Екатерина Вторая - Избранные письма

а в галереях, в передних и т. д.,- одним словом, англомания овладела вполне моею плантоманиею.

   Среди занятий такого сорта я нахожусь в спокойном ожидании мира. Послы мои уже шесть недель как находятся в Яссах, и перемирие заключено на Дунае, в Крыму, Грузии и на Черном море и подписано в Журжеве 19-го мая по старому стилю. Турецкие уполномоченные уже в пути за Дунаем; экипажи их, за недостатком лошадей, влекутся, должно быть, потомками бога Аписа. По окончании каждого похода я предлагала этим господам заключить мир; они, вероятно, не считали себя вполне безопасными за Балканами, если вступили в переговоры. Увидим, насколько они окажутся рассудительны, чтобы заключить вовремя мир.

   Что касается до ваших франтов, взятых в плен, то они, конечно, по возвращении домой станут разглагольствовать на всех парижских переулках, что русские - это варвары, не умеющие даже порядочно воевать.

   Мой институт, чуждый всякого варварства, представляет себя вполне вашему попечению о нем. Прошу вас, не забывайте-таки нас. Я же, с своей стороны, обещаю вам сделать все возможное, чтобы окончательно доказать, как заблуждались те, которые, наперекор вашему мнению, в течение четырех лет не переставали утверждать, что я позволю себя одолеть.

   Будьте уверены, что я глубоко дорожу всеми выражениями вашей дружбы ко мне. Чувства моей искренней дружбы к вам и уважения угаснут только вместе с моей жизнью.

  

  

   М. г., философ Дидро - здоровье его продолжает еще быть шатким,- останется у нас до февраля месяца и уже затем только вернется к себе на родину; Гримм[46] также рассчитывает уехать около того же времени. Я вижусь с ними очень часто, и наши разговоры - бесконечны. Они расскажут вам, какое употребление я делаю из Генриха IV, "Генриады". и из множества других сочинений того же автора, ознаменовавшего своими произведениями наш век.

   Я не знаю, скучают ли они очень в Петербурге или нет, но по отношению к себе я могу сказать, что с удовольствием бы провела всю жизнь в беседе с ними. В Дидро я нашла воображение неистощимое, и потому я отношу его к числу людей самых необыкновенных, какие когда-либо существовали. Если он и не любит Мустафы, как вы об этом мне сообщаете, то зато он, по крайней мере, как я в этом уверена, и не желает ему никакого зла; не взирая на всю энергию его ума и на расположение, как я замечаю, наклонить весы в мою сторону, сердечная его доброта не позволит ему этого сделать. <...>

  

  

   С удовольствием, м. г., я удовлетворю вашу любознательность по отношению к Пугачеву; это будет мне тем удобнее сделать, что вот уже месяц, как он схвачен или, выражаясь вернее, связан и скручен своими собственными же людьми в необитаемой степи между Волгой и Яиком, куда он был загнан посланными против него со всех сторон войсками. Лишенные припасов и средств для продовольствия, товарищи его, возмущенные сверх того еще жестокостями, им творимыми, и в надежде заслужить прощение, выдали его коменданту Яицкой крепости, который и отправил его оттуда в Симбирск к генералу графу Панину. В настоящее время он в дороге, на пути к Москве. Когда его привели к графу Панину, он совершенно наивно признался, на первом же допросе, что он - донской казак, назвал место своего рождения, сказал, что женат на дочери донского казака, что у него трое детей, что во время этих смут он женился вторично на другой, что братья и племянники его служат в первой армии, что он сам в ней служил, участвовал в двух первых походах против Порты и пр., и пр.

   Так как у генерала Панина в войске немало донских казаков и так как войска этой национальности ни разу не клевали на крючок этого разбойника, то все сказанное было тотчас же проверено через земляков Пугачева. Хотя он не знает ни читать, ни писать, но, как человек, он крайне смел и решителен. До сих пор нет ни малейших данных предполагать, чтоб он был орудием какой-либо державы или чтобы он следовал чьему-либо вдохновению. Приходится предполагать, что г. Пугачев сам хозяин-разбойник, а не лакей какой-нибудь живой души.

   После Тамерлана, я думаю, едва ли найдется кто-либо другой, кто более истребил рода человеческого. Во-первых, он вешал без пощады и всякого суда всех лиц дворянского рода: мужчин, женщин и детей, всех офицеров, всех солдат, какие ему только попадали в руки; ни единое местечко, по которому он прошел, не избегло расправы его; он грабил и опустошал даже те места, которые, чтобы избегнуть его жестокостей, пытались заслужить его расположение добрым приемом: никто не был у него безопасен от разбоя, насилия и убийства.

   Но что покажет вам хорошо, как далеко может обольщаться человек,- это то, что он осмеливается еще питать кое-какие надежды. Он воображает, что ввиду его отваги я могу его помиловать и что свои прошлые преступления он мог бы загладить своими будущими услугами. Рассуждение его могло бы оказаться правильным, и я могла бы простить его, если б содеянное им оскорбляло меня одну; но дело это - дело, затрагивающее государство, у которого свои законы. <...>

  

  

   Милостивый государь, я прочла эту зиму два только что сделанных русских перевода: один - Тасса, другой - Гомера. Говорят, что они очень хороши; но каюсь, что ваше письмо от 24-го января, только что мною полученное, доставило мне больше удовольствия, чем Тасс и Гомер. Его веселость и живость заставляют надеяться, что ваша болезнь не будет иметь никакого последствия, и что вы легко переживете далеко за сто лет.

   Ваша память столько же для меня лестна, как и приятна; мои чувства к вам остаются неизменными. <...>

  

  

   Милостивый государь, чтобы ответить на ваши письма, надо, прежде всего, сказать вам, что если вы довольны князем Юсуповым, то он совершенно восхищен приемом, которым вы его удостоили, и всем, что вы говорили в то время, какое он имел удовольствие провести у вас.

   Во-вторых, я не могу послать вам свода наших законов, потому что его еще нет. В 1775 г. я велела напечатать одни постановления для управления провинциями: они переведены только на немецкий язык. Статья, стоящая вначале, объясняет причину подобного распоряжения; ее ценят благодаря точности описания исторических событий различных эпох. Не думаю, чтобы эти постановления могли послужить Тринадцати Кантонам: посылаю экземпляр только для библиотеки замка Ферне.

   Наше законодательное здание возвышается мало-помалу; основанием для него служит Наказ: я его послала вам десять лет тому назад. Вы увидите, что законы не противоречат принципам, но истекают из них; вскоре за ними последуют узаконения финансовые, коммерческие, полицейские и т. д., которыми уже два года как мы занимаемся; после чего свод будет весьма легко редактировать.

   Вот что я думаю относительно уголовных законов. Преступления не могут быть очень многочисленны; но мне кажется, что соразмерить наказание с преступлениями требует особого труда и многих размышлений. Я думаю, что род и сила улик могли бы быть доведены до особой формы вопросов, очень методической, очень простой, из которой бы выяснялся самый факт. Я убеждена и так установила, что самая лучшая уголовная процедура и самая простая - та, которая заставляет проходить этого рода дела через три инстанции, в определенное время, без чего личная безопасность обвиняемых может подвергаться произволу страстей, невежества, невольной глупости и увлечения.

   Вот предосторожности, которые, пожалуй, не понравятся святому судилищу; но разум имеет свои права, против которых глупость и предрассудки рано или поздно должны разбиться.

   Льщу себя надеждой, что Бернское общество[47] одобрит мой образ мыслей. Будьте уверены, что мое мнение о вас не подвержено никаким изменениям.

  

   Забыла вам сказать, что двухгодовой опыт убеждает, что суды, устроенные по моим правилам, делаются могилою крючкотворства.

  

   [1] Станислав Август Понятовский (1732-1798), последний польский король (1764-1795), покровитель наук и искусств. В середине 1750-х гг., находясь в Петербурге, вошел в круг ближайших друзей Великой Княгини Екатерины Алексеевны, был "избранником ее сердца". Узнав в 1762 г. о перевороте, совершившемся в Петербурге, предпринял попытку вернуться в столицу, однако это не отвечало интересам императрицы и Орловых. Был избран королем благодаря поддержке Фамилии (партии Чарторыских) и Екатерины П.

   Тексты писем в пер. с фр. печ. по изд.: Переворот 1762 года; Соч. и переписка участников и современников. 4-е, испр. изд. М., 1910.

   [2] Русский посланник в Варшаве.

   [3] Чарторыский Адам Казимеж (1734-1823) князь, польский политический деятель, литератор; двоюродный брат Станислава Августа Понятовского.

   [4] Георг Людвиг, принц Голштейн-Готторпский (1719-1763), генерал-фельдмаршал, полковник лейб-гвардии Конного полка.

   [5] Датский посланник в России.

   [6] Пассек Петр Богданович (1736-1804), капитан-поручик лейб-гвардии Преображенского полка, впоследствии генерал-губернатор белорусских провинций, камергер.

   [7] Граф К. Г. Разумовский, см. примеч. 93 к мемуарам Екатерины П.

   [8] Волконский (Волхонский) Михаил Никитич, князь (1713-1788), подполковник лейб-гвардии Конного полка, впоследствии генерал-аншеф.

   [9] Барятинский Федор Сергеевич, князь (1742-1811), поручик лейб-гвардии Преображенского полка, впоследствии обер-гофмаршал.

   [10] Талызин Иван Лукьянович (1700-1777), адмирал.

   [11] Князь Н. Ю. Трубецкой; см. примеч. 26 к мемуарам Екатерины II.

   [12] Граф А. И. Шувалов; см. примеч. 84 к мемуарам Екатерины II.

   [13] Князь А. М. Голицын; см. примеч. 86 к мемуарам Екатерины II.

   [14] Гудович Андрей Васильевич (1731-1808), генерал-адъютант Петра III; впоследствии генерал-аншеф.

   [15] Граф Б. К. Миних; см. примеч. 156 к мемуарам Екатерины П.

   [16] Адъютант Петра III.

   [17] Любовные записки (фр.).

   [18] Русский посланник в Польше.

   [19] Одар (Одарт) Михаил, советник Коммерц-коллегии. Участник переворота 1762 г., впоследствии библиотекарь Кабинета Екатерины II.

   [20] Моисей Яков Фомич, тайный советник, лейб-медик императрицы Елисаветы Петровны.

   [21] Салтыков Петр Семенович, граф (1693-1772/1773), полководец, генерал-фельдмаршал, сенатор; с 1763 г. московский главнокомандующий. Печ. по изд.: Письма государыни императрицы Екатерины Великой к фельдмаршалу графу П. С. Салтыкову. 1762-1771. М., 1886.

   [22] Человек предполагает, а Бог располагает (фр.).

   [23] И вообще скажите мне по всей правде, что тут такое и как вы это разумеете, и отвечайте мне как можно скорее (фр.).

   [24] Месяц в подлиннике не указан.

   [25] Постращайте его хорошенько, чтоб он сдержал отвратительный свой язык; ибо иначе я должна буду сделать ему больше зла, нежели сколько причинит ему эта острастка.

   [26] Подлинник по-французски.

   [27] 7 июля 1770 г. русские войска под командованием графа П. А. Румянцева разбили турецко-татарскую армию, почти вчетверо превышающую их по численности, при впадении реки Ларги в Прут.

   [28] Войско великого визиря Халил-бея, под командованием которого находилось 150 тысяч человек, все-таки перешло через Дунай, но 21 июля потерпело сокрушительное поражение в битве при реке Кагул. Численность русской армии составляла не более 17 тысяч человек.

   [29] Вольтер (настоящее имя - Мари Франсуа Аруэ; 1694-1778), французский писатель, философ, историк. Один из крупнейших деятелей европейского Просвещения. Тексты писем Екатерины II в пер. с фр. печ. по изд.: Вольтер и Екатерина II. Изд. В. В. Чуйко. СПб., 1882.

   [30] Французские просветители Дени Дидро (1713-1784), писатель и философ; Жан Лерон д'Аламбер (1717-1783), математик, механик и философ.

   [31] 14 декабря 1766 г. Екатерина II подписала Манифест о Комиссии для сочинения проекта нового Уложения.

   [32] Имение Вольтера на границе Франции и Швейцарии, где он жил с 1758 г.

   [33] Речь идет о проекте нового Уложения, основой которого должен был стать составленный Екатериной II "Наказ Комиссии о составлении проекта нового Уложения" (вышел отдельным изданием в Москве 30 июля 1767 г.; публикация его перевода во Франции была запрещена).

   [34] Мустафа III (1717-1774), турецкий султан с 1757 г.

   [35] Румянцев-Задунайский Петр Александрович, граф (1725-1796), полководец, генерал-фельдмаршал.

   [36] Прозоровский Александр Александрович, князь (1732-1809), государственный и военный деятель, генерал-фельдмаршал.

   [37] И не далее (лат.), т. е. крайний предел, высшая степень.

   [38] Цитата из комедии Ж.-Б. Мольера "Жорж Данден, или Одураченный муж" (1668).

   [39] Орлов Алексей Григорьевич, граф (1737-1807/1808), генерал-аншеф, руководитель первой экспедиции русского флота в Архипелаг (1769- 1774). За победы у Наварина и Чесмы получил титул Чесменского.

   [40] Брандеры - суда, нагруженные взрывчатыми и горючими веществами; применялись для поджога неприятельских кораблей.

   [41] Речь идет о заточении русского посла в Турции А. М. Обрезкова и его сотрудников в Едикуле (Семибашенном замке) в 1768 г.

   [42] Долгорукий-Крымский Василий Михайлович, князь (1722-1782), полководец, генерал-аншеф; в 1771 г. главнокомандующий армией, направленной Екатериной II в Крым.

   [43] Согласно космогонической теории французского философа и ученого Рене Декарта (1596-1650), движение небесных тел обусловлено вихревыми течениями эфира, наполняющего Вселенную.

   [44] Герой вольтеровской повести "Кандид, или Оптимизм" (1758).

   [45] Героиня той же повести Вольтера.

   [46] Гримм Фридрих-Мельхиор, барон (1723-1807), французский литератор, входивший в круг энциклопедистов, корреспондент Екатерины П.

   [47] Бернское экономическое общество предложило премию за наиболее обоснованное решение проблемы соизмеримости преступления и наказания.