Главная » Книги

Забелин Иван Егорович - История русской жизни с древнейших времен, Страница 4

Забелин Иван Егорович - История русской жизни с древнейших времен


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24

е разбросанные племенные и части страны в одно живое целое. Уже в до историческое время эта сила создала для всех раздельных углов Русской равнины общие интересы, общие цели и задачи, создала известного рода земское единство. Такое единство на севере существовало уже до призвания князей и выразило свою крепость именно в этом призвании. Только при помощи этого единства, Олег мог перебраться в Киев, а потом поднимать всю Землю в поход на Царьград. Призванные князья употребляют в дело орудие, давно созданное самим населением под влиянием беспрестанной и с незапамятных времен свободной гостьбы Словен-Варегов.
   Страна была бедна городским развитием, пустынна и очень обширна, поэтому заезжий гость-купец, особенно на севере, всегда бывал дорогим лицом и во многих случаях истинным благодетелем. Что Земля так именно ценила услуги купцов, это подтверждают древнейшия её предания и уставы {Рукою автора прибавлено: И еще раньше у Сарматов. Ред.}). Припомним сказание Маврикие (ч. I, 477) о славянском гостеприимстве или в сущности о льготах и заботах, какими пользовались в славянских землях заезжие торговые люди - гости.
   Маврикий это говорить о Славянах и Антах, то есть и о западной и о восточной ветви Славян. Анты занимали безмерное пространство в нашей равнине, поэтому ограничивать свидетельство Маврикие только одними придунайскими краями, как этого иные желают, мы не имеем оснований уже по той причине, что сама древняя география (Птолемеева), описывающая нашу страну, не иначе могла быть составлена, как по указанию купеческих дорожников, то есть бывалых в стране людей.
   Припомним устав Русской Правды о преимуществах заезжого гостя в получении долгов, первому пред туземцами наравне с князем, что обнаруживает великую заботливость о выгодах, о безопасности гостя, идущую конечно из давних времен.
   Припомним заботливость первых князей в договорах с Греками, чтобы Русские гости в Царьграде на целые полгода бывали обеспечены всяким продовольствием и даже банею, чтобы и на возвратном пути получали надобные корабельным снасти и т. п. В этом случае князья, конечно, требовали лишь таких обеспечений для гостя, какие от века почитались обычными и необходимыми и в Русской Земле. Здесь выражались только обычные и обязательные уставы домашнего гощения. И в наше время странствующие торговцы - варяги на время своего приезда всегда получали от помещиков продовольствие и для коней, и для людей.
   Заезжий гость, быль ли то чужеземец, или только иноселец и иногородец, во всяком случае являлся человеком бывалым и знающим, следовательно необходимо приносил в замкнутый и глухой деревенский и сельский круг нечто просветительное, хотя бы это нечто ограничивалось немногими сведениями о других местах и других странах, откуда приходил гость.
   Мы полагаем, что этим путем уже в историческое время доходили до летописцев все известия о случаях и событиях, происходивших очень далеко от тех городов, где писались летописи. Эту, можно сказать, образовательную сторону гостьбы, очень хорошо понимали и древние князья. Мономах заповедует детям: "Больше других чтите гостя, откуда бы к вам не пришел, простец или знатный, или посол, если не можете дарами, то брашном и питьем, ибо те, мимо ходячи, прославят человека по всем землям, либо добром, либо злом".
   Нет сомнения, что Мономах говорил детям не новую заповедь, а утверждал между ними старый прапрадедовский и общеземский обычай доброго поведения с заезжими гостями.
   Вот это самое распространение сведений о местах и людях по всем землям и являлось тем особым и дорогим качеством древней гостьбы, которое, по всему вероятию, очень способствовало развитью в населении созиания об однородности его происхождения и быта, о единстве его выгод в сношениях с далекими морями, и на Балтийском севере, и на Черноморском юге, и на Каспийском востоке. Только такими связями постоянной гостьбы объясняются и в последующей истории многие совсем неразгаданные или непонятные случаи, указывающие напр. что в Новгороде очень хорошо и всегда вовремя знали, что делается не только в Киеве или Чернигове, но и в далекой Тмуторокани. География и этнография первой летописи, конечно, могла составиться только при помощи тех же промышленных связей земли. По многим своим отметкам она носить следы более ранней древности, чем то время, когда составлялась наша первая летопись 55.
   Если в отдаленной древности эти связи не распространялись так далеко, то во всяком случае они делали свое дело и на небольшом пространстве. По крайней мере перед призванием Варегов они успели уже сплотить в один народный союз все окрестные племена в Новгородской области.
   История Новгорода показывает также, что этот промышленный нрав, эта необыкновенная предприимчивость и горячая бойкая подвижность едва ли могли народиться и воспитаться внутри страны, выйти, так сказать, из собственных домашних пеленок. Конечно, леса и болота Ильменской области вызывали человека искать себе пропитание по сторонам, а многочисленный реки и озера доставляли легкие способы перебираться из угла в угол и заработывать продовольствие в достаточном изобилии. Но здесь-то и мог оканчиваться круг промысловой деятельности, как он существует и теперь, и как он всегда существовал во всех подобных углах страны.
   Ильменский Словенин, напротив того, постоянно думает о морях и, живя вблизи Балтийского моря, хорошо знает дорогу и в Черное, так что увековечил своими именами даже Днепровские пороги, по которым следователъно плавал, как по давнишнему проторенному пути. Он больше всего думает о Царе-граде, о всемирной столице тогдашнего времени; но не меньше думает и о Хозарах, где Арабы сохраняют его имя в названии главной Славянской реиш (Волги, а также и Дома), в названии даже Черноморской страны Славянскою, при чем и Волжские Болгары и самые Хозары являются как бы на половину Славянами. Так широко распространялось Славянское имя и по Каспийскому морю. Вообще должно сказать, что морская предприимчивость Словен уже в IX в. обнимает такой круг торгового промысла, который и в последующие столетия не был обширнее, а затем постепенно даже сокращался. Ясно, что это добро было нажито многими веками прежней, незнаемой истории.
   Возможно ли, чтобы эта обширная мореходная предприимчивость зародилась сначала только в пределах Ильменя-озера и оттуда перешла на ближайшия, а потом и на далекие моря, распространившись вместе с тем и по всей равнине. Нам кажется, что этот морской нрав Ильменских Словен, которым ознаменованы все начальные предприятия Русской земли, зародился непременно где либо тоже на морском берегу, или по крайней мере воспитывался и всегда руководился самыми близкими и постоянными связями с морем. Большое озеро или большая река внутри равнины, каковы были Ильмень для Новгорода и Днепр для Киева, если и развивают в людях известную отвагу и предприимчивость. то все-таки ограничивают круг этой предприимчивости пределами своей страны. Все, что мог выразить Киев в своем положении, это - служить только проводником к морю, что он и исполнил с великою доблестию. Но морская жизнь в её полном существе не была ему свойственна не могла в нем развить характер истинного поморянина. Тоже должно сказать и о Новгороде.
   Море в человеческом развитии есть стихия вызывающая, дающая людям особую бодрость, смелость, подвижность, особую отвагу и пытливость. На морском берегу человек не может сидеть 30 лет сиднем, как сидел в своей деревне наш богатырь Илья Муромец. Живя на морском берегу, человек необходимо бросится в этот мир беспрестанного движенья и сам превратится в странствующую волну, не знающую ни опасностей, ни пределов своей подвижности. Только море научает и вызывает человека странствовать и по безмерным пустыням внутренних земель, который, как известно из истории, всегда остаются, как и самая их природа, неподвижными, спокойными, можно сказать, ленивыми в отношении человеческого развития.
   Поэтому весьма трудно поверить, чтобы Русская морская отвага первых веков народилась и развилась из собственных, так сказать, из материковых начал жизни. Поэтому очень естественным кажется, что первыми водителями Русской жизни были именно Норманны, как говорят, единственные моряки во всем свете и во всей средневековой истории. Но так можно было соображать и думать только но незнанию древней Балтийской истории, которая, наряду с Норманнами, очень помнит другое племя, ни в чем им не уступавшее, и даже превосходившее их всеми качествами не разбойной, но промышленной, торговой и земледельческои жизни. У самих Норманнов Ваны, Венеды почитались мудрейшими людьми.
   Норманское имя очень важно и очень знаменито в западной истории, а потому и мы, хорошо выучивая западные исторические учебники и вовсе не примечая особенных обстоятельств своей истории, раболепно, совсем по ученически, без всякой поверки и разбора, повторяем это имя, как руководящее и в нашей истории.
   Между тем даже и малое знакомство с Славянскою Балтийскою историей, поставленною рядом с начальными делами нашей истории, вполне выясняет, что, как на западе были важны Норманны, в той же степени велики были для востока Варяги-Славяне - обитатели южного Балтийского побережья.
   И там и здесь люди моря, отважные мореходы, вносят новые начала жизни. Но только в этом обстоятельстве и оказывается видимое сходство исторических отношений. Затем, во всех подробностях дела идет полнейшее различие. Там эти моряки завоевывают землю, делят ее по феодальному порядку, вносят самодержавие, личное господство и коренное различие между завоевателем и завоеванным, образуют два разряда людей - господ и рабов, совсем отделяют себя от городского общества и на этих основах развивают дальнейшую историю, которая даже и в новых явлениях осязательно раскрывает свои начальные корни.
   Наши Русские Варяги, как Славяне, наоборот, вовсе не приносят к нам этих благ Норманского завоевания. Они являются к нам с своим Славянским добром и благом. Как отважные моряки, они приносят нам промысловую и торговую подвижность и предприимчивость, стремление проникнуть с торгом во все края нашей равнины. Это добро главным образом и служит основанием для постройки Русской народности и Русской истории. Затем они приносят однородный нрав и обычай, однородный язык, однородный порядок всей жизни; никакого делеяия земли, никакого разделения на господ и рабов, никакой обособленности от городской общины и т. д. Все это, как одно родное и хотя бы по характеру мест несколько различное, сливается в один общий исторический поток и пришельцы совсем исчезают в нем, не оставляя ярких следов и способствуя только быстроте развития первоначальной Русской славы и истории.
  

Глава II. НАЧАЛО РУССКОЙ САМОБЫТНОСТИ.

Новгородское поселение. Его зависимость от Варяжского поморья. Начало Новгородской самобытности. Рюрик, как политическая идея. Начало самобытности Киева. Его поселение. Его значение для Русской страны. Дела Аскольда. Переселение Новгорода в Киев и дела Олега.

  
   Много было мест, где приходящие Славяне заводили себе словогощи, торговые поселки, городки и города: мы упоминали о Словянске на верхнем притоке Немона, о Словенске - Изборске, о Словиске на перевале от Немона к Принети и З. Бугу и др.; но не было выгоднее и значительнее места, как Ильменское Славно. Оно находилось на таком узле водяных сообщений, с которого можно было свободнее, чем из иных мест, достигать самых отдаленных краев русской равнины. Отсюда водяными дорогами можно было плавать и в Черное море, и в Каспийское, и на дальний север к морю Студеному, не говоря о Балтийском поморье, откуда приходили сами Славяне.
