист Пашковск[ий]. Он сказал, что следит за мной, говорил с пафосом и слезами. Но холодно и неправдиво. А добрый человек. Его погубило про­поведничество. Он прямо сказал, что всякий - миссионер, и настаивал и приводил тексты в подтверждение того, что надо проповедывать, и что недостаточно "светить" добрыми дела[ми] перед людьми. Я всё время трогался до слез. Отчего не знаю. Пошел к Свербеевой, умная, добрая. Я глупо говорил (из эго­изма) об общ[ем] дурном мнении о ее брате, к[оторое] я не раз­деляю. После обеда переводил с Леночкой, за исключением времени, проведанного с учительницей Абр[амовой] и др[угими], и с Касаткиным, милым, чистым художником. Да. Александр] Петр[ович] ушел. Я виноват, что не занялся им. Всё хочется умереть. Да, мне кажется, что я дожил до того, что, думая о будущем, отыскивая впереди цели, к кот[орым] стре­мишься в будущем, я знаю и вижу одну крайнюю цель в этой жизни - выход из нее, и стремлюсь к ней почти радостно, по крайней мере, уже наверно без противления. Благодарен за это. Хорошо.
   9 Ф. М. 89. Спал д[урно]. Встал поздно, опять усиленно работал. Всё утро читал и задремал, иду гулять.
   Да, становится ясно, что "с словом (2) надо обращаться честно", т. е. что если говорить, то надо говорить так ясно, как только можешь, а не с хитростями, умолчани[ем] и подразумеванием, с к[оторыми] пишут все, и я писал. Постараюсь этого не де­лать. Помоги мне. Пошел к Толстым, застал там Дьякова, торо­пился говорить и говорил лишнее. Но поправил.
  
   (1) Так в подлиннике.
   (2) Можно прочесть: с людьм[и]
  
   Вечером начал переводить с Л[еночкой], пришел Тимк[овский]. Я послал за Пол[ушиным]. Но он ответил, что некогда, и не пришел. Я досадую, злюсь на него, но успел вчера вызвать любовь к нему, понимание его положения и сострадание. А по­работать над ним, будет и любовь. Потом пришла Анненк[ова] с племянницей, потом С[офья] Ал[ексеевна]. Я устал очень. Здоровье плохо: горько во рту и на сердце. Но мне прямо хорошо, даже очень хорошо.
   [11 февраля.] 10 Ф. М. 89. Встал позднее, но все-таки до силь­ного пота поработал. За кофе пришелАрхангельский, фельдшер и ветер[инар] Бронницкий, переписывает "В чем м[оя] в[ера]", све­жий, ясный, сильный человек, но, кажется, пьет. Надо помочь ему. Поговорил с ним, потом сел за работу. Написал предисло­вие - начерно. Пошел ходить. После обеда переводил усердно. Пришл[и] О. А. Мамон[ова], Дунаев. Читал Le sens de la vie. Там страницы о войне и государстве поразительные. Надо, надо писать и воззвание и роман, т. е. высказывать свои мысли, отдаваясь течению жизни.
   11 Ф. М. 89. Рано. До сильного пота работал и вот записал, иду завтракать. Читал прелестного Rod. Есть места: о войне, о дилетантизме, удивительные. Пытался писать, не шло. По­шел в метель ходить. Был у Готье. После обеда начал пере­водить, как пришла учащаяся на акушерск[их] курсах, нерв­ная, измученная, дочь помещика. "Зачем вы сюда приехали? Ведь бабки не учатся и принимают у 9/10 рожающих женщин". Жалкая. Потом Попов, пот[ом] 3 студента, пот[ом] Арханг[ельский], пот[ом] Туликов, пот[ом] милый Касаткин. Студенты ужасны. Молодое сумашествие еще бродящее. Фразы, слова, отсутствие живого чувства, ложь на лжи - ужасно. Я волно­вался, а надо б[ыло] жалеть. - Прошел за Таней.
  
  
  
   12 Февраля. М. 89. Рано, много работал, написал письмо Оленину, записал и иду завтракать. Качал воду в колодце - звонят в церквах. Думал: я, бывало, злился на звоны Иверской и т. п. - Не право злился. Касаткин, Архангельский, не гово[ря] об Ивине, с трудом расстаются с верой в чудеса и исполнение молитв о внешнем, так что же нетронутая масса? Придет им в свое время, а пока нет повода, что ж им делать? Одни фарисеи, т. е. те, кто знает и продолжает. Горе вам, книжники и фарисеи - лицемеры. - Еще думал. Я вчера лишнее говорил. Это не эгоизм - страх быть в глупом положении. А надо добродушно молчать, хоть бы приговаривая: понимаю, когда понимаешь. От Чертк[ова] получил переделку "О жизни". Кажется, хорошо.
   Читал и поправлял очень усердно чертковское сокращение о жизни. Пошел поздно гулять, купить подметки. Заперто. Масляница, пьян[ые]. Обедал Дьяков. С ним сидели, говорили хорошо, потом переводил, а потом пришел Полушин. И я говорил хорошо, но не для него, не любя его, а себя. Впрочем это уж я слишком строг к себе: потому я и говорил хорошо, что прежде полюбил и потому понял его. Потом пришел Ивин. Не столько сомнений у него о самой загробной жизни, сколько о той загробн[ой] жизни, про к[оторую] он уже написал и напе­чатал. Читал с ним Евангелие, свое изложение, и мне многое не понравилось: много ненужных натяжек. Хорошо бы испра­вить, но едва ли я могу теперь. И едва ли это нужно. Помню то доброе чувство, по к[оторому] я не боялся, что меня осудят за ошибки. Я знал, что больше доброго, чем злого, что от сердца доброго исходят слова добрые, и потому не боялся зла и не боялся осуждения и теперь в хорошие минуты не боюсь. Если бы это было, то это б[ыло] бы высшее благо - юродство. - Спать, поздно.
   13 Ф. М. 89. Позднее, много работал, пришла Цветкова, принесла книгу (Что ч[итать] н[ароду]?). Записал и иду завтракать.
   Да. Отец, помоги мне не переставая радоваться, исполняя в чистоте, смирении и любви волю твою. - Написал два пись­меца Чертк[ову] и Поше и поправлял Будду. Ходил за дровами. После обеда подкинул подметки, пошел в баню с Дунаевым. Была Анненкова. Лег поздно страшно усталый и спал отвра­тительно. - Может быть, к лучше[му], дай Бог. - Письма пустые, от эгоиста Пожалости[на].
   14 Ф. М. 89. Рано встал, не работал. Читал в Our Day критики на Elsmer'a - поучительно. Можно ли возражать таким? Надо тотчас же узнавать аргументацию, чтоб скрыть истину и замолкать. А то это ужасно. Признаки этого: 1) когда разговор, сделав круг, возвращается, не двинувшись вперед, к точке исхода, 2) когда горячится и сердится один из двух, 3) когда один из собеседников отклоняется от всего довода, а выхватывает только то, что нужно, чтоб не разрешить вопро­са. - Этакие споры подобны тому, что бы делали люди под предлогом отпирания замка. Когда держащий ключ дергал бы им в ту минуту, как он входит. Был доктор Воронов с бро­шюрами. Остроумная теория о том, что считать надо для определения закона жизни человечества не годами, но поколениями. Написал пись[мо] Пожалостину, хочется спать. Едва ли на­пишу что нынче, а хочется много.
  
  
  
  
  
  
  
   15 Ф. 89. М. Ходил гулять, встретился с Янж[улом]. И раз­говор о женщинах и науке. Надо б[ыло] спокойнее. Но не так дурно, как прежде. Носле обеда Маракуев с книжками и прививками, Архангельский, Олсуфьева, Мамонова. Устал очень.
   Поздно. Колол дрова, очень устал. Надо прекратить такие усилия. Пришел Соколов, бывший революционер. Потом читал She, пасьянсы и еще юноша, пустой. Хочет быть поле­зен, всё узнать, а сам 18 лет знает женщин. Да, я хорошо ска­зал ему, что средство служить людям одно: быть лучше. Да светит свет ваш перед людьми, чтобы они видели ваши доб­рые дела и прославляли Отца в[ашего] н[ебесного]. А не из грязи грех проповедывать. - Иду гулять. - После обеда, с Леноч[кой]. Пришел Медведев, хороший малый. Потом Попов и Архангельский; потом моря[к], глупый. Да, мучают они меня.
   16 Ф. Работал поменьше, написал пись[м]а студенту в Харьк[ов], что читать? И священ[нику] общества трезвости. Иду гулять. Данилевская и Соня мешали. Пошел к М[арье] А[лександровне] и к Сытину. Дома Юнге, после обеда Элснер (жалкий, испорченный писательством) и Гатцук, б[ыл] болен....
   Накурили так, что я день выводил. Прошел к Дьякову. Пушкин судейский. Та же детская невежественность с уверен­ностью.
   17 Ф. М. 89. Позднее. Поработал. Написал два письма Еврею X. А. и Файнерм[ану]. Заснул, иду к Дунаеву. Дунаев как всегда неловок, бестактен. Жена с пальцами ужасными, должно быть, самка. Пришел поздно. Нас[тасья] Павл[овна], разговор о критиках. Она заплакала. Маша приехала больная. Ходил к Вер[е] Ал[ександровне]. Поздно лег.
   18 Ф. М. 89. 9, встал, поработал. Несмотря на то, что мало спал, поправил всё предисловие. Очень много работал. Вчера получил письма Черткова. Предисловие разрастается. Пошел ходить, но тотчас же вернулся и лег, вздремнул перед обедом. За обедом пропасть народа: Фет, Янжул, Ан[на] Мих[айловна], Губк[ина]. Невозможно, да и никому не нужно вести какой-нибудь разговор. Вечером Дунаев с Долговым. Оба умные, практически умные, но не тонкие. Потом Гатцук - совсем в детство впадающий. Потом племянницы и С. Мам[онова]. Чуть чуть поговорил с девочками о том, что не надо бранить, не судить и в мыслях даже. Получил письма от Поши и Ге обоих. Поша хорошо философствует, но философствует, а этого не нужно. Ге Количка сделал прекрасно, что сошелся супру­жески с матер[ью] Параси, как он ходил около, а как ясно. Помоги ему Бог. Надо писать им.
   19 Ф. В 8, не могу спать больше. Встал. Поработал весело, хорошо, иду завтракать. Бедная Аннушка кухарка родила двойню и отдала в воспитательный дом. Как помочь? разу­меется одно - не прелюбодействовать. Ничего не писал, хо­дил в Хр[ам] Сп[асителя]. Всё сильнее и сильнее потребность обличения. Написал письма Ге и Чертк[ову]. За обедом тяже­лый разговор - С[оня] и Т[аня] бранили Черткова. Обе вино­ваты перед ним и страдают. А я готов б[ыл] сердиться. Надо помочь им. Потом приш[ел] Попов с Горбуновым. Горб[унов] утром был похож на дурачка. Верно, страдал.... Очень умен и даровит. И чист. Легко полюбить его. Попов несчастен. Надо помочь ему. Как? Ольга Ал[ексеевна] принесла письм[о] Озерецк[ой]. Шарапов. -
   20 Ф. М. 89. Спал д[урно]. Позднее встал, работал, читал Mat[hew] Arnold. Предисловие. Удивительно тожественн[о]. Только он забрал в свой круг того, что он возвышает, и Ветх[ий] Зав[ет]. И это давит и тянет к земле. Утром приходил Васильев и заведующий библейской лавкой. У них посадили книгоношу Казанского за статью "о деньгах". Наивность вопроса заведую­щего, почему можно отрицать правительственные распоря­жения, поразительна. Я хорошо, сильно отвечал ему. И после него б[ыла] почти потребность писать и начальные слова были. Но я забыл их. Что-то подобное этому: Не могу больше молчать. Я должен сказать то, что знаю, то, что жжет мое сердце. А то я стар и нынче и завтра умру, не сказав того, что вложено в меня Бог[ом]. Я знаю, что Б[огом] вложено....
   Думал: незнание, плод неясности, не от не знания многого, но от многого знания. Возьми т[ак] наз[ываемое] священ[ное] писание, возьми всё с Библии. Боже, что за путаница в сознан[ии], возьми Нов[ый] Зав[ет] с посланиями - путаница большая (вот о властях Заведующий лавкой цитировал Павла) и возьми одни Евангелия - ясность, возьми одни слова Хр[иста] из Еванг[елия] и какой свет!
   Да, подумал, надо писать с тем, чтобы не показывать своего писания, как и дневник этот, при жизни. И, о ужас! Я заду­мался - писать ли? Станет ли сил писать для Бога? Вот как мы гадки и как мы всегда переоцениваем себя. - Так думал перед сном. Но теперь вижу, что могу и буду, и буду счастлив, делая это. Только бы не желать, не радоваться тому, чтобы кто-нибудь узнал. -
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   После обеда пришел Горбунов и Щербинин. Очень хорошо беседовали, но потом я устал; устал от Щерб[инина], с к[оторым] нельзя говорить во всю. Но хороший человек. Говорили о войне. Потом за чаем Мамоновы, Рачинские - невозмож­ность разговора. И легли очень поздно.
   21. Встал очень рано, с болью живота, но все-таки работал. За то спал днем и ничего не делал кроме чтения She - позор­ная degringolad' a. (1) Получил письмо от Rod' a. И деньги от Чертк[ова] Семенову. Надо ему написать письмо. Теперь вечер. Маше лучше. Никого не было; пришел один Грот и сидел поздно. Я воздержнее, чем прежде, говорил. Что за легкомыслие! "Бог личный уж дело поконченное", сказал ему Лесевич. О нет! Ему нужно и это. Лева показывал тэму сочи­нения. Любовь к отечеству и пристраст[ие]. Глупая фраза Карамзина неясна[я]. Так им велят в этой неясности из­ловчаться.
  
  - [падение, банкротство]
  
   22. 89. М. Встал позднее. Работал много. Лег, потом на­писал письмо Семенову и Rod' у, и предисловие поправлял, потом (1) [?] пришел Желтов, и я с ним пош[ел] по книжн[ым] лавкам. Взял у Готье Robertson' а, а у Марак[уева] учен[ие] 12 Ап[остолов]. Какой чистый человек Желтов! Дома читал, говорил с Левой. Никого не было. Думал: Мудрость, знание у нас распалось на два: богословие, в к[отором] изменять ни­чего нельзя и к[оторое] решает все вопросы о жизни, всё, что нужно знать. Что этот мир? Что я? Зачем? Что будет? Что
   делать? Всё это решено богословием и этого касаться нель­зя. Философия же может говорить о всем, только не об этом, только не о том, что нужно и важно. Получил письмо от Чертк[ова].
   [26 февраля.] 23, 24, 25, 26 Февр. М. 89. Утром 23 встал от боли раньше, пошел работать, но всё хуже и хуже и целый день провел тяжелый, с сильными болями. Не мог быть радостен, не мог найти того расположения, при к[отором] всё хорошо. Но к смерти б[ыл] готов, только б[ыло] нетерпение от страда­ний, хотелось, чтобы поскорее. Читал Mat. Arnold' a, очень
   хорош тонкостью разграничений, при чем не теряется ясность; но с церковью англ[иканской] National Soci[e]ty for the pro­motion of goodness (2) - влияет, и это жалко. Зачем для pro­motion of goodness надевать епанчи, петь известные песни в из­вестных домах? Думал уж после, но к тому же: В практической жизни не может не быть (3) неправильностей и отступлений от идеала, но в мысли, в идеале беда, если отступление, если пря­мая уже и в представлении не совсем кратчайшая линия между двумя точками. Вечером С[оня] приводила доктора от Маши, Мокроусова. Я б[ыл] напрасно скептичен, как бы поддерживал свою репутацию. О, только бы забывать о том, что другие обо мне подумают. Дунаев помогал до 2-х час[ов].
   24. Ночь не спал, жар уже не пошел наверх. - Доктор Флеров. Боли уж не так сильны и духом лучше. Дун[аев] опять. Ничего не ел 2-е суток. Читал то же.
  
   (1) Можно прочесть: истоп[ил]
   (2) [Национальное общество распространения добродетели]
   (3) Зачеркнуто: компромиссов
  
   25. Почти то же. Утром лучше. Читал того же Arnold' a и Revue, Princesse Arabe. Думал: У нас царство разврата и женщин. Женщины движут всем. И это ложь и от того такое раздраженное отстаивание. Попробуйте коснуться этого. Нет предмета, к[оторый] бы озлобил более людей. А поддерживайте это, и вам всё простится. Принес некто статью, о чем, трудно сказать; сочувствует моему осуждению науки, осуждает договор Римского права, но отстаивает дарвинизм и тут же царскую власть. Кажется, Добровольского. Как быть с путанными головами? Письмо Лебединского. Надо выработать отношение. Да, отношение то, чтобы не скорбеть о мнении, к[оторое] о тебе составят. Как говорит Эпиктет: если ты не решаешься прослыть за дурака, ты далек от (философии) мудрости. Читал Вольтера с Варенькой, хохотали.
   26. Еще лучше. Но очевидно воспаление, жар и боль. Утром были Всеволожск[ая] и еще кто-то. Читал об Америке, Duc de Noailles. Взгляды самые дикие, но в связи с статьею Добров[ольского] описание несправедливостей демократии заста­вило думать: Ну, хорошо, ну, не будет договора, не будет пра­вительство поддерживать прав, что ж будет? Люди или по привычке буду[т] стремиться к установлению этих прав насилием или просто будут делать то, что они делают и делали, отстаивать насилием свои выгоды, продолжительность исключительного владения (собственность) и будут придумывать для нее оправда­ния. Будет хуже. Правда. Но эта (1) неправда правительствен­ная, состоящая в том, чтобы утверждать обязанности по отно­шению земли одной десят[ой] из 10 тыс[яч] владельцев так же строго, как обязанность исполнить обещанную работу и т. п., не сделается правдой. Договор и собственность есть ложь. Но как освободиться от нее? Постепенными шагами, подоходн[ым] налогом, уничтожением наследства и т. п. Пожалуй, но сознавая, что это не то, что должно, а только приближение (2). Самая беда это компромисс, принимаемый за принцип. А вот это-то всегда в правительственных делах. Политического
  
   (1) В подлиннике: этого
   (2) Можно прочесть: приближено
  
   изменения социального строя не может быть. (1) Изменен[ие] только одно нравственное, внутреннее человека. Но каким пу­тем пойдет это изменение? Никто не может знать для всех, для себя мы все знаем. И как раз все озабочены в нашем мире этим изменением для всех, а только не для себя. -
   Вечером были М[арья] А[лександровна] и О[льга] А[лексеевна], а потом пришел Фет. Я не сумел в радость перенести его. А можно бы. Радость ведь не в том, что Фет, а что я делаю волю Б[ога] по отношению к Фету.
   27 Ф. М. 89. Рано встал, всё болит. Вчера написал два письма Лебедян[скому] и Файнерм[ану]. Нынче еще два Шихмато[ву] и Анненковой. - Боль есть, но голова давно не б[ыла] так свежа. Очень благодарен за эту болезнь. Теперь 12. Читал Leroi Boliеu. Fonctions de 1'etat, и думал две вещи: 1) о том, как бы найти критериум не истины, но того состоя­ния умов, при к[отором] их общение может быть плодотворно, или скорее - такое состояние и отношение умов, при к[отором] общение плодотворное невозможно. К

Другие авторы
  • Фельдеке Генрих Фон
  • Олин Валериан Николаевич
  • Титов Владимир Павлович
  • Савинов Феодосий Петрович
  • Гумберт Клавдий Августович
  • Соболь Андрей Михайлович
  • Бутягина Варвара Александровна
  • Берг Федор Николаевич
  • Григорьев Василий Никифорович
  • Неизвестные А.
  • Другие произведения
  • Волошин Максимилиан Александрович - Буду рад вас видеть в Коктебеле...
  • Станюкович Константин Михайлович - Тяжелый сон
  • Аксаков Иван Сергеевич - По поводу книги "Против течения" Варфоломея Кочнева
  • Никандров Николай Никандрович - Любовь Ксении Дмитриевны
  • Беккер Густаво Адольфо - З. Плавскин. Густаво Адольфо Беккер
  • Андерсен Ганс Христиан - Лебединое гнездо
  • Орловец П. - Приключения Шерлока Холмса против Ната Пинкертона в России
  • Бирюков Павел Иванович - П. И. Бирюков: биографическая справка
  • Андерсен Ганс Христиан - День переезда
  • Венгерова Зинаида Афанасьевна - Венгерова З. А.: биографическая справка
  • Категория: Книги | Добавил: Armush (26.11.2012)
    Просмотров: 405 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа