Забелин Иван Егорович - История русской жизни с древнейших времен

их гробниц. В одной из них, южной, найден остов человека, лежавшего лицом к западу, т. е. к главной гробнице; на шее у него был серебряный, покрытый листовым золотом, обруч, в правом ухе золотая серьга греческой работы; на среднем пальце правой руки - золотое, свитое спиралью из проволоки, кольцо; с правого бока подле остова лежали рядом железное копье и такая же стрела (дротик?), древки которых совсем уже истлели; с левого бока у пояса небольшой ножик, а у тазовой кости кучка бронзовых стрелок с явными следами истлевшего кожаного колчана. В другой могилке, северной, лежал в том же положении другой остов, у которого на шее был золотой витой массивный обруч (около 1/2 ф. весом), у головы справа-кучка бронзовых стрелок с остатками древец, кои были расписаны киноварем поясками; у левой руки подле кисти найдено еще пять таких же стрелок.

   В головах этих покойников расположены были рядом упомянутые три квадратные могилы, вырытые в материке глубиною на 3 аршина. В них открыто одиннадцать коней, лежавших головами к западу или к главной гробнице, в южной три, в остальных двух по четыре; из них пять со серебряными уздечными нарядами, а шесть с золотыми нарядами уздечными и седельными. Из этих последних на двух конях кроме того находились шейные бронзовые уборы из блях больших овальных и малых в виде полумесяца с привешанными колокольчиками. Уздечные наряды состояли каждый из массивного наносника, изображавшая бюст какого-то животного, из 2 блях больших с изображением птиц, из 2 небольших массивных пуговиц, из 6 больших пуговиц или блях с ушками. Седельный наряд каждого коня заключал: 4 пластины, украшавшие седло, 4 большие пуговицы или бляхи с ушками, железную пряжку и серебр. кольцо, вероятно от подпруга.

   В южной конской гробнице найдена сверх того одна бронзовая уздечка (убор) может быть с коня, неполные останки которого именно голова, несколько позвонков и ножные кости открыты были дальше на запад поверх материка под каменным цоколем могилы. В челюсти конского черепа оставались одни только железные удила. Останки его костей были однако ж размещены в положении, какое должен был иметь полный остов животного.

   Мы заметили выше, что неизбежным, по-видимому, условием скифского царского погребения был материковый слой белой чистой глины, на котором ставили гроб и который под Чертомлыцким курганом лежал гораздо глубже, как сейчас увидим.

   Расследование главной гробницы представило величайшие затруднения, каких нельзя было и предполагать. С поверхности материка гробница обозначалась правильным четырехугольником из чернозема, имевшим 6 1/2 арш. длины от В. к З. и 3 арш. ширины от С. к Ю. Когда мы стали углубляться в чернозем, то скоро увидели, что яма гробницы и в плане и в разрезе имеет форму трапеции и ко дну, а равно и на восток, постепенно расширяет свое пространство. Это обстоятельство в значительной степени осложнило наши работы, ибо с каждым штыхом в глубь мы принуждены были увеличивать ширину и число так называемых припечков или приступок, посредством которых выбрасывали из ямы чернозем. Чем глубже шла работа, тем становилась она затруднительнее и опаснее: стены и припечки, высыхая от солнца и ветров, трескались и обваливались. Иногда целые дни проходили лишь в том, чтоб выкидать со дна обвалившийся угол или часть стены. - Мы углубились уже слишком на 3 саж., но дна еще не было, между тем как в других раскопанных нами скифских курганах гробничное дно обнаруживалось почти всегда на 2 1/2 саж. вместе с материковым слоем белой глины. Наконец, углубившись слишком на 5 саж. с верхоземки, мы под черноземом открыли заветный слой белой глины, т. е. материковое дно гробницы, на котором обнаружились только лишь признаки того, что здесь некогда стоял гроб и без сомнения находились все принадлежности погребения. На это указывали: открытые посредине отпечатки красок, голубой и карминной, еще остававшихся на исподней стороне черноземного слоя и служивших, по-видимому, украшением гроба; по сторонам - малые остатки совсем истлевшего дерева и тростника; а у стен ямы перержавевшие железные скобы и согнутые в виде скоб гвозди, изредка находимые и по всему пространству дна в разных местах. После напряженных ожиданий и долгих опасных работ, мы убедились только, что гробница была расхищена дочиста.

   Расхищение произведено из упомянутой выше овальной ямы, примыкавшей к северо-западному углу гробницы. В эту яму с внешней северо-западной же стороны кургана, от той именно небольшой раскопки, о которой мы также упоминали, шла подземная лазейка, аршина в 1 1/2 в диаметре, на глубине 2 саж., направленная прямо к углу гробницы. Не доходя до этого угла сажень на 5, лазейка почти отвесно опускалась вглубь в подземелье, уже обвалившееся и образовавшее овальную яму. Через это подземелье расхитители и очистили главную гробницу. Но видно было, что их застиг обвал подземелья и они не успели всего вытаскать. На это указывал между прочим найденный нами в слоях рушеной земли человеческий остов, в таком беспорядке в отношении расположения костей, который явно доказывал, что покойник погиб от обвала подземелья. На дне этого подземелья, почти под самым входом в него из лазейки, стояли две большие медные вазы простой работы; у одной, самой большой, около 1 1/4 арш. вышиною, по венцу находятся шесть ручек в виде козлов. Дальше к востоку найден бронзовый светильник о шести рожках. В том же подземелье по дну собраны в разных местах, особенно в юго-западном углу, различные мелкие золотые вещи, частью в обломках; и сверх того под стенами открыто три пещерки, наполненные также различными вещами, может быть припрятанными нарочно во время расхищения гробницы. В одной пещерке найдены пять колчанов стрел, скипевшихся от ржавчины, семь ножей, меч с рукоятью, обложенною золотом, золотой наконечник от мусата и бронзовая чаша, совсем перержавевшая. В другой пещерке у входа стояло бронзовое ведерцо, а дальше лежала целая куча золотых разновидных блях (около 700 штук) со множеством мелких пуговок (слишком фунт весом), служивших украшением какой либо одежды или покрывала, остатки коего истлевшие и превратившиеся в землю, лежали под этими вещами и дальше в глубине пещерки. В числе бляшек, на четырехугольных изображена женская сидящая фигура, в профиль, с зеркалом в левой руке; перед ней стоит фигура скифа, пьющего из рога; другие бляхи отчасти круглые, с изображением женской головы, розетки, одна изображает медузину голову, а больше всего треугольные горошчатые.

   Подле этой пещерки с одной стороны найдены останки человечьего остова, а с другой по дну в разных местах собраны золотые вещи: два перстня, один с резным изображением собаки, другой с изображением быка: массивное кольцо, наконечник от ножен меча, разные бляхи, бусы и пластинки.

   Далее, в третьей пещерке находки были еще интереснее: вроде мелких золотых вещиц, найдена золотая чеканная доска или покрышка с налуча или футляра для лука, другая с ножен меча, обе с изображением сцен из греческой мифологии: несколько золотых блях с колчанов; пять мечей с рукоятками, покрытыми чеканным золотом, из которых на 4-х грубою работою изображены грифоны и олени, а на одном превосходно вычеканено изображение охоты и вверху две бычачьи головы без рогов {Геродот упоминает, что в Скифии водились быки комолые.}; найден также круглый мусат (точильный камень фигурою в роде пальца) с золотою рукоятью, три колчана бронзовых стрел, пять подъемных бронзовых скоб, может быть от гроба; много пластинок от железных и бронзовых наборных поясов и пр. Беспорядок, в каком лежали все эти вещи, явно указывал, что через это именно подземелье происходило расхищение гробницы.

   Но расхитители, оставившие еще так много из своего грабежа, вовсе не попали в побочный четыре гробницы, которые выкопаны были обширными, около 8 арш. в квадрате, пещерами в каждом из четырех углов главной гробницы и притом ниже уровня ее дна аршина на 2, так что средина этого дна, где найдены признаки гроба, возвышалась перед этими подземными комнатами в виде катафалка, с которого в пещеры вели покатые спуски. Такое низменное положение этих подземелий, быть может, уберегло их от расхищения. Пещеры были совсем завалены обрушившеюся землею, так что едва можно было различить рушеные слои от материков. При расследовании их мы встречали величайшие затруднения и подвергались ежеминутной опасности от обвалов. Только смелость и ловкость привычных к подобным работам гробарей устранили несчастные случаи и много способствовали даже к сокращенно расходов на раскопку. В северо-восточном наугольном подземелье, при самом входе, слева найден человеческий остов с бронзовым обручем на шее, со серьгою в правом ухе и со спиральным золотым кольцом на среднем пальце правой руки; в головах у него собрано несколько золотых и костяных вещей, составлявших по-видимому что-то в роде жезла; у пояса с левой стороны найдены ножик с костяным черенком и там же у тазовой кости колчан бронзовых стрел. Затем обнаружилось, что в этом подземелье были сложены богатые одежды и различные уборы, головные и т. п. Золотые украшения и принадлежности этих уборов состояли: из пластин (род венчиков) с изобразившими драконов, львов, оленей, трав, цветов, плодов и узоров; драконов, терзающих оленей, драконов, борющихся со сфинксами, пластаных сфинксов и т. п.; из разнородных бляшек круглых, четырехугольных, треугольных, также с изображениями на одних медузиной головы, Геркулеса со львом, льва, терзающего оленя, на других грифа, зайца, розетки, тельца и пр.; из пуговиц разной величины в виде головы человека, в виде розетки, и гладких; из бус, украшенных сканью, из запон в виде сфинксов и пр. (Всего около 2500 штук, мелких и крупных). Найдено кроме того несколько стеклянных синих бус и белых бисеринок, а также бронзовое зеркало с железною рукояткою, серебряная ложка, несколько костяных дощечек с остатками позолоты, вероятно украшавших ларец или ящик. Беспорядок, в каком лежали эти вещи, большею частью кучками, не давал никакой возможности составить какое либо определенное понятие об их первоначальном расположении. По-видимому одежды с их уборами были развешены в своде подземелье на железных крючках, которые тут же были находимы с признаками на них перетлевших тканей. В глубине задней стены подземелья найдены и самые ткани в комках, уже истлевшие. При входе в подземелье, справа у стены стояло шесть глиняных простых, уже раздавленных, амфор.

   В юго-восточном наугольном подземелье у входа с правой стороны у стены стояла бронзовая небольшая ваза, подобная двум большим, найденным в подземелье грабителей, а за нею по стене же пять глиняных, раздавленных уже, амфор, против которых найдены истлевшие кости какого-то небольшого животного (собаки), лежавшего головою к амфорам. Далее в глубине подземелья найдены подобные же золотые головные уборы в виде пластин-венчиков, также бляшки и пуговки (Всего более 350 штук). По южной стене (где стояли амфоры) найдено несколько колчанов бронзовых стрел, несколько ножей с костяными ручками, какие уже были находимы, и остатки истлевшей ткани.

   Особенно важны и замечательны были открытия в северо-западном наугольном подземелье. Здесь прежде всего мы приметили в слоях глины отпечатки красок, голубой, красной, зеленой и желтой. Ширина места, на котором сохранялись эти краски, была около 2 арш., а вышина 1 арш. Местами попадались остатки совсем перетлевшого дерева. Видимо было, что здесь стоял деревянный гроб или саркофаг. После обозначилось, также по отпечаткам красок и остаткам дерева, что он имел длины по направлению от З. к В. 3 1/4 арш. Посредине истлевшего гроба на материке открыта женский остов (длины 2 ар., 6 вер.), лежавший головою к западу и след. лицом к главной гробнице. На нем был следующий убор: на шее золотой массивный гладкий обруч около 1 ф. весом, с изображением по концам львов; в ушах две серьги, состоящие из колец со семью подвесками каждое; на лбу золотая чеканная травами пластинка (венчик) с бляшками в виде цветков и розеток, сходная с подобными же уборами, найденными в двух описанных подземельях. Около головы и всего корпуса лежали рядом 57 четырехугольных бляшек с изображением прямо сидящей женщины и стоящего с права от нее мальчика по-видимому с зеркалом в руке: ряд или нитка этих бляшек простиралась выше черепа на 8 вершков, огибая его треугольником с закругленною вершиною, и потом опускалась к плечам и шла до кистей рук. Без сомнения, бляшки служили каймою какого либо покрова; с исподней стороны на них еще очень были заметны остатки весьма тонкой ткани пурпурового цвета. На кистях рук были широкие гладкие золотые браслеты, а ниже их стеклянные бусы; на всех пальцах - золотые перстни, на девяти гладкие, а на одном, правом мизинце, с изображением летящей степной птицы в роде драхвы. Между костью таза и ребрами левой стороны найден круглый камень вроде картечной пули, вероятно амулет. С права подле руки лежало бронзовое зеркало с костяною рукоятью. В расстоянии 2 арш. от гроба, против его средины, по направлению к северу, лежал мужской малый и по-видимому молодой остов, головою к гробу, т. е. на юг; голова покоилась на правой щеке, след. лицом к главной гробнице. У него на руках были небольшие браслеты; у пояса ножик с костяною ручкою, у таза слева небольшой колчан стрел. Ноги остова почти упирались в ряд глиняных, уже раздавленных амфор, стоявших по всей северной стене подземелья, начиная от самого входа в него из главной гробницы. Амфор было 13. С левого бока остова лежала еще такая же амфора.

   Далее в глубине подземелья открыты: серебряная ваза в роде амфоры, вышиною 1 арш., в диаметре в плечах около 9 вершков, вся изящно разчеканенная травным орнаментом с изображением цветов, птиц, и в верху двух грифов, терзающих оленя, а по плечу украшенная горельефными вызолоченными изображениями сцен из быта Скифов, занятых уходом за своими конями.

   Нет никакого сомнения, что здесь изображено самое существенное и важнейшее дело из скифского быта, именно покорение дикого коня. Греческий художник развил эту мысль с замечательным искусством и расположил свои изящные изображена в том последовательном порядке, каким по необходимости всегда сопровождалось это степное скифское занятие. Изображение расположено вокруг по плечу вазы и составляет два особых и равных отдела, один передний, другой задний. Начальный пункт художественной мысли и самого дела находится по средине этой задней стороны всей картины. Здесь две лошади представлены еще на степной дикой свободе: они пасутся в степи. По сторонам изображено первое действие их покорения человеку: они уже пойманы на аркан скифами, которые стараются удержать, остановить их на месте. Фигуры лошадей и фигуры скифов изображают сопротивление друг другу, лошади стремятся убежать, скифы упираются всеми силами, дабы удержать бегущих. Таким образом этот задний отдел картины и с правой, и с левой стороны, существенно выражает одно: ловлю степного, свободно пасущегося коня. С передней стороны вазы, на самой средине изображен и самый важный акт этой ловли, именно усилие трех скифов повалить дикого, необузданного коня на землю, дабы потом взнуздать его. Два скифа, стоящие впереди коня, тянут его веревками (которых к сожалению не сохранилось на памятнике), один за правую переднюю ногу, другой за обе, вероятно спутанные, задние ноги. Скиф стоящий позади, тоже тянет к себе коня за левую переднюю его ногу. Группа слева показывает, что конь уже взнуздан и скиф его стреножить, притягивая левую переднюю ногу через плечо коня к правому поводу узды с целью оставить его в этом неестественном и очень трудном для коня положении, чтобы он сам собою привык слушаться повелений узды. Группа с права показывает, что дикий конь уже спокоен, объезжен, взнуздан и оседлан и скиф спокойно стреножить его передние ноги для отдыха. Впереди этой последней группы и последнего акта покорения лошади изображена фигура скифа стоящего лицом к зрителю и что-то рассматривающего в скинутом с правого плеча своем кафтане. К сожалению части рук у него отрезаны заступом при открыли вазы и не были потом по своей малости найдены, хотя это именно обстоятельство и послужило к ее сохранению, потому что дало возможность во время остановить раскопку заступами, от которых ваза непременно была бы поломана.

   Любопытно, что у вазы в горле находится ситка, как и в трех носках, сделанных, один спереди, в виде окрыленной головы коня, а два, по сторонам, в виде львиных голов. По стилю и отделке ваза может быть причислена к лучшим произведениям греческого искусства, и есть единственный в своем роде памятник скифской древности {Подробное ученое, в высшей степени любопытное исследование этой вазы и других Чертомлыцких памятников греческого искусства принадлежит академику Стефани. См. Отчет Имп. Археологической Комиссии за 1864 год. Достоуважаемый ученый причисляет эти памятники к лучшему греческому стилю четвертого столетия до Р. X. и между прочим говорит, "моделировка конских форм на вазе если не превосходить все до сих пор известное в этом роде, то по крайней мере принадлежите к наивысочайшим произведениям древнего классического искусства. Кони этой вазы представляют туже смелость линий и контуров, какие отличают Парфенонских коней. Но они превосходить их тем, что во всех подробностях своих доказывают самое правдивое воспроизведете природы, возможное лишь в эпоху после Фидия и вместе заключают в себе то благородство в создании масс, которое не существовало уже более после IV-го века по Р. Х." Точно также и античные вещи, найденные в Киевской губернии по течению реки Роси, он относить к третьему и четвертому веку до Р. X.}.

   Подле вазы стояла серебряная же большая плоская чаша, род блюда на поддоне, такой же работы, украшенная желобками и травным узором, с двумя ручками, под коими изображены рельефно женские фигуры. На ней лежала большая серебряная ложка с рукоятью, украшенною на конце кабаньей головой.

   В юго-западном наугольном подземелье открыто на материке два остова воинов, лежавших рядом, головами к западу и лицом к главной гробнице. Один, лежавший справа, подле северной стены, был в следующем уборе: на шее золотой обруч с изображением львов, по 6 на каждом конце; на кистях рук золотые браслеты; на безымянных пальцах по кольцу; около черепа лежали вокруг рядом четырехугольные бляшки с изображением грифона, украшавшие вероятно головной покров; у левого бедра находился меч с рукоятью, покрытою золотом с грубыми изображениями грифона и оленя: на ножнах был золотой наконечник. Как этот меч, так и найденные прежде, с которыми он совершенно сходен, имели длины около 21 дюйма. На чреслах был найден бронзовый пояс, состоявший из набора бронзовых пластинок. Видимо, что на этом поясе вероятно и висел упомянутый меч. Подле меча найден ножик с костяною рукоятью, а ниже его колчан бронзовых стрел. Ноги, от колен до лодыжек, были покрыты бронзовыми латами, коваными из тонкого листа, и потому совершенно перержавевшими. С левого бока у остова лежало железное копье и такая же стрела (метательное копье) с железными же наконечниками, находившимися у ног остова, так что длина этих оружий была около 3 арш. Еще дальше в расстоянии 3/4 арш. найдены еще три таких же копья. В головах остова, с левой стороны, близ черепа, лежала бронзовая чашка со серебряными ручками и серебряный кувшинчик в роде кубышки. За ними дальше был положен колчан стрел.

   На другом остове, лежавшим с правой стороны от первого, найдены: на шее золотой обруч с резным изображением львов по концам; на правой руке серебряный браслет и золотое кольцо на среднем пальце; на чреслах такой же бронзовый наборный пояс с перержавевшими остатками ножа; у тазовой кости колчан стрел. Костей левой руки до локтя не было.

   Таким образом, хотя мы и не были счастливы по расследованию главной гробницы, опустошенной давнишними искателями, может быть еще в незапамятные времена, зато эти наугольные ее подземелья, остававшиеся нетронутыми, вполне вознаградили наши, совсем было потерянные, надежды и ожидания. Неимоверное множество открытых вещей своим разнообразием и значением дает весьма обильный фактический материал для дальнейших исследований о скифской древности, представляя или новые варианты относительно прежних открытий, или совершенно новые и доселе неизвестные данные. Особенно важно то, что значительная часть находок касается бытовой, домашней стороны этой древности. Вместе с тем, эти подземелья с открытыми в них сокровищами могут служить самым наглядным подтверждением Геродотова сказания о погребении скифских царей (стр. 261) и стаю быть доказательством, полным и несомненным, что важнейшие из Екатеринославских курганов в действительности есть памятники скифские.

   Что касается до открытий, сделанных в то же время на верхоземке, под насыпью и в самой насыпи кургана, то они, хотя и не представили никаких важных и ценных находок, но все-таки были любопытны по несомненному отношению их к обрядам и обыкновениям, какими сопровождаюсь некогда погребение скифских царей. Дальше к западу, за могилами царских коней, в 4 саж. от них, найдено еще нисколько небольших могилок, выкопанных в материковой глине глубиною не более 1 1/2 арш., в которых открыты, подле одного большого остова, кости которого находились в беспорядке, три остова младенческих, имевших в наличности только одну верхнюю часть корпуса, т. е. голову и грудь с костями рук по локоть. В расстоянии одной сажени от этих могилок на С. З. на самом материке лежали в кости коня, о котором мы уже говорили выше. Затем, еще далее, под северо-западным пластом огромных камней курганного цоколя, по направлению от севера к югу, лежал слой конских же костей и черепков от разбитых глиняных амфор. Слой этот шириною был в 1 1/2 арш., толщиною в 1/4 арш. и простирался сплошь на 7 саж. длины. Очевидно, это были следы справленной здесь тризны или поминок по покойнику. Вообще должно заметить, что западная местность от главной гробницы и не только под насыпью кургана, но и дальше по степи, служить явным свидетельством, что здесь в виду царя-покойника, лежавшего, без сомнения, сюда лицом, совершались в его память тризны и погребались все лица, почему либо ему близкие. Кроме множества небольших курганов, рассеянных по степи с этой стороны, должно упомянуть особенно о Долгой Могиле, находящейся в нескольких саженях от этого громадного кургана и, по всему вероятию, имеющёй к нему зависимое отношение. Но не должно полагать, что и в ней откроются такие же сокровища, какими был так богат главный курган. Здесь, без сомнения, погребены рабы царя, быть может те, которые, по сказанию Геродота, насильственно погибали в память царя, во время годовщины его поминовения {Составленное наши подробное описание произведенных раскопок в Скифских курганах помещено в издании И. Археологической Комиссии: Древности Геродотовой Скифии, Выпуск II, Спб. 1872. При том же издании в обоих выпусках находится планы Могил и рисунки Скифских вещей.}.

   Раскопка других больших царских курганов, каковы Толстые Могилы: Козел, у селен. Новоалександровки и Цымбалова у сел. Большой Белозерки (оба места Мелитопольского уезда, Таврич. губ., на левом берегу Днепра), не представив особенно богатых находок, по топ причине, что могилы были уже обысканы в давнее время, обнаруживала только повторительные указания на способ и порядки скифского погребения и даже на одинаковость найденных вещей. Так Могила Козел, по своему устройству, оказалась совсем сходною с Чертомлыцкою Могилою. Сходство это относительно вещей из конского убора простиралось до того, что найденные предметы были как бы одной и той же фабрикации с Чертомлыцкими. Тоже отчасти можно сказать и о Могиле Цымбаловой, где очень любопытное видоизменение найдено лишь в головном уборе двух коней, а устройство погребальных комнат оказалось сходным с их устройством в курганах средней величины.

   Не смотря на то, исследователя всегда ожидает более счастливая жатва во множестве курганов первой и второй величины, рассеянных повсюду в скифских степях. Верстах в 4-х от могилы Козел, вблизи селения Большие Сирагозы существует курган не меньше Чертомлыцкого, называемый Агуз. К сожалению предполагаемое нами его расследование не могло состояться по той причине, что степь вокруг него занята пашнею, которую крестьяне не решались уступить иначе, как только за очень дорогую цену. На дороге к этим Сирагозам от сел. Большой Знаменки, верстах в 10 от последней, находится большая могила - Мамайсурка. На левом же берегу Днепра над сел. Каховкою на высокой степи тоже стоит весьма значительный курган. Равным образом и по правому берегу Запорожского Днепра есть также весьма значительные курганы. Реже они встречаются в низменной Херсонской степи.

  

  

   Расследование Скифских могил, сколько оно совпадало с нашими наблюдениями, обозначило по нашему мнению следующие общие черты в истории степного населения. Древнейшие обитатели степей по-видимому были народ-пастырь в собственном или в библейском смысле, не отличавшийся военными, наездническими нравами и живший еще в эпоху так называемого каменного и бронзового века, на что указывают каменные орудия и бронзовые копья, которые не имеют даже трубок и потому не насаживались на древко посредством такой тулей, а по-видимому всаживались в древко нижним острым концом, как ножик или гвоздь, словом сказать прикреплялись к древку тем же способом, как прикреплялись и каменные копья. Были находимы даже и удила бронзовые, но и такие вещи встречаются в могилах изредка, несомненно по той причине, что в быту народа военное дело не было господствующим. Чаще всего возле костей покойника и больше всего в головах стоит один только простой глиняный горшок.

   Эти горшки однако имеют весьма разнообразную форму, начиная от простой чашки и доходя до кувшина или малороссийского глечика. Обыкновенная форма очень сходна с малороссийскою же мокитрою. В иных случаях горшки украшены незатейливою резьбою в виде городков или углов, простых черточек и точек и т. п. Материал, из которого делались эти горшки, тоже весьма различен: иногда он очень груб, иногда обработан чисто и тонко из лучшей глины.

   Примечено также, что кроме как бы необходимого горшка не малое значение в погребении имела и обыкновенная Днепровская раковина. Несомненно, это был какой либо амулет. Нередко у костей покойника находили комки каких-то красок. Мы упомянули, что это могли быть металлические вещи, от которых осталась только одна окись металла. Но ни разу не случилось найти эти комки в форме какого либо орудия или другой какой вещи, что необходимо должно бы встретиться, ибо и совсем окислившаяся от времени вещь все-таки оставила бы следы своей первоначальной формы. В одной могиле напротив того найден комок красного бакана в виде тщательно выглаженного кружка, похожего на округленный кусок мыла. Таким образом до новых исследований эти комки красок остаются предметом необъяснимым. Сверх того те же могилы отличаются от других изобилием костей рогатого скота, по преимуществу коровьих, и бедностью, а чаще всего совершенным отсутствием костей лошадиных, что совсем противоположно могилам более позднего времени.

   По-видимому лошадь тогда явилась неизменным товарищем человека, когда посредством железных удил явилась полная возможность ее покорить.

   Вот эта другая эпоха в истории наших степей очень резко обозначаешь себя могилами, в которых погребение человека совершается неразлучно с погребением его коня.

   Если, как мы видели, в древнейших могилах у костей покойника обыкновенно лежать кости рогатой скотины, ноги и челюсти, то у позднейшего обитателя степи точно также рядом с его костями лежат кости его степного товарища-коня. Так в одном кургане древнего происхождения (у Краснокутской Толстой Могилы) в вершине его насыпи найден мертвяк более позднего времени в следующем порядке погребения: у левого его бока были положены череп и большие кости от ног молодого коня, так что левою челюстью голова коня касалась левой щеки покойника. У правой челюсти коня лежали крест на крест малые кости конских передних ног: в морде находились железные удила; далее, у левой ноги человеческого остова лежало истлевшее седло, без всяких украшений, обтянутое по краям только берестою, а под седлом лежали мелкие задние ножные кости коня. Между черепом коня и седлом была протянута правая рука покойника. Очевидно, что мясо лошади было съедено на похоронах, и покойнику положены только те части, какие не пошли в употребление живым людям. Так справлялось погребение бедных степных наездников. Но и богатые из них точно также всегда ложились в одной могиле со своими конями.

   Наезднический степной быть в своем могуществе и непомерном богатстве особенно сильно выразился в могилах, который несомненно должно относить к Геродотовским Скнфам. Одни из этих могил, самые огромные, конечно, принадлежав, царям; другие - средней величины, судя по обстановке погребения, могли принадлежать знатным скифам, старейшинам, воеводам или по нашим понятиям боярам. Таким образом, посредством этих могил мы знакомимся с верхним слоем скифского наезднического народа.

  

  

   Совокупив в одно открытия доселе вещи в Керченской гробнице {Случайно открытой еще в 1830 голу, в горе Кул-Оба (Земля пепла). Скифское погребение под Керчью (древн. Пантикапея), вблизи богатого греческого города, совершилось по греческому обычаю в особо устроенном каменном склепе, а не в подземных пещерах, как в степи. Однако вся обстановка погребения и его расположение были такие же, как и в степных курганах. См. Ашика: Воспорское Царство II, § 25.}, в Луговой Могиле и при наших раскопках, здесь описанных, можно составить довольно подробное понятие, по крайней мере, о внешней стороне скифского быта, которая своими вещами и различными еще не совсем объяснимыми памятниками послужить вообще самою верною живописью в лицах к рассказам Геродота.

   Благодаря греческому искусству, здесь Скифы изображены в таком изящном рисунке, что живая правда их быта возникает перед зрителем именно только в художественном, как бы поэтическом образе, не одетая, подобно нашим иконописным изображениям наших древних предков, в условные черты, хотя и благочестивой, но весьма односторонней и совсем безжизненной, можно сказать, истуканной обрисовки фигур, житейских положений и отношений.

   Здесь каждая черта стремится выразить действительную жизнь, но не омертвевшую форму, в какой жизнь представлялась благочестивому воображению и помышлению иконописца. Вот по какой причине скиф 4-го века до Р. X. является перед нами более живьш лицом, чем наш предок 17 столетия.

   Благодаря греческому искусству, мы, в открытых Скифских памятниках, видим Скифов в различные минуты их жизни. Покорение дикого коня, изображенное на Чертомлыцкой вазе и описанное выше, раскрывает перед нами их обычное степное дело. На золотой небольшой вазе (братине) Кулобской гробницы Скифы изображены в делах домашних. На небольшом стульце сидит по-видимому царь с царскою повязкою на голове и с копьем в руке, которое, как бы слушая и размышляя, приложил ко лбу, а нижним концом опирается в землю. Перед ним сидит по степному, поджав колена, скиф в своем башлыке, опираясь в землю тоже копьем, и что-то рассказывает царю. Позади другой скиф старается натянуть тетиву на свой лук. После изображенная разговора, это, по-видимому сборы к войне. Затем следует группа из двух скифов: один щупает пальцем зуб у другого, который от боли крепко схватил щупающую руку своего врача. Дальше, другой скиф в башлыке, перевязывает рану на ноге, вероятно тоже у больного скифа. На особых золотых бляхах, найденных в той же Кулобской гробнице, изображены скифы в своих богатырских поездках, быстро скачущими на коне и как бы бросающими свои метательные копья.

  

  

   Скифская одежда была именно одежда лихого наездника. Они носили очень короткий кафтан, доходивший только до половины бедра; запахивали его пола на полу и очень крепко подпоясывались поясом, ременным или состоявшим из бронзовых пластинок, собранных на ремне в чешую, друг на друга. Ширина такого пояса не была больше вершка. Передние полы кафтана кроились косяками в роде фалд длиннее одежды. По бокам как и у русских одежд делались прорехи. Рукава были обыкновенные и не широкие. Такие кафтаны были холодные и теплые; последние по-видимому опушались по вороту и по полам мехом. Воротника у кафтана не было и только опушка около шеи делалась несколько полнее и широко отворачивалась на спину. Неприметно, чтобы под этим кафтаном скифы, по крайней мере простолюдины, носили еще рубашку. Кажется в том же кафтане числилась и рубашка. Но рубашка у них существовала. В ней изображены наездники. Она только пряталась по малороссийски в широчайшие шаровары. На Чертомлыцких изображениях эти шаровары являются не столько полными и походят вообще на штаны. Скифская обувь состояла из коротких сапожков, которые по лодыжкам, а иногда и через подъем перевязывались ремнем. В эти сапожки опускались и шаровары, для чего быть может и необходима была упомянутая перевязка лодыжек. Шаровары при перевязке выпускались поверх сапожков до подъема и потому представлялись как бы штанами, носимыми сверх сапог. У царей и богатых скифов, и кафтан, и особенно штаны покрывались по ткани золотыми бляшками различной величины и формы, которые посредством скважин пришивались к ткани и украшали одежду в виде каем, кружив по спине и по подолу и разных узоров, смотря по скифскому вкусу. На штанах из таких украшений протягивались напр. лампасы. Сверх того фон или поле ткани испещрялось мелкими золотыми пуговками величиною в 1/3 вершка, которые также пришивались посредством ушков. Все это объясняет, для чего было надобно такое множество разных бляшек и пуговок, какое открыто напр. в одном только Чертомлыцком кургане. Надо сказать, что такой способ украшения одежд металлическими, по преимуществу золотыми бляхами был в особенном употребление и у древних греков и вероятно принадлежал всем богатым народам древности. Он может доказывать, что в это отдаленное время (4 или 5 вв. до Р. X.) золотые ткани, парчи, еще не существовали или не были в употреблении. По крайней мере в скифских могилах не найдено их и признака. Скифы волос не стригли и носили их распущенными по плечам, зачесывая или приглаживая всю их массу назад к затылку. Кроме того иные напереди носили кок или хохол, другие этот перёд подстригали скобою. Все они были бородачи. На Чертомлыцкой вазе показаны и безбородые, но по-видимому, это юноши. Багалык покрывал волоса только до плеч; из под него косма волос опускалась по спине. Башлык точно также украшался нашивными золотыми бляшками и пуговками, а спереди пластинами в роде ленты или в роде обручиков, к которым прикреплялись особые пуговицы висюльками. Цари без башлыка носили золотые ленточные перевязки в роде венчиков, которые у нас теперь кладут на покойников и которые несомненно очень древнего происхождения и обозначали в собственном смысле царский венец.

   На шее, и цари, и царицы и их слуги, как вероятно и все знатные скифы, носили гривны, то есть обручи, золотые литые, в полфунта или в фунт весом, а у меньших людей - легкие бронзовые, концы которых украшались изображениями львов, грифов, сфинксов, самих скифов и т. п. На руках у кистей и даже выше локтя носились браслеты, что дает повод предполагать, что руки в иных случаях не покрывались одеждою.

  

  

   Вооружение скифа заключалось в коротком прямом мече, длиною 12-15 вершк. в том числе рукоять в 3 вер. У царя Кулобской гробницы великолепный меч имел длины 17 1/2 вершк. Но главное были стрелы. По-видимому скиф никогда не покидал своего саадака, т. е. налуча или футляра для лука (с тетивою в аршин длины) и колчана со стрелами. со саадаком, который всегда висел на поясе, опускаясь по левому бедру, скиф делает, судя по изображениям, всякие дела и дома, и в степи. Кроме того он имел два копья, одно метательное в виде стрелы длиною аршина в полтора и больше; другое обыкновенное в рост человека и больше.

   Некоторые Скифы носили и броню, состоявшую из железных квадратных или продолговатых пластинок величиною около вершка, со скважинами по краям, посредством которых эти пластинки нашивались на особую сорочку или кафтан таким способом, что они покрывали друг друга и составляли как бы железную чешую на одежде. Быть может такая скрепа пластинок устраивалась и посредством железной проволоки и вся броня таким образом составляла одну железную сорочку. Кроме того иные надевали также и греческие кнемиды, бронзовые латы на голени ног, наголенки или бутурлики, как такие же поножи назывались у нас в 17 стол. Но видимо, что эти вещи не были еще в общем употреблении, иначе они встречались бы в каждой могиле, между тем они попадаются изредка.

   Видимо, что Скиф любил своего коня, как лучшего друга, и потому убирал его с таким же богатством и великолепием, как самого себя. Конский убор сосредоточивался главным образом только в уздечном приборе, который состоял из круглых больших и малых блях, украшавших связки узды и оголови: из наносника в виде конской же или грифовой и другой подобной головки; из больших блях, покрывавших щеки, в виде змей, или подобных фигур. Кроме того в иных случаях особыми большими пластинами или бляхами длиною 9 1/2 в. покрывалось переносье и лобная часть головы коня. Такие золотая пластины были открыты на конях в Могиле Цымбалке. На одной из них изображена сирена-полуженщина с змеиными хвостами, держащая в руках тоже змей с львиными головами. По весьма вероятному объяснению г. Герца, это изображение должно обозначать персидскую Артемиду, которая может обозначать и скифскую Артимпасу.

   Скифские седла были очень проста, без выгиба к лукам и походили больше на простой подклад под сиденье. Быть может по этой причине они украшались сравнительно с уздою без особой роскоши. У царских коней они обивались гладкими золотыми пластинами в роде лент с вырезами только на передних пластинах. Стремян вовсе не было. О подковах также не следует и поминать.

   Сверх всего описанного убора на шее коня в иных случаях попадаются длинные железные цепочки с бляхами в виде полумесяца, с привесками из бубенчиков и колокольчиков. Все это составляло род наших гремячих цепей, употреблявшихся в конском уборе в 17 столетии.

  

  

   Домашний быть Скифа конечно сосредоточивался около его котла, в котором он варил свою пищу. Такие котлы, по их форме мы назвали вазами. Они состоять собственно из большой кубовастой чаши на высоком поддоне или стоянце в роде ножки. Этот поваренный сосуд как нельзя больше согласовался со степными порядками быта. Его ставили на землю и разводили под ним огонь, чему очень способствовал высокий стоянец-поддон котла, оставлявший достаточно места для дров и другого горючего материала. Найденные котлы все были более или менее сильно закопчены с нижней части и сохраняли в себе лошадиные или бараньи кости.

   Для отрезыванья мяса у каждого Скифа был свой небольшой ножик с костяною ручкою. Для натачиванья ножа употреблялось особое точило иди мусатьи в виде круглой небольшой палочки. Живя подле греков и сносясь с ними беспрестанно, скифские цари очень были богаты разнородною посудою, по преимуществу греческой работы: бронзовыми и серебряными чашами, блюдами, торелями, ведерцами и т. п., такими же ложками и разными другими предметами домашнего обихода. Вино хранилось в греческих же больших глиняных амфорах. Реже встречаются греческие глиняные глазурованные или поливные расписные сосуды.

   Отметим, что любимым питейным сосудом скифов была братина, очень сходная формою с нашею древнею братиною, и рог, тоже любимый сосуд Славян и на нашем юге, и на Славянском севере, на Балтийском Поморье. Братина нравилась скифам, быть может, по той причине, что кубовастою круглою формою напоминала человеческий череп, из которого они тоже пивали вино, особенно в торжественных случаях. Рог употреблялся у всех варварских народов, а также и у самих Греков и это доказываешь только древность его происхождения, как и то, что Русскими он не был заимствован напр. у Норманнов, а разве наоборот, к Норманнам попал от Славян.

  

  

   Скифские Могилы, как видели, не только раскрыли нам погребение скифских цариц, но и сохранили их изображения. Эти изображения во многом напоминают Русскую старину даже 17 стол. Головной шелковый пурпурного цвета покров самой царицы был украшен каймой из золотых четырехугольных бляшек в 6/8 вершка величиною, на которых на всех представлена она же царица сидящею прямо перед зрителем в головном уборе очень похожем на русские женские уборы в роде каптура-треуха или убруса, закрывавшая кругом всю голову до плеч, кроме лица. В таком же уборе изображена, как должно полагать скифская крылатая богиня Артимпаса-Артемида Урания {Древности Геродотовой Скифии, Атлас I, рис. 1.}. На ней кроме убруса, облекающего вокруг открытого лица всю голову, надета еще не высокая шапочка. С правой стороны у царицы стоит мальчик в скифской одежде, по-видимому, с зеркалом в руке. На другом изображении скифской царицы, она представлена сидящею на стольце в длинной одежде с длинными рукавами, очень похожей на русский женский опашень или телогрею. На голове убор в роде обыкновенного русского кокошника, в котором ходят кормилицы, накрытый покровом, опускающимся на плечи под верхнюю одежду. Вторая одежда похожа на русскую женскую сорочку (в собственном смысле платье), при которой носили пояс. И на скифской царице этот пояс довольно ясно обозначаете ее талию. В левой руке царица держит круглое зеркало. При ней в могиле найдено у правой руки бронзовое точно такое же зеркало с костяною рукоятью, и другое такое же в особой подземной комнате, где хранились одежды. Подобные зеркала употреблялись обыкновенно греческими женщинами и несомненно, что и в Скифию они попали от Греков. Пред царицею стоит скифский мальчик, быть может, ее сын, пьющий, конечно, вино из рога.

   Остальной убор царицы описан выше. Приметим только, что в ушах у ней были серьги, состоявшая из колец со семью подвесками каждое. Это число семь невольно заставляет припомнить серьги наших позднейших курганов, найденные однажды даже в самой Москве, в Кремле (на месте теперешней Оружейной Палаты), у которых неизменно всегда существует у кольца семь лепестков, заменявших подвески. Необходимо предполагать, что это число символическое и что либо значило в верованиях не одних Скифов, но и у всего населения нашей страны.

   Великое множество вещей, открытых в скифских могилах, представляет предметы, по большей части, пока еще необъяснимые, но рисующие скифский быт со всех сторон. Можно догадываться, что многие изображения касаются и скифских верований, хотя вся эта изобразительная сторона скифского быта находилась под сильным влиянием греческих художников, переносивших и в Скифию свои же мифические образы. Однако видимо, что греческие художники в своих греческих изображениях старались выразить собственно скифские верования, требующие теперь только внимательного изучения. К числу религиозных изображений можно относить беспрестанно встречающиеся фигуры грифов, крылатых львов, крылатых драконов, сфинксов, оленя, быка, птиц, кабанов. Подобные изображения именно львы, грифы, драконы, птицы, служили навершьями или к древкам знамен или к столбикам погребальных царских колесниц. Кроме того встречались обделанные в золото медвежьи когти, какие находят и в наших курганах, также раковины, называемый змеиные головки, потом челюсти какого то небольшого животного, нанизанный на нитку, как и упомянутая раковины.

   Само собою разумеется, что наибольшая часть вещей принадлежишь к греческим изделиям различного достоинства, начиная с очень изящных, в полном смысле художественных произведений, и оканчивая работою поденного ремесла. Но вместе с тем не мало вещей по работе принадлежишь и собственным скифским или вообще варварским рукам, которые посредством чеканки и резьбы изображали не только различные узоры и травы, но и фигуры животных и даже фигуры людей, конечно, больше всего по греческим же образцам. Это обстоятельство имеет большую цену для истории варварских племен, населявших наши южные края. Примечательно также, что на скифских изделиях, относимых с греческими вещами к 4 веку до Р. X., а быть может и ранее, мы находим форму травчатого узора и каемочного бордюрного украшения, очень известную в наших русских украшениях, на вещах и в рукописях, которая употреблялась, конечно, и на византийских памятниках, как наследство от художества античных веков {Древности Геродотовой Скифии, Атлас II, лист XXII, рисунок 9; лист XXXVIII, рисун. 16.}. Эти любимые русские формы могли действительно придти к нам из Византии, но могли существовать в нашей стране, как показывают скифские изделия, и в то еще время, когда не существовало и самой Византии, как особого Новоримского государства.

  

  

  

   После Геродота географические сведения о нашей стране становятся кратки, отрывочны, неточны, а потом и неверны. Геродотова точка зрения на наши земли была греческая и притом собственно Черноморская, из греческих Черноморских колоний. Торговые Греки очень хорошо видели нашу страну почти до самого Алтая, а потому имели верное понятие, откуда напр. течет Дон, как велико и куда простираете свою длину и ширину Каспийское море. Но когда с падением Греции образованность стала сосредоточиваться в Риме, то и наши страны снова покрылись Киммерийским мраком. Из Рима уже трудно было что-либо разглядеть дальше Дуная, а о Днепре, Доне, Азовском море, особенно же о нашем севере, там ходили такие рассказы, что Страбон и Тацита прямо отказываются от описания этих стран, говоря, что все известное об них, баснословно. Страбон замечает, между прочим, что в его время (начало 1-го века по Р. X.) дальше Эльбы на восток Римляне не знали ничего и никто туда не ходил, ни морем, ни по сухому пути. Он не верит ходившему туда за 320 лет до Р. X. Пифию, почитая его вралем. Сам Геродот представляется Страбону баснотворцем. Новый географ крепко уже верит, что Каспийское море есть собственно залив Северного Океана, что из Европы, хотя бы от Эльбы, по этому Океану можно проплыть в Каспийское море; а баснословец Геродот описывает Каспий внутренним озером. Другие утверждали, что Дон течет из реки Аракса (вероятно из Волги), говорили даже, что он течет через Кавказ; течет в местах близких к истокам Дуная, течет из Рифейских (Уральских) гор и т. п. Эти ошибочные представления о нашей стране, совсем изменивши