Главная » Книги

Забелин Иван Егорович - История русской жизни с древнейших времен, Страница 18

Забелин Иван Егорович - История русской жизни с древнейших времен


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24

странах, заключает, что Норманны жили и посреди Мерян, что они владычествовали над Мерянами, что Норманны же привозили к ним и восточные монеты и изделия западных стран.
   Нам кажется, что в этом случае, как и во мнопих других, Норманны могут остаться в стороне, ибо сходство мерянских вещей с такими же скандинавскими доказывает только, что существовали торговые связи не с Скандинавами собственно, а вообще с Балтийским поморьем, где весьма бойкую торговлю производили и Варяги - Славяне. И лучшим доказательством этому служит приводимый автором счет найденных монет. О монете вообще он говорит, что монета есть "лучшее доказательство торговых сношений с страною, где она чеканена".
   В курганах было найдено 80 монет германских разных мест; 27 англосаксонских, и только три датских и шведских и 3 византийских. Из скандинавских земель, стало быть, только Британия доставила самое большое, третью долю против общего числа Германских монет, что очень понятно, ибо в Британии славянские балтийские торговцы находили больше надобного товара, чем в Щвеции или Дании, почему им чаще попадали в руки и британские деньги, который, конечно, они же привозили и в Ростовскую область. Общее число найденных западных монет вполне доказываете, что Мерянская торговля производилась больше всего с Южным, т. е. с славянским берегом Балтийского моря.
   Затем Норманны должны бы оставить у Мерян несравненно больше мечей, чем найденные три, ибо в скандинавских землях находки мечей при покойниках весьма обыкновенны. Отчего бы им не оставить и какой либо рунической надписи, хотя бы в одну букву? Мы не говорим о том, что при внимательном изучении и сравнении скандинавских изделий с изделиями напр. внутренних земель Европы или же с арабскими, многие из них по производству могут, пожалуй, оказаться вовсе не скандинавскими, ибо замысловатые сплетения с птицами, зверьми и человеческими фигурами, по которым обыкновенно отличают так называемый норманский или скандинавский стиль, не есть еще исключительная принадлежность одного скандинавского про изводства. Эти плетеницы в IX и X вв. господствовали по всей Европе и потом составляли особый отпечаток так называемаемого романского стиля, который, в свою очередь, питался наиболее всего византийским востоком.
   Вообще, не все то, что сходно с вещами находимыми в Скандинавии, можно относить к скандинавским же изделиям, и не всякий меч, найденный где либо в Орловской губ. и сходный по украшению с найденными в Скандинавии, можно прямо называть норманскими. Как мы уже заметили, иностранные археологи в противоположность Русским, все находимые в их стране вещи, за исключением вещей явно римского пли античного изделия, нисколько не стесняясь, всегда прямо относят к туземному производству, очень часто утвердительно, иногда основываясь на вероятности. Так напр. вырезанные обронно и очень искусно пряжки, заданы, привески и т. п., и в особенности все предметы, отличающиеся сканною или филогранною работою, едва ли принадлежали к туземному скандинавскому производству. Нам кажется, что производство всякой скани или филограни от глубокой древности процветало только на востоке, в особенности у античных Греков. По наследству оно оставалось в руках восточных же народов и в средние века. Тогда его изделия переходили в Европу или из Византии или же от Арабов, вероятнее всего из Багдада - Вавилона, как называли этот город наши предки, который славился своими изделиями из золота и серебра. Сканное производство требует большой опытности и больших познаний в технике этой работы, поэтому очень сомнительно, чтобы средневековой, все-таки варварский север, занимавшийся к тому же больше всего войною, мог усвоить себе это в высокой степени трудное, очень копотливое и дорогое производство. Мы полагаем, что и медные Мерянские проволочный плетения, о которых мы упомянули, что они могут принадлежать туземным изделиям и которые по существу работы тоже относятся к сканному производству, едва ли выделывались у самих Мерян. Вероятнее всего это произведения Пермские, вообще приуральские, где восточное искусство должно было свить себе, хотя бы и не очень богатое гнездо с самых давних веков. Та сторона всегда находилась под влиянием если не античной, то до-арабской Персии и других закаспийских государств.
   Вообще, по находимым вещам нельзя еще утверждать, что эти вещи обрабатывались там, где их больше находится, иначе пришлось бы доказывать, что арабские деньги чеканились в нашей стране, так как нигде оне не открываются в таком количестве.
   Равным образом, по находкам Скандинавских вещей, никак нельзя заключать о ходьбе по нашей стране или пребывании в ней Норманнов. Для распространены этих вещей по всем углам Русской равнины достаточно было и одних русских же купцов, получавших иноземные товары и деньги в приморских и заморских городах и развозивших их по своим Русским местам.
   Как бы ни было, но очерк Мерянского быта, восстановляемый самыми могилами, может служить показанием, что и в других углах Русской страны люди IX и X века жили подобным же образом, больше или меньше богато, смотря по торговому или промышленному значению местности, но в постоянных связях и сношениях с главнейшими торговыми путями страны, а следовательно и с главными средоточиями этих путей, каковы были Киев и Новгород и Великий город Болгарский. Если глухие селения внутри лесов и болот Ростовской области употребляли, кроме других иноземных привозных вещей, даже и Цареградские золотные дорогие ткани, то уже это одно служить достаточным свидетельством о бойкости древних торговых связей и сношений по всей стране.
   Сравнительно с Мерею, еще большим богатством отличалась Мурома в древнем городе Муроме. Тамошние находимые вещи, в общем характере сходные с Мерянскими, отличаются более искусною работою и лучшими формами 184.
  
   Отважные походы за море, неутомимые странствования вдоль и поперек по своей стране естественно доставляли первоначальному обществу Древней Руси известную долю образования. Путешествия знакомили с иными землями и с иными людьми, следовательно, распространяли круг понятий и сведений, конечно, больше всего только в промышленном практическое направлении. Знание мест, людей, их обычаев и нравов и разных порядков их жизни было очень необходимо для самого торга. Оно и доставляло именно ту степень образования, которую можно весьма точно определить словом бывалость.
   Те послы и гости, которые изо всех городов каждый год хаживали в Царьград, а стало быть точно также и за Варяжское, и за Хвалисское (Каспийское) море, возвращаясь домой, конечно, вместе с различным товаром приносили и множество рассказов о далеких странах и чудных землях, в которых приходилось им бывать, следы подобных рассказов обнаруживаются в самой летописи, где она касается описания иноземных обычаев.
   Таков напр, рассказ Новгородца Гюряты Роговича, слышанный им от Югры, о людях, сидевших где-то за этою Югрою на море в высоких до небес горах и с великим кличем и говором просекавших гору, желая высвободиться. В горе у них было просечено малое оконце, в которое они разговаривали, но нельзя было разуметь их языка. Они, объясняя рукою, указывали на железо, прося дать юг, или нож, или секиру и отдаривали за то скорою, т. е. дорогим мехом. До тех гор путь быль очень труден и непроходим, все пропастями, снегом и лесом. Пояснение этого рассказа находим у Арабов, которые в этом случае рассказывают или Русские или Болгарские повести.
   Арабский географ начала XV в., Бакуи, пишет следующее: "Юра (Югра) есть земля, лежащая близ моря Мрака. Летом там дни бывают очень длинные, так что солнце слишком 40 дней не садится. Жители не сеят: но у них много лесов; живут рыбою и звероловством. Путь к ним лежит через такую землю, где снег никогда не тает. Говорят, что Болгары возят туда на продажу сабли. Другой арабский географ начала XIV в. Абульфеда, о той же Югре, по-видимому, слышал рассказ от Русского. "На севере от Руссов, говорить он, находятся те народы, которые заочно производят торговлю с чужестранцами. Это делается следующим образом, как то рассказывал один человек, который сам туда ездил, и по словам которого сказанные народы живут близ берегов северного океана. Караван, пришед на их границы, ожидают пока жители известятся о том. Тогда каждый купец, на известном и назначенном месте раскладывает свои товары, положа на них заметки. По уходе купцов, приходят тамошние жители, раскладывают свои товары, состоящие из шкурок скифских ласточек и лисиц и т. п., оставляют все там и уходят домой. Тут купцы приходят опять, и тот, кому мена кажется сходною, берет скифские товары; а тот, кому это не покажется, не берет своих товаров до тех пор, пока оба не сойдутся в цене, после чего разъезжаются".
   Почти тоже географ Бакуй рассказывает и о болгарской торговле с Весью. "Вайсуа или Валсу (Весь), говорить он, есть земля по ту сторону Болгаров, расстоянием от них на 3 месяца пути. День там бываете очень длинен, а за ним следует столь же длинная ночь. Когда Болгары приходят туда для торговли, то раскладывают свои товары на одном месте, где и оставляют их на некоторое время, потом приходят опять ж подле своих товаров находят то, что жители хотят за них дать; ежели они довольны, то берут, а ежели нет, то оставляют, ожидая придачи. При этом, ни покупщик, ни продавец, не видят друг друга, как тоже делается в южных странах в земле Черных (негров). Впрочем, жители Валсу не ходят в землю Болгаров оттого, что не могут снести тамошнего лета".
   Эта отметка не ходят к Болгарам вообще должна обозначать, что народ Весь, как и другие его соплеменники, не участвовали в действительной торговле, не ходили с торгом по чужим землям, хотя бы и к соседям 185.
   Надо заметить, что упомянутые арабские географы в этих рассказах несомненно пользовались источниками более древними, чем то время, когда они составляли свои географии, ибо в начале XV стол. Болгары, как народность, уже не существовали, а о Веси арабские свидетельства больше всего относятся к X веку.
   О другом рассказе старых русских мужей, ходивших за Югру и за Самоядь в XI столетии, мы уже упоминали выше стр. 360.
   Западные писатели и путешественники в XY и XVI вв., Сабинус, П. Иовий, Герберштейн, как сами они говорят, от Русских же людей получали сведения о приуральских и зауральских странах, и можно с достоверностью полагать, что существовали и русские описания этих стран, до нас не дошедшия, которыми, однако, уже пользовался Герберштейн. Отрывов таких описаний находим в списках XVI в., под следующим заглавием: "О человецех незнаемых на въсточней стране и о языцех разных", где описываются за Югорскою землею разные отрасли Самоеди и, между прочим, говорится и о немой торговле. Вверх реки Оби Великие есть иная Самоед. (Туда) ходят по подземелию, иною рекош, день да ночь, со огни, и выходят на озеро; и над тем озером свет пречуден, и град велик стоит, а посада у него нет. И коли поедет кто ко граду тому и тогда шум велик слышен в граде том, как и в прочих градех. И как приидут в него, ино людей в нем нет, ни шуму не слышети никоторого, ни иного чего животна. Толико во всяких дворех ясти и пити много всего; и товару всякого, кому что надобе. И он положить в цену противу того, да возмет, что кому надобе, и прочь отходят. А кто что без цены возмет и как прочь отъидеть и товар изгинет у него, и обрящется паки в своем месте. И как прочь отходят от града того, и шум паки слышети, как и в прочих градех".
   По своему характеру эти рассказы отзываются все теми же повестями, какие выслушивал в нашей же стране от древних Скифов сам отец истории - Геродот за 450 лет до Р. X. (ч. 1, стр. 245)? сохранивши самое имя Югры в своем имени народа Ирков; теми повестями, какия, по свидетелъству Аристотеля, афиняне с жадностью слушали на своих площадях от людей, возвращавшихся с берегов Днепра и с Кавказа, откуда, конечно, идут и все баснословные сказания о Гиперборейцах и других чудах нашей страны, рассеянные в сочинениях античной древности. Все это служить достоверным свидетельством, что в течении 1500 лет от Геродота включительно до X века, торговое хождение по разным углам нашей страны не прекращалось, что там или здесь, в ней всегда находились бывалые люди, предприимчивые ходоки на край света, быть может, те самые ходиаки, ходонаки, которые упомянуты своими именами на мраморных надписях Танаиса в III веке по Р. X. (ч. 1, стр. 433). Эти то ходоки в течении 15 столетий не отменяли своих предприятий и непрерывно до поздних времен продолжали свое дело, начатое их предками не на памяти даже Всемирной Истории.
   Естественно предполагать, что в тот русский век, который мы обозначили именем языческого, подобные рассказы жили во всех наших старых главных городах и составляли своего рода ученость, особый круг знания, отличавший людей бывалых даже от людей старых, как представителей всякого опыта и знания. "Не спрашивай старого, спрашивай бывалаго", говорить народ и до настоящего времени, очень верно оценивая этою пословицею достоинства опытного знания.
   Но рядом с чудными рассказами бывалые люди очень хорошо знали и настоящее дело, т. е. знали положение близких и далеких земель и к ним все пути и волоки. Вот по какой причине начальный Русский летописец является и первым обстоятельным и точным географом для Восточной Европы. И при том его рассказ о размещении древних обитателей Русской страны, как и о некоторых прибрежных народах европейского запада, отзывается сведениями более древними, чем то время когда он собирал свою летопись. Его показания о Великой Скифии, как еще античные Греки называли все Славянство, жившее между Дунаем и Днепром, его отметка об особом имени Славян Норцы (Неуры по Геродоту), ближе к показаниям Геродота, чем к рассказам средневековых латинских и греческих писателей. И вообще, относительно своей страны и всего Славянства, и относительно всего пути вокруг Европы, его познания самостоятельны, приобретены не из книг, а именно от бывалых людей, от самовидцев.
   Несмотря на их краткость, они отличаются такою географическою и этнографическою определенностью и точностью, которая может явиться только как следствие давнишнего, самого близкого знакомства с упоминаемыми землями и народами. Самый Иорнанд в известном перечислении покоренных, будто бы, Готами народов, по-видимому, тоже пользовался нашими Русскими сведениями, в том смысле, что они шли от туземцев нашей страны. Можем с полною вероятностью заключать, что Русские передовые люди еще до призвания Варягов знали обширный восток Европы, как свои пять пальцев, знали с достаточной подробностью и побережья Балтийского, Черного и Каспийского морей, и многие заморские страны, особенно за Каспием и Кавкасскими горами.
   Само собою разумеется, что знакомство с разными землями и народами по естественным причинам должно было оставлять свой след и внутри страны, именно в развитии гражданских и общественных понятий зарождавшегося общества.
   Торги и торговые связи всегда служили наилучшими проводниками всяческой культуры. Вместе с иноземными вещами и различными предметами торговли они разносили в глухие страны и иноземные пояятия, иноземные верования, обычаи и вообще всякие формы, образы иной жизни, начиная с простого гвоздя и оканчивая религиозным верованием. Самая монета с ее изображениями, понятными или непонятными, доставляла уже материал для новой мысли. Если история торговых связей нашей равнины касается еще первых веков христианского летосчисления, то конечно, к тем же временам должны быть относимы и очень многие наши, так называемые, культурные заимствования. Поэтому горизонта наших ученых разысканий о происхождении и первом появлении в нашем быту того или другого обычая, того или другого предмета в ремесле и художестве, в уборе и одежде, в вооружении и даже в ествах и т. п., этот горизонт должен распространиться не только за пределы татарского, но даже и норманского влияния, потому что и то и другое приобрели у нас значение и вес единственно только по случаю нашего крайнего незнакомства с настоящею нашею древностью. Многое и очень многое в нашем старом быту происходит или, что одно и тоже, объясняется из таких источников, которые по своей отдаленности никогда не принимались в рассуждение, но которые, тем не менее, по своим влияниям всегда находились ближе к нам, чем пресловутые Норманны.
   Русское Славянство последним пришло в Европу; оно по необходимости остановилось на крайнем европейском востоке и по необходимости должно было в большей силе испытать на себе влияние того же востока, ибо этот восток, очень богатый и роскошный, отличался высшим развитием и обладал уже государственною довольно сложною культурою в то время, как на западе, в Европе, жили еще простые бедняки-земледельцы, какими были и Славяне. Естественно, что первоначальные черты в развитии Русского Славянства, каково бы ни было это развитие, необходимо носили восточный облик. Перейдя в Европу и живя по соседству с востоком, Русское Славянство едва ли когда покидало с ним связи. Если не прямо, то при посредстве других народов и племен, оно всегда находилось под его влиянием. Черноморские колонисты древних времен, Греки, сами испытывали это влияние и еще в большей степени, что раскрывается и в их искусстве, и в их мифах, и в домашнем быту. С именем Востока у нас существует одно представление только о диких кочевниках. Но это Восток погибший или можно сказать, новейший, от которого заимствовать было нечего, и который сам всегда разлагался и угасал от влияний оседлого быта, или в борьбе с ним. Заимствование лучшего в порядках жизни, богатого и красивого в ее внешней обстановке, могло происходить только в сношениях с Востовом древности Мидийской и Персидской. Здесь-то мы и встречаем явные признаки восточного влияния на нашу жизнь.
   В отношении одежды мы совсем отделились от Запада своею восточною длиннополостью, которая идет не от Татар, как обыкновенно все думают, а ближе всего с древнего Черноморья и из Малой Азии от византийских Греков, которые также отличались от западных своею длиннополостью и сами подчинились ей от неразрывных связей с древним востоком, где длиннополость господствовала еще у Финикиан, Ассириан и повсюду в так называемой Передней Азии. Античные Греки длиннополость, длинные рукава, штаны и вообще упрятывание голого тела почитали варварством. Римляне этот род одежды презирали, как постыдный для мужчины, потому что в их глазах он обозначал женскую изнеженность. И Греки и Римляне наполовину ходили голыми, не покрывая одеждою ни рук, ни ног.
   Между тем на варварском востоке, в древней Мидии, Малой Азии, носить такую одежду почиталось за великий стыд, о чем свидетельствует еще Геродот. Этот взгляд через десятки забытых столетий обнаруживается в древних русских понятиях о коротополой одежде западных народов и тем раскрывает глубокую древность наших связей с древним востоком. Один Летописец XIII века, Переяславский, говоря о различии народных и племенных обычаев, заметил, что Латины (Европейцы) взяли бесстыдство от худых Римлян, пристроили себе кошули (куртки, фуфайки), вместо сорочек, и нося коротополые и ногавицы (брюки), стали межиножие показывать, нисколько не стыдясь, как настоящие скоморохи.
   Таким образом, средневековая и современная коротополость Запада получила свое развитие из идей об одежде древних Римлян, так точно, как и наша старинная длиннополость произошла из древневосточных идей, которые к тому же вполне оправдывались учением Христианской веры, а еще более самым климатом страны.
   Все это дает нам много оснований заключать, что древне-русский костюм в его богатой, знатной и относительно роскошной среде, сохраняет памятники такой древности, перед которою неуместны все толки о наших заимствованиях у позднейших восточных народностей.
   Если наше имя собака идет по прямой линии от Мидян, у которых это животное называлось спака 186, то естественно предполагать, что напр, и имя нашего сарафана идет также от мидийского и древне-персидского сарапа, который носили женщины и мужчины, как встречалось и у нас. Из народной одежды шаравары прямо идут тоже от древних Персов и Парфян. Особенно широкие рукава некоторых наших древних одежд женских (летник) и мужских (царское платно) имеют также свой первообраз в одеждах мидииских.
   Одна серьга в ухе Святослава напоминает такую же и тоже жемчужную серьгу в правом ухе персидского царя Пероза (459 - 483 г.). Мы видели, что и Меряне Ростовской области носили одну серьгу в правом ухе.
   Излюбленный великорусским племенем красный цвет рубах, а в орловских и курских местах и женских понев, быть может, также удаляет нашу народную старину в древность Мидян, которые вообще особенно любили в одежде красный цвет. Обычай целоваться при встрече с другом, с родственником, или вообще равным - в губы, с почтенным - в щеки; или бить челом, кланяться в землю при встрече с господином или властным человеком, суть обычаи древнеперсидские. Мы уже говорили (ч. 1, стр. 308) о женском наряде геродотовских Скифов, который в общем характере и в некоторых частностях очень сходен с нашими нарядами XVII столетия.
   Вее такие указания, конечно, не дают еще оснований к заключению о непосредственном происхождении некоторых остатков нашей древности прямо из древней Мидии; но они вообще раскрывают, что наша древность в течении незнаемых веков постоянно находилась под влиянием древнего мидийско-персидского или иранского, арийского востока, под влиянием той культуры, которая задолго предшествовала ее арабской или собственно магометанской переработке.
   Затем нельзя оставлять в стороне и известного влияния античных Греков, у которых Славяне и особенно восточные должны были заимствовать немало предметов и самых слов, входивших к ним вместе с предметами торговли и культуры. Гречка, гречиха и доселе служить свидетелем, откуда впервые это растение развелось и на наших полях. Равным образом, и тот плащ, который Русские носили в X - XI столетиях, называя его корзном и надевая его на левое плечо с тем, чтобы правая рука оставалась свободною, - тоже одежда древних Греков, остававшаяся у них и во времена византийского царства.
   Если требуется объяснять заимствованием самое происхождение русских городов, то, конечно, они должны были возникнуть под непосредствеяным влиянием древнегреческого городового быта в черноморских колониях. Еще древняя Ольвия, с которой связи и сношения, указанные уже Геродотом, подтверждаются и курганными находками (ч. 1, стр. 266), несомненно могла служить добрым источником для распространения между Скифами понятий о городском устройстве. О городах в нашей стране, хотя бы и не выше пределов Киева, упоминаеть уже Птоломей, писатель II века по Р. X. Но об устройстве древних южных, в собственном смысле, Русских городов, мы мало имеем сведений. В этом отношении типом такого устройства, хотя предположительно, должен оставаться Новгород.
   По нашему мнению, новгородская вечевая степень или особый помост, возле которого происходили совещания, на котором становились старейшины говорить с народом, давать суд и правду, отчего посадники получали даже прозвание степенных, это вечевая степень по всему вероятию, идет еще от античных времен. Она устроивалась в городах балтийских Славян, откуда могла перейти и в Новгород; но она же и доселе устроивается в прибрежных городах Далмации и называется там Лозией 187. Можно с достоверностью полагать, что и на Балтийский север она принесена с юга в те времена, когда Славянские связи с античным миром были теснее и когда городское Славянское устройство, естественно, должно было многое заимствовать у колонистов Адриатического или Черного морей.
  

Глава VIII. ВОДВОРЕНИЕ ХРИСТИАНСТВА.

Внутренние причины и поводы избрания истинной веры. Посольства и рассуждения о вере. Поход на Корсунь и крещение св. Владимира. Всенародное крещение в Киеве. Черты характера Владимира-христианина. Его княжение. Опасности с Запада и деяния Святополка. Братья-мученики. Новгород - защитник русской самобытности. Труды и торжество Ярослава. Его княжение. Отношение к соседям. Последний Цареградский поход. Ярослав - сеятель книжного учения. Книга первых поучений.

  
   Мы говорили, что первые исторические деяния и исторические стремления Русской земли идут не прямо из недр родового быта, но из города; что это деяния и стремления вовсе не родовые, но в собственном смысле городские, нарожденные развитием промысловой торговой общины, ее прямыми нуждами и потребностями; что призвание князей было первым основным плодом именно этого общинного, городового, но не первичного родового развития. Родовой быть, создавши всенародное вече, тем самым переходил уже к основаниям быта городового, общинного и общественного. Мы видели, что городовое общество и было главным деятелем и руководителем во всех начальных предприятиях зарождавшейся народности.
   Непосредственным делом городового развития было и другое важнейшее событие начальной Русской Истории - принятие Христианства. Весьма естественно, что почин в этом деле летопись приписывает Владимиру. В нем, действительно, заключалась основа или опора при распространении Христианства по всей Земле. Он был глава Земли, князь, общественное знамя, предста витель общей земской воли. Но мы видели, что он явился в Киев ярым язычником, как будто защитником и восстановителем упадавшего язычества. Севши на княжение, он тотчас ставит кумиры чтимых богов, не только в Киеве, но и в Новгороде, как будто до него эти кумиры находились в небрежении, как будто призванные Варяги, главные деятели Владимировой победы, закоренелые язычники, отчаянно боровшиеся с Христианством и в своей стране, опасаются, чтобы по греческому пути и особенно в Киеве не распространилась Христова Вера. Владимир пришел мстить кровь брата; но сооружение кумиров обнаруживает, что его приход был вместе с тем и торжеством язычества. И однако, спустя пять-шесть лет, Владимир охладевает к язычеству, поддается советам и рассуждениям Болгар-магометан, Козар, Немцев, Греков предлагающих ему каждый свою веру взамен языческой. По всему видимо, что все подробности предания об этом избрании и принятии новой веры рисуют, в сущности, не лицо князя, но его личные побуждения и намерения, а больше всего стремления всего городского общества.
   "Человек ты мудрый и смысленный, а настоящего закона не знаешь", говорят Владимиру Болгары и выхваляют свой закон. Немцы, присланные от Папежа, толкуют тоже самое. "Земля твоя, говорят они, такая же как и наша, т. е. однородная по устройству быта, а вера не такая; вера наша свет - кланяемся Богу Небесному, а ваши боги - дерево".
   Так издавна могли говорить и несомненно говорили приезжие гости из разных стран каждому приятелю-Киевлянину, выхваляя свой закон веры. Те же речи Киевляне должны были слышать везде, куда заносила их торговая предприимчивоеть и где они являлись такими же заезжими друзьями, как и чужеземцы в Киеве. В древнем обществе не что другое, как именно торговые сношения служат главнейшпми деятелями в расширении понятий не только о вере, но и обо всем строе и умственного, и нравственного, и материального существования людей.
   Торговый промысл, от которого народились все наши старейшие города, и который к концу IX в. сосредоточил свои силы в Киеве, естественно умножал в городовом быту, как мы говорили, великую смесь населения. Смешение разных людей от разных стран и племен необходимо развивало такое же сме-шение понятий. Всякий приносил свое верование, свой обычай, свой порядок жизни. Все это мало по малу, как и самые товары, переходило, так сказать, из рук в руки, променивалось между людьми и с незаметною постепенностью создавало в их среде нечто особенное, нечто весьма различное от особенных верований, обычаев и жизненных порядков, с какими являлся каждый из приходящих. Для язычников, которые в Киеве были все-таки народом преобладающим, это особенное должно было выразиться в смешении и путанице понятий о Боге. о добре и зле, или вообще о законе, как говорили Владимиру иноверцы, разумея в этом слове все мировое и человеческое устройство. Путаница, конечно, пришла не разом, а накоплялась мало по малу, по мере того, как распространялись и развивались сношения людей и столкновение понятий. Она являлась последствием разбора и сравнения вещей, что хуже, что лучше, последствием своего рода критики, которая сама собою нарождалась от встречи первобытных языческих понятий с понятиями более развитыми и сильными. От нашествия многих идей о Боге, языческий ум не мог устоять на своей почве, стал колебаться, путаться, сомневаться; верования стали охладевать и переходить в равнодушие и неверие. Языческий тип верований оказывался потрясенным во всех основаниях. Наставала именно смута представлений и понятий; в людях передовых и горячих сам собою пробуждался вопрос: какой же Бог лучше? Ответом на такой вопрос в личной жизни служил, конечно, переход к той или другой высшей против язычества вере, что зависело от известной наклонности ума и чувства и от направления обстоятельств каждого, искавшего лучшей веры. В самом обществе ответом на этот вопрос явилось общее совещание об избрании веры с рассуждениями и исследованиями, испытаниями через особые посольства, какая лучше. Нельзя сомневаться, что такое событие могло произойти только в вольной городовой общине и отнюдь не было делом одного князя или одной княжеской дружины. Летописец прямо и показывает, что Владимир созывал думу не от одних бояр, но созывал и старцев градских, то есть все передовое и властное общество города, и затем, говоря о решении испытать веры, упоминает, что приговору бояр и старцев были рады и князь и все люди. Обыкновенно летопись во всех подобных случаях приписывает почин дела только князю; но зная из последующей истории великую зависимость князя от своей дружины и на столько же от людей градских, мы не должны этот, собственно, литературный прием летописи почитать выражением настоящего дела. В древнее русское время князь всегда бывал только орудием воли и намерений или своей дружины или своего города. Поэтому выбор веры в Киеве, в сущности, был таким же еобытием, как в Новгороде выбор и призвание князя.
   "Поищем себе князя, который бы владел нами и судил по правде, как уговоримся", - говорили Новгородцы. Так через сто лет говорили и Киевляне: "Поищем себе веры, которая была бы истинна и святее всех иных вер. Поищем себе единой веры, единой мысли, ибо совсем стало неизвестно, кого слушать, каждый свое хвалит и повсюду рознь в правилах и поступках". Эти два величайшие события Русской Истории исходили прямо из поступательного развития городского быта, из развития городских, собственно гражданских начал Русской жизни, возникших непосредственно от торговых и промысловых сношений всей Земли. По общему выбору могла быть принята любая новая вера, даже и магометанская, если для такой веры уже прежде в Киеве существовали более прочные и глубокие корни. Принята вера греческая, потому что киевская община ни с одним народом не жила в таких частых и тесных сношениях, как именно с Греками, и потому что вследствие этих сношений в Киеве. быть может, уже с незапамятных времен существовали одинокие христиане, скрывавшие свое богомолье в днепровских пещерах. После Аскольдова похода, как свидетельствует патриарх Фотий, в Киеве возникла уже целая христианская община, для которой тогда же был назначен и епископ. При Игоре христиане находятся уже в числе послов и купцов, занимают след. общественное, передовое положение и имеют соборную церковь св. Ильи. Наконец является христианкою и сама великаяя княгиня Ольга. На нее, как на мудрейшую из всех человек, и ссылаются Владимировы бояре, что если б лих был закон греческий, то не приняла бы его княгиня-бабка. Вот достаточный причины, почему восторжествовал закон греческий. Можно полагать, что самые толки о выборе веры поднялись тоже не случайно, а быть может вследствие особых притязаний Болгар, Хозар, Немцев, желавших каждый водворить в колеблющемся Киеве свою веру и свое влияние. Хрпстианская община греческого исповедания поспешила решить дело всенародным испытанием каждой веры, чрез особое избранное посольство десяти смышленнейших мужей. Как бы ни было, но это испытание иных вер свидетельствовало, что языческие верования киевских людей были уже значительно надломлены, языческий тип верований был уже потрясен во всех основаниях, что общество стало способно уже с холодностью рассуждать и выбирать, какая вера лучше; что равнодушие к старым богам было уже распространено в полной мере. Оставалось только передовой силе - самому князю сказать слово, и все колеблющееся и сомневающееся пошло на Днепр креститься в новую веру. Толпа в подобных случаях всегда остается толпою или собственно стадом, для которого вождем обыкновенно бывает достаточно назревшая общественная мысль, выражаемая словом или делом той или другой личности, а особенно владеющей и властной, каков был киевский князь. Но само собою разумеется, что ни какой князь ни какими силами не смог бы двинуть эту толпу, если б ее потребности и мысли были иного свойства. Это мы увидим несколько раз в последующих отношениях князя к городскому населению. Поэтому представлять себе, как представляете летописец, выбор и принятие веры делом одной личности Владимира - значить вовсе не понимать наивных приемов летописного рассказа, который смотрит на каждое событие, как на дело каких-либо созидающих рук и вовсе не подозревает в этом случае действия народных назревающих идей и потребностей.
   Таким образом, по состоянию городовой жизни в Киеве и Новгороде в половине X века, для принятия Христовой веры не предвиделось особой борьбы с устаревшим уже язычеством. В далеких углах борьба происходила и после, спустя сто лет, напр. у Вятичей, а это показывает, что и при Владимире, в самом Киеве, она могла бы возникнуть с особенною горячностью. Быть может последняя человеческая жертва богам христианина-Варяга была искупительною жертвою всего киевского общества, вполне раскрыла ему нелепость языческой жизни и возбудила умы к решительному повороту в иную сторону.
   Все это должно объяснять, почему вера была принята по одному слову князя или, в сущности, по решению бояр и старцев города, и почему о прежнем язычестве не осталось никакого полного представления и сохранились только одни имена упраздненных богов.
   Мы сказали, что избрание вериг, как и ишбрание князя, были событиями, прямо и непосредственно вытекавшими из развития городовой общины, из развития той формы народного быта, которая, по крайней мере, в городах взошла на место родовой Формы, и теперь руководила и управляла всеми общими делами Земли, как и всеми общими ее мыслями.
   Если избрание и призвание князя обнаруживало политическую общественную мудрость страны, то избрание истинной веры, без всякого принуждения со стороны вероучителей прямо обнаруживало значительную степень образованности города, по крайней мере, высших слоев его населения. Конечно, слово образованность не должно переносить нас к теперешним слишком объемистым понятиям об этом предмете. Оно должно обозначать вообще меньшую или большую, но известную степень умственного и нравственного развития в народе.
   Умственное развитие киевлян IX и X веков, как мы уже говорили, необходимо отличалось хорошим знанием окрестных чужих земель с их обычаями, нравами и верованиями, иначе не могла бы состояться правильная оценка иных вероучений. Это знание, конечно, было опытное, а не грамотное, знание самой практики, а не письма. Очень естественно, что ничего философствующего в нем не было. Веры оценивались, так сказать, по их веществу, как они и представлялись иноверцами на рассуждение Владимира. В его суждениях и замечаниях о магометанах, жидах высказываются понятия об этих верах самих Киевлян, долговременным опытом знавших, в чем сила каждой веры. Практичность и, так сказать, вещественность знания и образования первых Киевлян впоследствии очень ярко отразилась и в самой грамотности, образцом которой мы принимаем самую летопись, а равно и в характере первого поучения новым христианам.
   Надо припомнить, что Владимирово время и вообще IX и X столетия в истории Христианской церкви ознаменованы особенною ревностью христианских проповедников, неутомимо распространявших св. Веру по всему северу Европы. На Восток эта проповедническая деятельность шла по двум направлениям, из Рима и Царьграда, и стала приобретать все больше и больше горячности с того времени, когда стало обнаруживаться неминуемое распадение самой Церкви на Восточную и Западную. Гордость и самовластие Римского папы простирали свои виды очень далеко и в деле распространения веры между окрестными язычниками, всегда старались предупредить действия и влияния церкви Греческой. Кроме того, Западная церковь вместе со св. Верою приносила к язычникам простое мирское владычество, простое завоевание их земли, полное их покорение; вместе с крестом приносила меч. Завоевание даже шло впереди. Оно, главным образом, и установляло дани - десятины и кормления, который в западном духовенстве возбуждали необычайную предприимчивость к отыскиванию за далекими горами, лесами и пустынями новых земель и новых даней и кормлений для Римского первосвященника, а стало быть и для себя. Под видом христианского общения с народами Римский папа распространял свое господство и владычество над ними. На этом пути он вполне усвоил себе известные политические идеалы Римского Цесарства.
   Восточная церковь крепко держалась Апостольских преданий и потому не признавала, да и не могла понять таких идеалов и служила св. Вере не мечем, не властолюбием, но Духом и Истиною. Очень естественно, что ее проповедь между язычниками отличалась иным характером и не могла в этом отношении бойко соперничать с Западною церковью. Корыстные мирские цели при распространении веры не были ей столько известны.
   Вот почему все Славянство, исполненное от природы чувством религиозной независимости и в рассуждении веры глубоким здравым смыслом, сильнее всего тянуло к Востоку, ибо здравый разум Востока открывал всякому племени полную свободу познавать Бога на своем родном языке. Рим, конечно, употреблял всяческие усилия, дабы привлечь и Славян на свою сторону, дабы распространить свое владычество и между ними, и потому естественным путем он должен был являться с своею проповедью и на самом краю восточного Славянства, в Киеве, в Русской земле.
   Ко временам Ярополка и Владимира относится довольно летописных показаний о приходе к нашим князьям послов от папы. Эти показания стоят в поздних списках, но отрицать их достоверность нет никаких оснований так как они могли быть заимствованы из каких либо даже иноземных свидетельств, нам неизвестных.
   В западных летописях под 960 г. есть извеетие, что Ругийская королева Елена, уже крещеная в Царьграде, посылала послов к Германскому королю Отгону, прося прислать епископа и священников для научения Ругийского народа Христовой Вере. Другие не упоминают о королеве и говорят только о народе. И королева и народ в иных летописях именуются Русскими. Шлецер с жаром доказывал", что здесь говорится об Ольге. Но собранный им же самим свидетельства очень ясно и определенно говорят о Руси Ругенской, народ и земля которой прямо и называются Руги, Русси, Руссия. Епископ Адальберт, ходивший в эту Руссию, к Ольге, как уверяет Шлецер, проповедывал без успеха и в 962 г. возвратился изгнанный из Руси: некоторые его спутники были убиты и сам он едва спасся. Спустя несколько лет после того, в 968 г., он был утвержден епископом и митрополитом всего живущего за Эльбою и Салою Славянского народа, как обращенные к Богу, так и ожидаемых к обращению. Проповедь Адальберта закончилась его убийством в той же Русской стране, куда после его смерти проповедником был поставлен Вонифатий, которого деяния западные писатели сплетают уже с событиями крещения св. Владимира. Вся эта история о Русской королеве Елене, о Руссах-Ругах служит самым очевидным ггодтверждением и доказательством, что в X веке существовала ругенская славянская Русь, что западные летописцы, получая сведения о делах русской Руси, по сходству имени, смешивали одно с другим и сплетали басни о подвигах своих проповедников и в Киевской Руси, дабы показать, как далеко простиралась проповедь латинская.
   Вот по какой причине это спутанное известие мы не можем причислять к Русским событиям: иначе придется присовокупить к ним и сплетения о Вонифатии, которого Римская церковь доселе величает Русским апостолом и который, будто бы, посредством чуда, обратил к вере и самого Владимира. Ведь говорят уже исландские саги, что их знаменитый Олав Триггвиев, еще сам некрещеный, обратил в христианство Владимира и весь Русский народ 188.
   Известно также, что при Владимире после его крещенья в 1007 г. в Киев с проповедническою же целью, направленною теперь к Печенегам, приезжал немецкий епископ Брун. Он помог Владимиру установить даже мир с Печенегами. Князь сам целые два дня провожал его с товарищами до границ своей земли. Брун жил у Печенегов пять месяцев и успел обратить в христианство 30 душ, для которых и посвятил, бывши уже на возвратном пути, в Киеве, особого епископа из своих. Все это дает нам понятие о проповеднической деятельности того времени и даже определяет значение и размер тогдашних епископий. Нет сомнения, что Брун не был первым и не был последним из путешествующих проповедников. Дружины странствующих проповедников в то время были таким же обычным явлением в международных связях, как и дружины странствующих воинов Варягов, или Норманнов, приходивших к князьям послужить мечом. Тем скорее и те и другие дружины могли являться в Киеве, который на востоке Европы был торговым средоточием и славился своим богатством. Сообразивши все обстоятельства и припомнивши, что уже со времени Аскольда в Киеве жили христиане, а при Игоре значительная их доля находилась в составе дружины, легко будет расстаться с тем мнением, по которому общее крещение Руси при Владимире представляется как бы падающим с неба, происходящим внезапно, без посредства многих и стародавних влияний и причин.
   В таком виде изобразил нам это событие летописец, спустя уже сто лет после того, как оно совершилось. Но он иначе и не мог его описать. Оно ему представлялось лишь в светозарном облике самого Владимира, первого виновника этого святого дела; поэтому на личности св. князя он и сосредоточивает все, что от давних лет предшествовало событью и что от давних лет способствовало его завершению. По той же причине летописец, начиная свою повесть, относит к одному году, 986-му, посольства о вере от всех стран. Вдруг приходят к Владимиру послы и от магометан, и от немцев, и от Козар-жидов и, наконец, от Греков. Здесь достоверно одно, что послы от поименованных стран, время от времени, быть может, в течении целого столетия или полустолетия, действительно, нанялись в Киеве с советами, внушениями, предложениями, проповедями, каждый выставляя свою веру. С такими целями являлся в Киев и норвежский Олав Триггивиев. Его сага подробно рассказывает, как он убеждал Владимира и его супругу принять Христианство, как по этому случаю собран был народный совет, на котором присутствовали бояре и великое множество народа, и на котором красноречие Олава и особенно супруги Владимира восторжествовало над всеми, и истинная вера была принята. В этой притязательности даже исландских сказок к распространению у нас истинной веры мы видим только, как значителен и важен был Киев в среде тогдашних народностей. Об нем заботятся и Болгары на средней Волге, и Немцы на западе, и Козары на востоке, и Греки на юге, и Норманны на севере, и всякий хочет иметь с ним вероисповедное общение, жить по братски или же владычествовать в этой земле, или же осчастливить ее, как того желал странствующий Норманн - Олав.
   Само собою разумеется, что раз возникшая стремления и заботы по этому направлению не оставались без дела и во время княжения Владимира. Именно приход Болгар-магомеган в действительности мог случиться около помянутого года. Болгарами летописец начинает и свою повесть о рассмотрении вер и ставить их приход тотчас после войны с ними, когда Владимир, победивши их, заключил с ними вечный мир: "пока камень начнет плавать, а хмель тонуть на воде". Этот крепкий мир в действительности мог подать повод Болгарам распространить свои виды гораздо дальше. Болгары сами не слишком давно, с 922 г.? приняли магометанство и на первой поре, как везде бывало, обнаруживали, вероятно, особую ревность к распространению своей веры. "Ты князь мудрый и смышленый, а закона не ведаешь", говорили они Владимиру. "Веруй в наш закон, поклонися Бохьмиту (Магомету)". "Говорите в чем ваша вера?" вопросил Владимир. Веруем в Бога, а Магомет нас учить: творить обрезание, свинины не есть, вина не пить; а по смерти и с женами не расстанемся: даст Магомет каждому по 70 жен прекрасных". Говорили еще: что кто бедный на этом свете, то будет бедным и в раю, и говорили многое такое, чего и написать нельзя, ради срама, заметил летописец. О прекрасных женах Владимир слушал с удовольствием, потому что и сам был очень женолюбив, но ему не по нраву пришлось обрезание. отверженье свиных мяс, а особенно было ему нелюбо, что не пить вина. "Руси есть веселие питье, сказала он, не можем без того быти!".
   Пришли потом Немцы от папы и стали рассказывать свою веру. "А какая ваша заповедь?" - спросил Владимир. Пощенье по силе, отвечали послы. Если кто пьет и кто ест, то все во славу Божию, говорить учитель наш Павел". "Идите домой" - молвил Владимир - "отцы наши этого не приняли".
   Услышали Козарские жиды, что Владимир испытывает лучшую истинную веру и тоже пришли. Дабы понизить Христианский закон, они прямо сказали, что христиане веруют в того, кого они распяли. "А мы веруем, говорили они, единому Богу Авраамову, Исаакову, Иаковлеву". - "Каков же ваш закон?" спросил Владимир. "Обрезание, отвечали Козары, свинины не есть, ни заячины, субботу, хранить". "А где ваша земля?" продолжал Владишр. "В Ерусалиме." - "Вы там ли живете?" - "Бог прогневался на наших отцов, сказали жиды, - за грехи наши рассеял нас по странам: отдана наша земля христианам". Владимир проговорил им такое решение: "Как же это вы других учите, а сами отвержены Богом и рассеяны? Когда бы Бог любил вас и ваш закон, то не рассеял бы по чужим землям! Или думаете, что от вас и нам тоже принять!"
   Затем прислали послов Греки. Говорить с Владимиром о вере они прислали философа, который в начале по порядку изобразил лживость и заблуждения, и неисправленья других вер. Магометанство он изобразил такими красками, что Владимир плюнул и сказал: "Нечисто есть дело!" О вере немецкой философ объяснила что это вера такая же, ч

Другие авторы
  • Гребенка Евгений Павлович
  • Рожалин Николай Матвеевич
  • Минаков Егор Иванович
  • Гагарин Павел Сергеевич
  • Унсет Сигрид
  • Семенов-Тян-Шанский Петр Петрович
  • Рони-Старший Жозеф Анри
  • Каннабих Юрий Владимирович
  • Вентцель Николай Николаевич
  • Теплов Владимир Александрович
  • Другие произведения
  • Леонтьев Константин Николаевич - В своем краю
  • Рукавишников Иван Сергеевич - Рукавишников И. С.: биографическая справка
  • Минаев Дмитрий Дмитриевич - Из поэмы "Спаситель"
  • Михайлов Михаил Ларионович - Лондонские заметки
  • Гурштейн Арон Шефтелевич - Роман Тынянова о Пушкине
  • Андреевский Сергей Аркадьевич - Вырождение рифмы
  • Антонович Максим Алексеевич - Мистико-аскетический роман
  • Нагродская Евдокия Аполлоновна - Стихотворения
  • Мамин-Сибиряк Д. Н. - Д. Н. Мамин-Сибиряк: биобиблиографическая справка
  • Гримм Вильгельм Карл, Якоб - Семеро швабов
  • Категория: Книги | Добавил: Armush (26.11.2012)
    Просмотров: 405 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа