Козлов Петр Кузьмич - Житомирский С. В. Исследователь Монголии и Тибета П. К. Козлов.

т Николая Михайловича, к которому относился с самым глубоким уважением и удивлением. Хутухта говорил нам, что, когда он увидел Николая Михайловича в первый раз, вид этого человека сразу произвел на него особое впечатление, сильное и глубокое, и он расположился к нему душевно; с этих пор ему всегда приятно видеть русских".

   Настоятель достал изданную в России карту Азии, показал на ней свой путь, оказалось, что он прекрасно разбирается в градусной сетке, представляет себе шарообразность Земли и ее движение. Очевидно, встреча с Пржевальским не прошла для настоятеля напрасно. "Своими знаниями, - продолжает Роборовский, - он поразил нас, и он с громадным интересом обо многом расспрашивал меня. Его чрезвычайно интересовала Россия, да только одно горе - китайцы не пустят его в Россию".

   На следующий день по просьбе настоятеля Роборовский сфотографировал его. На прощание хутухта приглашал путешественников посетить его в Чейбсене и вышел из юрты проводить. Такое расположение буддийского святителя резко переменило отношение торгоутов к экспедиции {В примечаниях к своей части отчета об экспедиции Козлов сообщает: "Русское географическое общество выразило свою признательность хутухте приличным подарком, который будет передан ему мною лично".}. Вскоре были присланы проводники, и Козлов, захватив экспедиционного рабочего киргиза Ульзабада Катаева, отправился в первый из двенадцати в этом путешествии самостоятельный маршрут, Козлов должен был двигаться на юг, перейти через горы в Кашгарию, потом пройти параллельно пути экспедиции на восток, другим перевалом вернуться в долину и следовать по ней дальше вдоль реки Хайдык-Гол до встречи с основным отрядом.

  

  

   Путешественники выехали 2 августа и на другой день достигли Хайдык-Гола, текущего по дну плоской зеленой долины, усыпанной многочисленными озерками. Переправившись у походной кумирни через реку в "деревянном ящике", который тащили две плывущие лошади, Козлов со спутниками направились на юго-запад и через два дня вышли к ущелью, по которому надеялись перевалить через хребет. Спустя несколько дней ущелье вывело их к ледниковым циркам.

   Здесь с Козловым чуть не произошло несчастье. Рано утром налегке вместе с проводником он направился в поисках перевального гребня на ближайший ледник. Оставив на морене проводника, который страдал от разреженного воздуха, Козлов взошел по леднику на гребень, круто обрывавшийся к югу. "Моему взору, - пишет он, - предстал бесконечный лабиринт гор - на юго-востоке снеговых, на юге темных, безжизненных, за которыми помрачала горизонт пыльная атмосфера, свойственная сухой Кашгарии... Окончательно потеряв надежду перейти с лошадьми через хребет по этому перевалу, я... присел на камень немного отдохнуть. Тишина... ни звука. Вот, действительно, где, в этом заоблачном мире, одиноко и сыро кругом. Но это только вначале. Немного позднее прилетела горихвостка, с минуту посидела на камне и, сделав несколько движений хвостом, исчезла; давний след улара тонкой линией обрисовался по снегу; издалека слабо доносился писк вьюрка..."

  

   Отдохнув, Козлов пошел вниз. Но лед к этому времени подтаял. Не имея ни "кошек", ни даже палки с острием, путешественник начал скользить: "Несмотря на всю опытность в горных восхождениях, - продолжает он, - я три раза обрывался и последний раз чуть не навсегда... Зияющая пропасть ледника смотрела мне прямо в глаза. Дна ее я не видел, так она была глубока. На глазах своего номада я от одного неверного шага потерял равновесие и... с ужасной быстротой скатился не один десяток шагов. Как сейчас помню тот момент, когда я тщетно цеплялся руками за скользкий лед. Сердце мое невольно сжалось, по телу пробежала дрожь. И только благодаря попутному камню, крепко сидевшему во льде, мне удалось спастись! Только тогда я перевел дух и свободнее оглянулся по сторонам. Долго я расшатывал "счастливый камень" и наконец, осторожно достав его, стал вырубать ступеньки, по которым имел возможность добраться до обнаженных скал. Добрый номад встретил меня со слезами на глазах".

   Пришлось возвращаться и переходить хребет восточнее, перевалом Кок-теке, где путешественники действительно встретили горных козлов - тэкэ. Но время было упущено, Козлов уже не смог вернуться в долину, а прошел до ее конца по южной притянь-шаньской дороге до Курля, где Хайдык-Гол впадает в озеро Баграшкёль и где была назначена встреча с основным отрядом.

  

  

   Дальше путешественники, следуя на северо-восток, перевалили через хребет Чольтаг в долину реки Алго, орошающей Турфанскую котловину. Здесь Козлов совершил четырехдневную экскурсию для исследования ее истоков. Через две недели вошли в глубочайший желоб Центральной Азии. "Экспедиция, - пишет Козлов,- проследила остальную часть долины Алго до выхода этой реки из гор, где последняя исчезает в недрах земли. С исчезновением воды исчезает и растительная жизнь. Путешественник вступает в дикую пустыню, производящую на него удручающее впечатление, но ненадолго. Непреклонная воля человека вывела воду снова на дневную поверхность с помощью подземных галерей (кяризов), и она, появившись на свет, орошает цепь оазисов.

   Достигнув селения Токсун, экспедиция расположилась на том же месте, где три года назад останавливался отряд Певцова. Бросившимся в глаза новшеством была проходившая через поселок телеграфная линия Сачжоу - Кашгар. Здесь закончился первый этап работы - исследование восточного Тянь-Шаня, занявший три месяца.

   Отдохнув в Токсуне, экспедиция разделилась - Ладыгин с караваном пошел в Люкчюн, Роборовский туда же по южному краю котловины, Козлов же отправился на юг, в неисследованную часть Кашгарской пустыни, к единственному в ней обитаемому оазису Кызыл-сыныр.

   За 45 лет до посещения Козлова ключ Кызыл-сыныр открыл один люкчюнский охотник, который перевез туда свою семью и обосновался в центре пустыни. Вскоре он нашел оттуда путь на Лобнор, и через оазис пролегла прямая дорога от Люкчюна к Тариму. Дорога через Кызыл-сыныр открывала заманчивую возможность исследовать западную часть пустыни. Посетив оазис, через две недели Козлов со спутниками вернулся в Люкчюн.

   Полтора месяца экспедиция провела в котловине. Около Люкчюна в загородном доме, принадлежавшем местному казначею, был устроен склад собранных коллекций, рядом построили будку метеостанции. В этом месте наблюдателю станции Николаю Шестакову предстояло провести два года. Ему кроме наблюдений за погодой поручили сбор этнографических коллекций, на что у люкчюнского вана (князя) были оставлены специальные деньги. Оставили с Шестаковым пойнтера Яшку (подарок начальника Пржевальского уезда Сотова) и молодую, необыкновенно ласковую лошадь - подарок чейбсенского настоятеля, получившую в честь него имя Гэгэн. "Жизнь моя будет теперь веселее, - говорил Шестаков, - я остаюсь не один, а с Яшкой и Гэгэном".

   Десять дней потратили на изучение профиля котловины, для этого проводились синхронные измерения давления. Козлов вел их на метеостанции, а Роборовский и Шестаков на пути от Люкчюна в Токсун, разъезжаясь на расстояние 10-15 километров.

   16 ноября Козлов с Баиновым, с которым в экспедиции Певцова совершил поход вдоль Кончедарьи, препаратором Куриловичем и местным проводником отправился в двухмесячное путешествие от Люкчюна в Сачжоу через Лобнор. На следующий день основной отряд двинулся по Долине бесов - заброшенной китайской дорогой из Люкчюна в селение Бургас, лежащее недалеко от Хами, и оттуда путем Пржевальского в Сачжоу, где должна была состояться встреча с группой Козлова.

  

  

   Небольшой, из пяти верблюдов, караван Козлова покинул Турфанскую впадину, углубился в пустыню и вскоре был в уже известном Козлову оазисе Кызыл-сыныр.

   Отсюда Козлов предпринял двенадцатидневную поездку на восток. Поехали втроем - Козлов, Баинов и сын охотника, открывателя ключа, Абду-Ремба. Маленький караван прошел вдоль сглаженных гор Куруктаг, пересек хребет и достиг урочища Олунты-менту, в котором в 1889 году был M. E. Грум-Гржимайло, так что Козлову удалось сомкнуть с его съемкой свою. Дальше повернули на юг и вышли к древнему руслу Кончедарьи, которое здесь называли Кумдарьей (песчаной рекой). "Это корытообразное русло, - пишет Козлов, - в 15- 25 саженей (30-50 м) шириною окаймлено то высокими, то низкими берегами... Там и сям в мертвой ложбине валялись высохшие деревья (тополя). Животной жизни нет и в помине".

   Исследовав русло на протяжении 50 километров, путешественники двинулись в обратный путь. Недалеко от оазиса их застигла снежная буря. Козлов рассказывает: "Вскоре после нашего выступления подул сильный ветер, быстро разразившийся сильнейшим снежным бураном. Горы, а затем и соседняя окрестность закрылись так, что проводник не мог более ориентироваться. Пришлось идти совершенно ощупью. Верблюдов и лошадей сильные порывы бури уклоняли в сторону. Мокрый снег залеплял глаза. Я все время, как моряк, следя за компасом, направлял движение нашего Абду-Ремба, сидевшего на "корабле пустыни". Проводник же, боясь навлечь на себя вину, уже не один раз предлагал остановиться, но, видя нашу решимость следовать вперед, слагал с себя всякую ответственность. Каково же было его удивление, когда около 3 часов дня буран вдруг стих и горизонт слегка прояснился. Намеченная им горная вершина лежала точь-в-точь на линии нашего движения". Устраивать стоянку на глубоком снегу не хотелось, путники решили совершить двойной переход и через 12 часов движения, пройдя 55 верст, достигли Кызыл-сыныра. Всего во время этой экскурсии было пройдено 350 верст.

   После недолгого отдыха 16 декабря караван двинулся на юго-запад к Кончедарье. Справа стоял высокий кряж Куруктага, слева целый ряд меньших. На третий день пути вышли к руслу Кумдарьи в полутораста километрах западнее мест, которые посещались во время предыдущей поездки. По берегу умершей реки, мимо упавших и еще стоявших сухих стволов, через барханы, местами пересекавшие путь, отряд вышел на Конче-дарью. Козлов и Баинов узнали знакомые места.

   Через несколько дней движения на юг путешественники подошли к Лобнору. Жители селения Абдал выехали встречать приезжих. "То были, - пишет Козлов,- наши старые знакомые абдальцы. К немалому удивлению, абдальцы представляли стройную кавалькаду. Я с первого же взгляда узнал многих, не говоря уже про Кунчикан-бека и его сыновей. Неудержимо посыпались приветствия, расспросы, воспоминания...

   Не хуже меня они помнили имена и фамилии прежних казаков - спутников, о каждом расспрашивали. До поздней ночи наш лагерь был шумным, оживленным. В нескольких местах пылали костры, то тускло, то ярко освещая фигуры беседующих лобнорцев".

   На следующий день путешественники приехали в Абдал. Кунчикан-бек разместил их в своем жилище, животные были рядом, паслись на месте прежних стоянок Пржевальского, которое называлось у лобнорцев Орус-Арал - Русский остров. Встретив на Лобноре Новый год, Козлов со спутниками 6 января двинулся на восток вдоль берега Лобнора и дальше через пески Кум-таг к Сачжоу.

