Забелин Иван Егорович - История русской жизни с древнейших времен

тиям XIII века, старейшего города во всей Русской земле. Все это роднит Русские старые идеи с идеями античных черноморских Греков, точно также развивавших свои колонии, и в начале вполне зависевших от своих митрополей, матерей - городов.

   Поселившиеся в матери Русских городов, Варяги, Славяне и прочие, кто ни пришел, все стали прозываться Русью. Для безопасности нового княженья, Олег начал ставить города, вероятно, по окраинам тогдашней Киевской области. Сюда же в Киев он перевел и Новгородские дани, уставив их платить от Славян, т. е. от самого Новгорода, от Кривичей из Смоленска и от Мери из Ростова. О Чуди и Веси Олеговы уставы не упоминают и тем дают понятие, что дань этих областей входила в состав Словенской или Новгородской дани. Олег успокоил и заморских Варегов, уставив платить им от года до года 300 гривен, для мира, которая дань исправно выплачивалась до смерти Ярослава, т. е., до тех пор, когда Славяне-Варяги от борьбы с Немцами и сами стали уже бессильны. Быть может это была дань старая, установленная еще по случаю призвания князей.

   Устроившись таким образом с Севером, Олег начал воевать с соседями Киева, от которых Поляне с давних лет терпели тесноту и обиды. В первое лето Олег примучил Древлян, обложив их данью по черной куне (от дыма или хозяйства). На второе победил Северян и возложил на них дань легкую, дабы не платили Хозарам. "Я, Хозарам недруг, а вам, промолвил победитель, чего еще (желать) - дань легкая!" На третье лето Олег спросил Радимичей: "Кому дань даете? и те отвечали: "Хозарамъ". "Не давайте Хозарам, но мне давайте", - порешил Олег. Радимичи стали платить по щлягу, как платили Хозарам.

   Таким образом Олегово владенье или первоначальное Русское владенье простиралось от Новгорода до Киева и обнимало больше всего восточную сторону греческого пути по Днепру; на западе были покорены только соседи Киева, Древляне. О Дреговичах, живших между Припетью и Двиною, летопись не говорит ни слова. По её показанию, там в Турове, и у западных Кривичей, в Полоцке, жили особые Варяги, по-видимому независимые от Олега. Точно также независимыми оставались Уличи, на Нижнем Днепре, и Тиверцы на нижнем Днестре. С теми и другими Олег держал рать, т. е. воевал, добиваясь, вероятяо, свободного и чистого пути в Царьград по Днепру и по самому морю.

   По рассказу Фотия, все эти дела, т. е., покорение Киеву окрестной страны, должны были случиться еще до 866 года. Очевидно, что летопись, помня существенный обстоятельства своей старины, приписывает времени Олега все деяния, какие случились при Аскольде, или вообще при поколении, от которого происходил сам Олег. Видимо, что вся слава того поколения, как и слава Аскольда, скрылась в имени одного Олега. Он действительно мог воспользоваться с особою мудростью всеми подвигами своих отцов и, идя по их направлению, совершил свой собственный подвиг, переселил Новгород в Киев, т. е. связал оба конца греческого пути в один узел, установил порядок в данях, установил правило и порядок в сношениях с Греками.

  

  

   Наша летопись рассказывает о большом и славном походе Олега на Царьград, о котором Византийские хроники вовсе не упоминают, не дают даже и намека о чем-либо похожем на такое предприятие со стороны Руси. Был, или нет такой поход, это лучше всего раскроет рассказ самой летописи.

   В 25 лето своего княженья, собравши множество Варягов, Славян, Чуди, Кривичей, Мери, Полян, Северян, Древлян, Радимичей, Хорватов, Дулебов (Волынян), Тиверцев, собравши все, что прозывалось у Греков Великою Скифией, прибавляет летопись, Олег пошел на Царьград в кораблях и на конях. Кораблей числом было 2,000 в каждом по 40 человек, всего 80 тысяч; да по берегу шла конница.

   Эти цифры велики, но не совсем баснословны, если мы их сравним с древнейшими цифрами подобных же походов. Великий Митридат на войну против Римлян собрал в той же Великой Скифии 190 т. пехоты и 16 т. конных. Историк Зосим рассказывает, что в половине III века Скифы в окрестностях Днестра собрали 6,000 кораблей и посадили в них 320 тысяч войска для набега на те же Византийские страны, принадлежавшие тогда Римлянам.

   Вот что рассказывали Киевляне о походе Олега спустя лет полтораста: Он подошел к самому Царюграду; Греки затворили город железными цепями, заперли и городскую пазуху или гавань. Олег вылез на берег, повелел и корабли выволочить на берег, и стал воевать около города. Многие палаты разбил, многие церкви пожег, многое убийство сотворил Грекам, одних посекал, других мучил, иных расстреливал, иных в море кидал, и всякое злодейство Русь творила Грекам, как обыкновенно бывает на войне. Выволокши на берег корабли, Олег велел поставить их на колеса. Ветер был попутный, с поля. Подняли паруса и по суху, как по морю, поехали на кораблях, как на возах, под самый город. Увидевши такую беду Греки перепугались и выслали к Олегу с покорным словом: "не погубляй город; дадим тебе дань, как ты пожелаешь". Олег остановил поход. Греки по обычаю вынесли ему угощение, ествы и вино; но мудрый вождь не принял угощенья, ибо знал, что оно непременно устроено с отравою. С ужасом Греки воскликнули: "это не Олег, это сам Св. Димитрий, посланный на нас от Бога!" ⁸⁰ И заповедал Олег взять с Греков дань на 2,000 кораблей по 12 гривен на человека, а в корабле по 40 человек. Греки соглашались на все и просили только мира. Отступив немного от города, Олег послал к царям послов творить мир. Утвердил сказанную дань по 12 гривен на ключ (на уключину, на каждое весло) и потом уставил давать уклады на русские города: первое на Киев, также на Чернигов, Переяславль, Полоцк, Ростов, Любеч, и на прочие города, где сидели князья под рукою Олега.

   Брать дань было делом обычным у каждого победителя и Олег не затем поднимался в поход. Главное, что сказали его послы Грекам, заключалось в следующем:

   "Да приходят Русь - послы в Царьград и берут посольское (хлебное, столовый запас) сколько хотят; а придут которые гости (купцы), пусть берут месячину на полгода: хлеб, вино, мясо, рыбу, овощи, и да творят им мовь (баню) сколько хотят. А пойдут Русь домой, пусть берут у вашего царя на дорогу брашно (съестной запасъ), якори, канаты, паруса, сколько надобно".

   Чего же так страшились Греки, и чего требует грозный победитель, эта варварская, свирепая, кровожадная Русь, как обыкновенно называли ее Греки; эта норманская разбойная Русь, как ее описывали историки? Она больше ничего не требует, как только одного, чтобы в Царьграде принимали ее, как доброго гостя. Она, просить права приходить в город, просит при этом хорошего угощенья и именно для купцов - гостей, по крайней мере, на целые полгода; просит, чтоб вдоволь можно было париться в бане, ибо для доброго и далекого гостя это было первое угощенье; наконец, просить, чтобы, как пойдет домой, ее от пускали, как всякого доброго гостя, давали бы съестное и все, что надобно заезжему человеку на дальний путь. Значить, все существенное заключалось только в том, что Русь желала проживать в Царьграде со всеми правами доброго гостя, как понимала эти права по Русскому обычаю. Народные предания, хотя и украшают события небывалыми обстоятельствами, расписывают их небывалыми красками, но всегда очень верно изображают основную их идею, так сказать, их существо. Такова вообще работа народного поэтического творчества.

   Как ни кажутся просты и невинны Русские желания в договоре Олега, но исполнеиие их для Греков, по-видимому, не совсем было легко. Нет сомнения, что Русь ходила в Царьград и проживала там с незапамятных времен; но тогда она являлась простым странником, так сказать, простым рабочим, ищущим работы, и по необходимости должна была испытывать в городе всякую тесноту. Как странник, случайно попавший на это всемирное торжище, она должна была нищенствовать, смотреть из рук каждого Грека, кланяться, принижаться, или же добывать себе даже необходимые вещи насилием, воровством, разбоем, что было опасно и редко сходило с рук. О свободной купле и продаже и помышлять было нечего. У греков существовало множество зацепок и прижимок для каждого иностранца и особенно для Скифов - варваров, которых они боялись, как огня, и вероятно с немалым трудом позволяли им не только входить в город, но даже ж приближаться к его воротам.

   Как принимали Греки иностранцев и особенно людей сомнительных и подозрительных, даже послов от сильных государей, пусть об этом расскажет сам испытавший такой прием, посол от Германского императора Оттона Великого, Кремонский епископ Лиутпранд, почти современник Олега, ездивший в Константинополь в 946 и 968 годах. В этот последний год он приезжал с предложением мира и с просьбою выдать падчерицу Греческого царя, Феофану, в супруги молодому Отгону II, и вот что рассказывает о своем пребывании в Царьграде.

   "Июня 1-го миг, прибыв перед Константинополь, принуждены были стоять несколько часов на сильном дожде, как будто для того, чтобы запачкать и измять платье.... Наконец нас впустили; ввели в большое здание, которое хотя выстроено было из мрамора, но находилось в таком худом состоянии, что вовсе не предохраняло нас от дождя, зноя и холода. В нем не было даже никакого колодца и мы ни разу не могли достать себе за деньги сносного питья, а принуждены были утолять жажду соленою водою; вина же в Константинополе невозможно пить, ибо в него обыкновенно примешивают гипс и смолу. Мы не получили ни подушек, ни сена, ни соломы; твердый мрамор служил нам постелью, камень изголовьем. С нами обращались, как с пленными, чрезвычайно сурово и не допускали нас ни до каких сношений с посторонними. Притом, человек, который снабжал нас ежедневными потребностями, был такой жестоко сердый и такой ненавистный обманщик, что в четырех-месячное пребывание наше в Константиноиоле не проходило ни одного дня без того, чтобы он не заставил нас тяжело вздыхать и проливать слезы ⁸¹. Это было гостеприимство для большего посланника. Положим, что такой неприязненный прием был изготовлен и по политическим или дипломатическим целям, но во всяком случае он уже дает ясное понятие, как Греки могли обращаться с простыми Скифами - варварами.

   Когда Русь платила дань Хозарам и была в их поданстве, тогда, конечно, всякие сношения с Греками и торговые дела про исходили под покровительством тех же Хозар и самые Киевляне могли являться в Царьград тоже под именем Хозар. Известно, что вся наша днепровская Украина вместе с Крымом долгое время прозывалась Хозарией. Освободившись от Хозарского владычества. Русь стала совсем чужою и в Царьграде, и должна была пробивать себе туда дорогу, действуя уже от своего Русского лица. Вот объяснение Аскольдова похода в 865 г., который необходимо завершился мирным и писаным договором с Греками. Олег, по всему вероятию, только подтвердил и, быть может, распространил этот договор, и в этом его истинная заслуга.

   Греки согласились на мирные и невинные требования Руси. Но они поставили и свои условия. Цари, посудивши с боярством, решили: "Пусть приходит Русь в Царьград; но если придут без купли, то месячины не получают. Да запретит князь своим словом, чтобы приходящая Русь не творила пакости в наших селах. Когда приходить Русь, пусть живет за городом, у св. Мамонта. Там напишут их имена и по той росписи они будут получать свое месячное, первое от Киева, также из Чернигова, Переяславля и прочие города. В Царьград Русь входить только в одни ворота, с царевым мужем, без оружия, не больше 50 человек. И пусть творят куплю, как им надобно, не платя пошлин ни в чем". Цари утвердили мир и целовали кресть, а Олег и его мужи, по русскому закону, клялись своим оружием, своим богом Перуном и Волосом, скотьим богом.

   Корабли Олега наполнились всяким греческим товаром. Шелковых и друтих тканей так было много, что на возвратном пути Олег велел Руси сшить парусы паволочитые (шелковые), а Славянам кропийные (ситцевые, бумажные). Как подняли эти парусы, случилась беда: у Славян кропинные разорвал ветер, и сказали Славяне: "останемся при своих толстинах, не пригодны Славянам парусы кропинные".

   Отхода от Царь-города, Руссы повесили на воротах свои щиты, показуя победу. Пришел Олег к Киеву, неся золото, паволоки, овощи, вина и всякое узорочье, всякий товар, который быль редок и дорог в Русской стороне. "И люди прозвали Олега вещий. Были те люди язычники и невежды", замечает летопись.

   Так повествовали в Киеве о давних делах Олега. Ясно, что это была похвальба народных песен-былин, которые, быть может, воспевались на веселых пирах у князей и дружины, и которые потом в существенных чертах занесены в летопись, как предание любезной старины. Впрочем главнейшим источником летописного рассказа об этом походе, как видно, по служили самые хартии договоров с Греками, из которых одну летописец сокращает, а другую приводит целиком. Обычное дело в древней Руси, договор, ряд, мир, в смысле точного определения отношений, устраивался почти всегда после распри и очень часто после военного похода. Вообще договор являлся окончанием несогласия, ссоры. Люди утверждали мир и любовь, значить и то и другое было ими же нарушено; а утвердить выгодный мир по общим понятиям древности иначе было невозможно, как после войны и непременно победоносной. Поэтому поздний летописец, прочитав Олеговы хартии, и вовсе не зная был ли при этом случае какой военный поход, очень основательно заключал, что такой поход неизменно был. Об этом несомненно говорило и предание, которое, зная только общий смысл всех дел Олеговых, точно также не могло иначе мыслить, по поводу его успехов, как в том направлении, что они были добыты по преимуществу военным подвигом. И до сей поры в международных отношениях никакие успехи не достигаются без войны. Славный болгарский царь Симеон, современник Олега, собираясь в поход на Греков и слушая их увещания о мире говорил им: "Без кровопролития нельзя получить того, чего хочешь, значить, достигнуть желаемого можно только войною" ⁸². И особенно это прилагалось к надменным Грекам, почитавшим всякого варвара за ничтожество до тех пор, пока этот варвар не наносил им крепкого удара. Припомним безуспешные переговоры сыновей Аттилы о свободе торга (ч. 1. 429). Русь в Олеговых договорах в полной мере достигла желаемого. Вот не малое доказательство, что поход был. Вероятно Греки устрашились и пошли на мир прежде, чем Олег мог подступить к Царьграду. Гроза собиралась, но прошла стороною. Поход был в сборе, но окончился миром, а это самое, при достигнутых выгодах без войны, должно было еще больше возвысить славу вещого Олега. Если люди с давних времен по опыту знали, что у Греков ничего не добьешься без войны, и если Олег успел все устроить именно не вынимая меча, то разве не был он человек в действительности гениальный, вещий, в простом смысле колдун. Самое ополчение Русской страны от Белаозера и Финского залива до гор Карпатских и Черного моря вполне объясняешь всеобщую значительность Греческого до говора, которого по-видимому желала, и в котором нуждалась вся Земля, почему вся она и поднялась для устройства такого великого дела. Здесь же скрываются и те причины или поводы, почему народное предание разукрасило славный подвиг славными чертами. Оно изобразило славный поход в том размере и по тому облику, какой быть может с давних времен воспевался в былинах, как желанный подвиг борьбы с Царем-градом, как богатырское дело, которое, хотя бы никогда и не случалось в действительности, но всегда рисовалось воображению предприимчивых богатырей. В рассказе летописца нет ничего сказочного, вымышленного, сочиненного. Лодки на колесах перевозились по всем нашим волокам, причем в помощь людям или лошадям в известных случаях могли быть употребляемы даже и паруса ⁸³. Затем остаются обстоятельства, рисующие только общий облик славного победоносного похода и собранные вероятно по памяти о таких походах в давние века не одних Руссов, но вообще победителей, ходивших на Царьград еще при Уннах и Аварах.

   Были те люди невежды и неверующие в истинного Бога, как говорить летопись, но хорошо понимали значение Олеговых дел и по своему языческому разумению увековечили его имя прозванием вещий, которое на наши понятия прямо означает гений.

   Короткий летописный рассказ о делах Олега несомненно скрывает от нас многое, чем была особенно памятна народу эта великая личность и что вообще послужило поводом проименовать его вещим. К тому же, как мы говорили, в лице Олега народная память могла сосредоточить и всю славу поколения ему предшествовавшего. История видит в этой личности первого основателя Русской независимости, а следовательно и свободы; первого устроителя земских отношений, внутренних, по уставам о данях, и внешних, по уставам связей на севере с Варягами, на юге с Греками. О Хозарах, как вообще о делах с прикаспийским и приазовским краями, летопись не поминает, но по её же словам Олег был недруг Хозарам и отнял у них дани Радимичей и Северян, обложив последних легкою данью. Это освобождение от чужого ига и облегчение в данях должно было весь левый берег Днепра окончательно привязать к Киеву. Другие враги Киева, Древляне, были укрощены и примучены к тяжелой дани, но именно потому, что они были злодеи Киева. Олег, стало быть, главным образом освобождал Киев и работал для Киева. Вот по какой причине предание о Россе - освободители, записанное Византийцами, ближе всего может относиться к Олегу.

   Самое это имя, Олег, по всем видимостям заключаешь в себе тот же смысл освободителя, ибо его корень льгъ-кий, лег-кий, льг-чити, ольгъ-чити есть русский корень, означающей, льг-оту, во-лг-оту, в смысле свободы об-лег-чения от тягостей жизни податной, покоренной; облегчение от даней, от налогов, от работы.

   Теперь нам это имя кажется норманским, так мы далеко ушли от русского корня наших помыслов, но в древней Руси это имя по-видимому носило в себе живой смысл, было имя очень понятное. Оно объясняется напр. такими отметками летописей: "приде (в 1225 г.) князь Михаил в Новгорода сын Всеволожь, внук Олгов, и бысть льгъко по волости Новутороду (в другом списке: по волости и по городу)". Псковский летописец о временах царя Федора Ив. говорит между прочим: "и дарова ему Бог державу его мирно и тишину и благоденствие и умножение плодов земных и бысть лгота всей Русской земле, и не обретеся ни разбойник, ни тать, ни грабитель, и бысть радость и веселие по всей Русской земле"... От того же корня происходить лга - лзя, легкость, свобода, по-лга, по-льза, вольга - вольные люди, вольница, и, быть можеть, Волга в смысле вольной, свободной реки, по которой можно было плавать, не так как по Днепру, не опасаясь никаких порожистых задержек и остановок.

   В Новгородской области по писцовым книгам много мест носят такие названия: Лза, Лзя, Лзи, Лзена, Лзени, Волзе, Вольжа река, Олзова гора и пр., и в самом Новгороде был остров Нелезин. Смысл этих имен отчасти раскрывается в летописных выражениях: "ни сена лзе добыта, не бяше льзе коня напоити". Отсюда образовалось известное нам нельзя или по древнему не-лга напр. "не-лга (не-льзе) вылезти".

   Подобные имена встречаются и в других местах. Припомним Льгов, город Курской губ., Льжу, речку Псковской губ., впадающую в реку Великую возле города Острова. Льгово, Ольгово и Льговка - Рязанские селения; Льгина, Льгова, Льговка - Калужские селения и мн. др. На юге в Волынской губ. река Льза, текущая между Горынью и Припетью в 25 верстах к Ю.-З. от древнего Турова, в одном месте изворачивает свой поток очень круто, именно около селения Олгомли, что явно показывает, откуда, или по какому случаю и самое селение получило свое имя. Его окружает с трех сторон река Льза, оттого оно и прозывается О-лг-омля.

   Приставка О к корню льг, Олег, дает этому имени тот же смысл, как и приставка в слове о-свободитель, о-хранитель и в бесчисленном множестве других подобных слов. Тоже должно сказать и об имени О - лга, Ольга, которое образовалось от корня лга также самостоятельно, как и имя Олег от своего корня. Для пёрвобытного общества уже один порядок в данях, порядок в сношениях с соседями, уряд между Греческою землею и Русскою, составляли великое приобретение народной свободы и потому герой таких дел необходимо получал соответственное своим подвигам имя.

   Важнейшим подвигом освободительных дел Олега было, конечно, облегчение сношений с Царем-градом, посредством точного договора, и главным образом, то простое, но по народным понятиям и нуждам очень великое обстоятельство, что Русь, приходя в Царьград и уходя оттуда, будет вполне обеспечена всяким продовольствием, получит в этом случае всякую вольготу. Мы видели, что еще поход Аскольда заставил Греков заключить с Русью мирный договор. Но с того времени прошло 40 лет: сношения развивались; несомненно встречались новые случаи, о которых следовало условиться по новому и, быть может, именно вопрос о продовольствии составлял главнейшую заботу Руси. К тому же на Византийском престоле царствовал другой царь и даже не один, от которых неизвестно, чего можно было ожидать. Сама собою возникала необходимость поновить ветхий мир. Очень вероятно также, что Олег пользовался обстоятельствами, и в то время, как весь Царьград исполнен был смут по случаю незаконного четвертого брака царя Леона, именно в 907 г., Русский князь с угрозою войны постарался вырвать у Греков надобный договор.

   На пятое лето после этого первого уговора, Олег снова послал к Грекам послов "построить мир и положить ряды".

   На этот раз летописец вносит в свой временник всю договорную грамоту целиком. Но, по всем видимостям, и первый уговор был утвержден также на письме, откуда летописец и сделал надобное извлечение. Если б этот первый договор был только словесным предварительным соглашением для той цели, что подробности будут изложены после, то непонятно зачем было ждать этих подробностей почти целых пять лет. Несомненно, что оба договора были самостоятельны и один вовсе не служил предисловием для другого и даже не вошел в его состав.

   Новый договор был устроен, вероятнее всего, по случаю новой перемены на византийском престоле, где в тот самый год вступил на царство Константин Багрянородный, еще семилетний малютка. В таких случаях всегда подтверждались старые или устраивались новые ряды и договоры.

   Четырнадцать послов ⁸⁴, в числе которых находились и пятеро, устроивших первый договор, говорили царям, что они посланы от Олга, великого князя Русского, и от всех под его рукою светлых бояр; от всех из Руси, живущих под рукою великого князя; посланы укрепить, удостоверить и утвердить от многих лет бывшую любовь между Греками и Русью; что Русь больше других желает побожески сохранить и укрепить такую любовь, не только правым словом, но писанием и клятвою твердою, поклявшись своим оружием; желает удостоверить и утвердить эту любовь по вере и по закону Русскому.

   "Первое слово, сказали послы, да умиримся с вами. Греки! да любим друг друга от всей души и изволенья, и сколько будет нашей воли, не допустим случая, чтобы кто из живущих под рукою наших светлых князей учинил какое зло или какую вину; но всеми силами постараемся не превратно и не постыдно во всякое время, во веки сохранить любовь с вами, Греки, утвержденную с клятвою нашим словом и написанием. Так и вы, Греки, храните таковую же любовь непоколебимую и непреложную, во всякое время, во все лета, к князьям светлым нашим Русским и ко всем, кто живет под рукою нашего светлого князя".

   "Введение, слишком похожее на новейшее, не возбудили сомнения о подлинности сего древнего акта?" замечает Шлецер, и вслед затем говорить, что не видит в акте "ни одной настоящей подделки". Составить себе понятие о древних Руссах, как о краснокожих дикарях, славный критик, конечно, недоумевал, встретивши документа этих дикарей, по существу дела, весьма мало отличающийся от современных нам подобных же документов.

   Первый ряд-уговор послы положили о головах. В русских сношениях с Царьградом это было первое дело, из за которого, как знаем, поднимался поход и в 865 году. Греки смотрели на варваров с высоты доставшегося им по наследству Римского величия и высокомерия, и дозволяли себе не только притеснения, но и обиды, даже уголовные. Русские, по всем видимостям, не выносили никаких обид и насилий. Чувство мести, первобытный закон мести, строго охраняли их варварское достоинство и конечно все неудовольствия и ссоры происходили больше всего от столкновений этих греческих и русских понятий о собственном достоинстве. Кроме того, при разбирательстве подобных дел, сталкивались обычаи и законы русские и греческие, возникали бесконечные споры и препирательства. Греческий закон был закон писаный, известный, утвержденный. Русский закон быль неписаный, простословесный, неизвестный, т. е. закон крепкого обычая, в котором Греки всегда могли и видеть и находить только действия личного произвола. Для Греков это был закон неутвержденный; Русские обычаи им не были известны. Дабы устранить всякие недоразумения и споры по этому поводу, было необходимо обнародовать особый устав, согласовать Русский закон с Греческим и, таким образом, устроить любовь, т. е. добрые отношения между Греками и Русью. Естественно, что такой устав должен быть написан и отдан той и другой стороне для руководства; естественно, что он должен был в написанных же копиях сохраняться и у всех Русских людей, ходивших с торгом в Грецию. Вот причина, почему он попал в летопись. Вообще можно сказать, что договор Олега является своего рода "Русскою правдою", Русским законом для устройства и обеспечения Русской жизни в Царьграде и во всей греческой страие. Он и начинается общею статьею о судебных свидетельствах и уликах.

   "А о головах, если случится такая беда, говорили послы, урядимся так: Если преступление будете обнаружено уликами явными, несомненными, то надлежит иметь веру к таким уликам; а чему не дадут веры, пусть ищущая сторона клянется в том, чему не дает веры, и когда клянется кто по вере своей ложно, то будете наказанье, если окажется такой грех.

   "Если кто убьет, Русинь Христианина или Христианин Русина, да умрет на самом месте, где сотворил убийство.

   "Если убежит убийца и будет имовит (достаточен), то его имение, какое принадлежишь ему по закону, да возьмет ближний убиенного; но и жена убившего возьмет свое, что следуеть по закону.

   "Убежит убийца неимущи, то тяжба продолжается, доколе его найдут, дабы казнить смертью.

   "Если кто кого ударить мечем, или бьет каким орудием, за то ударение или побои пусть отдаст 5 литр серебра, по закону Русскому. Если так сотворить неимущий да отдаст, сколько имеет; пусть снимет с себя и ту самую одежду, в которой ходит; а затем да клянется по своей вере, что нет у него ничего, и никто ему помочь не можеть, тогда тяжба оканчивается, взыскание прекращается.

   "Если украдет что Русин у Христианина, или Христианин у Русина и будет пойман в тот час и, сопротивляясь, будет убит, да не взыщется его смерть ни от Христиан, ни от Руси, а хозяин возьмет свое покраденое. Если вор отдастся в руки беспрекословно и возвратить покраденое, пусть за воровство заплатить втрое против покраденого.

   "Если кто творить обыск (покраденого) с мучением и явным насилием, или возьмет что либо, вместо своего, чужое, - да возвратить втрое.

   "Если греческая ладья будет выброшена ветром великим на чужую землю и случится там кто из нас, Русских, то мы, Русские, охраним ту ладью и с грузом, отправим ее в землю Христианскую; проводим ладью сквозь всякое страшное место, пока не придет в место безопасное. Если такая ладья, или от бури, или от противного ветра (боронения) не сможет идти в свои места сама собою, то мы, Русские, потрудимся с гребцами той ладьи и допровадим с товаром их по здорову в свое место, если то случится близ Греческой земли. Если такая беда приключится ладье близ земли Русской, то проводим ее в Русскую землю. И пусть продают товар той ладьи, и если чего не могут продать, то мы, Русь, отвезем им, когда пойдем в Грецию, или с куплею, или посольством; отпустим их с честью и непроданный товар их ладьи.

   "Если случится кому с той ладьи быть в ней убиту, или потерпеть побои от нас, Русских, или возьмут Русские что либо, да будут повинны наказаниям, положенным прежде.

   "Что касается пленных, то на Руси им уставлена торговая и выкупная цена 20 золотых. Пленных на обе стороны, или от Руси, или от Греков, должно продавать в свою страну. Проданный в чужую страну, возвращается в свою с возвратом купившему той цены, за какую был продан, если дал и больше установленной цены челядина. Таким же образом, если на войне будет взят кто из Греков, да возвратится в свою страну со взносом его выкупной цены.

   "Когда потребуется вам, Грекам, на войну идти и будете собирать войско, а наши Русские захотят из почести служить царю вашему, в какое время сколько бы их к вам не пришло, пусть остаются у царя вашего по своей воле.

   "Если русский челядин будет украден, или убежит, или насильно будет продан, и начнут Русские жаловаться и под твердить это сам челядин, тогда да возьмут его в Русь. Равно, если жалуются и гости, потерявшие челядина, да ищут его, отыскавши, да возьмут его. Если кто, местный житель, в этом случае не даст сделать обыска, тот потерял правду свою (отдаст цену челядина?).

   "Кто из Русских работает в Греции у Христианского царя и умрет, не урядивши своего именья (не сделав завещания), или из своих никого при нем не будет, да возвратится то именье его наследникам в Русь. Если сделает завещание, то кому писал наследство, тот его и наследует.

   "Кто из ходящих в Грецию, торгуя на Руси, задолжает, и укрываясь, злодей, не воротится в Русь, то Русь жалуется Христианскому царству и таковый да будет взять и возвращен в Русь, если бы и не хотел ⁸⁵. Это же все да творить Русь Грекам, если где таковое случится".

   В утверждение и неподвижность мира договор был написан на двух хартиях и подписан царем греческим и своею рукою послов, причем Русь клялась, как Божье созданье, по закону и по покону своего народа, не отступать от установленных глав мира и любви.

   Царь Леон почтил Русских послов дарами: золотом, паволоками, фофудьями, и велел показать им город - "церковную красоту, палаты золотыя, и в них всякое богатство, многое злато, паволоки и каменье драгое - и особенно Христианскую святыню: Страсти Господни - венец, гвоздье, и хламиду багряную, и мощи Святых, поучая послов к своей вере. И так отпустил их в свою землю с честью великою".

   "Если договор этот был действительно, говорит Шлецер, очень сомневавшийся в его подлинности, то он составляет одну из величайших достопамятностей всего среднего века, что-то единственное во всем историческом мире. Ибо есть ли у нас хотя один такой договор, так подробно написанный и слово в слово из времен около 912 года?"

   В настоящее время уже никому не приходить в голову наводить сомнение на подлинность этого единственного во всем историческом мире памятника. С каздым днем он все больше и больше раскрывает свою достоверность и свое, так сказать, материковое значение для познания древней Русской Истории. Не смотря на то, что и до сих пор эта хартия виолне ясно и с точностью никем не прочтена, все-таки её язык служить первым основанием её достоверности. Это язык перевода и притом русского, а не болгарского перевода ⁸⁶, язык приспособлявший себя к известному, уже не устному, а грамотному, или собственно книжному изложению, следовательно боровшийея с известными формами речи и потому оставивший в себе несомнительные следы этой борьбы, то есть крайнюю темноту и видимую нескладицу некоторых выражений. Можно надеяться, что общими усилиями ученых эта первая русская хартия со временем будет прочтена вполне точно и ясно во всех подробностях.

   Впрочем для Истории очень многое ясно и теперь, по крайней мере в общем и существенном смысле, который, сколько было нашего уменья, мы и старались удержать в своем переложении этого памятника.

   Очень справедливо заключают, что этот несомненный документ служить изобразителем умственнего, нравственного и общественного состояния древней Руси. Еще Шлецер говорил, что "критика дел на каждую статью договора была бы приятною работою". К сожалению он отложил эту критику до времени, пока будет очищен текст. А это обстоятельство и было главною причиною, почему мы и до сих пор ведем препирательства больше всего только о буквах и словах. Это же обстоятельство вообще показывает, как бесплодно вести исторические работы, задаваясь какою-либо одностороннею задачею, и не осматривая существа истории по всей его совокупности, по всем сторонам и во всех направлениях. Ведь каждый древний памятник, хотя бы лоскуток древней хартии, есть отрывок некогда цельной жизни. Ограничиваясь критикою слов и букв и не обращая в тоже время внимания на критику дел, невозможно читать и объяснять правильно и сами слова. И вот почему историк и доселе все-таки не может представить достойной страницы, дабы раскрыть вполне значение этого бесценного Русского памятника.

   Что наговорил Шлецер и вообще норманисты о великой дикости, грубости, о варварстве и разбойничестве Русских IX и X веков, все это, точка за точкою, опровергается тем же несомненным документом, современным оффициальным документом. Хартия, во первых, свидетельствует, что Руссы, хотя бы и немногие, уже в 911 году знали "грамоте и писать". Они о том и хлопочут у Греков, чтобы им дано было письменное утверждение мира или установленного ими закона для обоюдных сношений с греками, которое они и скрепляют написанием своею рукою. Может быть это написанье исполнил один из послов в качестве дьяка или как бы статс-секретаря. Этим дьяком по-видимому быль посол Стемид или Стемир, который последним является в обоих посольствах, и в числе пяти послов и в числе четырнадцати. Дьяки-секретари, как известно, всегда занимали последнее место между послами. Кроме того хартия указывает, что Руссы писали духовные завещания.

   Предлагаемый мир Руссы понимали не иначе, как в образе искренней любви "от всей души и изволенья". Слово любовь для них яснее и точнее выражало дело, чем слово мир (первое употреблено в договоре 7 раз, второе 4); поэтому, начиная договор, они, как заметил Пилецер, говорят "не только кротко, но даже по христиански". Но в сущности они говорили только по-человечески, чистосердечно, искренно, движимые простым чувством простой и еще девственной природы своих нравов. Это чувство действующей, а не мертвой любви, называемой в обыкновенных договорах миром, Руссы подтверждают делами. Из хартии видно, что на Черном море повсюду они были полными хозяевами, как у себя дома, поэтому они радушно предлагают Грекам свои услуги в несчастных случаях мореплавания. Они являются истинными друзьями, когда ладья потерпит крушение; они спасают ее, провожают до дому сквозь всякое страшное место, или в бурю и при противном ветре помогают гребцам, доставляюсь ладью в Грецию; или, по близости к Руси, отводят до времени в Русскую землю, с тем, чтобы и проданный товар с нея и самую ладью при обычном своем походе в Царьград возвратить восвояси. И за все за это они не требуют никакой платы. Напротив, за всякую обиду пловцам ладьи, или за взятое их имущество, они ставят себя под ответственность установленного наказания. Читатель может судить, насколько здесь обнаруживаются уже достаточно развитые общественные и международные понятия, которые, конечно, могли возродиться только в земле, с давних веков промышлявшей не разбоем, а торгом и потому искавшей повсюду всяких льгот и охран для водворения дружеских миролюбивых сношений с соседями. Припомним к этому о господстве на Немецком и Балтийском морях так называемого берегового права, возникшего, по всему вероятию, уже по истреблении Немцами Балтийских Славян и во всяком случае господствовавшего по преимуществу только у Германских народностей, еще в XIII и даже в XV столетии. По этому праву потерпевший крушение и с кораблем, и с грузом поступал в собственность владельца земли, у берега которой произошло несчастие. Ясно, что подобным промыслом могли заниматься только люди, не имевшие никаких побуждений жить в крепком союзе и с соседями и с дальними странами. Что Балтийские Славяне, а за ними и Русские, не так смотрели на это дело, это отчасти видно из заметки Адама Бременского о пруссах. Он говорить, что "Пруссы, жившие при море, подавали помощь мореходцам, претерпевавшим кораблекрушение и плавали по морю с целью защищать их от разбойников". Это было в половине XI века, когда только еще разгоралась борьба Немцев с Вендами, а на Прусском берегу, как мы уже знаем, существовал Русс в своей Славонии в устьях Немона и море называется "Русское море" и земля Русская. Те же побуждения и потребности Русс заявляет и на Черном море в начале Х-го века.

   Относительно пленных, эти Руссы, по договору Олега, учреждают на обе стороны выкуп; во избежание споров и ссор, соглашаются и у себя установить обязательную, Греческую определенную цену пленника, 20 золотых 87. Дозволение Руссам по своей воле оставаться в Греции в военной службе указывает на новую услугу Грекам, которая, несомненно, идет из давнего времени, по крайней мере со времен Аскольда, ибо в 902 г., прежде этого договора, там уже служат 700 Руссов ⁸⁸. С другой стороны это же обстоятельство открывает и ту степень свободы, какою пользовался Русский у себя дома. "Да будут своею волею", говорит договор, объясняя тем, что свободному Русину была открыта дорога на все стороны.

   Закон о наследстве показывает, что в Царьграде жили из Русских не только простые работники, в роде Фотиевых молотилыциков и провевалыциков зерна, но и достаточные люди, об имении которых стоило хлопотать и даже стоило установить по этому предмету закон, не говоря о том, что такой закон свидетельствует также о крепких правомерных понятиях относительно имущества вообще.

   "Все это, замечает Эверс по поводу этой статьи, свидетельствуеть о неожиданном развитии купеческой промышленности". К тому же кругу крепкого состояния этой промышленности относится и объясненный нами закон о скрывающемся злодее-должнике. Неожиданное в немецком воззрении на древнюю Русь происходит от того пустого места, какое было расчищено для норманских деяний самими же немецкими учеными. Олегов договор лучше всего показывает, что он был только увенчанием очень древнего развития купеческой промышленности по всей стране и особенно между Балтийским и Черным морями.

   В обеих хартиях Олега, говорит и пишет к Грекам Русь. Она является главным деятелем и устроителем договора. Она изъявляет и предлагает мир и любовь от всей души и всей воли, на всегдашние лета. Ясно, что в этой любви и мире больше всего нуждается она, Русь, а не Греки. А как она разумеет этот мир и любовь, на это весьма обстоятельно отвечает содержание договоров, которые вообще очень явственно рисуют стремление первоначальной Руси установить с Греками добрый и прочный порядок не в военных, а именно в гражданских, торговых делах.

   В обеих хартиях Русь представляется как бы купцом, предлагающим свой товар, под видом различных условий; Грек стоит, слушает, рассматривает и утверждаешь сделку своим согласием исполнить сказанные условия. Но и он выторговал себе необходимые ограничения для свободных действий Руси, которые вполне и обличают, какова была Русь с другой, собственно военной стороны. Он потребовал, чтобы продовольствия не давать тем, кто ходить в Царьград без купли-торговли, следовательно было не мало и таких, которые назывались только купцами, но приходили в Царьград с иными целями. Вот почему Греки требовали, чтобы Русь не творила бесчиния в Греческой земле, чтобы жила за городом, в одном указанном месте, да и то с паспортами, и в город за торгом ходила бы одними назначенными воротами, под охраною царского чиновника, без оружия, числом не более 50 человек. Ясно, что и купеческая Русь отличалась характером мстителя, который не выносил и малейшего оскорбления и тотчас разделывался с обидчиком по русскому обычаю. В этом характере Руси и заключался её страшный, разбойный облик, который и до сих пор выставляется как бы существенным качеством её древнего политического бытия. Что в её среде бывали озорники, воры, злодеи, об этом нечего и спорить; но именно договор Олега вполне и обнаруживает, как сама Русь смотрела на таких злодеев и как она хлопочет об уставе и законе, хорошо понимая, что злодейские дела происходили больше всего от неправды самих же Греков.

   Русь, судя по договору, имеет весьма отчетливое понятие о широте и полноте власти греческого царя, которого поэтому называет не только царем, но и великим самодержцем. Она таким образом хорошо знает, в чем заключается идея самодержавия, но она вовсе не ведает этой идеи в своем политическом устройстве. Хартии Олега раскрывают, что политическое существо Руси заключалось в городовом дружинном быте, что Русская земля составляла союз независимых между собою городов, во главе которых стоял Киев. В городах сидели светлые князья или светлые бояре. В Киеве сидел великий князь, старший над всеми остальными, у которого остальные князья находились под рукою. Однако эти подручники, по-видимому, были совсем независимы, по крайней мере на столько, на сколько это объясняешь очень простой титул, великого, старейшаго - и только. Вот почему, мир и договор с Греками устраивается "по желанию всех князей" и вдобавок по повелению от всей Руси. Послы идут от Великого Князя и от всех светлых бояр-князей, дают ручательство от всех князей, требуют и от Греков, чтобы хранили любовь к князьям светлым Русским и ко всем живущим под рукою Великого Князя. Таким образом с Греками договаривается не один Великий Князь, а вся община князей, все княжье. Князья же, как заметил и договор, сидели в своих особых городах. От каждого города в Царьград хаживали свои особые послы и свои гости, которые особо по городам получали и месячное содержание от Греков, а это, с своей стороны, свидетельствует, что главнейшими деятелями в этих сношениях были собственно города, а не князья, и что князь в древнейшем русском городе значил тоже, что он значил впоследствии в Новгороде. По этой причине и самые имена князей нисколько не были важны для установления договора. Договор об них и не упоминает.

   Очень любопытно постановление Олега давать на русские города уклады. Если такой устав вместе с данью на 2000 кораблей по 12 гривен на человека можно почитать эпическою похвальбою и прикрасою, то все-таки несомненно, что эти уклады явились в предании не с ветра, а были отголоском действительно существовавших когда либо греческих же даней, распределяемых именно по городам.

   Уклад в отношении дани значит то, что уложено, положено, определено до постоянной уплаты. Это тоже, что и теперешний подушный оклад подати или оклад жалованья. Ежегодные дани, дары, стипендии, субсидии еще Рим давал Роксоланам, напр. при императоре Адриаве 117 - 138 г. Затем Унны получали с Царяграда ежегодную дань сначала в 350 литр, а при Аттиле в 750 и даже 2100. В шестом столетии ежегодную дань получали Унны-Котригуры. Все это были жители нашей Днепровской стороны. Естественно также предполагать, что получаемая дань распределялась между варварами в меру участия разных их племен или земель в общей помощи, в общих походах. Несомненно, что дележ был справедливый и каждый получал столько, сколько приносил своим мечем пользы общему делу. Если очень многие никак не желают признавать в Роксоланах и Уннах наших Славян, то все согласны по крайней мере в том, что в полках Аттилы ходили между прочим и Славяне; а если они ходили, то стало быть непременно участвовали и в дележе ежегодных укладов, а потому память, предание о таких укладах по землям, по городам, могла сохраняться на Руси еще с Роксоланских времен и народная былина очень основательно могла присвоить эти уклады победоносному Олегу.

  

   Варвары античного и среднего века, при нашествиях на Римские и Византийские области, всегда собирали свои дружины от разных концов своей дикой страны, всегда и везде, в Галлии, напр, при Цезаре, и в Скифии еще от времени Митридата, собирались в поход точно также как наш Олег, приглашая на общую добычу или для общей цели всех соседей. Все так называемые полчища Атиллы, подобно полчищам Наполеона, состояли из множества разнородных дружин, которые по естественным причинам должны были получать из завоеванных ежегодных даней свои уклады - оклады. Все это необходимо на водить на мысль, что Олеговы уклады могут служить драгоценным свидетельством об участии наших северных и Днепровских племен в войнах Роксолан, Готов, Уннов, Аваров и т. д.; а уклады именно на города могут свидетельствовать и о существовании у нас городов от самых древних времен;

  

   По летописи Олег называется вещим больше всего за мирный договор, за то что воротился в Киев, как купец, неся золото, паволоки, овощи, вина и всякое узорочье, то есть, за то, что доставил Киеву полные способы свободно получать все Греческие товары. Оттого и народная память о нем исполнена любви и благодарности. Она в летописи отметила, что он жил, имея мир ко всем сторонам, и что о смерти его плакались по нем все люди плачем великим. Так народ почитал необходимым поминать хорошего князя. Эти люди провожали в могилу не только освободителя и первого строителя Русской Земли, но и первого ее доброго хозяина, первого её великого промышленника, выразившего в своем лице, основные черты общенародных целей и задач жизни.

   По случаю смерти Олега, летопись рассказывает легенду, что он умер от своего любимого коня. Однажды, еще до Цареградского похода Олег спросил волхвов-кудесников, от чего приключится ему смерть? Один кудесник утвердил, что он умрет от коня, на котором ездит и которого больше всех любит. Олег поверил и удалил любимого коня, повелев его беречь и кормить, но к себе никогда не при