Забелин Иван Егорович - Домашний быт русских царей в Xvi и Xvii столетиях

али мастеров и в царский дворец. Здесь они едва успевали удовлетворять ежедневной почти потребности в этих предметах, так что из дворца посылались иногда на Холмогоры особые заказы. Гребни и гребенки делались однозубчатые и двоезубчатые, т. е. с редкими и частыми зубьями, причем у гребней зубья располагались или только на одну сторону или на обе стороны, на одну частые, на другую редкие. Гребни бывали круглые или четыреугольные, иногда складные. Как гребни, так и гребенки редко бывали гладкие; большою частию по приличным местам их украшали резьбою или только по поверхности, или сквозною, почему они назывались прорезными. На гребенках по концам вырезывали птичьи или змеиные головки, или простые рожки. На гребнях вырезывали или прорезывали в травах птиц, зверей, клейма, личины и т. п. изображения. Величина тех и других, смотря по надобности, была различна, длиною в 4 и обыкновенное в 3 вершка, шириною около 2-х верш. Из богатых гребней упоминается у царя Михаила Федоровича: "гребень роговой сверху обложен яшмою, а в яшме врезано золото, а в золоте камышки, яхонты да изумруды. Государю челом ударил турецкий посол Тома Катакузин в 1630 году. Цена 10 рублей".

   Во второй половине XVII ст. во дворце особенно славились гребенным мастерством холмогорцы братья Шешенины. Сначала из Холмогор в придворные мастера взяты были неволею гребенщики Семен да Евдоким Шешенины. С 1656 г. они находились в ведомстве Оружейного приказа. Особенно был искусен в своем деле Евдоким, костяных дел токарь, умевший резать по кости и по дереву всякие рези. Но 30 мая 1667 г. он помер, и оказалось, что это был в своем роде единственный мастер, после которого вдобавок не осталось и учеников. Тогда на его место был взят с Холмогор его двоюродный брат Ивашка Прокофьев Шешенин, который, однако ж, объяснил, что он с своим братом Ваською костяное дело делают гладью, а резного дела по кости никакого не режут и прорезных гребней не делают, и на вопрос: есть ли кто на Колмогорах мастерством против Евдокима Шешенина? - сказал, что "костяного дела мастер, который сам знаменит и по кости всякую резь режет и гребни прорезные делает, на Колмогорах только один человек, живет в посаде в тягле, Гришкою зовут, прозвище Носко, а иных людей такому мастерству, опроче его, никого нет". Была послана грамота на Холмогоры с указом, взять этого Носко для государевых дел в Оружейную палату; но нам неизвестно, что последовало по этому указу. Григорий Носко почему-то не попал в мастера Оружейной палаты, и лучшими мастерами остались упомянутые двоюродные братья Евдокима, Иван и Василий Шешенины, к которым потом поступил в ученики, в 1672 г., их младший брат Семен, выучившийся мастерству в три года и впоследствии тоже очень известный своими работами (М., No 114). Иван и Василий, хотя и определяли свою работу не слишком высоко, однако в то время и на родине они были единственными по своему искусству мастерами, потому что когда, в 1669 г., царь Алексей сделал было на Холмогорах нарочный заказ, чтоб изготовили тамошние мастера 10 статей шахмат, да 10 гребней прорезных добрым мастерством, а в рези б были у гребней травы и в травах птицы, - то холмогорцы - посадские люди - гребенщики Дениско Зубков с товарищи, 22 человека, ответили, что гребней сделать некому и николи они таких гребней не делывали, а делают гладким и простым мастерством, а такие резные гребни делывали Ивашка да Васка Прокофьевы, дети Шешенины, и они взяты к Москве. Шахматы делывали только трое, Дениско Зубков, Ив. Катеринин, Кирилко Саламатов, которые тогда и исполнили царский заказ. Известно, что костяное резное дело до сих пор процветает в тамошних местах.

   Но вместе с холмогорцами в Оружейной палате работали и польские или белорусские мастера, именно из Витебска, из которых более. Других были искусны: Кирила Толкачев, Данила Кокотка, Иван Дракула, Самойло Богданов, Иван Никитин. Некоторые из них, Толкачев, Кокотка, в 1680 г. были отпущены по домам, быть может, за излишеством, потому что в генваре 1679 г. в дворцовые мастера поступил Анбурские земли иноземец, притом с 1666 г. капитан русского рейтарского строя, костяного токарного и янтарного и часового дела мастер Ив. Ив. Ган, или Яган Ган, с окладом жалованья по 50 р. в год. Он работал верховые дела беспрестанно, как выразился после десятилетней своей службы в 1689 г.

   Работы всех упомянутых мастеров заключались в изготовлении в разные комнаты дворца гребней и гребенок, уховерток, четок, ароматников, черенков для ножей и вилок, также Шахматов, тавлей, саков (шашек), бирок и т. п. Многие изделия они резали и точили из слоновой кости, другие, различную посуду - кубки, братины, чарки, фляжки, роги, пороховницы и т. п. - из рыбьей кости, т. е. из моржовых клыков, из которой, как и из слоновой, делали даже и паникадила.

   При гребнях употреблялись иногда и щети, щетки. В царской казне XVII ст. хранились: щетъ оправлена серебром; щетка черен серебряный.

   Зеркала, гребни и гребенки были необходимыми предметами не только при уборе женском, но также и при мужском. К ним должно присовокупить еще мыло, которое в царском быту составлялось обыкновенно из разных душистых веществ. В 1628 г. к государеву мыльному составу потребовали из Аптекарского приказа золотник масла коричного, 2 зол. масла анисового, три чарки водки гуляфные (розовой воды). В 1629 г. к мыльному составу употреблено 2 зол. масла гвоздичного, 4 зол. масла анисового, 6 чарок водки свориборинные. В 1630 г. про государя в мыльный состав изошло пять чарок вина двойного с зельи. Кроме домашних составных мыл употреблялись и привозные покупные, напр., мыло индийское, халяпское, грецкое, и из русских костромское, нижегородское, простое.

   Другие предметы уборного столика у государя хранились в готовальнях, монастырьках, описание которых мы поместили выше, также в связках, или же в особых ящиках.

   Женские уборные принадлежности большею частию сохранялись также в ларцах, ящиках и шкатунах. В числе их находились: белильница, румянница, клеельница, суремница, ароматница, разные бочечки, тазики, чашечки с необходимыми по потребностям века снадобьями для украшения лица, волос и других частей тела. Белила и румяна употреблялись большею частию привозные, немецкие. Впрочем, известен был и румянец русский, кисейный, выделываемый на кисее из сандала. Он же назывался платеным. Покупали также румянец ступочный, или ступичной (бакан турский), лековой (леко - игральная кость, брусок, кубик), вероятно, иностранного привоза; платили ступичной и кисейной по 8 алтын за золотник, лековой и русский по алтыну. Белильницы и румянницы были небольшие коробочки, обшитые золотом и серебром, также низанные жемчугом, иногда серебряные, украшенные финифтью и каменьями. Такие же коробочки служили для клеельницы и суремницы, хранивших снадобья для подклейки и черненья бровей и вообще волос. При суремницах употреблялись спицы. В описи царской казны 1611 г. находим "две белиленки низаны жемчугом с кистьми. Белиленка шита золотом и серебром; три суремницы с спицами, низаны жемчугом; два ставика немецкие с белилы". У царицы Евдокии Лукьяновны, в числе уборных вещей было: "Зеркало хрустальное четвероугольно, станок серебрен, назади вырезан орел, станок весь золочен; во влагалище атласном цветном. Суремница низана жемчугом скатным с камушки, в средине по обе стороны низаны орлы мелким жемчугом с камушки и с блески; в конце у рукояти кисть золотная. Лопатка кругла, рукоять четвероугольна серебрена золочена. Белильница, румянница - серебрены золочены с чернью". В казне цариц хранились между прочим: "Суремница по атласу по червчатому низана жемчугом, в обводе жемчуг скатной, на стороне по 4 изумруда да по яхонтику по червчатому. Спица у суремницы и ворворка по атласу по червчатому обнизана жемчугом, у ворворки кисть золота. Белиленка серебрена с финифты с розными. Ароматница серебрена персидское дело сенчата, около ее в гнездах бирюзки да виниски мелкие". Разные ароматы и бальзамы, собственно духи и помады, изготовлялись в царской Аптеке и сберегались в ароматницах или ароматниках (флаконах) золотых, серебряных и костяных. В 1679 г., в декабре, царю Федору в хоромы сделано 12 ароматников одинаких, да два больших о шести мест, розвертные; в апреле 1680 г. еще шесть ароматников слоновой кости больших, четыре тройных, два одинаких; в августе деланы еще роматники розвертные осмерные, шестерные и тройные из рыбьей кости; в октябре - три роматника розными образцы; работал мастер костяного, янтарного и часового дела, немец Иван Ган. У царевны Софьи в 1684 г. была уборная "шкатула оправлена волоченым и сканым серебром, сделана из благоуханного дерева с зеркалом и с двемя ящики. В той же шкатуле ящик серебряной с камешки да блюдечко да малой ящик".

   Кроме того, встречаем особые ящики, погребцы и шкатуны с разными скляничными сосудами и с фарфурными скляницами, наполненными разными водками, т. е. духами. Барберини (1565 г.), посылая на родину записку о вещах и разных предметах, которые требовались в Москве, пишет между прочим, что нужно привезти также "всяких душистых и хороших сортов вод в довольном количестве, на всякий случай; и таких же самых лучших мыл для умывания рук".

   К уборным предметам мы отнесем и опахало. Оно устроивалось из перьев, или же было сгибное из атласа, харатии (пергамента) и других подобных предметов. У царицы Евдокии Лукьяновны между прочим были опахала: опахало перье павино, в середке у опахала дерево писано золотом, а в дереве зеркало; пониже зеркала обогнуто участком золотным; черен у опахала дерево черно, по концам кость рыбий зуб с щедрою (1630 г.). У царевны Ирины находим два опахала невелики, перье струцово, черены меденые, поверх черенов по закрепкам навожено финифты. Опахало, перье струцово, с зеркалом, черен деревянный с костьми (1629 г.). В 1686 г. сделано царевнам четыре опахала атласных, в том числе два червчатых, два желтых поменьше, для чего употреблено 14 арш. атласу, 14 листов бумаги александрийской писчей и 8 фунтов дерева немецкого чипрасу. Богато украшенные золотом и каменьями, опахала привозимы были царицам в дар с Востока. Описание таких опахал мы помещаем в Материалах. Должно заметить, что опахала были в употреблении и на мужской половине царского дворца. У царя Михаила находим опахало деревянное, писано золотом да красками розными; нагалище у опахала сукно червчато багрец (1629 г.); опахальцо турское круглое, перье бело, червчато, черно; о середке зеркальцо; черен дерево индейское. Опахальцо турское кругло; перье бело, червчато; черен серебрен золочен, лопастка с финифты. Опахало харатейное сгибное, писано красками в дереве (1634 г.). В 1671 г. царевичам Федору и Ивану отпущено в поход в село Преображенское два опахала атласные червчаты. Подобные атласные опахала царю подносили обыкновенно к празднику Пасхи как свое изделие мастера Оружейной палаты.

   Не должно забыть также, что в спальнях ставились, смотря по надобности, будильники, или часы с будильником. У царя Алексея, когда еще он был царевичем, в спальной был "будильник на стоянце меденом, наверху немчин с копьем" (1642 г.). У царевича Ивана Михайловича были "часы боевые с будильником и с дробным перечасьем медные прорезные теремчаты позолочены четвероугольны с дву сторон стекла вставлены хрустальные круглые; на поддоне деревянном черном, у поддона 4 подножка медные луженые". (Присланы в дарех киевским митрополитом Петром Могилою, 1644 г. генв. 30-го).

   Из опочивальней ближе всего перейти в мыленку, которую в наше время заменила ванна. Мыленка в древних царских хоромах помещалась или в подклетах или в одном ярусе с жилыми комнатами, отделяясь от них небольшим переходом и даже одними только сенями. В мыленку также вели особые сени, называвшиеся мовными, мыленными, передмыленьем (то же, что теперешний передбанник или сторожка во всенародных банях), где обыкновенно раздевались. В этих сенях у стен были лавки и стоял стол, накрытый обыкновенно красным сукном, на котором клали мовную стряпню, т. е. мовное платье, в том числе колпак и разные другие вещи, которые надобились во время мытья, напр., простыни, опахала тафтяные или бумажные, которыми обмахивались, когда, после паренья, становилось очень жарко.

   Внутреннее устройство мыленки было таково: в углу стояла большая изразчатая печь с каменкою, или каменицею, наполненною "полевым круглым серым каменьем", крупным, который назывался спорником, и мелким, который назывался конопляным. Камень раскаливался посредством топки внизу каменки. И каменка, и эта топка закрывались железными заслонами. От печи по стене, до другого угла, устроивался полок с несколькими широкими ступенями для входа, как и в теперешних банях. Далее по стенам до самой двери тянулись обычные лавки. Мыленка освещалась двумя или тремя красными окнами с слюдяными оконницами, а место на полке - волоковыми. Обыкновенный наряд мыленки был такой же, как и других комнат. Двери и окна со вставнями и втулками обивались красным сукном по полстям, или войлоку, с употреблением по надобности красного сафьяна и зеленых ремней для обивки двери. Оконный и дверной прибор был железный луженый. Окна завешивались суконными или тафтяными завесами. В переднем углу мыленки всегда стояла икона и поклонный крест. Так, в 1692 г., в мыленку царевен меньших выменен был образ Богородицы и медный крест - поклонный.

   Когда мыльня топилась, т. е. изготовлялась для мытья, то посреди нее ставили две липовые площадки (род чанов или кадей ушата в четыре), из которых в одной держали горячую, в другой - холодную воду. Воду носили в липовых изварах (род небольших ушатцев, или бадей), в ведрах и в шайках {1684 г., в августе, в село Коломенское в мыленку взято 2 кади липовых облых по 30 ведр, 2 кади по 20 ведр, четыре извары липовых же по 5 ведр, 20 ушатов, 20 гнезд ведр.}, наливали медными лужеными ковшами и кунганами, щелок держали в медных же луженых тазах. Квас, которым обливались, когда начинали париться {Обыкновение древнейшее, записанное на первых страницах нашей древнейшей летописи (ПСРЛ. Т. 1. С. 4).}, держали в туезах - больших берестяных бураках. Иногда квасом же поддавали пару, т. е. лили его в каменку на раскаленный камень спорник. Нередко для того же употреблялось и ячное пиво. Мылись большею частью на свежем душистом сене, которое покрывали, для удобства, полотном и даже набивали им подушку и тюфяки. Кроме того, на лавках, на полках и в других местах мыленки клались пучки душистых, полезных для здоровья трав и цветов, а на полу разбрасывался мелко нарубленный кустарник - можжевельник, что все вместе издавало весьма приятный запах. В течение 1699 г. в царские мыленки отпущено было с подмосковных лугов сена мягкого шестнадцать копен мерных с полукопною. Веники составляли также одну из самых необходимых вещей в мыленках: поэтому на всех крестьян подмосковных волостей положен был оброк вениками. В течение года обязывались доставить про царский обиход: крестьяне Гвоздинской волости 320 веников, Гуслицкой 500, Селинской 320, Гжельской 500, Загарской 320, Раменской 170, Куньевской 750, села Новорожественного 130; всего 3010 веников. Впрочем, не всегда этот оброк поставлялся натурою: крестьяне нередко платили мовным истопникам, вместо веников, деньгами, по 23 алтына 2 деньги за сотню. Для отдохновения после мытья и парки в мыленке стояли скамьи с подголовками, а на лавках клались иногда мовные постели. В 1670 г., в мае, в мыленку царя Алексея была сряжена мовная постеля из лебяжьего и гусиного пуху в камчатой желтой наволоке; в ней зголовье (подушка) в такой же наволоке и под постелю бумажник (матрац) в червчатой камчатной наволоке, набитый хлопчатою бумагою. В ночное время мыленка и мовные сени освещались слюдяными фонарями. Для стока из мыленки ненужной воды проводились желоба, а если мыльня находилась в верхнем этаже хором, то пол в ней и по стенам до лавок выстилали свинцовыми досками, которые по швам спаивались.

  

  - ГЛАВА III

  - Государев двор, или дворец

  

   Значение и честь государева двора. Приезд ко дворцу. Кто пользовался свободным входом. Запрещение входить во дворец меньшим чинам. Воспрещение входить с оружием и в болезнях. Нарушение чести государева двора непригожим словом. Значение царских палат в отношении разных придворных обрядов, торжественных приемов и собраний, и в домашней жизни государя; значение: Грановитой, Средней Золотой, Царицыной Золотой, Столовой, Панихидной, Ответной, Государевой Комнаты, или Верхней Золотой, и Передней. Значение крылец. Постельное крыльцо как площадь или сборное место дворянства и вообще служилых людей. Дела о нарушении чести государева двора как характеристика царедворческих нравов в XVII ст.

   В древнейшее время великокняжеские дворцы, без сомнения, не имели еще того значения, какое в XVI и XVII столетиях принадлежало дворцу московских государей. Народ чествовал княжее жилище как место, где давался общественный суд, общая земская правда, где жил начальник дружины, "страж Русской земли", главный вождь ее в битвах с врагами. Большого значения в древности княжий двор еще не имел, потому что первоначально и самое значение великого князя, как мы говорили, определялось более кормлением, полюдьем, то есть правом на известные земские доходы, нежели политическою силою и властью, как самодержца земли.

   Последнее значение получили уже московские князья. В Москве княжеский дворец из простой вотчиннической усадьбы постепенно становится освященным и недоступным жилищем великого государя. Особенно в XVI ст., когда учение о царском сане и высоте царского достоинства распространилось и утвердилось не только практически, но даже и посредством ученых справок и литературных толкований и разъяснений; в это время на все, окружающее государеву особу, легла печать недосягаемого величия и благоговейного освящения. Русь переставила свои обычаи, как говорили в то время люди, испытывавшие на себе влияние этого переворота в поступках и значении московских государей.

   Под влиянием византийских идей и обычаев, живым представителем которых была Софья Палеолог и окружавшие ее греки, московский государь не только вполне сознал свое царственное значение, приняв титул царя всея Руси, но и облек это значение в соответственные царские формы... Новое устройство двора, установление новых придворных обычаев и торжественных чинов, или обрядов, по подобию обычаев и обрядов двора византийского, навсегда определили высокий сан самодержца и отдалили его на неизмеримое расстояние от подданного. Все это, однако ж, не пришло вдруг, а водворялось постепенно, с жизненною последовательностью. Так, например, если верить свидетельству Контарини, который приезжал в Москву к великому князю Ивану Васильевичу в 1473 г., т. е. спустя только год после приезда к нам Софьи Палеолог, придворные церемонии носили на себе еще характер первобытной простоты, напоминавшей древние княжеские отношения. Контарини пишет о своем приеме следующее: "Прибыв во дворец за несколько времени до обеда (говорит он), я был введен в особенную комнату, где находился государь с Марком и другим своим секретарем. Он сделал мне весьма ласковый прием и в самых приветливых выражениях поручил уверить светлейшую нашу Республику (Венецианскую) в искреннем его дружестве, которое он и на будущее время сохранить желает, и присовокупил к тому, что охотно отпускает меня в отечество и готов сверх того сделать в пользу мою все то, что я почту для себя нужным. Когда великий князь говорил со мною, я, из учтивости, отступал назад, но он всякий раз сам подходил ко мне и с особенною благосклонностью выслушивал ответы мои и изъявления моей благодарности. Таким образом проговорил я с ним более часа... " {Библиотека иностранных писателей о России. Спб., 1836. Т. 1. Амвросий Контарини. С. 115.} В 1488 г., вел. кн. Иван Васильевич, принимая цесарева посла Николая Поппеля, "поговорил с ним о тайных делах, в Набережной горнице, поотступив от бояр". Другое посольство, Юрья Делатора, в 1490 г., также правилось без особенной недоступности, соображаясь, впрочем, с тем приемом, какой оказан был императором Максимилианом нашему послу. "Великий князь встав, да вопросил его (посла) о королеве здоровье, да и руку ему подал, стоя, да велел ему сести на скамейку противу себя близко..." Положим, что это была честь великая, как обозначено и в современной записке; но, во всяком случае, мы должны заметить, что при великом князе Иване Васильевиче подобные церемонии и все придворные обряды еще не облекались в те пышные формы, какие они получили впоследствии; что вообще пышная, великолепная обстановка царского сана входила постепенно и водворилась окончательно только при его внуке, за которым даже официально, соборною грамотою, утвержден был и царский сан {Соборная грамота духовенства православной восточной церкви, утверждающая сан царя. М., 1850.}.

   Народ, уверовавший в высокое призвание царя, благоговейно чтил и все знаки его величия. Самый дворец государев охранялся особенным почетом, который по установившимся понятиям воздавали царскому местопребыванию. Нарушение этого почета, нарушение чести государева двора преследовалось даже положительным законом: в Уложении царя Алексея Михайловича есть целая глава "О Государеве Дворе, чтоб на Государеве Дворе ни от кого никакого бесчинства и брани не было".

   По обычаям старого времени, нельзя было подъезжать близко не только к царскому крыльцу, но и вообще ко дворцу. Одни только высшие сановники, бояре, окольничие, думные и ближние люди пользовались правом сходить с лошадей в расстоянии нескольких сажен от дворца. По словам Котошихина, приезжая во дворец на лошадях верхами или в каретах и в санях, они слезали с лошадей и выходили из экипажей, "не доезжая двора и не близко крыльца". К самому крыльцу, а тем более на царский двор, они не смели ездить. Чины младших разрядов - стольники меньших родов, стряпчие, дворяне, жильцы, дьяки и подьячие, сходили с лошадей далеко царского дворца, обыкновенно на площади, между Ивановскою колокольнею и Чудовым монастырем, и оттуда уже шли во дворец пешком, несмотря ни на какую погоду. Из низших чиновников не все пользовались правом въезжать на лошадях даже в Кремль. Царским указом, 1654 г., в Кремль въезжать дозволено было только старым первостатейным подьячим и то не более трех человек из каждого приказа {Полное собрание законов... No 116.}; остальные, хотя бы также первостатейные, не пользовались этим дозволением. Но и тем, которые въезжали в Кремль, назначено было останавливаться почти у самых ворот и отсюда ходить пешком. Все другие приказные и вообще служилые и неслужилые младших чинов люди входили в Кремль пешком. Таким образом, самый подъезд ко двору соразмерялся с честью, или чином, каждого приезжавшего лица. Одни, самые чиновные, могли подъезжать "неблизко крыльца", другие, вовсе не чиновные, не осмеливались въезжать даже и в Кремль.

   Иноземные послы и вообще знатные иностранцы, как государевы гости, выходили из экипажей, подобно боярам, в расстоянии нескольких саженей от крыльца, по словам Барберини, шагов за тридцать или за сорок, и очень редко у обширного помоста, или рундука, устроенного перед лестницею.

   Само собою разумеется, что это был особый этикет, принадлежавший к древним обычаям {Например, в 1152 г., послу Изяслава, Петру Бориславичу, делалась также почетная встреча: "Петр приеха на княж двор и ту снидоша противу ему с сеней слугы княжи..." (Ипатьевская летопись. С. 72).} и сохранившийся не только во дворце, но и в народе, особенно в высших его разрядах. Точно так же невежливо было младшему чиновнику или простолюдину въехать во двор боярина, а тем более прямо подъехать к его крыльцу. По словам Котошихина, боярин, въехавший таким образом на царский двор, заключался в тюрьму и лишался даже чести, то есть боярского сана. Боярский холоп, проведший через царский двор лошадь боярина, хотя бы даже и по незнанию, наказывался кнутом.

   Иностранцы объясняли этот древний и почти всенародный обычай гордою недоступностью, с которою бояре, и вообще высшие, вели себя в отношении к народу. Герберштейн прямо говорит, что простые люди почти не имеют к боярам доступа и не могут въехать верхом на боярский двор.

   По своим понятиям, иностранцы действительно могли принимать это за излишнюю гордость и высокомерие. Но едва ли так это было на самом деле. Скорее всего это был почет, особенная почесть, воздаваемая хозяину дома. Притом не должно забывать, что и гостю воздавались подобные же равнозначительные почести, именно встречи, о которых в древних памятниках прямо говорится, что они делались "почести ради, воздаючи честь" {Древняя российская вивлиофика. 1774. Ч. 6. С. 128; Полное собрание законов... No 429.}. И если не всякий гость мог подъехать прямо к крыльцу боярина, то иного гостя боярин сам выходил встречать и не только на крыльцо, но даже на середину двора, а иной раз и за ворота. Само собою разумеется, что такой обоюдный почет и хозяину дома, и гостю соразмерялся всегда со степенью уважения, которое хотели оказать человеку {Памятники дипломатических и торговых сношений... Т. 2. С. 510 - 511, 522 и др.}. В царском быту, как увидим ниже, этикет встреч был также очень определенно размерен, и положения его ни в каком случае не могли быть нарушаемы.

   Итак, мы видели, что особенный почет, воздаваемый царскому величеству, требовал, чтоб ко дворцу подходили пешком, оставляя лошадей и экипажи в известном, дальнем или близком, расстоянии. Притом простой и малочиновный русский человек, еще издали, завидя царское жилище, благоговейно снимал свою шапку, "воздаючи честь" местопребыванию государя. Без шапки он и подходил ко дворцу и проходил мимо его. Правом свободного входа во дворец пользовались одни только служилые и дворовые, то есть придворные чины; но и для тех, смотря по значению каждого, существовали известные границы. Не во всякое отделение дворца могли свободно входить все приезжавшие на государев двор. Бояре, окольничие, думные и ближние люди пользовались в этом отношении большими преимуществами: они могли прямо входить даже в Верх, то есть в покоевые, или жилые, хоромы государя. Здесь, по обыкновению, они собирались всякий день в Передней и ожидали царского выхода из внутренних комнат. Ближние бояре, "уждав время", входили даже в Комнату, или кабинет царский. Для прочих же чиновников государев Верх был совершенно недоступен. Стольники, стряпчие, дворяне, стрелецкие полковники и головы, дьяки и иные служилые чины собирались обыкновенно на Постельном крыльце, которое было единственным местом во дворце, куда они могли приходить во всякое время с полною свободою. Отсюда, "в зимнее время, или в которое время кто похочет", им дозволялось входить в некоторые палаты, прилегавшие в Постельному крыльцу, но и в этом случае для каждого чина назначена была особая палата. По указу 1681 г., стольникам и стряпчим назначено было входить "в полату, что у переградной стены, вшед с Постельного Крыльца в новые сени налево, а слыть той полате Переднею; дворянам и жильцам приходить в Старую Золотую Полату; стольникам-генералам и стольникам-полковникам приходить в полату, что подле Передней; городовым дворянам в полату, что наперед того перед Золотою Полатою были сени" {Полное собрание законов... No 901.}. Следовательно, все эти чины в другие отделения дворца не допускались. Особенно строго воспрещалось им ходить за каменную переграду, которая отделяла Постельное крыльцо от площадки, где была лестница в государевы покои или нынешний Теремный дворец. Лестница эта сохранилась доныне на том же самом месте, хотя и в другом виде. Вверху она запиралась медною золоченою решеткой, а внизу ограждалась от других отделений дворца "каменною переградою", за которую и воспрещено было "отнюдь никому не ходить", за исключением одних только судей, "которые сидят по Приказам" и которые хотя и допускались за эту переграду, но в Верх без приказу входить не смели и ожидали приказаний у лестницы. Дьяки и подьячие, приходя во дворец с докладами, дожидались начальных людей на Постельном крыльце или в сенях перед Грановитою палатою. Другие младшие чиновники не смели входить даже и на Постельное крыльцо. "Иным чинам, говорит Котошихин, и до тех мест ходить не велено, где бывают стольники и иные нарочитые люди". Вообще дозволение входить в ту или другую палату и тем приближаться на градус к царской светлости утверждалось особым пожалованьем, о котором просители били государю челом. Так в 1660 г. один жилец бил челом с вычислением своей службы: "Пожалуй меня, холопа своего, для великого чудотворца Алексия митроп. и для многолетнего здоровья сына своего царевича (Алексея Алексеевича) за мое службишко и терпенье, вели государь мне быть при своей царской светлости в Передней, а родители мои (родство) пожалованы в Переднюю" {Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Т. 13. С. 68.}.

   Внутренние отделения дворца, то есть Постельные хоромы царицы и государевых детей, были совершенно недоступны для всех, и дворовых и служилых чинов, за исключением только боярынь и других знатных женщин, пользовавшихся правом приезда к царице. В эти отделения не осмеливались входить без особого приглашения даже и ближние бояре. Для священников и вообще церковников, которые служили в верховых церквах, открывался вход в эти церкви в известное только время и притом по известным местам и переходам. Это распространилось даже и на крестовых попов, которые совершали службы в самых покоях государыни. Они должны были входить во дворец тогда только, "как их спросят". В самые покои царицыной половины не смели входить даже и те из придворных чинов и служителей, которые, по своим должностям, должны были являться туда, например, с докладом о кушанье или с самым кушаньем. Далее сеней они не осмеливались входить и здесь передавали доклады верховым боярыням и другим придворным женщинам; точно так же и кушанье вносили в сени или в особо для того назначенные комнаты, в которых и сдавали боярыням на кормовой поставец. И вообще, если даже государь посылал кого-либо к царице и к детям спросить о здоровье или "для какого иного дела", то и в таком случае посланные, по словам Котошихина, "обсыпались чрез боярынь, а сами не ходили без обсылки". То же самое наблюдалось и со стороны царицы.

   В 1684 г., вероятно, по случаю стрелецких смут, волновавших тогда Москву и обесчестивших перед тем временем даже царское жилище буйным обыском, сказан был царский указ, заключавший 12 статей, с расписанием, кому именно на какие подъезды и по каким лестницам и переходам дозволялся вход в разные отделения дворца. Боярам, окольничим, думным людям и комнатным стольникам и указано было в Верх всходить Постельным крыльцом и дворцовою лестницею, у приказа Большого дворца, у Колымажных ворот; а которые приезжали к Куретным воротам, от Троицких кремлевских ворот, те должны были всходить каменною лестницею, что от Хлебенного дворца к Сушилам; и ходить им велено в Верх мимо Оружейного приказа и церкви Рождества Богородицы, а также каменною Рождественскою лестницею, что против Кормового дворца. На Светлишную лестницу, - у Куретных же ворот, которая вела к хоромам царевен и на внутренний Постельный двор, к царским Мастерским палатам, запрещено было ходить даже боярам, окольничим, думным и ближним людям, т. е. всем первостепенным сановникам: "...отнюдь не ходить и никого за собою ни для чего не имать ни которыми делы".

   За переграды, которые устроены по обе стороны Рождественской церкви, от приказа Большого дворца и от Оружейной палаты, - боярам, окольничим, думным и ближним людем никого за собою потому ж не имать и никого площадных и приказных людей за те переграды не пущать, и для того поставить в тех местах караул из Стрелецкого приказа и караульщикам приказать о том накрепко. - От Успенского собора, Ризположенскою лестницею, мимо церкви великомуч. Екатерины, к государевой Мастерской палате на двор, никому не ходить и двери замкнуть. Также и в церковь Ризположения, опричь той церкви церковников, с площади никого не пущать, о том караульщикам приказать накрепко. Переходы с дворца на Троицкое подворье запереть и никого в те двери и на переходы, без государского шествия и без именного указу, не пропущать и о том приказать с великим подкреплением детям боярским, истопникам и сторожам, которые стоят в том месте и у Светлишной лестницы. Верховых, или сенных, соборов и церквей протопопам, попам, крестовым и певчим дьякам и церковникам ходить к своим церквам, на которые лестницы кому податно, во время церковной службы и как их спросят, и когда пойдут они по присылке, а не собою: а собою безвременно и им не ходить. Дворовых людей, как их позовут в Верх, с столовым и вечерним кушаньем, к царям, царицам и царевнам, пропущать на Светлишную и на каменную лестницы за все переграды, а после кушанья и дворовых людей без дела на Светлишную лестницу и за переграды не пропускать. А кто дворовые люди пойдут в Верх поутру к хоромам для доклада о кушанье, или кого из них спросят, и пойдут они в те места по присылке для какого государского дела: и тех дворовых людей в те места и в те времена пропущать, спрашивая их подлинно, чтоб в те места иных чинов люди, называясь дворовыми людьми, не проходили.

   На Передний Верхний государев двор, что у каменных Теремных покоев, и с того двора за каменную переграду к деревянным хоромам государей и царевен, - стольников, стряпчих, дворян, дьяков, подьячих и никаких чинов людей, - в те места никого отнюдь не пущать, кроме приказных и мастеровых людей царских Мастерских палат, да и тех только, если кого спросят, если пойдут для дел и со всякими хоромными взносы. Равным образом строго запрещен был вход сюда и всем дьякам и подьячим разных других дворцовых и верховых приказов и ведомств, которые должны были передавать, что нужно и что требовалось во дворец; приказным Мастерских палат, пользовавшимся, как сказано, правом взносить и являться в хоромы по призыву, как кого и что спросят. Которых ближних людей и верховых боярынь свойственники и держальники и люди их придут к ним для каких дел: и им пришед дожидаться у переград или у Светлишной и у каменной лестниц на нижних рундуках: а к кому они пришли, и им велеть про себя сказывать детям боярским, и истопникам, и сторожам, которые на тех лестницах стоят; а на верхнем рундуке тех лестниц и за переграды им отнюдь не ходить, и детям боярским, и истопникам, и сторожам никого из них не пропущать; а их ближним людям к ним выходить, и с ними видеться на Рождественской лестнице или у Рождественских же переград, а за переграды их к себе не имать; а боярыням выходить и с ними видеться Светлишной лестнице на середнем рундуке у перегороды, и по той лестнице, что к хоромам благоверных государынь царевен, сшед с той лестницы, на низу; а видевся, отпущать их тотчас; и держать их в тех местах, и стоять им на тех лестницах не велеть, и отсылать, кто откуда пришел.

   Всех приказов подьячим с делами стоять и начальных людей дожидаться на Постельном крыльце и в сенях перед Грановитою палатою, а за каменную переграду и в Верх им отнюдь не ходить.

   Если случалось, что кто-нибудь забредет нечаянно и по незнанию на царский двор, и особенно во внутренние постельные отделения, того хватали, допрашивали, а в сомнительных обстоятельствах подвергали даже пытке. Однажды в 1632 г. "июля в 10 день, в вечерни, к Рожеству Пречистые Богородицы, что на сенех, в придел к Никите Преподобному, прибрел малой; и тот малой пойман и отдан держать до государева указа стрелецкому голове Гаврилу Бокину на карул. А в распросе тот малой сказался, что он Ларионов человек Дмитриева сына Лопухина, Гришкою зовут, Федоров; а послал де его Ларион в Алексеевский девич монастырь с часовником к тетке своей родной, к старице к Фетинье Лопухине; и в монастыре де он Гришка был и часовник старице Фетинье отдал; а из монастыря назад идучи, забрел на дворец, не знаючи, и услышел, что у Рожества поют вечерню, и он де к петью пришол, слушети вечерни". Что последовало с этим малым - неизвестно.

   Люди, не принадлежавшие к дворовому и служилому, сословию, приходя ко дворцу по какому-либо делу, оставались обыкновенно на нижних рундуках, или площадках, у лестниц. Все челобитчики, приходившие с просьбами на государево имя, стояли на площади перед Красным крыльцом и дожидались выхода думных дьяков, которые принимали здесь челобитные и взносили в Думу к боярам. Лжедимитрий, как известно, в каждую среду и субботу сам принимал челобитные от жалобщиков, на Красном крыльце {"Карамзин Н. М. Указ. соч. Т. 11. Стб. 125.}. Само собою разумеется, что тот, кто беспрепятственно мог входить на царский двор, подавал челобитную или самому государю, на выходе, или думному дьяку в Расправной палате, которая составляла высшую судебную инстанцию и помещалась с 1670 г. в Средней Золотой палате.

   Нельзя также было явиться во дворец с каким бы то ни было оружием, даже с тем, которое, по обычаю того времени, всегда носили при себе и которое составляло, таким образом, необходимую принадлежность древнего костюма, например, поясные ножи, имевшие значение кинжалов. В этом случае уже не было исключений ни для кого, ни для бояр, ни даже для государевых родственников. Иностранные послы и их свита, входя в приемную залу, также должны были снимать с себя оружие, несмотря на то, что это почти всегда делалось против их желания. По западным понятиям, снять шпагу считалось бесчестием, и послы, как благородные кавалеры, вступались за свою честь и вели нередко бесполезные споры с боярами. В 1661 г., во время приема шведских послов, маршалу посольства, несмотря ни на какие просьбы и убеждения, не позволили войти в приемную палату даже с серебряным жезлом. Вообще, строго воспрещено было входить с оружием даже и на царский двор. Если бы кому случилось, с простоты, без всякого умысла, пройти через царский двор с ружьем, с саблею, с пистолетами или с другим каким оружием, такой человек, если это открывалось, тотчас подвергался неминуемой пытке и допросам: с каким умыслом он шел? и, само собою разумеется, он погибал или от самых пыток, или в тюрьме, потому что подобные случаи и дела никогда не оканчивались добром {Коллинс рассказывает, что в его время один удалец выстрелил по скворцу на царском дворе, но пуля скользнула и упала в царские покои. Стрелку отсекли левую ногу и правую руку.}.

   Весьма также строго запрещено было приходить на дворец, особенно на Постельное крыльцо, в болезнях или из домов, в которых были больные. В 1680 г., июня 8-го, по этому случаю последовал строжайший царский указ, сказанный стольникам, стряпчим, дворянам и жильцам, которые, если у кого из них или в их домах были "боли огневою или лихорадкою и оспою или иными какими тяжкими болезнями", должны были давать знать о том в Разряд и на Постельное крыльцо не ходить, и в походы и на выходах нигде не являться. В противном случае, тем, кто нарушит это повеление, - за такую их бесстрашную дерзость и за неостерегательство его государева здоровья, по сыску, быть в великой опале, а иным и в наказанье и в разоренье, без всякого милосердия и пощады. В те времена довольно часто случались повальные болезни, чего особенно и страшился двор государев, заботливо охраняя себя в сомнительных случаях. Так, однажды, в 1664 г., февраля 11-го, во время приема в Грановитой палате английского посла Чарлуса Говорта, из числа жильцов, стоявших по обыкновению в сенях и по Красному крыльцу, один на Красном крыльце внезапно упал от падучей скорби, или, может быть, от дурноты, именно жилец Гаврило Тимофеев Муромцев. А был на нем терлик объяринный зеленый, шапка объяринная золотная алый цвет, с соболем; кушак тафтяный красный, в руках протазан; этот наряд, по обыкновению выдаваемый в подобных случаях с Казенного двора, когда он поступил снова в казну, был оставлен и положен особо, у сторожей в казенке, из боязни, чтоб болезнь не распространилась посредством заразы, от платья.

   Охранение чести государева двора преследовало также и всякое непригожее, непристойное слово, произносимое в царском дворце. "Будет кто, - говорит Уложение, - при Царском Величестве, в его государеве дворе, и в его государских полатах, не опасаючи чести Царского Величества, кого обесчестит словом, а тот, кого он обесчестит, учнет на него государю бита челом о управе, и сыщется про то до пряма, что тот, на кого он бьет челом, его обесчестил: и по сыску за честь государева двора, того, кто на государеве дворе кого обесчестит, посадити в тюрьму на две недели, чтобы на то смотря, иным неповадно было впредь так делати. А кого он обесчестит, и тому указати на нем бесчестье". Мы увидим ниже, в чем именно заключалось это нарушение чести государева двора и какой разряд лиц наиболее щекотливо относился к бесчестью, давая в то же время своими поступками беспрестанные поводы начинать иск и жалобу.

   Впрочем, постоянная, бдительная стража днем и ночью охраняла царский дворец и предупреждала всякий неприличный поступок вблизи царского величества. Стража эта состояла, внутри дворца, из стольников, стряпчих и жильцов и из низших придворных служителей: столовых истопников, столовых сторожей и боярских детей царицына чину, дежуривших днем и ночью у дверей лестниц и по крыльцам и сеням. Кроме того, по всем дворцовым воротам и в других дворцовых местах, "у казны", находились постоянные стрелецкие караулы. По свидетельству Котошихина, на этих караулах, стрельцов на стороже бывало по пятисот человек, под начальством головы, или полковника, и десяти капитанов. Главный их караул в числе 200, а иногда 300 человек находился у Красного крыльца под Грановитою палатою, в подклетах; другая часть, в 200 человек, у Красных, или Колымажных, ворот. Из того же караула у Куретных ворот стояли 10 человек, на Казенном дворе 5 ч., на Денежном дворе 5 ч. По кремлевским воротам стрелецкий караул располагался следующим образом: у Спасских ворот стояло 30 человек, у Никольских 20 человек, у Тайницких 10 ч., у Предтеченских, или Боровицких, 10 ч., у Троицких 10 ч., в Отводной башне у тех же ворот 5 ч.

  

  

  

   Когда заимствованные от Византии или установленные в подражание ей придворные обряды, церемонии и обычаи были совершенно усвоены московским двором, а старые обычаи и порядки, шедшие от отцов, как досточтимое наследие, облеклись в более пышные царственные формы и все это сделалось существенным, самым необходимым выражением царского сана и достоинства, естественно, что некоторые отделения государева дворца получили с того времени особое значение, соответственное торжествам и церемониям, для которых они исключительно назначались.

   В отношении торжественных действий и обрядов, происходивших в больших государевых палатах, первое место с конца XVI столетия принадлежало Грановитой, как самой обширной и более украшенной, в которой царь являлся в полном блеске древнего великолепия, столько изумлявшего иностранцев. В ней давались торжественные посольские аудиенции и государевы большие церемониальные столы: при венчании на царство, при объявлении царевичей как наследников престола, при поставлении патриархов, митрополитов и архиепископов, брачные, родинные, крестинные, праздничные и посольские. В ней происходили также великие земские соборы и вообще совершались все важнейшие торжества того времени. Для того, чтобы видеть все эти церемонии царице и детям государя, в Грановитой палате устроена была смотрильная палатка, тайник, сохранившийся до сих пор, хотя уже совершенно в ином виде. Он находится вверху, над Святыми сенями, у западной стены палаты, и смотрильным окном выходит прямо против того места, где искони стоит государев трон. В старину тайник этот убран был следующим образом: стены, потолок, лавки, двери и в окнах все было обито полстьми и потом красным английским и анбурским сукном; над двумя окнами с южной стороны висели такие же суконные завесы на кольцах; пол устлан был войлоками и полстьми; прибор у дверей был луженый. В большом окне, обращенном в палату к царскому месту, была вставлена смотрильная решетка, обитая красною тафтою на хлопчатой бумаге; решетка задергивалась завесом с кольцами на медной проволоке. В переднем углу тайника стоял образ Евфимия Суздальского. Из этого-то тайника, сквозь смотрильную решетку, царица, малолетные царевичи, старшие и младшие царевны и другие родственницы государыни смотрели на великолепные церемонии, происходившие в палате. Особенно часто они присутствовали, скрытые таким образом, при посольских аудиенциях.

   Средняя Золотая до конца XVI столетия имела то же значение, что и Грановитая, но с этого времени она становится обыкновенною приемною залой, в которой с меньшею пышностью и торжественностью представлялись государю патриарх, духовные власти, бояре и прочие сановники, иноземные послы, преимущественно на отпусках, посланники и гонцы. Кроме того, в ней, как и в Грановитой, происходили земские соборы и давались иногда именинные и праздничные столы. В день Рождества Христова, перед обеднею, государь принимал здесь патриарха с духовными властями, соборный причт и певчих, приходивших славить Христа. В 1670 г., по случаю переделки кремлевского здания приказов, которые были выведены в Китай и Белый город, в этой палате назначено присутствие бояр и думных людей для слушания и вершения расправных и спорных дел, отчего палата, приняв значение высшей инстанции, получила название Золотой Расправной, которое и сохраняла до 1694 г., когда новым указом это присутствие перенесено в Переднюю палату Теремного дворца и когда в Золотой стали принимать только челобитные средних чинов людей. Заседания Думы бывали здесь не только утром, но и вечером, особенно в зимнее время. Для доклада дел каждому ведомству назначены были особые дни. В понедельник взносили дела из Разряда и Посольского приказа; во вторник из приказа Большой казны и Большого прихода; в среду из Казанского дворца и Поместного приказа; в четверток из приказа Большого дворца и из Сибирского; в пятницу из судных приказов Владимирского и Московского {Полное собрание законов... T. 1, No 460 - 462 и др.}. Само собою разумеется, что с того времени, как Золотая палата получила такое чисто судебное, административное значение, прекратились царские выходы в нее, а следовательно, и все торжества и церемониалы, которые происходили в ней прежде.

   Меньшая Золотая была парадною приемною залою цариц, отчего часто она и называлась Царицыною. В ней по преимуществу происходили торжества семейные, родинные и крестинные столы для боярынь как дворовых, то есть собственно придворных, так и для приезжих, имевших только право и обязанность приезжать во дворец; прием патриарха с духовными властями, бояр и выборных всякого чина людей, приходивших с дарами здравствовать государю, по случаю рождения и крещения его детей. На Светлое Воскресенье, после заутрени, государь, сопутствуемый патриархом, духовными властями и чинами светскими, приходил в эту палату христосоваться с царицею, которую окружали в это время верховые и приезжие боярыни. В день Рождества Христова здесь царица принимала духовенство, приходившее славить Христа, и боярынь приезжих, которые, вместе с верховыми, поздравляли ее с праздником и подносили каждая по тридцати перепечь, или сдобных круглых и высоких хлебов.

   Столовая изба, или палата, по своему значению, была меньшею парадною залой, назначенною преимущественно для государевых чинов