Врангель Александр Егорович - Письма к Достоевскому

   Недавно из Бухареста меня перевели сюда, и я очень доволен быть в среде скучных, но образованных датчан; к тому же я близко от родины, и в три дня могу приехать в Питер, куда и собираюсь будущее лето с женою и детьми. Да, вот я и pater familiae.¹

   Женитьба меня, говорят, очень переменила, я не тот вертопрах, шатавшийся без цели по белому свету, - сделался более положительным, и уже более не гоняюсь за мечтами. У меня добрейшая жена, добрая мать семейства, с которого Вы, вероятно, познакомитесь летом; двое деток, портреты коих прилагаю, растут, надеюсь, на нашу радость. Служба моя идет crescendo вперед, начальство приятное, есть средства - одним словом я доволен; одно, что грустно, это вечно торчать в чужом круге, без друзей, без родных и вдали от родины, которая со всеми своими неприятностями - все-таки моя милая родина.

   Ради бога, напишите мне кое-что о себе и о Ваших; Вы не поверите, с каким нетерпением я ожидаю это письмо. О смерти Мих<аила> Мих<айловича> я узнал из газет,² не говоря об огромной потере, понесенной семейством, - много потеряло в нем и наше литер<атурное> общество, а всего более Вы - это ведь был Ваш верный друг и брат. У меня было столько занятий на Востоке, что я совершенно отстал от нашей литературы, теперь дело другое, времени много, и я с рвением собираюсь читать всё. Начинаю просьбою выслать мне Ваши последние произведения и в особенности "Записки из Мертвого дома". Где Валиханов?- дайте мне его адрес;³ передайте поклон Полонскому и Майкову и вышлите мне непременно свой портрет и адрес. Пишите мне по следующему адресу <конец письма утрачен>

  

   ¹ отец семейства (лат.).

   ³ M. M. Достоевский умер 10 июля 1864 г. (см.: Русский инвалид. 1864, 12 июля, No 155). M. M. Достоевский вступил на литературное поприще в конце 40-х годов. В 1848 г. в "Отечественных записках" появились его повести "Дочка" и "Господин Светелкин", рассказ "Воробей", а также перевод поэмы Гете "Рейнеке-Лис"; в "Библиотеке для чтения" он поместил перевод драмы Шиллера "Дон-Карлос". Позднее вышли его рассказ "Два старичка. Из воспоминаний праздного человека", повесть "Пятьдесят лет", комедия "Старшая и меньшая" (см.: Собр. соч. M. M. Достоевского в 2-х томах. Изд. "Пантеон литературы". 1915).

   ³ Врангель о большой симпатией описывает "молодого, премилого офицера-киргиза" Валиханова, который познакомился с Достоевским "в Омске у Ивановых и очень полюбил его" (Врангель, с. 95). Об Ивановых см. примеч. 17 к письму 1.

  

   Душевно благодарю Вас, добрейший мой друг, за длинное и обстоятельное письмо Ваше.¹ Грустные новости передаете Вы мне: никогда не мог я думать, что в эти 4 года разлуки Вы пережили столько мучений. Правда, я начинаю быть фаталистом и верить, что есть люди, коих судьба - вечное горе в сем мире. Как смели Вы предполагать далее, что я сердился на Ваше молчание? Я никогда не сомневался в Вашей искренней дружбе и объяснял это тем, что - или письма мои не дошли, или особенные обстоятельства не дают Вам времени писать. К несчастию, последнее предположение оправдалось. Трудная выпала Вам доля, вся жизнь Ваша полна лишений и борьбы. Ваше горе сильно меня оскорбило, а еще более, что я не могу помочь другу, даже обнять Вас и ободрить словами, глаз на глаз. Но я уверен, что с Вашим характером и энергией Вы выпутаетесь.

   Благодарю за предсмертный поклон Марьи Дмитриевны, мир праху ее! Всё, что Вы говорите об ней, - подходит отчасти и к моим отношениям с женою; и мы любим друг <друга>, понимаем, что не можем жить друг без друга - а между тем внутренне чувствуем, что наши натуры, взгляды на жизнь, идеи, привычки так розны, что, право, удивляешься, как два такие существа могут жить вместе и в мире.

   Моя Анюта болезненно-нервная женщина, воспитанная en princese russe, без всякого понятия о жизни, лишениях. Она полагает, что жизнь дана для удовольствия и счастия; борьба с судьбою ей непонятна, малейшее усилие к тому ее страшит, а между том материальная обстановка моя очень незавидна. Я работаю, отказываю себе во многом и стараюсь забыть, заглушить черные мысли. Но об этом будем говорить при первом свидании, и в письмах ни слова. Мне трудно сказать Вам, счастлив или несчастлив я. Дети мои меня утешают - окроме их ласк я слышу только ропот на судьбу, вздохи и слезы да ненавистные лица докторов. Вы первый, друг мой, кому я высказал тайну моей жизни. Меня мучают еще две вещи. 1-ое) Самовольное изгнание из России, где всё, что я люблю: родные, деревня, друзья и матер<иальные> интересы. К несчастию, изгнание это продолжится долго, быть может всегда. Жена ненавидит Россию, не выносит климат Петербурга; к тому же я не могу бросить службу ради жалованья. 2-ое) Я чувствую себя одиноким - нет не только друга, но и человека, с которым мог бы поговорить. Со времени нашей разлуки я сошелся с двумя личностями - обе были мои сослуживцы в Бухаресте; один был мой начальник Гирс - теперь посланник в Тегеране, другой - стар<ший> драгоман; но и с теми судьба разлучила.

   Я отправляю семейство мое в конце мая в Питер, в деревню к отцу моему; сам же собираюсь в отпуск только в начале июня с. г. и, конечно, буду у Вас; скажите только свой адрес. Как рад буду я видеть Вас в Копенгагене, не говоря уже о приятности свидания - город представит Вам много интересного, музеи здешние замечательны, местность вдоль Зунда красива, Швеция - рукой подать. Вы, конечно, остановитесь у меня, и вместе мы вспомним о прошедшем... какое интересное слово: прошедшее!!

   Настоящая деятельность моя служебная - нуль: не то было на Востоке в Придунайских княжествах. Подвигаюсь я туго, ибо не привык гнуть спину пред Горчаковым,² льстить сильным мира сего, торчать в передней и пресмыкаться в Министерстве, в Петербурге, в сей клоаке интриг, мерзостей и непотизма.

   Впрочем, отношения мои с начальством и товарищами хороши, и со времен Семипалатинска я ни с кем не ссорился и не ругался. Природа наградила меня великой дозой терпения, немецким, которое так ненавидят Катков и "С.-Петербургские ведомости", и я пойду тихо вперед с божьей помощью.

   Поздравляю с новыми законами о прессе; если бы вышли ранее, то помогло бы немного Вашему журналу.³ Чем объяснить апатию публики к литературе? Я, к стыду своему, совершенно отстал от нее; зато усердно читаю всевозможные русские газеты, ссоры и дрязги коих мне надоели; направление многих мне не нравится - особенно Москвы. Вполне согласен, между прочим, что немцы консерваторы до глупости (в Остз<ейских> пров<инция>х), что в нашем веке эти бароны-юнкеры непонятны, невозможны, первый бы отправил их в Японию или Китай - но согласитесь, что это не дает права ругать всё немецкое, вселять зависть и раздор.⁴

   Второе, что меня удивляет, - это желание иметь всё разом, не разработав то, что имеем.

   Третье, что правительство и общество заботится только о внешней обстановке, для виду, а внутри - хоть шаром покати.

   Вообразите: я недавно только прочел, проглотил Ваши "Записки из Мертвого дома". Прекрасно! Как хорошо схвачен характер русского человека! Сколько правды, сколько пользы принесла эта книга в отношении бедных несчастных. Читая ее - я вспомнил наши долгие беседы в Семипалатинске - всё это были личности, мне известные из Ваших рассказов. Описали ли Вы в Ваших романах нашу семип<алатинскую> жизнь? Вы ведь собирались это исполнить.

   Кланяйтесь Паше и жене Вашего покойного брата, если она меня помнит. Дай бог устроить Вам их дела. Жду с нетерпением карточку и лучше самого Вас.

   Судя по Вашему письму, Вам непременно нужно проветриться, съездить за границу, забыть на время заботы, освежить голову и здоровье. Продайте журнал, продайте право издания Ваших сочинений и развяжите себе руки; остальное выплатится мало-помалу новыми трудами. Я бы на Вашем место поселился на несколько лет за границею и на покое, среди чудной природы Италии или Швейцарии - начал бы писать не из-под палки, как Вы говорите, а con amore, по вдохновению.

   Прощайте, друг мой, дай бог, чтобы письмо это застало Вас в лучших обстоятельствах, нежели прежние. Отвечайте мне подробно обо всем и более подробно о самом себе. Я и забыл Вам сказать, что 5 дней после свадьбы моей отец мой потерял 300 т<ысяч> р<ублей> с<еребром>, что тяжко отозвалось и на мне; деньги были у купца Меняева, который обанкротился на три миллиона. Говорят, что лет чрез 10 воротят, а пока трудно, очень трудно. Всякому из нас нужно нести свой крест. Оттенок, который положила на меня семейная жизнь, - большая доза философии и терпения - в остальном (говорят друзья) я не переменился; каков был, таким и останусь.

   Прощайте, не забывайте и пишите чаще и подробно.

  

   Отрывок из нисьма от слов: "Вообразите: я недавно только прочел, проглотил, Ваши "Записки из Мертвого дома" - из Ваших рассказов",- напечатан Л. Р. Ланским (Лит. наследство, т. 86, с. 376) с неверной датой: 8 мая 1867 г.

  

   ¹ Речь идет о письме Достоевского из Петербурга от 31 марта-14 (26) апреля 1865 г. - П, I, 396-403.

   ² Горчаков Александр Михайлович, князь (1798-1883), дипломат, с 1856 г. министр внутренних дел, впоследствии (с 1867 г.) государственный канцлер.

   ³ Имеются в виду "Временные правила о печати", принятые о апреля 1865 г. (см.: Лемке М. Эпоха цензурных реформ 1859-1865 годов. СПб., 1904). По этим правилам столичные периодические издания освобождались от предварительной цензуры с подчинением их административной я судебной ответственности. Правила входили в силу с 1 сентября 1865 г.

   ⁴ Чрезмерно большая роль, которую играли иностранцы в русской жизни, вызывала протест с печати. Так, неоднократно, эта тема поднималась в "Искре" (например, 1863, No 9; 1864, No 18. - См.: Ямпольский И. Сатирическая журналистика 1860-х годов. М., 1964, с. 241-245). Автор "Ежемесячной хроники" "Вестника Европы" несколько позднее определял основные причины враждебного отношения общества именно к немцам, "Неприязнь эта,- писал он, - отчасти происходит от всем известных причин исторических: был период нашей истории, в котором Бироны, Минихи, Остерманы и их клевреты тяжело ступали по головам русского народа, для проложения себе необыкновенной карьеры. Отчасти нелюбовь к немцам может объясняться историческою борьбою рас, отчасти, наконец - скажем прямо - и завистью к несомненному превосходству немцев над нами во многих отношениях. Как бы то ни было, но общего "немецкого" вопроса у нас быть не может. В своем общем виде он тотчас разрешается двумя практическими правилами: подражать немцам в том, чем они нас превосходят, и не оказывать немецкой национальности предпочтения в государственной службе" (1868, No 2, с. 397).

  

   Добрейший и многоуважаемый Федор Михайлович, несколько дней тому назад я приехал из России и вчера получил оттуда целый пук писем, которые меня уже не застали в Петербургском нашем имении, между прочим и Ваше послание с просьбою выслать денег. Вы ставите мне срок 7/19 сентября, после которого не хотите, чтобы высылал, а потому прошу Вас мне ответить немедля: нужны ли еще деньги или нет. Сколько могу - вышлю, хотя я в настоящую минуту крепко сам нуждаюсь. Беда, застигшая Вас, - не редкость в Висбадене, и я, живший там год, так устрашен был этими примерами, что бегу всегда рулеток, как черт от ладана.¹ В Цюрих я Вам давно писал. Как выпутались Вы из скверного положения, отчего не обратились Вы к Янышеву?²

   Если мы не увидимся этот год, то, наверное, в будущем; я намерен каждое лето ездить в Россию, хотя провел прескверное лето в деревне. Вообразите себе, что 2/14 августа было 2® морозу!! А здесь стоит чудная погода, как у вас в июле.

   Я каждый день ожидаю приращения семейства; жена очень слаба и утомлена путешествием из Петербурга по желез<ным> дорогам. В настоящее время у меня гостят ее две сестры, чему я рад, - для жены это большое развлечение.

   После 4-х летнего отсутствия из Петербурга - я нашел мало перемен: грязно и сально; много пьяных, много резонируют, кричат, а практического смысла очень мало. Но и то хорошо, что просыпаются и есть тенденции к лучшему.

   Я, вероятно, останусь еще год в Копенгагене, а потом буду переведен в Германию; хотели было предложить мне 1-го секр<етаря> в Португалии или Бразилии, но добрые люди предупредили меня отказом.

   Могу ли я надеяться увидеть Вас у себя? Если Вы приедете после 8/20 октября, то буду просить остановиться у меня, если же ранее, то надо в отеле, ибо я переезжаю на новую квартиру, где много придется переделывать. Вы отсюда на пароходе в четыре дни в Петербурге, и это в три раза дешевле, нежели по желез<ным> дорогам: 1-ое место 3 фунта.

   Бог знает, где и когда это письмо застанет Вас. Надеюсь, что добрые люди помогли и Вы снова спокойны. От души желаю Вам счастия, здоровья и спокойствия и в ожидании письма крепко жму Вам руку.

  

   ¹ Врангель писал об этом: "В 1865 году, вернувшись как-то из моего летнего отпуска в Копенгаген, я нашел отчаянное письмо Достоевского из Висбадена. Оказывается, он проигрался там в пух и прах. Положение его было безвыходное, денег ни гроша; теснят, грозят и требуют со всех сторон, - он был в полном отчаянии. Эта новая страсть Достоевского - к игре - была для меня полной неожиданностью. В Сибири, где так развито было картежничество, он карт в руки не брал" (Врангель, с. 215).

   ² Янышев Иоанн Леонтьевич (1826-1910), богослов, духовный писатель и церковно-общественный деятель. С 1858 до 1864 г. был священником православной церкви в Берлине и Висбадене (подробнее о нем см.: Достоевский и его время. Л., 1971, с. 278). Достоевский обращался к нему с денежной просьбой и деньги получил (см. письмо его к Янышеву из Петербурга от 22 ноября 1865 г. - П., I, 424-426).

  

   Добрейший Федор Михайлович, вот уже четыре недели, что Вы нас покинули,¹ и еще ничего не сообщили, как Вы доехали и что поделываете.² Я уверен, что путешествие морское было совершено благополучно, но Ваше молчание заставляет меня думать, что в Петербурге у Вас бездна дела и неприятностей. Ради бога, напишите, как идут дела, как Ваше здоровье и удались ли те планы, о которых мы вместе толковали. Конечно, я предвижу Вам много трудностей, но умоляю Вас не падать духом, не в такой Вы бывали шкуре и выплывали же на воду, и дело шло хорошо.

   Несколько дней после Вашего отъезда жена моя родила дочь, Екатерину. Жена была очень больна; сначала воспалением, которое остановили, потом болями в груди, которые заставят прибегнуть к операции. На 16-ый день она встала и опять слегла в постель; теперь ей лучше, и я надеюсь, что все прошло. Она вам очень кланяется и очень сожалеет, что не могла проститься при отъезде.

   У вас, вероятно, морозы, снег и зима, грязная, пасмурная, петербургская. Здесь еще очень хорошо, и сегодня день весенний, так что мы ходим без пальто. Жизнь ведем мы монотонную, как часы, и я решительно не знаю, о чем и говорить. Если финансы Ваши поправятся, то вышлите мне пальто и плед, а то я измерзну эту зиму; жаль, что Вы не могли это сделать с пароходами; это стоило бы безделицу; теперь придется обратиться в контору Комиссий. Во всяком случае справьтесь, есть ли еще пароходы из Кронштадта. У 10-ой линии Вас<ильевского> острога - отходят "Trave" и "Neva" в Любек всякую субботу; в таком случае адресуйте в Любек au Consulat de Russie, m-r Mittertrusen pour remettre au Baron de Wrangel а Copenhague. Пошлите пакет капитану парохода.

   Получили ли Вы Ваши вещи из Франкфурта? Что поделывает Паша и Ваш больной брат?³ Я надеюсь, что Вы не забыли передать наш поклон Е. П. Ковалевскому?⁴

   Прощайте, добрейший друг, надеюсь скоро получить от Вас весточку, и дай бог хорошую; главное - прошу не унывать и заботиться о своем здоровье.

  

   Если издание предполагаемого журнала состоится - то напишите мне, пригодится ли Вам статейка (переводы) из Pelerrnann's Геогр<афического> сборника и других современных обозрений.⁵

  

   ¹ Врангель писал о пребывании у него Достоевского: "Приехал он ко мне 1-го октября, прожил у меня неделю, очень понравился моей жене и много возился с двумя моими детьми <...> Очень радостна была наша встреча; всплыли, конечно, воспоминания о Сибири, о "Казаковом саде"; о наших сердечных увлечениях и пр., и пр. Много говорили и о покойнице Марии Дмитриевне, и о красавице Марине О., которую так ревновала к нему его жена. Невольно в откровенной дружеской беседе коснулись и его семейной жизни и странных, мне непонятных и по сию пору, взаимных отношений супругов" (Врангель, с. 215).

   ² См. ответ Достоевского на это письмо (из Петербурга 8 (20) ноября 1865 г. - П, I, 423-424).

   ³ Речь идет о H. M. Достоевском.

   ⁴ Ковалевский Егор Петрович (1811-1868), путешественник и писатель, государственный деятель, председатель Литературного фонда, секретарем и членом которого (с 1863 г.) был и Достоевский.

   ⁵ О "предполагаемом журнале" см. в письмо Достоевского к Врангелю от 8(20) ноября 1865 г. (П., I, 423-424). На предложение Врангеля о присылке переводов Достоевский не ответил.

  

   Не отвечал Вам, добрый друг, сейчас на Ваше письмо¹ вследствие хлопот по разным случаям, о которых не стоит и говорить. Главное - жена моя была 7 недель очень больна - теперь, слава богу, лучше. Зато я сам пролежал семь дней в постеле. Записку Вашу и счет с парохода я получил только три недели тому назад и заплатил фунт. Сегодня ожидаю вещи из Любека, о которых уже предуведомлен и душевно благодарю Вас за их высылку - очень кстати, ибо здесь начинаются холода. Все, что вы сообщаете о себе и о делах Ваших, - весьма неутешительно; главное - Ваше здоровье; ради бога, берегите себя. Пишете Вы мне о советах Полонского насчет предполагаемой субсидии и журнале. Вам обоим лучше знать, что делать, но я полагаю, что Ваше имя доставит Вам всегда подписчиков и приготовлять публику нечего: она Вас давно знает. Главное выхлопотать право издавать журнал или газету под своим именем. Насчет субсидии - советую все-таки попробовать - чем черт не шутит! Я пропою Вам еще раз свою старую песню: лучше верный рубль, нежели миллион в надежде; а потому умоляю Вас, ищите место, службу, у правит<ельст>ва или частное - все равно, лишь бы был верный кусок хлеба. Ведь у русского человека, и особенно в Петербурге, довольно свободного время, чтоб заниматься исподволь своими делами. Говорят, теперь у нас ищут, нуждаются в дельных людях; отчего же Вам не достать места, когда Майков, Полонский etc. имеют таковые?

   Семейство Вашего брата дососет Вас; я думаю, что Вы уже довольно для них сделали; пусть сыновья и братья теперь помогают сами матери и сестре.

   Я должен послать жену на берега Рейна - в Висбаден. К несчастию, нет денег, и я не знаю, что делать. Авось удастся сколотить копейку. Напишите подробно о себе, о Ваших планах, делах и кредиторах.

   Боже мой, как осрамилось наше дворянство в деле Шипинского по фальшивой монете!

   Я рад, что в этом грязном деле нет немецкого имя - а то бы нас, ваша братия литераторы, заели. Помните ли наши разговоры? Неужели я не был прав, говоривши о русском дворянство,- когда предводители его, выборные, сливки, сходятся с врагами родины поляками, с жидами и армяшками, чтобы в виде фальшивых монетчиков обирать свою братию и подрывать кредит России! И эти люди смеют порицать всё, ругать Запад и подымать раздор племен в России.²

   Прощайте, дай бог Вам здоровья, счастия и веселых праздников.

   Пишите чаще, да подробнее.

   Жена очень кланяется.

  

   ¹ Речь идет о письме Достоевского из Петербурга от 8 (20) ноября 1865 г. (П., I, 423-424).

   ² В "Голосе", в разделе "Внутренние известия", излагалась "любопытная" корреспонденция "О подделке серий в Харьковской губернии", причем особенно подчеркивалось, что в подделке оказались замешанными лица, принадлежащие к дворянскому сословию (например, предводитель дворянства, князь Кудашев с товарищем, несколько "недорослей-дворян"). Во главе дела были "два ловкие поляка" - Шипшинский и Житнинский (подробнее см.: "Голос" 1865, 14 и 17 октября, NoNo 284 и 287).

  

   Добрейший Федор Михайлович, Ваше долгое молчание очень меня беспокоит и удивляет.¹ Что делается с Вами! Больны ли Вы, или просто так завалены работою, что нет свободной минуты? Из двух возможностей я предпочитаю последнее. Вы, конечно, получили мое последнее письмо. Вещи (часть) пришла, и я доплатил 4 риксталера за присылку их из Берлина. У Вас осталась зимн<яя> шапка, камаши и фланел<евые> панталоны и фуфайка, которые мне, впрочем, и не нужны. Простите мне за эту немецкую аккуратность. Как идут Ваши дела и что скажете Вы о моих советах в последнем письме. Я все-таки того же мнения, что необходимо служить Вам правительству или частному лицу, чтобы иметь верный кусок хлеба.

   Что сказать Вам о себе; я почти со дня Вашего отъезда не переставал возиться с докторами. Жена была очень больна, опасно больна, и теперь помаленьку выздоравливает. Все дети, люди и я сам перехворали вследствие сырой, теплой, отвратительной зимы. Мы еще не видали ни снегу, ни морозов, а вчера весь день молнии и гром, и это в конце января на севере?! Из газет вижу, что почти то же самое и в Питере. Воображаю, что за мерзость там на дворе.

   На днях получил настоятельное приглашение отца моего перейти на службу в Россию и посвятить себя управлению имением, но вследствие полного убеждения, что всё это только может повредить моей будущности, - я решительно отказал и решился на многие года продолжать службу по Минист<ерст>ву ин<остранных> дел за границею. С первого раза, не зная всю обстановку дела, Вы, конечно, это не одобрите; это лето мы лично переговорим, и Вы всё узнаете. Я приеду ради имения и переговоров с отцом в июле в Петербург. Вы, конечно, будете, там, если Катков не успеет перетянуть вас в Москву. Скажите, пожалуйста, кто редактор газеты "Весть"? Хотя она часто и разделяет взгляды à la Bismarck и всего Junkerthum'a, но часто говорит правду и хорошо отделывает квасной патриотизм многих наших журналистов, корчащих либералов и проповедующих самые деспотические идеи, напоминающие иногда гонения средних веков.² Боже мой, как можно искажать и пачкать самые чистые влечения народа! Неужели наша газет<ная> литература не находит более интересных и благодетельных, необходимых теперь разговоров и прений, - как только восхищаться деяниями фон Кауфмана,³ ругать все немецкое и иностранное, обманывать народ собственным преувеличением своих сил и способностей и заваливать его хаосом идей новых, ему пока не понятных и только еще более путающих настоящую громадную, так сказать петровскую, ломку всего старого. Мне страшно думать, куда ведет все это, и досадно, что масса как будто бы боится этого газетного гласа, всякий молчит и не смеет вступить в открытую борьбу. А быть может, это просто по русской нашей апатии?

   Прощайте, дай бог Вам здоровья и счастья. Жена Вам кланяется. Напишите только два слова, что Вы и где Вы... Получили ли Вы деньги от Каткова?⁴ {Далее зачеркнуто; Говорят} Еще раз прощайте.

  

   ¹ См. ответ Достоевского на это письмо из Петербурга от 18 февраля 1866 г. (П., I, 430-433).

   ² "Весть" - газета политическая и литературная, выходила в Петербурге с 1863 по 1870 г. Основателем ее был И. А, Безобразов (1810-1867). Редакторами-издателями - В. Скарятин и П. Юматов. В 1849 г. Н. Н. Страхов писал о "Вести": "Во всей нашей журналистике она не встречает нигде сочувствия, кроме разве газет, издаваемых поляками и немцами <...> "Весть" не находит себе точки опоры ни в одном из направлений русской печати <...> эта газета собственно вне русской литературы - вне всяких ее стремлений <...> "Весть" враждебна всякому прогрессу нашей мысли и литературы <...> она желала бы возвратить нас к тем временам, когда мы не понимали своих интересов, смотрели на свои дела с чуждых, неприложимых к ним точек зрения" (Заря, 1869, No 7, с. 166). В письме от 9 мая 1866 г. из Копенгагена, говоря о финансовом кризисе в России, Врангель вновь как бы "солидаризируется" со Скарятиным, обвинявшим, например, Каткова в социалистических тенденциях (Весть, 1866, 11 ноября, No 90): "...лучше и честнее, если бы Катков и вся его братия проповедовала не ненависть к Европе, немцам, полякам, etc., не социализм и нигилизм, а ум и разум, за который бы следует взяться всякому отдельно и правительству в особенности".

   ³ Кауфман Константин Петрович (1818-1882), генерал-лейтенант, с апреля 1865 до октября 1866 г. командующий войсками Виленского военного округа, генерал-губернатор Северо-Западного края. Активно проводил политику полного обрусения Западного края, устраивая продажу русскому населению земель польских помещиков и т. д. Его действия всемерно поддерживали, например, "Московские ведомости". Самоуправство фон Кауфмана было постоянной темой обличительных заметок Герцена в "Колоколе" (см. об этом, например.: Герцен А. И. Собр. соч., т. XIX. М., 1960, с. 13, 127, 410).

   ⁴ В письме от 9 мая 1866 г. из Копенгагена Врангель просит Достоевского вернуть ему долг, если "удалось <...> дело с Катковым".

  

   Добрейший Федор Михайлович, давно собирался писать Вам и всё откладывал по разным причинам.¹ Конечно, Бы меня не осуждаете, да и не думаете, что я сержусь на Вас (как предполагаете в последнем письме) - на это я не способен. Мое долгое молчание было следствием двух причин: 1-ое: я совершенно было пал духом; ничто мне не удается; денежные дела скверны (ради нашего курса), служба не везет (нет протекции), дома жена больная, раздраженная, вечно недовольная, в городе холера - а я не имею средств даже нанять даченьку! Вообразите, что курс пал на 44% - вот вам и мерило прогресса и благосостояния.

   Во-вторых: гостили у нас 4 недели великие князья; дела было - гибель - и всё более по-пустому; я же отдувался один, так как 1-ый секретарь в отпуску, а министр живет в деревне, да к тому же идиот и свинья. (У него начало болезни разжижжения мозга). Наш нынешний наследник - золотая душа и совершенно не глуп, как толковали в Питере. Еще более мне нравятся Владимир и Алексей Александровичи. Когда будет свадьба - богу известно - всё теперь решат в Москве, но кажется, что не ранее будущего лета. В октябре мы снова ожидаем сюда вел<иких> князей; я уже буду в Петербурге с моим семейством в конце сентября, и останусь там до начала ноября. Делать нечего - решился расстаться с детьми ради курса. Брать службу в России не хочу по многим причинам, а главное потому, что теперь хотя ты и честный человек и верный подданный - но твоя немецкая фамилия ходу тебе не даст; зависть развила татарский патриотизм, преследующий даже всякое мнение, не сходное с его воззрением. Вы полагаете, что я читаю только заграничные газеты? нет, я читаю все русские газеты и много убиваю времени - впрочем, об этом поговорим при свидании. Катков и Леонтьев опять в силе - конечно, теперь они обвинят в сепаратизме не только немцев, поляков, финляндцев, армян, грузин и т. д., но самого царя... Что за малодушие у нашего правительства. Сегодня так, завтра иначе...

   Как Ваши дела; продали ли Вы издание Вашего романа и окончили ли дело с Катковым? Как Ваше здоровье? Где Вы это лето - в городе или на даче? У нас стоят страшные жары - для купанья в море хорошо, но для холеры - тоже; впрочем, больных мало.

   Вы просите прислать Вам счет Вашего долга:

   1. 100 прус, талеров - 133

   2. Дано на пароходе - 50

   3. Доплачено - 9

   4. За вещи - 4

   -------------

   Датских риксталеров - 196

  

   Если найдутся деньги - пришлите чрез контору Винекен, если же нет - то подожду и до свидания в Питере.² Жена очень Вам кланяется, ей гораздо лучше. Дай бог Вам здоровья и счастья. Пишите, пишите почаще. Что же Ваша фотогр<афическая> карточка - скоро ли будет? Еще раз обнимаю вас крепко.

  

   ¹ Это письмо является ответом на письмо Достоевского от 9 мая 1866 г. (П., I, 436-437).

   ² 11 марта 1807 г. Врангель, теснимый крайней нуждой, вновь просит вернуть долг. Этому посвящено и последнее известное письмо его к Достоевскому из Копенгагена от 13 марта этого же года. На все последние письма Достоевский не ответил, а долг смог вернуть только в 1873 г. Несмотря на такое завершение многолетних отношений, Врангель писал в своих воспоминаниях: "Хотя последние годы и разъединили нас, но я не переставал хранить к нему глубокое чувство любви и уважения" (Врангель, с. 219).