Главная » Книги

Толстой Лев Николаевич - Том 87, Письма к В. Г. Черткову, 1890-1896, Полное собрание сочинений, Страница 19

Толстой Лев Николаевич - Том 87, Письма к В. Г. Черткову, 1890-1896, Полное собрание сочинений


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26

тно и страшно за Диму (1) не noble son, (2) а большого. Что он? Только бы быть такой, как всегда, и все будет хорошо. Я начал большое письмо, но не успею с этой почтой, а хочется сказать вамъ слово целую вас всех. Мы живем хорошо, и мне работается.
  

Л. Толстой.

  
  
   На обороте: Воронежской губерши станщя Россоша.
   Владимиру Григорьевичу Черткову.
  
  
   Полностью публикуется впервые. Отрывок напечатан: "Толстой и Чертков", стр. 216. Написано на бланке закрытого письма - "секретке"; почтовые штемпели: "почтовый вагон 19 августа", "Россоша 22 августа 1894 г.". На подлиннике чернилами рукой Черткова: "377. Я. П. 20 (?) авг. 94" Датируется днем, предшествующим почтовому штемпелю отправления, хотя в Дневнике Толстого от 18 августа в перечне написанных в тот день писем это письмо не значится.
   Письмо это, написанное после отъезда Чертковых, уехавших из Деменки в Ржевск, по-видимому, 13 августа, разошлось с письмом Черткова от 14 августа, в котором он сообщал, что доехал благополучно: "Сегодня проснулся свежее и бодрее. И теперь хочу одного - как вы говорите - служить ему [богу], чем могу, и как мне будет с минуты на минуту раскрываться".
  
   (1) Уменьшительное имя В. Г. Черткова. О состоянии здоровья Черткова Толстой писал Д. А. Хилкову 17 августа: "Чертков уехал отсюда очень больной телом, в лихорадке - но очень бодрый и сильный духом".
   (2) [Благородный сын,] Так, шутя. Толстой назвал сына Чертковых - Диму (Владимира Владимировича).
  
  

* 382.

  
   1894 г. Августа 19-23. Я. П.
  
   Мне очень грустно без вас, милые друзья, и грустно за вас, как вы доехали. Вероятно это письмо разойдется с вашим, в кот[ором] вы мне дадите известия о себе. И как приятно думать, что если бы здоровье и не было такъ хорошо, как мы желаем, душевное состоите будет хорошо.
   Мы совсем поступили на осеннее положение. Я живу с Таней, Машей, Мишей, Сашей и Ваней. Письмо это было начато дня 4 тому назад. С тех пор получил ваше письмецо - очень долго оно шло и мое положенье изменилось. Житье наше осеннее нарушено: приехали гости Мамонова, (1) Рачинская, (2) Соня - жена Ильи с детьми и и некто Маковицкий, славянин, (4) один из тех студентов, которые переписывались с Евгением Ив[ановичем], когда он жил у вас в Ржевске. Кроме того, жена приехала вчера, а Маша на смену ей уехала к Леве. (5) За это время был еще Количка. (6) Его положение такое, что он сошелся, как он мне говорил, духовно с кузиной-женою Рубана и два человека: его жена и Рубан - ненавидят их и страдают. Я ему говорил, что надо во что бы то ни стало уничтожить эту ненависть. А он говорит, что он не может этого сделать. Как он выпутается из этаго, не знаю. Положение его очень трудное, но у него есть орудое для разрешения всяких трудностей: учение Христа, в которое он верит. Я рад был, что видел его, хотя свидание было тяжелое.
  
  
  
   Работа моя, не могу сказать, что не подвигается, но не могу сказать и того, что подвигается. (7) Все изменяю прежнее, но как будто все приближаюсь к большей ясности. Маковицкий очень мне былъ интересен. Они, Славяне, угнетены, и всю духовную энергию употребляютъ на борьбу с этим угнетением; но борются они оружием угнетения: отстаивают свою национальность против чужой национальности, свое исповедание, свой язык, свои выгоды. И все это делают они через споры, журналистику, через интриги, кружки, общества, выборы в сейм и т. п. А тут же у них, рядом с ними, в их стране, в народе все более и более разрастается секта назаренов (их въ 1876 [г.] было 6 тысяч, теперь 30 тысяч), (8) которые не признают власти выше закона Христа, не судятся, не присягают, не берут оружия. Их засаживают в тюрьмы сотнями, некоторые сидят 10 лет. И интеллигенты [не видят], что освобождение от всех уз и всех угнетений в этой вере, и смотрит через них, отыскивая себе спасение в том, что губит их. Мы много говорили с ним про это. И он понимает. Ну, прощайте пока, пишите чаще. Передайте пожалуйста Аннушке (9) от нас 5 рублей в благодарность за ее труды на печение намъ хлебов, если это можно.
  
   Л. Толстой.
  
  
   Полностью публикуется впервые. Отрывок напечатан в Б. III, стр. 238-239. На подлиннике надпись чернилами рукой Черткова: "N 378 Я. П. 24 Авг. 94". Дата окончания письма определяется слонами о том, что "жена приехала вчера" - С А. Толстая вернулась в Ясную Поляну 22 августа. Так как начато письмо было за 4 дня до окончания, то оно датируется 19-23 августа, хотя в Дневнике от 22 августа есть упоминание, что 21 августа написано письмо Черткову.
  
   (1) Софья Эммануиловна Дмитриева-Мамонова (р. 1860г.)-подруга Т. Л. Толстой по Школе живописи, ваяния и зодчества, нередко посещавшая дом Толстых.
   (2) Мария Константиновна Рачинская (1861-1900) - дочь директора Петровской сельско-хоаяйственной академии Константина Александровича Рачинского, племянница педагога Сергея Александровича Рачинского, с которым Толстой был знаком и находился в переписке. В 1895 г. вышла замуж за С. Л. Толстого.
   (3) О ней и ее детях см. прим. к п. N 360.
   (4) Душан Петрович Маковицкий (1866-1921)-врач, окончивший медицинский факультет Пражского университета. Еще будучи студентом, познакомившись с учением Толстого, стал его единомышленником. Д. П. Маковицкий и его товарищ по университету А. Шкарван обратились к Толстому с просьбой доставить им возможность познакомится с книгой "Соединение и перевод четырех евангелий". Толстой передал их просьбу Черткову, который выразил желание приготовить для них копию этой книги, обращавшейся лишь в рукописях, поручив это дело Е. И. Попову, в то время ему помогавшему, и в связи с этим между Е. И. Поповым с одной стороны и Маковинким и Шкарваном с другой стороны завязалась в 1891 г. переписка. В 1894 г. Маковицкий впервые посетил Толстого, затем посещал его в 1897 и 1901 гг., а с конца 1904 г. поселился в Ясной Поляне в качестве домашнего врача Толстых и прожил там до смерти Толстого. Живя у Толстого, вел подробный дневник, начало которого опубликовано под заглавием: Д. Маковицкий, "Яснополянские записки", вып. I, изд. "Задруга", М. 1922; вып. II, М. 1923. О Маковицком см. письма 1895 г., т. 68.
   (5) Лев Львович Толстой находился в Москве, продолжая испытывать острый упадок сил и лечась у московских врачей. При нем поочереди находились Татьяна Львовна, Марья Львовна и Софья Андреевна Толстые. М. Л. Толстая вернулась из Москвы 16 августа и в тот же день на смену ей поехала С. А. Толстая, прожившая в Москве до 22 августа, когда ее сменила вновь Марья Львовна.
   (6) Н. Н. Ге сын приезжал в Ясную Поляну 18 августа.
   (7) Толстой имеет в виду свою работу над изложением сущности христианского учения в форме катехизиса. В Дневнике Толстого от 22 августа записано: "Пришла мне в голову мысль, что надо начинать с изложения учения ветхого и нового завета, но голова болит и ничего не вышло". В Дневнике Толстого от 27 августа записано: "Всё бьюсь с катехизисом". "Катехизис" в переработанном виде, под названием "Христианское учение", был напечатан в 1898 г. в издании В. Черткова в Англии. Многочисленные подготовительные работы Толстого над "катехизисом" впервые печатаются в томе 31 настоящего издания.
   (8) Назарены - секта, возникшая в Венгрии в сороковых годах XIX века и распространенная преимущественно в Югославии, отрицающая церковные обряды и отвергающая военную службу, как противоречащую христианскому учению. О ней см. т. 86, стр. 82.
   (9) Анна Григорьевна Морозова (р. 1869) - близкий человек к семье Чертковых, дочь ветеринарного фельдшера, служившего в экономии Чертковых и происходившего из их крепостных крестьян. С 1888 г. начала служить у В. Г. и А. К. Чертковых, работая на кухне; с течением времени стала поварихой и вместе с тем заведовала домашним хозяйством семьи Чертковых, живя с ними сперва в Ржевске, затем, после высылки их из России, - в Англии. Вернувшись с ними в Россию, продолжала служить у Чертковых.
  
  

* 383.

  
   1894 г. Сентября 3. Я. П.
  
   Получили 3-го дня ваши письма, милые друзья. Отличные известия. И прошла (страшно писать - вдруг опять) лихорадка и без лекарств. Как вы пишете, что это для вас только приятно; для меня это очень важно. Слабость ничего, как, физическая, так и умственная слабость ничего. От этих слабостей не бывает грехов, напротив, от крепости, буйности физич[еской] и умственной, в особенности умственной - самые страшные грехи. Только бы не было слабости нравственной, т. е. такого состояния, в котором говоришь себе, раасуждая о своемъ дурном совершаемом или готовящемся к совершению поступку, говоришь: ну что ж, ну и сделал, или еще хуже, оденешь его в изящный или комический костюм и только любуешься или хохочешь. Вот это страшно, это ужасно. И это большей частью сходится с физической и умственной энергией, избытком силы. Я об этом особенно часто думаю, п[отому] что, кажется мне, что замечаю в себе значительный упадок умствен[ной] энергии и не огорчаюсь этим, а стараюсь радоваться. - Так и с вами - временно. Жалко, разумеется, что дело Хилкова не двигается, но разумеется внутренняя работа жизни, происходящая во время болезни, неизмеримо важнее.
   (2) У нас события следующие: Лева в Москве, с ним чередуются наши женщины. Теперь там Маша, на днях едет туда жена. (3) Я все в том же отношении к своей работе: так же привязан к ней, так же упорно изменяю и так же вижу, что хоть самыми крошечными шагами и части окружными путями, но двигаюсь. (4) Событие интересное для меня было приезд сюда из Венгрии славянина доктора Маковицкого. (5) Он пробыл у нас неделю и поехал к Поше, чему я очень рад. Он одинъ из тех, с к[оторыми] переписывался Евг[ений] Ив[анович]. Он, как я его понял, чистый, кроткий и религиозный человек. Было радостно узнать, что там въ Венгрии есть кружок вполне сочувственных нам людей, т. е. братьев по духу. Для нихъ особенно знаменательно исповедание жизненного христианства: оно сразу выводит их из той ужасной лжи и путаницы того маленького патриотизма подавленной народности среди к[оторой] они живут.
   Радостно б[ыло] узнать еще то, что назаренов, к[оторых] было 5000 в 70-х годах, теперь 30 т[ысячъ]. Я очень советовал Маковицкому узнать про них, сблизиться с ними, и главное, посвещать и помогать тем из них, к[оторые] страдают в тюрьмах. А их сотни и они сидят весь срок службы - 12 лет. Изъ Англии тоже хорошие новости. Прислали мне год журнала "Labour prophet" (6)- прекрасно. Я некоторые вещи отметил там перевести. Издатель John Trevor (7) его статьи хороши. Прекрасна там статья Thoreau. (8) Есть книга Thoreau On civil disobediance. (9) Надо выписать. Еще вот журнал американский. Очень хорошо. Посылаю. Целую вас. Л. Т. Спасибо за карточку Ге - прекрасна.
   Тане скажу написать вам все о Количке и картинах его отца. (10)
  
