Главная » Книги

Забелин Иван Егорович - История русской жизни с древнейших времен, Страница 24

Забелин Иван Егорович - История русской жизни с древнейших времен



ородские стены и стала валить к ним земляную присыпь, намереваясь скорее перелезть в самый город. "Трусость дрожью пробежала по всему телу и обессилила даже и тех, которым предоставлено распоряжаться в опасное время", то есть конечно оставшихся начальников города.
   Народ, лишенный всякой помощи и защиты, теперь помышлял только о молитве и наполнил все храмы. Повсюду, во всю ночь совершалась служба: с воздетыми руками воссылались усердные и слезные моления о помиловании. Общее несчастие заставило раскаяться в грехах, образумиться и приняться за добрые дела.
   Не встречалось благодатнее минуты для проповеди и поучения к народу о грехах, о всеобщем покаянии, об исправлении своей жизни добрыми делами.
   Первую беседу, как мы упомянули, святитель начал словами всеобщего ужаса: "Что это! Откуда поражение, столь губительное! Откуда гнев, столь тяжкий! Откуда упал на нас этот дально-северный и страшный перун! Откуда нахлынуло это варварское, мрачное и грозное море? Не за грехи ли наши все это ниспослано на нас. Не обличение ли это наших беззаконий, и не общественный ли это памятник им. Не доказывает ли эта кара, что будет суд страшный и неумолимый. Не должно ли всем нам ожидать, что никто не избежит будущей огненной муки, когда теперь наяву никто не оставляется в живых".
   Однако обличение в грехах, за которые последовал этот Божий гнев, святитель сосредоточивает главным образом на причинах Русского набега. Он впрочем говорит намеками, для всех тогда понятными и не совсем ясными только теперь; но эти иносказания вполне свидетельствуют, в чем было дело и насколько святитель был правдив и беспристрастен даже к варварской Руси.
   Он нигде не сказал, что Русь явилась для простого разбойничьего грабежа, хотя в такой постановке дела он мог бы еще с большею силою выразить ту мысль своей проповеди, что наказанье обрушилось над Царьградом, как Божья кара, без всякой естественной причины, лишь по одному промыслу Господа, не потерпевшего больше грехов народа. Напротив того, он правдиво раскрывает перед всеми настоящие житейские причины этого страшного события, и в самом начале своей речи обличает жестокий и безрассудный нрав цареградцев.
   "Мы были избавляемы от бед, говорит святитель, и не благодарили; были спасаемы, и ленились; были хранимы и презирали тех, которые могли дать нам острастку наказанием". "И как не терпеть нам страшных бед, когда мы убийственно рассчитались с теми, которые должны были нам что-то малое, ничтожное.... Мы получали прощение и не миловали ближних: напротив, как только избавлялись от тяготевших над нами устрашений и опасностей, поступали с ними гораздо суровее, не помышляя ни о множестве и тяжести собственных долгов, ни о прощении их Спасителем, и не оставляя сорабам малейшего долга, которого и сравнить нельзя с нашими долгами. Многие и великие из нас получали свободу (из плена) по человеколюбию: а мы немногим молотильщиков (провевальщиков зерна) бесчеловечно сделали своими рабами. Сами обрадованные, всех огорчали; сами прославленные, всех бесчестили; сами сильные и всем довольные - всех обижали, безумствовали, утолстели, разжирели, расширились". Здесь, хотя и идет беседа как бы об общих грехах, но ее основная мысль прямо направлена к каким-то частным случаям, которые с довольною ясностью раскрывают причины Русского набега.
   "Вы теперь плачете, продолжает святитель, и я с вами плачу. Но слезы ваши напрасны. Кого они могут утешить теперь, когда перед нашими глазами мечи врагов обагряются кровью наших сограждан и когда мы, видя это, вместо помощи им, бездействуем, потому что не знаем, что и делать и только ударились все в слезы".
   "Не теперь бы надобно оплакивать себя, а всегда бы следовало жить поумнее. Не теперь бы раздавать богатство, а пораньше бы удерживать себя от лихоимства. Не теперь бы править всенощные и ходить на литии, бить перси и стонать тяжко, поднимать руки и "утруждать колена, плакать заунывно и смотреть угрюмо, не теперь, когда против нас устремлены отточенные жала смерти, - прежде надлежало все это делать".
   "Почему ты плачущий теперь, теперь только стал добр для всех и во всем, а прежде никому ни в чем не снисходил, но величался как нечистый на руку сановник... Почему ты острое копье твоих друзей презирал, как бы мало крепкое, а на естественное сродство (сродство вообще ближних, всех людей) плевал и вспомогательные союзы расторгал, как бешеный, как озорник и бесчеловечный человек. Часто внушал я вам: берегитесь, исправьтесь, обратитесь, не попускайте отточиться Божию мечу и натянуться Его луку... не лукавьте с честными людьми".
   "Горько мне от того, что я дожил до таких несчастий: от того, что мы сделались поношением соседей наших... от того, что поход этих варваров схитрен был так, что и молва не успела предуведомить нас, дабы мог кто подумать о безопасности. Мы услышали об них уже тогда, когда их увидели, хотя и отделяли нас от них столькие страны и народоначальства, судоходные реки и пристанищные моря. Горько мне от того, что я вижу народ жестокий и борзый, смело окружающий наш город и расхищающий его предместия. Он разоряет и губит все, нивы, жилища, пажити, стада, женщин, детей, старцев, юношей, всех поражая мечем, никого не милуя, ничего не щадя. Погибель всеобщая! Как саранча на ниве... или, страшнее, как жгучий зной, тифон, наводнение, или не знаю что и сказать, этот народ явился в стране нашей и сгубил ее жителей. Ублажаю погибших от вражьей варварской руки, ибо они, мертвые, не чувствуют бедствий, постигших нас неожиданно".
   "Где теперь царь христолюбивый, продолжает святитель. Где военные станы? Где оружия, машины, военные советы? Все это отодвинуто от нас и отвлечено нашествием других варваров. Государь давно трудится за границею и с ним бедствует его воинство... Кто же за нас выйдет на брань? Кто выстроится против врагов? Нет никого у нас защитников и отовсюду мы стеснены".
   "Приди ко мне сострадательнейший из пророков (Иеремия) и оплачь со мною Иерусалим! Не тот древний матерьград одного народа, но град всей вселенной, какую только озаряет христианская вера, град древний, прекрасный, обширный, блестящий, многонаселенный и роскошный! Оплачь со мною этот Иерусалим, еще не взятый и не падший в прах, но уже близкий к погибели и расшатываемый подкапывающими его. Оплачь со мною царицу городов, которая еще не отведена в плен, но у которой уже пленена надежда спасения".
   "О Город-царь! Какие беды столпились вокруг тебя! О Город, царь едва не всей вселенной! Какое воинство ругается над тобою, как над рабою! - необученное и набранное из рабов. О Город, украшенный добычами многих народов! Что за народ вздумал взять тебя в добычу? О Город, воздвигший многие победные памятники после поражения ратей Европы, Азии и Ливии! Как это устремила на тебя копье рука варварская и черная и поднялась, чтобы поставить памятник победы над тобою?..... И слабый, и ничтожный неприятель смотрит на тебя сурово, пытает на тебе крепость своей руки и хочет нажить себе славное имя!...... О царица городов царствующих!..... О красота и велелепие досточтимых храмов, величие, изящество и художественное убранство!.... О храм мой, святилище Божие, святая София, Недреманное око вселенной! Рыдайте девы, дщери Иерусалима. Плачьте юноши города Иерусалима. Горюйте матери. Проливайте слезы и дети.... Плачьте о том, что умножились наши несчастия, и нет избавителя, нет помощника".
   Святитель оканчивает эту беседу, сказанную им в самый разгар общего несчастия, воззванием, что "наконец настало время прибегнуть к Матери Слова, к Ней - Единой Надежде и Прибежищу. К Ней возопием, восклицает он: Досточтимая спаси град твой, как желаешь, Госпоже!"
   Вторую беседу по поводу нашествия Россов Фотий говорил спустя некоторое время, когда гроза миновала. Он воспользовался этим событием, как великим уроком для назидания своей Паствы. Особенное значение он придал тому обстоятельству, что бедный: ничтожный народ принес такое горе народу великому, высокому, славному во всем мире.
   "Разразилась у нас внезапная беда, как явное обличение нас в наших грехах, сказал святитель. Она совершенно не похожа на другие нападения варваров: напротив, и нечаянность нашествия и чрезвычайная быстрота его, и бесчеловечность варварского народа, и жестокость его действий, и свирепость нрава, доказывают, что поражение, как громовая стрела, было ниспослано с неба".
   "По истине, гнев Божий бывает за грехи; гроза скопляется из дел грешников... И вот те, которых усмиряла самая молва о Ромеях (Новоримлянах), те подняли оружие против их державы и ударили в ладоши, борзясь и надеясь взять Царствующий град, как птичье гнездо; разорили окрестности его, истребили все до самой его крепости, жестоко умертвили всех захваченных и смело окружили город, сделавшись отважными, так что мы не смели и посмотреть на них прямо и не робко, напротив расслабели и упали духом от того самого, от чего им повадно было воевать мужественно. Ибо эти варвары справедливо рассвирепели за умерщвление соплеменников их, и справедливо требовали и ожидали кары, равной злодеянию. Да и кто бы отважился одолеть врагов, когда у себя дома питает разрушительные раздоры и вражды, когда его собственная неразумная ярость помрачает его ум и склоняет убить ближнего, который, быть может, не сделал никакой неправды".
   "Народ, до нападения на нас, ничем не давший себя знать, народ не почетный, народ, считаемый наравне с рабами, не именитый, но приобретший славу со времени похода к нам, незначительный, но получивший значение, смиренный и бедный, но достигший высоты блистательной и наживший богатство несметное, народ, где-то далеко от нас живущий, варварский, кочевой, гордый оружием, не имеющий гражданского устройства, ни военного искусства, - так грозно, так мгновенно, как морская волна, нахлынул на пределы наши и как дикий вепрь истребил живущих здесь, словно траву.... И какие зрелища скоплялись пред нами!... Младенцы были разможжаемы о камни... матери, зарезываемые или разрываемые, умирали подле своих малюток. Лютость губила не одних людей, но и бессловесных животных, волов, коней, кур и других, какие только попадались варварам.... А что делалось над мертвыми телами!... Речные струи превращались в кровь. Колодезей и водоемов нельзя было и отыскать, потому что они через верх наполнены были телами.... Мертвые тела загноили нивы и завалили дороги. Рощи сделались непроходимы от трупов... Пещеры были наполнены мертвецами. Горы и холмы, лощины и долины ничем не отличались от городских кладбищ. Так велико было поражение. Вдобавок, губительная язва, зарожденная от войны, перелетала с места на место, и заражала смертоносным ядом все, что ни попадалось ей... Тогдашнего нашего злополучия никто не мог бы описать стихами Илиады"....
   Но известно, что внезапное бедствие было внезапно же остановлено заступлением Пресвятой Богородицы. Патриарх из Влахернского храма поднял Ее ризу и с крестным ходом при стечении всего народа обнес святыню вокруг стен города. "Тогда помиловал Господь достояние свое. По истине эта досточтимая одежда есть риза Богоматери, говорит святитель. Носилась она вокруг этих стен и неприятели, непостижимо как, обращали тыл свои. Покрывала она город и насыпь их рассыпалась, как по данному знаку. Приосенила она осажденных и осада неприятелей не удавалась сверх чаяния... Ибо, как только эта девственная риза была обнесена по оной стене, варвары тотчас сняли осаду города и мы избавились от ожидаемого плена и сподобились нечаянного спасения"....
   "Неожиданно было нашествие врагов, но нечаянно и удаление их; чрезмерно негодование, но неизреченна и милость; невыразимо устрашение их, но посрамительно и бегство. Их привел к нам их гнев (месть); но за ними, следовала Божия милость и отвратила их набег.... Поражение остановлено покаянием.... Отточенный на нас меч остановлен литиями и молениями"..... {Другой современник события, Никита, в 878 г. епископ Вафлагонский, в житии патр. Игнатия, пишет между прочим следующее: "В то время (360 г. Шлец. II, 47) жестокий народ Скифского племени, по имени Россы, пришедши от Евксинского моря в Стенос, опустошивши на пути все страны и все монастыри, и взявши с них богатую добычу, стал чинить набеги и на острова, лежащие около Византии, грабя имущество жителей и убивая людей полоненных. Кроме того, со всем неистовством варваров вторгся он в монастыри патриаршие, разграбил все имущество, там найденное, и взявши насильственно 22 человека правоверных, всем без исключения отрубил топорами головы на палубе судна".}.
   Красноречие Фотиевых бесед, хотя и направленное совсем к другим, общим целям, с достаточною ясностью обнаруживает, что Русские в Царьграде жили постоянно, вероятно, в качестве торговых людей, а судя по упоминанию о молотильщиках, даже в качестве рабочих; они делали долги и вероятно за эти долги Греки бесчеловечно, как говорит святитель, оборотили их себе в рабство. Вообще Русских Греки не уважали, презирали, как варваров, обижали, как народ не имевший силы и значения, как малокрепкое копье, и не замедлили рассчитаться с ними даже убийством за какой-то малый и ничтожный долг. Между тем Русские жили там друзьями и держались по-видимому крепко каких либо уговоров и договоров касательно своего пребывания в чужой земле, которые святитель обозначает выражением: вспомогательные союзы, говоря, что Грек эти союзы расторгал, как бешеный, как озорник, как бесчеловечный человек.
   Таким образом остается в ясности одно прямое дело, что Русские были обижены, оскорблены неправдами Греков и наконец убийством своих земляков; что за все за это, а особенно за умерщвление земляков они справедливо, как говорит сам святитель, рассвирепели и внезапно явились отомстить свою кровь; что именно не другой повод, а только их гнев, их месть были их вождем в этом внезапном набеге: и следовательно историки напрасно пишут, что это был набег разбойничий, для одного грабежа; что наконец, этот набег был заранее хорошо обдуман, исхитрен, так что об нем не могла предупредить никакая молва. А это все показывает не только хорошее знакомство с порядками Цареградской жизни, но и со состоянием домашних дел Царьграда, знакомство, которое могло существовать только при постоянных сношениях с городом, при постоянных связях с его жителями, в числе которых конечно не мало было и наших Днепровских Славян.
   Мщение за родную кровь составляло религию русских язычников и они, избравши удобное время, с малыми силами решились переплыть море и успели совершить кару достойную злодеянию, как выражается сам патриарх. С тою же внезапностью они и ушли, ибо хорошо знали, что долго оставаться с 200 ладьями у города, который владел огромным флотом, было невозможно. Сделавши все, чего требовало мщенье, и захватив несметную добычу, они поспешили уплыть домой. Позднейшие греческие историки, а за ними по их словам и добрые наши летописцы рассказывают, что риза Богородицы была погружена патриархом Фотием в море, отчего сделалась великая буря и потопила Русские корабли, так что они возвратились в малом остатке и с большим горем, что по возвращении в Киеве был общий плач.
   Но мы видели, что сам Фотий ничего об этом обстоятельстве не сказывает, говоря только, что св. Ризу носили по городу и по его стенам сам он и с ним все до одного из жителей. О чуде на море точно также ни слова не говорят и другие не менее достоверные историки, а судя по изображенному самим Фотием ходу дел, в то время никто бы не решился выйти к морю, и тем более с крестным ходом.
   Фотий, словами пророка Иеремии говорил народу: не выходите на поле и не ездите по дорогам, ибо там везде кругом мечи врагов.
   Таким образом рассказ о буре и погибели русских людей, о чем сам Фотий не говорит ни слова, есть поздняя греческая легенда, составленная не без мысли о том, что победоносные Руссы в свою очередь воротились домой побежденными, "и восвояси с побежением возвратишася" как свидетельствует хронограф, хотя и приписываемый Георгию Амартолу, но в этом месте принадлежащий позднему составителю, именно Симеону Логофету, писавшему около 950 г. Что позднее сочинение дополнявшее Амартола служило одним из главных источников для наших летописцев, чистосердечно и добродушно веровавших во всякое писаное слово и потому целиком выписавших это известие из сказаний Симеона Логофета.
   Все обстоятельства дела, обозначенные самим участником в событии, патр. Фотием, напротив того заставляют верить одному, что Руссы, в виду возвращения царя с войском и флотом, поспешили убраться по домам, и возвратились в свою родную землю без всякой помехи, доставши себе славное имя и великое богатство. Вскоре, через год, через два, они прислали в Царьград послов просить о мире, т. е. об уговоре, как жить в городе и как вести с ним дело, особенно торговое, о котором они заботились больше всего, а вместе с тем, говорят летописцы, просили просветить их ум Христовою Верою. Однако по свидетельству Константина Багрянородного видно, что склонит Руссов к миру заботились сами Греки. Он повествует: Василий при соцарствии с Михаилом, значит в 866-867 г., щедро I одарив Руссов златом, сребром и шелковыми тканями, склонил к миру сей народ, неукротимый, чуждый Бога и благочестия, и, после разных переговоров, заключивши прочный мир, убедил его креститься. Руссы согласились даже принять от него поставленного патриархом архиепископа.
   Все это подтверждает сам Фотий в своем окружном послании. Он пишет между прочим: "Не только Болгарский народ переменил прежнее нечестие на веру во Христа, но и тот народ, о котором многие многое рассказывают, и который в жестокости и кровопролитии все народы превосходит, оный глаголемый Рос, который, поработив живущих окрест его и возгордясь своими победами, воздвиг руки и на Римскую (Византийскую) Империю; и сей однако ныне переменил языческое и безбожное учение, которое прежде содержал, на чистую и правую Христианскую веру, и вместо недавнего враждебного на нас нашествия и великого насилия, с любовию и покорностию вступил в союз с нами. И столько воспламенила их любовь к вере, что и епископа и пастыря и Христианское богослужение с великим усердием и тщанием прияли" {Разговоры между испытующим и уверенным о Православии. М. 1833, стр. 175.}.
   Для Русской Истории из этого приснопамятного события извлекаются весьма любопытные соображения. Фотий ни слова не говорит о времени, когда Руссы потерпели страшную обиду в Царьграде именно по случаю убийства своих земляков, как равно и о том, когда они совершили свой внезапный набег. Мы не знаем сколько времени прошло от этого убийства и до набега, который по исследованиям должен был случиться в 864 г., как определено даже и в хронике Амартола. Если Руссы были народ слабый, презираемый, незначительный неименитый, ничем до того времени себя не ознаменовавший. то по всем этим причинам они не могли совершить свое мщение тотчас же, т. е. в тот же год или по крайней мере на другой год. Необходимо было собрать хорошую дружину, ибо на 200 ладьях должно было поместиться по крайней мере 8000 человек, а главное надо было выждать и увидеть в самом Царьграде благоприятный случай для набега. Число ладей прямо показывает, что Руссы вовсе не желали встретиться с греческим флотом. Потом самая весть об убийстве земляков никак не могла придти на Русь скоро: не скоро эта весть распространилась и по волостям для сбора дружины. Словом сказать, от времени, когда произошло цареградское убийство, и до исполнения мести мог пройти не один год. Спустя около ста лет после этого события, Игорь собирал мщение на греков целых три года и особенно манил к тому Варягов, без помощи которых, включительно до самого Ярослава, не происходило ни одного сколько-нибудь значительного дела на Руси.
   Мы знаем, что водная связь Киева с Новгородом открывается с первых же шагов нашей истории и можем верить, что не одни киевляне, но и новгородцы часто проживали в Царьграде по своим делам. Между Новгородом и Киевом лежала большая дорога в Грецию, Греческий путь, по которому ходили туда не только Новгородцы, но и сами Варяги. Когда в Киеве получена была весть о Цареградском злодеянии, то мысль о помощи могла остановиться и на северных людях, на Новгородцах, и на Варягах, которые, однако, по летописи только что были изгнаны из Новгорода. Случилось тоже, что после случилось в Новгороде же с Ярославом. Вчера дружина была изгублена, а нынче она очень бы понадобилась. Киевская причина для призвания Варягов, подоспела к новгородской, где без Варягов возникла вражда и несогласие, встал род на род. Обе причины могли естественно образовать общее желание призвать опять Варягов, и уже на иных условиях, призвать их себе в родство, как родных защитников земли, призвать их княжить и владеть землею.
   Как бы ни было, но совпадение двух таких событий, Киевского и Новгородского, к одному почти году, заставляет полагать, что во всяком случае Варяги были призваны не без участия Киевлян, этой настоящей исконивечной Руси, ибо эта Русь тотчас же воспользовалась призванными силами. Как оказывается, для Киева Варяги были нужнее, чем даже для Новгорода.
   Наши летописцы, ничего уже не помнившие об этом времени, конечно не могли рассказать никаких подробностей о главных причинах призвания и выставили лишь ту причину, какая жила по земле и в их время, и спустя несколько столетий после, т. е. внутренний раздор правивших землею родов, всегда призывавших себе для расправы третье, властительное лице. Основное сведение об этом времени, именно о набеге Руси на Царьград, они почерпнули из греческих хроник уже 10 и 11 века, и на этом основании расставили даже годы для домашних преданий, весьма скудных и голых и отчасти весьма похожих на простые соображения о том, как вообще должно было что случиться.
   Если Греки рассуждали о Руси, что это народ бессильный, ничтожный, если в Царьграде Русь испытывала на самом деле все невыгоды такого мнения о себе, то естественно, что и в Киеве умные люди давно о том же рассуждали и заботились, как бы укрепить свою силу, да охранить свои торговые и другие сношения с Царьградом; как бы заставить Грека, чтобы он уважал народные права незаметной, незнатной и неименитой Руси. Подчиняясь до того времени и платя дань Хозарскому Кагану, Русь видно ничего не приобретала от этого подчинения, тем более, что Хозары в это время все больше слабели и не были уже способны защищать выгоды своих данников.
   Хозарская власть над Киевом в теперешнее время походила на Татарскую власть над Москвою в конце 15 века. Между тем для Руси особенно дороги были отношения к Греции, очень важен был вопрос о том, как устроиться с Царьградом, чтобы жить у него не из милости только, как живут нищие, а на твердых и нерушимых основаниях народного права. Грек, как видели, презирал Русского, допускал его к себе, как нищего, и при первом случае какой либо ссоры и неудовольствий, не только прогонял его, но даже почитал своим неотъемлемым правом разделаться с ним, как с недостойным рабом, посредством убийства, ибо по греческому закону убийство раба за дело не считалось ни во что. Русский вовсе не думал о себе, что он раб льстивому Греку, и изыскивал способы, как бы это доказать ему. Своими силами, по преимуществу земледельческими, по преимуществу торговыми и промысловыми, ибо военных дружин давно уже не было, он этого достигнуть не мог. Требовалось добыть силу, свойственную такому делу. Такая сила находилась в то время только у Варягов, на Балтийском Поморье. Кого собственно разумели наши летописи под именем Варягов, мы уже об этом говорили выше стр. 133. В числе их могли быть и Скандинавы, но не они составляли корень того Варяжества, которое с давних времен было известно всей Русской стране, как свой брат. Когда, сильно оскорбленные Греками, Киевляне сильно заговорили о том, как быть, то осматриваясь кругом, они ни на ком другом и не могли остановит своих мыслей, как только на этих Варягах, на старых знакомцах и на старых владыках северного Русского края, которые и сами, для собственной торговли, тоже должны были не мало заботиться об устройстве правильных и независимых сношений с Царьградом. И для самих Варягов очень требовалось прочистить Греческий Днепровский путь от греческой тесноты.
