Толстой Лев Николаевич - Том 84, Письма к жене С. А. Толстой 1887-1910, Полное собрание сочинений

  

   День не писал тебе, милый друг, и мне уже скучно. Писать лучше, чем думать, только больше сближает. Получил твое маленькое письмецо, (1) в к[отором] ты пишешь, что измучалась и нездоровится, и не спала до 4-го часа. Это всё очень дурно. И то самое, что мне (2) мучает в разлуке с тобой. У нас всё хорошо и мирно. Не скажу, чтобы особенно весело, но и не дурно. Коля и Мар[ья] Ал[ександровна] Дуб[енская] из чужих. По-моему, хоть и не мешающие, а всё таки лишние, и без них лучше. Девочки были заняты, и им же веселее от этого. Но они работают много, и на них я всегда радуюсь. - От Иван[а] Михайловича] Трегуб[ова] (3) и Чертк[ова] (4) получил ответ о том, куда послать деньги Духоборам, и еще подробности об их бедств[енном] поло-жении. Письмо это прилагаю. Я думаю, что скоро возбудится сочувствие к ним и помощь, и хорошо начать. Деньги послать вот как: Тифлис. Мало-Каргановская, N 11. Князю Илье Петро-вичу Накашидзе, а внутри конверта, на бумаге, в которую будут завернуты деньги, надписать: для Е. П. Н.-Е.П. II. - это Елена Петровна Накашидзе, и она дала этот адрес. Пожалуйста, пошли оти деньги. Это нужно. Я тебе говорил, кажется, про черниль-ницу какую то дорогую, к[оторую] в подарок мне хотели прис-лать из какого то клуба в Барцелоне. Я написал им через Таню, что предпочитал бы предназначенные на это деньги употребить на доброе дело. И вот они отвечают, что, получив мое письмо, они открыли в своем клубе подписку и собрали 22. 500 фр[анков], к[оторые] предлагают мне употребить по усмотрению. Я пишу им, что очень благодарен, и как раз имею случай употребить их на помощь Духоборам. Что из этого выйдет, не знаю. (5) Очень это странно. А чернильница, говорят, - заказана, и мы ее всё-таки пришлем, вы можете продать ее и употребить деньги, как хотите.

  

  

   Я совершенно здоров и бодр. Езжу верхом после обеда. Вчера был у Гиля, хлопотал за мать умершего в шахте и за тех, с к[ого] взыскивают судебные издержки, с одного 270, с др[угого] 250 р[ублей] за то, что один сломал спину, а другой ногу. И кажется хлопоты мои не безуспешны.

   Работы-пишу во множественном] числе, п[отому] ч[то] у меня много начатых, (6) идут не слишком успешно, но и не дурно.

   На черно кончил статью об искусстве, и вот, когда Маша кончит переписку, постараюсь привести ее в окончательный вид. - Что ты про таинственного Мишу мало пишешь. Нынче думал всё о нем. Как всё переменилось. Для меня в моей юности казалась чем то ужасным жизнь вне дома, в Казен[ном] заведении, а ему это приятно. (7) Как он? Целую вас всех троих.

  

  

   (1) От 9 ноября.

   (2) Так в подлиннике.

   (3) Письмо И. М. Трегубова от 6 ноября 1896 г., см. т. 69.

   (4) Письмо от 31 октября, см. т. 87, стр. 382.

  

  

  

  

  

   (5) Сохранилось пять писем испанца Деметро Занини Толстому; в последнем письме от 27 декабря 1896 г. он сообщает, что предполагает разыграть в лотерее заказанную чернильницу и надеется выручить за нее 50 000 франков в пользу духоборов. Дальнейших извещений из Испании не последовало, и деньги ни в виде подарка, ни на помощь духоборам не поступили.

   (6) В ноябре 1896 г. Толстой работал над произведениями: "Христианское учение", "Что такое искусство?", "О войне".

   (7) Михаил Львович Толстой (1879-1944), младший сын Толстого, оставив гимназию, с осени 1896 г. поступил живущим в гимназические классы Московского лицея им. цесаревича Николая.

  

  

   1896 г. Ноября 13. Я. П.

  

   Ужасно грустно мне было, милая голубушка Соня, получить вчера твое письмо к Тане, в кот[ором] ты жалуешься на то, что мы тебе не пишем. (1) Я пишу теперь третье письмо. И они писали. Меня только огорчает, что я после твоего отъезда пропустил день. Надо было рассчитывать на промедление.Ты спрашиваешь: люблю ли я всё тебя. Мои чувства теперь к тебе такие, что, мне думается, что они никак не могут измениться, п[отому] ч[то] в них есть всё, что только может связывать людей. Нет, не всё. Недостает внешнего согласия в верованиях, - я говорю внеш-него, п[отому] ч[то] думаю, что разногласие только внешнее, и всегда уверен, что оно уничтожится. Связывает же и прошедшее, и дети, и сознание своих вин, и жалость, и влечение непреодо-лимое. Одним словом, завязано и зашнуровано плотно. И я рад.

   У нас всё хорошо. Дружно, здорово. Мне очень хочется скорей соединиться с тобой. Работается плохо, а нынче решил, что не нужно себя насиловать, а отдыхать, и нынче чудный день, солнечный, поехал верхом к Булыгину утром, так что обедал один в 4. А Лева с Дорой ездили в Тулу кастрюли покупать. Мар[ья] А[лександровна] Дуб[енская] нынче уехала.

   Зовут ужинать. Что ты всё не бодра и письма твои нехоро-шие по духу. Очень, очень хочется поскорее с тобой быть, и, без хвастовства, не столько для себя, сколько для тебя, но так как ты - я, то и для себя.

   Не понравилось мне то, что тебе статья Солов[ьева] понрави-лась. (2)

   Ну, прощал пока.

   Л. Т.

  

   На конверте: Москва. Хамовники. Графине Софье Андревне Толстой. Свой дом.

  

   1 От 11 ноября.

   2 Статья В. С. Соловьева "Нравственная организация человечества" в "Вопросах философии и психологии", N 34.

  

  

  

  

  

  

   1896 г. Ноября 14. Я. П.

  

   Надеюсь получить от тебя письмо и хорошее, милый друг. Едем провожать на Козловку Колю и Гуревич, (1) приехавшую нынче утром, и встречать приезжающих Илью и Цурикова. (2) -

   Я нынче целое утро не отрываясь писал статью всё о том же - о войне. Не знаю, что выйдет из нее, но не мог не высказать пришедших мне и, кажется, могущих пригодиться людям мыс-лей.

   Я вчера только решил не заставлять себя писать, и как раз так и случилось. Вовсе не хотел писать, а написалось.

   Собой я не похвастаюсь. Уныло, грустно и тоскливо всё это время. Верно, скоро пройдет, и нравственных причин нет, кроме заботы и мыслей о тебе, самых хороших, любовных, но грустных. Завтра Лева едет с Д[орой] к тебе. Тебе будет веселей, а я, как сказал, приеду 18-го. Девочки что то не охотятся, ну да у них, как и у всех женщин, перемен бывает много.

   Завтра скажу, что после завтра буду с тобою.

   Прощай, милая, целую тебя, Сашу и Мишу.

  

   Л. Т.

  

   (1) Л. Я. Гуревич.

   (2) А. А. Цуриков.

  

  

   1898 г. Ноября 16. Я. П.

  

   Хоть несколько слов прибавлю, чтобы сказать, что живу и думаю и чувствую по прежнему. Мало работается, но приятно и отдохнуть. Сережа был у нас, очень приятен. Про Андрея не слыхать ничего. - Жалкий мальчик. Целую вас. До скорого свиданья после завтра, если буду жив.

  

   Приписка к письму Т. Л. Толстой.

  

  

  

   1897 г. Февраля 1. Накольское-Обольяново.

  

  

   Милый друг Соня,

  

   Таня написала тебе (1) о том, как мы доехали и живем, о внеш-нем, мне же хочется написать тебе о том, что тебя интересует - о внутреннем, о душевном моем состоянии.

   Уезжал я грустный, и ты почувствовала это и от того приеха-ла, но тяжелого чувства моего не рассеяла, а скорее усилила. Ты мне говорила, чтоб я был спокоен, потом сказала, что ты не поедешь на репетицию. (2) Я долго не мог понять: какую репетицию? и никогда и не думал об этом. И всё это больно. Неприятно, больше, чем неприятно... мне было узнать, что несмотря на то, что ты столько времени рассчитывала, приготавливалась, когда ехать в Петербург, кончилось тем, что ты едешь именно тогда, когда не надо бы ехать. Я знаю, что это ты не нарочно делала, но всё это делалось бессознательно, как делается всегда с людьми, занятыми одной мыслью. Знаю, что и ничего из того,что ты едешь, теперь не может выдти, но ты невольно играешь этим, сама себя возбуждаешь; возбуждает тебя и (то) мое отношение к этому. И ты играешь этим. Мне же эта игра (признаюсь) ужасно му-чительна (и унизительная и страшно нравственно утомительна). Ты скажешь, что ты не могла иначе устроить свою поездку. Но если ты подумаешь и сама себя проанализируешь, то увидишь, что это неправда: во 1-ых, и нужды особенной нет для поездки, во 2-ых, можно б[ыло] ехать прежде и после - постом.

   Но ты сама невольно это делаешь. Ужасно больно и унизитель-но стыдно, что чуждый совсем и не нужный и ни в каком смысле не интересный человек (3) руководит нашей жизнью, отравляет последние года или год нашей жизни, унизительно и мучительно, что надо справляться, когда, куда он едет, какие репетиции ког-да играет.

   Это ужасно, ужасно, отвратительно и постыдно. И проис-ходит это именно в конце нашей жизни - прожитой хорошо, чисто, именно тогда, когда мы всё больше и больше сближались, несмотря на всё, что могло разделять нас. Это сближение на-чалось давно, еще до Ваничк[иной] смерти, и становилось всё теснее и теснее и особенно последнее время, и вдруг вместо такого естественного, доброго, радостного завершения 35-лет-ней жизни, эта отвратительная гадость, наложившая на всё свою ужасную печать. Я знаю, что тебе тяжело и что ты тоже страдаешь, п[отому] ч[то] ты любишь меня и хочешь быть хо-рошею, но ты до сих пор не можешь, и мне (всё отврати[те]льно и стыдно и) ужасно жаль тебя, п[отому] ч[то] я люблю тебя са-мой хорошей не плотской и не рассудочной, а душевной любовью.

   Прощай и прости, милый друг.

   Целую тебя.

  

  

   Письмо это уничтожь.

   Во всяком случае, пиши мне и почаще.

   Зачем я пишу? Во 1-ых, чтобы высказаться, облегчить себя и, во 2-ых и главное, чтобы сказать тебе, напомнить тебе о всем значении тех ничтожных поступков, из к[оторых] складывается то, что нас мучает, помочь тебе избавиться от того ужасного загипнотизированного состояния, в к[отором] ты живешь.

   Кончиться это может невольно чьей нибудь смертью, и это во всяком случае, как для умирающего, так и для остающегося, будет ужасный конец, и кончиться может свободно, изменением внутренним, к[оторое] произойдет в одном из нас. Изменение это во мне произойти не может: перестать видеть то, что я вижу в тебе, я не могу, п[отому] ч[то] ясно вижу твое состояние; отнестись к этому равнодушно тоже не могу. Для этого - чтоб отнестись равнодушно, я должен сделать крест над всей нашей прошедшей жизнью, вырвать из сердца все те чувства, к[оторые] есть к тебе. А этого я не только не хочу, но не могу. Стало быть, остается одна возможность, та, что ты проснешься от этого страшного самнамбулизма, в к[отором] ты ходишь, и вернешься к нормальной, естественной жизни. Помоги тебе в этом Бог. Я же готов помогать всеми своими силами, и ты меня учи, как?

   Заезжать тебе на пути в Петербург, я думаю, лучше не надо. Лучше заезжай оттуда. (4) Виделись мы недавно, а я не могу не испытывать неприятного чувства по отношению этой поездки. А я чувствую себя слабым и боюсь себя. Лучше заез-жай оттуда. Ты всегда говоришь мне: будь спокоен, и это оскорбляет и огорчает меня. Я верю твоей честности вполне, и если я желаю знать про тебя, то не по недоверию, а для того, чтобы убедиться, насколько ты связана или свободна.

  

   На конверте: Москва. Хамовнический переулок. Графине Софье Андревне Толстой, свой дом.

  

   (1) Письмо не сохранилось.

   (2) Репетиция в Петербурге концерта, в котором участвовал С. И. Та-неев. Концерт состоялся 8 февраля. С. А. Толстая присутствовала на кон-церте, приехав в Петербург накануне вместе с Львом Николаевичем. Последний ехал в Петербург, чтобы проститься с ссылаемыми Чертковым и Бирюковым; Толстой приехал преждевременно и выехал обратно из Петербурга (вместе с женой) до отъезда Черткова за границу. См. Днев-ник 1897 г., т. 53.

   (3) Имеется в виду С. И. Танеев, После смерти младшего сына Ивана С. А. Толстая пыталась искать успокоения в музыке. Исполнение форте-пианных пьес Танеевым привело к тому, что она стала с пристрастием относиться к самому исполнителю. Дневниковые записи С. А. Толстой свидетельствуют о вспышках ее увлечения Танеевым (см. "Дневники Софьи Андреевны Толстой. 1891-1897", II, изд. Сабашниковых, стр. 112, 118, 126, 140, 218). Внешние отношения С. А. Толстой и С. И. Танеева никогда не переходили границ знакомства и дружбы. О пристрастии к себе со стороны С. А. Толстой Танеев сначала не догадывался. Л. И. Толстой сохранял спокойствие во внешних отношениях с Танеевым; слушал его музыку и исполнение, охотно беседовал с ним, играл в шахматы, но не мог не засвидетельствовать тяжести создавшегося положения. Ср. его днев-никовую запись под 28 мая 1896 г. и "Диалог" 28-29 июля 1898 г., т. 53.

   (4) Под 5 февраля С. А. Толстая записала в своем Ежедневнике: "По-ехала в Петербург, заехала к Олсуфьевым". Оттуда (из Никольского-Обольянова) вместе с Толстым она 7-го числа выехала в Петербург.

  

  

   1897 г. Февраля 16. Никольское-Обольяново.

  

   Как только ты уехала, да еще и до того, как ты уехала, мне сделалось ужасно грустно, - грустно за то, что мы так огор-чаем друг друга, так не умеем говорить. Главное, п[отому], ч[то] у меня к тебе и вообще не было после Петербурга, а особенно в нынешнее утро, никакого другого, кроме самого хорошего любовного чувства и никаких других соображений, меня огор-чающих. Их и теперь нет. Пишу это затем, чтобы сказать тебе, что это чувство осталось и еще усилилось во мне после твоего отъезда, и я виню себя за то, [что] не могу выучиться обращаться с тобой не логикой, а другим - чувством. Еще пишу затем, чтобы подтвердить то, что мы решили, чтобы ты вызвала меня, как скоро тебе это нравственно будет нужно. Я приеду с радостью. И только при этом условии могу здесь жить спокойно. Целую тебя нежно и просто.

  

  

   На конверте: Москва, Хамовники. Графине С. А. Толстой. Свой дом.

  

  

   1897 г. Февраля 17. Никольское-Обольяново.

  

   Письмо мое вчера уехало. Посылаю то, что думал, и, главное, чувствовал. Нынче - вторник - встал вялым, - не бодрым, но здоровы[м] и надеюсь работать. Вообще как бы вернулся к моему состоянию, в к[отором] был до Петербурга. - Ради Бога, не вини себя ни в чем, п[отому] ч[то] я и не думаю винить тебя, а только себя виню и очень в отношении тебя. Ну, так прощай пока, целую тебя очень и прошу, главное, беречь себя, не мучать себя коректурами и выписать меня, если тебе не хо-рошо. - Напиши поподробнее о детях, я ничего не знаю, кроме вчерашних старых открытых писем. Ну вот.

  

  

   Хочется еще писать тебе, после того, как ты поговорила в те-лефон. Грустно, грустно, ужасно грустно. Хочется плакать. Вероятно тут большая доля физич[еской] слабости, но всё таки грустно, и ничего не хочется и не можется делать. Но не думай, чтобы ты была чем-нибудь причиной. Я потому и пишу тебе, что в этом чувстве нет ни малейшей доли упрека или осуждения тебя, да и не за что. Напротив, многое в тебе - твое отношение к Чертк[ову] и Бир[юкову] - радует меня. Я пишу, что логикой нельзя действовать на тебя, да и вообще на женщин, и логика раздражает вас, как какое то незаконное насилие. Но несправед-ливо сказать, что нельзя общаться с вами логикой, надо сказать: одной логикой, или на ней основывая свои требования к вам. Нельзя ставить логику впереди чувства, надо, напротив, впере-ди ставить чувство. Впрочем ничего не знаю, знаю, что мне боль-но, что тебе сделал больно, и хотел бы, чтобы этого не было, и мне кроме физ[ических] причин или вместе с физ[ическими] при-чинами от этого очень грустно. Это у меня пройдет. А если у тебя будет, - напиши, милая, и мне будет большая радость чув-ствовать, что я тебе нужен. Ну и всё. Зовут обедать.

  

  

   На конверте: Москва. Хамовники. Графине С. А. Толстой. Свой дом.

  

   Письмо писано в два присеста. Датируется на основании почтового штемпеля. "Москва 18 февраля 1897 г.". Дате 17 февраля противоречит фраза письма: "Нынче -вторник", так как вторник падал на 18-е число; однако считаем слова Толстого ошибкой на основании следующих обстоя-тельств: 1) в письме значится: "Зовут обедать", следовательно, письмо могло попасть на станцию Подсолнечная лишь к вечеру и не могло быть проштемпелевано в Москве в тот же день; 2) С. А. Толстая отвечала на это письмо 18 февраля, что невозможно при датировке письма Толстого 18-м числом.

  

  

   1897 г. Февраля 21. Никольское-Обольяново.

  

   Сейчас, говорят, есть случай послать письмо. Пишу несколько слов, хотя Таня тоже написала. (1) Что ты? Как здоровье? Как ду-хом? спокойна ли, добра? Будь пожалуйста и то, и другое. Не мучай себя работой. Верь нам, близким, когда мы говорим тебе: перестань работать, передай работу другим,-найми. Главное не мучай себя. Важнее ничего нет жизни той, к[оторой] сейчас жи-вем, и портить и грех, и глупо. - Что Сережа? что Маша? Миша? Саша? Вера? Хочется мне послать тебе письмо Маши (2) ко мне о своих отношениях к тебе. Если пошлю, не показывай ей и не говори. Послать же мне хочется п[отому], ч[то] ты из него увидишь, какая она хорошая. Здесь полон, битком набит дом, (3) но для меня полное одиночество и спокойствие. Нынче прекрасная погода, и я под предлогом взять от портнихи платье для Над. Мих., (4) куда посылали человека, поехал один на санках за 10 верст. Было очень хорошо. Я - духом совершенно спокоен и хорош, но желудок плох, - запор и изжога; с завтрашнего дня начинаю по твоему совету пить эмс. Прощай, мои милый друг; дай Бог, чтобы тебе также хорошо и спокойно было на душе, как и мне. Знать, что мне хорошо, тебе поможет быть покойнее.

   Целую тебя и детей.

  

  

   На конверте: Москва. Хамовники. Графине С. А. Толстой. Свой дом.

  

   (1) В ACT хранится письмо Т. Л. Толстой от 21 февраля.

   (2) Имеется в виду письмо к отцу М. Л. Толстой с московским штемпелем 17 февраля, частично опубликованное в ПСТ, стр. 99.

   (3) Об этом подробно Т. Л. Толстая писала С. А. Толстой 21 февраля (ACT). См. также записи Толстого под 22, 23 и 24 февраля (т. 53).

   (4) Надежда Михайловна Юшкова - учительница воспитывавшихся А. М. Олсуфьевой девиц, жила зимой 1897 г. в Никольском-Обольянове. Этот эпизод подробно описав Т. Н. Поливановой в ее неопубликованных воспоминаниях о Толстом (рукопись в ГЛМ), см. т. 53.

  

  

   1897 г. Февраля 25. Никольское-Обольяново.

  

   Получил письмо. (1) Мы здоровы. Пожалуйста пришлите письмо, главное, от Черткова. (2)

  

  

   Телефонограмма из Подсолнечного.

  

   (1) От 24 февраля.

   (2) В подлиннике: Сверечкова; исправлено на Черткова рукой С. А. Тол-стой. С. А. Толстая сообщала 22 февраля: "От Черткова к тебе есть письмо, оно у Маши" (письмо от 18 февраля (2 марта) 1897 г. из Кройдона - пер-вое письмо Черткова по прибытии его в Англию. См. т. 88).

  

  

   1897 г. Февраля 27 или 28. Никольское-Обольяново.

  

   Ты пишешь, что получила от меня только 2 письма, а я писал третье. (1) В тот вечер, как послал открытое письмо, приехал Се-режа и привез письма. Немножко мне неприятно было, что ты почему то, по рассказу А. С. Губ[киной], (2) решила, что я как то при тебе притворяюсь, а без тебя бываю особенно весел, что уж вовсе не подходило к моему настроению во время их бала и му-зыки, к[оторая] меня всегда физически трогает (как Аксинью (3) А[нны] М[ихайловны]) до слез, а вместе с тем тяготит. Письма были нужные и интересные, и надо б[ыло] на них ответить, что я и сделал.

   Надеюсь, что Лева поправится до нашего приезда (мы хотим ехать в воскресенье) и вместе с тем доживет до нас. Мне по немножку работается, менее энергично, чем я бы желал, но дело подвигается, и всё очень интересует меня. Что Маша не напишет? Мы с ней скоро забудем друг друга, так давно не видались, Я здоров совершенно. Хозяева, как всегда, милы до бесконеч-ности. Прощай, милый друг, плохо очень, что ты не спишь. Целую всех.

  

   На обороте: Москва. Хамовнич. пер., 21. Графине Софье Андревне Толстой.

  

   (1) Толстой писал 16, 17 и 21 февраля.

   (2) "А. С. Губкина -учительница, близкая знакомая Лизы Олсуфьевой" (н. п. С. А.). С. А. Толстая писала 24 февраля: "Сейчас была А. С. Губ-кина... она мне говорила, что Конюсы играли, и ты так умилялся, трогался и восхищался, что она никак не ожидала видеть тебя в таком волнении от музыки. Без меня всё можно; т. е. можно любить музыку, можно зави-довать танцам, можно всему радоваться".

   (3) Аксинья Ионовна, старшая горничная у Олсуфьевых.

  

  

   1897 г. Мая 3. Я. П.

  

   Очень я себя чувствовал вялым и слабым в день отъезда и до-рогой. Но необыкновенная красота весны нынешнего года в деревне разбудит мертвого. Жаркий ветер ночью колышет молодой лист на деревьях, и лунный свет и тени, соловьи пониже, повыше, подальше, поближе, сразу и синкопами, и вдали ля-гушки, и тишина, и душистый, жаркий воздух - и всё это вдруг, не во время, очень странно и хорошо. Утром опять игра света и теней от больших, густо одевших[ся] берез прешпекта по высокой уж, темнозеленой траве, и незабудки, а глухая крапивка, и всё - главное, маханье берез прешпекта такое же, как. было, когда я, 60 лет тому назад, в первый раз заметил и полю-бил красоту эту. Очень хорошо и не грустно, п[отому] ч[то] ни-чего позади этого не воображаю, а хорошо, как должно быть хо-рошо в душе и бывает хоть изредка.

   Спал дурно, убирался, почти ничего не делал. Проехался верхом на Гор[елую] поляну и кругом на пчельник, пообедал в 2 и пишу. Должно быть, займусь своей статьей (1) теперь. С Левой и Дорой приятно. Хозяйство, как кажется, Лева ведет хорошо. Он огорчился, что ты не дослала ему 50 рублей. Он го-ворит, что он сделает что может для экономии, и просил то, меньше чего нельзя. Пришли ему с Машей, если можно. Пожалуйста, пожалуйста, не увлекайся ты работой, т. е. не засиживайся но-чами. Это ужасно нехорошо тебе. А езди за город, ходи по саду. И не говори, что нужно, принесли 8 листов. Нельзя подчинять свое здоровье и потому жизнь типографии. Она может подож-дать. (2) Прощай, целую тебя, Мишу и Машу, и Сашу, и особенно сестру Машеньку. Очень жаль, что мало видел ее.

  

   (1) "Что такое искусство?"

   (2) В 1897 г. С. А. Толстая выпускала десятое издание сочинений Тол-стого в 14 томах.

  

  

   1897 г. Мая 5. Козлова Засека.

  

   Продолжается безумная июльская погода: ландыши, жел-тые розаны, сирень, в лесу, как в Июле, въедешь то в свежий, то в жаркий, стоячий воздух. Я пишу это с Козловки, куда приехал к почтовому поезду. Утром пришел Ив[ан] Цингер, желая идти к Булыгину. Он, Цингер, очень жалок: ребенок их умер, и он без слез не может говорить о нем. Они пошли с Суллер[жицким]; (1) а я поехал после обеда верхом. Там решили Суллеру ехать на Ясенки, а я обещал доставить ему билет и вещи и для этого при-ехал на Мальчике, а к Булыгину ездил на Тарпане. Утром Таню разбудила с Груманта баба, прося помочь Дарье, (2) сестре Пелагеи Морозовой, кот[орая] 3-й день не может разродиться. Таня послала за Рудневым. Я был там. Он побился с ней, но ничего не мог сделать и увезли ее в Тулу. Положение правильно и опасного нет. Я все эти дни был очень слаб, и не работалось, а нынче хорошо, и подвинулся в работе, и в голове свежо, и в серд-це добро. Что ты? Не получал еще ничего от тебя. Ты, кажется, пишешь в Ясенки. Завтра побывают там. Таня хорошо. И Лева с женой недурно. Яблони цветут, точно хотят улететь на воздух. Сестру Машеньку целую и детей.

   Прощай, голубушка, будь здорова душой и телом, и не мучай и то, и другое.

  

   5 мая.

  

  

   На конверте: Москва. Хамовники 21. Графине Софье Андревне Толстой.

  

   (1) Леопольд Антонович Суллержицкий (1870-1916). Учился в Учи-лище живописи, ваяния и зодчества вместе с Т. Л. Толстой и через нее познакомился с Толстым. Участвовал в переселении духоборов в Канаду. Позднее был режиссером Московского Художественного театра и его Первой студии.

   (2) Дарья Степановна, рожд. Морозова.

  

  

   1897 г. Мая 12-13. Я. П.

  

  

   Как ты доехала и как теперь живешь, милый друг? Оставила ты своим приездом такое сильное, бодрое, хорошее впечатление, слишком даже хорошее для меня, п[отому] ч[то] тебя сильнее недостает мне.

   Пробуждение мое и твое появление - одно из самых сильных, испытанных мною, радостных впечатлений; и это в 69 лет от 53-лет[ней] женщины.

   Вчера отправил молокан с письмом и письмами. (1) Кажется, что письмо не должно оскорбить Гос[ударя]. (2) То, что я тебе читал и что ты нашла рискован[ным], я выкинул. Нынче два раза была чудная гроза с ливнями. Лето спешит жить - сирень уж бледнеет, липа заготавливает цвет, в глуби сада в густой листве горлинки и иволга, соловей под окнами удивительно музыкальный. И сейчас, ночь, яркие, как обмытые, звезды, и после дождя запах сирени и берез[ового] листа. Сережа приехал в тот вечер, как ты уехала; он постучал под мое окно, и я с радостью вскрикнул: "Соня". Нет, Сережа. Все мы дружны, и всем приятно. Работается недурно. Нынче вечером чувствую себя как будто бодрее и почти не чувствую головы. Может быть, болезнь моя только старость. Нынче была Мар[ья] Александро-вна]. Маша с Таней едут завтра в Тулу. Если будет в Русск[их] Ведомостях статья Буланже о Духо[борах], (3) пришли, пожа-луйста.

   Прощай, целую тебя, - Машу, Мишу, что Миша ? (4) Успо-коился ли? Если он так влюблен и его любят, то ему надо было бы особенно хорошо заниматься, - п[отому] ч[то] спокойно и радостно.

   Ну вот и всё. Теперь 1-й час. 13-го.

  

  

   На конверте: Москва. Хамовники 21. Графине Софье Андревне Толстой.

  

   (1) В 1897 г. самарское духовенство стало отбирать детей у молокан для соответствующего религиозного воздействия.

   (2) 10 мая 1897 г. Толстой написал письмо на имя Николая II, которое было ему передано через знакомого Толстого - помощника начальника императорской главной квартиры гр. А. В. Олсуфьева. См. т. 70, а также Б. III, стр. 497-501.

   (3) В "Русских ведомостях" напечатана не была.

   (4) Ср. ответное письмо С. А. Толстой от 14 мая (ПСТ, стр. 688).

  

  

   1897 г. Мая, 18. Я. П.

  

  

   <Сближение твое с Т[анеевым] мне отвратительно, и я не могу переносить его спокойно. Продолжая жить с тобою при этих условиях, я сокращаю и отравляю свою жизнь. Вот уже год, что я не живу. Ты это знаешь. Я говорил это тебе и с раздраже-нием и с мольбой. Я пробовал последнее время молчание. Я все испробовал и ничто не помогло: сближение продолжает-ся, и я вижу, что так будет идти до конца. Я не могу больше переносить этого. Очевидно, что ты тоже не можешь прекратить этого - остается одно - расстаться. На что я твердо решился. Надо только обдумать, как лучше это сделать.

   Я думаю, что лучше всего мне уехать за границу. Впрочем, обдумаем, как лучше. Одно несомненно, что оставаться в тепе-решнем положении нельзя. ->

  

   Послано письмо не было. Текст его зачеркнут Толстым. Год проста-вляется на основании связи со следующим письмом.

   О душевном состоянии Толстого, предшествовавшем написанию настоя-щего письма, свидетельствует ряд записей в Дневнике от мая 1897 г. Об этих записях сам Толстой отметил в своей дневниковой тетради: "вырезал, сжег то, что написано было сгоряча"; в тетради в этом месте вырезано два листа. Вопреки приведенной записи, вырезанные листки сохранились и обнаружились в архиве П. А. Буланже и опубликованы Н. Н. Гусевым во втором томе "Летописей" Государственного литератур-ного музея-"Л. Н. Толстой", 1938, стр. 20-21.

  

  

   1897 г. Мая 19. Я. П.

  

  

   Милая и дорогая Соня.

  

   Твое сближение с Т[анеевым] мне не то что неприятно, но страшно мучительно. Продолжая жить при этих условиях, я отравляю и сокращаю свою жизнь. Вот уже год, что я не могу работать и не живу, но постоянно мучаюсь. Ты это знаешь. Я говорил это тебе и с раздражением, и с мольбами, и в по-следнее время совсем ничего не говорил. Я испробовал всё, и ничего не помогло: сближение продолжается и даже усиливает-ся, и я вижу, что так будет идти до конца. Я не могу больше пе-реносить этого. В первое время после получения твоего послед-него письма я было решил уехать. И в продолжении трех дней жил с этой мыслью и пережил это и решил, что, как ни тяжела мне будет разлука с тобой, всё таки я избавлюсь от этого ужас-ного положения унизительных подозрений, дерганий и разры-ваний сердца и буду в состоянии жить и сделать под конец жизни то, что считаю нужным делать. И я решил уехать, но когда я подумал о тебе, не о том, как мне будет больно лишиться тебя, как это ни больно, а о том, как тебя это огорчит, измучит, как ты будешь страдать, я понял, что (я) не могу этого сделать, не могу уехать от тебя без твоего согласия.

   Положение такое: продолжать жить так, как мы теперь живем, я почти не могу. Я говорю почти не могу, п[отому] ч[то] всякую минуту чувствую какч теряю самообладание (1) и всякую минуту могу сорваться и сделать что-нибудь нехорошее: без ужаса не могу думать о продолжении тех почти физических страданий, к[оторые] я испытываю и к[оторые] не могу не испытывать.

   Ты знаешь это, может быть забывала, хотела забывать, но знала, и ты хорошая женщина и любишь меня и всё таки не хо-тела, я не хочу еще думать, чтобы не могла избавить меня, да и себя от этих ненужных, ужасных страданий.

   Какже быть? Реши сама. Сама обдумай и реши, как посту-пить. Выходы из етого положения мне кажутся такие: 1) и самое лучшее, это то, чтобы прекратить всякие отношения, но не по-немногу и без соображений о том, как это кому покажется, а так, чтобы освободиться совсем и сразу от этого ужасного кошмара, в продолжении года душившего нас. Ни свиданий, ни писем, ни мальчиков, ни портретов, ни грибов Ан. Ив. (2), ни Помер[анцева], (3) а полное освобождение, как Маша освободи-лась от 3[андера], Таня - от Попова. - Это одно и лучшее. Другой выход это то, чтобы мне уехать (4) за границу, совершенно расставшись с тобой, и жить каждому своей независимой от другого жизнью. Это выход самый трудный, но всё таки возмож-ный и всё таки в 1000 раз для меня более легкий, чем продол-жение той жизни, кот[орую] мы вели этот год.

   Третий выход в том, чтобы тоже, прекратив всякие сношения с Т[анеевым], нам обоим уехать за границу и жить там до тех пор, пока пройдет то, что б[ыло] причиной всего этого.

   Четвертый не выход, а выбор самый страшный, о кот[ором] я без ужаса и отчаяния не могу подумать, это тот, чтобы, уверив себя, что это пройдет и что тут нет ничего важного, про-должать жить также, как этот год: тебе самой, не замечая этого, отъискивать все способы сближения, мне видеть, наблюдать, догадываться и мучаться - не ревностью, мож[ет] быть есть и это чувство, но не оно главное. Главное, как я тебе говорил, стыд и за тебя и за себя. То самое чувство, к[оторое] я испыты-вал по отношению к Тане, с Поповым, с С[таховичем], но только еще в 100 раз болезненнее. Пятый выход тот, к[оторый] ты предлагала: мне перестать смотреть на это, как я смотрю, и ждать, чтобы это само прошло, если что и было, как ты говоришь. Этот пятый выход я испробовал и убедился, что не могу уничтожить в себе то чувство, кот[орое] мучит меня, до тех пор, пока продолжаются поводы к нему.

   Я испытал это в продолжен[ие] года и старался всеми си-лами души и не мог и знаю, что не могу, а напротив, удары, всё по одному и тому же месту довели боль до высшей степени. Ты пишешь, (5) что тебе больно видеть Гур[евич], (6) несмотря на то, что чувство, которое ты с ней связала, не имело никакого по-добия основания и продолжалось несколько дней. Что же должен я чувствовать после 2-х летних увлечений и имею-щих самые очевидные основания, когда ты после всего, что было, устроила в мое отсутствие ежедневные - если они были не ежедневиые, то это было не от тебя - свидания? (7)

   А ты в том же письме пишешь как бы программу нашей дальнейшей жизни, чтобы не мешать тебе в твоих занятиях или радостях, когда я знаю, в чем они.

   Соня, голубушка, ты хорошая, добрая, справедливая женщи-на. Перенесись в мое положение и пойми, что иначе чувствовать, как я чувствую, т. е. мучительную боль и стыд, нельзя чувство-вать, и придумай, голубушка, сама наилучшее средство изба-вить, не столько меня от этого, сколько себя самое от еще худ-ших мучений, кот[орые] непременно в том или другом виде придут, если ты не изменишь свой взгляд на всё это дело и не сделаешь усилие. - Я пишу тебе это третье письмо. Первое бы-ло раздраженное, (8) вторую записочку оставляю (9). Ты увидишь из нее лучше мое настроение прежнее. Уехал я в Пирагово, чтобы дать и тебе и себе свободу лучше обдумать и не впасть в раздражение и ложное примирение.

   Обдуман хорошенько перед Богом и напиши мне. Во всяком случае, я скоро приеду, и мы постараемся всё спокойно, обсудить. Только бы не оставалось так, как есть; хуже этого ада быть не может для меня. Может быть мне так надо. Но тебе наверное не надо. Правда, есть еще два выхода - это моя или твоя смерть, но оба они ужасны, если это случится прежде, чем успеем раз-вязать наш грех.

   Открываю письмо, чтобы прибавить еще вот что: Если ты не изберешь ни первого, ни второго, ни третьего выхода, т. е. не перервешь совершенно всякие сношения, не отпустишь меня за границу с тем, чтобы нам прекратить всякие сношения, или не уедешь со мной за границу на неопределенное время, разумеется, с Сашей, а изберешь тот неясный и несчастный выход, что надо всё оставить по старому и всё пройдет, то я прошу тебя никогда со мной про это не говорить. Я буду молчать, как молчал это последнее время, дожидаясь только смерти, к[оторая] одна может избавить нас от этой муки.

   Уезжаю я тоже, п[отому] ч[то], не спав почти 5 ночей, я чув-ствую себя до такой степени нервно слабым, только попуститься (10) и я разрыдаюсь, и я боюсь, что не вынесу свидания с тобой и всё, что может из него выдти.

   Состояние мое я не могу приписать физич[ескому] нездоровью, п[отому] ч[то] всё время чувствовал себя прекрасно и нет ни же-лудочных, ни желчных страданий.

  

   (1) Зачеркнуто: Во всяком случае, если бы продолжать жить так, то я наверно не выдержу года.

   (2) Анна Ивановна Маслова, сестра председателя Московской судеб-ной палаты Ф. И. Маслова. С. И. Танеев был дружен со всей семьей Масловых; в их имении Селище Орловской губ. он часто проводил летние месяцы.

   (3) Юрий Николаевич Померанцев (1878-1933) - один из учеников Танеева, впоследствии композитор и дирижер.

   (4) Дальше написано одно или два слова и густо замараны Толстым.

   (5) В письме от 14 мая (ПСТ, стр. 667-668).

   (6) У С. А. Толстой было столкновение с Толстым по поводу Л. Я. Гуревич в связи с тем, что Толстой отдал в журнал Гуревич свой рассказ "Хозяин и работник". См. об этом т. 53.

   (7) С 1 по 20 мая С. А. Толстая видалась с Танеевым пять раз.

   (8) Предшествующее письмо.

   (9) Это письмо Толстого неизвестно.

   (10) Чтобы успокоиться, Толстой уехал в Пирогово. Письмо осталось непереданным.

  

  

  

  

  

  

   1897 г. Июля 8. Я. П.

  

   Дорогая Соня,

  

   Уж давно меня мучает несоответствие моей жизни с моими верованиями. Заставить вас изменить вашу жизнь, ваши при-вычки, к кот[орым] я же приучил вас, я не мог, уйти от вас до сих пор я тоже не мог, думая, что я лишу детей, пока они были малы, хоть того малого влияния, к[оторое] я мог иметь на них, и огорчу вас, продолжать жить так, как я жил эти 16 лет, то борясь и раздражая вас, то сам подпадая под те соблазны, к к[оторым] я привык и к[оторыми] я окружен, я тоже не могу больше, и я решил теперь сделать то, что я давно хотел сделать,- уйти, во-первых, п[отому] ч[то] мне, с моими увеличивающими[ся] годами, всё тяжелее и тяжелее становится эта жизнь, и всё больше и больше хочется уединения, и, во 2-х, п[отому] ч[то] дети выросли, влияние мое уж в доме не нужно, и у всех вас есть более живые для вас интересы, кот[орые] сделают вам мало заметным мое отсутствие.

   Главное же то, что как Индусы под 60 лет уходят в ле-са, как всякому старому, религиозному человеку хочется последние года своей жизни посвятить Богу, а не шут-кам, каламбурам, сплетням, тенису, так и мне, вступая в свой 70-й год, всеми силами души хочется этого спокой-ствия, уединения, и хоть не полного согласия, но не кричаще-го разногласия своей жизни с своими веровани[ями], с своей совестью.

   Если бы открыто сделал это, были бы просьбы, осуждения, споры, жалобы, и я бы ослабел, мож[ет] б[ыть], и не исполнил бы своего решения, а оно должно быть исполнено. И потому, пожалуйста, простите меня, если мой поступок сделает вам больно, и в душе своей, главное ты, Соня, отпусти меня добро-вольно и не ищи меня, и не сетуй на меня, не осуждай меня.

   То, что я ушел от тебя, не доказывает того, чтобы я был недоволен тобой. Я знаю, что ты не могла, буквально не могла и не можешь видеть и чувствовать, как я, и потому не могла и не можешь изменять свою жизнь и приносить жертвы ради того, чего не сознаешь. И потому я не осуждаю тебя, а напро-тив, с любовью и благодарностью вспоминаю длинные