  

  

   Через четыре года в 1897 году Козлов вступил в полемику по поводу озера Лобнор с посетившим Петербург шведским путешественником Свеном Гедином. Гедин, вслед за немецким географом Ф. Рихтгофеном, сомневался в том, что открытое Пржевальским озеро является действительно Лобнором, который на китайских картах был показан значительно севернее. В следующем году Козлов опубликовал брошюру, в которой демонстрировал неточность китайских карт и подтверждал мнение Пржевальского.

   К проблеме Лобнора путешественник вернулся еще раз в 1935 году в статье "Кочующие реки Центральной Азии". Там он высказал мнение, что в спорах о положении Лобнора были правы обе стороны - огромное озеро в историческое время значительно меняло свои очертания. Это подтверждалось изменением в 1923 году русла Кончедарьи. Воды реки неожиданно вернулись в древнее русло - Кумдарью и начали обводнять пустыню севернее Лобнора, вызывая его "перемещение" на север. Статья о "кочующих реках" оказалась последней работой ученого.

  

  

   Через двадцать дней путешественники достигли Сачжоу, куда уже прибыл основной отряд экспедиции. За два с половиной месяца пути группа Козлова прошла 1750 верст, из которых 1500 были положены на карту. Надо заметить, что со времен Пржевальского отношение китайских властей к путешественникам переменилось к лучшему, экспедиции ни в чем не отказывали. Отряд провел в Сачжоу три месяца, а уйдя в Наньшань, смог оставить там на хранение коллекции и часть ненужного в горах снаряжения. Козлов прожил в Сачжоу два весенних месяца, наблюдая пролет птиц, знакомясь с жизнью оазиса. В это время Роборовский совершил путешествие на запад в горы Алтынтаг, обогнув снежную группу Анэмбар-ула. После возвращения начальника экспедиции в начале апреля в самостоятельный маршрут отправился Козлов. За три недели он прошел вместе с урядником Жарким и местным проводником на восток вверх по реке Сулейхэ, питавшей вместе с Данхэ сачжоуский оазис, проник по ее долине в Наньшань и другой дорогой по горным тропам вернулся обратно. Всего во время этой экскурсии было пройдено 640 верст.

  

  

   Карта маршрутов экспедиции в Наньшане напоминает рыболовную сеть, наброшенную на сложную систему хребтов и рек этой горной страны. Исследования охватили огромную область севернее Цайдама от его середины до озера Кукунор на 800 километров с запада на восток и на 200-300 километров с севера на юг.

   11 мая экспедиционный отряд выступил из Сачжоу по долине Данхэ на ключ Благодатный, который 15 лет назад служил местом отдыха третьей экспедиции Пржевальского. План исследований Наньшаня, принятый Роборовским и Козловым, предусматривал движение вверх по долине Данхэ с продолжительными стоянками в местах, удобных с точки зрения жизни отряда и возможности исследований. Отсюда в одновременные поездки налегке отправлялись Роборовский и Козлов. Ладыгин оставался в главном лагере, вел метеорологические наблюдения и занимался ботаническими и энтомологическими сборами, а Курилович пополнял коллекцию животных и птиц. Маршрут основного отряда пересекал Наньшань по диагонали с северо-запада на юго-восток. Всего долгих стоянок на нем было 4, разделенных одной-двумя сотнями километров, точки стоянок определялись астрономически, к ним привязывалась съемка исследовательских маршрутов, которые представляли собой удлиненные петли. Роборовский при этом исследовал местность к юго-западу от главного маршрута, Козлов - к северо-востоку. Постоянным спутником Козлова в этих поездках, как и в предыдущей экскурсии, был Семен Жаркой, группу, как правило, сопровождал местный проводник.

   Движение через Наньшань продолжалось больше четырех месяцев от первой стоянки на ключе Благодатном до последней на реке Гурбуангыр-Гол, у подножия Южно-Кукунорского хребта. Наиболее значительной из наньшаньских поездок Козлова была заключительная, проходившая в сентябре. В ней путешественники перевалили хребет Гумбольдта и мимо озера Хара-Нор поднялись к истокам Сулейхэ, нижнее течение которой изучили весной. Они оказались на плоскогорье, откуда брали начало и расходились в разные стороны четыре значительные реки: Сулейхэ, текущая на запад, Тэтунг - на восток, Талай-Гол - на север и Бухайн-Гол - на юг. Водораздел этих рек, пишет Козлов, "представляет собой высокое плато, отливавшее желтым увядшим тоном. По этой растительной полосе масса больших и малых озер. На востоке вдаль протянулись соседние цепи гор, покрытые вечным снегом. Вблизи наблюдателю представляется чудная панорама невысоких гор, изрезанных капризными глубокими ущельями, по дну которых, точно змеи, извиваются прозрачные ручьи и речки.

   По одному из таких ущелий пролегал наш дальнейший путь. Ущелье заключает истоки Тэтунга, образующегося из потоков с северной и южной снеговых цепей, с которых ниспадают роскошные увалы альпийских лугов. Местами, на дне долин, виднелись еще зеленеющие лужайки, окрашенные голубыми цветами генциан. Днем на солнце летали бабочки, мухи, жуки; сурки по сторонам звонко свистели. Словом, природа еще бодрствовала, а не отходила ко сну, как это было на только что покинутом плато".

   Осмотрев грандиозный ледник в истоках Бухайн-Гола, главной из рек, питающих озеро Кукунор, путешественники вернулись на стоянку. "Моя последняя поездка по Наньшаню, - пишет Козлов, - заняла 22 дня и представляет сомкнутую кривую в 770 верст, пройденную без дневок".

   В базовом лагере Козлов застал больным Роборовского, вернувшегося из разъезда. Начальника мучили кашель и не дававшие спать частые кровотечения из носа. Но Роборовский не считал свое заболевание серьезным. Проведя в урочище Гурбуангыр-Гол лишнюю неделю, он почувствовал себя лучше, и отряд двинулся через Южно-Кукунорский хребет в Цайдамскую котловину. На пути лежали два довольно высоких, около 4500 метров, перевала. "С последнего, - пишет Козлов, - на юго-запад открылось взору одно из Курлыкских озер. Над Цайдамом висела пыльная дымка, хотя северная ограда Тибета - хребет Бурхан-Будда - обрисовывалась довольно ясно. Спустившись на первую луговую площадку, экспедиция разбила бивуак.

   Расставаясь с горами надолго, мы (я и препаратор) устроили охоту за уларами. Эти большие птицы или громко свистели в скалах, или тихо кормились неподалеку от нашего бивуака. Стоило только подняться на боковой увал, одетый луговой растительностью, как уже в разных местах показывались желанные птицы. В один час охотничьей экскурсии мы вдвоем убили их восемь штук". После перерыва охотники перешли на противоположный склон ущелья и обнаружили уларов другого вида, за которыми в 1879 году тщетно охотился Пржевальский на хребте Гумбольдта. Единственный экземпляр, который удалось тогда добыть, оказался настолько испорченным пулей, что не мог быть использован для определения. И вот целая стая этих уларов оказалась перед Козловым: "Огромные красивые птицы, - пишет он, - держались многочисленными семьями. Соблюдение величайшей осторожности, необходимой вообще при охоте за этими птицами, было здесь излишне; улары тихо кормились и были беззаботны. В полчаса времени лежало в ряд 11 уларов один другого лучше.

   Невиданный и неслыханный случай в истории наших путешествий. Как бы порадовался незабвенный учитель H. M. Пржевальский такому обилию двух пернатых представителей Наньшаня..." Добытому Козловым новому виду улара обрабатывавший материалы экспедиции зоолог В. В. Бианки дал имя Козлова.

   "Спускаясь в Курлыкскую долину, - продолжает исследователь,- мы ощущали все большее и большее тепло. С последних горных скатов, на которых виднелись отдельные деревья можжевельника и блестела желтоватая увядающая луговая растительность, мы увидали два озера. Северное, Курлык-Нор, отливало серебристым цветом, ровным и гладким; тогда как южное - Тосо-Нор - темно-голубым, слегка переливающимся от напора ветра. Еще дальше, и мы были на равнине. Вместо луговой растительности - пыль, поднимаемая ветром и носящаяся в воздухе, вместо голубого неба и яркого солнца - мутная дымка и тусклый диск дневного светила".

   Вскоре караван вышел к озерам. Около первого из них недалеко от укрепления курлыкского князя (бэйсэ) экспедиция простояла два месяца, готовясь к походу в Сычуань. Отсюда Козлов совершил экскурсию в обход Курлыкских озер и нанес их на карту. Второй помощник Ладыгин, знавший китайский, с небольшим караваном был командирован в Донкыр - закупить продовольствие и в Синин - представиться амбаню, губернатору, предъявить паспорта и попросить проводников. Губернатор принял Ладыгина приветливо, но всячески отговаривал идти выбранным маршрутом через горы Амнэ-Мачин, населенные разбойниками-нголоками, а советовал двигаться кружным путем через Лянчжоу. Вместо проводников он прислал в Курлык трех чиновников, которые долго расписывали Роборовскому прелести "цивилизованного" пути, обещая проводников, гостиницы, почести и приемы. Роборовский, разумеется, отказался. Здоровье его опять ухудшилось, заболел и Козлов - у него образовался нарыв в горле. Не заразились ли они той "горловой болезнью", которой страдали монголы в долине Большой Юлдус? Местный лекарь-лама лечил их, вдувая в горло пыльцу каких-то сычуаньских цветов, которая широко применялась в тибетской медицине для заживления ран. Лекарство помогло, состояние Роборовского улучшилось, Козлов вылечился совсем.

   Роборовского раздражало поведение курлыкского бэйсэ, который запретил своим подчиненным что-либо продавать экспедиции и, монополизировав торговлю, диктовал путешественникам цены. Козлов в своем отчете ни словом не упрекает князя, видимо, считая, что такое поведение не противоречит местным обычаям и не бросает тень на его репутацию честного человека. Как мы увидим, Козлов оказался прав.

   Для движения по горам были куплены яки и хайныки - помесь яка с коровой, отличавшиеся более спокойным, чем у яков, характером. Были получены и проводники - местный монгол, знавший дорогу до кумирни Шан-рди, и тангут, утверждавший, что знает дорогу через хребет Амнэ-Мачин к монастырю Раджа-гомба, первой из намеченных точек на пути в Сычуань.

  

   Наконец 1 декабря 1894 года караван из 19 вьючных яков и 10 верховых лошадей с восемью членами экспедиции и двумя проводниками, говоря словами Козлова, "направился в далекий и малоизвестный путь". Четверо членов конвоя были оставлены в Курлыке при коллекциях и верблюдах. Яки оказались намного медлительнее и непослушнее верблюдов. Чтобы пройти 20-25 километров, приходилось тратить 7-8 часов, то есть всю светлую часть короткого зимнего дня. Местность была унылой и безжизненной, только кое-где виднелись заросли саксаула. Пройдя цайдамской равниной на юг около ста километров, отряд вышел к замерзшей реке Баин-Гол, вдоль которой тянулись заросли хармыка.

   Вдоль Баин-Гола прошли к хырме князя хошуна Барун. Барун-цзасак, старый знакомый Козлова и Роборовского, тут же приехал навестить путешественников. Отсюда на юго-запад шли дороги в Лхасу и к истокам Желтой реки. Но экспедиция пошла на юго-восток, к еще совершенно неисследованным землям. По безжизненной, каменистой равнине караван пришел к кумирне Шан-рди, стоявшей у подножия хребта Бурхан-Будда, значительно восточнее мест, где бывал Пржевальский. Кумирня была окружена глинобитной стеной, за которой ютилась большая часть оседлого населения хошуна Шан-рди - земледельцы и торговцы, среди которых были тангуты, монголы и дунгане.

   Оставив на хранение в кумирне груз, без которого еще можно было обойтись, отряд 27 декабря двинулся дальше. Через несколько дней путешественники достигли горного озера Тосо-Нор, носившего такое же имя, как южное курлыкское.

   Отсюда начался подъем на хребет Амнэ-Мачин, местность становилась все более недоступной. "После дневки,- пишет Роборовский, - пошли вверх по ущелью; дорога извилистая, каменистая, местами спускается по каменным уступам; местами эта тропа идет по узкому карнизу, и яки задевают вьюками о каменную отвесную стену, уходящую вверх, а под ногами такая же стена падает в реку; пешком идти, так и то дух замирает, двигаешься на авось. Местами эти тропинки порваны скатившимися сверху каменными глыбами, наполняющими дно речки. Подъемы и спуски крайне круты и каменисты. Нужно было каждую секунду быть готовым ко всякой случайности".

   Впереди высился перевал Манлун, за которым лежала долина Хуанхэ, населенная нголоками. Под перевалом остановились на дневку, и эта стоянка оказалась крайней точкой маршрута экспедиции.

   Около полуночи 28 января 1885 года Роборовский проснулся от страшной головной боли и с ощущением одеревенения правой стороны тела. Больной не мог пошевелиться и позвать на помощь. Наконец один из стонов разбудил Козлова, и, так как Роборовский не мог говорить, осветив его, Козлов сам понял положение друга. К утру Роборовскому стало немного лучше, но выздоровление шло очень медленно, только через несколько дней Роборовский смог, держась за помощника, стоять на здоровой ноге и кое-как опираться на парализованную правую ногу.

   Животные страдали от бескормицы. Проходившие мимо тангуты сообщали, что разбойники-нголоки ожидают экспедицию на перевале и что группа других грабителей - тангутов поджидает бедствующий отряд на обратном пути. Оставаться дальше под перевалом было бессмысленно. На восьмой день после начала болезни Роборовский обсудил положение экспедиции с Козловым, принявшим на себя руководство отрядом, и с Ладыгиным. Было решено возвращаться назад. "С великою грустью и ломкою над своими желаниями видеть Сычуань, землю обетованную нашей экспедиции, - писал Роборовский, - обдумывая в тиши бессонных ночей положение вещей, я решил повернуть обратно... А сколько было надежд, сколько затрат трудов и борьбы всякого рода, часто сверх сил! К чему все привело!"

  

  

   За первый день обратного пути прошли только 2,5 километра. Караван двигался горной тропой по крутому склону, а Роборовский, которого поддерживал Баинов, пробирался по льду замерзшей речки через наледи и каменные завалы. На лошади он сидеть не мог, вдвоем по тропе пройти тоже не было возможности. Через несколько дней, отразив нападение разбойников, действительно поджидавших путешественников внизу, отряд покинул пределы Амнэ-Мачина и вышел к озеру Тосо-Нор.

   О пребывании там Козлов позже написал: "Надо заметить, что горы Амнэ-Мачин богаты всякого рода святынями. Многие богомольцы, даже женщины, предпринимают обход этого священного хребта. Где-то во льдах таится монастырь влиятельного ламы. На возвышенных ступенях к небу человек может отдаться в полном уединении глубокому религиозному чувству. Только в таких местах - вдали от сует мира - и можно пребывать аскету!

   Казалось бы, здесь, в стране монастырей и лам, которым религией запрещено даже убивать паразитов на собственном теле, не говоря уже о более высших животных, и можно было бы рассчитывать европейцу на лучшие мирные поездки по стране и знакомство с нею. На деле же выходит обратное. Нигде мы не берегли себя так, как здесь, нигде мы не старались так глубоко изучить народ, его дикие привычки, чтобы путем дружбы расположить номадов в свою сторону; нигде мы так дорого не платили за все, как здесь, и нигде больше так не обманывали нас, как здесь, в этом священном углу, где на каждом шагу молящиеся, громко взывающие при посредстве труб, морских раковин и барабанов к богу о всех мелочах жизни номада с включением даже божьего благословения на успех при открытом, с оружием в руках грабительском нападении".

   От озера Тосо-Нор спустились в Шан-рди более легкой тропой, потом посетили горную ставку Барун-цзасака, который согласился доставить багаж экспедиции на верблюдах в Курлык, а в качестве платы забрал всех яков и хайныков. С верблюдами движение намного ускорилось, и через 9 дней путешественники подошли к хырме Курлык-бэйсэ. В Курлыке экспедиция провела больше двух месяцев; за это время Роборовский заметно поправился, он уже сносно владел своим телом, мог ездить на лошади. Но все-таки ему был нужен отдых. Чтобы не прерывать исследований, Козлов совершил из Курлыка месячную поездку вдоль склонов Южно-Кукунорского хребта, произведя съемку на маршруте длиной около 600 километров.

   В начале июля путешественники оставили Курлык и через полтора месяца пришли в Хами. Отсюда Козлов совершил экскурсию к восточной оконечности Тянь-Шаня, где хребет делает последний взлет, поднимаясь горами Карлыктаг за линию вечных снегов. Дальше дорога шла на запад к Люкчюну.

   Вскоре пришли в Люкчюн. "Радостно, - пишет Козлов,- встретились со своим отшельником - урядником Шестаковым, прожившим среди туземцев в одиночестве два года. Шестаков добросовестно выполнял свои обязанности как наблюдатель метеорологической станции, как собиратель этнографических сведений, естественно-исторических коллекций. Он скоро после нашего отсутствия подружился с хозяином квартиры, вошел в доверие его семьи и жил, как член ее, вполне спокойно. В дружбе с туземцами и исполнении своей задачи русский человек старался найти некоторое удовлетворение за угнетающую его неизвестность об экспедиции и о родине. Можно представить себе, как он обрадовался нашему приходу!".

   Коллекции, собранные Шестаковым, оказались очень ценными. Особенное внимание ученых привлекли приобретенные Шестаковым археологические находки, в том числе уйгурские письмена и книги на языках народов Турфанской впадины. Они были настолько интересными, что Географическое общество направило в Люкчюн специальную археологическую экспедицию.

   Проведя повторную нивелировку котловины и собравшись в путь, на что ушло три недели, путешественники 18 октября направились в Зайсан. Роборовский с караваном шел по дороге через Урумчи и Манас, Козлов с Шестаковым и местными проводниками - кружным путем восточнее, по малоизученным местам. Легкий караван Козлова прибыл в Зайсан 7 ноября, основной отряд экспедиции только 21-го. Путешествие, занявшее два с половиной года, закончилось.

  

  

   Спутники Пржевальского показали себя достойными продолжателями его дела. Ученый секретарь Географического общества А. В. Григорьев сказал об их путешествии: "Эта экспедиция одна из замечательнейших и плодотворнейших экспедиций новейшего времени... результаты ее поистине велики". И это действительно так: наиболее подробные из известных до того времени метеорологические наблюдения в Люкчюне, Курлыке, на стоянках в Наньшане, огромный объем топографической съемки, богатейшие коллекции. Экспедиция привезла 250 шкур и скелетов редких животных, 1200 птиц, 450 экземпляров пресмыкающихся и рыб, 30 000 насекомых. Ботанические коллекции содержали 25 000 экземпляров 3000 растений, 300 образцов семян дикорастущих и культурных растений.

   Болезнь Роборовского оказалась серьезной и больше не дала ему возможности участвовать в путешествиях. Приступы болезни периодически возвращались, и путешественнику стоило больших трудов составить отчет об экспедиции. Отчетная книга Роборовского "Восточный Тянь-Шань и Наньшань" была издана в 1899 году. В том же году вышла первая книга Козлова - "Отчет помощника начальника экспедиции".

  

  

   Отчет о своей первой самостоятельной экспедиции Козлов начинает словами: "Незабвенный мой учитель H. M. Пржевальский придавал особенное значение исследованию природы Кама - крайнего востока Тибета. Кам был им поставлен целью пятого - увы! - неосуществившегося путешествия.

   По смерти первого исследователя природы Центральной Азии продолжателю его М. В. Певцову намечены были иные, более скромные задачи, блестяще им и разрешенные. Следующая затем экспедиция, с В. И. Роборовским во главе, направилась было в восточный Тибет, но у его порога руководителя экспедиции сразила жестокая болезнь... Не всегда в путешествии можно достигнуть желаемого, несмотря на энергию и богатый запас опыта, - горькое заключение, к которому пришел я, участник трех больших экспедиций - H. M. Пржевальского, М. В. Певцова, В. И. Роборовского, в которых мне довелось принимать участие на началах все большей и большей самостоятельности.

   Мне посчастливилось достигнуть Кама, но проникнуть в средний Тибет не удалось".

   Книга "Монголия и Кам", изданная в 1905 году, резко отличается от предыдущей ("Отчета помощника начальника экспедиции"). Там Козлов в основном описывал свои маршруты; есть в ней и обзорные главки, но на всем лежит печать торопливости, материал до предела сжат, что естественно для приложения к солидному и подробному отчету, написанному Роборовским. Конспективность "Отчета помощника" не позволяет нам достаточно полно увидеть Козлова как ученого. Напротив, в книге "Монголия и Кам", написанной подробно и неторопливо, Козлов выступает как ученый с широкими интересами. Прежде всего он географ и зоогеограф, но хорошо ориентируется и в минералогии, не упуская возможности осмотреть каждое обнажение коренных пород. Немало места в книге уделено этнографии.

   Мы знаем, что официальное образование Козлова ограничивалось курсом реального училища и двумя годами военной школы. Опыт полевой и экспедиционной работы он приобрел под руководством корифеев - Пржевальского и Певцова. Остальному путешественник учился самостоятельно в перерывах между экспедициями. "Годы оседлой жизни на родине, - писал Козлов, - я посвящал усовершенствованию в естественных науках, этнографии и астрономии. После H. M. Пржевальского самое большое участие в моем дальнейшем развитии принимали географы П. П. Семенов-Тян-Шанский, А. В. Григорьев, М. В. Певцов, а по специальным отделам естествознания В. Л. Бианки и Е. Бихнер (зоологи)". Причем на 8 лет, проведенных в экспедициях (до Монголо-Сычуанской), приходилось только 5 лет оседлой жизни. Козлов учился очень напряженно, он прошел астрономический практикум в Пулковской обсерватории, изучал иностранные языки, много читал и обсуждал прочитанное с выдающимися учеными, которые направляли его занятия.

   Немного неожиданными после "Отчета помощника" кажутся этнографические и исторические очерки, играющие столь важную роль в книге "Монголия и Кам". Подробно и внимательно Козлов описывает обычаи и историю монгольских и тибетских племен, по землям которых проходил маршрут экспедиции. Подход Козлова, глубина проникновения, умение понимать и принимать незнакомую жизнь выделяют его работу среди аналогичных наблюдений Пржевальского, Певцова, Роборовского и сближают с Потаниным. Возможно, такой поворот Козлова к этнографии связан с влиянием на него книги Г. Н. Потанина "Тангуто-тибетская окраина Китая и Центральная Монголия", содержащей ценнейший этнографический материал. Эта книга вышла в 1893 году, когда Козлов находился в экспедиции Роборовского, и познакомиться с ней он должен был именно перед путешествием в Кам.

   Этнографические заметки Козлова отличаются историческим видением. Он дает не застывшую картину существования племен, а старается раскрыть их историческую судьбу. В Монголии, Наньшане, Цайдаме, Тибете, всюду он старался выяснить происхождение каждой народности, узнать сохранившиеся исторические предания.

   Вот пример: Пржевальский много раз бывал в столице алашаньских монголов Динъюаньине, но именно Козлову принадлежит не лишенный интереса рассказ об их истории. Козлов сообщает, что Алашаньская пустыня не была заселена до XVII века, пока в нее не пришло около 1000 семей олотов, покинувших из-за междоусобиц Илийский край. Олоты поселились в центре пустыни и занялись разбойничьими набегами на китайцев и соседних монголов, не брезгуя и грабежом караванов. Так продолжалось 20 лет. Наконец глава олотов и его советник, известный под именем Одноглазый лама, рассудили, что вечно это тянуться не может, и в 1681 году явились в Пекин с повинной к Кан-си (второму императору маньчжурской династии Цин). Олоты обещали прекратить разбой, если им разрешат жить в Алашани. Император подарил им эту землю, дал главе олотов княжеское звание бэйлэ и освободил от налогов.

   После этого в Алашань стали стекаться окрестные монголы, и число подданных алашаньского бэйлэ постепенно выросло до 10 000 семей. Примерно через полстолетия алашаньские монголы были призваны против восставших в провинции Ганьсу дунган и саларов. Алашаньцы освободили от повстанцев Ланьчжоу и разбили их войска. В благодарность богдыхан щедро наградил алашаньского бэйлэ, дал ему титул "цин-ван" и, кроме того, женил на своей дочери. Казалось бы, алашаньцы должны были вступить в полосу процветания. Получилось иное.

   Для китайской принцессы в Динъюаньине построили дворец, с ней в город приехала свита из 40 маньчжурских семей, театральная труппа и много прислуги. Алашаньский бэйлэ, ныне ван, который прежде жил в юрте и кочевал со своими стадами, тоже переселился в город. "Торговля нового города, - пишет Козлов, - быстро увеличивалась. Но зато, с тех пор как алаша-ваны начали жениться на принцессах крови, стали увеличиваться и расходы на содержание огромного числа прислуги маньчжуров и на прихоти и роскошь во дворце ванов. Население Алаша беднело и уменьшалось. Ныне число алашаньцев сократилось до 8 тыс. человек, и вероятно, сократится еще больше, так как поборы с населения не уменьшаются, наоборот - растут с каждым годом". Козлов перечисляет расходы вана на поддержание двора в Динъюаньине и еще более роскошного подворья в Пекине и на периодические поездки туда князя и его сыновей. "Переводя на наши деньги, - заключает Козлов, - каждая поездка алаша-вана в Пекин обходится его подчиненным монголам в 100 тысяч рублей, что в связи с прочими расходами на содержание алашаньского двора равносильно скорому разорению страны".

   Так же ясно Козлов понимает относительность наших оценок чужих обычаев. Пржевальский подходил к людям с точки зрения "общепринятой" морали. Он считал разбойников-нголоков аморальными и называл негодяями. Козлов не закрывает глаза на отрицательные моральные качества тибетцев, но видит в этом не абстрактную "испорченность", а следствие исторической судьбы. Сам дважды чуть не погибший в столкновениях с нголоками Козлов отмечает их своеобразную доблесть. Нголоки никогда не грабят соплеменников, даже относящихся к далеким хошунам. Зато нападение на всех прочих считается у них делом чести. По словам путешественника, нголоки в случае, если им предъявляли претензии, с детской гордостью заявляли: "Нас, нголоков, нельзя сравнивать с прочими людьми. Вы - кого бы это из тибетцев не касалось - подчиняетесь чужим законам: законам далай-ламы, Китая и всякого своего маленького начальника; боитесь всякого человека. Не только вы, но и деды и прадеды ваши были таковы. Мы же, нголоки, с незапамятных времен подчиняемся только своим законам и побуждениям. Каждый нголок родится уже с сознанием своей свободы и с молоком матери познает свои законы, которые никогда не были изменены. Чужих советов мы не слушаемся, а следуем лишь указаниям своего ума, с которым каждый нголок родится непременно". Это наивное высокомерие, опирающееся на воинственность и свободолюбие, рисует нам не аморальных негодяев, а племя, которое просто еще не вышло из стадии варварства. С таким же успехом мы можем судить, например, Одиссея, который, ничуть не смущаясь, рассказывает: "Ветер от стен Илиона привел нас ко граду киконов Исмару: град мы разрушили, жителей всех истребили, жен сохранивши и всяких сокровищ награбивши много...".

   Отчетная книга свидетельствует о Козлове как о прекрасном знатоке буддизма. Он отлично разбирается в многочисленных толках этой религии, знает историю и сферы влияния крупных монастырей, умеет ценить художественные достоинства предметов культа.

  

  

   В начале путешествия Козлову было 36 лет. На фотографии, сделанной после возвращения, в 1901 году, мы видим серьезного, внимательного человека в офицерской форме. В его лице нет ничего героического, скорее это лицо крестьянина, привыкшего работать и знающего, что ему по плечу любой труд.

   Составленный Козловым план экспедиции включал два этапа, в которых путешественник выступал сперва как "присяжный жрец науки", потом в качестве "пионера". Выйдя из станицы Алтайской, отряд должен был пройти вдоль горной системы Гобийского Алтая, проведя ее подробное исследование. Дальше путь шел на юг тоже новой дорогой через Алашаньскую пустыню и Нань-шань в Цайдам. Оттуда начинался неведомый и опасный путь в Сычуань. В оборудование экспедиции Козлов внес несколько новшеств - были взяты разборная пробко-брезентовая лодка и оборудование для лимнологических исследований, то есть для изучения озер, включая сбор образцов донных осадков и планктона. Такие работы в Центральной Азии еще не велись. Новшествами были также железная печь и некоторое количество консервированных щей.

   Отряд состоял из 18 человек. Помощниками Козлова стали уже известный нам Вениамин Федорович Ладыгин, который прекрасно зарекомендовал себя во время "экспедиции спутников", и 28-летний Александр Николаевич Казнаков. Среди остальных участников можно упомянуть Семена Жаркого, Гавриила Иванова, Пантелея Телешова. Заметную роль в путешествии сыграли рядовой Егор Муравьев, оставшийся в Цайдаме наблюдателем метеостанции, переводчик с монгольского языка Цокто-Гармаев Бадмажапов и фельдшер Александр Бохин.

   В принципах отношений между членами отряда Козлов не отступал от традиций Пржевальского. Описывая зимовку экспедиции в Каме, он отмечает: "Сардины и сласти - эти "вкусные заедочки и усладеньки", выражаясь словами незабвенного H. M. Пржевальского, также получали и нижние чины и почти в той же мере, какая полагалась и по отношению к любому из главных членов экспедиции, не позволявших себе никакого излишка и комфорта, наоборот, - с первого дня путешествия с караваном расставшихся с привычками цивилизованной жизни, до сна на кроватях или койках включительно: все члены экспедиции спали прямо на земле, лишь подостлав под себя войлоки. Короче - мы жили братьями".

  

  

   Оборудование экспедиции комплектовалось в Петербурге, багаж составил 2,7 тонны. 8 апреля 1899 года Козлов с Казнаковым выехали на поезде из Москвы в Омск по Восточно-Сибирской железной дороге, которая к этому времени была уже дотянута до Иркутска. "Не могу не вспомнить, - пишет Козлов, - моих полковых товарищей, прибывших на Курский вокзал во главе со своим командиром. Тесный кружок сотоварищей, перемешанный моими родными, друзьями и знакомыми, хор музыки, под звуки которой были пронесены хронометры, - все это представляло отрадную и неизгладимую из памяти картину". В Омске встретились с Ладыгиным и на пароходе поплыли вверх по Иртышу в Семипалатинск, оттуда на почтовых тройках в Алтайскую, где предстояло формировать отряд. Наконец 14 июля караван, состоявший из 54 верблюдов и 14 лошадей, двинулся на восток вдоль верхнего течения Бухтармы.

   Интересно, что в самом начале путешествия Козлов дважды столкнулся с проблемами охраны природы. Первый пример был положительным - путешественник посетил мараловодческие хозяйства в селе Берель, лежащем недалеко от маршрута отряда. Русские поселенцы на Алтае начали стихийно приручать маралов из-за пантов. "Введено это было больше полувека назад, - сообщает Козлов, - сначала одним-двумя, а затем многими крестьянами-промышленниками, в целях сбережения оленей от поголовного истребления их охотниками". Алтайцы ловили оленей зимой, преследуя на лыжах по глубокому снегу, потом держали в хлевах и выпускали в вольеры - "сады" или "маральники". Самый большой сад в Береле вмещал 200 оленей, которые паслись на 160 десятинах земли с лесом, холмами, скалами, кустами и ручьем. Длина ограды этого вольера была около 5 километров. Панты спиливались в первой половине лета, когда, по словам Козлова, "благородное животное терпит жестокое преследование со стороны охотников-промышленников во всех уголках великой Азии, за исключением лишь русского Алтая, где марал приспособлен в образе полудикого животного приносить человеку ежегодно, снятыми у самцов рогами, не только подспорье в хозяйстве, но нередко целое богатство". Заканчивая этот очерк, путешественник добавляет: "Нельзя не пожелать обладателям садов на Алтае, чтобы к ним скорее пришли на помощь, в выяснении некоторых темных вопросов мараловодства, интеллигентные культурные силы для более правильной постановки этой важной отрасли естественного богатства страны".

   Второй пример, отрицательный, путешественники встретили в начале сентября, пройдя город Кобдо в хошуне Цзахочин. Здесь они столкнулись с хищнической охотой на сурков. "Помимо скотоводства, - пишет Козлов,- цзахочинцы занимаются охотою преимущественно на сурка, которого ежегодно добывают около 40 тыс. экземпляров. В известное время и стар, и мал, как говорится, все заняты добыванием этого зверька: одни стреляют его из ружей, другие подкарауливают у нор и травят собаками, третьи, проводя канавки с водою к жилищам сурков, заставляют их выходить из своих нор. При нашем следовании через район этих кочевников мы всюду видели подобное энергичное истребление сурков монголами, делавшими запас мяса на зиму и собиравшими шкурки на продажу. Тут на месте подтвердилось мне показание русских торговцев о замеченном ими уменьшении сурков в Кобдоском округе и о том, что перестали попадаться старые экземпляры с более пушистым мехом" {Предупреждение Козлова не было услышано. К настоящему времени сурок на Алтае оказался настолько истреблен, что пришлось начать работу по восстановлению популяции.}.

   Путешествие по Монгольскому Алтаю проходило спокойно, местные власти и население относились к экспедиции дружелюбно, и Козлов, двигаясь с главным караваном вдоль северного подножия хребта (над открытой Певцовым Долиной озер), посылал Ладыгина и Казнакова в разъезды вдоль южного склона. В условленных местах группы встречались, эти пункты определялись астрономически, и к ним привязывалась съемка.

   "С наступлением сравнител