Глаголев Андрей Гаврилович - Записки русского путешественника с 1823 по 1827 год. Часть 1

  

   Между простым народом, живущим в окрестностях Тулы, есть старинное поверье, что заштатный город Дедилов рано или поздно должен весь провалиться. Поводом к такому нелепому мнению послужил действительный провал, образовавшийся на одном из возвышенных мест, при выезде из Дедилова в Богородицк. Сказывают, что на этом месте стоял когда-то дом, но за нечестие своих хозяев однажды ночью пожран был землею и не оставил после себя никаких следов, кроме выступившего из пропасти озера, имеющего в окружности около пятидесяти сажен и остающегося до сих пор почти всегда в одинакой степени высоты. Всех провалов с озерами в Дедилове семь; подобные им встречаются и в других местах южных губерний; а в некоторых из них, по сказанию старожилов, показывались будто бы иногда и корабельные доски. Если бы эти случаи могли быть доказаны свидетельствами несомненными, то они привели бы нас к заключению о действительности сообщения упомянутых озёр с каким-нибудь морем посредством подземельного канала, и особливо с Чёрным морем по тому направлению, по которому прошло в 1803 году землетрясение от Одессы к Туле и далее к северу.

   От Дедилова не в дальнем расстоянии находится Иваново озеро с двумя выходящими из него реками, Доном и Шатом. Об нём простой народ рассказывает следующую басню: "жил был Иван; у него было два сына; старший почитал отца своего, а младший не имел к нему почтения. Когда отец стал умирать, то призвал к себе старшего сына и сказал ему: "будь над тобою мое благословение; потом призвал младшего сына и сказал: "будь ты от меня проклят и шатайся по миру отныне и до века". - С того времени народ прозвал старшего сына Доном Ивановичем, а младшего Шатом, которого именем и до сих пор бранятся во всех соседственных губерниях. Я упоминаю об этой басне, как образчике Русского народного нравоучения, передаваемого от одних другим, по обыкновению восточному, в притчах и аллегориях.

  

   Небольшой городок сей можно уподобить картине, составленной из яркого света и самой тёмной тени. На луговой стороне обширного пруда видишь собрание хижин и изб, крытых соломою; по другую сторону, на плоском холму великолепный дом Графа Бобринского и обширный сад, который в прошлом столетии почитался чудом здешнего края. Напрасно будем искать здесь следов прежней пышности и роскоши; но печать изящного вкуса надолго ещё останется неизгладимою.

   В Богородицком уезде достойно примечания положение Графских сёл, прежде бывших экономическими. Некоторые из них, пересекая большую дорогу, идущую в Ефремов и состоя из 500 и даже 700 домов, тянутся двумя слободами на пять и более верст, по обыкновенному здесь направлению ручьёв и речек, от востока к западу или от запада к востоку. Плоские береговые возвышенности, оставленные для улиц и выгонов, отделяют одну слободу от другой по крайней мере на одну версту; сады, огороды, конопляники и гумны, примыкающие к дворам со стороны поля, также занимают длиннику на полверсты и более. Все эти угодья размежёваны на узкие продолговатые квадраты, обсаженные ивами и принадлежащие разным владельцам.

   В больших сёлах каждая слобода имеет свои сборные места для хороводов; но хороводы сии, разделенные оврагом или рекою и отстоящие один от другаго на версту, иногда принимают общее участие в представлении какой-нибудь драматической сцены в их вкусе. Например, один хор в тысячу голосов кричит: "а мы просо сеяли"; другой отвечает ему: "а мы просо вытопчем". А как, по смыслу этой песни, последний должен выкупить у первого перенятых коней красною девицею, то и действительно выдаёт ему одну из пригожих своих девиц, провожая её с грохотом и криком с одной стороны реки на другую.

   Вообще обычаи здешних крестьян отличаются своею странностию. Девки ходят здесь до 15 и до 16 лет в одних только рубашках, опоясанных красным шерстяным поясом; а по прошествии этого срока на девку надевают поневу (так, как у Римлян надевали на семнадцатилетнего юношу пурпуровую тогу). Обряд же надевания поневы совершается в день имянин девки, в присутствии всей родни её. В  это время имянинница становится обыкновенно на лавку и начинает ходить из одного угла в другой. Мать её, держа в руках открытую поневу, следует за нею подле лавки и приговаривает: "вскоци дитетко, вскоци милое"; а дочь каждый раз на такое приветствие сурово отвечает: "хоцу вскоцу, хоцу не вскоцу". Но как вскочить в поневу, значит объявить себя невестою и дать право женихам за себя свататься; то никакая девка не заставляет долго за собою ухаживать, да и никакая не делает промаху в прыжке, влекущего за собою отсрочку в сватовстве до следующего году. Пропить девку, на здешнем языке значит просватать её; потому что во время помолвки отец жениха обязан напоить наповал всю родню невесты от старого до малого. Жених в продолжение свадебных обрядов называется князем, а невеста княгинею. Торжественное их шествие в церковь под венец и из-под венца в дом жениха сопровождается самым шумным поездом. Обыкновенно впереди едут верхом поезжане по два в ряд, и сам жених рядом с дружкою, отправляющим должность церемониймейстера; за ними несколько троек с кибитками, из которых в первой сидит невеста с свахою, во второй хор девок, поющих без умолку свадебные песни; третья нагружена приданым, четвертая вином, пивом и съестными припасами. Кибитка, в которой сидит невеста со свахою, вся покрыта полотенцами. Наряд крестьян, участвующих в этом поезде, отличается также странностию: каждый из них имеет перекинутое через плечо полотенце; а жених украшен иногда и алою узкою лентою, в роде кавалерского знака отличия. Невеста до венца завешена покрывалом; а после венца тотчас заплетают ей волосы в две косы и убирают голову двурогою высокою кичкою. Две косы - символ замужества; так как двурогая кичка и сшитая из нескольких разно-узорных и разноцветных полотнищ понева составляют обыкновенную принадлежность вообще Русских замужних крестьянок.

   И