   При их помощи мщение над Царьградом было совершено блистательно. Оно-то и повело к устройству лучших отношений с Греками. Греки увидели, что Русью презирать более невозможно и постарались привлечь ее к прочному миру, водворив даже Христианство в Киеве. Стало быть, произошло то, чего Русь добивалась. Она желала народных прав, желала признания за нею той народной самостоятельности, без которой невозможны были ее сношения с Царьградом. Своим набегом она нажила себе у Греков славное имя, т. е. доказала им, что с этой поры она независимая и самостоятельная народность, способная восстановить свои нарушенные права надлежащим возмездием.
   Однако набег если и был началом новых связей с Греками, то он точно также был концом многих предшествовавших событий. В истории с неба ничего не падает. Очень вероятно, что Русь с давних времен добивалась свободного торга в Царьграде, т. е. свободного в том смысле, чтобы Греки принимали ее, как и всех других, доставляли бы ей необходимые средства и удобства для тамошнего пребывания, без которых нельзя быть. Мы видели, что о правильном торге очень хлопотал еще в 5 веке Аттила и его дети, которые в этом отношении, по всем видимостям, были деды и прадеды и наших Киевлян и Балтийских Славян-Варягов.
   Весьма важное свидетельство, намекающее на подобные старания Руси устроить свои Царьградские дела еще в начале 9 века, встречается в Западных Летописях.
   В 839 г. Греческий император Феофил, отец известного нам Михаила, послал посольство к Германскому императору Людовику Благочестивому, в Ингельгейм (на Рейне, недалеко от Майнца), прося о помощи против Агарян-Сарацинов. Вместе с послами он отправил некиих мужей называвших себя Рос, которые приезжали в Царьград от своего царя Хакана для заключения с Греками дружбы. Феофил просил Людовика, чтобы этим людям была оказана всякая помощь и возможность возвратиться домой, через Германию, так как путь, по которому они пришли в Царьград, лежит между варварами, людьми самыми жестокими и ехать по нем очень опасно. Людовик, прилежно испытывая настоящую причину прихода этих людей, узнал что они из народа Свеонов и заподозрил наших Россов в шпионстве. Он велел их задержать, пока точно не откроется, с каким намерением они пришли, и уведомил об этом Феофила, написавши, что из дружбы к нему, он охотно даст им пособие и отправит их безопасно в их землю, если только найдется к тому возможность и не окажутся они изменниками, соглядатаями. В противном случае, он хотел снова доставить их в Царьград.
   Известно, что норманисты в этом неясном свидетельстве находят весьма твердое основание для доказательств о шведском происхождении нашей Руси.
   Но почему Россы были заподозрены фальшивыми людьми? Об них узнали, что они Свеоны-Шведы. Но каким образом узнали, кто об этом сказал? И почему не узнали об этом сразу, как только Россы пришли в Ингельгейм? Со Шведами Людовик был уже хорошо знаком. В 823 г. он посылал в Швецию нарочных послов "для точного исследования этого края". Шведы в 829 г. присылали к Людовику послов, желая принять Христову веру, и по этому случаю к ним был отправлен учитель. Ясно, что Россы-Шведы должны быть узнаны тотчас, как только явились к Людовику. Между тем возникает странное подозрение, начинается разыскание, при котором могло случиться, что эти Россы, поясняя свое местожительство, сказали, что они Славяне и живут по соседству со свеонами; что чиновникам Людовика из этих двух имен более подходящим и более знакомым показалось одно - Свеоны.
   Допустим, что в самом деле это были Шведы, со собственным своим именем Рос, как того хотел Шлецер, доказывая, что и царь их Хакан есть собственное Шведское имя Гакон. Но если существовала Русь в Швеции со своим королем Гаконом, от которого не осталось никакой памяти, то в тоже время в Киеве в самом народе существовало наименование тамошнего владыки каганом, вероятно для более сильного выражения и определения предержащей власти. Об этом имени каган сохранялась большая память еще в 11 веке, когда каганом именуют св. Владимира, и никто другой, как Русский же митрополит, который тем же титулом именует и Ярослава. Значит каган еще и в это время был родной титул для Руси, обозначавший понятие о царе, и оставшийся в народной памяти от владычества Авар, а в 9 веке существовавший по случаю владычества Хозар, державших над собою того же Великого Хакана. Очень вероятно, что от этого Хозарскего Хакана, если не от своего собственного, ходили и наши Россы послами к Феофилу. Они ведь в то время платили дань Хозарам, след. могли действовать от имени своего повелителя или от его наместника, жившего в Киеве, и по естественным причинам устраивавшего домашние, местные, чисто Киевские выгоды. Если они ходили или остались в Царьграде в малой дружине, которая, без сомнения, вся состояла лишь из купцов, ибо купец и посол в то время было одно и тоже, то существовала и причина, почему они опасались возвращаться тою же дорогою. В степях Днепровских тогда странствовали уже Печенеги, так что Хозарский Хакан при помощи Греков, еще прежде в 834 г., должен был для собственной защиты выстроить на Дону каменную крепость Саркел.
   Все это заставляет полагать, что Россы, попавшие в гости к Людовику Благочестивому, были Киевские Руссы, и что в их числе могли быть и Варяги - Балтийские Славяне, если Киев и в то время, как нельзя сомневаться, был торговым средоточием для Севера и Юга. И Олег и Игорь посылали послами к Грекам тех же Варягов.
   И так еще почти за 30 лет до Оскольдова набега на Царьград Русь хлопотала о прочном дружеском союзе с Греками. Она тогда действовала именем Хагана Хозарского, ибо находилась под его владычеством. В Киеве, как жили в нем Хозары, а след. и Жиды, также точно могли жить и Варяги, и самый состав его дружины необходимо был всенародный, где Варяги по своему ратному ремеслу должны были, хотя бы в малом числе, стоять впереди других.
   Россы отпросились в Царьграде идти с послами во Франкскую землю, дабы оттуда возвратиться домой. Они, стало быть, очень хорошо знали, что и такою окольною дорогою все-таки можно попасть в Киев. Все равно, кто бы ни были эти Россы, Шведы или Киевляне, или Балтийские Славяне, они знали круговой путь в Царьград, знали, что если, идя по каналу доберешься до Варяжского моря, то оттуда легко пойти к востоку и по восточной стороне легко опять попасть в Черное море. Но одним ли Шведам, одним ли Норманнам был знаком этот круговой путь? Одним ли Шведам были отворены ворота в нашу страну? Одни ли Шведы, одни ли Норманны существовали на Балтийском море в первой половине 9 века? Где же находилось в то время Варяжское Славянское Поморье, знаменитое и войною и торгом?
   Мы видели, что с Немецкой точки зрения Герульское имя Охон, стр. 379, значит Гакон, Аваро-Хозарский титул Хакан тоже значить Гакон. Но толкуя это свидетельство Бертинских Летописей в пользу Шведского происхождения Руси, Норманисты, как заметил Гедеонов, заставляют Греческого импер. Феофила без всякой нужды обманывать Франкского императора, уверяя его, что посланные им Шведы не есть Шведы, а некие Россы, у которых Конунг именуется Хаганом. Отчего Феофил не приставил в своем письме пояснения, что эти Россы называют себя также и Свеонами? Конечно, от того, что они так себя никогда не называли, а только в Германии, при дворе Людовика, его чиновники сообразили, что это должно быть Шведы, ибо несомненно, что Россы рассказывали же, как им должно ехать на свою родину, то есть по Балтийскому морю в восточный его угол.
   Впрочем, после исследований Гедеонова не может оставаться ни малейшего сомнения, что Феофил писал к Людовику только об одних Киевских Россах, которые хорошо знали, где лежит Варяжское Поморье и направлялись к нему, чтобы безопаснее и вернее попасть через Новгород или через Неман в свой родной Киев.
  

---

  
   Таковы были первые неясные слухи о Руси на Западе Европы. Лет через 20 ее имя блистательно прошумело в самом Царьграде. Послушаем теперь, что рассказывали о Руси на Востоке, или вернее сказать по всему Арабскому Югу от Каспийского моря до Испании включительно.
   В половине 7 столетия в Закавказских краях, в древней Мидии? Армении и Персии утвердили свое владычество Арабы, просвещеннейший народ Средних Веков, для которого торговая промышленность повсюду была главною статьею его процветания и могущества, а потому и главным предметом его покровительства. Каспийское море для Арабов стало внутренним озером и изо всех мест отворило свои ворота для сношений с подвластными им странами. Естественно, что такой порядок дел на далеком Каспии не замедлил отозваться большими выгодами и по всей Русской равнине. Устье Волги сделалось притягательною силою для всякой предприимчивости всего Поволжья. Вот, между прочим, важнейшая причина, почему с того же времени по крайней мере для наших южных краев все могущественнее становились и самые Хозары: в их руках сосредоточивались связи всего севера с Закаспийским югом.
   Столицею славных арабских Халифов (Аббассидов) был Багдад - древний Вавилон. Если припомнить, что пред началом нашей истории (786-808 гг.) правоверными Арабами повелевал из Багдада знаменитый покровитель наук Гарун-эль-Решид, то мы поймем, что Арабская наука не могла пройти молчанием и нашей незнаемой страны {См. Гаркави: Сказания Мусульм. писателей о Славянах и Русских. Спб. 1870. - Хвольсона: Известия о Славянах и Руссах Ибн-Даста. Спб. 1869. - Савельева: Мухаммеданская Нумизматика. Спб. 1847. - Котляревского: О погребальных обычаях языч. Славян. М. 1868.}.
   Древнейшее из арабских сведений о нашем севере восходит в 60-м или 70-м годам девятого века, то есть к тому самому времени, когда исторически впервые имя Руси было зарублено на стенах самого Царьграда. Это сведение вместе с тем и самое замечательное для нашей истории из всех, какие только оставили нам Арабы. Оно рассказывает, что "Русские уже христиане купцы - они же суть племя из Славян - вывозят меха бобровые, меха черных лисиц и мечи из дальнейших концов Славонии к Черному морю (в Византию), за что царь Ромейский (византийский) берет с них десятину (пошлину). А если желают, то ходят на кораблях по реке Славонии (рекою Славян называется у Арабов Волга), проходят по заливу Хозарской столицы (мимо теперешнего Тарху), где ее владетель берет с них тоже десятину. Затем они ходят к морю Джурджана (к юго-восточным берегам Каспия) и выходят на любой им берег... Иногда же они привозят свои товары на верблюдах в Багдад". Тот же Арабский географ (Ибн-Хордадбе) сообщает при этом, что купцы (вообще) ходили также к Хозарской столице с Запада другим путем, по-видимому Азовским морем, проходя страною Славян, и достигая через Каспийское море по Средней Азии даже до Китая, то есть вообще указывает известный в то время путь Индийской торговли чрез Воспор Киммерийский. Это, по его сведениям, была страна Славян. Вообще и другие Арабы, от конца 8 и до конца 10 века, почитают народ Саклаб, большим европейским народом, наравне с Грекоримлянами и Франками.
   Итак Русские купцы, в половине 9 века, в самое могущественное время Хозарского и Арабского владычества на Каспийском море, как добрые гости, могли свободно высаживаться, где им было любо, на самом торговом юго-восточном его берегу, и кроме того, вероятно с этого же берега, возили свои товары в самый Багдад. Тоже самое в первом веке по Р. X. Страбон говорит об Аорсах, которые также на верблюдах торговали с Мидиею и Вавилониею (Багдадом), и занимали земли между Волгою и Доном, простираясь по Дону далеко к северу. Аорсы конечно был не тот народ, что Руссы, да и Руссы совсем был другой народ, чем Славяне, хотя арабский географ прямо говорит, что Руссы суть племя из Славян. Как возможно допустить, чтобы тихие, смирные Славяне были когда либо так предприимчивы, что осмеливались пускаться не только на кораблях в Каспийское море, но даже и на верблюдах в древнюю Вавилонию! А между тем в Русской земле память о богатой Индии никогда не угасала и сношения с нею не прекращались, хотя и оставались только в руках отважных людей из торгового народа.
   В 15 веке русский человек, Афанасий Никитин, с верхней Волги, из Твери, отправляется странствовать в Индию, конечно руководясь теми преданиями об Индейском пути, какие искони веков существовали у обитателей всех главных городов по течёнию Волги. Кроме того и перевал из Дона в Волгу с незапамятных времен был так известен, что Арабы почитали Дон рукавом Волги, посредством которого воды Черного моря соединялись будто бы с Каспием. Ясно, что это была самая торная торговая дорога из Черноморья в Каспийские области и дальше в Индию.
   Арабы на Волге прежде всего знали Хозар и оставили нам, достаточно сведений об устройстве их жизни, о чем мы говорили выше. Хозарская земля, по их словам, страна обширная, одною стороною прилегающая к великим горам (Кавказским). Она суха и неплодородна. Много в ней овец, меду и Евреев. Эти Евреи и были несомненно руководителями всякого торга.
   Вверх по Волге от Хозарской земли сейчас начиналась страна Буртасов. В 15 или 20 днях расстояния от Хозарского Итиля, где-то на Волге же, находился город Буртас, который по приметам должен занимать место Геродотовского Гелона и по всему вероятию есть город Увек, теперь Увешино Городище, вблизи Саратова, что как раз приходится на 20 дней пути от Астрахани. Там еще в 16 веке находили памятники с арабскими надписями, см. стр. 243. Буртасская земля простиралась по Волге в длину и в ширину на 17 дней. Она занимала теперешние губернии Саратовскую, Тамбовскую, Пензенскую, Симбирскую. Это страна Геродотовых Вудинов, Гамаксеков Страбона, Амаксобиев Птолемея или нашей Мордвы-Мокши, страна ровная и изобильная лесистыми местами, жители которой занимались звероловством и потому были особенно богаты куньими и всякими дорогими мехами, а также медом. По всей империи Арабских Халифов славились и очень дорого ценились Буртасские меха чернобурых лисиц.
   У Буртасов не было верховного главы, который бы один управлял ими, то есть не было того, что называется государством; а были у них только старшины в каждом селении по одному или по два, к которым они и ходили за судом в своих распрях. Настоящим образом они подчинялись царю Хозар и выставляли ему в поле 10 тысяч всадников. Они были сильны и храбры, а собою стройны, красивы и дородны. Всякая обида у них отплачивалась местью. Одни из Буртасов сжигали покойников, другие хоронили. Нет сомнения, что все это говорится больше всего о жителях города Буртаса, чем об остальном населении. В атом городе было до 10 тысяч жителей, часть которых были мусульмане и имели две мечети. Город наполнялся жителями только зимою, а летом уходил в поле кочевать. Население его было смешанное, как и в Хозарском Итиле, поэтому те Буртасы, которые сжигали покойников, по всему вероятию были Русские Славяне.
   Дальше к северу в трех днях пути за страною Буртасов, по Волге же находилась страна Болгарская, покрытая местностями болотистыми и дремучими лесами, посреди которых и жили Болгары. Это был народ земледельческий. Он возделывал всякого рода зерновый хлеб, пшеницу, ячмень, просо и другие. Однако главное их богатство точно также заключалось в куньих мехах, которые у них заменяли даже монету. Каждый мех шел за 2 1/2 диргема (диргем равнялся бывшему 30-ти копеешнику).
   Меховая торговля и составляла главный промысел Болгарии. Принимая меха от Руссов, которые жили по обоим берегам верхней Волги, Болгары переправляли их к Хозарам на устье Волги, и прямо у себя же продавали арабским купцам, если Арабы сами поднимались до Болгарии.
   Вблизи теперешних Тетюш, на небольшом волжском притоке, с азиатской стороны, находился главный город, так и называемый Болгар, ныне село Болгары.
   Население города простиралось до 10 тысяч жителей. Дома были построены из бревен, скрепленных деревянными же шипами.
   Болгарскою страною управлял царь, власть которого однако не была обставлена тем чрезвычайным почетом, какой был в обычае на востоке. Болгарский царь выезжал один, как простой человек, без мальчика и без другого проводника. Когда он появлялся на рынке, то каждый из парода вставал перед ним, снимал шапку и держал ее под мышкой. Точно также все, кто входил к царю, малый и большой, даже его дети и братья, завидев его, тотчас снимали шапку, клали ее под мышку и садились, по обычаю на колени, потом вставали и уже не садились, пока не повелит. Шапки надевали уже по выходе.
   Ибн-Фадлан, арабский посланник к царю Болгар, которых он называет Славянами, рассказывает между прочим, что когда он прибыл в Болгарию и находился от города в расстоянии дня и ночи, то царь выслал ему на встречу четырех подчиненных царей и своих братьев и детей. Они встретили послов с хлебом, мясом и просом. Потом на расстоянии двух фарсангов (10 верст) сам царь вышел их встретить и лишь только увидел нас, говорит путешественник, слез с коня и упал ниц, благодаря Бога. При этом он осыпал нас деньгами. Такая слишком почетная встреча, произошла по той причине, что царь был уже мусульманин, а посольство было от повелителя верных, от самого халифа, посылавшего царю по его же просьбе учителя веры и наставника в законах ислама.
   На представлении послов, во время чтения посольских писем, царь стоял, а его свита бросала на послов диргемы. Затем послы надели почетную одежду на супругу царя, сидевшую обок с ним, как был у них обычай и нрав. Представление происходило в шатре. Точно также в шатре царь угощал послов обедом. Он сидел один на престоле, покрытом греческою золотною тканью. Подчиненные цари сидели возле него по правой стороне, дети его сидели перед ним, а послам он указал место от себя по левой стороне. Принесли ему стол, на котором было жареное мясо. Он взял нож, отрезал кусок и съел его, затем другой, третий; потом отрезал кусок и подал посланнику, которому служители тотчас принесли маленький столик и поставили перед ним (гостю первый кусок). Таков у них обычай, говорит Ибн-Фадлан. Никто не дотрагивается до кушанья, пока царь не подаст ему, и когда царь подает, то приносят ему стол. Затем отрезал он кусок и подал царю, сидевшему по правой его стороне, и ему принесли стол, после подал он второму царю, и ему принесли стол. Таким образом принесли каждому из сидевших перед ним стол, и каждый ел особо на своем столе. Никто не ел вместе с царем и никто не берет с чужого стола. Когда кончили еду, каждый унес оставшееся на его столе домой. После стола царь велел принести напиток из меду, называемый у них саджу, сиджу - сыта, который и он и все пили. При этом, как кажется, произносилась молитва за царя, потому что Ибн-Фадлан тотчас после сыты упоминает об этой молитве. Она заключалась в следующих словах: "Боже благослови царя Балтавара (так он именовался), царя Болгар". Араб заметил, что так не следует произносить, что только Бог есть царь и никому не приличествует такое название, особенно же в торжественном случае. - "Как же следует, чтоб взывали?" вопросил царь. Правоверный мусульманин научил его, что надо упомянуть его имя и имя его отца. "Но отец мой был неверный, ответил царь, и я тоже не желаю, чтобы упоминали мое имя, каким наименовал меня неверный". Царь пожелал носить имя Халифа и переименовал на арабское и имя своего отца. Составилось такое возглашение: "Боже благослови твоего раба Джафара Ибн-Абдаллах, властителя Болгар, клиента повелителя верных!" Это было в 922 году. Так мусульманство уже давно пролагало себе торную дорогу по Волге на наш далекий север.
   У Болгарского царя и портной был из Багдада. Этот портной зашел однажды к Ибн-Фадлану и они стали беседовать, ожидая мусульманского призыва к ночной молитве. Услышавши призыв, они вышли из палатки, а на горизонте уже появилась утренняя заря.
   "К какой молитве ты взывал", спросил Араб муэдзина. "К утренней", ответил муэдзин. "А где же последняя ночная молитва?" - "Мы ее произносим вместе с молитвой при закате солнца". - "А как же ночь"? допрашивал Араб. "Как видишь, ночи нет, отвечал муэдзин. Бывают ночи еще короче этой; теперь они начинают уже увеличиваться". Это было вероятно в половине Июня, ибо послы прибыли в Болгар 11 Мая. Муэдзин при этом рассказал, что оп уже с месяц, как не спал по ночам из боязни опоздать утреннею молитвою, ибо здесь, когда человек ставит на огонь горшок во время вечерней молитвы, то не успевает изготовиться кушанье, как уже совершается утренняя молитва.
   Все это очень удивляло Арабов. Они с изумлением приметили, что ночью на небе очень мало звезд, что луна светит короткое время, а потом исчезает в утренней заре; что ночью можно узнать другого человека на расстоянии дальше, чем на полет стрелы из лука. Царь рассказал Арабам, что за его страною, на расстоянии трех месяцев, живет народ Вису (Весь), у которого ночь меньше часа. Очень изумились и даже испугались Арабы, когда случилось северное сияние или что-либо подобное перед вечернею зарею. Они стали молиться. Арабская фантазия разгорелась и им представилось, что на небе в облаках, красных, как огонь, видны войска, люди и кони, в руках у них луки, копья, мечи; что войска сходились на битву, смешивались, потом опять разделялись, при чем слышались громкие голоса и глухой шум и т. д. Так продолжалось до часа ночи и потом все исчезло. Жители страны, не понимая ужаса иноземцев, издевались над ними. Когда Арабы спросили об этом явлении Болгарского царя, тот ответил, что старые люди ему сказывали, будто это сражаются поклонники демонов и те, которые их отвергают.
   Арабы приметили также, что жители по лаю собак гадают об урожае, что в стране бывает часто гроза, и если молния ударяет в чей либо дом, то после того уже никто к нему не приближается: его оставляют, пока от времени он не развалится и не истлеет. Говорили, что на этом месте почиет гнев Божий.
   Главную пищу Болгар составляли просо и лошадиное мясо, не смотря на то, что в их стране много было пшеницы и ячменя. Вместо масла, они употребляли рыбий жир (?), ибо другого масла у них не было. Между тем Арабы удивлялись обилию в стране ореховых лесов и известно, что в Средней Азии наши орехи и до сих пор удерживают название Болгарских, следовательно можно полагать, что Болгары и в древнее время уже торговали ими и только не придумали добывать из них ореховое масло. У Болгар росло еще дерево, неизвестное Арабам, очень высокое, по вершине похожее на пальму с тонкими, но собранными вместе листьями, вероятно береза. В этом дереве туземцы пробуравливали дыру, подставляли с

Категория: Книги | Добавил: Armush (26.11.2012)
Просмотров: 442 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа