Забелин Иван Егорович - История русской жизни с древнейших времен

лег, покоряя Киеву соседние Славянские племена. Вслед за этими речами царь Иван Васильевич наказывал провожать посланных им данщиков Югорским князьям с Югричами, людям добрым, от городка до городка и от людей до людей...

   Когда по следам Ермака Тимофеевича Русские вошли хозяевами в Сибирские пустыни, то первым их делом во всех случаях было построение городов и городков {Первый городок, построенный в Сибири русскими ратными людьми (в 1535 г.), называется Остяками Руш-ваш, что значит Русский городок (Миллера: Описание Сибирского царства, стр. 198). Он был поставлен случайно, только для зимовья русскому отряду, в 100 человек, проплывшему по Иртышу в Обь. Здесь, на северо-восточном берегу Оби, против устья Иртыша и сооружена была эта первая крепостца, выдержавшая тогда же со славою значительную осаду от инородцев. Имя Руш-ваш сходствует с именем самого северного селения на острове Рюгене - Russevase, см. стр. 167. Славянское весь, vas по Краински, значит село, деревня, селитьба.}, для чего изыскивались угожие места, преимущественно на устьях рек, на высоких крутоярах, чтоб место было крепко, чтоб никак влезть было невозможно, а к тому, чтоб место было рыбно, была бы и пашенка небольшая и много лугов для пастьбы скота и коней. При этом города и городки ставились всегда в средине волостей и землиц, с которых собирались дани, самое большое - дней на 10 езды до границ волости или до последнего селения, платившего городку дань; но больше всего старались устраивать городки в таких местах, чтобы инородческие поселки находились в пяти, в двух, в одном днище от города, или еще ближе. Днище пути заключало. в себе 20-25 верст.

   Город рубили всею ратью по раскладке, назначая бревен по 5 на человека. Местных чужеродцев, если они были подручны, тоже заставляли рубить бревен по 15 или по 10, смотря по их средствам и усердию. Таких работников с топорами собирали с трех луков по человеку. Но сперва от них ото всех очень береглись, указывая им только рубить и привозить лес, а потом отправляли их скорее по домам. К городовому делу никого из чужих не допускали из боязни, чтоб не сметили сколько всего пришло к ним ратных Русских людей, потому что Русская рать в таких случаях вообще бывала не очень значительна. На первых порах с чужеродцами предписывалось обращаться с большою ласкою, велено было примолвливать и обнадеживать их всячески, что будут с ними жить дружно, чтоб жили они спокойно по своим местам и в город приходили бы, как к себе домой; но в то же время велено было держать себя против них с большою осторожностью, как вообще против врагов.

   Город, то есть, деревянные стены, ставился с воротами и башнями, и смотря по местоположению укреплялся кроме того острогом (острым тыном), надолбами, рвами и во рвах честиком. В то же время из всей рати по вольному голосу избирались охотники, кто хотел остаться в городе жить навсегда в жильцах. Из сторонних прибирали вообще гулящих людей, и отнюдь не снимали с места хлебопашцев. Из таких вольных людей устраивалась городовая дружина, например, человек 50 конных и человек сто пеших казаков и стрельцов. У казаков был главным атаман, у стрельцов сотник. Оба вместе они и управляли дружиною. Иногда надо всею дружиною правил Стрелецкий Голова. В иных более значительных городах воеводство поручалось Сыну Боярскому. Вообще в начальные избирались люди добрые и смышленые. В их руках сосредоточивалось все существо самого города: первое - суд и управа над подвластным населением; второе - защита населения от врагов; третье - сбор дани, отыскивание новых даней, новых волостей и землиц для приведения их под государеву высокую руку. Всем дружинникам-горожанам раздавались подгородные земли и угодья с наказом, чтоб вперед всякий был хлебопашец, для того, чтоб сам город мог кормить себя, ибо привоз запасов из Руси был делом весьма затруднительным.

   В городке иногда жили очень тесно. Так, в Нарымском Остроге в 1611 г. порожнего места не было и 20 сажен: берег над рекою отмывала вода, а подвинуться в поле было некуда, кругом лежали болота и мхи (трясины).

   Обыкновенная и прямая служба рядовой городовой дружины заключалась в собирании даней, разных дорогих мехов: соболей, лисиц, бобров, песцов, куниц, горностаев, белок. Для этого зимою она ездила небольшими станицами, человек в 20-40 по инородческим городкам, волостям и землицам, так далеко, как только возможно было в зимний путь доезжать из города с оборотом назад. Таким образом городовой данничий путь или округ определялся сам собою соответственно местным топографическим удобствам проезда. Он, как подвластная земля, составлял особый присуд того города, который распространял в нем свою власть.

   Сбор дани, хотя быть может и был прибылен для ходоков, но вообще он сопровождался большими лишениями. Люди терпели стужу и всякую нужу, иной раз помирали от голоду, потому что враждующие данники не давали им ничего и всячески стесняли их пребывание в своих местах. Малыми отрядами ходить было очень опасно, их побивали без остатка. По большей части дань собиралась, как сказано, зимою, когда нередко ходили на лыжах и нартах. Но были такие местности, куда именно зимою пройти было невозможно, иные люди жили "в крепостях великих, осенью болота их обошли и зыбели великие и ржавцы, и зимою снега великие", поэтому пройти к ним возможно бывало только в средине лета.

   Очень важно было собрать первую дань. Тут кроме военной силы нужно было особое уменье и ловкость, дабы употребить эту силу вовремя и кстати, ибо во всяком случае дело было опасное.

   Очень нередко случалось, что данники не повиновались и не только не платили дани, но и приходили воевать на город. Тогда городовая дружина усмиряла их, приводила снова под высокую царскую руку, а чтобы дань была вперед крепка и верна, отбирала у них заложников, по древнему талей, из лучших людей, которые до времени и содержались в городе и по просьбе отпускались иногда домой, но не иначе, как поставив вместо себя новых верных заложников. Кроме того город вообще крепко сторожил и оберегал свои подданные волости от сторонних врагов, для чего дружина, проезжие станицы, человек по 20, по 30 и по 40, постоянно объезжали свои владенья, оставаясь иногда в опасных местностях на житье у данников для их береженья все лето. В самом городе необходимо было держать беспрестанный караул у ворот и по стенам, а также и отъезжий караул вблизи города, на заставах и на высоких местах, чтобы, как по телеграфу, давать весть об опасности. Когда город был силен и охрана по всему округу крепка, а суд и управа правдивы, то данники сами привозили дань в город и начиналась даже и торговля скотом и припасами. Ласка, привет и кроткое обращение с данниками, действительно, всегда делали их друзьями завоевателей. Но всякое насилье и обида со стороны города, почти никогда не проходили даром и поднимали все население. Однажды в Томской город пришла жена одного Киргизского князька бить челом, чтоб Киргизским людям быть под высокою царскою рукою. Вместо того, чтобы ее обласкать и одарить, чем возможно, Томские стрелецкие головы сняли с нее грабежом соболью шубу. За эту шубу Киргизы поднялись и жестоко отомстили, не самому городу, к которому придти боялись, а его подвластным верным данникам, то есть всему окрестному населению, что было все одно. С той поры и покорить Киргизов стало невозможно.

   В иных случаях сами же данники предупреждали об опасности. В 1605 г. в Кетцкий острог пришла жена одного Остяка и объявила, что ее муж и все Кетцкие люди умышляют на острог и хотят его взять и сжечь, а служилых людей всех побить. Действительно открылось, что все данники Кетцкого острога и города Томска хотели забунтовать и успели уже побить человек 10 из сборщиков дали, но благодаря этой Остячке, коноводы и в том числе ее муж были схвачены, пытаны, наказаны и опасность миновала.

   Любопытно, что женщины являются и ходатаями - послами, и предателями своих же родных людей. В иных случаях жены князьков, вместо них, привозили Русским собранную дань, особенно когда требовалось при этом попросить о какой либо льгоге. Необходимо предполагать, что и в глубокой древности женщины вообще бывали благосклоннее к завоевателям и больше своих мужей способствовали распространению дружеских связей и мирных сношений.

   Обыкновенная забота города в том и состояла, чтобы развести с инородцами торг, завязать с ними дружбу и постоянные сношения, особенно с их старшими и начальными людьми. С этою целью лучшие данники, особенно князьки, привлекались в город государевым жалованьем, которое изъявлялось большею частью в подарках цветным сукном или суконным платьем, особенно красных цветов, до чего инородцы были большие охотники. Приходя в город к этому государеву жалованью, инородцы по обычаю приносили и со своей стороны подарки-поминки, конечно, дорогими мехами. Это было прибавкою и подспорьем к установленной дани.

   Другая не малая забота города, как мы говорили, заключалась в том, чтобы развести возле себя пашню. С этой целью городок приманивал к земледелию окрестных инородцев и прямо им объявлял, что они должны платить дань одним только хлебом, что ничего другого, никаких соболей, кроме хлеба, с них не возьмут. Это был самый действительный способ распространить хлебопашество и в инородческом быту.

   Таковы были порядки завоевания или покорения Сибири. Они и в общих чертах, и в своих мелких подробностях в полной мере могут обрисовывать старину 9 и 10 века, ибо Москва 16 века по существу своей роли продолжала тоже самое дело, какое началось в 9 веке в Киеве.

   Покорение Сибири было в сущности продолжением того движения восточных Славян к северо-востоку, которое началось не на памяти Истории. Мы видели, что еще Геродот упоминает о переселении Славян-Невров в Мордовскую сторону Вудинов. Через тысячу триста лет, в половине 9 века, потомки этих Невров владели уже всею страною верхней Волги, простирая свои пути, вероятно, и дальше по направлению к Белому Морю и к Уральским горам.

   Это было естественное и так сказать растительное распространение Славянского племени по землям и странам, в которых оно искало необходимых средств жизни, добывая пушной товар и вместе с тем прокладывая дорогу орудиям земледельца, труду пахаря и всяким потребностям оседлого быта.

   Само собою разумеется, что городок в этом случае играл самую значительную роль, а городовой промысл за данями с инородцев составлял существенную силу для распространения между ними известной степени культуры. Городок, как военная дружина, конечно, работал больше всего мечем. Но надо заметить, что и самый меч в русских руках всегда оставался в пределах, какие ему указывала жизнь промышленника. Он был только пособником в промысле, и потому, как скоро его дело оканчивалось, начиналось обычное и настоящее дело, т. е. устройство порядка в данях, устройство торговых сношений, и разведение по удобным местам хотя небольшой пашенки, ибо питаться одним зверем или рыбою без батюшки-хлеба не мог Русский человек. Впрочем городовой промысл меча, если иногда заходил очень далеко в насилиях, очень нередко подвергался опасности и самому погибнуть от такого же меча. Обыкновенно инородческая земля вставала поголовно и разделывалась по-свойски не только с волками - рядовыми промышленниками, но и с волками-князьями.

   Больше всего промышленник, и меньше всего завоеватель, русский человек очень хорошо ценил такие уроки и употреблял все меры, чтобы жить с покоренными в ладу, в покое и тишине. Свою ошибку или временное дружинное неистовство он тотчас старался исправить водворением подходящего порядка, устава, закона. Конечно, тоже самое происходило во всех странах, во все века и у всех народов, но у Русского это происходило с промышленным рассудком, с промышленным вниманием к обстоятельствам времени и места. Он не останавливался на одном, на чем обыкновенно останавливались прямые завоеватели, чтобы постоянно только грабить подвластное племя; он конечно жестоко наказывал непокорных, но как скоро покоренные жили тихо, то заводил с ними дружбу и побратимство, вовсе не думая, что это какое либо низшее племя, недостойное со стороны завоевателя человеческого обхождения. В своих завоеваниях он никогда не был германцем-феодалом и никак не мог вместить в свой ум понятий так называемых аристократических. Пропитанный чувствами родства, он всякую дикую народность понимал только как малосмысленного ребенка, как родного себе, и обращался с нею по своим же прирожденным идеям родства, и отнюдь не по идеям господства. Русская историческая жизнь началась промыслом и торгом. Никакого исключительно военного семени в ней нигде не лежало. Ее военное дело все устремлялось только на подпору промышленных и торговых целей. Военное дело только прочищало дороги для этих целей, о чем очень заботились еще русские богатыри, эти первоначальные строители русской исторической жизни. Но и богатырь, как военная сила, во всех случаях являлся только слугою Земли, исполнял только то дело, которого требовала Земля, которое становилось необходимостью для Земли. Впоследствии задачи и идеи древнейшего богатырства сами собою легли в основание государственных стремлений, сделались первою доблестью князей, а потом первою добродетелью государей самодержцев.

   Вот почему и Русское государство, как непосредственное создание самого народа, во всех своих завоеваниях новых стран и земель обыкновенно только оканчивало давно начатое народное дело. Оно шло всегда только по следам промышленника, который первый открывал путь и первый указывал самые способы, как занять новую страну и как устроиться с ее расселением. Еще прежде, чем государственная власть узнавала о существовании какой либо новой земли, способной платить дань, промышленник уже собирал там дань, строил своими средствами городки и независимо ни от кого укреплял свои связи с диким населением. Так поступали, напр. около 1600 г. Пустозерцы, Вымичи и многих других городов торговые люди, которые брали дань со самояди, ставили и содержали в ее земле свои городки, вели с ней торговлю и не сказывали, какою дорогою туда ходили. В это время существовало в Москве крепкое государство, которое старалось все подобные дела переводить из частных рук в свои государственные руки, а потому, объявляя себя настоящим законным покровителем и защитником новопокоренной народности, признавало подобные действия торговых людей, как частные, незаконными, воровскими.

   Но Пустозерцы и Вымичи в 16 столетии действовали точно также, как действовал в 9 веке и несколькими веками раньше Новгород, как впоследствии действовала его же колония - Двинская земля, потом Устюг, Вятка и все другие Северные города. И сама Москва, стремясь забрать всякую дань в свои руки, действовала точно также, как в свое время действовали Киевские князья, переводя частное дело в свои княжеские руки, в свой стольный город.

   Само собою разумеется, что только в этих княжеских и государевых руках, при военной силе, всякие поборы и дани могли получать если не более правильное, то наиболее крепкое устройство. Государство в этом отношении только собирало частные единичные предприятия в свои общие всенародные руки, и в сущности было таким же промышленником новых даней, каким в древнейшее время являлся каждый малый городок и большой город. Дани имеют государственное значение; на них выросло государство. Но в первое время они были простою частною промышленностью городовой дружины, ее обычным способом добывать себе и своему городу необходимое кормленье. Повторим еще раз, что как из деревень простой промышленник за зверем, за пчелою, за птицею, делал в глухой стороне свои пути, которые потом становились его неприкосновенною собственностью, так точно и князья из городов делали свои пути за чужими волостями и городами, за инородческими землицами, которые становились собственностью их княжеских стольных городов.

   Особому распространению и развитию первых городов, как мы говорили, очень способствовала разнородность и смесь населения, приходившего к городу под защиту или приходившего к нему на службу для его защиты. То, что говорит Титмар о Киеве 11 века, что это был притон всяких людей, особенно из беглецов-иноземцев, которых он обозначает Данами, то есть, вообще Скандинавами или балтийскими Поморянами, это самое в Киеве, как и в Новгороде, могло существовать с незапамятных времен. Несомненно, что эта смесь населения послужила первою основою особой силы и особого могущества этих двух городов, стоявших на распутиях большой дороги, и потому скоро сделавшихся хозяевами многочисленного Русского Городства, на севере и на юге.

   Для города, который своим промыслом и торгом приобретал силу, выступал вперед, и подчинял себе все окрестное население, каждый новый пришлец был гостем очень надобным и очень дорогим, особенно, если это был товарищ мечу, храбрый и отважный дружинник. Таких людей город необходимо отыскивал повсюду и с особою ласкою растворял для них широкие двери своей гридницы. Собрать хорошую дружину было первою задачею города, как бы он не был незначителен. Только с храброю дружиною он мог держат себя независимо, даже владычествовать над окрестною страною, пролагать дальше свои промышленные пути, укреплять и в далеких местах свои торговые и всякие другие сношения.

