Козлов Петр Кузьмич - Житомирский С. В. Исследователь Монголии и Тибета П. К. Козлов.

яду и В. Ф. Ладыгин, спутник Козлова в двух путешествиях, но в сентябре было получено печальное известие о его смерти в Харбинской больнице.

   В конце сентября формирование экспедиции было закончено, и в октябре на 35 телегах ее багаж прибыл в столицу Монголии. "В Урге {В опубликованных в 1949 году путевых дневниках П. К. Козлова 1923-1926 гг. столица Монголии всюду именуется Улан-Батором, хотя это имя город получил только в ноябре 1924 г. В цитатах из более ранних записей восстановлено старое название города.},- записал в дневнике Козлов через полгода, - нам пришлось задержаться на очень продолжительное время. Международная конъюнктура не благоприятствовала научным исследованиям в глубине Монголии, а тем более в Тибете, и мы были вынуждены ограничить свои заботы ближайшими окрестностями Урги. В связи с изменившимся положением в составе экспедиции были произведены необходимые сокращения". Устройству экспедиции и началу ее работ всемерно содействовали председатель Ученого комитета Монголии Цэбэн Жамцаранович Жамцарано и советский полпред Алексей Николаевич Васильев.

   Помощниками Козлова на этом этапе работы стали ботаник Николай Васильевич Павлов, Сергей Александрович Кондратьев и жена путешественника Елизавета Владимировна Козлова. С. А. Кондратьев был человеком широких интересов. Естественник по образованию, он выполнял обычную экспедиционную работу, но, кроме того, его занимали вопросы генетических связей музыкальных культур и музыкальное творчество монгольского народа. Он был сыном сестры композитора А. С. Аренского, получил хорошее музыкальное образование и сам писал музыку. После окончания в 1926 году работы экспедиции Кондратьев по просьбе Ученого комитета МНР еще долгое время работал в Монголии, занимаясь географическими исследованиями и собиранием музыкального фольклора. Е. В. Козлова ведала орнитологическими сборами. Она увлеклась орнитологией еще до войны во время поездки в Асканию-Нова, а перед экспедицией прошла специальную стажировку в Зоологическом музее АН СССР, где потом работала.

   Первые месяцы жизни в Урге Козлов в основном посвятил собиранию данных об археологических и палеонтологических памятниках. Путешественник чувствовал, что именно здесь имеются наиболее обширные "белые пятна" в изучении Монголии, которую исследовали в основном с географической и этнографической сторон. И из бесед с различными людьми, в том числе с охотниками, доставлявшими экспедиции материал для зоологических коллекций, он узнал много интересного. Три района особенно привлекли его внимание и стали впоследствии местами работы экспедиционных отрядов. Первый из них располагался всего в сотне километров севернее Урги, недалеко от дороги на Кяхту. Об археологических находках в этом районе Козлову сообщил хуторянин Иосиф Иоганович Ежо, с которым тот охотился на коз. Заинтересованный рассказами путешественника о раскопках Хара-Хото, охотник вспомнил, что когда-то в горах Ноин-Ула, принадлежащих к хребту Хэнтэй, во время горных разработок один из шурфов у поселка Цзун-Модо вывел к остаткам деревянной постройки с шелковыми обоями, где были найдены золотые и нефритовые вещи.

   Второе место подсказали сотрудники Ученого комитета, которые сообщили, что к юго-западу от столицы ниже по Толе имеются какие-то древние захоронения. Наконец, к Козлову, узнав, что тот интересуется палеонтологией, зашел учитель из хошуна Сайн-нойон по имени Доной-бэйсэ и принес путешественнику несколько зубов ископаемых животных. Доной-бэйсэ рассказал, что ископаемые кости находят в их хошуне в береговых обрывах рек.

   "Из всех этих рассказов и многих других, - пишет Козлов, - самое большое впечатление произвело на меня бесхитростное сообщение И. И. Ежо о шурфах в Цзун-Модо. Какое-то чутье подсказывало, что необходимо тщательно проверить именно эти данные и что Кэнтэй, может быть, одарит нас сокровищами, не уступающими моему "Великому субургану" в Хара-Хото".

   В конце февраля Козлов направил на разведку, в горы Ноин-Ула Кондратьева с несколькими младшими помощниками, а 1 марта ненадолго поехал туда сам.

   "От Цзун-Модо, - записал в дневнике Козлов, - мы направились на ближайший перевал. На всем пути нас обступал высокоствольный хвойный лес; к могучим соснам кое-где примешивалась лишь береза. С перевала открывались широкие дали беспредельных лесистых хребтов, расчлененных долинами речек. В одной из падей, известной под названием Суцзуктэ, под самым перевалом стояло несколько приискозых построек, где устроили базу мои разведчики-археологи; ниже, над самым дном долины, в разреженном лесу я увидел разбросанные поодаль друг от друга небольшие возвышения в форме усеченных конусов, замаскированных снегом. Это и были курганы; вершина каждой могилы представляла невысокий вал, окружающий центральную воронку. По-видимому, эти памятники старины были когда-то разрыты и потому утратили свою первоначальную форму".

   Исследователи обнаружили в ущелье Суцзуктэ и в нескольких соседних целый древний некрополь - около двухсот однотипных курганов. Козлов решил начать раскопки, причем остановился на наименее трудоемком способе - достижении погребальной камеры с помощью колодцев-шурфов. Сотрудник прииска Кузнецов помог экспедиции нанять горнорабочих-китайцев, знавших технику проходки шурфов. Работу начали в конце марта сразу в трех местах. Почва была еще мерзлой, верхний слой пришлось оттаивать, раскладывая костры. Наконец в одном из курганов на девятом метре обнаружилась крыша погребальной камеры, сложенная из рядов бревен с прослойками земли. Погребальные камеры находились ниже уровня грунтовых вод, воду приходилось все время откачивать ручными помпами, которые имелись на прииске.

   Первый месяц группа Кондратьева вела раскопки самостоятельно, посылая Козлову в Ургу частые донесения, потом начальник не выдержал и отправился в Суцзуктэ с Елизаветой Владимировной, которую собирался, не доезжая до места, оставить в селе Сунгур для орнитологических сборов. Ехать пришлось в непогоду, путешественников преследовали снежные бури. Через две недели, сделав несколько охотничьих экскурсий, Козлов верхом прибыл в лагерь археологов. Он нашел, что Кондратьев отлично справляется с работой, его сотрудники кроме участия в раскопках занимались и пополнением зоологических коллекций. Десять дней Козлов путешествовал в окрестных горах, наезжая в Сунгур, где работала Елизавета Владимировна, и к археологам.

   В курганах тем временем удалось проникнуть в погребальные камеры, частично заполненные глиной и водой. Могилы были еще в незапамятные времена потрёвожены грабителями. В погребальных камерах царил беспорядок, гробы были открыты, тела вытащены, посуда большей частью разбита. Но грабителей, видимо, интересовали только драгоценности, и в курганах осталось немало интересного. Гробы стояли на шелковых коврах с нашитыми цветными узорами, такие же покрывала укладывались и на крышку гроба и даже на кровлю погребальной камеры, перед тем как насыпать над ней курган.

   Все лето велись интенсивные раскопки, которые неизменно находились в центре внимания путешественника. Посланные в Академию наук предварительные отчеты о находках вызвали огромный интерес, было решено прикомандировать к экспедиции специалистов-археологов.

   Осенью раскопки посетил полпред А. Н. Васильев, живо интересовавшийся работой экспедиции. Козлов воспользовался машиной полпредства и перевез в Ургу часть находок. Там он задержался до приезда ленинградских ученых: археологов Сергея Александровича Теплоухова из Русского музея и Григория Иосифовича Боровки из Эрмитажа, минералога Владимира Ильича Крыжановского и почвоведа-геохимика Бориса Борисовича Полынова.

   Осмотрев находки ноин-улинских курганов, археологи по орнаментам на имевшейся китайской керамике сразу определили, что погребения относятся к Ханьской эпохе (III-I века до н. э.) и принадлежат гуннам, или хуннам. Это было невероятно - в руках исследователей находились прекрасной сохранности художественные ткани - шелковые и шерстяные, дерево и войлок, пролежавшие в земле больше двух тысяч лет! Очевидно, стерильная, сильно охлажденная родниковая вода оказалась для тканей прекрасным консервирующим средством. Снова, как в Хара-Хото, Козлову посчастливилось открыть археологические памятники с уникальными условиями захоронения вещей.

   В течение октября ленинградские археологи (на средства экспедиции) раскопали один из небольших курганов по всем правилам науки, чрезвычайно трудоемким способом, снимая землю слой за слоем. Это дало возможность подробно изучить конструкцию гробницы и узнать порядок ее сооружения. Поскольку все раскопанные курганы были устроены аналогично, сочетание подробного изучения одного из них и извлечение вещей из нескольких позволили получить достаточно полную картину погребений с затратой сравнительно скромных средств.

   В статье "Ноин-улинские памятники" Козлов писал: "Много труда было затрачено в свое время предками на каждую могилу-курган, чтобы открыть место на глубине пяти или даже семи сажен (10-14 метров) для установки большой капитальной деревянной погребальной камеры-гробницы с прахом и убранством знатного покойника. Огромные глубокие могилы рылись саженными (двухметровыми) уступами, с выходом лестницей в полуденную сторону; с этой же стороны и по этому же сходу и вносили торжественно покойника. Живо представляешь себе длинную вереницу погребального шествия снизу долины вверх по ущелью. Большой массивный деревянный гроб в своем шествии вниз останавливается на дне могилы, в том же направлении от юга к северу. Внутри гроб отделан узорчатыми тканями, а снаружи - черным лаком с цветными рисунками и золотом; под гробом на полу разостлан ковер с шитьем бегущего во всю прыть рогатого лося с крылатою рысью на спине, теребящей зубами и когтями свою жертву, или рассвирепевшего быка, дерущегося с леопардом. Между сценами из животных красуются древние китайские иероглифы. Перед гробницей стоят большие глиняные урны и ряд изящных, длинных закругленных лаковых китайских чашечек с оригинальным орнаментом по бокам.

   На стенах погребальной камеры и прилежащих коридоров висят тонкие шелковые драпировки, а поверх их - шерстяные темно-коричневые греческие вышивки с фигурами людей, иногда важных сановников или вождей, на белом породистом коне, окруженных блестящей свитой или просто охотника со стрелою, направленной в огромную птицу со змеею в клюве..."

   Находки гуннских курганов получили мировую известность, особенно шитые ковры с удивительными по мастерству изображениями в так называемом зверином стиле. Кроме вклада в историю народов и в историю искусства, найденные экспедицией Козлова вещи много дали для истории древнего ремесла. Только до войны сокровищам Ноин-Ула было посвящено больше двадцати научных публикаций советских и зарубежных ученых. И хотя экспедиция кроме этих раскопок сделала еще очень много, с именем Козлова ассоциируются именно названия мест, связанных с его археологическими открытиями: Хара-Хото и Ноин-Ула.

   В начале ноября 1924 года в Ученом комитете была устроена небольшая выставка ноин-улинских находок и других материалов экспедиции, которая вызвала большой интерес. В середине месяца уехали на родину ленинградские ученые, а 14 декабря по просьбе Академии наук отправился в Ленинград и Козлов. Он вез с собой багажом часть материалов экспедиции, в основном сокровища Ноин-Улинских курганов.

  

  

   Больше трех месяцев провел Козлов в Ленинграде и Москве. В течение января в Ленинграде он побывал во многих научных учреждениях - Русском музее, куда поступили находки Ноин-Улинских курганов, в Зоологическом и Минералогическом музеях, Зоологическом институте, встречался с видными учеными, проявлявшими огромный интерес к работам экспедиции.

   После приведения специалистами-реставраторами в порядок части находок в Географическом обществе была устроена выставка материалов раскопок, перед открытием которой 29 января 1925 года Козлов выступил с лекцией. "Браво! - писал он на следующий день Елизавете Владимировне в Монголию. - Лекция прошла блестяще. Народу было тьма тьмущая: весь большой зал, коридор, вся лестница и на лице - толпы народа. Прямо скандал! Ю. М. Шокальскому пришлось объявить, что Петр Кузьмич дает согласие повторить лекцию через неделю... Тогда народ успокоился, и те, кто не мог попасть в зал и здание, постепенно разошлись.

   Выставка, усилиями Русского музея, и в частности С. А. Теплоухова, вышла прекрасная и привлекла внимание и вызвала дебаты многих специалистов. Ольденбург говорит, что "жемчужиной" выставки является гобелен "Всадники". Штейнберг называет "жемчужиной" палочки для добывания огня, бывшие в употреблении. Эрмитаж считает лучшей находкой подгробный ковер... "И доклад Ваш и выставка, - говорили мне Ю. М. Шокальский и В. Л. Комаров, - это наш большой географический праздник".

   Закончив организационные дела и повторно прочитав в Географическом обществе обещанную лекцию, Козлов поехал в Москву. Там обсуждались планы дальнейшей работы экспедиции. 13 февраля после беседы в Наркомате иностранных дел с наркомом Г. В. Чичериным Козлов записал в дневнике: "Я вынес какое-то неопределенное впечатление о перспективах экспедиции. Говорят, что Китай не дает нам визы для следования даже в Хара-Хото, а не только в Цайдам...".

   В Москве Козлова засыпали просьбами прочесть лекции о работе экспедиции. Он выступал в Доме ученых (дважды), в Политехническом музее и других местах. Снова поехал в Ленинград, чтобы выступить в Академии наук, и возвратился в Москву для оформления бумаг экспедиции.

   В конце зимы 1925 года дела были закончены. Козлов получил средства на продолжение работ и принял в отряд двух новых членов - молодого географа Сергея Анатольевича Глаголева на роль своего старшего помощника и на скромную роль препаратора юного Николая Пржевальского, внучатого племянника великого путешественника.

   11 апреля Козлов с Глаголевым и Пржевальским добрались до столицы Монголии. Вскоре они отправились в лагерь археологов в Суцзуктэ, где были намечены планы заключительных раскопок. Затем Козлов вернулся в город.

   Несмотря на неутешительные сведения, полученные в Наркоминделе, путешественник все еще надеялся на возможность похода в Тибет. 15 апреля он записал в дневнике: "Заходил Доннир - представитель Тибета. Прежде всего он сообщил мне, что в Лхасе все благополучно. Далай-лама здравствует, так же как и его ставленник - глава Тибетского правительства - Намган". (Намгана Козлов тоже хорошо знал, это был тот самый секретарь далай-ламы, которого в 1909 году он учил искусству фотографии). Запись показывает, что препятствий для такого путешествия со стороны Тибета не было. В начале мая Козлов отмечает: "Разрешения на поездку в глубь Монголии от нашего представителя в Китае все еще нет. Думаю, что мне следует самому съездить в Пекин, чтобы ускорить все это дело. Кроме того, мне очень хотелось бы посмотреть эту часть Китая".

   Поездка в Пекин вскоре состоялась. 1000 километров до Калгана Козлов проехал на машине за три дня, оттуда до Пекина добрался поездом. Вся поездка, считая дорогу, заняла две недели. Вопрос с пропуском к границе Тибета так и остался нерешенным, но дела с раскопками Хара-Хото сдвинулись с мертвой точки. Кроме того, путешественник осмотрел город, познакомился с китайскими учеными и сделал несколько научных докладов.

   Июнь и июль были посвящены окончанию раскопок в горах Ноин-Ула и подготовке к выступлению в дорогу. Кондратьев отправился в Ленинград, чтобы сдать научным учреждениям часть коллекций. Вернувшись, он должен был заняться собиранием музыкального фольклора монголов и поэтому непосредственного участия в работе экспедиционных отрядов уже не принимал. Козлов сформировал две партии. Первая должна была пройти на юг до Монгольского Алтая, оттуда на запад вдоль гор и посетить развалины Хара-Хото. Руководство этой группой Козлов поручил Глаголеву, ее членами стали Андрей Дмитриевич Симуков, в будущем известный исследователь Монголии, Николай Пржевальский и еще трое сотрудников. 28 июля глаголевская партия на подводах, запряженных быками, двинулась в путь. Козлов верхом проводил сотрудников до моста через Толу. Сам он собирался выйти через два дня. Перед выступлением исследователь передал в дар Ученому комитету Монголии часть зоологических коллекций, собранных экспедицией, и от себя - 8 томов "Научных результатов путешествий H. M. Пржевальского".

   Наконец-то период "стационарной" работы закончился и можно было двинуться в путь. "1 августа 1925 г.,- пишет Козлов в отчете о путешествии, - западная партия Монголо-Тибетской экспедиции, во главе со мною выступила из Улан-Батор-Хото к юго-западу, вниз по долине Толы. Со мною выступили: старшая моя помощница орнитолог экспедиции Е. В. Козлова, затем младшие сотрудники: В. А. Гусев, В. М. Канаев (препараторы), переводчик Ганчжуров, проводник и подводчики. На пространстве первых 60 верст характер этой долины не отличается от ближайших окрестностей Урги. Река несколькими мощными рукавами катит свои воды среди чистых древесных и кустарниковых зарослей... Ширина долины колеблется от 1 до 3 верст. Мягкие холмы, отроги береговых хребтов местами сменяются сланцевыми выходами, вздымающимися над самой водой...

   Работы было много. Мы выступали до зари, совершали длительный шести- семичасовой переход, во время которого велась буссольная съемка местности, и останавливались в каком-нибудь привольном месте около воды. Наскоро напившись чаю, все тотчас направлялись на экскурсии - кто с ружьем для добычи птиц и грызунов, кто с сачком, кто с ботанической сеткой. К вечеру приступали к препарированию добытого, а с наступлением темноты, вблизи развернутого белого экрана, а то и просто белой палатки зажигался ацетиленовый фонарь с рефлектором, на свет которого до поздних часов летели ночные бабочки".

   Надо заметить, что со времени Монголо-Сычуанской экспедиции 1907-1909 годов энтомология (так же как и археология) все больше интересовала путешественника. Через неделю отряд достиг урочища Улху-булун, где река резко меняла направление и расширялась, образуя болотистую долину, населенную множеством водоплавающих птиц. Здесь остановились надолго. Как сообщили Козлову в Ученом комитете, в этих местах имелись и какие-то археологические памятники. Никто из расспрошенных местных жителей о них не знал. Во время экскурсий по окрестностям исследователи тоже сначала ничего не находили. Козлов обратил внимание на район песчаных дюн, занимавших юго-восточный край долины.

   "Много раз, - пишет он, - мы экскурсировали к ним, со вниманием всматривались в очертания красивых барханов, разделенных глубокими воронками, но толща песка залегала от 15 до 20 м в высоту, и, кроме одиноких кустов пустынной ивы, взгляд не улавливал ничего. Только через несколько дней, во время экскурсии один из наших охотников отметил в боковой долине, простиравшейся к югу, за озером с камышами два небольших возвышения вроде курганов.

   Отправившись тотчас на осмотр этих памятников, я обнаружил вблизи них каменный предмет, едва торчавший из-под земли. Быстрые рекогносцировочные работы обнаружили огромных размеров гранитную черепаху, весом более полторы тонны. Панцирь ее был украшен правильными шестигранниками и на боках выделялись с одной стороны - высеченный рисунок змеи, с другой - стилизованный рисунок козла с ромбовидной головой. Невдалеке, около курганов, стояли и лежали разбитые каменные фигуры людей... С этого древнего могильника в долине р. Толы начались наши успешные работы по открытию и регистрации памятников старины, которые не прекращались до самого прибытия экспедиции в Южный Хангай".

   В конце августа путешественники оставили долину реки и медленно двинулись в западном направлении, нанося на карту, описывая, фотографируя многочисленные древние памятники. В горах Бичиктэ были обнаружены петроглифы - рисунки оленей и других животных, выбитые на скалах людьми эпохи позднего неолита. В скалах к востоку от долины Мишин-гун ученый сфотографировал две большие монгольские надписи, вырезанные на отшлифованной ветрами темной дибазовой скале, которая выделялась среди рыхлых серо-розовых гранитов. Эта надпись, запечатлевшая слова бывшего в изгнании князя Цокту-тайджи, произнесенные в 1624 году, является своеобразным лирическим стихотворением, ценным памятником монгольской литературы. Но гораздо больше, чем рисунков и письмен, исследователи нашли древних могил (по-монгольски керексуров).

   Обширная археологическая разведка, выполненная группой Козлова, шла не в ущерб обычной географической работе - съемке, описанию местностей, сбору растений, пополнению зоологических коллекций. С помощью разборной лодки были исследованы озера Олун-Нор и Сангин-далай-Нор. Работа экспедиции проходила спокойно среди дружелюбного гостеприимного населения. Козлов вспоминает: "Монголы с большим интересом знакомились с нашими печатными географическими картами и со съемкой нашего пути, где их радовало наличие хорошо известных им названий гор и урочищ. Фотографические снимки приводили их в восхищение, и на наши вопросы об исторических памятниках они уже не отвечали косным молчанием, как в прежние годы, а охотно делились с нами своими сведениями".

   В середине сентября Козлова навестил старый товарищ и спутник в Монголо-Камском путешествии Цокто Бадмажапов, который ехал из отдаленных районов Монголии в Улан-Батор. В следующем году, на время отсутствия членов экспедиции в городе, он взял на себя, как и в период Монголо-Сычуанского похода, заботу об экспедиционной корреспонденции.

   Двигаясь к верховьям реки Онгин-Гол, отряд подошел к Хангайскому хребту недалеко от большого монастыря Сайн-нойон-курэ. Здесь было решено устроиться на зиму.

   В живописных предгорьях Хангая, лежащих примерно в 450 километрах от Улан-Батора, маленький отряд простоял около пяти месяцев до середины марта. За это время было сделано очень многое для изучения близких и далеких окрестностей. Недалеко от стоянки, в урочище Олун-сумэ ниже по Онгин-Голу были обнаружены развалины древнего монастыря и проведены его разведочные раскопки. Козлов посетил неизвестные науке погребения 13 поколений ханов, владевших хошуном Сайн-нойон. Могилы, выложенные камнями и обнесенные частоколом, располагались под самым гребнем хребта на высоте 2740 метров над уровнем моря. Этот важный исторический памятник особенно интересен, поскольку у монголов (как и у тибетцев) обряд погребения не был распространен. Путешественники совершили немало экскурсий. Во время одной из них в бассейн Орхона был открыт крупный водопад - единственный в Монголии. По выходе из гор река несколько километров течет в глубоком каньоне, врезанном в вулканическое плато. В этот каньон потоком шириной 12 и высотой 20 метров низвергается речка Улан. Козлов назвал этот памятник природы водопадом Экспедиции (в настоящее время его обычно именуют местным названием Уланцету).

   За время зимовки путешественники несколько раз побывали в монастыре Сайн-нойон-курэ и на попутных машинах торговой кооперации съездили в Улан-Батор. 18 марта прибыли нанятые для перевозки экспедиционного багажа верблюды, и 20-го ясным морозным утром отряд двинулся на юг. Козлов с Гусевым должны были пройти около 50 километров до богатых палеонтологическим материалом мест речки Холт, Елизавета Владимировна с Канаевым направлялись на 200 километров дальше к подножию Гобийского Алтая на озеро Орок-Нор для его исследования и наблюдения весеннего перелета птиц.

  

  

   "Последний период работ экспедиции, - пишет Козлов, - весна и лето 1926 г. - прошел особенно разнообразно и плодотворно. Едва мы выступили со своей зимовки, как наше поступательное движение было задержано открытием интереснейших развалин китайского военного города". Развалины стен в форме двух расположенных друг под другом квадратов, верхний 400 метров в поперечнике, нижний в 200, лежали в долине Ихэ-Модо южного склона хребта. Недалеко над речкой Манитэ Козлов нашел и сфотографировал гладко отполированную порфировую плиту с высеченной китайской надписью. Осенью 1926 года, возвратившись в Улан-Батор, путешественник встретился с китайским археологом Ю-Ю-женем, который по фотографии сделал ее перевод.

   Надпись, как оказалось, содержала указ о присвоении городу названия "Шюа-уй-чжэн" - "крепость, распространяющая величие и славу". Из надписи следовало, что крепость построена в 1275 году войском Хубилай-хана, основателя Юаньской династии, во время войны с другим претендентом на китайский престол, братом Хубилая Аригом-буху. Камень с текстом семисотлетней давности не только раскрыл тайну древней крепости, но и позволил увидеть облик монголов той далекой эпохи. Этот, в общем, официальный документ составлен в форме поэтического рассказа, в котором, между прочим, говорится: "Охранное войско долгое время пребывало в бездействии и однажды, в теплый день, вышло в степь на стрельбу. Съехались все чины и (гун-князь) сказал:

   - Если что-нибудь существует на земле, то оно должно иметь свое имя... Сейчас эта крепость и высокая и красивая не имеет названия, и это меня печалит.

   - Все, что вы говорите, правильно, в таком случае, какое же дать название крепости?

   И тогда гун-князь предложил..."

   Через пять дней отряд пришел к стойбищу знакомого Козлову монгола Чумыта Дорчжи, который бывал у путешественника в гостях во время приезда в Россию. Дорчжи, уже немолодой человек, болел, и Елизавета Владимировна, бывшая во время войны медсестрой, оказала ему помощь. Дорчжи, несмотря на болезнь, проявил большую заботу об ученых и рассказал Козлову о нескольких местах, особенно богатых ископаемыми останками животных. По его совету после отъезда орнитологов на озеро Орок-Нор Козлов с Гусевым и переводчиком отправились к месту будущих палеонтологических работ. "Завтра, - записал Козлов в дневнике 6 апреля,- намереваемся перекочевать поближе к реке Холт, где думаю начать палеонтологические раскопки. Меня очень занимает эта новая область, в которой мне еще не приходилось работать. Ничего, попробуем! Вспомнил сейчас почему-то краткую надпись, которую сделал мне когда-то на своей фотографии друг H. M. Пржевальского генерал И. Л. Фатеев "Вперед, юноша!". И я все стараюсь идти вперед и вперед..."

   Запись, сделанная на другой день: "Мы двинулись к востоку по слабопересеченной местности пустынного характера... Вскоре вступили в сухое русло, где нередко встречались глинистые и конгломератовые обрывы, В глине мы нашли несколько раковин моллюсков. Вскоре увидели родник и около него разбили лагерь. Местность вблизи называется Холт".

   Обрывы, сложенные красными глинами, в некоторых местах были буквально напичканы костями древних животных. Исследователи находили крупные бивни, рога, ребра, тазовые кости, черепа. Собранный палеонтологический материал относился к так называемой гиппарионовой фауне третичного периода. В собранной коллекции оказались кости носорогов, жирафов, различных коз и грызунов, останки двух видов гиен и, конечно, наиболее типичного представителя древней фауны - трехпалой лошади, гиппариона, в честь которой фауна и получила свое название. В раскопках путешественникам помогали несколько наемных рабочих.

   Погода не баловала палеонтологическую группу, весна была холодной, с сильными ветрами, например 13 мая ночью термометр показал 9® мороза. Река Холт (в тех местах, где она не пряталась под землей) до половины дня оставалась замерзшей.

   3 мая на стоянке появились тибетцы, которые искали Козлова на Орок-Норе и были оттуда направлены в Холт. "С одним из них я долго беседовал, - написал Козлов Елизавете Владимировне. - В заключение вручил ему подарки для далай-ламы: книги и прекрасные хадаки. Не знаю почему, но всякий человек, едущий в Лхасу, делает мне очень больно, даже тем, что увидит Тибетское нагорье... Наконец, увидит Лхасу, о которой я мечтаю со времени своего первого странствования с незабвенным Пшевой".

   В дневнике он записал об этой встрече: "Ужели мне так и не удастся побывать в столице Тибета? С какой бы радостью я принял новое поручение Правительства, чтобы поработать в Тибете. Там я хотел бы и умереть, но лишь после сдачи отчета и написания книги с иллюстрациями о Лхасе. Лишь после этого можно сказать: "довольно, пора и на покой". После вздоха о несбывшихся мечтах Козлов добавляет: "Ну, а пока надо действовать".

   18 мая, оставив в Холте за старшего Гусева, начальник экспедиции отправился на юг, с тем чтобы посетить орнитологов у озера Орок-Нор и оттуда пройти к отряду Глаголева на развалины Хара-Хото. Делая большие переходы, Козлов с проводником добрались до озера за пять дней, и уже 22-го с очередной горной гряды увидели вдали гладь озера и белую точку экспедиционной палатки. Козлов остался доволен работой орок-норской партии, которая обследовала берега озера и собрала интересную орнитологическую коллекцию.

   Козлов прожил на Орок-Норе десять дней. За это время были проведены промеры глубины озера и совершено несколько экскурсий к югу в отроги Ихэ-богдо, высочайшей вершины Монгольского Алтая. Затем начальник экспедиции снарядился в далекий путь, чтобы еще раз навестить "свое детище" - Хара-Хото.

  

  

   На рассвете 3 июня маленький караван из двух вьючных и трех верховых верблюдов, на которых ехали Козлов, переводчик и проводник, покинул стоянку. "Заря румянила ясное небо и тихие воды Орок-Нора, - пишет Козлов. - Печальными трубными звуками неслись голоса лебедей, над водою раздавались клекот орлана-рыболова и гоготание гусей. Перед нами вздымался суровой стеною Монгольский Алтай. Пустынная каменистая дорога вела нас на перевал. День выдался жаркий, и верблюды продвигались медленно, слегка раскрывая рты. На самой вершине перевала беспорядочным стадом шли домашние яки, подгоняемые маленькой девочкой 10-11 лет. Она вела своих животных на северный склон гор и с улыбкой приветствовала нас. "Заходите к нам!" - проронила она мимоходом, держа во рту данную мной карамель. На перевале мы простились с голубым Орок-Нором и силуэтами Хангайских высот. Весь юг, куда мы теперь должны были углубиться, представлял из себя дикую безбрежную пустыню. Воздух, насыщенный пылью, был мутный и серый, а дали казались сумрачными".

   600 километров от Орок-Нора до низовьев Эдзин-Гола путешественники прошли за двенадцать дней. Они вставали до восхода солнца и двигались 40-50-километровыми переходами, проводя в седле иногда по 12 или больше часов в сутки. Козлову было уже больше 62 лет, но, читая его дневник, поражаешься легкости, с которой он планирует для себя и осуществляет такой напряженный темп следования. Словно вернулись времена экспедиции спутников Пржевальского, когда Козлов и Роборовский налегке за короткое время проделали тысячи километров по горам Наньшаня. Дорога была стихией путешественника, заметно, насколько оживляется язык его дневниковых записей, относящихся ко времени походов, насколько длинней становятся эти записи, на каждую из которых требовалось, вероятно, не меньше часа времени. А время это приходилось на дневные часы в духоте раскаленной пустыни, после бесконечно долгих переходов. Вот отрывки из дневниковых записей, сделанных в последние дни похода.

   Конец записи 14 июня: "Весь день было облачно при сильном переменном ветре. Как мы ни старались, нам не удалось так поставить палатку, чтобы ветер не врывался в дверь, раскидывая листы бумаги, засушенные растения и извлеченных из морилки насекомых". (Козлов успевает вести научную работу!)

   Запись 15 июня: "Поднялись в полночь, проспав все же 4 часа, выступили в 1 ¥ часа ночи. Небо было покрыто тучами, сквозь которые кое-где проглядывали звезды...

   После восхода солнца стало порядочно припекать, и всех нас потянуло ко сну. Сидишь на верблюде, покачиваешься и дремлешь, хотя и стараешься не уснуть и не упасть с седла... Томительно и однообразно тянулось время. Наконец, через 10 часов пути, пройдя 45 км, мы решили остановиться часа на 2. Верблюдам корма достаточно, они пасутся вблизи нас. У нас есть с собой вода и дзамба. Только мы расположились пить чай, как внезапно разразилась песчаная буря. Все кругом заревело, застонало... Дзамбу доканчивали уже с песком. Через час ураган утих и заменился крепким ветром...

   Вскоре мы снова в пути. Местность едва заметно понижается в сторону котловины Эдзин-Гола. Ветер совсем стих, разъяснело, и солнце стало сильно припекать. Верблюды шли ходко с приятным и столь знакомым путешественнику шорохом мозолистых ног по твердому грунту пустыни. В стороне Гашиун-Нора все время играл мираж: виднелось несуществующее озеро.

   Пройдя 15 км, я поднялся на небольшую возвышенность и увидел настоящее озеро Гашиун-Нор. Здесь решили ночевать, сделав за день 60 км и пробыв в седле 14 часов. Люди и животные заметно утомились". Но, отметим, верный завету Пржевальского никогда не оставлять заполнение путевого дневника "на завтра", Козлов все же нашел в себе силы, чтобы сделать эту запись.

  

   Дорога, которой двигались путешественники, шла между озерами Гашиун-Нор и Сого-Нор и дальше между рукавами Эдзин-Гола к ставке Торгоут-бэйлэ. Старый князь был болен, и Козлов сперва встретился с его сыном, который принял путешественника с большим почетом. К Козлову приходили повидаться и многие прежние работники и проводники, помнившие его еще со времен 1909 года. Но путешественник, конечно, постарался как можно скорее попасть на раскопки. Через день после приезда на Эдзин-Гол рано утром знакомой дорогой он отправился к мертвому городу и подъехал к его стенам со стороны остатков "знаменитого" субургана. "Около него, - рассказывает в дневнике Козлов, - меня встретил С. А. Глаголев и показал прокопанные его рабочими перекрещивающиеся ходы через пьедестал. В этот момент со стены Хара-Хото послышался призыв на утренний чай. Мы вошли в город через западные ворота. Я сразу узнал то место, где когда-то долго жил, где так много работал. В городе было так же тихо, мертво, пустынно и угрюмо. Белый шатер экспедиции приютился между западной и южной стенами на развалинах храма, где предварительно очистили плиточный пол.

   С. А. Глаголев устроил меня в своей палатке, где находились предметы, добытые в Хара-Хото. Здесь были фрески, керамика, глиняные фигурки, металлические изделия - топор, лемех и пр. - и обрывки письмен, собранных главным образом в знаменитом субургане. Все коллекции я тотчас посмотрел и обратил особое внимание на раскрашенную статую в 1 м высотой и на голову Будды, которые показались мне наиболее ценными. Затем я ознакомился с дневниками, съемками и чертежами, сделанными К. К. Даниленко, по указаниям С. Ф. Ольденбурга. Юноша прекрасно выполнил задание, сделав подробнейшую съемку Хара-Хото. Позднее мы все вместе отправились бродить по мертвым улицам..."

   Так началось последнее свидание исследователя с открытым им историческим памятником. Раскопки дали много интересного, хотя ничего подобного кладу Знаменитого субургана Глаголеву, так же как и известному английскому археологу Аурелю Стейну, копавшему Хара-Хото в 1914 году, найти не удалось. Такие удачи выпадают исследователям нечасто.

   "Изучив самым детальным образом постройки мертвого города летом 1926 г., - пишет путешественник в отчетной статье, - я могу констатировать, что Хара-Хото продолжает довольно быстро разрушаться. Почти ежедневные летние и весенние бури, резкая смена температур, редкие, но необычайно сильные ливни из года в год изменяют облик развалин. В 1909 г. в северо-западной части городской стены я наблюдал лестницу, которую в 1914 г. археолог Стейн еще сфотографировал и показал, что на ней ясно видны ступени и парапет. В настоящее время лестницы уже не существует; вместо нее на стену ведет круто поднимающийся желоб... В самом городе с каждым годом песков скапливается все больше, и можно думать, что со временем вся крепость будет погребена под ними".

   Начальник экспедиции провел с партией Глаголева 10 дней. Он участвовал в раскопках, много фотографировал, встретился со старым князем, договорился с местными властями о найме верблюдов. 28 июня Козлов отправился назад, через раскаленную летним солнцем пустыню. Обратный путь до Орок-Нора был сделан еще быстрее. Недалеко от озера Козлов неожиданно обнаружил интересный археологический памятник.

   "Последняя наша ночевка перед прибытием в лагерь Елизаветы Владимировны, - рассказывает ученый, - была у колодца вблизи перевала через восточное крыло Ихэ-богдо, около стоповидной вершины Пунцэн-обо. Подъем был крутой и каменистый, но все же нам удалось довольно рано разбить лагерь, и тотчас же после чая я решил подняться на Пунцэн-обо. Здесь, к моему большому удивлению, я обнаружил огромный керексур. Никто из монголов, несмотря на мои постоянные расспросы, ни разу не упомянул о существовании этого величественного памятника.

   Совершенно плоская вершина Пунцэн-обо диаметром около 200 шагов была покрыта луговой растительностью и достигала 2714 м абсолютной высоты {То есть 9000 футов. Путешественник оценил высоту в привычных мерах, которые потом были переведены в метры.}. В центре высилась, по-видимому, намогильная насыпь из мелких лавовых обломков, увенчанная сложной системой цилиндрических сооружений... Вдоль восточного края столовидной вершины вытянулись в ряд 13 обо, из которых центральное, самое крупное, было украшено обелиском из темно-серой породы, высотою 1 м 20 см. На стороне обелиска, обращенной к востоку, хорошо выделялись несколько неведомых знаков, стилизованная фигура горного козла и фигура изюбра (оленя), прыгающего с высоты..."

  

  

   Пришла пора завершать экспедицию. Работа групп сворачивалась, коллекции упаковывались для доставки в Улан-Батор, хотя исследователи до осени еще успели совершить несколько интересных экскурсий. 19 августа караван Глаголева соединился с группами Козлова и Елизаветы Владимировны, и экспедиция в полном составе двинулась к Улан-Батору. Когда 26-го добрались до места, куда ходили грузовики из центра, путешественник, захватив наиболее ценные коллекции, на попутной машине уехал в столицу. Переезд занял 10 часов, а караван появился в Улан-Баторе только 3 сентября, через девять дней. Новые транспортные средства, появившиеся на глазах путешественника, меняли представление об организации и формах работы географических экспедиций. И Козлов хорошо понимал это.

   За три дня до отъезда на родину Козлова и других членов экспедиции пригласили покататься на самолете. "Погода была хорошая, ясная, - пишет путешественник.- Нас прокатили над долиной Толы к западу и к востоку. Я испытал истинное наслаждение. Этот полет навел меня на мысль о возможной экспедиции в Тибет на аэропланах. Я поделился своими предположениями с летчиками, они сильно воодушевились и стали сразу подсчитывать, сколько такая экспедиция может стоить, где должны быть организованы базы бензина и пр. На следующий день командир отряда с двумя своими товарищами посетили меня на дому, и мы продолжили этот разговор. Мы высчитали, что при 12 участниках полета на двух аэропланах такое предприятие может обойтись от 500 000 до 700 000 рублей... Едва закончив экспедицию, я уже загорелся желанием спроектировать новую, на совершенно новых началах, пользуясь достижениями современной техники".

   На другой день 16 сентября путешественник нанес визит правительству МНР. Он поблагодарил Монгольское правительство за содействие в работе экспедиции. "В заключение я сказал, - пишет Козлов, - как грустно мне расставаться с Монголией. Мне на прощание сказали: "Вы - неутомимый исследователь Монголии; мы с интересом и вниманием все время следили за Вашими работами. Мы счастливы Вашими открытиями, особенно в области археологии... Вы еще бодры, и по ознакомлении центров с результатами экспедиции Вы, наверное, опять приедете к нам". Я поклонился".

   А 17 сентября караван из пяти машин повез членов экспедиции и экспедиционный багаж на север, домой.

  

  

   Научные результаты экспедиции были значительны. Кроме археологических открытий в горах Ноин-Ула, разведки исторических памятников и дополнительных раскопок Хара-Хото выполнен большой объем географических работ. Было пройдено маршрутно-глазомерной съемкой с опорой на астрономические пункты 3500 километров, исследован ряд озер с измерением глубин и сбором водной флоры и фауны. Проводились метеорологические наблюдения, в том числе во время долговременных стоянок - в горах Ноин-Ула, в Хангае, где зимовал отряд Козлова, в Гоби и низовьях Эдзин-Гола, где стояла группа Глаголева. Собрано 750 видов растений, добыто 60 видов млекопитающих, 350 видов птиц, много пресмыкающихся и больше 2000 насекомых. Собраны коллекция горных пород и богатый палеонтологический материал.

   И еще один важный итог монгольской экспедиции Козлова - она была первой советской экспедицией в Монголии и положила начало советско-монгольским научным связям. Многие из сотрудников экспедиции, прошедшие школу Козлова - С. А. Кондратьев, А. Д. Симуков, С. А. Глаголев, Н. В. Павлов, - впоследствии много и плодотворно работали в Монголии; с экспедиции Козлова начались связанные с Монголией работы известного почвоведа и геохимика академика Б. Б. Полынова. В этой экспедиции сформировалась как ученый-орнитолог Е. В. Козлова, которая совершила еще две экспедиции в Монголию в 1929 и 1930 годах, исследовав неизученные в орнитологическом отношении районы.

   Заслуги Козлова высоко оценили монгольские ученые. В 1924 году он был избран почетным членом Ученого комитета МНР, в 1926 - почетным членом Монгольского общества испытателей природы.

  

   В предисловии к изданию монгольских дневников путешественника Е. В. Козлова пишет: "Обычно в прежние годы после возвращения из экспедиции Петр Кузьмич сразу принимался за обработку своих путевых дневников и, дополняя их еще свежими живыми впечатлениями, давал детальное географическое описание посещенных им стран. После путешествия 1923-1926 гг. П. К. Козлов впервые за свою многолетнюю исследовательскую работу почувствовал сильную физическую усталость. Здоровье его пошатнулось, и он вскоре заболел тяжелым сердечным недугом, который помешал ему написать труд об его последней экспедиции".

   Путешественник уловил признаки переутомления еще во время экспедиции при возвращении с орнитологической группой с озера Орок-Нор в Холт. 24 июля 1926 года он записал в дневнике: "Я с Елизаветой Владимировной обычно ехали впереди наших вьюков и, удалившись на 2-3 км, останавливались и отдыхали в ожидании каравана. На одной из таких остановок я как-то незаметно для себя уснул и проспал четверть часа. Разбуженный криками верблюдов я очнулся и только тогда понял, как сильно я устал, как, видимо, ослабела моя, казавшаяся несокрушимой энергия и как мне необходим настоящий продолжительный отдых после путешествия. Но как много значит подъем духа, страстное желание проникнуть во все детали жизни природы исследуемой страны. Все эти стремления вливают новые силы, и усталости будто и не замечаешь".

   Действительно, люди, встречавшие путешественника после возвращения из Монголии, в периоды, когда он был здоров, вспоминают о нем, как о человеке, полном живости и энергии. Все же Монголо-Тибетская экспедиция оказалась для Козлова последней, хотя он не хотел этому верить.

   Вернувшись из Монголии, Козлов занимался обработкой материалов экспедиции, писал статьи, выступал с лекциями, активно участвовал в деятельности Географического общества. В работе ученому помогал сын, учившийся в это время в Ленинградском университете. Он выполнял различные поручения отца еще с 1922 года, когда поступил туда. Дочь путешественника тоже училась в Ленинграде в художественном училище и часто бывала у отца.

   Несмотря на нездоровье, ученый не прекращал строить планы экспедиции в Тибет. Но вынашивая далеко идущие планы, ученый не забывал и о более близких делах. В сочинском санатории он познакомился с председателем СНК Украины Г. И. Петровским и согласовал с ним свое посещение по дороге домой Аскании-Нова. "Надеюсь, - писал Козлов секретарю АН СССР С. Ф. Ольденбургу 30 августа 1927 года, - что собранный мною материал по освещению заповедника Аскания-Нова будет интересен для Академии наук и Географического общества, в свое время принимавших близко к сердцу самое бытие Аскании с такими животными формами, как Equus Przewalskii (лошадь Пржевальского)".

   Поездка в Асканию состоялась, Козлов подробно изучил положение и работу заповедника, в результате чего появилась большая статья. В конце статьи ученый высказал ряд пожеланий и рекомендаций по улучшению деятельности заповедника, в том числе он предлагал передать Асканию из системы Наркомзема УССР в ведение Академии наук Украины или АН СССР.

   Забота о дальнейшей судьбе своих начинаний вообще была характерна для Козлова. Он всегда держал в поле зрения привезенные им коллекции, интересовался ходом их обработки. Также близка была ему и судьба заповедника, в сохранении которого имелась и его заслуга.

   Связи путешественника с Академией наук Украины не прерывались. В 1928 году он был избран ее действительным членом, а в конце 1933 года на сессии Академии ему предложили возглавить планировавшуюся комплексную экспедицию в район озера Иссык-Куль и пика Хан-Тенгри. Козлов, которому было уже за семьдесят, с радостью согласился. "Весной, кажется, мои мечты и гре