Врангель Фердинанд Петрович - Путешествие по северным берегам Сибири и по Ледовитому морю

раждения за понесенные труды и опасности.

   Русские довольствовались покорением ближайших племен и долго не имели никаких сношений с чукчами. Наконец, торговля сблизила оба народа. Сначала, не доверяя русским, чукчи многочисленными, вооруженными толпами выступали только на границы своего отечества, но мало-помалу, уверившись многолетними опытами в миролюбии своих победителей, сделались доверчивее, и ныне, как мы видели, приходят со своими женами, детьми и всем имуществом в русские владения для выгодной обеим сторонам торговли. Постоянное сообщение и обращение с русскими имело выгодное влияние на чукчей и заметно смягчило их грубые нравы. Нет сомнения, что со временем, подобно юкагирам, чуванцам, корякам и другим народам, хотя и гордые своей самостоятельностью, чукчи постепенно совершенно сольются с русскими.

   Многие чукчи крещены, но это не имело никакого дальнейшего влияния; они остаются крещеными язычниками, не понимая собственно духа и смысла христианского учения. Для большей части чукчей крещение составляет только спекуляцию, посредством которой они надеются получить несколько фунтов табаку, медный котел и тому подобные подарки. От того нередко случается, что иные добровольно вызываются вторично креститься и явно выражают свое негодование, когда им в том отказывают. Священник, приезжающий из Нижне-Колымска на время ярмарки в Островное, обыкновенно находит нескольких чукчей и ламутов, которые, в надежде получить подарки, согласны на крещение. При нас также один молодой чукча объявил, что он за несколько фунтов черкесского табаку желает окреститься. В назначенный день собралось в часовню множество народа, и обряд начался. Новообращенный стоял смирно и благопристойно, но когда следовало ему окунуться три раза в купель с холодной водой, он спокойно покачал головой и представил множество причин, что такое действие вовсе не нужно. После долгих убеждений со стороны толмача, причем, вероятно, неоднократно упоминался обещанный табак, чукча, наконец, решился и с видимым нехотением вскочил в купель, но тотчас выскочил и, дрожа от холода, начал бегать до часовне, крича: "Давай табак! Мой табак!". Никакие убеждения не могли принудить чукчу дождаться окончания действия; он продолжал бегать и скакать по часовне, повторяя: "Нет! более не хочу, более не нужно! Давай табак!".

   Сей случай может служить образчиком понятий здешних новообращенных о христианстве. Вообще крещеные чукчи исполняют только те христианские обряды, которые не сопряжены с трудом или издержками и могут принести какую-нибудь пользу. Так, например, несмотря на крещение, богатые чукчи имеют по две, по три и более жен, которых они по произволу берут, оставляют и меняют на некоторое время на других. Несмотря на то, что женщины считаются здесь рабынями, судьба их во многих отношениях лучше участи женщин других народов Сибири. Чукча никогда не разлучается со своей женой, которая легко может заслужить уважение своего мужа и нередко управляет им и всем домом.

   Вообще нравы и обычаи сего народа суровы и часто свирепы. Так, например, сохранилось у них противоестественное, бесчеловечное обыкновение убивать детей, рождающихся с физическими недостатками или слишком слабыми, и стариков, которые не в состоянии переносить трудов кочевой жизни. Два года назад отец старшины Валетки, соскуча жизнью и чувствуя себя слабым, по собственному настоятельному требованию был зарезан своими ближайшими родственниками, которые при сем действии исполнили, по их мнению, священную обязанность.

   Сей ужасный обычай строго исполняется, поддерживаемый, вероятно, шаманами, которые вообще приобрели большую власть и сильное влияние над чукчами. Каждое племя, каждый караван имеют своих, одного или нескольких, шаманов, и их мнение требуется и исполняется во всех важных случаях. Вот пример ужасной, неограниченной, можно сказать, власти шаманов: в 1814 году между чукчами, прибывшими в Островное, появилась заразительная болезнь, распространилась вскоре на оленей и продолжалась, несмотря на все принимаемые меры. Наконец, в общем торжественном собрании все шаманы объявили, что разгневанные духи тогда только прекратят заразу, когда им принесется на жертву Кочен, один из почетнейших и богатейших старшин. Кочен был так уважаем и любим всем народом, что чукчи, забыв свое привычное повиновение шаманским изречениям, отказались исполнить их. Поветрие продолжалось: люди и олени гибли, а шаманы, несмотря на подарки, угрозы, может быть и побои {Говорят, чго иногда пытаются побоями заставить шамана отменить какой-нибудь приговор, но такое домашнее средство редко удается: по большей части шаманы остаются напреклонны и тем заслуживают общее уважение.}, не соглашались переменить приговор. Тогда сам Кочен, второй Курций. собрал народ и объявил, что он убедился в непреклонности воли духов и решается для спасения своих соотечественников добровольно пожертвовать жизнью.

   Даже и после того любовь к нему долго боролась с необходимостью исполнить ужасный приговор: никто не решался умертвить жертвы; наконец, сын Кочена, смягченный просьбами и угрожаемый проклятием, вонзил нож в грудь отца и передал труп его шаманам.

   Так сильно влияние шаманства.

   Пляска и гадания шаманов делали на меня всегда продолжительное, мрачное впечатление. Дикий взор, налитые кровью глаза, сиплый голос, с трудом вырывающееся из стесненной груди дыхание, неестественные, судорожные корчи лица и всего тела, стоящие дыбом волосы, глухой звук бубнов - придают картине нечто ужасное, таинственное, поражающее всякого, даже и образованного человека. Мудрено ли, что необразованные дикие дети природы видят в том мрачное действие злого духа?

   Когда кочующие племена получат оседлость и наставления и пример образованных соседей будут постоянно на них действовать, тогда только может постепенно исчезнуть самосозданная вера в добрых и злых духов и шаманов, тогда только может быть с успехом введено здесь и христианство.

   Но пора возвратиться к ярмарке и чукчам. Их палатки, как мы сказали, были расположены несколькими отдельными группами и представляли хотя не привлекательное, но довольно живописное зрелище. В середине каждого отделения, обыкновенно из десяти или двадцати палаток состоящего, стоит, прислонясь к дереву, большой высокий шатер старшины; вокруг помещаются дорожные сани и привязываются избранные домашние олени; остальные большими табунами пасутся на тундре и сами выгребают себе пищу из-под снега. На ветвях дерева развешаны в беспорядке луки, колчаны, одежды, разноцветные меха и домашняя посуда. Из палаток поднимаются столбы искристого дыма; иногда на снегу разложен огонь и на нем в котлах варится оленина. Между палатками снуют закутанные в меховые платья, покрытые инеем чукчи и, несмотря на мороз в 34°, спокойно и весело суетятся. Подумаешь поневоле, что они вовсе не знают, что такое стужа!

   Палатки сшиваются из мягко выделанных оленьих шкур (ровдуг) и растягиваются на нескольких шестах, соединенных верхними концами. Вверху оставляется отверстие для дыма. Под наметом помещаются: кухня, где привешивается большой железный котел, под которым раскладывается огонь, и собственно жилая комната, или полог. Последний не что иное, как большой мешок, сшитый из двойных, тончайших шкур молодых оленей; он растягивается на тонких шестах в виде большого четырехугольного ящика без всякого отверстия для воздуха или света. В пологе можно только сидеть и двигаться на коленях. Входящий поднимает одну из шкур, служащих стенами полога, но столько, чтобы с трудом можно было проползти на четвереньках, а потом опускает и затыкает под меха, лежащие на полу. Для освещения и нагревания полога стоит в середине довольно большой глиняный сосуд, в котором день и ночь горит мох в китовом жиру. Этот огонь производит такой жар в пологе, что чукчи в нем при сильнейших морозах совершенно нагие. Иногда под одним наметом находятся два или три полога, из которых в каждом живут отдельные семейства или жены хозяина со своими детьми.

   Леут, один из богатейших и почетнейших старшин, пригласил меня к себе, и я радовался случаю узнать внутреннюю семейную жизнь чукчей, но когда я, по наставлению и примеру гостеприимного хозяина, вполз вышеописанным образом под полог, то проклял свое любопытство. Можно себе представить, какова атмосфера, составленная из густого вонючего дыма китового жира и испарений шести нагих чукчей! Жена и семнадцатилетняя дочь хозяина приняли меня в таком пышном, домашнем костюме с громким смехом, возбужденным, вероятно, моей неловкостью при входе в полог. Они указали мне место, где сесть, и спокойно продолжали вплетать бисер в свои косматые, намазанные жиром волосы. После я узнал, что это делалось в честь моего прихода. Окончив, свои занятия, хозяйка принесла в грязной деревянной чашке вареную оленину, без соли {Чукчи, как вообще все кочевые народы, не употребляют и не любят соли.}, и, прибавив к тому порядочную порцию полупротухлого китового жира, ласково пригласила меня закусить. Дрожь пробежала по моему телу при виде такого блюда, но я должен был, чтобы не обидеть хозяина, проглотить несколько кусков оленины. Между тем, с невероятным проворством, хозяин мой руками набивал себе рот мясом и китовым жиром, превознося ломаным русским языком необыкновенный дар своей жены приготовлять китовый жир так, что он именно получает необходимую приятную степень горечи. По возможности сократил я посещение, спеша вырваться на чистый воздух. Запах полога оставался еще несколько дней в моих платьях, несмотря на неоднократное выколачивание и проветривание. Леут справедливо почитается одним из образованнейших и богатейших чукотских старшин, и по его житью можно получить некоторое понятие о приятностях домашней жизни остальных чукчей. Удивительно, как при такой неопрятности и зараженном воздухе жилищ народ сей остается сильным и здоровым. Вообще чукчи высокого, стройного роста; окладом лица похожи на нагорных якутов (живущих в окрестностях Якутска), но отличаются языком и одеждой. Произношение чукотского языка чрезвычайно трудно для европейца, потому что слова состоят почти исключительно из гортанных и носовых звуков. Многие звуки напоминают гогот гуся, хоркание оленя и лай собаки.

   Другой старшина, Макомок, пригласил меня присутствовать на народных играх чукчей, которые производились недалеко от крепости. На льду был очищен бег; почти все посетители ярмарки собрались туда толпами. Для победителей назначались бобровый и песцовый меха и два отличных моржовых клыка. По данному знаку началась скачка, причем равно надобно было удивляться необыкновенной быстроте оленя и искусству управлять сим животным и поощрять его. Кроме выигранных наград, победители заслужили всеобщее одобрение и особенную похвалу своих соотечественников, а последнее, казалось, было им всего дороже.

   После того бегали взапуски - в своем роде странное, замечательное зрелище, потому что чукчи остаются притом в своей обыкновенной, тяжелой, неловкой одежде, в которой мы едва могли бы двигаться. Несмотря на то, они бежали по глубокому снегу так быстро и проворно, как наши нарядные скороходы в легких курточках и тонких башмаках. Особенно достойна удивления неутомимость чукчей: они пробежали пятнадцать верст. Победители также получили небольшие подарки и громкое одобрение зрителей. По окончании игр началось угощение, состоявшее из вареной оленины, разрезанной на мелкие кусочки. Замечательны спокойствие и порядок, господствовавшие в толпе, не только при играх, но и при угощении: не было ни толкотни, ни споров, и каждый вел себя тихо и благопристойно.

   На другой день большое общество чукчей, мужчин и женщин, пришло ко мне на квартиру. Я предложил им чаю и леденцов, но они довольствовались леденцом, а чай им, как казалось, не нравился. Впрочем,несмотря на скудное угощение, несколько ниток разноцветного бисера развеселили моих гостей, и женщины вызвались плясать. Нельзя сказать, чтобы народная пляска чукчей заключала в себе много пластики и грации, но в своем роде она необыкновенна. Представьте себе пятнадцать и более закутанных в неуклюжие, широкие меховые платья женщин, которые, столпясь в кучу, медленно передвигают ноги и сильно машут руками. Главное достоинство состоит в мимике, которой я, по незнанию, не заметил. Вместо музыки, несколько чукчей пели отрывистую, довольно нескладную песню. В заключение три отличнейшие танцовщицы вызвались проплясать любимое народное pas de trois, от которого все присутствовавшие их соотечественники были в восхищении. Мы, не посвященные в таинства чукотского вкуса, видели только три неповоротливые фигуры, схватившиеся за руки. Наблюдая лица танцовщиц, я удостоверился, однакож, что они делали, действительно, не человеческие, нелепые и самые неестественные гримасы. Общее утомление положило конец балу. По совету моего толмача предложил я трем солисткам водки и табаку. Все общество было тем очень довольно, и чукчи со мной расстались в наилучшем расположении духа, неоднократно пригласив меня посетить их отчизну.

   На шестой день после нашего приезда ярмарка окончилась. Чукотские старшины пришли еще раз со мной проститься и потом в шести караванах потянулись в свое отечество. То же сделали и другие посетители ярмарки. Я поехал вместе с колымскими купцами, комиссаром и священником. Островное опустело. Свежий снег изгладил следы многочисленных посетителей. Тотчас явились стаи голодных лисиц и песцов и в короткое время уничтожили все кости и остатки, валявшиеся грудами около жилищ и станов.

   Марта 16-го выехали мы из Островного. Обратный путь по хорошо уезженной дороге, на отдохнувших и откормленных собаках, шел очень быстро, так что 19 марта благополучно прибыли мы в Нижне-Колымск.

  

  

  

   Приготовления к нашей второй поездке ничем почти не отличались от приготовлений к первой, но только производились в большем объеме. Узнав собственным опытом затруднения и препятствия, какие наиболее встречаются в подобном путешествии, мы принимали для отклонения их все зависимые от нас меры. Прокладывать дорогу через высокие, плотные купы торосов, которые по мере нашего удаления в море должны были попадаться нам чаще, взяли мы несколько пешней, а для переправ через полыньи легкую кожаную лодку. Испытав, как вредна для санных полозьев езда по морскому рассолу или по снегу, смерзшемуся остроконечными кристаллами, и предвидя, что по причине позднего времени нам часто придется ехать такой дорогой, мы запаслись китовыми ребрами, чтобы в случае надобности подвязывать их под нарты. Из инструментов, кроме прежних, я взял еще с собой инклинатор и лот с клинем.

   Провиантом для нас и кормом для собак запаслись мы на 30 дней, надеясь, при удачной медвежьей охоте, и далее держаться в море.

   Назначенные собственно для путешествия шесть самых прочных и длинных нарт, с надежными упряжками, находились уже с 16 марта в Сухарном, где собаки отдыхом и хорошим кормом приготовлялись к продолжительному путешествию. Марта 22-го отправился в Сухарное мичман Матюшкин с остальными 14 транспортными нартами, чтобы присутствовать при нагрузке провианта и других вещей для экспедиции; 25-го числа прибыл я сам в Сухарное и нашел все готовым и в наилучшем порядке. Нарты, каждая с грузом в 30 пудов, были плотно обвернуты и обвязаны; полозья, облитые несколько раз водой, снабжены были толстыми ледяными тормозами; собаки, отдохнувшие и хорошо откормленные, видимо поправились.

   В путешествии моем сопровождали меня мичман Матюшкин {Штурман Козьмин остался в Нижне-Колымске для постройки гребного судна, на котором будущим летом предполагал я отправиться для описи устья Колымы и соседних морских берегов.}, отставной унтер-офицер Решетников и матрос Нехорошков. Кроме того, колымский купец Бережной добровольно вызвался ехать с нами на двух собственных своих нартах и со своим кормом. Шестью путевыми нартами правили три казака, один русский крестьянин и два юкагира с Большого Анюя; транспортные нарты были поручены отчасти казакам, отчасти колымским жителям и юкагирам.

   Марта 26-го, при легком SO ветре, безоблачном небе и 5° холода, мы отправились в путь. К вечеру достигли мы Малого Баранова Камня и остановились в той же поварне, где ночевали в прошлом году. На берегу лежало много наносного леса, и мы нагрузили им, по возможности, наши нарты так, что запаслись дровами дней на двадцать пять.

   Согласно с данной мне инструкцией надлежало начать опись и исследование прямо от Шелагского мыса к северу, но мне казалось необходимым осмотреть предварительно море к северу от Барановых Камней. К тому побудило меня во-первых, опасение заложить на Шелагском мысу складку провианта, необходимого для продолжения путешествия, ибо по соседству с чукчами легко мог он сделаться их добычей; во-вторых, то, что в первой поездке имели уже мы случай заметить, какие непреодолимые препятствия и непроходимые стены торосов ожидают путешественника на север от Шелагского мыса; в-третьих, наконец, самая дорога до мыса требовала столько времени и так могла изнурить собак, обессиленных зимними работами, что мы уже не могли бы проникнуть далеко на север. По сим соображениям решился я оставить твердую землю и прямо от Баранова Камня взять направление к северу. Марта 27-го в 11 часов утра, когда густой туман несколько рассеялся, мы поехали далее. Термометр показывал поутру 10°, а к вечеру 8 1/2° холода. Наклонение магнитной стрелки равнялось 77°37 1/2'. Двадцать две нарты нашего каравана, следуя одна за другой, составляли линию на полверсты длиной.

   В двух верстах к северу от берега тянулась длинная цепь высоких торосов, верст на семь шириной. Высота льдин и огромные груды рыхлого снега в промежутках весьма затрудняли путь и утомляли собак. Почти в середине цепи находилась довольно широкая щель, через которую морская вода выступала на лед. Мы нашли возможность объехать ее, и после трех часов утомительной езды выбрались из лабиринта льдов. Перед нами открылась необозримая, гладкая ледяная равнина. Как острова среди океана, поднимались на ней изредка отдельные, блестящей, белизны льдины. Надежда на быстрое и безостановочное путешествие изгладила у нас из памяти всякое воспоминание о перенесенных трудах. Сначала мы смотрели на ровную, неподвижную поверхность с приятным чувством, какое испытывает мореходец, выбравшись в открытый океан из опасных прибрежных отмелей. Вскоре, однакож, уверились мы в бесконечном различии между оживленным, беспрерывно движущимся океаном и убийственной однообразностью окружавшей нас ледяной пустыни, вид которой утомлял взор и наводил невольное уныние на человека.

   В первых порывах радости о преодоленных препятствиях и трудах, которую, казалось, разделяли с нами самые собаки наши, бежавшие без всякого понуждения весьма скоро, проехали мы 11 верст в прямом направлении к северу. Здесь велел я остановиться, желая дать роздых собакам и подождать транспортных нарт, отставших в торосах. Едва расположились мы на снегу, вдруг из-за высокой льдины выскочил огромный белый медведь и хотел броситься на нас. Ужасный лай и вой сотни собак устрашили зверя, и он побежал от нас. Мгновенно все вскочили, и вооруженные ружьями, копьями и стрелами, погнались за неприятелем. Травля продолжалась три часа. Раненый тремя стрелами и двумя пулями, медведь все еще более и более свирепел и, наконец, остановись и поднявшись на задние лапы, с воем бросился на охотников. К счастью, медведь напал на казака Котельникова, который неустрашимо подпустил его к себе на пять шагов, всадил ему пулю в грудь, и с удивительной силой и отвагой свалил яростного зверя копьем на лед. Подоспевшие охотники довершили победу. Убитый медведь был огромного роста; длина его от морды до корня хвоста равнялась 4 аршинам; к тому же он был очень жирен и так тяжел, что 12 здоровых собак насилу могли стащить его с места; судя по тому, в нем было до 35 пудов весу.

   Во время охоты прибыли некоторые из транспортных нарт и привезли известие, что две нарты сильно повредились в торосах и остались там без всякой помощи. На выручку к ним тотчас я отправил три разгруженные нарты. Через два часа все наши спутники собрались, хотя промокшие и облепленные клочьями снега и льду, но без большого вреда.

   Все сии происшествия заняли много времени; между тем становилось уже поздно; люди и собаки до того утомились, что решено было остаться здесь ночевать. Лагерь наш располагался следующим образом: в середине помещался наш большой урос, составляя как будто главную квартиру; около него растягивались четыре небольшие четырехугольные палатки, вроде пологов, принадлежавшие купцу Бережному и некоторым из зажиточных проводников. Кругом ставились нарты, и к ним привязывались собаки; они могли таким образом охранять весь лагерь от ночных нападений белых медведей. Чутье здешних собак стоит удивления: даже во время сна, спрятав морду в шерсть, они чувствуют приближение неприятеля и всегда общим лаем и воем пугают его, уведомляя хозяина о приближении опасности.

   Погода была прекрасная. Перед сном, пользуясь сумерками, занимались мы стрельбой и метаньем в цель. Небольшая льдина представляла медведя; на ней обозначены были глаза, морда и сердце, и кто попадал в одно из сих мест, получал право участвовать в будущей медвежьей травле.

   Вообще промахов было дано мало. Другая часть общества чинила между тем нарты, варила ужин, потрошила и разделяла медведя {Замечательно, что собаки едят с жадностью мерзлое медвежье мясо, а до теплого, даже при сильном голоде, не дотрагиваются.}, и т. д. Особенное внимание наше было обращено на сбережение дров, ибо мы взяли их с собой весьма незначительное количество и в случае недостатка не могли ничем заменить. Для надзора за расходом сего необходимого для нас запаса приставлен был особый, надежный казак, и ему было поручено собирать при рубке дров все щепки и кусочки, так, чтобы ничего не пропадало. В обязанность ему поставлено было также наблюдать, чтобы огни, тотчас по сварении похлебки или чая, тушили, а головешки и угли сохраняли до другого дня. Вообще должно заметить, что в нашем небольшом хозяйстве ввели мы всевозможный порядок и бережливость. Провиант раздавался также одним, собственно для того назначенным казаком. Каждый кусок рыбы и остатки каши и мяса добросовестно возвращались от всех в общую кучу запасов, для употребления на следующий день.

   Марта 28-го поутру термометр показывал 12°, а к вечеру 10° холода. При большом количестве наших собак мы издержали на их корм столько рыбы, что отсюда одну нарту, отослали в Нижне-Колымск. В 9 часов утра весь отряд наш двинулся в дальнейший поход на NW 15°, направляясь на заметные, в отдалении лежащие льдины, для сохранения прямой линии. Попутный юго-восточный ветер и гладкая поверхность льда благоприятствовали нашему путешествию. В полдень остановились мы для наблюдений {Кажется, будет излишне упоминать, что при наших поездках наблюдали мы высоты разных светил посредством ртутного горизонта, потому что истинный горизонт на Ледовитом море ограничивается, по большей части, неровностями и неясной чертой.}, по которым вывели 69°58' широты. Большой Баранов Камень лежал отсюда, по компасу, на NO 73 1/2°. На пути часто встречали мы следы песцов, лежавшие по одному с нами направлению. Такое обстоятельство имело выгодные для нас последствия: собаки, желая догнать зверя, добровольно бежали весьма скоро. Проехав 48 верст, выбрали мы для ночлега место, несколько покрытое снегом. Лагерь наш был опять устроен вышеописанным порядком. Обсервованная здесь широта равнялась 70°12 1/2'. Большой Баранов Камень виден был на SO 56° в расстоянии 39 итальянских миль. Наклонение магнитной стрелки равнялось 78° 15'.

   На второй день путешествия уже почувствовали мы вредное влияние яркого отражения лучей света от блестящего льда. Все мы более или менее страдали воспалением и сильной болью в глазах. Предвидев сие неудобство, запасся я черным крепом; некоторые из нас обтянули им свои очки; другие просто завесили глаза и тем избавлялись от ослепительного света, хотя предосторожность нимало не препятствовала зрению. Для облегчения боли и уменьшения воспаления употребляли мы с пользой мочение глаз вином. Некоторые из наших проводников лечились иначе: они насыпали по вечерам в глаза несколько нюхательного табаку и после мучительной ночи чувствовали наутро значительное облегчение.

   Марта 29-го, при облачном небе и слабом юго-восточном ветре, термометр показывал поутру 8°, а вечером 16° холода. Мы держались вчерашнего курса на NW 15°, и в полдень, по наблюдению, находились под 70°19'25" широты. Отъехав отсюда версты две, увидели мы в тумане на NW 39° землю. В надежде сделать новое открытие тотчас направили мы туда наш путь. Географическое положение Медвежьих островов было определено в 1769 году экспедицией трех прапорщиков геодезии - Лыскова, Пушкарева и Леонтьева. По их наблюдениям, самый восточный из островов лежит под 71°58' с. ш. Основываясь на том, мы полагали, что видимая нами земля не могла принадлежать к купе Медвежьих островов. Между тем она беспрестанно переменяла свое положение, внешний вид и величину, и то казалась возвышенной, то низменной, то совершенно исчезала так, что породила, наконец, разные сомнения и предположения относительно важности нашего открытия. Приблизившись верст на 16 к предмету наших надежд, мы увидели, что то был маленький, довольно возвышенный остров, на котором поднимались три отдельных столбовидных утеса различной вышины. Один из них, превышавший другие, казался похожим на человеческую фигуру исполинского размера. В двух верстах от острова надобно было переправляться через крутую, изрытую гряду торосов. Наконец, мы достигли небольшого мыса и глубокой бухты, на отлогом берегу которой лежало несколько наносного леса. Такая находка, надежда погреться около большого костра и утомление собак, пробежавших уже 46 верст, побудили нас выбрать здесь место ночлега. Два часа спустя прибыли наши последние транспортные нарты.

   Пока проводники занимались устройством лагеря и приготовлением пищи, мы воспользовались исчезающим дневным светом, спеша взобраться на самый возвышенный пункт острова, отлогий холм, где стояли замеченные нами столбы. Все пространство от берега до вершины холма, около половины морской мили, было завалено большими и малыми обломками гранита и порфира, становившимися крупнее по мере приближения к столбам, около которых лежали уже огромные груды камней. Столбы состояли из горизонтальных, около 5 дюймов толщины, слоев тех же пород. На двух столбах замечены нами значительные щели и трещины, разрезывающие их сверху донизу и имеющие повидимому параллельное направление на NO 60°. Из сего можно заключить, что три ныне разделенных камня составляли некогда один большой утес; постепенно расщеливаясь и разрушаясь от силы мороза или других физических причин, он утратил, наконец, свой первобытный вид. Самый большой из столбов простирался по моим измерениям на 48 футов высоты и 91 фут в окружности близ основания. К вершине он суживался и представлял, как выше замечено, вид человеческого тела без рук и ног, в чалме или шапке, надетой на голову. Отсюда, на восточной оконечности острова, усмотрели мы четвертый небольшой столб такого же образования, а потому и остров получил от нас название Четырехстолбового. Вблизи от нашего лагеря нашли мы два старых деревянных полоза и несколько оленьих рог; находка наша была доказательством, что остров зимой и летом посещается оленями.

   Горизонт покрывался пасмурностью; на NNW, казалось, по открытому морю носятся плавающие льдины, а по захождении солнца поднялись в той стороне густые пары темного цвета. Такое явление приписывал я испарениям снега, напитанного морской водой, или, по сибирскому названию, рассолом, а первое было, вероятно, следствие преломления лучей света, от которого туман кажется волнующимся морем и неподвижные торосы плавающими льдинами. Возвращаясь, обошли мы западную сторону бухты и, пройдя 5 верст, спустились с крутого берега на морской лед. В низменностях показывалась красноватая, болотистая земля, поросшая низкой и редкой травой, какая покрывает северные тундры Сибирского материка. Рытвины и овраги были завалены твердо замерзшим снегом: по всей дороге попадались берлоги медведей, а также мы видели следы песцов и мышей, но самых сих зверей не видали.

   С приятным чувством глядели мы, наконец, на ярко пылающие костры, разложенные в нашем лагере. Около них, с суетливой деятельностью, толпились наши спутники, наслаждаясь благодетельной теплотой, столь редким удовольствием в полярных странах.

   Марта 30-го поутру, при слабом юго-восточном ветре и облачном небе, термометр показывал 14°, а к вечеру, несмотря на свежий северо-восточный ветер, поднялся до 11° холода. В полдень вокруг солнца заметили мы кольцо радужного цвета.

   Я решился здесь продневать, чтобы отправить две разгруженные нарты в Нижне-Колымск и наколоть для дальнейшей поездки как можно более дров. Пока Матюшкин на легкой нарте объезжал кругом и описывал остров, я взял полуденную высоту солнца, по которой определил широту нашего ночлега в 70°37'06", а долготу в 0°41' на восток от Сухарного. По соответствующим азимутам склонение компаса оказалось 14°6' восточное, а наклонение с переменой полюсов 79°3'.

   К вечеру возвратился мичман Матюшкин, и по его описи приготовили мы карту острова. По наблюдениям и осмотру берегов оказалось, что все мысы и выдающиеся в море части острова состоят, подобно описанным выше столбам, из слоев гранита и порфира и спускаются отрубом к поверхности воды. В бухтах и углублениях берег земляной, отлогий и покрытый везде разными обломками вышеозначенных каменных пород. Самая западная оконечность острова может почесться отдельным утесом, сложенным из слоев черного шифера и беловатого кварца, в котором попадается колчедан. Сей утес облеплен бесчисленными птичьими гнездами и соединяется с островом только низменным, узким перешейком, который, вероятно, часто; покрывается водой. Вообще восточная часть острова возвышеннее и скалистее западной. На северном берегу, в небольшом заливе, мичман Матюшкин заметил много наносного леса. С западного берега показывались на западе два небольших острова, но расстояние их, за густым туманом, определить было невозможно.

   Главное направление острова, его величина, фигура, столбы на нем и, наконец, два другие острова, видимые на W и NW отсюда, вели к заключению, что наш Четырехстолбовый остров был не что иное, как самый восточный из Медвежьих, по описанию геодезии прапорщика Леонтьева, представлявший почти ту же величину и фигуру, и также обставленный несколькими столбами. По наблюдениям Леонтьева, самый восточный из Медвежьих островов должен находиться на 1°21' севернее нашего определения, но разница нисколько не опровергает нашего заключения, потому что такую неверность в исчислении широт находим по всему берегу материка к западу от Колымы. Отсюда, как на связанные с сим берегом при наблюдениях, и на Медвежьи острова, весьма естественно, перешла та же неверность.

   Марта 31-го, при облачном небе и свежем северо-восточном ветре, отправились мы далее. Термометр показывал поутру 11°, а вечером, при резком ONO ветре, только 8° холода. От восточной оконечности острова направили мы наш путь по компасу на О 5°. В полдень, проехав 11 верст в сем направлении, мы находились, по наблюдению под 70°41'45" широты и 0°48' долготы, на восток от Сухарного.

   Вся дорога, кроме первой груды торосов, не представляла нам больших препятствий и затруднений, но здесь морской лед был покрыт крупными, твердыми и остроконечными соляными кристаллами, отдиравшими войду, т. е. ледяную кору с санных полозьев так, что нарты тащились как будто по песку. Собаки наши измучились, и мы были принуждены для их облегчения итти почти целый день пешком. Дорога становилась хуже и труднее с каждой верстой: снег делался рыхлее и сырее, а соляной слой толще. Сильный ONO ветер нагнал, наконец, столь густой и сырой туман, что наши меховые платья казались обрызганными водой. Все сии явления заставляли предполагать, что недалеко от нас находится открытое море. Положение наше становилось час от часу опаснее, тем более, что ветер скрепчал и нагнал густой туман, совершенно покрывший всю окрестность. При таких обстоятельствах могли мы подвигаться вперед только ощупью, при ежеминутной опасности заехать в полынью, а остановиться здесь не было возможности, потому что место было ровное, не представлявшее никаких возвышений, где можно было укрыться, да и снег и лед, напитанные морской солью, не доставили бы здесь для нашей пищи пресной воды. Наконец, туман по направлению NO 35° начал редеть я избавил нас от мучительной неизвестности. В расстоянии одной версты отсюда открыли мы довольно высокую кучу торосов, обещавшую нам удобное место ночлега. Под защитой ледяной гряды сажен в пять, ширины и вышины решились мы переждать непогоду. Поверхность морского льда и подошвы торосов были покрыты слоем рассола около фута толщиной. Он заставил меня предполагать, что море недавно еще покрылось здесь льдом, который не может быть достаточно толст и надежен в случае сильной бури. Желая удостовериться в том, велел я прорубить лед, но, сделав углубление в 1 1/2 аршина, мы не только не достигли воды, но не заметили даже никакой перемены в образовании и качестве льда. Для пресной воды надобно было собирать снег с вершин торосов; он был совершенно чист, но снег, внизу лежавший, а также и лед, имели самый отвратительный, солоноватый вкус. Ночью ветер сильно скрепчал и дул с такими порывами, что опрокинул нашу палатку и, вероятно, унес бы ее, если бы она не была прикреплена к торосам. По счислению, мы ночевали под70°53 1/2' широты и 1°2' долготы от Сухарного.

   Поутру 1-го апреля, при слабом северо-восточном ветре и легком тумане, термометр показывал 4° мороза. К вечеру небо прояснилось; северовосточный ветер сильно скрепчал, а ртуть опустилась на 11° холода. В 11 часов буря утихла; туман начал рассеиваться, и мы отправились в дальнейший путь на NO 10°. В полдень найдена по наблюдению широта 70°54', счислимая долгота равнялась 1°8' к востоку от Сухарного. Проехав отсюда еще 24 версты, заметили мы на снегу песцовые следы, по направлению на NW, где небо обложено было густым синим туманом, который, по уверению наших проводников, обыкновенно поднимается из полыней. Среди гладкой ледяной равнины попадались нам высокие торосы, иногда покрытые песком и илом.

   На последнем ночлеге под деревянные полозья наших нарт подвязали мы китовые ребра, потому что на них с большей легкостью скользят нарты по морскому снегу и рассолу. Хотя тем доставлено было некоторое облегчение собакам, но мы принуждены были итти подле нарт и подвигались мы очень медленно, так, что в семь часов сделали только 33 версты, и, несмотря на то, нарты с провиантом от нас отстали и потерялись из вида. Для соединения с отставшими и отдыха утомленных собак решился я остановиться на ночлег. Мы находились под 71°11 1/2' счислимой широты и 1°3 1/2' долготы на восток от Сухарного. Ночь провели мы спокойнее вчерашней, и промежуток времени между сумерками и рассветом был почти неприметен.

   На другой день (2 апреля) свежий северо-западный ветер нанес снег; термометр показывал 6° холода. Наш путь лежал на NW 10°; переезд через торосы был чрезвычайно труден. Мы сами перетаскивали нарты через большие пространства, покрытые крупными кристаллами морской соли. В 14 верстах от ночлега заметили мы трех тюленей, спокойно спавших на льду; собаки бросились на них, но звери скрылись. В том месте, где лежали тюлени, заметили мы во льду круглое отверстие, фута полтора в диаметре; лед был толщиной в поларшина, весьма хрупок и совершенно проникнут морской солью. Глубина моря равнялась 12 саженям (в 6 футов); дно его состояло из мягкой зеленой глины. Полоса торосов, через которую мы пробирались, тянулась с востока на запад. В четырех верстах к северу от тюленьих продушин, в том же направлении, тянулось еще несколько рядов высоких торосов, образовавших между собой долины версты по три и четыре шириной, покрытые чистым, глубоким снегом. Проехав 34 версты в прямом направлении к северу, мы остановились на ночлег у подошвы высокого тороса: по счислению лежал он под 71°31' широты и 7°37 1/2' долготы от Сухарного.

   Трудность езды по сырому снегу, проникнутому и покрытому кристаллами соли, также умеренность температуры и ослепительный свет солнца побудили меня отдыхать днем, а ехать по ночам, которые были почти совершенно светлы.

   Апреля 3-го отправил я три порожние нарты в Нижне-Колымск, отпустив с ними для большей безопасности компас. Полуденное наблюдение дало нам 71°32'26" широты. Погода была пасмурна; при легком северном ветре термометр показывал 7° холода; ночью выпал мокрый снег.

   После захождения солнца отправились мы далее на NW 13°. На пути заметили много песцовых следов; они шли от WSW на ONO. Сначала собаки бежали довольно скоро по гладкому снегу, хотя и был он покрыт иногда соляными кристаллами, но, проехав 15 верст, очутились мы, так сказать, в рассольном болоте и уже никак не могли подвинуться вперед. Исследовав лежащий под соляным слоем лед, я нашел, что он был не толще 5 дюймов, и так мягок, что можно было резать его ножом. Мы поспешили удалиться с такого опасного места, и проехав на SO четыре версты, встретили довольно гладкую твердым снегом покрытую долину {Если после оттепели дует резкий холодный ветер, то снег делается гладким, твердым и весьма удобным для езды; такая дорога называется убоем.}. В двух верстах отсюда снова исследовали мы лед и нашли его толщиной в поларшина. Глубина моря была 12 сажен; дно его состояло из илистой зеленоватой глины. Проехав еще 1 1/2 версты, остановились мы отдыхать у небольших торосов. Толщина льда и глубина моря были прежние. Через отверстая, сделанные во льду для исследования, вода выступила на лед и разлилась на большое пространство во все стороны. Она была отвратительного солоноватого вкуса, который тотчас сообщился подмоченному ей снегу. Когда водяные частицы испаряются от действия солнечных лучей, на снегу остается толстый слой морской соли и отчасти кристаллизуется, а отчасти проникает в лед и способствует его разрушению.

   Северный ветер скрепчал, и, вероятно, сильно взволновал открытые места моря, потому что вода из сделанного нами отверстия более и более выступала, а лед, на котором мы находились, пришел в волнообразное движение. Вдали раздавались плески волн и треск льдов. Положение наше сделалось довольно затруднительно; даже сопровождавшие нас туземцы весьма беспокоились, и только собаки, не чувствуя опасности, им угрожавшей при разломке льда, спокойно спали.

   Сегодняшний привал (4 апреля) наш был под 71°37 1/2' широты и 1°45' долготы от Сухарного. Поутру, при свежем северном ветре и пасмурном небе, шел мокрый снег, и термометр показывал 7° холода. К вечеру ветер перешел на северо-восток; небо прояснилось; ртуть в термометре спустилась на 10°.

   Когда ветер стих и атмосфера несколько очистилась, велел я опростать две самые надежные нарты, взял с собой провианта на одни сутки, лодку, весла, шесты и несколько досок (и поехал прямо на север, желая освидетельствовать качество льда. Мичману Матюшкину было приказано при первой опасности удалиться, сколько понадобится, со всем обществом к югу и там ожидать моего возврата. На протяжении семи верст ехал я очень медленно, по толстому слою рассола, а потом встретилось множество щелей и трещин, и через них надобно было переправляться по доскам. Иногда попадались небольшие кочки нагроможденного льда, но он даже от слабого прикосновения рассыпался, и место его занимали полыньи. Лед был не толще фута и очень хрупок и дыроват. Глубина моря, на зеленом глинистом дне, равнялась 12 1/3 саженям. Бесчисленные, по всем направлениям разбегавшиеся во льду щели, выступившая из них мутная вода, мокрый снег, смешанный с земляными и песчаными частицами, описанные выше ледяные кочки и текущие с них ручейки - все уподобляло разрушенную поверхность моря необозримому болоту. Несмотря на то мы подвинулись еще на две версты к северу, перескакивая или переправляясь на досках через небольшие щели и обходя полыньи, но вскоре, однакож, полыньи так умножились и увеличились, что трудно было определить, чем покрыто море, сплошным ли растрескавшимся льдом или плавающими льдинами. Во всяком случае каждый несколько сильный шквал мог совершенно раздробить или разогнать поддерживавшие нас глыбы и превратить место, где мы стояли, в открытое море. Лежавший на поверхности свежий снег явно доказывал, что лед был разломан только в предшествовавшую ночь северным ветром. Судьба наша зависела от дуновения ветра. Оставив дальнейшее бесполезное исследование, поспешил я назад к моим спутникам, чтобы вместо с ними отыскать другую более безопасную дорогу. Наша самая северная широта была 71°43', 215 верст от твердой земли, прямо от Малого Баранова Камня.

   Во время отсутствия моего мичман Матюшкин делал наблюдения над наклонением магнитной стрелки, которое равнялось 79°51'. Тотчас после моего возвращения весь караван поднялся, и мы поехали на SStO.

   Не продолжая еще рассказа, я должен упомянуть об удивительном искусстве проводников сохранять и помнить данный курс, несмотря ни на извилистые полосы торосов, ни на необозримые, однообразные ледяные поля. Особенно отличался между всеми мой нартовщик, казацкий сотник Татаринов. Среди самых спутанных гряд торосов, объезжая огромные горы, сворачивая то направо, то налево,- он всегда так располагал дорогой, что изгибы взаимно уничтожались, и каким-то инстинктом находил он всегда наш настоящий курс. С моей стороны, я следовал по компасу за извилинами дороги, и не помню случая, когда мне нужно было поправлять моего нартовщика. Расстояние одного места от другого считали мы прямыми линиями и поверяли обсервационными широтами. На открытом месте гораздо легче было удерживать курсы. Для езды по прямей линии выбирали мы вдали какую-нибудь одну отличительную от других, льдину и правили на нее, но если такой не было, то следовали застругой. Под сим именем разумеют здесь слои снега, образующиеся от постоянно дующих в одну сторону ветров. Жители сибирских тундр и снежных степей совершают большие путешествия на несколько сот верст по безлюдным, однообразным пространствам, руководствуясь для направления своего пути единственно застругами. Они знают уже по опыту, под каким углом должно пересекать большие и малые слои снега, достигая цели поездки, и никогда не ошибаются. Часто случается, что кратковременная перемена ветра заносит прежнюю застругу или стелет на нее новую, но опытный глаз сибиряка тотчас открывает, различие; осторожно сгребает он свежий снег и по углу, образованному новым и старым слоями, поверяет свою дорогу. Заструги уже были нашими путеводителями в необозримых равнинах Ледовитого моря, потому что частое употребление компаса неудобно и требует много времени. Там, где не было заструг, направляли мы путь по азимутам звезд, но во всяком случае ежечасно, а иногда и чаще, останавливались и поверяли наш курс по компасу.

   В 20 верстах от лагеря торосы увеличились и умножились. Сначала поверхность моря была только неравна и усеяна небольшими ледяными кочками, но, постепенно увеличиваясь, они образовали, наконец, целые ряды торосов, вышиной нередко в 80 футов. Сии огромные глыбы были зеленовато-голубого цвета и имели сильно соленый вкус. Переправа через огромные льдины затруднялась еще более грудами рыхлого снега, наполнявшего промежутки, и бесчисленным множеством остроконечных ледяных осколков. Такая совершенно отличная от предыдущих гряда состояла из так называемых зимних торосов, хотя они образуются не только зимой, но и весной и осенью, когда сильные бури разламывают морской лед, а внезапная стужа скрепляет нагроможденные одна на другую льдины.

   Выбравшись из сей спутанной поносы зимних торосов, очутились мы у подошвы другой купы их. еще более странного и необыкновенного образования. Ряды отчасти конических, отчасти куполовершинных льдин, разной величины {Высочайший торос, из всех, которые мы здесь вымеряли, возвышался на 90 футов над поверхностью моря.} и формы, заключали между собой несколько круглых и продолговатых долин. Не видя нигде льдин отдельных, мы полагали, что открыли гористый остров, но ближайшее исследование льда на вершине и скатах льдин, уверили нас, что мнимый остров был не что иное, как особого рода торосы, из снега и льда состоявшие. В долинах лед был серо-черноватого цвета, и имел совершенно пресный вкус, но притом был мутен и непрозрачен. Склоны холмов были покрыты убоем, и нарты скользили по нему скоро и легко. На вершинах лед был такого же образования, как и в долинах. Проехав довольно быстро две версты, мы достигли круглой котловины сажен пять в поперечнике, защищенной со всех сторон высокими конусовершинными холмами. Здесь сделали мы привал. С вершины одного из холмов, возвышавшегося на 70 футов над поверхностью долины, где был расположен наш стан, осмотрели мы окрестность. На NO показывались синие зимние торосы, а на юг зубцы белых льдин ограничивали горизонт.

   Образование сих островершинных круглых торосов, совершенно отличных от всех нами виденных, наши проводники объясняли нам следующим образом: вместе с сотворением мира, говорили они, произошел и этот лед; от чрезмерной тяжести опустился он на морское дно и образовал твердое основание неподвижным ледяным глыбам; от беспрестанных морозов, постепенно увеличиваясь, они достигли, наконец, поверхности моря. Холмы произошли от выброшенных сюда льдин: они были