   Очевидно, что когда существовали города и по свидетельству летописи много городов, когда вообще существовала особая жизнь Городства с потребностями защищать свой город и свою землю, пролагать дороги прямоезжие, очищать от врагов пути далекие, то естественно, что в стране, как ответ на потребности Городства, необходимо существовал и целый класс или разряд людей, отдававших все свое дело исключительно только подвигам земской защиты, как и подвигам всякой службы для родного города. Это были те подвиги и те люди, о которых воспевают наши народные былины и до сих пор. Нам кажется, что древняя былина вообще есть истинный свидетель и достоверная летопись о том именно времени, когда доисторическая Русская жизнь, сложившись в независимое друг от друга Городство, проходила этот своеобразный путь развития только едиными силами богатыря-дружинника и с благодарною памятью воспела его, как могучую первородную стихию своего исторического бытия. В этом нас убеждает существенное содержание былин со всеми теми подробностями, которые, как несомненные черты глубокой древности, явно выделяются от последующих приставок и наслоений былинного эпоса. По всему видимо, что былины воспевают именно быт нашего доисторического Городства, быт первородного Русского города, который сам олицетворен в образе стольного и ласкового князя Владимира.

   По былинам этот Владимир - лицо мифическое; его идеал, по верному замечанию Буслаева, "составился в фантазии народной еще в эпоху языческую, или по крайней мере независимо от христианских идей и помимо всякой мысли об обращении Руси в христианство". Этот Стольный князь Владимир вечно сидит дома, сам на войну не ходит. Вот первая черта, которая обнаруживает, что в его имени рисуются больше всего понятия и представления о самом городе, чем о какой либо личности. Известно, что первая обязанность идеального исторического князя, как живого деятеля Земли, заключалась именно в том, чтобы самому не только предводительствовать войском, но и первому начинать битву. Без князя, с одними боярами, полки не крепко бились; боярина не все слушали. Таким образом былинный князь-домосед не соответствует идеалу исторического князя и есть собственно идеал самого города. Это живой облик представлений и фантазий о характере, о качествах и свойствах самого города, почему былина с большой правдой именует князя Владимира стольным. Домосед Стольный князь занят только одним делом: он вечно пирует в светлой гридне с князьями-боярами, с могучими богатырями, с поленицею удалою, с гостями (купцами) богатыми и т. д. Его дом всегда переполнен пирующими, двери всегда отворены настежь про всех. Но этот вечный пир как бы для того и открыт, как бы для того и существует, чтобы собирались на нем могучие богатыри, чтобы собиралась к Стольному князю из разных мест храбрая дружина. Стольный князь созывал к себе дружину отовсюду, "везде ее ищет, везде спрашивает". "Гой еси, Чурила Пленкович!" кличет он к себе богатыря: "Не подобает тебе в деревне жить, подобает тебе, Чуриле, в Киеве жить, князю служить". Приезжего богатыря он встречает очень приветливо и радостно, всегда во время пира, потому что иначе негде было и увидать Владимира. Первый вопрос гостю: "Отколь приехал, отколь Бог принес? Которого города, которой земли? Где проезжал - проезживал?" Потом князь спрашивал об имени, о роде-племени, как зовут молодца по имени, как величают по отечеству? По имени, по роду-племени, место дают, по отечеству жалуют. Каково отечество, таково и место. В первое место князь сажал в передний угол, возле себя; во второе - богатырское место, в скамье, супротив себя. Третье место - куда молодец сам захочет сесть. На приезде князь жаловал молодцу богатырского коня и давал обещание дарить-жаловать молодца чистым серебром, красным золотом, скатным жемчугом и т. д. Если Владимир Стольный князь представляется все пирующим, то и богатыри все совершают поездки богатырские, все ездят по Русской Земле, путем-дороженькою, от города к городу, пролагают пути прямоезжие в дебрях и лесах, мостят мосты (через реки и по болотам), очищают дороги от разбойников, очищают города от неприятелей, и такими подвигами как бы прокладывают себе дорогу к ласковому солнышку Стольному князю Владимиру. Обыкновенно они едут к Володимеру князю на вспоможенье, на его сбереженье.

  

   Приехал Илья Муромец во Киев град,

   И вскричал он громким голосом:

   Уж ты, батюшка, Володимир Князь!

   Тебе надоть нас, принимаешь ли

   Сильных, могучих богатырей,

   Тебе, батюшке, на почесть-хвалу,

   Твоему граду стольному на-изберечь?...

   Отвечает батюшка Володимир Князь:

   Да как мне вас не надо-то!

   Я везде вас ищу, везде спрашиваю....

  

   Дружина, как и следует, наполняется разными людьми от разных городов, от всяких чинов или сословий. В числе богатырей, живущих у Владимира, есть братья Сбродовичи, которые своим именем прямо указывают, откуда они пришли; есть и мужики Заолешане, Залесские, из-за лесов.

   Стольный князь Владимир по своим нравам и по своей обстановке отнюдь не представляется самодержавным государем. Его власть в личном качестве вовсе незаметна. Она действует, как власть общинная, именно городовая. Отношения к нему богатырей очень просты. Они приезжают к нему, как к своему брату, ничем не стесняясь, ведут себя просто, как у своего брата, как у простого домохозяина.

   Богатыри, служа князю, собираются к нему думу думать, собирают дань, выхаживают ее; ездят в послах, выезжают для князя на охоту и в разные посылки. За службу князь дает им города с пригородами, села с приселками, жалует золотой казной и так далее {Л. Майкова: О былинах Владимирова цикла; Буслаева: Русский богатырский Эпос: Бессонова: Песни, собран. Киреевским; Миллера: Илья Муромец.}.

   Вообще деятельность богатырей в полной мере обрисовывает деятельность первой городовой дружины, равно, как лицо Стольного князя Владимира в полной мере обрисовывает существенные черты первоначального города, нравы и обычаи которого конечно заключались в том, чтобы ласково и хлебосольно принимать нового дружинника, давать ему место соответственное его родовой и боевой славе или первое подле князя, или богатырское против князя, или предоставлять ему на волю, куда сам сесть захочет. "Кто до молодцов дородился, тот сам себе место найдет", говаривал князь Владимир, как бы разумом самого города, открывавшего широкие двери приезжему богатырю на всякое место.

   Самое даже добывание невест Стольному Князю переносит нас в то отдаленное время городовой жизни, когда дружинникам действительно приходилось добывать жен богатырскими же подвигами.

   Затем "в отсутствие богатырей-дружинников князь представляется в былинах бессильным, робким, трусливым". Это черта, также больше всего характеризующая самый город, но не княжескую личность. Владимир "труслив вообще, особенно при наступлении врагов; он тужит, печалится и плачет, когда нет у него богатыря-обороны, когда некому съездить далеко в чистое поле, попроведать орды великие, привести языка поганого".

   Почему богатыри избрали своим средоточием один Киев, об этом они сами говорят в летописной повести о битве с Татарами на реке Калке. Эта несчастная битва, по словам летописи, была проиграна из-за гордости и величания Русских князей, которые были храбры и высокоумны и думали, что одною храбростью все сделают, имели и дружину многую и храбрую и величались ею, но погибли и погубили дружину. В этой битве пало 70 богатырей - число, конечно, не историческое, а былинное. Повесть рассказывает, что в то время в городе Ростове жил богатырь Александр Попович; у него был слуга именем Тороп. Служил тот богатырь великому князю Всеволоду Юрьевичу. Когда великий князь отдал Ростов сыну Константину, богатырь стад служить Константину, то есть по прежнему остался служить городу Ростову. Между старым Великим Ростовом и молодым городом Владимиром, где основали свой княжеский стол Суздальские Великие Князья, происходила давнишняя распря, именно за старшинство. По смерти Вел. Князя старшим Князем должен был остаться Константин. Однако он не хотел идти во Владимир, а полюбил Ростовское житье и желал по древнему в Ростове утвердить стол Великого Княженья, малый город Владимир подчинить Великому Ростову, а не Ростов Великий Мизинцу-Владимиру. За это непокорство сына, отец, Вел. Князь, еще при жизни отнял у него старшинство и отдал Владимир второму сыну, Юрию. Начались междоусобия. Много раз Юрий приходил к Ростову, осаждал город, желая выгнать брата, но Александр Попович со слугою Торопом и другие богатыри побивали его войско в несметном числе. До сих пор, говорит летописец, существуют великие могилы, насыпанные над костями побитых {"Князь великий Юрий стояше под Ростовом, в Пужбале, а войско стояше за две версты от Ростова, по реке Ишне, биахут бо ся вместо острога об реку Ишню. Александр же выходя (из города) многы люди великого князя Юриа избиваше, ихже костей накладены могыли великы и до ныне на реце Ишне, а инии по ону страну реки Усии, много бо людем бяше с великим князем Юрием; а инии побиени от Александра же под Угодичами, на Узе. Те бо храбрии выскочивше (из города) на кою либо страну, обороняху град Ростов.... (Тверская Летопись, стр. 337). По раскопкам графа Уварова около Ростова, видно, что вблизи Пужболы, в кургане найдена между прочим монета Оттона I (X век). В других близлежащих местах и именно в Городце на Саре найдены арабские монеты, относящиеся к началу 8 и до половины 9 века. См. графа А. С. Уварова: Меряне и их быт, стр. 31, 50 и др.}. Во время этого междоусобия Константин при помощи богатырей постоянно торжествовал над Юрием. В битве под городом Юрьевым с Александром Поповичем был Тимоня, по другим Добрыня Золотой Пояс. Тут полки Юрия были также разбиты и убит богатырь Юрята. Потом на Липицах убит другой Юрьев богатырь, безумный боярин Ратибор, который похвалялся наметать супротивных как седла. Однако междоусобие окончилось миром. Константин сел на старшем столе во Владимире, а потом и скончался, поручив Великое Княженье тому же брату Юрью. Увидавши такой исход дела, Александр Попович стал помышлять о своей жизни, опасаясь, что великий князь воздаст ему мщенье за смерть Юряты и Ратибора и других многих из своей дружины, которые погибли в битвах от богатырской руки Поповича. Подумавши так, посылает он своего слугу Торопа к другим богатырям и зовет их к себе в город, "что обрыт под Гремячим Колодезем, на реке Где, тот соп (осыпь) и доныне стоит пуст", замечает Летописец {Не тот ли это городец, который упомянут на р. Саре, вблизи сел. Дебола? см. предыдущее примечание. На карте, приложенной к исследованию графа Уварова (Меряне и их быт), под ним обозначена река Гда. Если это городец Александра Поповича, то судя по найденным монетам, он существовал уже в начале 9 столетия.}. Тут богатыри собрались и сотворили такой совет: если начнут они служить князьям по разным княженьям, то неминуемо будут все перебиты, потому что у Князей на Руси идет великое неустроенье и частые битвы. Тут они и положили ряд-уговор, что служить им единому великому князю в Матери городам, в Киеве. Тогда в Киеве был князь Мстислав Храбрый Романович. И били ему челом все те великие и храбрые богатыри и перешли служить в Киев. Мстислав очень гордился и хвалился новою дружиною, пока не случилась битва с Татарами, где погиб и сам Мстислав, и Александр Попович, и Добрыня Рязанич (Тимоня) Золотой Пояс, и все 70 богатырей.

   Очень явственно, что этот рассказ, если и имеет какое либо историческое основание, то в общих своих чертах он весь взят из былин и рисует время очень давнее, которое может относиться и к сидевшим по городам многочисленным потомкам Рюрика, и к той всякой княжье, о которой поминает договор с Греками первого Киевского князя Олега, впервые же назвавшего Киев Матерью Русских городов. Другие летописные показания присваивают богатыря Александра Поповича временам первого Владимира, так что остается весьма сомнительным, был ли Попович личностью историческою, жившею в начале 13 столетия, или это обыкновенный богатырь старых былин. В настоящем случае для нас очень важно то обстоятельство, что переведенная в летописное свидетельство древняя былина дает богатырю свой город или городок - осыпь, соп, называемый теперь обыкновенно городищем и городком, что в этом городке она собирает богатырей на думу, где они и решают служить только в Матери Русских городов. Мелкий городок тянет к своей матери даже и богатырскими силами. Вот причина, почему должны были усиливаться старейшие города во всех областях Русской Земли. Здесь же скрывается причина так называемого возвышения Москвы над всеми старыми городами, как прежде стал над ними возвышаться мизинный Владимир. Мелкие волости и города старались примыкать туда, где являлось больше силы и уменья жить с хозяйским разумом в возможной тишине и покое.

   На первом Татарском побоище погибли все могучие и сильные богатыри, то есть, погибла вся древняя Русь с ее богатырским складом жизни, с ее бесчисленным городством и со всякою княжьею, как политическою формою ее древнейшего быта.

   Созерцание всех Киевских былин конечно носит в себе многие бытовые подробности уже позднейшего времени, но в общей основе своей песни оно изображает время очень отдаленное, когда в действительности по Русской Земле разъезжали могучие люди, искавшие дела и обыкновенно направлявшие свой путь к городам, где служба их принималась с радостью. Мы достаточно видели, что лицо ласкового князя по своим бытовым чертам столько же подходит к олицетворению ласкового города, как и к живой личности, отчего и богатырь-крестьянин, Илья Муромец, по иным былинам, находится в обиде от этого князя, враждует с ним, подобно тому как крестьянин всегда живал в обиде от города и не мало враждовал с городом. Олицетворения вообще свойственны былинам. Если в Идолище Поганом, в Соловье Разбойнике, Змее Горыныче лежат черты бытовых отношений к враждебным силам дикого степного соседа или домашнего разбоя, то почему же и в лице князя Владимира не могут рисоваться черты гостеприимного города, которому богатырь отдавался на службу. Князь был корень, кон жизни городом, главный представитель города; поэтому немудрено, если в его облике выясняются нравы и обычаи самого же города.

   Мы видели, что стольный князь Владимир собирал дружину отовсюду, даже и по деревням, везде ее искал, везде спрашивал. Призвание, собирание дружины было существенным делом его жизни, ибо дружина была коренным существом самого города.

   Призвание дружины, таким образом, составляло самое обычное и как бы физиологическое действие городовой жизни. Поэтому и призвание Варягов в Новгороде было в сущности самым простым и, так сказать, ежедневным явлением древней Русской жизни, которое сделалось знаменитым только по случаю утверждения в Земле одного княжеского рода, да и то вследствие обстоятельств, благоприятствовавших этому роду. Новгородцы уже Святославу грозили, что найдут себе князя и в другом месте.

   Естественно также, что призвание дружинника, как и самого князя, в иных случаях могло оканчиваться изгнанием, что вполне зависело от состава дружины, от разделения ее на особые круги или партии, от могущества одной какой либо партии над всеми другими и т. д., не говоря о том, что иной дружинник и сам князь приходились не ко двору для всего города. Немаловажную роль в этих случаях играла клевета, оговор, наушничество, всякая сплетня, о которой воспевают и былины, говорит часто и самая летопись.

   Как бы ни было, но призвание дружины, а следовательно и князя, изгнание дружинника, а следовательно и князя, составляли в сущности, так сказать, простое жизненное отправление древнего городского быта вообще, заключались в самых началах, в природных свойствах и порядках этого быта.

   Вообще нам кажется, что богатырский былинный эпос есть вполне достоверная историческая песня о том складе Русской жизни, который некогда господствовал по всей Русской Земле и давал ей облик первородной клетчатки, составленной из племенных и родовых волостей, живших каждая отдельною независимою жизнью, и руководимых городовою общиною или дружиною своего родного города-городка.

   Если мы не последуем в точности за Шлецером, которого в его взгляде на начало Русской Истории вполне оправдывает время и состояние науки, если, поэтому, мы оставим в покое все суждения о том же предмете норманской школы и не будем начинать свою историю от пустого места, то легко увидим из первых же и самых достовернейших свидетельств, каковы договоры с Греками, что в приход Рюрика в Новгород и Олега в Киев Русская Земля жила именно дружинным складом повсеместного городства, что для определения земской власти, сидевшей в этом городстве, она имела даже особое имя, прозывая всех городовых владык в общем их составе или в общем их характере всяким княжьем, всякою княжьею. Это княжье многочисленных городков и городов и составляло политическую клетчатку всего Русского первобытного Земства. Оно было действующею силою земли, ее знаменем, ее коном или политическим корнем, на котором произрастали все бытовые общественные отношения Земли.

   Договоры с Греками прямо ведутся от имени этого городства только под рукою главного города Киева. От всякого княжья, от всех Русских людей, от всякого города идут послы и гости и вместе за одно утверждают мир, вместе обещаются хранить его с ответом, в случае неисполнения условий; не одного Киевского, но и каждого князя и каждого Русского человека. Вот почему не один Киев, но каждый Русский город, стоявший в союзе Киева, требует себе вклада, ибо по тем городам сидят князья, находящиеся только под рукою Киева, этой Матери, но не господина городов Русских. Точно также и приходящая в Царьград Русь, послы и гости, получают содержание, месячное, отдельно и независимо по каждому городу: первое на Киевских послов и гостей, потом на Черниговских, Переяславских и всех прочих городов. Все это показывает, что каждый город понимал себя особым, отдельным, независимым существом, которое пользовалось одинаковыми правами и имело одинаковые органы для своих действий, как и главный матерой город Киев. Именно право отдельного независимого посольства показывало несомненную самостоятельность и независимость каждого города. Каждый со своим родом жил особо, на своем месте, каждый владел особо своим родом. Эти слова в точности обозначают характер древнего общественного быта и на первой его ступени, в смысле особых кровных родов и на той ступени, где из родов образовались общины и города-дружины.

   Таково было устройство Русского земского быта в так называемое доисторическое время. Об этом устройстве очень ясно свидетельствует византийский император Маврикий (в 6 веке), говоря, что у Славян и Антов множество князьков, что Славяне и Анты живут вечно в несогласии: на чем решают одни, на то не соглашаются другие; друг другу не повинуются и не покоряются единой власти. О множестве князьков у Днепровских обитателей Акатиров свидетельствует также Приск в половине 5 века, см. выше стр. 437. Те же самые свидетельства, короткие и не знавшие подробностей дела, в полной мере прилагаются к нашей истории 12 века, о которой в точности можно сказать тоже самое, что Маврикий говорил о Славянах и Антах: "Никакой власти не терпят и друг к другу питают ненависть". Но само собою разумеется, что такой порядок дел должен восходить и дальше за пределы 6 и 5 веков, ибо доисторическое время тем и отличается от исторического, что оно долгие века повторяет одно и тоже, что оно собственно есть только естественная история народной жизни, сложившая эту жизнь в известный образ и повторяющая свое создание без конца, пока не выработаются в ней какие либо иные основы развития. Вместе с тем земская разрозненность жизни, это господство особых, отдельных и независимых ее кругов, родовых или общинных - все равно, вполне оправдывает и существование повсеместного городства, которое несомненно и народилось вследствие той же разрозненности и коренной потребности жить особняком, независимо, не подчиняясь никакой чужой власти, что, конечно, выходило по прямой линии из древнейшего в полном смысле родового устройства народных связей. Итак на основании свидетельств византийских писателей, поясненных договорами Олега и Игоря и подтверждаемых вещественными памятниками многочисленных городков, можно с достоверностью заключить, что перед приходом Рюрика Русская Земля представляла клетчатку городства, представляла вполне сложившееся историческое тело, своего рода организм, конечно, еще с первородными силами и свойствами, но уже готовый и способный воспринять в себя более возвышенные начала исторической жизни. Существенною силою и формою, и, так сказать, материею этого организма был город, не в одном смысле осыпи или окопа, но и в смысле особого порядка, нрава и обычая самой жизни. Пребывая еще в пределах естественной истории, все это Городство, как множество, как целая клетчатка, вполне и одинаково выражало свои идеи и свои силы в каждой своей частице или особой клеточке. Различие заключалось только в объеме этих клеточек, то есть, многочисленных городков и городов, в их большей или меньшей силе, в тех отношениях, кто был старший, кто младший, кто был матерью, кто сыном своей матери. Матерые города, конечно, были главными основами всей этой клетчатки. Но подобно тому, как маленькие городки были средоточием своей волости, так и большие, старшие, были средоточием своей области. И те и другие держались своею дружиною, имели одну и ту же задачу жизни: охранять, защищать свою волость или об-волость (целый округ волостей) получать за эту службу кормление и добывать, распространять кормление по всем сторонам под видом всякого промысла и торга и особенно под видом даней, то есть, поборов с близкого и далекого населения всего того, что люди дадут. Промысл на людей-данников составлял первую заботу и всегдашнюю работу города или той богатырской военной общины-дружины, которая исключительно должна была жить в городе. Само собою разумеется, что такой промысл наиболее сосредоточивался в матерых городах, для которых, уже со самого их зарожденья, он являлся обычным делом собирать дан-кормленье со своих же родичей, младших волостей и городов. Дальнейшая история этого городства конечно должна была создать целый союз старших матерых городов или союз больших племенных волостей-областей, более или менее равносильных между собою, вполне самостоятельных и независимых друг от друга. В таком порядке земской жизни застает Русскую Страну ее история, записанная в летопись. Но такой порядок не мог создать себя даже и в одно столетие. В нем очень много естественного и очень мало искусственного, а все естественное в человеческом быту вырастает очень медленно и содержится очень долго. Только искусство, в роде наших петровских преобразований, пересоздает человека сравнительно быстро и с тою же быстротою переводит его развитие с одной дороги на другую. Поэтому племенные области, в которые пришло княжеское племя Рюрика, несомнительно существовали уже много веков и в призвании князей выразили только свою жизненную потребность и желание устроиться лучше прежнего.

   Рюрик, таким образом, застал Русское историческое дело уже в полном ходу. Недоставало только храброй дружины, которая помогла бы прочистить во все стороны давнишние пути-дороги, отнятые различными Соловьями Разбойниками и Чудищами, Идолищами погаными, а больше всего хитростями льстивого Грека-Византийца, очень не желавшего иметь по соседству сильную и непокорную народность.

  

  

  

   Помещая это старинное описание острова Ругена и Поморской Земли, мы имеем в виду познакомить читателей с теми сведениями об этой древнеславянской стране, какие ходили на западе Европы в ее кратких и полных Космографиях, составлявших своего рода учебники и вообще книги, издаваемые для общеобразовательных целей. С этими же целями Космографии переводились и на русский язык. В 17 столетии их появилось у нас достаточное количество, кратких и полных. Из переведенных на русский язык самая полная Космография приписывается Герарду Меркатору, ум. 1594 г. Хотя в ней и значится, что она написана в граде Иданбуркге (Дунсбурге), где жил и скончался Меркатор, однако это очень объемистое сочинение принадлежит по видимому его продолжателю, который значительно распространил и пополнил труд Меркатора, и местами упоминает о Меркаторе, как составителе сей книги.

   В русском переводе Космография разделена на 230 глав. Статья о Ругии обозначена 131 главою. В списке, принадлежащем нашей библиотеке, вместо Ругия, написано Русия, что конечно можно почитать за ошибку, так как в других известных нам списках такой замены не встречается. Везде остров именуется Rugia и по-русски Ругия, Тем не меньше такая описка очень свойственна Русскому говору, весьма нередко изменяющему г в з и потом в с. Русские люди в 13 столетип немецкую Ригу именовали по Русски Ризою и Рызою, в Ризе, Ризкий, Ризеский и т. п. {Собр. Госуд. Грам. и Договор. II, No 1: Грамоты сношений с Ригою и Ганзенскими городами; Полн. Собр. Р. Летоп. II, 213.}. Точно также изменяются подобные имена и на Варяжском Поморье, напр. Рогиттен, Рахситтен, Росситен - одинаковое имя разных мест Кенигсбергской Пруссии. Произношения Ругия и Русия могло следовательно вполне зависеть от местного Славянского говора, как произношение Рутия и Руция от Романского говора. Впрочем возможность происхождения Варягов-Руси с острова Ругии не столько зависит от букв, сколько от исторического значения этой древнеславянской местности, о котором вкратце повествует и предлагаемая здесь старинная географическая статья {Свой список этой статьи мы сверили с рукописью той же Космографии, принадлежавшей Ундольскому, No 703, в Моск. Публичном и Румянцевском Музее.}.

  

  

   Ругия остров на мори орнетанском (ориенстальском) то есть восточном, или Свевицком, а имянно называют Балтицкое море, от баралибицкой области дацкая граница. Остров беловат, с того острова видят островы Манада (Ummantz), Гидезера (Hiddensehe), от западу; да от полудня поморские грады граничат, именем Барто (Bardt), Трозуб (Stralsund), Крипсваде (Gripswalde), Валгасте. Остров в древние лета многим пространнее был, неже ныне. Божиею волею промыла вода сквозь той остров и отделила особно остров Руден на удивление всем, что неподобно было тому тако статися, страшными волнами морскими и трясением земли и ветры великими потопило многие домы и костелы и колоколни между Ругиею да между Руденом островом на 5 миль. Ныне в том месте глубина немерная, великие корабли тем местом проезжают, а называют то место новой проезд или корабельной проезд. В древние лета большие корабли на широкое море и иным местом проезжали, на запад, а не на восток, проезд той называли Данбелен; на том проезде дацкие корабли потонули и ныне на дне моря видят корабли и опасаются тем местом кораблями ездити. Остров той весь великое море обошло долгота и ширина того острова 7 миль, округи того острова по смете математицской 21 миля. Ныне в правду та округлость не только многим островам и прилепкам большим и меншим разделяется и естьли кто хощет с прилежанием смеряти и сметити, 70 миль найдется; между островъков ширина заток по три мили, а менши полторы мили несть; а которые корабли к тому острову приезжают, от волн морских шкоты бывает мало, пристанища угодные опасные.

   На острове том хлеба родится изобилное множество, близь града Стралзунна; како в древние лета римляном в Сицылии хлебородство бывало, тако и на том острове. Срабо (Страбон) о том пишет. Скота, то есть коней и овец есть по мере; 17-сей в правде немерное множество и велми велики; волков и болших мышей на том острове несть, токмо не в давне на прилепку Витов мыши болшие, т. е. кроты появились с приезжих кораблей. На острове том живали люди идолопоклонники, Рены (Раны) или Рутены имянуемые, люты, жестоки к бою, против христиан воевали жестоко, за идолов своих стояли. Те Рутены от жестосердия великого едва познали после всех Христианскую веру. Того острова владетели таковы велможны, сильны, храбрые воины бывали, нетокмо против недругов своих отстаивалися крепко, но и около острова многие грады под свою державу подвали, то есть Бордум, Гривмъмам, Трибесия, и воевали с Дацким королем и со иными поморскими князьми и с Любскою областию воевали много, и всем окрестным Государством грозны и противны были. Язык у них был Словенской да Виндалской (Валдалской); грамотного учения не искатели, но и заповедь между собою учинили, чтобы грамоте не уталися, токмо воинским делам прилежные охотники были. Того острова Ругии первоначальной владетель был князь Крито (Крыто), валможный той был владетель во время Поморской земли владетеля князя Свентыбара. Той князь Крито женился на дщери князя Свентибара 1100 года; а иные пишут, что той князь Крито Голштенским и Дутмарским князем был, град Любок завел. Он единого времени зван был в гости и напився пьан и Дан его пьяного с лестницы пхнул и ту смертью скончался. По смерти его тем князством Ругинским завладел отец его, князь Реце 1160 году и потом то Ругинское князство воевали многие недруги до владетеля их, до князя Братислава до 1352 году. Того князьства дедичи извелися и досталося то Ругинское государство в держ