Толстой Лев Николаевич - Том 65, Письма 1890-1891 (январь-июнь), Полное собрание сочинений

а его волю, то зачем мне выговаривать бессмертие, дa еще личное.

   2) То, что вы пишете об участии бога и личного бога в спа­сении нашем, я не понимаю.

   Говорить о боге, что он личный или безличный, есть кощун­ство. Он - тот, который есть, от которого я исшел и к кото­рому я иду. А кто он и какой он - не знаю и не могу знать.

   Знаю только то, как я должен относиться к нему. О том же, как он относится ко мне, я не могу знать. Да и верное или не­верное знание или догадка об его отношении ко мне не изменяет этого отношения.

   Мне нужно знать, что делать мне, чтобы спастись, а что ему делать, чтобы меня спасти, он знает и будет делать, и рассу­ждать об этом мне бесполезно.

   3) Теперь главный вопрос для всех и для меня: о средствах единения.

   Представляю себе мир храмом, в котором свет падает только сверху в середине. Этот свет есть божеская истина. Люди рассыпаны везде в пределах темного храма. Все попытки их объ­единиться в углах храма, в темноте, с целью объединения, были и будут тщетны. Одно средство единения есть то, которое и не ставит себе это целью, но одно достигает его, это стремление каждого отдельного человека к свету истины, к средине храма.

   Люди в темноте должны оставить всякие попытки единения и стремиться к одному свету истины, к богу. И не думая об еди­нении, а стремясь только к середине, к свету, они, по мере при­ближения к нему, найдут истинное, ненарушимое, вечное еди­нение, прежде с богом, а потом между собой.

   Церковь, видимая церковь, которой вы так желаете, есть излишнее подтверждение доказанного: в церкви те, кто со Хри­стом; так насколько мы будем с ним, настолько мы и будем в церкви. Для чего же нам еще видимая церковь? Для чего человеку начертание окружности, когда ему дан ее радиус?

   Ведь подумайте, если есть теперь тысяча истинных христиан среди ста миллионов русских (и то ведь много), то придется один христианин на сто тысяч. И не забудьте, что истинные христиане таковы, что они не идут на площади, провозглашая себя христианами, а сидят незаметными во внешних проявле­ниях и потому неизвестными своим современникам, по своим углам. Какая же вероятность есть при этом, чтобы у нас в Рос­сии сошлись или хотя бы знали друг друга не говорю тысячи, но хоть сотни таких людей, которые могли бы представлять из себя видимую церковь?

   Если есть церковь, в том смысле, в котором вы ищете ее, т. е. из людей истинно верующих и праведных, то и эта церковь состоит из людей, живущих прошедшие века и теперь живущих, разбросанных по лицу земли.

   Но кроме того скажу прямо, что понятие церкви, собрания избранных, лучших есть понятие не христианское, гордое, ложное. Кто лучший, кто худший? Петр был лучшим до петуха, а разбойник худшим до креста. Разве мы не знаем в самих себе то ангела, то дьявола, которые перемешиваются в нашей жизни так, что нет человека, который бы совсем изгнал из себя ангела, ни того, у которого из-за ангела не выступал бы иногда дьявол? Как же нам, таким пестрым существам, составлять собрание избранных, праведных?

   Есть свет истины и есть люди, со всех сторон приближаю­щиеся к нему, - с стольких разных сторон, сколько есть радиусов в круге, стало быть до бесконечности разнообразными пу­тями. Будем всеми силами стремиться к свету истины, объеди­няющему всех, а насколько мы близки к нему и объединены - судить не нам.

   Так вот, дорогой друг и брат, всё, что я думаю и чувствую об этих предметах, которые для меня важнее жизни.

   Об единении хочется сказать еще следующее: мешает едине­нию еще и то, что люди, сойдясь у света и придя к нему разными путями, вместо того, чтобы радоваться своему соединению, на­чинают спорить о том, каким путем удобнее и следует другим итти. Что мне за дело до того, как пришел туда, куда он пришел, тот чудный старец, о котором вы пишете мне. (1) Если бог дал радость встретиться с таким человеком, то можно только желать учиться у него, укрепляться от него. А мы часто начинаем спо­рить.

   Все сомнения наши возникают, как не может быть иначе, от недостатка веры: каково бессмертие? Личное или нет? Как и участвует ли бог в нашем спасении? Нахожусь ли я в истине, или нет, т. е. в церкви? - Всё это попытки чем-нибудь заме­стить отсутствие веры.

   Церковные христиане крестятся и миропомазывают, чтобы приобщиться к Христу и спастись. Казалось бы, всё сделано; но нет, они еще исповедуются, причащаются, молятся о своем спасении и заставляют молиться других, - не только богу (всем трем лицам), но богородице, святым, мощам, иконам; кроме того, верят в искупление, которое, в сущности, одно уже обеспечивает спасение; сейчас перед смертью исповедуются, причащаются, соборуются; в руки мертвому дают молитву, над мертвым и за мертвого молятся, - всё, чтобы обеспечить свое спасение. Ясно, что они не верят ни в одно из этих средств, потому и употребляют их все. Не верят, главное, в бога.

   То же отчасти делаем и мы, когда ищем разрешения вопросов: участия бога в спасении, о личном бессмертии, о церкви.

   Христос, умирая, сказал: "Отец, в руки твои отдаю дух мой". Для того, кто может сказать эти слова, разумея их во всем их значении, ничего больше не нужно: вера, истинная вера разрешает всё.

   А чтобы иметь эту веру, надо воспитывать ее в себе. А чтобы воспитывать, надо творить дела веры.

   Сущность дел веры не в подвигах, а - в делах, может иногда незаметных, ничтожных, но творимых несомненно и исключи­тельно для бога.

   Умирать придется одному, сказал Паскаль. (2) И жить надо одному, перед одним богом, а не перед людьми. В той мере, в которой достигаешь этого, - и достигаешь веры; а вследствие веры - устранение всех сомнений; и то, главное (о чем вы пише­те и я думаю), - единение с богом, а через бога - со всеми.

   Прощайте. Душевно благодарю, что пишете. Продолжайте извещать о себе.

   Искренно любящий вас.

  

  

  

   Печатается по машинописной копии на АЧ. Три отрывка впервые опубликованы в журнале "Единение" 1916, 1, стр. 6. Датируется на осно­вания записи в Дневнике Толстого 22 мая (см. т. 52, стр. 32).

   Ответ на два письма Алехина: одно несохранившееся, другое от 2 (или 21 - дата почти стерлась) апреля, с вопросами религиозного харак­тера и об общинной жизни.

  

   (1) Во втором письме Алехин писал о старике-сектанте (штундисте-мистике), о его жизни и взглядах.

   (2) См. "Pensees de Pascal, precedees de sa vie par m-me Perier, sa soeur", Paris 1850, Article VII, "Misere de l'homme", pp. 72-82 ("Мысли Паскаля, со вступительной биографической статьей его сестры г-жи Перье", Париж 1850. Статья VII, "Слабость человека").

  

  

  

   Вчера ходили на Козловку с Таней и Верой. (1) Я получил письмо от Бидина (знаешь, лифляндец). (2) Он бедствует в Риге, и я написал Зиновьеву М. (3) Там только что проехал поезд императ[о]р[ский]. (4) Вечером Лева, ездивший с мальчиками в Ясенки, привез письма: от Элпидина (5) и, главное, от Мар[ьи] Ал[екесандровны], к[оторое] и посылаю тебе. Ответь ей. Я нынче еще не успел ответить. У нас мирно. Кефир твой створожился, п[отому] ч[то] у Маши Куз[минской] болели зубы вчера, и они нынче с Мар[ьей] Кирилловной] (6) делали новый. Больная б[ыла] из Деменк[и], (7) очень тяжелая. Приезжал верхом ее муж, мама дала ей лекарство, предполагая, ч[то] это перетопит. Ваше письмо приехало, (8) я еще не спал. Мама ездила в коляске провожать Фетов, (9) а я дожидался ее. Нынче утром Фомич сообщил известие, ч[то] крестьянин, возивший нам уголья, тот, которого избу ломают другой раз, повесился. (10) Не знаю, правда ли, не узнал еще. Было бы ужасно. Я писал утром довольно много. Вера и Таня предлагают свои услуги, (11) но еще не нуж­но. - Левино вчера было рождение. Все забыли, и, я думаю, ему было грустно.

  

  

  

  

  :

   (12) Фет говорит, что он завидует молодым за то, что они сильны и молоды, а я говорю, что если человек поставил себе целью быть тем, чему учит Хр[истос], т. е. отречься от себя и жить для бога, то старость приближает к этому положению, и потому выгоднее быть христианином, чем язычником. - Притом еще и то, что взгляд этот на жизнь христианина не придуман затем, чтобы облегчить старость и смерть, а выведен из других совсем соображений; а это его сверхкомплектная выгода. - И нынче думал: старость это точно как давка у двери, выходящей на чистый воздух. Что больше сдавлен, что меньше сил, то ближе к двери.

   Ну, смотри же, хорошенько живи, почаще молись, вспоминай, перед кем живешь, и не спеши ни в чем. - Кланяйся всем, и большим и малым. Целую тебя.

   Адрес Мар[ьи] Ал[ександровны] как?

  

  

  

   Впервые опубликовано по-немецки в книге П. И. Бирюкова "Vater und Tochter. Tolstois Briefwechsel mit seiner Tochter Marie", Zurich, und Leipzig 1927, стр. 29-30 ("Отец и дочь. Переписка Толстого с его до­черью Марией"). Датируется на основании упоминания о дне рождения Л. Л. Толстого (20 мая).

   Мария Львовна Толстая (1871-1906) - вторая дочь Толстого, в за­мужестве (с 1897 г.) Оболенская. Письмо Толстого написано в Паники, имение Философовых, где Мария Львовна в то время гостила.

  

   (1) В. А. Кузминская.

   (2) Иван Петрович Бидин, исключенный из семинарии в Риге, быв­ший у Толстого в Ясной Поляне 30 мая 1890 г. В письме от 17 мая 1891 г. писал о своем трудном материальном положении в связи с отсут­ствием заработка.

   (3) Михаил Алексеевич Зиновьев (1832-1S95), лифляндский губерна­тор, знакомый семьи Толстых, брат тульского губернатора Н. А. Зиновьева. Письмо к нему Толстого неизвестно.

   (4) 20 мая 1891 г. из Москвы через Тулу проехали в Крым в специаль­ном поезде императрица Мария Федоровна, жена Александра III, с до­черью Ксенией.

   (5) Это письмо М. К. Элпидина неизвестно.

   (6) Мария Кирилловна Кузнецова (р. 1867), домашняя портниха Тол­стых.

   (7) Деменка - деревня около Ясной Поляны.

   (8) Оно неизвестно.

   (9) Поэт А. А. Фет с женой Марией Петровной.

   (10) М. Ф. Крюков рассказал про крестьянина из деревни Головеньки (около Ясной Поляны), судившегося со своими братьями и повесившегося после того, как у него по постановлению суда сломали избу.

   (11) По переписке книги "Царство божие внутри вас".

   (12) Абзац редактора.

  

  

  

   1891 г. Мая 22. Я. П.

  

   Очень рад б[ыл] получить от вас известие, дорогой В[асилий] И[ванович], а то долго ничего не знал о вас, я уж боялся, что вам не хорошо; рад особенно тому, ч[то] ваша жизнь сложилась так хорошо. Очень жаль, что не пришлось повидаться и позна­комиться с вашей милой женой, к[оторую] люблю уж за то, ч[то] она вас любит. М. Арн[ольд] правда, что труден. (1) Есть ли теперь охота и надобность в переводной работе? Хотя очень трудно найти помещение переводам, так много переводчиков и у каждого журнала свои, я бы поискал что полегче. Вы пишете о своем душевном состоянии (ч[то] интереснее для меня всего), ч[то] молитвенное настроение наступает редко, а ч[то] больше состояние, подобное сну. Это общий удел людей, важно только знать, что состояние сна есть состояние сна и не верить ему, а верить одному бодрственному состоянию, когда чувствуешь свое общение с б[огом]. А то бывает, что оба состояния считаешь равноправными и безразлично отдаешься тому и другому. Этого не надо. Я стараюсь всегда, когда сонное состояние тяготит, когда в нем являются соблазны, не верить им, а вспомнить, что я сплю, как это вспоминаешь в кошмаре, и очнуться.

   (2) Мы живем хорошо. Я очень занят писанием: пишу всё то же, стараясь уяснить необходимость принятия христианского жизнепонимания и вытекающей из него деятельности. Пишите мне почаще. Привет В[ере] В[ладимировне] и Коле. Целую вас.

   Наши все кланяются.

  

  

  

   На обороте: Харьков. Контроль Курско-Харьковско-Азовской жел. дороги. Василью Ивановичу Алексееву.

  

   Впервые опубликовано в сборнике "Летописи", 12, стр. 318. Дати­руется по почтовым штемпелям и записи в Дневнике Толстого 22 мая (см. т. 52, стр. 32).

   Ответ на письмо Алексеева от 12 мая из Харькова.

  

   (1) В. А. Алексеев писал, что жена его отказалась переводить рекомендованную Толстым книгу М. Арнольда ввиду ее трудности.

   (2) Абзац редактора.

  

  

  

   1891 г. Мая 22. Я. П.

  

   Как рад был получить ваше письмо, дорогие друзья Ольга Ал[ексеевна] и Мар[ья] Алекс[андровна]. Давно не было изве­стий, и мы нет-нет с Машей поминали о вас.

   Письмо ваше я получил один, Маша в этот же день уехала с Философовыми (1) в деревню. Они очень звали ее, и как ей ни совестно было тратить на это деньги и оставлять свои дела здесь - и мою переписку, и главное больных, которых к ней ходит много, нельзя было отказать.

   Маша (так как ее нет теперь и она не прочтет этого письма) большая для меня радость. Я вижу, что она твердо стала на тот путь, на котором не может быть ничего дурного, а есть только одна радость всё большего и большего приближения к богу. Что бы с ней ни случилось, как бы и чем бы она ни увлеклась (я нарочно допускаю эту возможность, в которой нет никакого вероятия), она не сойдет с того пути, который ведет к свету через все возможные испытания и искушения этой жизни. Она всегда недовольна собой, никогда не придумывает оправданий себе и своей жизни, а постоянно всё выше и выше ставит себе требования и, не замечая того, всё делается лучше и лучше.

   В семье нашей идет всё по-старому. Ваш фаворит, М[аръя] А[лександровна], - Илья, очень жалок, увлекается роскошной и праздной помещичьей жизнью и чует в глубине души, что это не благо, старается забыться, не думать. Я говорю с ним, когда могу, но "никто не придет ко мне, если не Отец привлечет к себе". Пути, которые идут все к одному и тому же, бесконечно разно­образны, и я верю, что он придет. Ближе всех ко мне после Маши Лева. Он в университете, перешел было с медицинского на филологический, а теперь хочет опять на медицинский. Опа­сно то, что он написал 2 повести, одну детскую в Роднике "Монте­кристо" - хорошую, другую, тоже недурную по мысли, в кни­жке Недели под заглавием "Любовь", подписано Львов. (2) Он идет вперед, живет. Что будет, не знаю, но с ним мне радостно общаться. Соф[ья] Ан[дреевна] на-днях была в Петербурге, и была у государя, и он разрешил напечатать "Крейц[ерову] Сонату. Она очень этому рада. Она не совсем здорова и кланяется вам. Письмо ваше я отослал Маше, но, кажется, там неясно описано, где вы теперь, как далеко от прежнего места. Опишите поподробнее. Кажется, что эта ваша аренда хорошо будет вам. Да вам всё хорошо, потому что вы сами хороши. Мы часто думаем о вас, О[льга] А[лексеевна], по случаю смерти Наденьки, (3) и я так понимаю ваше доброе и грустное чувство теперь. Я когда-то хотел написать такую басню, миф, что люди на салазках скатываются в пропасть, где они должны разбиться вдребезги, так что ничего от них не останется, и они дорогой, сидя на этих самых салазках, спорят и ссорятся о том, что один другому не дает усесться попокойнее или пачкает его одежду. Единственное дело, которое стоит делать нам всем на этих салазках, это то, чтобы вызвать радостную любовную улыбку друг у друга - вызвать любовь, то одно, что не разобьется в пропасти, а оста­нется.

   Я много занимаюсь писаньем. Пишу очень медленно, переде­лываю бесчисленное число раз и не знаю, происходит ли это оттого, что ослабели умственные сплы, в чем дурного ничего нет, только бы способность любви росла, или оттого, что пред­мет, о котором пишу, очень важен. Предмет всё тот же - необ­ходимость для людей нашего времени принять на деле учение Христа и что из этого будет.

   Прощайте пока, целую вас.

  

  

  

   Печатается по рукописной копии из АЧ. Автограф сгорел. Отрывки впервые опубликованы в Б, III, стр. 188, и в журнале "Голос минувшего" 1919, N 5-12, стр. 177-178. Полностью опубликовано в книге Е. Е. Горбуновой-Посадовой "Друг Толстого Мария Александровна Шмидт", М. 1929, стр. 37-38. Датируется на основании записи в Дневнике Толстого 22 мая (см. т. 52, стр. 32).

   Письмо Шмидт и Варшевой, на которое отвечает Толстой, неизвестно.

  

   (1) После слова: Философовыми в другой (неполной) рукописной копии этого письма а тетради М 15 АЧ имеется слово: девочками.

   (2) Об этих двух рассказах Л. Л. Толстого см. в письме N 180.

   (3) Двоюродная сестра О. А. Варшевой. О ее смерти О. А. Варшева сообщила в приписке к письму М. А. Шмидт от 5 мая.

  

  

  

   1891 г. Мая 24. Я. П.

  

   Получил ваше письмо и очень рад б[ыл] ему. Спешу ответить, п[отому] ч[то] боюсь забыть те мысли, к[оторые] оно вызвало.

   (1) О "гармонии". Да, гармония есть свойство б[ога]. Но это не то свойство, к[оторое] мы можем поставить себе образцом для подражания, как мы можем и должны ставить себе образ­цом любовь, уже п[отому], ч[то] гармония б[ога] проявляется в бесконечном, безграничном, наша же в граничном. Для дости­жения наибольшей гармонии надо стремиться к покорности воле б[ожьей], к смирению, к любви, а не к гармонии. Мы не можем ставить ее целью, п[отому] ч[то] не можем определить ее, живя во времени и пространстве, ограничивающими нас и скрывающими от нас будущее и недоступное нам пространство. Можно ошибиться и наверное ошибешься и нарушишь гармо­нию, поставив ее себе целью. Это я думаю о гармонии. Но я ахнул от удовольствия, прочтя ваши замечания о том, ч[то] звереешь от излишней физич[еской] работы и что п[отому] тем более не должно наваливать ее на других. Это одно из тех доро­гих, кратких, ясных выражений мыслей, убеждающих боль­ше диссертаций.

   М[аша] поехала к Филосо[фо]в[ым] на неделю. На-днях при­едет. Поцелуйте от меня Александра Петровича. (2) Как я рад, ч[то] он не в Моск[ве], а у вас. - Мне не удалось работать в поле весною, думаю попытаться с покоса. Письменная работа медленно подвигается, также и духовная работа. Пишите чаще, дорогой друг. Целую вас. Передайте мой привет матери и бра­ту. (3) Любящий вас

  

  

  

   На обороте: Кострома. Деревня Ивановское. Павлу Ивановичу Бирюкову.

  

   Датируется на основании почтовых штемпелей.

   Ответ на письмо Бирюкова от 18 и 20 мая (написано в два приема), в котором Бирюков писал о своей жизни и работе на хуторе; сообщал свои мысли о физическом труде.

  

   (1) Абзац редактора.

   (2) А. П. Иванов.

   (3) Сергей Иванович Бирюков (р. 1858), с 1889 г. был земским началь­ником в Костромском уезде; позднее был вице-губернатором в Томске и в Нижнем-Новгороде.

  

  

  

   1891 г. Мая 27. Я. П.

  

   Получил ваше письмо, дорогой Петр Галактионович, и са­жусь отвечать, сам не зная, что напишу вам, но хочется вы­сказать то сочувствие, которое вызвало во мне ваше письмо. Спасибо,что написали, открыли мне душу: вы говорите, вам легче; и мне легче, зная, что есть люди, так чувствующие и думающие, как вы.

   Вы говорите о чередующихся подъемах и упадках духа и думаете, что это ваша особенность, болезнь, от которой можно излечиться. Сколько я понимаю, это волнообразное движение подъемаи упадка есть необходимое условие духовной жизни - как день и ночь, сон и бдение. Надо только узнать, что это так и что ночь - ночь, и не путаться ее и ждать утра. И главное, пользоваться днем, т. е. периодом подъема, сколько можно, зная, что наступит ночь, когда уже нельзя будет работать. Мне, по крайней мере, это знание того, что жизнь слагается из дня и ночи,помогает жить: не тратить даром периода света, а польвоваться им сколько можно и не отчаиваться в периоды тьмы.

   Ваше положение я понимаю совершенно; я так именно и пред­ставлял себе его.

   Чем больше думать о том, что выйдет из того, что делаешь, чем дальше заглядывать вперед, тем положение ваше, да и всех нас представляется тяжелее, а чем меньше заглядывать вперед, делая только то, что сейчас надо, должно, чем больше вбирать в себя, в настоящее растянутое на будущее предположение, тем легче.

   Как разрешится ваше затруднение с требованием гонения, я не могу себе и представить. Очень жаль, что это так огорчает вашего отца, (1) но решительно нельзя придумать, чем бы успо­коить его.

   Как хорошо вы говорите, что чем совершеннее хочешь отве­тить на требования жизни, тем труднее становится жить; а все-таки она одна только и есть такая жизнь.

   Ге младший был зимой у нас. Он живет прекрасно с крестьян­кой-женой, двумя детьми, трудится для других в самых корен­ных условиях и что же? он вспоминает с умилением про свою жизнь в Москве, когда он жил конторщиком и бегал по городу в летнем пальто, помогая людям, живущим в еще худших условиях. Красота, доброта жизни, оцениваемая всегда верно воспоминанием, определяется не внешними условиями, а внутренним движением, ускорением движения. Это я говорю к тому, чтобы вы не думали, что ваша теперешняя жизнь тяжела от внешних условий. Может быть, вы также с умилением будете, вспоминать ее, как Ге.

   Аркадий Алехин у штундистов под Одессой живет в работни­ках, пишет хорошие письма, у Митроф[ана] Алехина и Дудченко начались гонения. Дудченко разлучили с женой и пле­мянником - выслали. - Я пишу по-немногу. Пишите чаще. Любящий вас истинно.

   Кантора желание постараюсь исполнить. (2) Сочинение, кото­рое я пишу, я уже обещал переводчику. (3) Написать же редак­тору сейчас не могу, но при первом случае сделаю.

  

  

   Печатается по машинописной копии из АЧ. Датируется на основании записи в Дневнике Толстого 27 мая о получении письма Хохлова и наме­рении отвечать на него (см. т. 52, стр. 34), слов в письме кМ. Л. Тол­стой (см. N 314) о получении писем Хохлова и Дудченко и об ответе "только Хохлову" и письма к М.С. Дудченко, написанного 28 мая (см. N 315).

   Петр Гааактнонович Хохлов (1868-1896) - в то время студент Москов­ского высшего технического училища, участник смоленской земледель­ческой общины Шевелево.

   Ответ ва недатированное письмо Хохлова с почтовым штемпелем "Москва, 25 мая 1891", в котором Хохлов писал о своей жизни, заня­тиях в ушияще и о своих столкновениях с отцом на почве увлечения "толстовством".

  

   (1) Галактион Иванович Хохлов (р. 1842), московский биржевой маклер. П. Г. Хохлов в письме своем сообщал Толстому, что в училище от него требовали свидетельство о "гонений", которого у него не было, так как он отказался итти к священнику исповедоваться. Это обстоятельство вызвало гнев его отца.

   (2) Хохлов передавал просьбу своего друга Кантера, уехавшего в Нью-Йорк, помочь ему присылкой не напечатанных за границей сочинений Толстого для перевода. Считая, что Толстой, безразлично относящаяся к времени и месту печатания своих произведений, в этом отношения помочь Кантеру не может, Хохлов от себя просил Толстого написать редактору какой-нибудь нью-йоркской газеты с просьбой дать Кантеру работу. На запрос нашей редакции Кантер в письме из Нью-Йорка от 8 октября 1929 г. ответил, что он никаких отношений с редакто­рами нью-йоркских газет через посредство Толстого не имел. Но через несколько месяцев по приезде в Америку он неожиданно получил письмо от шекера Эванса, сообщавшего, что Толстой писал ему о нем, и пригла­шавшего его переехать в коммуну. В коммуне шекеров Кантер прожил всего несколько дней.

  

   (1) Рукопись "Царство божие внутри вас" для перевода Толстой обещал дать Э. М. Диллону.

  

  

  

   1891 г. Мая 27. Я.П.

  

   Посылаю тебе Пошино письмо, очень хорошее. Я отвечал ему. Мне особенно понравилось то, что он говорит о том, ч[то] т[ак] к[ак] физ[ический] труд озверяет, то тем более мы не дол­жны взваливать его на других. Еще письма были очень хорошие от Хохлова, к[оторого], бедного, заставляют говеть для экза­менов. Он всё сделал, но этого не может. А еще Дудченко, около Хилкова, к[оторый] женился на Симонсон. Ее от него взяли и выслали с этапом в Курск, (1) а племянника (2) тоже выслали. Что будет дальше? Я рад, что он написал мне; но не успел еще ему ответить. Нынче написал только Хохлову. Я все эти по­следнее дня три в страшной апатии, ничего не писал. Нынче поработал - колья рубил и немного проснулся. Рад б[ыл] очень твоему письму: (3) что тебе хорошо, что тебя любят. Живи, пока хочется и радостно. У нас всё благополучно, и тебя тоже все любят. Девочки кто-то писал тебе и потому, верно, писали о посетителях. Целую тебя

  

  

  

   Впервые опубликовано с датой "1889" в журнале "Всемирная иллюстра­ция" 1923, 11, стр. 20. Датируется на основании упоминания о письме Хохлову (см. прим. к письму N 313).

  

   (1) О высылке Марии Федоровны Симонсон см. письмо N 315.

   (2) Николай Иванович Дудченко (1870-1917), племянник М. С. Дудченко, участник нескольких земледельческих общин. В 1891 г. работал в Сумском уезде, откуда был выслан за "вредное влияние" на крестьян. Летом 1892 г. работал с Толстым на голоде в Данковском уезде. Позднее эмигрировал сначала в Англию, потом в Канаду, где и умер.

   (3) Оно неизвестно.

  

  

  

   1891 г. Мая 28. Я. П.

  

   Очень рад был войти с вами в прямые сношения, дорогой Митрофан Семенович, хотя и по случаю, не скажу тяжелых, но требующих напряжения условий, в к[оторых] вы находитесь, т. е. вы и ваша жена. (1) Тяжелыми нельзя признать никакие условия, п[отому] ч[то] тяжесть проистекает не из внешних условий, а из своего отношения к ним. Тяжело бывает только оттого, что поступаем не вполне сообразно с своею совестью, или поступили уже не сообразно с своей совестью, а выше или ниже ее требований. И это мы делаем беспрестанно. Этого нельзя не делать. И наступает потом испытание или искушение, во вре­мя которого приходится сообразовать свои поступки с совестью: если они были ниже ее требований, приподнять их (поступки) до требований или спустить. В таком положении находитесь и вы теперь, как мне кажется. Вы подвергаетесь искушению, и любящему вас может быть жалко и страшно за вас, и я не могу удержаться от этого чувства, и мне и жалко и страшно за вас, и еще более за вашу жену, которую я знаю - хотя не лично - но более вас; но любящему вашу душу, как я преиму­щественно люблю вас обоих, то, что вы подвергаетесь искушению, может быть только радостно. Радостно то, что волей-неволей отделится в огне чистое золото от примесей. Какой бы ни был результат этого отделения, какой бы малый % ни получился, это все-таки будет чистое золото, и это хорошо. Допустим, что вы, для избавления себя и жены, главное, от непосильных ей страданий, решились бы обвенчаться и потом, со­знавая то, что, сделав это, вы сделали дурно, отдались слабости, вы продолжали бы жить, как вы живете, я думаю, что ваша жизнь была бы лучше и чище, чем если бы вы жили с ложной уверенностью, что вы победили врага и что ничто не может заставить вас уступить. Даже и в этом худшем случае было бы лучше - правдивее и смиреннее; в лучшем же случае, т. е. что вы выдержите испытание, не поддавшись слабости, и ваша жизнь несомненно будет радостнее, каковы бы ни были внеш­ние условия. -

   (2) Мне, сидящему спокойно, старому и не подвергающемуся испытаниям, жутко давать советы; но скажу то, что я всей ду­шой и перед богом думаю, дам все-таки совет. Совет мой в том, чтобы вы, разрешая те вопросы, к[оторые] предстоят и будут предстоять вам, остерегались руководиться мнением людей, хотя бы самых лучших и самых дорогих вам людей. При каждом разрешении вопроса: поступить так или этак? спросите себя, как бы вы поступили, если бы вы знали, что вы к вечеру умрете и никто никогда не узнает о том, как вы поступили. Поступок самого низшего порядка, но совершенный вполне правдиво, только для бога, без сравнения дороже, т. е. принесет больше блага себе и другим, чем поступок самый возвышенный, само­отверженный, совершенный для людей, к[оторый] не сделан бы был, если бы люди не знали про него. Мне совестно писать про это, п[отому] ч[то] вы всё это знаете; но, говоря это, напо­минаю, потому ч[то] по моему опыту только это делание перед одним богом разрешает те дилеммы, из к[оторых] и слагаются испытания. (3)

   То, что я начал писать и замарал - это о Хохлове - ваша жена знает его, - от к[оторого] я на-днях получил письмо. Его заставляют говеть в техническом училище, а он заявил священ[няку], что считает церковь главной гонительницей Христа. Я хотел, привести его пример, как он уступил отцу, в чем мог, а остановился в том, ч[то] б[ыло] выше его нравствен­ных сил. Помогай вам б[ог]. Пишите мне, пожалуйста, о том, что будет дальше.

  

  

   28 мая.

  

  

  

   Почти полностью (с многочисленными искажениями) впервые напеча­тано в ПТС, I, N 161, стр. 204-206 ("Г-ну NN"). Год в дате дополняется по содержанию письма.

   Митрофан Семенович Дудченко (1867-193...) - близкий по взглядам Толстому; в 1887-1891 гг. жил на хуторе в Сумском уезде Харьковской губ., занимаясь сельским хозяйством.

   Ответ на письмо Дудченко от 21 мая, в котором Дудченко сообщал о высылке своей жены и писал о своем к этому отношении; просил Тол­стого высказать "свое мнение и совет по этому поводу".

  

   (1) Мария Федоровна Симонсон (1867-1903), первая жена М. С. Дуд­ченко, бывшая слушательница Петербургских высших женских курсов. Причиной ее высылки с хутора Дудченко послужило "вредное влияние на народ" ее "сожительства с Дудченкой", с которым они не венчались, отрицая религиозные обряды.

   (2) Абзац редактора.

   (3) Далее тщательно замарано: что не над[о] ученику технического училища Хохлову,

  

  

  

   1891 г. Июня 4. Я. П.

  

   Я и не думал осуждать вас, дорогой А[натолий] Степанович], я только оправдываю или скорее объясняю себе свое отношение к деньгам. И очень рад случаю еще раз, и для себя преимуще­ственно, высказать свое отношение к ним, а это очень нужно.

   Денежный соблазн очень тонкий, и очень легко запутаться в нем. Мне он особенно близок, потому что окружал и окружает меня. В том, что деньги зло (я не помню, выражал ли я так, но если и не выразился, то готов принять это выражение), нет никакого сектантства, а простое утверждение того, что зло - зло; кнут, штык, пушка, тюрьма, всякое орудие насилия, если и не есть само по себе зло, то без опасности ошибки может быть названо злом; деньги тоже орудие насилия и потому - зло или назовите, как хотите, но только такая вещь, которой я пользоваться не желаю, и точно так же не желаю участвоват -в пользовании и распределении их. Не желаю же пользоваться и участвовать в пользовании ими потому, что они орудие наси­лия. Приобретать деньги значит приобретать орудия насилия, распределять деньги, употреблять их, направлять их значит распоряжаться насилием. При крепостном праве помещик посы­лал своих рабов работать тому, кому он хотел благодетельство­вать; теперь мы делаем то же самое, давая деньги или выпраши­вая их в одном месте и давая другому. Дать человеку 20 рублей в месяц значит прислать рабов работать на него каждый месяц. Распоряжаться так чужим трудом я считаю неправильным и потому избегаю денег, распоряжения ими и участия в их распределении. И этот вопрос я решил таким образом давно и давно уже повел и жизнь и свои рассуждения в этом направле­нии. Подтверждением в моем таком взгляде на деньги служит мне еще и то, что в продолжение моей 63-летней жизни я бесчис­ленное число раз делал и терпел зло от денег и ни разу не делал, не терпел зла от недостатка их. Кроме того, всякий раз, когда мне бывало нужно денег, когда я поддавался этому соблазну и мне отказывали в деньгах и еще напоминали, что деньги никогда не нужны на добро, то я всегда был благодарен за это и потому заключаю по правилу: "делай другому то, что желаешь, чтобы тебе делали", что если я не буду в состоянии никому давать деньги, то я никому этим не сделаю зла. И решив дело так, я сообразно с этим повел свою жизнь. Если бы я считал, что деньгами можно сделать добро, то я не только не отказался бы от распоряжения собственностью и приобретением ее, но старался, как Иоанн Кронштадтский или как Бутс, увеличи­вать свои средства, чтобы сделать ими добро. Но так как я при­шел к обратному заключению, то я так и распорядился своею жизнью: я не только не имею возможности располагать день­гами, считающимися моими, но не могу даже и у других выпра­шивать денег. Самый близкий человек мне - жена, если я спрошу у нее денег, всегда скажет, и совершенно справедливо: "Как же ты говоришь, что денег не нужно? Зачем же ты свалил на меня всю работу приобретения и удержания денег, говоря, что они не нужны, а теперь просишь их". То же скажут и гово­рят все другие, к кому обратишься за деньгами. Кроме того, в деньгах нуждаются все мирские люди, и как вы знаете, чем ниже в нравственном отношении, тем больше, и потому всякие деньга окружают толпы таких людей и никогда нет ни у кого многих (1) денег. Всякие деньги надо давать с борьбой.

   Нет, дорогой А[натолий] Степанович, я думаю, что вы не­достаточно вдумались в этот вопрос. Тут нет никакого сектант­ства, а только ясность в вопросе очень запутанном. Если мне удалось с большим трудом и страданиями выпутаться из этой запутанности, то это произошло вследствие особенных условий моего положения, в которых я волей-неволей должен был разо­браться. Деньги ееть средство насилия, как кнут, цепи и т. п., и потому если можно и кнут употребить на повод и цепи и деньги на какое-нибудь безвредное дело, то это не доказывает, чтобы и кнут, и цепи, и деньги были хорошее или даже безразличное дело. И я думаю, что если я буду стараться не иметь у себя в ру­ках кнутов, цепей, пистолетов, денег, то тут ничего не будет дурного; а напротив, если скажу себе, что могут быть случаи, когда пригодятся и кнут, и пистолет, и деньги, и что не нужно брезгать этим, то может быть очень нехорошо. Всё, что вы гово­рите о том, что человеку, желающему иметь что-либо безразличное, страдающему от лишения чего-либо безразличного, не должно отказывать, несмотря на то, что я знаю, что то, чего он желает, не нужно ему, а, напротив, должно стараться дать ему радость, избавить его от его горести - совершенно справедливо: но только не относительно [не] безразличного предмета, как деньги. Человек желает иметь 10,30,300 р. в месяц, чтобы что-то сделать. Желание его не безразлично: он, сам не зная того, же­лает иметь рабов, которые служили бы ему. Я не думаю, чтобы было хорошо содействовать ему в этом. Так стоит дело теоре­тически. Практически же я не могу содействовать этому.

   Пожалуйста, дорогой А[натолий] Степанович, вдумайтесь во всё это. Я всё это пишу не для спора, не для отстаивания своего мнения (очень может быть, что я резко, даже наверно в дурную минуту нелюбовно написал вам, и вы простите меня за то), а для того, что это всё доведено во мне и рассуждением, и опытом жизни, и, смело скажу, болью жизни до последней степени ясности. Деньги ни на что, кроме как на дурное, не бывают нужны; если же случится, что за деньги купишь и иначе не можешь приобрести хлеб, который отдашь голодному, то может случиться и то, что кнутом свяжешь сломавшуюся телегу и доедешь, но от этого нельзя говорить, что деньги могут быть полезны и человек в здоровом уме и в спокойном состоянии не может желать приобрести их для себя или для кого-либо дру­гого. Деньги есть прямо отрицание положения Христа о том, чтобы не заботиться о завтрашнем дне, о том; что есть и во что одеться. Насколько пользуешься деньгами, настолько считаешь себя виноватым и стремишься всё меньше и меньше пользо­ваться иди нуждаться в них. Как же при таком взгляде я стану для других добывать деньги?

   Жалко, что не пишете, как живете вы и ваш брат с женой и детьми и Рощин. Передайте им мой привет. Всё хочется прийти к вам, да не знаю, удастся ли. От Аркадия Алехина получил письмо из-под Одессы. Он живет работником у штундиста. Живет очень напряженной жизнью. У Митрофана и Дудченко идут гонения. Племянника Дудченко выслали с этапом и также Симонсон, жену Дудченко, выслали с этапом в Полтаву. Вчера же получил от Джунковского письмо с статьей Хилкова, (2) так что вы не трудитесь переписывать ее.

   До свидания, если бог даст. Целую вас.

  

  

   Я не знаю, кто меньше грешит: тот ли, увлеченный страстью человек, который содержит актрису, или тот светский благотво­ритель, который дает пенсию семействам, могущим жить проще и работать. Первый под давлением страсти употребляет орудие насилия, а второй из баловства.

   Главный грех распоряжения деньгами не в том, как это кажется сначала, что я их употребляю для своей похоти или тщеславия, - тут грех похоти и тщеславия сам по себе, а грех в произвольном по своей фантазии распоряжении чужим тру­дом. Ведь я знаю, что каждый рубль есть средство заставить людей делать то, чего они не хотят, и потому не могу обращаться с рублем иначе, как в крайней необходимости и с страшной осторожностью, так же, как бы я обращался с электрическими проводниками, зная, что от прикосновения, перемещения их могут произойти взрывы.

  

  

   Печатается по машинописной копии из АЧ. Дата копии подтверждается описью в Дневнике Толстого 6 июня (см. т. 52, стр. 37) и упоминанием об этом письме под датой "4 июня" в Списке И. И. Горбунова-Посадова.

   Ответ на письмо Анат. С. Буткевича без даты, с почтовым штемпелем "Крапивна, 1 июня 1891", написанное в ответ на не дошедшее до нас письмо к нему Толстого о деньгах, - по-видимому, от второй половины мая 1891 г. В этом не дошедшем до нас письме Толстой отвечал на просьбу Буткевича в его письме с почтовым штемпелем "Крапивна, 13 мая 1891" помочь ученице акушерской школы Мацкиной, которую Толстой живого знал. Буткевич просил Толстого письменно обратиться к "кому-нибудь" из его знакомых, могущих ежемесячно давать Мацкиной 10-30 рублей в продолжение одного года. В письме с почтовым штемпелем "Крапивна, 1 июня 1891" Вуткевич, возражая Толстому на не известное нам письмо, писал, что он несогласен с его взглядом на деньги, и "поло­жение": "деньги - зло" он не считает "нравственным принципом".

  

   (1) Так в копии. Возможно, что это слово неправильно разобрано пе­реписчиком и следует читать: лишних.

   (2) См. об этом в письме к Д. А. Хилкову N 324.

  

  

  

   1891 г. Июня 7. Я. П.

  

   Дорогой Александр Никифорович.