   Публикуется впервые. На подлиннике надпись чернилами рукой Черткова: "N 379. Я. П. 4 Сент. 94". Датируется на основании записи в Дневнике Толстого от 1 сентября о получении письма Черткова и упоминания и комментируемом письме, что это было (третьего дня".
   Толстой отвечает на дна письма Черткова, одно на которых помечено 19 августа, а другое датировано 2 сентября, по-видимому, ошибочно, так как Толстой получил его 1 сентября. При первом из этих писем Чертков послал Толстому фотографическую карточку художница Н. Н. Ге и писал: "Прилагаемая карточка "Дедушки" была мне прислана Хирьяковым в двух экземплярах, один для вас. Этот портрет своим кротким и сердечным "домашним" выражением нравится мне больше той большой фотографии, также очень похожей, но с слишком для меня торжествующим выражением". Во втором письме Чертков писал: "Аннушке я сообщил о 5 руб. за хлеб. Она была очевидно рада. А мне жаль, что к этому хлебу, которым мы делились, приметалось денежное вознаграждение. Но это, конечно, иллюзия нашего барского положения, по которому мы склонны воображать, что то, что делается другими людьми, если они находятся в положении нашей прислуги, делается нами; и поэтому я имел какое-то совершенно ошибочное представление, будто в этом доставлении вам хлеба отчасти участвую и я, и потому "на чай" мне был неприятен. И только теперь я сообразил, что только в том действительно участвуешь, в чем участвуешь своим трудом.
   Как вам известно из Галиных писем, мы получили оба ваши письма: маленькое и большое. Если вам был сколько-нибудь чувствителен наш отъезд, то вы поэтому можете судить о том, каким лишением для меня было удаление от вас. Мне это настолько чувствительно, насколько я больше нуждаюсь в вас, нежели вы во мне. Мне всё не удается воскресить в себе доброго и деятельного отношения к жизни. Я очень вял душевно, и ничего меня не интересует. А что хуже всего это то, что то дело, которое у меня на очереди - ответить на несколько накопившихся писем для того, чтобы очистить место для замятия делом Хилкова, - эти обязательные письма мне прямо внушают отвращение. - Удивительна эта совместимость двух противоположных людей в одном человеке: сейчас, когда вспоминаю себя таким, каким бывал в периоды подъема духа, тот живой человек представляется мне совсем посторонним, и кажется немыслимым, чтобы я когда-либо был или что опять буду таким. А во время подъема жизни удивляешься тому, что тот другой безжизненный человек мог спать так долго. - Одно теперь, как и всегда, доставляет мне истинное душевное удовлетворение и радость, это выписки, которые я делаю из вашего дневника. Я вместе с вами переживаю то, что вы переживали, а мысли ваши, которые я выписываю, дают пищу для переваривания моему опустевшему душевному желудку". - В конце письма Чертков писал о переписчике рукописей Толстого А. П. Иванове: "У нас опять появился Александр Петрович почти год спустя, после того, как он нас оставил. На вид он помолодел, и, как говорит, глазами он стал видеть лучше. Приписывает он это тому, что, как говорит, вот уже год, как совсем бродил пить. Мы ему очень рады; и ему, кажется, здесь хорошо. Он переписывает".
  
   (1) Толстой имеет в виду записку об отобрании детей Д. А. Хилкова, которую составлял в это время Чертков, имея в виду доставить ее царю, а в случае неуспеха - печатать эа границей.
   (2) Абзац редактора.
   (3) С. А. Толстая уехала в Москву на смену М. Л. Толстой 7 сентября.
   (4) Толстой имеет в виду работу над "Катехизисом", о которой он записал в Дневнике от 6 сентября: "Боюсь сказать, что подвигаюсь, потому что так незаметно, а между тем нет неудовлетворенности и каждый день новое и всё уясняется".
   (5) Д. П. Маковицкий приехал в Ясную Поляну 21 августа и уехал 27-го, направившись к П. И. Бирюкову, жившему в это время в Костромской губернии, в своем хуторе Ивановское. Вернувшись к себе на родину, Маковицкий писал об этой поездке в письме от 27 октябри нов. ст.: "Домой доехал дней 20 тому назад, усталый. Вернулся очень доволен и спокоен. Научился у вас и в Костроме многому доброму и утвердился в том, что уже знал" (АТБ).
   (6) "Labour Prophet. The organ of the Labour Church", Edited by John Trevor, Manchester. Журнал имеется в Яснополянской библиотеке за 1892 и 1893 гг.
   (7) Джон Тревор, издатель журнала "Labour Prophet", был автором напечатанной в этом журнале статьи о Генри Торо, которая понравилась Толстому.
   (8) Henry Thoreau (Генри Торо, 1817-1862)-американский писатель, писавший о необходимости упрощения жизни и ручного труда, сам занимавшийся возделыванием огорода и сада. В 1845 г., построивши себе хижину в лесу, прожил в ней 2 ¥ года, занимаясь физическим трудом и описал этот период своей жизни в книге "Walden, or Life in the Woods", Boston, 1855. Книга эта издана по-русски под заглавием: Генри Торо, "Вальден", с биографическим очерком Торо, написанным Р. А. Эмерсоном. Перевод с английского П. А. Буланже, изд. "Посредник", М. ГЖ).
   (9) Г. Торо, "Гражданское неповиновение". Напечатано впервые в русском переводе в сборнике "Свободное слово", под ред. П. И. Бирюкова,изд. В. Черткова, Purleigh, Essex, England, 1898, стр. 18-52.
   (10) По сообщению А. К. Чертковой, после смерти художника Н. Н. Ге его сын Н. Н. Ге задумал собрать все картины и рисунки своего отца для помещения их в особый музей и для издания альбома репродукций этих картин.
  
  

* 384.

  
   1894 г. Сентября 22. Я. П.
  
   Получил 3-го дня ваше письмо с перерывом и с сетованиями на ослабление духовной жизни. Я испытывал тоже. Но теперь не испытываю, я думаю п[отому], ч[то] я более убедился, уверовал в то, что у меня нет и не может быть другой жизни, как та, кот[орая] совершается через меня Богом. Только бы знать, что я не противлюсь ей, что я ищу Бога, зову Его, что я ничем не заслоняю Его, и тогда мне спокойно и даже радостно. Он стремительно действует через меня хорошо; Он не употребляет меня, или употребляет на дело, которое мне кажется ничтожным - Его воля.
   Понимаю я, что мучает вас то, что заслоняет вам Его. Что же делать! Это крест, кот[орый] послан нам. Надо его нести как крест, падать, подниматься и нести, зная, что все таки он донесется, т. е. что победа, хоть старостью, хоть смертью, но будет на моей стороне, т. е. на Божьей.
   Я все в том же положении, в кот[ором] вы оставили меня. Все черепашьими шагами двигаюсь в своей работе и живу ею и рад, что делаю ее, беспрестанно повторяю на себе правдивость того, что пишу. (1)
   Я опять с двумя дочерьми и двумя маленькими, жена в Москве, но на днях приезжает. (2)
   Нынче Ваня Горбунов пишет, что он с ней очень сердечно говорил и в первый раз. Меня это очень порадовало, п[отому] ч[то] последнее время я замечаю в ней радостную перемену-доброту особенную, кот[орая] очень трогает меня. (3)
   Чтб вы думаете о затеянном Ваней Г[орбуновым] журнале? (4)
   Если бы они взялись за это с энергией и упорством, очень полезное бы было дело. -
   Что ваша лихорадка? Совсем прошла?
   У меня вчера и нынче сильнеший насморкъ с кашлем и жаром, и я так редко болею, что обрадовался этому подобно болезни, чтобы проверить Левино и ваше отношение к болезни. Только бы помнить, что болезнь есть только маленькая перемена условий жизни, в роде того, как работал на дворе, а теперь в комнатах, но работать не надо переставать от того, что перешел в комнаты.
  
  
  
   (5) Прочел интересное письмо Иосифа и отослал. (6)
   Как ваше физич[еское] и, главное, душевное состояние, милый друг, Анна Конст[антиновна]? На то, что выписали, (7) мне хотелось ответить, можеть быть не кстати, но я отвечаю на все ваше душевное состояние, как оно мне представляется: Если есть вера, живите по вере, проводите ее в жизнь: если в чем нет твердой уверенности, есть колебания, ищите веры - отвлеченно, думая, общаясь с верующими живыми и умершими. Молитесь, если это вам свойственно, и практически испытывайте жизнь по вере. Если вера правая, то жизнь по ней будетъ радостна.
   Простите, что философствую и даю советы, как будто я все уже для себя знаю и могу учить других. Я говорю то, что сам переживаю; и кажется иногда, что вы этого высказыванья от меня хотите.
   Скажите Емельяну, что я получил его письмо и благодарю за него. (8) В эту минуту не имею времени ответить.
  
  
   Полностью публикуется впервые. Отрывок напечатан в книге: 1) В. Жданов, "Любовь в жизни Льва Толстого", кн. 2, изд. М. и С. Сабашниковых, М. 1928, стр. 130. На подлиннике надпись рукой Черткова: "N 380 24 сент. 94. Я. П." Датируется на основании записи в Дневнике Толстого от 22 сентября о том, что в этот день написано письмо Черткову.
   Толстой отвечает на письмо Черткова от 10-11сентября, отосланное, как это видно из записной книжки Черткова за 1894 год, 14 сентября.
   В письме от 10 сентября Чертков писал: "Посылаю вам для прочтения письмо от Галиного брата, которого вы видели нынче летом. По прочтении, пожалуйста, отправьте его по почте в прилагаемом конверте. У нас жизнь идет очень однообразно. Я все еще вял. Но устроил себе под боком верстак, так как думаю, что в такие периоды умственной вялости следует побольше работать физически, что и вы мне не раз говорили.
   Но помимо этой временной и в значительной степени физической послеболезненной вялости, меня гораздо серьезнее беспокоит то, что, присматриваясь к себе, ко всему тону моей жизни, я не могу не заметить какое-то охлаждение или равнодушие к тому самому, и чем одном вижу смысл жизни. Вспоминаю с завистью первый период восторженного пробуждения сознания: даже с радостью вспоминаю последующий период усиленной и воодушевленной деятельности на новом пути. И сравниваю с тем, что теперь. И вместо сравнительного подьема против прежнего, замечаю какое-то охлаждение и сердечную пустоту. Я сочувствую Христу и его учению, но как-то умом только. В сердце же не чувствую того, что должно было бы соответствовать этому. - В первое время моей болезни в Дёминке я испытывал как-будто какое-то воодушевление; но оно прошло еще скорей, чем лихорадка. -Мне тяжело говорить об этом; но я привык делиться с вами всем, что меня беспокоит; а это не только беспокоит; оно очень мучает". - В приписке к этому письму от 11 сентября Чертков писал, что его тяготят чувственные желания, с которыми он считает нужным бороться: "Молю бога вернуть мне преобладание над моею ненавистною плотью. Тогда бы и вся духовная жизнь воскресла бы". Этими переживаниями он объясняет и "ту апатию или сравнительное равнодушие, о котором писал вчера".
  
   (1) Записи о работе над рукописью "Христианское учение" см. в Дневнике Толстого от 16,20, 22 сентября 1894 г., т. 52.
   (2) Толстой в это время жил в Ясной Поляне с Татьяной Львовной и Марьей Львовной и младшими детьми Александрой и Иваном. С. Л. Толстая вернулась из Москвы 25 сентября.
   (3) Толстой писал об улучшении отношений с С. А. Толстой в своем Дневнике от 22 сентября: "Помоги мне, господи, установить любовь с самым близким человеком. И кажется, что устанавливается". См. также записи в Дневнике Толстого от 27 и 29 сентября и 4 октября (т. 52).
   (4) И. И. Горбунов, приехав в Ясную Поляну 10 сентября, в разговоре с Толстым высказал мысль об издании рукописного журнала, о содержании которого Толстой писал Софье Андреевне в письме от 12 сентября 1894 г.: "С Иваном Ивановичем хорошо придумал, т. е. придумал он - собирать все те прекрасные статьи, книги и даже письма, которые я и мы получаем, переводить и составлять как бы журнал рукописный, исключая всё задорное, осудительное. Не знаю, удастся ли, но мне всегда жалко, что пропадают неизвестные многим, прекрасные, интересные и поучительные и для души полезные вещи, которые я получаю".
   Эта мысль была осуществлена в виде издания сборника, который выходил по мере накопления материала под названием "Архив Льва Николаевича Толстого"), в 1894-1896 гг. в Москве, причем размножался на ремингтоне и мимеографе в количестве 40-60 экз. Всего вышло 12 номеров: NN 1-4 под редакцией Ф. А. Страхова, NN 5-10 под ред. П. И. Бирюкова, .NN 11, 14 под ред. В. Г. Черткова. И. И. Горбунов, по выражению Толстого, "затеявший" этот сборник, отказался от его редактирования еще до выпуска первого номера, написав Толстому, что перегружен другими делами, и посоветовав привлечь к этой работе Ф. А Страхова.
   (5) Абзац редактора.
  
  
  
  
  
   (6) Письмо И. К. Дитерихса, о котором пишет Толстой, не разыскано.
   (7) Письмо А. К. Чертковой не найдено.
  
  
  
   (8) Толстой имеет в виду письмо Емельяна Ещенко, которое было получено в Ясной Поляне 4 сентября. В этом письме Е. Ешенко писал о своей семейной жизни и просил Толстого дать некоторые советы в этой области, если у него явится "добрая мысль", которой он сможет поделиться.
  
  

* 386.

  
   1894 г. Октября 5. Я. П..
  
   Мое письмо вероятно разминовалось с вашим. Пишу только затем, чтобы заявить о получении вашего последнего. И[вану] Михайловичу я писал об этом и согласен с вами. (1) Через кого получать книги, я теперь не могу сказать, но напишу и тогда сообщу. Я все также живу и тем же радостно занят.
   Радуюсь, что ваша работа подвигается. (2) Привет всем.
  

Л. Т.

  
   На обороте: Воронежской губерти Стангря Россоша. В. Г.Черткову.
  
   Публикуется впервые. На подлиннике чернилами рукой Черткова: "N 381 Я. П. 8 окт. 94". Открытое письмо. Почтовые штемпели: "Почтовый вагон 6 окт. 1894", "Россоша 9 окт. 1894". Датируется днем, предшествовавшим почтовому штемпелю отправления.
   Толстой отвечает на письма Черткова от 23 и 28 сентябри. В первом из этих писем Чертков писал: "Дело Хилкова у меня понемногу подвигается. И если бы я оправился от своего недуга, то скоро довел бы его до конца. На станции в Туле я позабыл с вами поговорить о И. М. Трегубове, с которым видался как раз перед тем. Дело в том. что собирание и систематизация сведений о гонимых наших друзьях с его согласия поручено ему; и нет никого, более подходящего для этого, чем он. Дело это потребует довольно много времени и труда, и исключило бы для Трегубова возможность постороннего заработка. Но Ростовцев согласен для этого дела выдавать ему столько же, сколько он получает в "Посреднике" (очень скромную сумму на насущные надобности). Мне нажегся, что очень важно собирать эти сведения о гонимых, так как разглашением их в целесообразной форме можно содействовать смягчению этих гонений, правду о которых не знают те самые высшие власти, от которых они исходят. Наша обязанность, - нас, еще свободных, - сделать всё, что в нашей власти, для смягчения участи этих преследуемых и заключенных; и если бы они были нашими родными братьями или детьми, то мы из кожи лезли бы вон, чтобы хоть сколько-нибудь облегчить их участь, или по крайней мере, чтобы то, что над ними творится, не оставалось бы в тайне и не предавалось бы забвению. Заступничество за них - одна из самых жизненных наших обязанностей. Мне кажется, что раз Иван Михайлович наиболее подходящий человек для собирания о них сведений, то ему и следовало бы этим серьезно заняться, не давая себя отвлекать другими менее важными занятиями. В "Посреднике" всегда найдут человека. чтобы его заменить. Но при последнем моем свидании с ним в день моего выезда из Тулы, я заметил, что он колеблется, заняться ли ему серьезно этим, и что он на одну доску с этим ставит свои чисто механические чанятия в "Посреднике". (Не говорю о языке "эсперанто", который его интересует и которым он мог бы продолжать заниматься.) Вот я и хотел вас попросить, если вы согласны со мной, написать ему с целью вызвать в нем сознание большего значения и большей неотложности заботы о гонимых и деятельности в их интересах в сравнении с другими письменными делами, какие имеются. Я уверен, что ваше мнение, определенно ему высказанное, помогло бы ему выяснить для себя этот вопрос и более решительно взяться за это дело.
   Пока до следующего письма. После нынешнего лета, кроме потребности душевного общения с вами, я часто чувствую желание просто повидаться с вами, как с близким и родным другом, так я привык к этому во время своего пребывания в Деменке, и в особенности во время болезни.
   Что это так долго нет писем от вас?
  
  
   Вы мне, кажется, говорили, что возможно найти другое дипломатическое лицо, которое согласилось бы на то, чтобы я через него получал книги из-за границы. Если можно это устроить, то пожалуйста устройте. Если же вам это нельзя или неудобно, то сообщите мне для того, чтобы я, не откладывая, принялся бы с своей стороны изыскивать средства - это очень важно для меня".
   Упоминаемый в письме Черткова Н. Д. Ростовцев заведовал в это время материальными делами Черткова и деньги, предназначавшиеся для оплаты труда И. М. Трегубова, долнжны были выдаваться из средств Черткова. В письме от 28 сентября Чертков писал: "Мы получили ваше доброе ободрительное письмо. То, что вы говорите в нем и мне и Гале, очень справедливо и как раз то, что нам путно было. Не бойтесь впадать с нами в поучительный тон, и говорите нам смело, что имеете сказать, без оговорок, так как мы хорошо знаем вашу нелюбовь к поучению и то, что высказываемое вами вы всегда относите столько же к себе, как и к другим. Как меня обрадовало за вас то, что сообщаете по поводу вашей новой радости. (В связи с разговором Вани Горбунова с Софьей Андреевной.) Дай то бог, чтобы с этой стороны вы получали постоянно больше и больше радости.
   У меня на душе как-будто немного лучше. Так хотелось бы отдать богу всего себя, все свои помыслы, все минуты своей жизни".
  
   (1) Среди известных редакции писем Толстого к Трегубову нет письма. в котором Толстои писал бы Трегубову о предложении Черткова.
   (2) Толстой имеет в виду работу Черткова над составлением записки об отобрании детей Хилковых.
   Чертков ответил Толстому письмом от 4 октября, в котором писал: "Я теперь окончил всю компилятивную часть моей работы о Хилковых. Осталось написать от себя небольшое резюмирующее заключение, которое уже сложилось в моем сознании, но может вылиться только при некотором вдохновении, в ожиданин чего занимаюсь механической работой, - переводом на английский вашей статьи о Мопассане. Поэтому прошу вас доставить мне то дополнение к ней, о котором вы мне говорили, или укааать, где я могу его раздобыть".
  
  

* 386.

  
   1894 г. Октября 19. Я. П.
  
   Дорогой друг Влад[имир] Григ[орьевич], сейчас попал мне в руки у Маши в комнате мой дневник 1884 года (она собирается завтра отсылать вам ящик с бумагами и для чего-то брала их). И чтение это возбудило во мне очень тяжелое чувство - стыда, раскаяния и страха за то горе, кот[орое] может произвести чтение этих дневников тем людям, о которых во многих местах так дурно, жестоко говорится. (1)
   Неприятно уже - больше, чем неприятно больно то, что дневники эти читали кроме вас люди - хоть тот, кто переписывал; - больно п[отому], ч[то] все, что там писалось, писано под впечатлением минуты и часто ужасно жестоко и несправедливо, и кроме того говорится о таких интимных отношениях, о кот[орых] гадко и скверно было с моей стороны записывать и еще гаже-допустить, чтобы кто-нибудь, кроме меня, читал их. Вы, верно, поймете меня и согласитесь со мной и поможете мне уничтожить все то, что есть переписанного, и оставить только у меня подлинник, к[оторый], если не уничтожу, то по крайней мере он будет вместе с другими последними всеми моими дневниками, из кот[орых] будет видно, как я писал их и как я изменял свои взгляды на тех людей, о кот[орых] писал. А то меня ужас берет при мысли о том употреблении, кот[орое] могут сделать враги их из слов и выражений этого дневника против людей, про кот[орых] там упоминается. Не знаю, пошлеть ли завтра Маша вам ящик; я бы советовал не посылать, по крайней мере не посылать дневник. Я вижу, что из него уже все выписано, и потому он вам более не нужен. Если же она пошлет, то истребите его пожалуйста. Простите, если вам неприятно мое письмо. Но войдите в меня, с любовью перенеситесь в меня, и вы увидите, что так надо сделать.
   Мы живем теперь втроем с двумя дочерьми. Я занят все тем же. На днях напишу вам то, что я пережил с этим писаньем. (2) Нынче ничего не успею, кроме того, что получил ваше последнее письмо и что безпрестанло думаю о вас и люблю. - Хорошо, что работа ваша подвигается, мож[ет] бы[ть] уже кончена.
   Болезнь Государя (3) очень трогает меня. Очень жаль мне его. Боюсь, что тяжело ему умирать, и надеюсь, что Бог найдет его, а он найдет путь к Богу, несмотря на все те преграды, к[оторые] условия его жизни поставили между им и Богом.
  

Толстой.

  
   Я вырвал дневник и оставил его у себя. Когда вы пришлете оригинал, к[оторый] верно у вас, уничтожу и тот список. Те дневники, к[оторые] у вас, пожалуйста не давайте переписывать, а, выписав мысли общего содержания, пришлите их мне. Сколько у вас тетрадей? - Опять передумал: посылаю вам дневник, но прошу истребить его.
  
  
   Полностью публикуется впервые. Отрывок напечатан в Б, III, стр. 240. На подлиннике надпись чернилами рукой Черткова: "N382. Я.П. 20 (?) окт. 94". На копии, хранящейся в АЧ, пометка: "Почтовый штемпель. Письмо написано, судя по записи в Дневнике Толстого, не ранее 18 октября, так как Толстой в этот день просматривал свои Дневники, о которых пишет в этом письме, и не позднее 21 октября, когда написано следующее письмо Толстого Черткову. Предположительно датируется днем, предшествовавшим дате почтового штемпеля, отмеченной на копии этого письма.
   Письмо Толстого написано после получения письма Черткова от 14 октября, на которое Толстой ответил 21 октября (см. N 387).
  
   (1) О чтении этих Дневников Толстой записал в своем Дневнике от 21 октября 1894 г.: "Дня три тому назад перечитывал свои дневники 84 года и противно было на себя за свою недоброту и жестокость отзывов о Соне и Сереже. Соню я всё больше и больше ценю и люблю. Сережу понимаю и не имею к нему никакого иного чувства кроме любви".
   Толстой передал Черткову свой Дневник за 1884 год, в первый год их знакомства, для сохранения. Сняв копию с этого Дневника, Чертков всегда хранил ее в особом ящике с некоторыми другими писаниями Толстого у одного из своих друзей.
   Летом 1894 г. Чертков, серьезно заболевши, передал чемодан с хранившимися у него рукописями Толстого Марье Львовне Толстой, на случай своей смерти. Она впервые прочла указанный Дневник Толстого 1884 г. и обратила внимание на встречающиеся в нем резкие отзывы о своей матери и братьях. Вследствие этого Толстой перечел этот Дневник и просил Черткова его уничтожить. О причинах, побудивших снять копии с Дневника Толстого за 1884 г., см. ниже ответное письмо Черткова от 24 октября.
   В записи Дневника Толстого, сделанной 21 октября после недельного перерыва, отмечено, что С. А. Толстая уехала в Москву, а Т. Л. Толстая вернулась в Ясную Поляну.
   (2) См. письмо Толстого от 21 октября.
   (3) Александр III был болен нефритом и умер 20 октября 1894 г. Толстой писал в конце октября Н. Я. Гроту в связи со смертью царя: "Мне его очень жаль как человека, страдающего и умирающего в таких тяжелых для души условиях, но эта жалость не заставляет меня переменить мое мнение о плачевных итогах его царствования".
  
   На это письмо Чертков отвечал письмом от 24 октября, в котором писал: "Дорогой Лев Николаевич, не могу вам выразить, как мне жаль, досадно на себя и стыдно за то, что был причиной вашего огорчения по поводу дневника. Я умолял бы вас простить мою оплошность, если бы не видел из вашего письма, что вы на меня не сердитесь, как рассердился бы всякий другой на вашем месте, и я первый. Свою ошибку я уже давно понял, и не говорил вам о ней потому, что не хотел вас огорчать этим сообщением а вероятно отчасти и потому, что мне было слишком стыдно за свою бестактность. Случилось это так, что, когда я отсылал в Петербург на хранение к одному другу один список всех имеющихся у меня ваших бумаг и оставлял при себе дубликат каждой ив них, то в числе других поручил списать и этот дневник, упустив в ту минуту из виду, что по его содержанию его не следовало решительно никому показывать. В этом я очень виноват перед вами. Хотя и с благонамеренным побуждением, но не позволительно злоупотребил я вашим доверием, и никогда себе этого не прощу. Благодарю вас, дорогой друг, что вы отнеслись ко мне так снисходительно и любовно. Это еще больше увеличивает сознание моей вины перед вами. Я вполне вхожу в ваше положение, и у меня сердце сжимается, когда представляю себе ваши ощущения при чтении этого дневника, списанного не вашей рукой. Повторяю, я уже давно понял свою ошибку и с тех пор в этом отношении педантически осторожен с вашими дневниками и бумагами.
   Покаявшись в своей непростительной вине перед вами, спешу сообщить вам, что никаких дальнейших нежелательных последствий, которых вы опасаетесь, не может быть. Человек, переписывавший, безусловно предан вам и не сделает indiscretion [нескромность], к тому же он по существу из дневника ничего не узнал такого, чего и раньше не знал. Распространения списанное не получило никакого. Все бумаги, оставленные мною у Марьи Львовны, у меня постоянно хранятся под замком, и кроме меня решительно никто не имеет к ним доступа. Дневников этих даже Галя не читала, как и не читает тех, из которых я сейчас делаю выписки. (Переписывался дневник у меня на главах, и ни у кого, кроме меня, нет решительно ничего выписанного оттуда, кроме некоторых мыслей общего содержания, списанных не из самого дневника, а из тех моих выдержек, которые вы видели.) Так что с уничтожением списков этих дневников и возвращением вам оригиналов вы можете быть совсем уверены, что решительно нигде и ни у кого списка не останется.
   Теперь относительно оригиналов. У меня имеется этот дневник 84 года и еще несколько страниц дневника в другой тетради. Обе тетради в настоящее время запечатаны в особую посылку и хранятся в Петербурге у одного моего надежного друга под замком в особом сундуке, и ни он сам, ни кто-либо другой не заглядывает в бумаги, хранящиеся в этом сундуке. Если хотите, я могу поручить ему вынуть и выслать мне для доставления вам эту запечатанную посылку с дневниками, так как мне известен номер, отмеченный на ней снаружи. Но всего удобнее было бы, если бы вы мне позволили самому лично это сделать нынче зимой, когда будем и Петербурге, куда собираемся для того, чтобы хлопотать, при новых более благоприятных условиях, о деле Хилковых (так как никакие письма издали не могут заменить личные свидания). Там, где дневники эти сейчас находятся, они в такой же безопасности и так же недоступны для чтения, как и у вас. Итак, относительно итого буду ожидать вашего окончательного решения.
   Признаюсь вам, Лев Николаевич, что кроме угрызений совести за огорчение, мною вам причиненное, я сейчас еще мучим опасениями, не потеряете ли вы вообще вашего всегдашнего доверия ко мне по отношению к вашим бумагам? И не воспрепятствуете ли вы тому, чтобы Марья Львовна, согласно своему намерению, прислала мне последнюю из хранящихся у нее тетрадей дневников, отданных вами ей на сохранение? И потому считаю необходимым вас предупредить, что прошлая моя ошибка с перепискою вашего дневника 84 г., которую, повторяю, и сам тогда же понял, послужила к тому, что я с тех пор особенно осторожен в этом отношении. Тетрадь вашего дневника, из которого я делал выписки в Дневнике, и та, которая сейчас у меня (и которую по нашему уговору с Марьей Львовной я должен ей вернуть тотчас по получении третьей), не были ни у кого в руках кроме меня и находятся постоянно под замком. Из них я выписываю только места общего содержания, о характере которых вы можете судить по полному списку этих выписанных мною мест, который я на этих днях доставлю Марье Львовне. Так как я не могу не придавать этим выпискам большого значения, то прошу вас, Лев Николаевич, предостаиить Марье Львовне прислать мне свою последнюю тетрадь, с которой я буду так же педантически осторожен, как и с двумя предшоствовавшими.
   Еще раз благодарю вас, дорогой Лев Николаевич, за ваше удивительно доброе, кроткое отношение ко мне в этом деле. То страдание, которое я испытываю при одной мысли о случившемся, будет постоянно для меня служить заслуженным наказанием за мою опрометчивость".
  
  

* 387.

  
   1894 г. Октября 21? Я. П.
  
   Письма ваши N 6 и 7 получил.
  

Л. Т.

  
   На обороте: Воронежской губ. Станция Росооша,
   Владимиру Григорьевичу Черткову.
  
  
   Публикуется впервые. Письмо открытое. На подлиннике чернилами надпись рукой Черткова: "383 Ясная поляна 21 окт. 94". Почтовые штемпели: "Почт. вагон 22 окт. 3894 г.", "Россоша 24 окт. 1894 г." Датируется днем, предшествующим почтовому штемпелю отправления.
   Ответ на просьбу Черткова в письме от 14 окт. 94 г., которое помечено N 7: пожалуйста, следите по номерам, все ли мои письма вы получаете".
  
  

* 388.

  
   1894 г. Октября 21? Я. П.
  
  
   Написал вам два письма не письма - одно об дневнике, а другое - заявление о получении ваших писем, (1) теперь хочу поговорить по душе.
   Со мной вот что случилось: стал я все отвлеченнее и отвлеченнее думать о вопросах жизни; о том, в чем она, к чему стремится, что такое любовь, и все больше и больше удалялся не только от понятия ветхозаветного Бога творца, но и от

Категория: Книги | Добавил: Armush (26.11.2012)
Просмотров: 413 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа