Козлов Петр Кузьмич - Монголия и Амдо и мертвый город Хара-хото

ада утоляли жажду в грязных, застоялых прудах, вырытых исключительно для этой цели.

   Путь от Пинь-фаня к Синину довольно оживлён: обнесённые глиняными или каменными стенами селения, пашни и луга тянутся почти непрерывной чередой; благодаря изрядному количеству проезжающих, в ближайших к дороге населённых пунктах возникли настоящие постоялые дворы. Особенно памятно мне одно селение, Син-джан, у перевала Син-джанфолии {Перевал "Новой остановки".}, с хорошим, по всем правилам, заезжим двором; кругом, на всём видимом пространстве, раскинулись по высотам поля, где уже приступали к уборке хлебов (преимущественно пшеницы и ячменя), а среди них красиво выделялась маленькая часовня Нан-нань-мяо, основанная семьсот лет назад подвижником хэшеном и посвященная богу плодородия {Этому богу, Гуань-ши-ин-пуцзэ, туземцы молятся перед посевом.}. С вершины перевала Северо-Тэтунгского хребта виднелись мягкие очертания Южно-Тэтунгских гор, а из-за них массивной стеною выступал хребет Нан-да-шань, простиравшийся вдоль течения правого берега реки Синин-хэ...

   После полудня, того же двадцать второго июля, во время перехода, нас застиг сильный град, вскоре сменившийся дождем; по ущелью побежал мгновенно образовавшийся мутный жёлтый поток, но очень скоро, с уменьшением дождя, стал убавляться, а с его прекращением - и пересыхать...

   Из встречных нам чаще других попадались пешие тангуты и китайцы, с женами и детьми, пробиравшиеся в Пинь-фань на заработок; нужда заставляла их проходить десятки вёрст, среди мучительной жары и лёссовой пыли затем, чтобы получить несколько чох в награду за жнитье хлебов. Резкий контраст с этими нищими составляли колымаги и нарядные экипажи зажиточных китайцев, с важностью раскатывавшие в разных направлениях по своим делам. Во время дороги китайцы любят петь, и я не раз с удовольствием прислушивался к оригинальным мотивам, исполненным ими на высоких нотах.

   Вскоре за селением Тан-фанза члены экспедиции могли уже различить в отдалении приятную культурную зелень долины Тэтунга, заключённой между горными скатами и ориентированной в прилежащем районе от северо-северо-запада на юго-юго-восток.

   Красавец Тэтунг известен мне в нескольких местах своего течения; я знаком с его истоками {"Труды экспедиции Императорского Русского Географического общества по Центральной Азии". Часть II. "Отчёт помощника начальника экспедиции П. К. Козлова", стр. 184-185.}, знаю его в среднем течении в окрестностях Чортэнтана {"Монголия и Кам".}, где он в своём диком стремительном беге мечется среди хмурых скал, теряясь на дне узкой расщелины, как гигантская стальная змея... "Нигде во всей Центральной Азии, - пишет Н. М. Пржевальский {"Четвёртое путешествие в Центральной Азии", стр. 115.}, - не встречали столь очаровательной местности, как по среднему течению Тэтунг-гола. Здесь прекрасные обширные леса с быстротекущими по ним в глубоких ущельях ручьями, роскошные альпийские луга, устланные летом ковром цветов, рядом с дикими, недоступными скалами и голыми каменными осыпями самого верхнего горного пояса, внизу же быстрый, извилистый Тэтунг, который шумно бурлит среди отвесных каменных громад - всё это сочетается в таком грандиозном величии, местами в таких дивных, ласкающих взор формах, какие не легко поддаются описанию. И еще сильнее чувствуется обаятельная прелесть этой чудной природы для путешественника, только что покинувшего утомительно-однообразные, безжизненные равнины Гоби"... Теперь я вижу моего мощного, непокорного друга в другой обстановке: с прибрежных возвышенностей открывается его извилистое то широкое, то узкое течение, местами разбивающееся на рукава; ложе реки достигает сорока-пятидесяти [80-100 м] и даже до ста сажен [200 м] от одного берега до другого и покоится в долине шириною от полу- до целой версты. Тэтунг попрежнему стремится с удивительной быстротою, образуя волны и перекаты и создавая особенный приятный рокот... Сквозь прозрачную воду так же пестрит каменистое дно, устланное окатанной отшлифованной галькой. Но берега его лишены первобытной прелести: мягкие округлые террасы заняты культурою хлеба {В июле месяце на Тэтунге был разгар рабочей поры; мужчины, женщины и подростки - все свозили с полей сжатый, высушенный хлеб.}, всюду чувствуется присутствие человека, теснящегося к единственной водной артерии, откуда при помощи ирригационных каналов снабжаются влагой целые оазисы.

   Ширину и уровень реки в июле месяце можно считать средними; период сильных ливней, следы которых в долине еще сохранились, миновал, а потому и переправа не представляла затруднений. Перевоз в урочище На-ба-цоань принадлежит китайскому правительству; его обслуживают китайские семьи, живущие этим промыслом из поколения в поколение, как бы отбывая известную повинность. Маленькое плоскодонное суденышко, нечто вроде баржи с наставленным верхом, поднимает одновременно до трех вьючных верблюдов, в сопровождении от шести до десяти человек, причем за каждого верблюда взимается плата в семь фын (около десяти копеек). Несмотря на отсутствие перил, мы развьючили только самый ценный багаж, доверив остальное имущество нашим смирным животным. Через два часа экспедиция благополучно переправилась на правый берег реки, где и расположилась биваком. Воспользовавшись прозрачностью и приятностью воды, мы приняли по нескольку ванн, доставивших всем одинаково истинное наслаждение, а вечером я удачно произвел астрономическое определение широты и долготы данного урочища {Географические координаты урочища На-ба-цоань: широта - 36°19'13" [восточная] долгота от Гринвича 102°48'00".}.

   Позднею ночью мы были встревожены громким неестественным голосом женщины, оплакивавшей свою дочь, недавно погибшую в волнах Тэтунга, спасаясь от тирана-мужа... Теперь происходил суд, присудивший нечто в пользу пострадавшей. Плач и стенание несчастной матери долго оглашали мирную долину, невольно вселяя в душу невыразимую грусть. Мне не спалось...

   Ближайшие к реке горы, украшенные по вершинам башнями-обо, выжжены горячим солнцем и имеют жалкую растительность; только вверх по течению, вдали, темнеют "Ланченские альпы", в среднем поясе покрытые лесом. Чем восточнее, тем более и более сглаживаются горы, оставив всё свое величие девственной красоты в западной части хребта. Давая приют и пищу человеку, Тэтунг вносит некоторое разнообразие и в царства растительное и животное.

   По части растительности мы здесь нашли сравнительно очень немного, а именно: грецкий орех (Juglans regia), Pirus, бузину (Sambucus adnata), розу (Rosa), марену (Rubia cordifolia), крестовник (Senecio erucifolius), молочай (Euphorbia heliocopia), лютик (Ranunculus cbinensis), очанку (Odontites rubra [O. Serotina]), частуху (Alisma plantago), кипрей (Epilobium hirsutum), земляной миндаль (Cyperus fuscoater), ситник (Juncus mongolicus [Juncus sp.]), горошек (Vicia sativa), девясил (Inula britannica), василистник (Thalictrum simplex, T. minus), Solanum melongena, Paeonia Veitchii, Carthamus tinetorius, Hypecoum leptoearpum, Parrotia, Statice, Bieberstenia, Oenanthe, Erythraea, Epipactis и другие.

   Что же касается до животной жизни, в частности до пернатых, то мы встретили здесь черного аиста, довольно много завирушек (Sperrnolegus fulvescens [Prunella fulvescens], Prunella rubeculoides), Emberiza, Rutucilla [Phoenicurus], Carpodacus и ласточку деревенскую.

   По части энтомологических сборов, между прочим, нам удалось добыть здесь, по определению А. С. Скорикова, очень интересного шмеля (Bombus vasilievi).

   Вместе с живительным Тэтунгом мы оставили свежий прохладный воздух и снова окунулись в сухой, томительный жар, усугублявшийся в горах присутствием тончайшей лёссовой пыли.

   В своей центральной, осевой части Южно-Тэтунгский хребет слагается из глинистых и кремнистых сланцев, сменяющихся на окраинах красными глинами, конгломератом. Эти породы прикрыты плодородным лёссом, дающим возможность очень часто превращать дикие горные склоны, перевал и самое плато в сплошное хлебное поле.

   С перевала Бингоу-лин, так же бедного естественным растительным покровом, как и соседние горы, стал особенно ясно виден отдаленный хребет Нань-да-шань, выделявшийся своими прекрасными альпийскими лугами и тёмным лесом. На одной из западных конусообразных вершин возвышалось куполом насыпанное тангутами грандиозное обо. По лёссовым ущельям, в укромных уголках, держались бледно-красные вьюрки (Carpodacus stoliczkae [Carpodacus synoicus]), обогатившие наш орнитологический сбор тремя экземплярами; из объектов энтомологии мною были пойманы первые бабочки Parnassius, затем довольно много жуков и мух.

   Окрестности вышеупомянутого перевала считаются у туземцев небезопасными; здесь запоздалые путники могут подвергнуться всяким неприятностям, вплоть до вооруженного нападения включительно. Во время вынужденной ночевки экспедиции на постоялом дворе селения Бин-гоу, мы были потревожены очередным посещением грабителей, подкапывавших стену.

   На этот раз разбойники очень скоро оставили нас в покое, так как слух о силе и вооружении русских смутил их и они предпочли отправиться на промысел в более удобное место.

   Спуск с Южно-Тэтунгских гор, заканчивающийся в долине реки Синин-хэ, идёт среди лёссовых толщ, по извивающейся выемке - дороге, делающей в крутых местах большие зигзаги и петли. В одном из таких узких и опасных мест нашему каравану "посчастливилось" встретиться с китайским чиновником, переезжавшим со всею семьею в Нин-ся, но благодаря принятым мерам предосторожности, всё обошлось благополучно, и мы хорошо разъехались с громоздким тележным обозом.

   В четырех верстах от селения Бин-гоу, на обрыве, в глубине которого расстилаются широким амфитеатром поля, стоит китайский храм, посвященный знаменитому Гэсэр-хану. Осмотрев эту любопытную молельню, я сделал в дневнике маленький набросок, представляющийся в следующем виде: в центральной части храма, на престоле, красуется деревянное раскрашенное изображение хана; перед ним горят свечи. Справа от Гэсэр-хана стоит Цаган-обогун с книгою в руках, слева - такой же старец с хадаком. Рядом с этими фигурами поставлены - справа изображение воина с секирою, слева - такого же воина с мечом. В особых специальных помещениях, ближе к выходу, развешаны художественные изображения китайских философов, особенно поразившие меня по тщательности своего исполнения; кроме картин здесь имеются ещё и обелиски с начертанной на них историей основания молельни, носящей двоякое название: Ма-ван и Ню-ван. Названия эти даны по именам двух животных (вроде коней), расположенных в стоячем положении, перед входом в храм.

   Двадцать шестого июля экспедиция оставила последние отроги Тэтунгских гор и вышла на простор широкой долины реки Синин-хэ, вблизи города Лова-чена.

   Река Синин-хэ берет начало на северо-западе, в водоразделе Куку-нора и Жёлтой реки - внутреннего и внешнего бассейнов, - следует затем юго-восточным курсом и через слияние с Тэтунгом и Чагрын-голом или Пинфаньской речкой впадает в Хуан-хэ. Падение дна рассматриваемой длины на всём своём протяжении весьма и весьма большое {Из трех рек: Чэгрын-гол, Тэтунг и Синин-хэ, лежащих на пути следования экспедиции, по моему мнению, Тэтунг-гол главная, а Чагрын-гол и Синин-хэ - его притоки, левый и правый.}, а ширина её сильно колеблется, будучи местами стеснена или сужена до десяти - двадцати сажен [20-40 м] береговыми скалами, сложенными из гнейсов и кристаллических сланцев. Вырываясь из узких ущелий-теснин, долина Синин-хэ образует расширение до двух-трех и даже четырех верст, обнаруживая песчаниковые отложения, прикрытые лёссом {Таких сужений, или "речных щек", как пишет Г. Н. Потанин, на Синин-хэ, на нашей дороге, всего три: у Лова-чена "Лова-ся" или "Вороньи щёки"; "Да-ся" или "Большие щёки", вблизи Нянь-бо-сяня, и "Сяо-ся" или "Малые щёки" - между монастырем Марцзан-лха и Синином.}. В таких привольных, плодородных уголках расположены важнейшие центры - города: Донгэр, Синин, Нянь-бо-сянь и Лова-чен. Течение Синин-хэ, как и Тэтунга - стремительное и шумное, но вода её не совсем прозрачна, а несколько красновата от растворённых частиц красной глины. Несмотря на лёссовую почву, береговая полоса бедна растительным покровом и украшена лишь искусственными древесными и кустарниковыми насаждениями, вокруг многочисленных китайских деревень.

   Маленький, невзрачный "Вороний город" {"Скала левого берега в том месте, где дорога отходит от теснины, частями сильно сглажена и покрыта чашеобразными и котловидными углублениями, между которыми находится исполинов котёл значительных размеров. Он находится недалеко от дороги на вершине крутого обрыва, у самого входа в теснину, и в народе слывёт под именем Гана-корчаги Лу-бян-сян-шена. Под этим последним именем известен бог, которого особенно чтут китайские плотники. Камень, торчащий из реки в виде тумбы, по местному преданию, также был кинут на дно реки этим же Лу-бян-сян-шеном. По народному поверью, на дне этого котла, под водой, прежде люди видели ворону, откуда и имя вороньей теснины и вороньего города Лова-чен" (Г. Н. Потанин. "Тангутско-Тибетская окраина Китая", том I, стр. 201-202).} Лова-чен протянулся небольшим островком среди безлесной плоской котловины, достигающей тридцати пяти вёрст в длину, при трех-четырёх верстах ширины. Подошва гор южного или правого берега реки сопровождается здесь террасой, поднимающейся над аллювиальным дном долины сажен на двадцать и состоящей из слоев гальки, перемежающейся с лёссом. По мнению Г. Н. Потанина, есть основание предполагать, что эта терраса, как и вся Ловаченская долина, некогда находилась под водою и представляла подобие большого проточного озера; вблизи города, на самой середине речного ложа, из воды поднимается скала до трех сажен [6 м] высотою, с отвесными боками; на вершине её устроен китайский храм, не лишённый своеобразной прелести.

   Всюду видно оживление: на хлебных и маковых полях копошится рабочий люд; вдоль реки по тракту Лань-чжоу-фу - Синин, с раннего утра и до поздней ночи непрерывно движутся торговые караваны; над траншееобразной дорогой стоит сплошное облако пыли, вздымаемой лошадьми и мулами, везущими скрипучие арбы, побрякивая звонкими бубенчиками, до которых китайцы и тангуты большие охотники. Мимо длинных обозов с лихостью проносятся всадники-тангуты, гордящиеся так называемыми "гумбумскими" иноходцами, отличающимися следующими признаками: эти прекрасные кони невысокого роста, с короткой, сравнительно, толстой шеей, спину и зад имеют правильной округлой формы, а высокие, узкие копыта - на манер копыт у скакунов - превосходят по крепости копыта всех соседних пород лошадей.

   По второстепенным рукавам реки шумят в своем непрерывном движении мельницы, перерабатывающие тут же собранный урожай. Прилежащие к мельницам берега протоков укреплены аллеями ив и тополей, а плотины сложены из речной гальки. План главного механизма машины чрезвычайно простой: над неподвижным нижним жерновом расположен другой жернов, приводимый в движение горизонтальным колесом, на которое с силою бьет вода, ниспадая под углом в тридцать градусов. Во внутреннем помещении мельницы, вдоль стены, против колеса, проложены две жёрдочки, направляющие муку в два русла; мука ссыпается в парные сита {Сит всего две пары - по одной паре в каждом русле.}, где встряхивается стоящими тут владельцами хлеба; при встряхивании сита ударяются друг о друга ближайшими концами и о жёрдочки противоположными; таким образом чистая мука сразу отделяется от отрубей и оба продукта, в отдельных мешках, увозятся хозяевами во-свояси.

   Следующим культурным центром на нашем пути к западу был городок Нянь-бо-сянь, окруженный солидной крепостной стеной; все постройки его имели грязный, старый вид, и только за оградами фанз, на общем сером фоне, отрадно оттенялись кипарисы, каштаны и другие садовые деревья, а также и огородная зелень. В висевших в воротах крепости клетках вместо обычных для китайских городов голов преступников красовались старые, изношенные туфли прежних славных правителей города. Население Нянь-бо-сяня невелико и имеет в своём составе кроме китайцев ещё дунган, называющих себя "старыми дунганами", или "ло-хой-хюй". Торговля города развита очень слабо.

   Остановившись в одной версте к юго-востоку от крепостной стены, на берегу прозрачной, звонкой речки Су-ма-хэ, я командировал переводчика Полютова к начальнику города, с приветствием и с просьбой дать экспедиции проводника. Мой посланный вскоре возвратился с благоприятным ответом и вручил мне визитную карточку китайского отца города. В течение всего дня нашей стоянки на Су-ма-хэ шёл мелкий "осенний" дождь, продолжавшийся всю ночь, до самой утренней зари; это нисколько не помешало нам поэкскурсировать в окрестностях бивака, где были отмечены синицы, вертишейки, плиски, сороки и добыты два дятла - зелёный (Gecinus guerini kogo) и мандаринский (Dendrocopus cabanisi cabanisi [Dryobates cabanisi]), а также и красивая голубая сорока (Cyannopolius cyanus) {Из растений Четыркину удалось собрать только Panicum miliaceum, Polygonum multiiflorum, Chloris caudata, Andropogen ischaemum, Nicotiana rustica и Cotoneaster; а поднявшись на высоты, еще добавить: Setaria viridis, Caryopteris tangutica, Polygala tenrruifolia и Saussurea.}.

   В области рассматриваемого района, правый берег Синин-хэ морщится горными складками-ущельями {Значительных ущелий три, считая с востока на запад, или иначе против течения реки: Хулан-гоу, Лоба-гоу и Ганэл-гоу.}, поросшими в своих устьях сплошной оазисной растительностью, обыкновенно сопровождающей довольно густое население; одно из ущелий - Лоба-гоу - замечательно своим порядочным для данных мест прудом (около двух десятин), а другое - Ганза-гоу - присутствием тангутского монастыря Чюн-тан-сы, насчитывающего до пятисот или даже шестисот лам; по соседству с этим монастырём, в теснине Лова-ся, находят золото, добываемое из песка, залегающего в аллювиальном русле (⁵⁴).

   Из Нянь-бо-сяня дорога проходит под скалами левого берега Синин-хэ и представляет лишь узкую тропу, где во время высокой воды караван подвергается опасности свалиться в реку; частые дожди в июле месяце как раз создали самые неблагоприятные условия для путешествия, и наша экспедиция лишь с большим трудом миновала узкую часть пути, проведя всех верблюдов поодиночке вдоль скалистой стены. Далее к западу тропа вывела нас снова на простор и пошла вдоль полей и бахчей. Дождь сменился ясной, жаркой погодой, и мы с особенным удовольствием утоляли томительную жажду превосходными дынями и арбузами.

   Перед входом Синин-хэ в узкое ущелье, на левом берегу реки, под нависшим утёсом производилась починка дороги; туземцы работали усердно, но пользовались самыми примитивными средствами для выполнения своей задачи, а потому много труда пропадало даром. Спускаемые с высоты огромные камни лишь в редких случаях попадали на размытую дорогу и заполняли её выбоины; гораздо чаще случалось, что они с шумом и грохотом катились вниз и исчезали в глубине реки. Пройдя мимо рабочих-китайцев, уже под вечер, мы вскоре затем поймали довольно большую зеленоватую змею - щитомордника (Ancistrodon halys), стремившуюся на пересечение нашей дороги.

   С севера горизонт заслонялся береговыми возвышенностями; обрывы красных конгломератов, покрытых лёссом, временами напоминали развалины старинных замков с колоннами; ещё издали, верст за десять, мы любовались совершенно отвесным утёсом тёмнокрасного цвета, испещрённым у своего основания белыми точками монастырских построек.

   Древний буддийский монастырь Марцзан-лха или по-китайски Пэй-ма-сы {Пэй-ма-сы по-китайски значит "храм белой лошади". Это название, по словам Потанина, происходит от легенды, которая приурочена к этому монастырю. Убийца злого царя, гонителя буддийской веры, выехал сюда на белой лошади и укрылся в монастыре. Он спасся от погони посредством хитрости, окрасив перед побегом свою лошадь в чёрный цвет. Погоня догнала его в то время, когда он переезжал большую реку. Краска в воде смылась, и он выехал на другой берег на белой лошади. Гнавшиеся за ним, увидев его, подумали, что это не тот, за которым они гнались, потому что тот был на чёрной лошади, и вернулись. Марцзан - тангутское название и происходит вероятно от тангутского слова мар - "красный" и от красного цвета местных скал. Кроме Потанина, об этом монастыре упоминает Rockhill (Rockhill. "The land of the lamas", стр. 47).} стоит на выступе конгломератовой скалы; его узкий четырехэтажный, выдержанный по стилю храм прячется под такой неприступной кручей, что, кажется, только счастливый случай спасет святыню от грозной опасности обвала. Поверхность горы над кумирней и по бокам ее окрашена в белый цвет.

   Поднявшись к монастырю по крутой тропинке, я сфотографировал очень интересное большое, высеченное в скале изображение Будды... У самых дверей меня встретил престарелый лама и вежливо предложил войти во внутреннее помещение; где-то высоко над головою монотонно ворковали голуби и раздавалось карканье черного ворона; собака тревожно лаяла, зачуяв неведомого посетителя...

   Из окон комнаты отшельника открылась дивная панорама на широкую речную долину и южные горы, принадлежащие к отрогам хребта Нань-да-шань; внизу, у их подножья, лепилось маленькое тангутское селение; жители его, повидимому, занимались земледелием, так как на площадке, посреди деревни, были сложены скирды хлеба... По большой дороге, в ту и другую сторону, непрерывной лентой тянулись караваны, обозы, позвякивая неизменными бубенцами.

   Стена красных конгломератов обрывается Марцзанским утесом и даёт место довольно широкой долине Орголын, с речкой того же имени, в вершинах которой, в десяти верстах к северу от Синин-хэ, на левом берегу ущелья "Жёлтого молока", красуется большой богатый тангутский монастырь жёлтого толка Ай-гу-ман-сы.

   Последние "щеки" Синин-хэ сжимают реку в десяти верстах к востоку от Синина, и образованы гнейсом и кристаллическими сланцами. Внутри теснины {В теснине Сяо-ся, в месте устройства моста, Синин-хэ имеет ширину всего в тридцать девять шагов.} сооружён довольно прочный китайский мост, поднимающий лишь вьючных животных и облегчённые чиновничьи тележки; арбы через него переносятся в разобранном виде. Устройство моста весьма несложно: к прочным береговым каменным устоям прикрепляются брёвна в виде ровной настилки; поверх первого ряда брёвен накладывается второй, уже значительно выступающий в реку, затем прибавляется третий, четвертый ярус, пока, наконец, расстояние между двумя береговыми сооружениями не сузится до длины хорошего бревна; тогда середина моста, поднимающегося над водою до трех сажен, заполняется прочными перекладинами, прикрепляемыми к основе особыми рамками и клиньями. Настилка моста делается из поперечных досок. Подобное сооружение под тяжестью верблюдов трещит и, прогибаясь, качается, но все-таки способно выдержать солидный груз.

   Перейдя через этот "замечательный" мост, экспедиция до самого Синина не покидала правого берега реки. Погода стояла попрежнему теплая и мы с удовольствием купались в Синин-хэ; дожди перепадали изредка, а 29 июля разразилась даже гроза, шедшая от запада и закончившаяся мелким градом.

   Миновав теснину Сяо-ся, мы отметили вблизи одинокой кумирни следы береговых устоев ныне исчезнувшего второго моста. Затем вскоре открылся вид на крепостные башни областного города. Чем ближе к Си-нину, тем оживлённее становился тракт. По вершинам береговых высот появились оригинальные башни, по преданию, служившие когда-то своего рода беспроволочным телеграфом. В известных случаях зажигая на этих башнях костры, передавали условный знак с вершины на вершину и тем самым ставили китайское правительство в известность, в особенности о надвигавшихся воинственных ордах монголов или тибетцев.

  

  

   Синин - большой областной город, с резиденцией китайского сановника цин-цая, ведающего не только номадами Куку-нора, но и номадами отдаленного Северо-восточного Тибета, описывался уже не раз моими предшественниками и мною; поэтому я скажу о нём лишь несколько слов: в настоящее время самый город быстро растёт и так же, как и весь Сининский округ, становится всё многолюднее и многолюднее. Бассейн верхней Синин-хэ весьма плодороден и служит житницей прилежащих областей Западного Китая. Чаще всего хлебные караваны следуют из Синина в вице-королевскую резиденцию - Лань-чжоу-фу.

   Кроме хлебного экспорта, Синин сосредоточивает в себе также и меновую торговлю с кочевниками, приобретающими в обмен на свое сырье предметы первой необходимости, а иногда и предметы роскоши; дикие сыны степей и гор любят наряжаться в яркие цвета и охотно покупают красные, желтые и голубые или синие шелковые и бумажные ткани, а также различные серебряные украшения... Китайцы, как прирожденные торговцы, умеют быстро приспособляться к спросу, и у каждой фирмы заводятся свои потребители - монголы, тангуты или тибетцы (⁵⁵), находящие у ловких купцов во время своего пребывания в городе, широкое гостеприимство. Как это ни странно - бедные разоряющиеся номады не менее выгодны китайским торговцам, чем обстоятельные, богатеющие; в то время как вторые оставляют в магазинах большую часть своих капиталов, первые несут на продажу всё последнее достояние, порою заключающее в себе не мало редких и дорогих предметов, в особенности по части пушнины, и отдают его за бесценок.

   Кроме китайцев, в Синине занимаются мелкой торговлей пришлые сарты-кашгарцы (⁵⁶), преимущественно поставляя шёлковые материи, реже ковры или прекрасные цветные войлоки, иногда ловкие сартишки ухитряются сбывать тангутам ружья Бердана, не стесняясь спрашивать за них сто, сто пятьдесят или даже двести рублей.

   ...Наш караван расположился лагерем в двух с половиной верстах к востоку от Синина, в предместье Цав-дя-цзай, на свободной от пашни площадке, к которой примыкало болотце и колодезь. Ближайшее население отнеслось к экспедиции очень дружелюбно, да и вообще Синин побаловал нас своим вниманием. Воспользовавшись ранним прибытием на стоянку, я тотчас отправился в город и к трем часам дня уже отдыхал среди знакомых китайской фирмы Цань-тай-мао {"Монголия и Кам".}. Представитель фирмы, интеллигентный китаец Хабур-Хабур, особенно сердечно встретил меня, и я скоро забылся в приятном разговоре, вспоминая прошлое и мечтая о будущем. В этот же день мой переводчик Полютов передал мои визитные карточки с_и_н_и_н_с_к_о_м_у ц_и_н-ц_а_ю и четырём важнейшим чиновникам города - дао-таю, чжень-таю, фу-таю и сэ-таю...

   Тридцать первого июля, в десять часов утра, я уже облачился в парадную форму и, сев в закрытую тележку, запряженную мулом, направился с намеченными накануне визитами. Прежде, всего я посетил цин-цая. Высокий энергичный старик выглядел очень бодро и принял меня с обычной для китайских амбаней (⁵⁷) корректностью. Осведомившись о том, где находятся указанные в цзунли-ямунском охранном листе мои помощники, цин-цай повел речь о дальнейших планах экспедиции и предполагаемом посещении озера Куку-нор. "Усердно прошу вас - говорил амбань, - не углубляйтесь далеко в дикие страны, не задерживайтесь долго на Куку-норе... Там живут лихие непокорные тангуты"...

   Приняв мою искреннюю благодарность за обещанное содействие, амбань поинтересовался узнать время нашего возвращения в Синин. Услыхав, что я не намереваюсь вернуться ранее одного или даже полутора месяцев и что в план моих работ входит исследование глубин альпийского бассейна, для чего у меня имеется лодка, цин-цай в изумлении даже вскочил с места, а затем овладев собою и сдерживая снисходительную улыбку, строго заметил: "Вам, вероятно, неизвестно, что вода в Куку-норе обладает особенным свойством: в ней тонут не только камни, но и деревянные предметы, так что вся ваша затея кончится очень печально - лодка погибнет на дне озера, а вам придется возвратиться ни с чем". Я снова повторил предупредительному старику свою благодарность от лица всей экспедиции и сказал, что в поступках своих буду, как всегда, руководствоваться чувством долга и желанием служить интересам отечества и географической науки...

   Сининский дао-тай или губернатор, еще более древний старик, чем цин-цай, в общих чертах, повторил мне внушения, сделанные уже его начальником.

   Чжень-тай - начальник гарнизона, молодой, жизнерадостный, красивый полковник заставил некоторое время ждать себя в приёмной, за что впоследствии глубоко извинился, мотивируя своё замешательство незнанием времени, когда я прибуду. Этот сановник оказался любителем лошадей и изрядным стрелком, увлекавшимся разного рода оружием. Обо мне, как об исследователе Центральной Азии, он знал давно от своего брата, служащего в министерстве иностранных дел.

   Заехав по дороге к гражданскому чиновнику - судье самому младшему - сэ-таю, я закончил свои визиты посещением фу-тая, принявшего меня необыкновенно радушно. "Я жду вас с девяти часов утра, - заметил фу-тай, - и терпение мое стало истощаться!" В дальнейших разговорах о тех же тангутах и других перипетиях путешествия мы оба с фу-таем почувствовали взаимную симпатию и, можно сказать прямо, подружились.

   Месяц июль, в течение которого довольно часто перепадал дождь, закончился сильной грозой и ливнем, подтопившим наш лагерь, в особенности "офицерскую палатку", стоявшую в ложбине. Подобного рода неожиданность - не из приятных.

   Первого августа я распрощался с Синином и возвратился в восточное предместье этого города, в Цав-дя-цзай, где, пользуясь любезной предупредительностью цин-цая, обещавшего содействовать нашей переписке, тотчас принялся заготовлять небольшую почту в Россию.

   Выступление каравана было намечено на второе августа, причём главный транспорт предполагалось отправить прямым трактом, по заселенной китайцами долине Синин-хэ, на Донгэр, а маленький разъезд, со мною и одним казаком рассчитывал по пути в Донгэр посетить монастырь Гумбум.

   Разведенная за последние дни дождём грязь достигала на улицах Синина значительной глубины и сильно тормозила движение верблюдов; только пройдя весь город до южных ворот, я вздохнул свободнее и, проводив караван до моста, через южный приток Синин-хэ - Нан-чан-хэ, поехал к юго-юго-западу, вверх по долине названной речки. Дорога постепенно втянулась в извилистое ущелье; по гребням прилежащих гор стоял ряд обо, как бы отмечавший собою путь к буддийской святыне; по отлогим скатам холмов, среди яркой зелени, пятнами пестрели созревшие хлеба; в полях кипела работа, там, кажется, собралось всё население плодородной долины Нан-чан-хэ, оставив в деревнях лишь старых да малых... Вскоре за незначительным захудалым городишкой Сю-дя-цзай мы поднялись на маленький перевал через горный отрог и увидели монастырь Гумбум - "Мир Майтреи", или "Сто тысяч изображений"...

   Гумбум лежит на высоте 8 855 футов [2 700 м] над уровнем моря, в тридцати пяти верстах от Синина, в горах, сопровождающих с запада долину Нань-чуань-коу. Выбор места для основания обители объясняется историческим прошлым страны, тесно связанным с рождением и жизнью великого реформатора буддизма, основателя желтой секты - Цзонхавы. Об этом высокочтимом святом в хрониках монастыря сохранилось много преданий, из которых я приведу два наиболее, по моему мнению, достойных внимания.

   Первая легенда гласит следующее: "У самого подножья гор, на том самом месте, где теперь стоит Гумбум, в середине XIV столетия жили тибетец Ломбо-Моке и его жена Шингтза Тсио - уроженцы Амдо. Невдалеке от ручья, бегущего в сторону Ло-цэра, находился колодезь, а рядом - небольшая молитвенная мельница, построенная этой боголюбивой четой. Бедные люди не имели никакого хозяйства, за исключением нескольких голов скота. Не было у них также и семьи, несмотря на то, что они горячо молились будде, чтобы он послал им на утешение ребенка. Но вот однажды, когда Шингтза Тсио стояла над колодцем и черпала воду, вдруг увидела в глубине, на зеркальной поверхности воды., образ неизвестного ей мужчины; и в ту же минуту почувствовала в себе зачатие... В том же, 1357 году Шингтза родила здорового сильного мальчика, с длинными волосами и белой бородой. Ребенку дали имя Цзонхава, имя, принадлежавшее горе дикого лука, у подножья которой жили его родители.

   "Когда Цзонхаве исполнилось три года, мать остригла ему волосы и выбросила их за палатку, просто на землю; на том самом месте вскоре появилось маленькое нежное растение, постепенно превратившееся в сильное дерево, на листьях которого с самого начала видна была надпись ом-ма-ни-па-дмэ-хум (⁵⁸).

   "Цзонхава с раннего детства обнаружил замечательно острый ум и блестящие способности. Уже подростком он начал проявлять свою самостоятельность и любил уединяться в пустынные окрестности, предаваясь посту и созерцанию. Однажды мальчик познакомился с каким-то длинноносым ламою {По мнению Гюка, этот европеец был несомненно католическим миссионером; другие же учёные утверждают, что здесь речь идёт об одном из несторианцев, которые, по свидетельству Марко Поло, как раз обосновались в Синине. Filchner, с своей стороны, заявляет, что из слов предания о "длинноносом иностранце" нельзя сделать никакого вывода, тем более, что эта подробность предания не подтверждается тибетской историей.}, пришедшим с далекого запада. Обладавший глубокими религиозно-философскими знаниями, лама этот обратил внимание на вдумчивого способного юношу и вскоре сделал его своим учеником и другом. Преподав Цзонхаве основы своих религиозных верований и посвятив его во все тайны религиозного культа Запада, незнакомец умер. С этого дня вдохновенный юноша стал всей душой стремиться на Запад, чтобы там, на родине своего незабвенного учителя, еще полнее воспринять новую веру.

   "На пути своего далекого странствования Цзонхава совершенно случайно забрёл в Лхасу; здесь ему явился дух и внушил, что именно в этом городе ему нужно остановиться и проповедовать свою новую религию, так как отсюда ей суждено распространяться по всей стране. Цзонхаве удалось в самое короткое время привлечь к себе многочисленных друзей и последователей. Учение его нашло отклик даже при дворе самого далай-ламы, и только тогда в Лхасе началась оппозиция. Решено было во что бы то ни стало избавиться от странствующего ламы, влияние которого с каждым днем росло и крепло. С этой целью, одевшись простым монахом, сам далай-лама отправился к Цзонхаве на свидание и в личной беседе на религиозные темы, путём ловко поставленных вопросов, хотел принудить великого реформатора к противоречию и сделать его всеобщим посмешищем.

   "Цзонхава принял незнакомого ламу очень холодно и, даже не взглянув на него, продолжал сидеть по середине своей палатки и усердно молиться. Далай-лама пробовал окликать его, задавал разные вопросы, но великий учитель, казалось, ничего не слышал и неутомимо перебирал свои чётки... Вдруг далай-лама невольно схватился за свою шею: он почувствовал укус маленького неприятного насекомого, тут же поймал его и нечаянно раздавил своими пальцами... Цзонхава тотчас поднял голову, грозно взглянул на монаха, в котором он давно узнал далай-ламу и начал громогласно упрекать его в попрании заповеди буддизма, запрещающего убивать каких бы то не было животных - во имя веры в переселение душ. "Этим поступком", закончил реформатор, "ты сам произнес над собою суд!" Пристыженный и униженный далай-лама направился к выходу, но в дверях палатки зацепил своей высокой шапкой за край полога и уронил ее. Это послужило тибетцам знаком, что прежняя, старая вера покончила свое существование и что теперь наступило время настоящей праведной религии, проповедуемой Цзонхавой.

   "Так оно и случилось: красная шапка, упавшая с головы далай-ламы, заменилась желтой - символом "гелюгна" реформированной религии"... Символ крови сменился символом солнца, энергией которого существует жизнь нашей планеты - земли".

   Второе сказание, записанное Рокхилем, рисует прошлое Цзонхавы несколько иначе:

   "В 1360-м году в амдоской области Тсонг, неподалеку от Гумбума, у одной женщины по имени Шинг-за-ху родился мальчик, которого она назвала Цзонхава. Впоследствии он был известен как Ти-Ринпоче - "Драгоценный господин". Когда ребёнку исполнилось семь лет, мать остригла ему волосы и посвятила своё дитя церкви. Из волос мальчика, выброшенных за палатку, вскоре выросло знаменитое священное дерево. С шестнадцати лет юноша начал заниматься теологией, а в семнадцать лет, по совету своего учителя, отправился в Лхасу для усовершенствования своих знаний. Там Цзонхава всецело занялся изучением многочисленных буддийских сект, которым всегда давал свое толкование. Его взгляды и суждения привлекли массу последователей. Особенным успехом пользовалась его критическая оценка организации и дисциплины духовного сословия.

   "Поддерживаемый и ободряемый королём Тибета, Цзонхава в скором времени основал секту гэлуг-на и выстроил неподалеку от Лхасы "счастливый монастырь" под названием Галдан-гомба... Всё разрастаясь, новая секта приобретала приверженцев не только в Тибете, но и в Монголии, а потому весьма вероятно, что еще в то время вблизи места рождения Цзонхавы был основан монастырь "Гумбум", что значит "Сто тысяч бурханов (⁵⁹)" или изображений. Название это, вероятно, происходит от многочисленных изображений, появившихся на листьях священного дерева"...

   Китайцы всегда называли этот монастырь "монастырём Дагоба", упоминание о котором мы впервые встречаем у Orazio della Penna, XVIII столетия. Из русских путешественников кроме Г. Н. Потанина, проведшего зиму 1885 года в Гумбуме, и М. Е. Грумм-Гржимайло, мимоходом заглянувшего на родину Цзонхавы, эту буддийскую святыню посетили буддисты паломники Г. Ц. Цыбиков и Б. Б. Барадийн {Г. Н. Потанин. "Тангутско-тибетская окраина Китая"; стр. 385-399; Г. Е. Грумм-Гржимайло. "Путешествие в Западный Китай"; стр. 351; Г. Ц. Цыбиков. "Буддист паломник у святынь Тибета"; стр. 23-38; Б. Б. Барадийн. "Путешествие в Лавран" И. И. Р. Г. О. Т. XLIV, вып. IV, 1908 г., стр. 197.}.

   Гумбум или Кумбум один из самых знаменитых и многолюдных монастырей Амдоского нагорья, основан около пятисот лет тому назад богдо-гэгэном. Положив начало буддийской святыне, богдо отправился паломничать в Тибет, в Цзу, откуда больше и не вернулся. Гумбумская община перешла в ведение гэгэна Ачжя, считающегося в настоящее время в пятом перерождении (⁶⁰).

   Причины дальнейшего развития и процветания Гумбума нужно искать в его удачном географическом положении, давшем ему возможность стать политическим и культурным центром всей северо-западной Гань-су; привлекая к своим святыням многочисленных богомольцев, богатый монастырь сделался также средоточием торговых караванов, пересекавших означенную китайскую провинцию в направлениях - на Ургу, Кашгар, Пекин и Сычуань.

   Последователи секты "жёлтошапочников" оказывают Цзонхаве необычайное почтение; "во всех уголках мира", пишет Б. Я. Владимирцов {"Буддизм в Тибете и Монголии", стр. 20-21.}, "где только распространилось его учение, в Тибете, в монгольской Гоби, в Забайкалье и Астраханских степях, в горах Тянь-шаня, везде Цзонхава чтится не только как глава, основатель нового вероисповедания, но как могучий, совершенный и милосердный бодисатва, как третий будда.

   Хвалебный гимн ему, называемый по первым словам "мигцзема", знает наизусть каждый сколько-нибудь набожный ламаит; Цзонхава является для них близким и видимым образом совершенства, близким заступником и утешителем, к которому может прибегать страждущее человечество. Вот почему изображения Цзонхавы в виде статуй, икон, наполняют храмы, ступы, жилища тибетцев и монголов, вот почему носят его изображения на груди. В тяжёлую минуту жизни тибетец и монгол-простолюдин обращается прежде всего к "своему" ламе, святому Цзонхаве, сколько раз на день монгол в минутном раздумьи произнесет: "Лама Цзунхув!" Ученым же монахам, испытанным в диалектике, сочинения Цзонхавы являются совершенными образцами по мысли, по форме, по языку. В начале зимы, приблизительно в первых числах декабря, ламаиты чтят день кончины своего наставника; везде и всюду, по всему пространству ламайского мира в ту ночь зажигаются светильники внутри и вне жилищ, и около самой бедной юрты, затерявшейся где-нибудь на отрогах Алтая, сияет в лютый мороз, среди мертвой тишины пустыни, яркая лампада в честь и память великого буддиста, который не только увлёк умы, но и так близко подошёл к сердцам "малых сих".

   Гумбум словно прячется в горах, обступивших его амфитеатром; его исторические храмы с золотыми кровлями, белые субурганы и жилые помещения монахов раскинулись живописными группами по крутым склонам высот, расчленённых глубокими сухими оврагами; на дне этих оврагов, вблизи колодцев с чистой, прозрачной водой, растут стройные тополи, высоко, к самым берегам, поднимая свои гордые вершины...

   Большая часть зданий Гумбума носит на себе печать старины: на папертях некоторых храмов - Алтын-сумэ - видны углубления в деревянных настилах, происшедшие от постоянного коленопреклонения, от прикосновения к полу мозолистых рук и ног молящихся.

   Но из всех святынь монастыря лишь один златоверхий храм сохранился в неприкосновенности, в своем первоначальном виде, остальные постройки, в большей или меньшей степени, пострадали при восстаниях дунган.

   Растянувшиеся длинной линией по берегу одного из оврагов главнейшие храмы Гумбума {Их двенадцать: 1) Чжам-ин-гук-сук, 2) Алтын-сумэ, 3) Чжгохын, 4) Шянь-хан, 5) Гонк-хан, 6) Цокчэн-дукан; вторая группа - 7) Шабдэн-лхакан, 8) Найчун-цзан-хан; третья группа - 9) Чжюба-лхакан, 10) Маньба-дукан, 11) Донгэр-дукая и 12) Улан-лаврэн.} составляют северную обособленную окраину монастыря и делятся на два типа: обыкновенные кумирни-лхаканы, представляющие собственность важных гэгэнов и служащие только для молитвы, и храмы-школы или коллегии, где ламы собираются для занятий по разным отделам буддизма... В Гумбуме четыре коллегии: первая - научная, вторая - медицинская, третья - факультет созерцания и четвертая коллегия для изучения мистической научной литературы тантр.

   В научной коллегии {Von. W. Filchner. "Ein Beitrag zur Geschichte des Klosters Kumbum". Berlin, 1906, стр. 88-94.}, в присутствии всех лам, каждое утро бывает чтение сутр, сопровождающееся прениями. Сигналом к началу занятий служит трубный звук священных раковин; тотчас после призыва священники (или ламы) вносят сутры в зал, где в четыре ряда, по обеим сторонам центрального кресла, рассаживаются старшие ламы; младшие священники и прочие слушатели во всякую погоду располагаются на прилегающем к залу дворе. При входе лам с сутрами все присутствующие надевают свои жёлтые шапки; мирянам разрешается только присутствовать при этом чтении, отнюдь не принимая в нём активного участия.

   После нескольких минут молчания находящиеся ближе всего к трону ученики начинают громким голосом читать сутры, причём вся аудитория тихо вторит им; между тем старшие ламы или сановники обступают докладчиков и по окончании чтения дают толкования прочитанному, после чего наступает временная тишина. Затем один из учеников встаёт, снимает шапку и тогу и, подойдя к какому-нибудь старшему ламе, начинает жестикулировать руками, горячо доказывая ему что-то; с своей стороны лама, то возражает, то задаёт вопросы, и разгорается настоящий диспут. По окончании учёного спора победителю даётся право взобраться на плечи побеждённому, который должен один раз обнести его вокруг двора. Ламы научной коллегии играют в жизни Гум-бума очень важную роль и мнение их является решающим даже в делах управления. На обязанности этих лам лежит примирение рассерженных богов с провинившимися смертными, которых боги карают, ниспосылая на них разного рода насчастия. Для выполнения этого обряда, внутри монастыря собирается несколько лам и вырывают глубокую яму, куда, при чтении покаянных молитв, складывают деньги, одежду и другие приношения кающихся. Но этого мало. Почти всё имущество грешника: верблюды, лошади, бараны и проч. раздается соседним кочевникам и китайцам, с жадностью ожидающим такого рода подачек. Через несколько дней ламы снова откапывают жертвы, зарытые в землю, причём всё, кроме денег, сжигается, а деньги идут на нужды главного храма.

   В одной из комнат здания "научной коллегии" хранится целая коллекция исторически ценных предметов; среди них выдающимся объектом нужно считать автопортрет Цзонхавы, писанный кровью и препровождённый из Лхасы в Амдо в виде подарка матери великого реформатора; легенда говорит, что в тот момент, когда мать Цзонхавы, получив этот ценный дар, взяла его в руки, портрет ожил и сказал ей, что Цзонхава жив, здоров и находится в Лхасе.

   Изображения Цзонхавы, находящиеся в Гумбуме, в общих чертах характеризуются типичными особенностями: с обеих сторон великого реформатора подымаются лотосы - символ господства буддийской религии. Слева, около цветка, стоит меч, а справа лежит книга. Обе руки Цзонхава держит у груди, ладонями внутрь.

   В той же коллекции {Кроме вышеперечисленных исторически ценных коллекционных предметов, в Гумбуме имеются еше различные реликвии: шапка Цзонхавы, телега банчень-эрдэни, седло богдохана и одежда далай-ламы.} "научной коллегии" хранится еще одна любопытная фигура - глиняная статуэтка Мете-фудже; говорят, что через некоторое время по окончании лепки этой фигуры у нее чудесным образом выросли на голове волосы...

   Следующим по значению факультетом является медицинский, где изучают способы лечения разных более или менее распространенных болезней. Ежегодно, в конце лета, студенты-медики отправляются в окрестные горы