   Само собою разумеется, что если Славяне прошли в нашу страну прежде всего вверх по Немону, то Ильменское Славно должно было заселиться уже позднее Славна Усть-Немонской Руси-Словонии или Немоно-Березинского Словянска, или вообще позднее всех тех мест, через которые Славяне передвигались в Ильменскую область. Вот почему и самое имя Новгород должно указывать и на старые города Вендского поморья, и на старые Славянские города в нашей Сарматии, ибо показание Птолемея о древнейшем поселке Ставан ближе всего упадает на Немонские Славянские края. Правильный раскопки курганов и городищ в тех местностях могли бы раскрыть многое в отношении поверки этого предположения.
   Как бы ни было, но Новый город указывает на новое городское поселение, которое начиналось уже, не от родового быта, а прямо от быта городового, не из села и деревни, а из старого города. Сюда собрались для поселения люди, связанные не кровным родством, а целями и задачами промысла и торга, собрались следов. не роды, а дружины, в смысле промысловых ватаг и артелей. Вот почему зародыш Новгорода не мог быть родовым; он был дружинный, общинный, в собственном смысле городовой, то есть смешанный из разных людей, не только разно-родных, но отчасти, быть может, и разноплеменных. Если бы собрались сюда люди и не из города, а из сел и деревень, но разные люди, от разных мест и сторон, то и в этом случае их дружина необходимо должна была сложить свой быт по городскому, т. е. общинному порядку. А люди сюда пришли действителъно разные, из разных мест и сторон.
   Несомненно, что древнейпшм поселком Новгорода должно почитать Славно, возвышенную и выдающуюся мысом местность на правом восточном берегу Волхова, у истока Волховского рукава, называемого Малым Волховом и Волховцем. По пути из Ильменя-озера в Волхов это единственная местность, наиболее способная для городского поселения, как по удобствам пристанища, так и по целям первоначальной защиты и безопасности. Она господствует над широкою поемною долиною, где проходит Волховец с протоком Жилотугом и где, дальше к югу, разливает свои протоки и озера устье реки Меты, впадающей в Ильмень верстах в 12 южнее Новгорода. В весеннее время все это пространство покрывается водою, так что подгородные деревни, монастыри, самый Новгород с этой стороны, именно Славно, остаются на островах и представляют, по замечанию Ходаковского, вид подобный архипелагу. Господствуя над множеством протоков и заводей, Славно тем самым обозначает вообще топографический характер древнейших славянских поселений, которые повсюду отыскивали себе тех же удобств - скрываться от преследований и нападений врага или внезапно выходить на него из засады и в тоже время быть близко к цели своих промыслов. Таков быль славянский поселок на устьях Немона, такова была Запорожскал Сечь, таков был и русский Переяславец на устьях Дуная (место Преслав у Тульчи), таков был у Лютичей и Воллин на устьях Одера. Новгородское Славно помещалось на устьях Меты и Волхова. Припомним и помещение Венетов Галлии и Адриатики. Выбрать для поселения такое место могли конечно только люди, вечно жившие на воде в лодках и притом люди, ггришедшие в чужую сторону или окруженные чужеродцами. Славно над Волховом и над всею Мстинскою долиною возвышалось холмом и мысом, смотревшим прямо к озеру вдоль Волховского потока, так что этот Холм красовался еще издалека. На Холму еще в 1105 г. упоминается уже церковь св. Илии, что дает повод предполагать, не здесь ли стоял новгородский Перун и не это ли место именовалось в то время Перынью, откуда свержен идол, поплывший под мост города и бросивший на этот мост знаменитую палищу, в наследие задорным старым вечникам.
   Ходаковский полагал, что языческое святилище находилось в двух поприщах (в 3-х верстах) южнее Славенского Холма и против него, на том же берегу Волхова, тоже на небольшом островке или холме, который издревле прозывался городищем. Это Городище было особым жилищем князей, так как здесь находился их дворец и здесь же происходил княжеский суд. Оно могло быть выстроено еще в глубокой древности с целью уходить в него для осады. В этом смысле оно могло соответствовать Запорожской Скарбнице, существовавшей тоже на островке посреди протоков и лесов. Оно же имело значение передовой тверди в войнах с Суздальскою Русью, которая приходила по течению Меты.
   Подле древнего Славна, по берегу Волхова, дальше к северу, распространялся Плотницкий конец, имевший население такое же Славянское, ибо самые Новгородцы известны были по всей Руси, как плотники. Оба конца составляли одну возвышенность в роде острова, в длину по берегу Волхова версты на две, в ширину на версту. В Славянском конце, на береговой особо возвышенной и выдающейся мысом его средине, находился Торг, торговище, а подле него Ярославово дворище. Это была Торговая сторона всего города. Вот почему здесь же мы находим и жилище Варегов, в Варяжской (Варецкой) улице, облегающей самое Славно с севера, и Варяжскую церковь св. Пятницы, стоявшую на Торговище 56; находим ручей Витков, улицу Нутную, которая огибая Славно, следует после Варяжской и Бардовой и объясняется Вендскими именами 57.
   На плане Новгорода 1756 г. еще можно видеть, что древнейший поселок, Славно, направлением самых улиц выделяется особым средоточием жизни. Эти улицы Варяжская, Бардова, Нутная идут около него по круговой линии, нересекая или упираясь в главную улицу, которая и называлась Славною и направлялась от Ильменского мыса к Торгу по направлению Волхова. Ильменский мыс с храмом Ильи Пророка и составлял средоточие или главную высоту всего Славна. Мы уже говорили, что здесь в языческое время мог стоять истукан Перуна.
   На другой стороне Волхова против Славна и Плотников распространялось смешанное население, посреди которого еще при Рюрике был выстроен кремль - детинец.
   Здешний древнейший поселок, находившийся прямо против Плотников, именовался Неревским концом, быть может, так прозванным от стороны, где жила Нерева или Нерова {Рукою автора прибавлено: Нерисъ-Вилия. Ред.}), упоминаемая летописцем, между Корсью и Либью, в одном месте взамен Сетьголы, и оставившая свое имя в теперешней р. Неров, текущей из Чудского озера в Финский залив, где находится и город Нарва, древний Ругодив.
   Но, основываясь на этом имени, нельзя утверждать, что население Неревского конца было Чудское - Финское. Финское племя, населявшее Новгородскую землю, особенно на запад от Волхова, прозывалось собственно Водью. Имя Нар, Нер, Нор, Нур 58, с различными приставками встречается по большой части в среде славянских поселений, а начальный летописец самим Славянам дает древнейшее имя Норци, как колену от 72 язык, разошедшихся по земле после столпотворения. Это имя невольно переносить нас к Геродотовским Неврам и к их переселению в землю Вудинов, быть может, в землю и Новгородской Води.
   Подле Неревского конца к югу распространялся конец Людин, иначе Горнчарский, противоположный Славну Торговой стороны. Это общее обозначание люди, людь, люд-гощь, откуда улица Легоща, показывало, что здесь население было смешанное, так сказать, всенародное.
   Действительно, между обоими концами в стороне поля находились Пруссы или Прусская улица у Людина конца и поселок Чудинец, улица Чудинская у Неревского конца, а также улица Корельская. В этой же местности жили Двигуницы, обитатели Западной Двины 59.
   Но и в этих концах, в улицах и переулках, сохранились имена Варяжские, по сходству их с Вендскими именами Балтийского поморья, каковы: Янева ул., Росткина, Щеркова-Черкова, Куники. На берегу Волхова в Людином конце находим Шетиничей, вероятных жильцов из Питетина, у церкви Троицы на Редятиной улице 60. Заметим, что и в Людином конце существовало языческое капище Волоса, на месте которого вероятно и построена церковь Власия, обозначенная урочищем, что на Волосове, и Волосовою улицею. Эта церковь существует доселе. Подле Волосовой улицы находилась улица Добрынина.
   Вот основные четыре конца древнего Новгорода. Пятый конец заключал в себе наседение загородное, а потому и назывался Загородским концом. Ясно, что он возник в то время, когда около посада были выстроены деревянные стены, о которых упоминается уже в 1165 г. Другие концы образовались уже после 61.
   Нам скажут, что все приведенные свидетельства о смешанном населении Новгорода относятся уже к XI и XII векам и потому не могут объяснять состояние города в древнейшее время, напр. во время призвания князей. Но имена мест живут долго, даже и тогда, когда уже вовсе не существует и памяти о людях, от которых произошли эти имена. Затем наши заключения в этом случае основываются на простом логическом законе народного развития, по которому неизменно выводится, что если где образовалось людское торжище, то к этому торжищу тотчас пристанут именно разные люди, от разных сторон, племен и мест. Как только на Волхове поселилось наше Славно, уже по самому выбору места заключавшее в себе смесь предприимчивых промышленников, так необходимо около этого поселка нескольких промышленных и торговых ватаг должны были собраться многие разные люди из окрестных и далеких мест, нуждавшиеся в промене товара излишнего на товар надобный.
  
   Само собою разумеется, что иноземные имена могут обозначать и тутошнее население, которое напр., ведя торги с Пруссами, могло так и прозываться Пруссами; но несомненно также, что в составе прусских купцов бывали и природные Пруссы, приезжавшие и жившие в городе временно в качестве гостей. При самом начале городского заселения именно приезжие гости и давали имена тем городским поселкам, где они останавливались случайно или по выгодам местности. В самом начале это бывали только подворья, разроставшияся потом в особые слободы и улицы. Тем же способом образовались и другие иноземные поселки, упомянутые выше, а также и городские сотни, названные по тем украйнам Новгородской области, откуда приходили насельники, каковы: Ржевская от города Ржева, Бежицкая, Водская, Обонежская, Лужская от р. Луги, Лопьская, Яжелбицкая.
   Само собою разумеется, что если Славянское население в Новгороде и во всех местах у Чуди, Веси, Мери, в действительности было пришлым с Балтийского поморья, то его зависимость от своих старых городов являлась делом весьма естественным и обыкновенным. Там, за морем, всегда находилась точка опоры и для торговых дел и для военных, когда возникали ссоры с туземцами, когда нужно было отомстить какую либо обиду или вновь проложить запертую дорогу. Такое теготение к своей Земле - матери, Новгород чувствовал и после призвания князей в течении первых 200 лет своей Истории. Все важнейшия дела этого времени: занятие Киева, походы на Греков, новые занятия того же Киева при Владимире и Ярославе, совершались при помощи вновь призываемых варяжских дружин, а князья в опасных случаях поспешали уходить к тем же Варягам. Такие отношения к Варяжскому заморью уже на памяти истории вполне могут объяснять, почему и в доисторическое время никто другой, а те же Славянские Варяги являются господами нашего Новгородского севера и берут дань именно с тех племен, у которых колонистами сидят Славяне. Как изестно, эта дань, хотя, быть может, в меньшем размере, уплачивалась до смерти Ярослава - для мира, т. е. для безопасности и спокойствия со стороны Варяжского заморья, как равно и в видах ожидаемой от него помощи. Она прекратилась не столько потому, что после Ярослава усилилась Русь, стала на свои ноги и находила средства оборонять себя и без Варегов, но более всего потому, что сами Варяги с половины XI ст. в борьбе с Немцами год от году теряли свои силы и не были уже способны держать твердо свое влияние и могущество в наших землях. Нельзя сомневаться, что начало этой дани уходило в те далекие времена, когда она выплачивалась старым заморским городам, как своим отцам, от новых и младших их поселков посреди нашего Финского севера. Вообще варяжская дань показывала, что наш Ильменский север с незапамятных времен находился в торговой и промышленной зависимости от Балтийского поморья, так точно, как и наш Киевский юг всегда находился в такой же зависимости от южных морей.
   Вот почему, по летописной памяти, первоначальное состояние наших исторических дел было таково, что на севере брали дань Варяги, на юге брали дань Хозары. Это был видимый для летописца горизонт нашей первоначальной истории. Что находилось дальше, правдивая летопись уже ничего не могла сказать и не позволила себе даже и гадать об этом. Но здесь то особенно и обнаруживаются её высокие литературные достоинства и правдивые качества её преданий. Пользуясь этими преданиями она чертит очень верно положение наших доисторических дел. Она ни слова не говорить о завоевании, о нашествии Варегов на север или Хозар на юг. Она прямо начинает выражением, "имаху (многократно) дань Варязи (приходяще) из заморья, на Чуди, на Оловенех, на Мери, на Веси 62, на Кривичех, а Хозары имаху на Полянех, и на Северех, и на Вятичех, имаху по беле и веверице от дыма."
   Отсутствие свидетельства о завоевании этими народами нашей земли, должно объяснять или незапамятность, когда началась эта дань, или мирное, так сказать промысловое её начало. Хозар мы знаем. Они над окрестными странами владычествовали больше всего торговлею. С VII века они владели всею Азовскою и Крымскою страною, начиная от Днепра, что все вместе и называлось Хозарией. Поэтому зависимость от них днепровских Полян, донских Северян и их верхних соседей, Вятичей, было делом самым естественным. Как русский перекрестный торжек, Киев тянул своим промыслом именно к Хозарским местам и потому необходимо, и на Каспийском, и на Азовском, и на Черном морях, повсюду попадал в руки тех же Хозар. От них вполне зависело его торговое существование, так что и без особого завоевательного похода он мог, или, но своей слабости, был принужден отдаться Хозарам по простой необходимости свободно вести с ними свои торги. В сущности он платил дань близлежащим своим морям и тем откупал себе свободу жить с этими морями в торговом промысловом союзе.
   Так точно и на Ильменском севере, в Новгороде, господствовали Варяги, то есть в сущности господствовало Балтийское поморье, и вовсе не одним мечем, а по преимуществу промыслом и торгом. От меча Ильменское население, конечно, разбрелось бы кто куда, лишь бы подальше внутрь страны, а мы, напротив, видим, что издавно к этому озерному, болотному и безхлебному краю Славянское население теснится с особенною охотою. Ясно, что его влекут туда выгоды промысла-торга, который мог поддерживаться и развиваться только выгодами же Балтийского поморья. Как Хозары в отношении к Русской равнине держали в своих руках торг Каспийский и Черноморский, так и Варяги держали в своих руках торг Балтийский. Вот по какой причине наша страна и платила дань этим двум торговым и конечно на половину военным силам VIII и IX веков.
   Какие Варяги господствовали своим торгом на Балтийском поморье, это лучше всего разъясняет последующая история, когда Варегов сменяют не Скандинавы, а Ганзейские Немцы, не северное, а южное, т. е. Славянское побережье Балтийского моря. Коренным основанием для Ганзы послужили все те-же Славянские (Вендские) поморские города, которые развивали Балтийскую торговлю с древнейшего времени. Немцы основались в готовых и давно уже насиженных Славянами гнездах. А Новгород и у Немцев стал главнейшим торговым гнездом в сношениях с Востоком. Однако Немцы и в Новгороде приперли Славян к стене, закрывши для них дорогу свободного вывоза товаров и заставивши их сидеть с своими товарами у себя дома, и из иноземных товаров довольствоваться лишь тем, что привезут Немцы.
   Как обширный материк, богатый произведениями природы, но слабый политическим развитием, русская равнина, именно по случаю этой слабости, всегда находилась в зависимости от своих же морских углов. Кто в них становился владыкою, тому по необходимости она и платила дань, или прямою данью, как было в IX в., или теснотою торговли, как бывало после. Историческая задача Русской равнины искони веков заключалась в том, чтобы овладеть навсегда этими морскими углами, ибо в них собственно находились самые источники её развития, промышленного, а следовательно и политическая. Только эти далекие моря с незапамятных времен возбуждали к делу жизнь равнины, объединяли её интересы, заставляли население пролагать свои торговые пути по всем направлениям, что главным образом и способствовало общению различных племен и соединению их в одну русскую народность.
   От перемещения морских торгов, от возникновения торговых городов на других местах переменялось и направление торговых путей внутри равнины, изменялось и направление её исторических дел.
  
   Каково было устройство Новгородской жизни до призвания князей, об этом мы можем судить уже по первым действиям Новгорода. Он начинает свою историю изгнанием своих властителей, то есть начинает деянием, которое не иначе могло возникнуть, как только по согласию и совещанию всенародного множества, по согласию и при помощи всех волостей Земли. Иные скажут, что это было народное восстание, о котором еще нельзя судить, явилось ли оно буйством угнетенного сплошного рабства, или сознательным делом населения, хотя и платившего заморскую дань, но свободного в своем внутреннем устройстве. Дальнейший ход дела вполяе раскрывает, что народ действовал сознательно, по разуму общего соглашения. Изгнавши Варегов, он стал владеть сам по себе. Но он не в силах был побороть собственной вражды и усобицы, той неправды сторон, которую некому было судить и разбирать, ибо в усобицах, каждая сторона, почитала себя правою. Для правдивого суда была необходима третья сила, совсем чуждая не только враждующиш сторонам, но и всему городу, всем интересам тутошних людей. В ответ на эту необходимость третьего лица раздалось общенародное слово: поищем себе князя, который судил бы по праву и рядил бы по ряду.
   Призвание князя произошло в тот же самый год, когда изгнаны были Варяги. Это подает повод догадываться, что изгнание происходило уже с мыслию о призвании, как всегда такие дела устраивались в городах и после. По всему вероятию, люди уже вперед знали, кого они позовут или могут позвать к себе на княженье. Позднейшие летописцы в пояснение обстоятельств прибавляют, что выбор происходил с великою молвою или разногласием, одним хотелось того, другим другого; избирали от Хозар, от Полян, от Дунайцев (Болгар?) и от Варяг. Наконец утвердились и послали к Варягам. Так естественно должно было происходить на народном совещании. И эти позднейшия сказания имеют цену только, как здравомысленное объяснение голых слов первой летописи. Но едва ли круг избрания мог распространяться в такой широте. По многим причинам он необходимо ограничивался только Варяжеским поморьем, ибо если было легко изгнать Варегов и разорвать связи с племенем, которое до тех пор владычествовало в стране, то возможно ли было порушить связи вообще с Поморьем, которое с незапамятного времени давало жизнь Новгородскому славянству и хранило в себе материя основы его существования. Варяжский торг и Варяжеская храбрая дружина для защиты от врагов Варегов и врагов туземцев, - вот две жизненные статьи, без которых Ильменский край не мог существовать, да не мог ни когда и возродиться. Несомненно, что для этих выгод он откупался данью и в прежнее время, и платил дань за море даже и при князьях.
   Естественно предполагать, что призваны были другие Варяги, не те люди, которых только что выпроводили вон из страны. Изгнаны были Варяги без имени, но призваны Варяги - Русь, русские Варяги. Поставляя в соотношение начало нашей истории с историей Балтийского Славянства, можно с большою вероятностью догадываться, как мы уже говорили, ч. 1-я. стр. 196, что изгнаны были Варяги-Оботриты, быть может, самые Вагры, жившие в самом углу южного Балгийского поморья, подде Датчан, Англов, Саксов, и которые в начале IX столетия уже теряли свою самостоятельность, служили Карлу Великому и Немцам и за то терпели раззорения и даже завоевания от Датчан. Так было, по крайней мере, в 808-811 годах. Надо сказать, что в войне Карла Великого с Саксами Оботриты всегда были его верными союзниками; всегда стояли на стороне Франков, быть может, по той особенной причине, что, живя по соседству с Саксами, много терпелп от них обид и тесноты. В тех же враждебных отношениях Оботриты жили и с Датчанами. Между тем, против Карла и на стороне Датчан всегда стояли Велеты, Лютичи, постоянно и жестоко враждовавшие с Оботритами. Неизвестно, что делили между собою эти Славянские племена, хозяева всего южного Балтийского побережья, но с достоверностью можно полагать, что в этой правде не малую долю занимало и соперничество на море, в торгах и промыслах. Как бы ни было, только эти враждебный отношения двух Варяжских племен могут в известной степени объяснять и начальный ход варяжских дел в нашей истории.
   Изгнание Варегов, поднявшееся со всех концов, могло произойти не только от их варяжского насилья, но и от их домашних раздоров, даже при пособии одного из соперников. Мы не знаем, как Варяги распределяли свое владычество в нашей стране; не знаем из каких городов и от каких именно племен шли в нашу землю их варяжские торги, но по последующей истории уже немецкого Ганзейского торгового союза, можем заключать, что торговый сношения с нашею страною находились в руках и в древнейшее время у тех же Вендских городов, у Любека и Висмара, у Воллина и Питетина, то есть в руках Оботритов и Лютичей. Если старинными владыками нашей страны были Велеты, как можно судить по их жительству еще во II в. в устьях Немона, то нет оснований отвергать, что в последующее время, вместе с именем Варегов, распространилось владычество и Оботритов. Мы уже говорили, что имя Варегов могло обозначать самую крайнюю западную ветвь всего Славянства в смысле её передового поселения. Именно об этих передних украинцах, о Ваграх, которые принадлежали к Оботритскому племени 63, история отмечает, что они некогда, в конце VIII и в начале IX века, господствовали над многими даже отдаленными Славянскими народами, стало быть вообще господствовали по Балтийскому Славянскому побережью, а потому должны были господствовать и на Ильменском севере. Вот, по всему вероятию, кто мог приходить из за моря и собирать дань на нашем севере. Здесь же скрывается и причина изгнания этих Варегов и призвания Ругенцов-Велетов. Враждуя между собою в своих родных местах, Оботриты и Велеты очень естественно должны были враждовать и на далеких окраинах своего владычества. Не происходило ли в их отношениях подобного же соперничества, какое в последующие века господствовало на Черном море между Венецианцами и Генуэзцами?
   Без малого за двадцать лет перед тем годом, в который наш летописец полагает изгнание Варегов, именно в 844 г., король немецкий Людовик извоевал Оботритов, причем в битве погиб и их старейший князь Гостомысл. Остальные князья сделались подданными Людовика и земля была разделена между ними по усмотрению завоевателя, т. е. как подобало феодалам-германцам.
   В позднейших наших летописях конца XV и начала XVI веков поминается старейшина Гостомысл, которого пришедшие от Дуная Славяне, построив Новгород, посадили у себя старейшинствовать. Можно полагать, что этот Новгородец Гостомысл заимствован из латинских сказаний об истории Балтийских Славян. Если же в какой либо русской древней хартии поминалось о нем, как о личности действительно существовавшей во времена призвания Варегов, то это обстоятельство может давать намек, что Новгородскою волостью в то время владели именно Оботриты, с их старейшиною Гостомыслом. В Новгородской летописи первым посадником именуется тоже Гостомысл. Очень замечательно и то обстоятельство, что с 839 года почта целое столетие в западных хрониках ни слова не упоминается о Велетах, которые очень славились своею борьбою с немцами и очень ревниво отстаивали свою независимость 64. Летописцы замолчали, конечно, по той причине, что умолкли действия самих Велетов. Но не потому ли замолкли Велеты, что их дружинные силы были отвлечены и направлены на нашу сторону? В эту эпоху, во второй половине IX и в начале X века? Русская страна поднимается, так сказать, на ноги именно при помощи Варяжских дружин.
   Призванные Варяги, как мы говорили, были другой народ, который летопись прямо обозначает Русью и прямо указывает в своей географии жительство этой Руси на западном Славянском балтийеком поморье возле Готов (Датчан) и Англов, где, кроме острова Ругии, другой значительной области с подобным именем не существует. Если б не это показание летописи, довольно отчетливое и ясное, то можно было бы с большою вероятностью предполагать, что призванная Русь жила на Прусском берегу, в устьях Немона 65. Во всяком случае, несомненным мы почитаем одно, что Русь была призвана не из Швеции, а от Славянского поморья, с острова ли Ругена или от устья Немона - это все равно, она была Русь Славянская, родная и во всем понятная для призывавших, а потому и не оставившая никакого следа от своего небывалого Норманства. Русь - Ругия Поморская была старее Немонской Руси, была известна на своем месте с первых веков Христианского летосчисления и по всем вероятиям еще в давнее время отделила свою колонию к устью Немона.
   Остров Ругия лежит возле устьев Одры у самой средины Велетского поморья, где искони процветало на все стороны широкое торговое движение. Если призванная к нам Русь была Русь Ругенская, то несомненно, что и те Варяги, о которых так часто и неопределенно говорить наш летописец, которых постоянно призывали себе на помощь наши первые князья, были её же ближайшие соседи - Велеты, от устьев Одры, из городов Воллина (Волыня) и Щетина, где и в XI веке уже Русская Русь живала как у себя дома. Вот объяснение, почему с половины IX века Велеты умолкли на Западе: их дружины здесь, на востоке, сосредоточивались в Киеве и в 865 г. нападали на Царьград; в 881 г. завоевывали весь южный Еиевский край, в 907 и 941 годах ходили опять под Царьград и в тоже время справляли свои Каспийские походы. Для всех этих дел требовались немалые дружины, которые, по всему вероятию, постоянно и пополнялись из своего же родного Велетского края, не устраняя от участия в своих ополчениях и храбрых Норманнов, живших в Велетских городах тоже, как свои люди. Не говорим о том, что славянская борьба с Немцами и Датчанами, которые именно в эти времена стали с особою силою теснить Славянство и припирать его к морю, эта борьба была едва ли не самою главною причиною для постоянного выселения Славяно-варяжских дружин на наш пустынный, но гостеприимный север. Вот причина, почему населились Варягами и наши древние города. Несомненно, что Венды, спасая свое родное язычество, бежали, и от германского меча, и от латинского креста, и от тесноты земельной. С IX века Немцы горячо и дружно стали выбивать Славян с их родных земель, от Эльбы. С течением лет все дальше и дальше они теснили их к морю. Кто не желал покоряться, тому отставалось одно, броситься в море, как говорил уже в XII веке Вагорский князь Прибислав. "Налоги и невыносимое рабство, говорил он, сделали для нас смерть приятнее жизни... Нет места на земле, где мы могли бы приютиться и убежать от врагов. Остается покинуть землю, броситься в море и жить с морскими пучинами" 66. Так могли говорить и мыслить многие из тех славянских дружин, которые еще в IX и X веках испытывали натиск Немецкого нашествия. Покорение Немцами Оботритов в 844 г. несомненно заставило ясех желавших свободы искать убежища где либо за морем и вернее всего в далеких странах нашего севера.
   Нет прямых и точных летописных свидетельств о наших связях с Балтийским побережьем; поэтому исследователи, одержимые немецкими мнениями о норманстве Руси и знающие в средневековой истории одних только Германцев, никак не желают допустить, что были таковые связи. Но в нашей первой летописи нет свидетельств и о наших связях с Каспийским морем. Она говорить только, что Хозары брали дань, и не появись свидетели Арабы, что бы мы знали о наших Каспийских делах? Лерберг в свое время никак не мог поверить, что Русь когда-либо могла торговать и на Каспие, и с большим удивлением приводить свидетельство одного Испанского посла к Тамерлану, откуда видно, что уже в начале XY века из России в Самарканд привозились кожи, меха и холст 67. "Как ни одиноко это сведение, замечает осторожный ученый, но мы должны считать его достоверным!" Таково было влияние Пилецеровской буквы во всех изысканиях. Она теснила и истребляла всякое живое понимание вещей и исторических отношений, вселяя величайшую осторожность и можно сказать величайшую ревнивость по отношению к случаям, где сама собою оказывалась какая либо самобытность Руси, и в тоже время поощряя всякую смелость в заключениях о её норманском происхождении. Тот же Лерберг не очень руководился осторожностью в толковании имен Днепровских порогов только по-Нормански. Очевидно, что при этом направлении ученых изысканий мы и до сих пор не можем поверить, чтобы существовали когда-либо связи Русских Славян с Балтийскими. Это нам кажется также дико, как Лербергу показалось диким даже несомненное известие о торговле Руси с Самаркандом.
  
   На призыв великой и обильной, но беспорядочной Земли избрались три брата, старейший Рюрик, другой Синеус, младший Трувор. Они пришли с своими родами, забравши с собою всю Русь, вероятно всю свою дружину, какая была способна действовать мечем. Они пришли, как их звали, судить и рядить по праву и по ряду, то есть, пришли владеть и княжить не иначе, как по уговору с Землею, что делать и чего не делать, иначе летописец не поставил бы здесь таких слов, как право и ряд, всегда в древнем языке означавших правду и порядок уговора или договора. Это в полной силе подверждается всей последущей историей. Рюрик сел сначала в Ладоге и по смерти братьев уже перешел в Новгород, а по другим свидетельствам, прямо в Новгороде, - и там, ж здесь над озером; второй брать сел у Веси на Белом озере; третий - в Изборске у Чудского озера. Все разместились по озерам и собственно по границам Словенской Ильменской области, и притом по старшинству столов или мест, если глядеть в лицо опасностям с Балтийского поморья: старший занял место в средине, в большом полку, средний - в правой руке, младший в левой. Такое размещение вполне обнаруживаешь, что Финские племена особой самостоятельности в призвании князей не имели, что под именем призывавшей Чуди должно разуметь собственно славянский город Изборск - Словенск, который господствовал над Чудскою страною; так как и подо именем Веси, в Бедозерском городе, Мери с её Ростовом и пр. должно разуметь тоже Славянские города, владевшие этими финскими странами; что следователъно дело призвания, как и дело изгнания должно принадлежать одним Славянам и собственно одному Новгороду, который является центром и в размещении княжеских столов.
   Спустя два года, братья Рюрика померли бездетными и притом в один год. Очевидно, что все известие об этих трех лицах было в сущности далеким преданием, имеющим вид сказки, хотя повесть летописи именно в этом месте не носит в себе ничего сказочного. Родоначальная троица была общим поверьем и у других исторических народов. Кроме того, в этом предании о трех братьях может также скрываться и не ясная память о трех периодах славянского расселения по финским местам нашего севера, со старшинством поселения в Новгороде.
   По смерти братьев Рюрик остался единовластцем. Тогда он из Ладоги перешел к озеру Ильменю, срубил городок над Волховом, прозвал его Новгородом и сел в нем княжить, раздавая своим мужам волости и города рубить: иному дал Полоцк, иному Ростов, другому Белоозеро. Такая речь летописи может указывать, что Рюрик как бы вообще раздавал города своим дружинникам, вассалам, как отмечает Шлецер. Однако летопись упоминает только о тех, которые с самого начала являются уже отделенными от Новгородской области.
   Здесь, по-видимому, высказывается только древнее предание, что упомянутые города некогда составляли один союз с Новгородом и находились в зависимости от него, что ко времени призвания князей они были уже независимыми волостями, почему и обозначаются розданными. По всему вероятию, это были такие же независимые особые варяжские гнезда, каким в тоже время явился и Киев с своими Аскольдом и Диром. Из последующей истории открывается, что в Полоцке и Турове владели особые Варяги, и можно полагать, что Новгород первенствовал только по той причине, что призванный его владетель был княжеского рода. С этою мыслью летопись ставит его единовластителем земли, заставляя братьев вовремя помереть. Подобные сказания не могут даже называться и преданием, а тем более легендою, сказкою. Это простые соображения, как могли идти дела с самого начала. Они и идут даже по земле от самой границы, от Ладоги. Видимо, что летописец и сам идет от пустого места, начинаете как бы с зародыша, почему призвавший Варегов Новгород еще не существует и является впервые в образе Рюриковсвого новопостроенного городка.
   Как бы ни было, но в лице Рюрика летопись рисует только свои понятия о значении для земли князя, о его правах - владеть землею, о его обязанностях - воевать, городки рубить, сажать в них своих мужей, раздавать волости мужам. Таким образом, первое лицо истории не есть собственно живое лицо; оно и не миф, а одно лишь общее представление о княжеской власти.
   Собственно личные дела Рюрика, по позднейшим летописным вставкам, заключались в том, что его властью очень оскорбились Новгородцы и восстали против него, что он убил тогда храброго Вадима и иных многих горожан, советников Вадима. Это случилось через два года после призвания, в год смерти братьев; а через пять лет, снова оскорбленные Новгородцы, многие побежали в Киев. Поздния повести вставили между прочим известие, что Рюрик в 866 г. послал в Корелу своего воеводу Валета (Волита), повоевал Корелу и дань на нее возложил, а затем даже и умер в Кореле, в войне. Здесь предание, быть может, очень справедливо возводит Новгородские отношения к Кореле к древним временам Рюрика.
   Итак, обрисовывая личность Рюрика, летопись, вместо сказки и легенды, передает только простые здравые сображения о том, как должны были идти начальные дела первого времени. В сущности она чертит портрет княжеской власти, она говорить тоже, что сказал бы сам историк-критик, сам Шлецер, если б захотел пояснить голое сведение о призвании князей, о их первых делах и местах, где они впервые должны были утвердиться и т. д. Во всем рассказе качеством легенды может быть отмечена только братская троица с её именами. Однако у нас нет никаких разумных оснований относить и эти имена е позднему вымыслу. Княжеский род, который является владетелем Русской земли - живой факт. Игорь живое лицо, имевшее своего отца. Летопись XI в. называет его отца Рюриком. В этомь случае она передает или предание, или, что еще вероятнее, древнюю запись, ибо при том же Игоре Русские умели уже писать и знали грамоту, и очень могли где либо вписать имена призванных князей. Самый рассказ летописи вполне утверждае

Категория: Книги | Добавил: Armush (26.11.2012)
Просмотров: 495 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа